Дети водили хоровод и напевали песенку под аккомпанемент старого, зато настоящего пианино. На пианино играла Наталья Николаевна - музыкальный руководитель и помощница воспитателя на полставки.
Последнюю ноту Наталья Николаевна взяла фальшиво, разозлилась и с грохотом захлопнула крышку. Это была акция протеста, на нее не похожая. Не уместная на рабочем месте, тем более в дошкольном учреждении. Дети вздрогнули, остановились, растерянно уставились на музыкальную руководительницу. Вместе с ними уставилась воспитательница средней группы Татьяна Петровна - брюнетка с голубыми глазами, такими влажными, что казалось - они всегда готовы заплакать. Татьяна Петровна замерла на секунду, потом поспешила к пианистке. Наклонилась, обняла теплой рукой за спину.
- Наташ, ну что такое? - спросила потихоньку.
Наталья Николаевна поставила локти на крышку, спрятала за ладонями лицо. Всхлипнула.
- Тань... заведи... пожалуйста... магнитофон... не могу я... - проговорила сквозь комок в горле.
- Ладно, я заведу, ты не волнуйся. Воды принести?
- Не надо. Я сама.
На магнитофоне стояли те же песенки, в профессиональном исполнении. Детки послушно стояли, ждали - что им скажет делать воспитательница. Детство - такое время, когда не надо самому принимать решения. За тебя примут и решат. Татьяна Петровна решила сгладить акцию музыкальной руководительницы, отвлечь детей, иначе они запомнят, расскажут родителям. Пойдут слухи по поселку. Надо, чтобы они забыли плохое и запомнили хорошее. Надо проявить к ним двойное внимание. А это значит - надо будет целый день крутиться, как белка в колесе. Ох уж эта Наталья Николаевна...
Под музыку магнитофона Татьяна Петровна встала в круг, повела хоровод сначала по часовой стрелке, потом против. Потом стали парами и принялись играть в ладошки. Татьяна Петровна показывала фигуры и приговаривала в ритм:
- При-ле-те-ли го-луб-ки,
На зе-ле-ны-е луж-ки...
Приговаривала и поглядывала искоса на сидевшую неподвижно Наталью Николаевну, которую персонал за глаза называл 'музЫчкой'. Называл незло, но и не очень дружелюбно, потому что держалась особняком. Она чем-то расстроена, но успокаивать, лезть в душу не имело смысла. Все равно не откроется. Не тот человек. Не сказать, что высокомерная... но какая-то несвойская она. Пусть сама справляется.
Сегодня у Натальи Николаевны справляться с собой не получалось. Все валилось из рук и шло наперекосяк. С чего началось? Да с ничего, потому обидно. Проснулась по-обычному в полшестого. Потянулась, встала, накинула халат. Разлеживаться некогда. Пока напор есть, и вода нагревается, надо успеть дела сделать: посуду вчерашнюю помыть, простирнуть кое-что, самой ополоснуться. Раннее утро - единственная возможность, в другое время вода течет тонкой струйкой, а в час пик, когда народ с работы приходит, вообще прекращается.
Проблема с напором в Иванькове застарелая, ее никто даже не пытается решить. Когда строили поселок в конце пятидесятых, самый высокий дом имел три этажа. На том же уровне поставили водонапорную башню. В дальнейшем построили несколько пятиэтажек, а башню не подняли. Так и работает по закону сообщающихся сосудов: подает воду бесперебойно до третьего этажа включительно, остальные ловят момент. Который выпадает в основном ночью.
Спасибо, что вода хоть кой-как, но до четвертого Натальиного этажа доходит. Впрочем, 'спасибо' было с натяжкой: помыться по-человечески, в ванне она давно не решалась. Из-за ржавчины, которой в ванне больше, чем воды. Садиться в грязь не хотелось. Принимала по-быстрому душ и выходила. К бытовым неудобствам привыкла и не жаловалась - не одна она такая.
Сегодня Наталья встала вовремя, и это единственное, что удалось. Когда чистила зубы, больно сломала ноготь, сама не поняла - как. На кухне красила ресницы, рука дрогнула, заехала щеткой в глаз. Долго промывала, глаз набух и покраснел, будто плакал в одиночестве. Пошла полежать на диване, успокоиться - заснула некстати. Встала разбитая. Когда одевалась на работу, задела угол стола, там планка отошла, приклеить бы, да все не было времени, а вернее желания. Разорвала юбку - аккуратным прямым углом. Пришлось стаскивать, зашивать. Долго не попадала в ушко иголки, даже в очках. Когда зашивала, искололась.
