|
|
||
Наталья Анискова Чернее чёрного В подъезде опять было темно - видать, соседи-алкаши выкрутили лампочку. Я рысью сбежала по лестнице, нажала-толкнула и выскочила на улицу. Сунула руки в карманы, нащупала сигареты и тут же поймала пальцами дрожь мобильника. - Внимательно! - Танюха, ты едешь или где? - рявкнул Семёныч. - Я рядом, иду. Скоро буду. Семёныч назначил встречу в кабаке с оригинальным названием "Поручик Ржевский", что в десяти минутах от меня, если быстрым шагом. Подмигнув лошадиной морде на вывеске, я затопала вниз по лестнице в чертоги общепита. За дальним столиком углядела Семёныча. Рядом с ним сидел худенький паренёк - видать, тоже привык устраиваться лицом к двери. - Танюха, красота ты моя! - галантно просипел Семёныч, выбрался из-за столика и полез обниматься. Надо думать, смотрелись мы с ним фильдепёрсово: ребристая дылда и сущий Карлсон на вид. Правда, вид у Семёныча обманчивый. Он крышует нищих на Павелецком вокзале и в окрестностях. При знакомстве намеревался лично переломать мне кости, чтобы не совала длинный нос в нюансы чужого бизнеса. Однако же обошлось. Журналиста-стрингера кормит навык ладить с не слишком симпатичными людьми. И успех напрямую зависит от умения с ними обойтись. Семёныча я провела на закрытые собачьи бои, он в ответ рассказал на целый репортаж и по сей день "помогал свободной прессе" - то делился жареной новостью, то сводил с кем-нибудь нужным. Видать, сделал тогда удачную ставку - на собачек с мелкими суммами не ходили. Я уселась напротив приведённого Семёнычем паренька и закинула ногу на ногу. - Так ты, значит, копаль? - бесстрастно осведомилась я. - И как тебя зовут, копаль? Копаля звали Кешей. Был он тонок в кости, вихраст и неразговорчив. Мордой в объективе камеры светить отказался. - Голос пиши, - милостиво разрешил Кеша, - а рыло не надо, ни к чему. Любого бомжа возьмёшь, дашь на бутылку, вот его рыло и щёлкай. Что ж, бомжа так бомжа, нам не привыкать. - Голос так голос, - согласилась я. - Нальёшь пока, может быть, даме? - Это пожалуйста, - ухмыльнулся копаль. - Вино, пиво, ликёр? Я скривилась. - На водовку что, денег не хватит? Копаль ухмыльнулся вновь, на этот раз явно одобрительно. - Сто грамм белой, - окликнул он официанта. - Двести, - поправила я и повернулась к Семёнычу. - Вмажешь? - Сами пейте, - отмахнулся тот. - Мне ещё сегодня работать. Под водку копаль расслабился. - Снаряды в цене, - сообщил он. - Гранаты, мины... Под Волгоградом этого добра ещё полно, если копать с умом. Под Курском, вон, ребята танк выкопали, который в болоте утоп. За хорошие бабки сдали. - А ценности? - пытала я. - Мне говорили, под городом серьёзные вещи находят. Кеша кивнул. - Находят. Только под землёй особая сноровка нужна, она мало у кого есть. - У тебя, выходит, нет? Копаль шмыгнул носом. - У меня маловато, - признался он. - Тебе бы с Пронырой поговорить. Или с Кротом. - За чем же дело стало? - я подмигнула по-свойски. - Познакомь. - С ними уже не познакомишь, - нахмурился копаль. - Проныру в камеру закрыли. А Крот как раз под землёй сгинул. - Так что же, не с кем поговорить? - загрустила я. - Серьёзные люди кто в земле, кто на нарах, одна мелкая сошка осталась? - Почему не с кем? - обиделся Кеша. - Знатные копали ещё не перевелись. Чернее Чёрного взять хотя бы. - Ну и кличка, - изумилась я. - Поганая какая-то. - Для чёрного археолога в самый раз, - парировал Кеша. - Ну, и как он выглядит, этот Чернее Чёрного? - Если б я знал, - пожал