Взвинченная отправилась на работу. Имела на выбор два маршрута: короткий - задАми, длинный - по улице. Коротким идти не более минуты: мимо сараев, по лесной тропинке и через калитку на территорию садика. В дождь, снег и по весне тропинку развозило, приходилось идти в обход - по шоссе и через въездные ворота. Две минуты.
В тот день погода моросила - типично по-ноябрьски. Задами не пройти, увязнешь по колено. Отправилась длинной дорогой. С одной стороны хорошо - побудет чуть дольше на свежем воздухе, развеется. Может, встретит кого из знакомых, поболтает о пустяках, отвлечется.
Поболтать-отвлечься не удалось. На улице пустынно: заводские уже на работе; пенсионерки, которые в хорошую погоду на лавочках отдыхают или в сараях копошатся, еще сидят по домам. С мужиками Наталья никогда не заговаривала - не ее круг, с молодыми женщинами тоже не заговаривала - не ее возраст.
Кстати, о возрасте...
Нет, лучше не надо.
За время ходьбы настроение Натальи в равновесие не вернулось, только усугубилось. От слякотной погоды на душе скребли кошки, а на дороге образовались грандиозные лужи - не обойти, не перепрыгнуть. Лужи поблескивали радужными бензиновыми кругами, угрожали просочиться в сапоги и начать там чавкать.
Кое-как Наталья перебралась на тот берег - прыгая по кускам кирпичей, которые накидал кто-то сердобольный, и которые скалистыми островками торчали из воды. Сапоги не промокли, зато изгваздались. Как у агронома, полдня шагавшего по полям. Наталья Николаевна все-таки не агроном, а человек искусства. С грязными сапогами в чистое помещение заходить не должна. Остановилась возле лужи почище, наклонилась, помыла сапоги, загребая воду пальцами. Когда выпрямлялась, спину прострелило до самого мозга.
Еще напасть до кучи, не хватало радикулит подхватить, подумала Наталья с обреченностью человека, приговоренного к несчастьям. На тяжелых ногах поднялась по лестнице ко входной двери. Пять ступенек всего, а будто на пятый этаж взобралась. Едва поздоровалась с коллегами. С детьми старалась взглядами не встречаться, не пугать нахмуренным видом. Теперь вот две ошибки допустила на песенке, которую дошкольники одним пальцем играют.
Все не так, все кувырком.
Вся жизнь кувырком.
Сегодня ей пятьдесят исполнилось...
Как говорится: время подводить итоги, а с какими достижениями она пришла к своему юбилею? Ох, лучше не вспоминать. Личная жизнь не сложилась категорически: ни в плане замужества, ни в плане детей, ни в плане карьеры. Обидно. Она ведь не хуже других была.
Лучше многих.
В молодости Наталья считалась первой красавицей в Иванькове. Ей и сейчас за себя не стыдно. Раньше была худощавая и стройная. С годами пополнела, но стройность не потеряла.
Пышные русые волосы подвивала щипцами, подбирала на висках и укладывала в шикарную прическу 'мальвина', заколов бантом на затылке. Серые глаза обязательно подкрашивала -тушь в Калуге дефицит, подружка из Москвы привозила. Брови имела свои. На улицу не выходила прежде, чем в зеркало не посмотрелась, даже если только в магазин сбегать. Обязательно каблуки и помаду на губы - сиреневую с перламутром.
Одевалась в то, что подчеркивало женственность фигуры: никаких брюк или бесформенных халатов. По дороге летом шла: легкое платьице с расклешенной юбкой, волнистые волосы по плечам, стройные ножки в белых босоножках - водители рейсовых автобусов головы сворачивали, сигналили. Зимой тоже выглядела неплохо: приталенное пальто с норковым воротником, из той же норки шапка-кубанка, сапоги импортные с базара. Мужчины смотрели, но не сигналили - в холодное время у них как-то энтузиазм пропадает.
Ей предсказывали 'много счастья в личной жизни', как пишут в поздравительных открытках. И Наташа свято верила - будет у нее дружная семья: муж, дети, квартира, машина, дача, все как положено. Ведь красавица - что еще девушке нужно? Только верно говорят 'не родись красивой, а родись счастливой'. Наталья обязательно добавила бы - и не в поселке городского типа.
Типа Иванькова. Где женихов наперечет, к тому же половина пьяницы, от пьяниц рожденные. А девушек - как в мешке картошек.
В восемнадцать лет ей крупно повезло: повстречала неженатого лейтенанта из Военно-Воздушного полка, который располагался за железной дорогой. Павел Куренков звали. Внешностью не вышел: рост приземистый, лицо рябое, руки широкие, как клешни - без офицерской формы на тракториста походил. Мать говорила про него 'дерёвня', но без осуждения. Она сама из деревенских. До города не добралась, зато из деревни вырвалась, в поселок замуж вышла и тут осела. Мужа давно потеряла: он электриком работал, его токам насмерть ударило, наверное, пьяный был. Одна у матери радость - дочь, как свет в окошке. Пристроить ее в хорошие руки мечтала. Чтобы зять - городской, красивый и обеспеченный был.
Но такие только в сказках...
А в Иванькове перебирать не приходилось. Молодых парней ограниченно, каждый на вес золота.
Матери Павел, в-общем-то, нравился. Она рассматривала его по-деревенски - с практической точки зрения. Жених выгодный со всех сторон. Некрасивый, зато другая не позарится. Зарплата - инженеры позавидуют, к тому же регулярные надбавки: за выслугу, за прыжки, за звездочки. Ходит целый день в форме, опять же экономия на одежде. Жилье офицерам в любом месте без очереди предоставляют. Не парень - мечта! Такие в Иванькове за первый сорт котировались.
Влюбился он в Наташу, сделал предложение.
Она, правда, поначалу засомневалась - насчет неказистой внешности. Да мать ее быстро в разум вернула, сказала 'с лица воду не пить'. И еще раз напомнила про выгоды.
Дело казалось сделанным. По выходным Павел оставался в их с матерью однокомнатной квартире ночевать. За два дня до свадьбы он разбился на учениях - парашют не раскрылся. Наташа сделала аборт и пошла дальше по жизни, будто ничего не случилось.
Второй раз вышла замуж через три года. Слишком поспешно. Не от любви, а от страха, что 'никто не возьмет'. Потому, что возраст поджимал. Всем на Руси известно: до двадцати замуж не выйдешь, в двадцать один 'старая дева'. В рабочих поселках типа Иванькова замужество вообще проблема номер один. Парней разбирают влет. Любых: коротышек, кривоногих, с дефектами речи и мозгов. Даже явных идиотов, не говоря про алкашей. Потом мучаются с ними, но не разводятся. Чтобы не попадать во второсортную категорию 'брошенок' или 'одиночек'.
Скороспелый жених ее Лешка Абросимов только что отслужил три года на морфлоте. Высокий, в матросской форме и бескозырке с ленточками по плечам выглядел удалым молодцом - прямо-таки первый парень на деревне. Наташе показалось, что влюбилась. Думала - еще раз повезло, сильнее чем в первый раз: неженатый, к тому же красавец. Через два месяца сыграли свадьбу. На которой жених напился до бессознания. Даже брачную ночь пропустил.
Поступил работать на местный механический завод фрезеровщиком и начал пить до уссачки. Пил с таким остервенением, будто торопился сдать 'пятилетку за три года' - был такой коммунистический лозунг. 'Нормальные' алкаши за ним не поспевали. Стахановец алкогольный, черт его возьми...
В конце концов его с завода уволили. На что уж там терпеливые начальники были: сами пили и другим не мешали. Лешку уволили за систематические прогулы, не только после получки, но и до. Он потом обнаглел, стал руку на жену и тещу поднимать, если денег на самогонку не давали. В один день мать его утюгом огрела и вытолкала из дома. Навсегда.
Но тогда еще Наташа о дальнейшей своей судьбе не беспокоилась. Освободилась от Лешки, воспряла духом. Почему-то думалось: вот-вот, очень скоро, не сегодня-завтра повстречает она свою настоящую судьбу. Почему-то казалось: два раза не получилось, на третий обязательно повезет. Бог троицу любит.