плечами копаль. - Где он и где я. За ним такие дела, что мне и не снились. - Да? И какие же? - Говорят, Либерею он копал, слыхала о такой? Скифские курганы рыл, в парижских катакомбах шарил. - И что толку? - хмыкнула я. - Где его искать? - Пора мне, - копаль поднялся. - Проныра его хорошо знает, говорят, они были напарниками. Но Проныре года полтора ещё отсиживать. - Ладно, - я поднялась вслед. - Где сейчас этот Проныра? Что, не понял? В какой он тюрьме? Копаль осклабился. - Не он, а она. Баба это. Оторва, каких мало. *** Звонок раздался как раз, когда я твёрдо решил, что в Москве мне делать нечего и пора кардинально менять планы. - ЧЧ, дарагой, эта Ильяс. Ты мэня слышиш? Я поморщился - Ильяс мне не нравился, и дело с ним приходилось иметь лишь за неимением никого лучшего. - Здравствуй, Ильяс, - сказал я вежливо. - Как поживаешь? - У мэня к тэбе дэло, дарагой, - проигнорировал вопрос Ильяс. - Ты сейчас гдэ? - В Улан-Удэ, - любезно сообщил я. - Всё шутыш, да? Тэбя хочет адын баба. Я вздохнул. Глагол "видеть" Ильяс, вероятно, полагал в сказанной фразе лишним. - Говори, пожалуйста, конкретней, - попросил я. - Хароший баба, - внёс конкретику Ильяс. - Волос свэтлый, патом глаз, патом... - Ясно, - прервал я. - Передай бабе привет. И - извини, дорогой, мне некогда. - Падажды, ЧЧ! - закричал в трубку Ильяс. - Он нэ прастой баба. Он ат Праныры. Последняя информация меняла дело. В Москву я прилетел исключительно ради Тоньки Прониной по кличке Проныра. Мне нужна была напарница, надёжная, знающая и не трусливая - дело предстояло рисковое. Миниатюрная, гибкая и бесшабашная Тонька подходила идеально. На её розыски я потратил двое суток, и всё для того, чтобы в результате узнать, что у Проныры не пронырнуло - спалилась на иконах, уворованных из монастыря под Вологдой. - Так што, будэш баба? - настаивал Ильяс. Я вновь вздохнул. Глагол "встречаться" собеседник полагал таким же малофункциональным, как и прочие. Встретиться с "адын баба", тем не менее, стоило: информация от Тоньки лишней наверняка не будет. - Передай ей, пусть приходит к полудню ко входу в Третьяковку, - велел я Ильясу. - Скажи: я на неё посмотрю. Встречи я предпочитал назначать в людных местах, активно посещаемых туристами. На фоне стекающегося к памятникам культуры люда моя не вполне, мягко говоря, обычная внешность казалась не столь одиозной. "Адын баба" явилась загодя и оказалась рослой фигуристой блондой, похожей на молодую Мерил Стрип, только выше актрисы на полголовы, а то и на целую. "Волос свэтлый и глаз" имели место, так что Ильяс вопреки обыкновению сказал правду. Кроме них имела место кинокамера "Сони" на перекинутом через плечо ремешке. Нахлобучив на глаза идиотскую цветастую панаму, приобретённую в прошлом году на техасском блошином рынке, я небрежной развинченной походкой приблизился к "адын баба" и спросил на великолепном гарлемском арго. - How're you, baby? Going out? В конце девяностых этой фразой заезжие жеребчики пользовались для снятия шлюх на Тверской. - Sorry, mister, - на приличном английском ответила "адын баба" и улыбнулась мне лучезарно. - I am busy. - Затем улыбнулась ещё лучезарней и добавила по-русски: - А пошёл-ка ты на, козёл. *** - А пошёл-ка ты на, козёл, - куртуазно улыбаясь невесть откуда выплывшему чучелу в панаме, пожелала я. - И добавила для пущего эффекта: - Гамадрил черногузый. Секунду он стоял, уставившись на меня, словно бык, огрёбший по морде плетью. Потом неожиданно расхохотался и