В перспективе маячило одиночестве, но Наташа не верила. Нет, с ней не может произойти. С другими - да, а она красивая и умница, еще устроит личную жизнь. Вон Инка Аверьянова, тоже за алкашом замужем была. А съездила как-то на юг, с москвичом познакомилась. Из убогого, затерянного в калужских лесах поселка переехала в столицу - предел мечтаний каждой провинциалки. Правда, она еще красивее Наташи была, на Марианну Вертинскую походила.
Оптимизм молодости поддерживал Наташу, подпитывал надежды, не давал грустить. Появилось желание совершенствоваться. Она с удвоенным энтузиазмом взялась за учебу в культпросветучилище - студенты называли его 'кулёк'. По окончании получила диплом 'музработника', нашла работу в детсаду рядом с домом. Собиралась поступать в областную консерваторию.
В первый год не поступила - провалила специальность. Решила поступать на следующий. Много упражнялась дома на пианино, мечтала после консерватории играть в профессиональном оркестре. Мечтала вырваться из иваньковского болота в большой мир. Вот окончит консерваторию, а дальше все получится само собой: попадет в артистическую среду, будет общаться с интеллигентными людьми, а не с поселковыми недоумками. Там же непременно и мужа найдет.
Пример имелся перед глазами. Дочка прежней заведующей детсадом Элеонора Тамбовцева не так давно окончила консерваторию по классу скрипки. Так ее сразу в областную филармонию приняли. Наташа завидовала слегка. Та была исключительно страшна: по-лошадиному длинное лицо, нос горбом, ноги кривые, но такой гордый вид делала, когда шла по улице с футляром от скрипки - прям небожительница! Не поздоровается, даже косо не поглядит. Всем видом показывает: вы тут никто, вам до меня, великой скрипачки, еще расти и расти, и то неизвестно.
Ее заносчивость окружающие, как ни странно, принимали с пониманием и не осуждали. Почему? По причине высокостоящих в поселковой иерархии родителей: мама - зав. детсадом, папа - полковник, командир той самой воинской части за железной дорогой. Ей по статусу положено быть гордячкой.
У Наташи повышенного статуса не было, скорее средне-поселковский. Отца не знала и никогда не задумывалось о его существовании, будто была зачата без мужского участия. Мать не имела ни образования, ни профессии, всю жизнь работала на заводе контролером в проходной. Хорошо, что мать не запила от тоски и беспросветности подобно многим бледнолицым поселковским тёткам, которые выглядят одинаково помято в любом возрасте и одеваются тоже одинаково: зимой - в телогрейку, летом - в служебный синий халат.
Мать до самозабвения любила Наташу. Сама в обносках ходила, а дочку одевала в нарядное. Тем более, что та и в детстве красотулькой выглядела, и когда выросла не пострашнела. Наташа не была безнадежно избалованной, но частенько пользовалась любовью родительницы в свою пользу. Отлынивала от дел, к которым душа не лежала. Например, огород. В Иванькове его имела каждая семья - большое подспорье в хозяйстве, если не будешь лениться обрабатывать. Поселковские не ленились: только снег сойдет - бегом на дачу. Дел невпроворот. И так до глубокой осени. Да что рассказывать - каждый знает.
Наташа не любила спину гнуть на грядках, стоять 'дулом вверх'. Хорошую отговорку имела - ей, как пианистке, нужно пальцы беречь. Потому тяжелую работу разделили: мать обрабатывала огород, дочь убиралась в квартире.
Обеспечить будущее Наташи мать считала святым делом. Когда у дочки обнаружились музыкальные способности, назанимала денег, пианино купила - только бы та выучилась на хорошую специальность, не пошла по ее стопам. Наташа выучилась, но заноситься по примеру Элеоноры Тамбовцевой не стала. Поводов не имела. Пока. Вот когда окончит консерваторию... Или замуж за приличного человека выйдет... Или еще каким-нибудь достижением прославится, тогда посмотрим.
Работу в детсаду она считала временной. Тем не менее исполняла добросовестно. Все эти простенькие песенки 'Жили у бабуси', 'В лесу родилась елочка' и так далее играла с вдохновением, в две руки - полезно для тренировки.
Но надолго задерживаться здесь не собиралась. Неинтересно молодой, свободной девушке с амбициями. Бесперспективно: работа однообразная, коллектив сугубо женский. Остаться - значит заранее поставить на себе крест. Похоронить мечту о светлом будущем. Предать ту счастливую судьбу, которую ей когда-то предсказали.
Предательницей себя быть не хотелось.
Годы летели, ничего не менялось. Наташа не скучала: ездила каждый год в отпуск на море, по выходным - на экскурсии в другие города, встречала праздники с подругами и знакомыми. Но... Как-то не складывалось у нее. В отпусках знакомилась с мужчинами, но они оказывались женатыми - кроме секса ничего от нее не ждали и ничего не предлагали. В экскурсиях участвовали, в основном, семейные пары или матери с детьми, на праздниках подруги сидели с мужьями или тоже одинокие.
Где они - мужчины? Красивые, холостые, обеспеченные?
Ну или хотя бы разведенные с алиментами?
Нету. Вымерли, как мамонты... то есть никогда и не существовали. Во всяком случае в Иванькове. Парни женились рано - в двадцать лет, сразу после армии, и никогда не разводились. А если все-таки разводились, то тут же опять женились. Потому что столько женщин вокруг - выбирай на вкус. Чем бобылем жить да самого себя обслуживать, бери жену, пусть она тебя обслуживает: готовит, стирает, детей рожает, а ты живи-не тужи да удовольствия справляй. Налево тоже можно сходить, но не по-серьезному, а так, для смены впечатлений...
Отбивать бесполезно, мужики разводиться не спешили - зачем шило на мыло менять? К тому же отбивать Наташе совесть не позволяла. Глубоко сидела в ней поговорка: на чужом несчастье счастья не построишь.
Что ж делать-то?
Наташа загрустила.
Соседи и знакомые со снисходительным сочувствием поглядывали, мол, еще одна кандидатка в одиночки. Хоть красавица, да что-то с ней не то - ни мужика, ни ребенка. Останется вековухой, так и завянет, не расцветши.
Попала она в самую низшую категорию поселковских женщин. Такой был в Иванькове негласный расклад: замужние женщины, хоть и замордованные пьяницами-супругами, стояли наверху иерархии, за ними вдовы и разведенки, потом одинокие с детьми, потом старые девы (девы в прямом смысле - никогда мужчин не имевшие, в поселке это не утаишь) и женщины без детей. Две последние категории считали особенными неудачницами. Потому что 'в старости стакан воды некому будет подать'.
В лето перед своим двадцатисемилетием она встретила Юрия. Случайно. В проходной завода. Наташа приходила зачем-то в отдел кадров, Юрий кого-то поджидал. Высокий, аккуратно подстриженный. Мягкими, благородными чертами похожий на Тургенева. Потомственный дворянин. Порода, как и безродность на лице написана. Юрий настолько отличался от поселковых дегенератов, что Наташа сразу догадалась: приезжий. Обменялись взглядами, он поздоровался, она ответила - и все. Он шел за ней до самого отдела кадров. Она знала и в конце коридора оглянулась. Он что-то сказал, она что-то ответила. Разговорились.
Оказалось, Юрий Толкачев - новое московское начальство из Госкомитета по материальным резервам. Назначен куратором завода и теперь будет сюда регулярно приезжать. На несколько дней, прямо из Москвы, на служебной 'Волге'. У Наташи загорелись глаза и дрогнуло сердце - вот он! Москвич, красавец, обеспеченный. Кажется, мечта хочет осуществиться...
В тот раз он пригласил Наташу разделить с ним одинокий вечер в гостинице. Она согласилась, не раздумывая, не спрашивая - женат-неженат. Неважно. Мечте претензии не предъявляют. Пусть осуществляется, а потом посмотрим.
Наутро к подъезду родного дома ее подвозила голубая 'Волга' с московскими номерами. Что в затерянном среди дремучих калужских лесов Иванькове было равносильно золотой карете с персональным кучером на козлах.
В августе того же года она опять поступала в консерваторию. В последний раз. Из-за возрастного ценза: двадцать семь - предельный возраст для абитуриентов. Не поступила. Теперь из-за вокала. Неудивительно. В ночь перед экзаменом она не спала. Не от нервов. От хлеставшей через край любви. Старалась не кричать, лишь стонала приглушенно, отчего наутро охрипла и потеряла певческий голос.