сказал на чистейшем русском с эдаким рязанским прононсом: - Вы бы определились, драгоценная, козёл или всё-таки гамадрил. Впрочем, насчёт черногузого вынужден согласиться, поскольку этот факт совершенно бесспорный. Я едва не упала, как тот попугай. Здоровенный негр посреди Москвы, выряженный как туземец из Занзибара, разве что без кости в носу - это ещё цветочки. Но негр, изъясняющийся на русском с характерным для средней полосы акцентом... Это уже немножечко много. Следующий вопрос чудо-негра добил меня окончательно. - Вы от Ильяса? - поинтересовался он деловито. Я смогла только кивнуть. Потому что и вправду торчала у входа в Третьяковку "от Ильяса" - ждала мифического Чернее Чёрного. Вот так номер! Получается... Это он, получается?.. Видимо, физия у меня была донельзя жалкая - негр продолжил сочувственным тоном, каким разговаривают с больными: - Я Чернее Чёрного. Можно просто ЧЧ и на "ты". - Татьяна, - пролепетала я в ответ. - Пойдём, неподалёку есть подходящая забегаловка. Забегаловка и вправду оказалась подходящей, потому что, едва мы устроились за столиком в углу, ЧЧ слился с полумраком. - Итак: зачем ты меня разыскивала? От шока к этому моменту я уже несколько отошла. - Пишу статью о чёрной археологии. Мне сказали, что ты специалист. - Журналистка? - Да, вольная. Стрингер. Чернее Чёрного с минуту молчал. - Я слыхал, это опасная профессия, - сказал он наконец. - По заграницам моталась? По горячим точкам? - Приходилось. Нигерия, Сирия, Палестина, Ирак. Донбасс... - И как? - Как видишь, живая. - Вижу, - подтвердил ЧЧ. - Ладно... Ну, а зачем всё же ты по этим точкам моталась? Любишь приключения? - Не избегаю, - не стала скрывать я. - Если за них прилично платят. - "Прилично" это сколько? - уточнил ЧЧ. - Зачем тебе? Впрочем, за неделю в Ираке я заработала пятнадцать тонн. Зеленью. В Мосуле была настоящая резня, мне удалось заснять. Потом удачно продала эксклюзив. - Пятнадцать тонн за неделю риска, - задумчиво повторил ЧЧ. - А как бы ты отнеслась к предложению заработать тонн сто пятьдесят? Зеленью. Я поперхнулась кофе. "Отличный напарник, - вспомнила я слова наглой белобрысой пигалицы по кличке Проныра. - С руками, с башкой. В огонь сломя голову не полезет, но и труса не станет праздновать. Щедрый, денег не считает, но своего не отдаст. И партнёра, если что, не нае... В общем, не кинет". - Что надо за эти деньги делать? - откашлявшись, осведомилась я. - Воровать, стрелять, рэкетировать? Раздвигать ноги? ЧЧ рассмеялся. - Представь, даже раздвигать не придётся. Но рискнуть по-крупному - это да. Самолёт по-немецки размеренно гудел внутренностями - "Люфтганза", сэр. Признаться, мне всё ещё не верилось. Нет, каково: я лечу с явно криминальным типом в Перу. За явно же криминальным золотишком, припрятанным в местных подземельях с сомнительным названием чинканас. "Чинка нас, - хмыкнула я. - Сначала сломают, потом починят". Моя доля, если всё пройдёт гладко - полтораста тонн. Что такое "не гладко", мне не объяснили. Вполне возможно, это означает слегка так протянуть ноги. Тогда раздвигать их и в самом деле не придётся. Согласилась я сразу. Надо сказать, вдохновляли меня не только деньги, но и обещанное ЧЧ эксклюзивное интервью. Кто я сейчас? Никому не известная стрингерша из России. Репортажи из горячих точек славы не приносят, да и забываются моментально. А такой материал можно было бы продать в "Нью-Йорк Таймс" и заработать настоящее имя в журналистике, пробиться... Правда, не удалось