Не поступила - не расстроилась. У нее появились новые мечты, связанные, в основном, с Юрием. Он был пылким любовником, и Наташе показалось, что он ее пылко полюбил. В ответ она влюбилась безумно - по-настоящему, по-женски. Чтобы видеться не раз в месяц, а каждый день. Чтобы вместе и в горе, и в радости. Чтобы общий дом, общие заботы, общие дети. В-общем, зажить официальной семьей. В Москве. О чем он ей, кстати, неоднократно намекал.
Однако, сроков не называл.
Юрию постоянно что-то мешало. Она с самого начала знала, что он женат, но теперь не считала это непреодолимым препятствием. Заблуждение, которое Юрий охотно поддерживал. Говорил: сейчас развестись не могу, подожди, дети подрастут, тогда нам ничто не будет препятствовать.
Наташа терпеливо ждала.
Когда он развелся, не дожидаясь взросления детей, Наташа воспряла духом, но... он неожиданно женился. На другой. Объяснил: извини, не мог отказать, девушка ждала ребенка. Потом опять развелся. Наташа, совсем было завядшая от его бесплодных обещаний, тут снова подняла голову, как цветок, орошенный дождем надежды...
И снова облом. Самый обидный. Юрий взял в жены девушку на двадцать лет моложе себя и не переставал восхищаться ею даже в присутствии Наташи. Теперь уже - Натальи Николаевны, так как возраст к полтиннику повернул. Против двадцатилетней она не имела шансов. Вдруг осознала: сразу не женился, не сделает этого никогда.
Он понимал, что она понимает, и перестал что-либо обещать.
А наведываться не перестал. Теперь приезжал реже, раза три-четыре в год не более чем на два дня и дну ночь. Те дни и ночь для Натальи Николаевны были праздниками, потому что ничего другого не имела ни сейчас, ни в перспективе. Смирилась. Когда надеждой жила - тосковала по нему ужасно. А теперь...
Теперь надоело все. Устала. Поедать себя за наивность. За нерешительность, неумение настоять на своем. Если бы один раз сказала: 'все, терпение лопнуло, или женись, или больше не приезжай!' может, добилась бы своего. Но... Не умела Наталья требовать. Слишком мягкая была. Она и сейчас не 'бой-баба', как другие - кусок из горла вырвут. Она тихая, как есенинская березка, на стихах и музыке воспитана. Не умеет 'выбивать', за свое счастье бороться. Да и поздно. Привыкла быть 'на вторых ролях'.
Надоело сердце терзать. На него другие несчастья навалились.
В начале года умерла мать. Как раз на Крещение. Наталья плакала отчаянно - не столько по матери, сколько по себе. Обиделась на мать, что бросила ее одну. Правда, потом совесть мучила - за эгоизм, да что поделать. Человек так устроен: себя жальче всего.
Вспомнился один эпизод. Однажды, когда еще в школе училась, встретила похоронную процессию на дороге. Впереди шел оркестр, играл похоронный марш. От одной той музыки тоскливо становилось. Да еще человек с тарелками так грохал, что Наташа каждый раз вздрагивала. По обочинам стояли люди, провожали взглядами гроб. Многие женщины утирали слезы. Наташа спросила у матери:
- Почему на похоронах не только родственники плакали, но и чужие люди? Он же был им никто.
- На похоронах каждый о своем плачет, - получила ответ.
Тогда она не разобралась - в детстве о печальном не думается. Поняла только, когда самой коснулось.
Мать умерла скоропостижно. Ни с того ни с сего, сгорела за одну ночь. Был человек и - нету. Если бы болела долго и тяжело, Наталья, может, заранее подготовилась бы, привыкла к мысли о потере. Неожиданность подкосила ее под корень. В голове конфликт получился: глаза видели мать в гробу, а сознание отказывалось принимать увиденное за правду.
Последние дни мать ходила с повышенным давлением. Больничный не брала, значения не придавала - не впервой. Вечером, вроде, полегчало, взяла санки, пошла на дачу за картошкой и заготовками. Пришла расстроенная: в подвал воры залезли, банки с огурцами, помидорами, салатами утащили. Небось, алкаши местные, кто же еще. Жалко до слез: столько труда вложено, а оказалось - на чужого дядю. Хорошо, в другой подвал не догадались заглянуть, там картошка и капуста квашеная в бочке. До лета как-нибудь дотянут. А иначе зубы на полку.
Легла раньше обычного. Ночью стонала и металась на кровати. Дрожала, будто замерзла, бормотала что-то нечленораздельное. Потом четко прошептала 'умираю' и успокоилась, будто заснула, только лицо страшно перекосилось.
Ночью, зимой в Богом забытое Иваньково скорая ехала два часа. Фельдшеру ничего не оставалось, как констатировать смерть. В качестве доброго жеста он выправил гримасу на лице матери. И 'утешил':
- Не обижайтесь, что долго ехали, все равно бы не успели. В таких случаях необходимо оказать помощь в течение десяти минут. Мы почти никогда не успеваем. Да если даже удастся спасти человека, после инсульта он остается парализованным. Лежит годами. Еще неизвестно, что для вас лучше...
Это последнее, что Наталья услышала и поняла. Слова показались мелкими в масштабе ее горя. Отключилась. Погрузилась в пустоту.
При воспоминании о матери перед глазами вставала картина на погосте. Хмурый, колючий, морозный день. Наталья смотрела на яму, куда опускали гроб и не верила, что все происходило на самом деле. Странная, неестественная тишина окружала. Голова мутная, как во сне. Не помнила, как она здесь очутилась. Подняла глаза, чтобы оглядеться с искоркой надежды - вдруг это действительно сон.
Она находилась где-то в незнакомом месте. Огромное, ровное, белое поле расчерчено черными оградками на квадраты, внутри их возвышались горбы могил. Памятники наполовину занесены снегом, казалось - они вырастали из сугробов. К их навек замершей компании с краю прилепилась могила матери - самая свежая, еще без оградки и памятника. За ней кусок пока пустого кладбищенского поля, по которому крутила поземка.
Далее обрыв и широченный овраг, на дне которого посверкивал не замерзший почему-то ручей. Далеко вдали - на другой стороне оврага виднелись под снежными шапками деревянные дома-избушки чужого поселка.
'Горелки' - вспомнилось Наталье. Название это для иваньковских давно стало нарицательным: когда разговор заходил о покойниках, говорили не 'умрешь, отнесут на кладбище', а 'умрешь, отнесут в Горелки'.
Ни одного человека между домов не видно. Как вымерло кругом.
Вид того неживого поселка и этого мертвого поля, терпеливо ожидающего новых 'жильцов', потряс Наталью. Когда-нибудь и ее сюда принесут, и не будет ни одной живой души, которая о ней поплачет. В поселке давно нет похоронного оркестра, и гроб не носят по улице, а сразу грузят в автобус и увозят.
Накрыло ощущение собственной покинутости. Никому-ненужности. Никчемности существовать. Важная часть ее самой умерла. Остался лишь холод и неприкаянное одиночество.
Ее нигде не ждут.
Только здесь...
Захотелось здесь остаться. Не шевелиться. Не дышать. Умереть на месте, чтобы не страдать. Чтобы не возвращаться. Потому что некуда - она теперь бездомная. Потому что зачем ей дом - без матери? Как она будет без нее? Невозможно... Наталья раньше не задумывалась, насколько дорога ей мать. Никогда себя одинокой не представляла. Не то, что без мужа - а в прямом смысле, без никого. Совсем одной - ни поговорить, ни посоветоваться, ни чаю вместе попить...
Очнулась от стука по дереву. Увидела грязного цвета землю на могильном холме и венки, перевязанные лентами с золотыми надписями: от завода, от коллег, от дочери. Не сразу дошло, что 'от дочери' - это от нее. Стояла, не соображая. Слушала студеный, заунывный ветер в ушах. По дороге домой сокрушалась: как же она мать одну в поле оставила, ей же там холодно будет...
В квартиру вошла неуверенно, как к чужим. Повсюду лежали вещи матери: вот в прихожей на трюмо платок зимний, пуховый, вот шарф. Вот рукавицы, мать сама вязала. Валенки с пятками, подбитыми кожей, она надевала, когда ходила на дачу. Черное, форменное пальто, которое выдавали контролерам в качестве рабочей одежды. Очки на газете. Будто она только что сидела в кресле и ненадолго вышла.
Странно: вещи остались, а человека нет. И не будет. Так не должно. Неправильно. Надо наоборот... Мать не должна была уходить и оставлять Наталью одну в доме, в жизни. Горло сдавило, будто на него кто-то наступил. В груди полыхнуло и заныло. Вечер она проплакала. На следующий день вышла на работу. Хоть и дали ей три дня отгулов - невыносимо было дома сидеть. Напевать песенки с детьми не могла, горло зажалось, голос пропал. И с тех пор не восстановился. Она говорила текст под музыку - автоматически, не вникая, а сама думала о другом.
О Юрии.
Он в те, тяжелые для Натальи, дни не звонил, не приезжал. Скорее всего не знал о ее несчастье. Как давно она его не видела? Последний раз они собирались вместе втроем в однокомнатной квартире Натальи Николаевны два года назад - на ее предыдущий день рожденья четвертого ноября. Юрий торжественно открыл бутылку шампанского и спрятал пробку в карман - у него хобби их собирать.
Разлил по фужерам, сказал тост. Потом мать ушла спать на кухню, а Наталья с Юрием еще долго сидели за столом. Он увлеченно рассказывал о работе, о карьере, о новшествах, которые придумал. В частности - переименовать завод. Из простого 'Иваньковского механического' в 'Иваньковский опытно-экспериментальный механический' завод.
- Звучит по-другому, правда? Гораздо значительнее, - говорил с гордостью Юрий. 'Гораздо' - его любимое слово, вставлял когда надо и не надо. Наталье нравилось. Звучало интеллигентно, по-московски.
- Правда, - кивала она, невесело улыбаясь.
Ему было чем гордиться. Вырастил детей, несколько раз женился, каждый раз на девушке моложе предыдущей жены. Сделал карьеру, похвалился, что скоро переведут начальником сектора, если завистники не помешают. Но нет, не должно сорваться. Для положительного решения он подключил родственников жены, которые сидят в вышестоящем министерстве. С такой тяжелой артиллерией место ему обеспечено.
Выглядит Юрий для своего возраста - едва за пятьдесят - отлично, и как мужчина совсем не ослабел. Наверняка, кроме Натальи, имеет любовниц по месту жительства, или по месту командировок, он же не только в Иваньково ездит.
А она? Что она поимела от жизни? Какую мечту осуществила? Какой надежде подарила крылья? Что интересного будет вспомнить, когда придет время умирать?
Ни-че-го.
Жаль, ребенка от Юрия не родила - осталась бы память, когда он ее окончательно бросит, да и было бы чем заняться, кроме как самоё себя терзать. Смысл у жизни появился бы. Имела такое желание, но хотела, чтобы Юрий сам предложил. Чтобы все по-человечески было, по взаимному согласию, а не по военному ультиматуму.
Пока ждала официального предложения, все сроки прождала.
А что в итоге?
Тоска, тоска и тоска. Годы пролетели, а вспомнить нечего. Сердце будто замерло - ничто его не волнует, ничего не радует. Раньше еще билось в ожидании чего-то хорошего - Нового года, дня рождения, в гости сходить, в кино. Хотелось подкраситься, приодеться, покрутиться у зеркала. А сейчас? Для кого наряжаться, для кого краситься? Глядеть на себя неохота. Приличного мужчину так и не встретила. Поступали иногда предложения переспать и разбежаться до следующего раза, все - от женатых мужчин. Тот же директор завода не раз предлагал, да как-то неудобно ей было - с двоими. Не хотелось Юрия предавать.
А он...
И в этот ее день рождения не позвонил, не поздравил. Наталья слышала от третьих лиц - получилось у него с новой должностью, значит, нет смысла больше в занюханное Иваньково наведываться. Заброшен завод, заброшена Наталья Николаевна. Кому нужна старая тетка? Сама себе и то противна. Ни на что значительное оказалась неспособна: ни семью создать, ни ребенка родить, ни в профессии состояться. Обречена пожизненно пиликать 'Жили у бабуси'. И то сегодня сфальшивила.
Она и в жизни, получается, сфальшивила...
Наталья Николаевна не заметила, как осталась в музыкальной комнате одна. Кто-то приобнял осторожно - вскинула голову. Рядом стояла заведующая детсадом Нина Альбертовна, ровесница Натальи.