понять, почему ЧЧ позвал с собой именно меня. На прямой вопрос он, меланхолично зевнув, ответил, что, может статься, я в его вкусе. А может статься, что нет, поэтому не надо задавать глупых вопросов, а надо задавать умные. Нет таких? Тогда, красивая, до завтра. Собраться изволь за сутки, самолёт ждать не будет. *** На родину, еду я на родину, вот она, уродина... Не помню, где и от кого подцепил эту дурацкую навязчивую припевку. Так или иначе, всякий раз, когда самолёт касался взлётно-посадочной полосы каракасского аэропорта "Симон Боливар", я осознавал, что вернулся домой. Так же, как осознавал это по прилёте в Москву или Питер. Родину, согласно русской поговорке, не выбирают. Ко мне это, однако, не относится. Не выбирают, когда одна. Когда папа из Саратова, а мама из Брянска. Если же мама и вправду из Брянска, а папа из Сьюдад-Гуаяна, воленс-неволенс призадумаешься. До поры до времени я и знать не знал, что, оказывается, не черномазый ублюдок, как мне объяснили на школьном дворе, а самый что ни на есть законный отпрыск дипломированного врача из Венесуэлы. Впрочем, мама не догадывалась об этом тоже. А догадалась, лишь когда на пороге нашей хрущобы появился вдруг двухметровый верзила с охапкой кремовых роз на том месте, где у людей лицо. Верзила приложился макушкой о дверную притолоку и сказал на сомнительном русском: - Белльять! - Карлос? - неуверенно прошептала мама. Пока я гадал, узнала ли она гостя по росту или по акценту, охапка роз вплыла в комнату и развалилась, открыв лицо визитёра. Я ахнул - оно было одного со мной цвета. А в следующий момент я без всяких объяснений допёр, что меня, Артурку Черномазого, в паспорте поименовали Артуро Карлосовичем вовсе не потому, что паспортистка была пьяна. Выдворенный из Москвы после разрыва отношений с Венесуэлой студент Карлос Монтеро, не прошло и пятнадцати лет, вернулся, чтобы признать своего единственного сына. Через месяц я впервые ступил на землю новой Родины. Второй по счёту. Она сильно отличалась от первой. За слово "черномазый" здесь нахалов и неучтивцев запросто сажали на нож. Рейс "Каракас - Лима", как обычно, на пару часов задержали, так что в Перу мы прилетели заполночь. Отельный портье при виде моей журналисточки завихрился мелким бесом - на блондинок здесь всегда реагировали остро. - Остынь, амиго, - сказал я ему по-испански. - Сеньорита занята. Портье притих и героически отвёл взгляд от "светлый волос" имени Ильяса. Лишь посмотрел укоризненно, когда выяснилось, что мы расходимся по разным номерам. Пробудившись утром, я не сразу вспомнил, где я и зачем. В Перу, устыдилась, наконец, память. Ты прилетел сюда ради экспедиции в чинканас. Последней экспедиции. Взяв золото Атауальпы, можно было с чистой совестью уходить на покой. Купить поместье, разбить перед домом бассейн и коптить венесуэльское небо, не рискуя больше жизнью. Всё-таки хлеб чёрного археолога нелёгок, а век недолог, как у кавалергарда. Легенды о золоте Атауальпы, спрятанном в чинканас от конкистадоров, преследовали меня с тех пор, как я впервые их услышал. Возможно, и чёрным археологом-то я стал из-за них. Легенды были величественными, жуткими и нелепыми - одновременно. Все они сходились на том, что, жрецы унесли в подземелья сундуки с золотом Атауальпы, последнего правителя империи инков, и сгинули там вместе с драгметаллом. Дальнейшее трактовалось по-разному. Согласно одним преданиям, жрецы замуровали себя в подземной келье вместе с сокровищем. Согласно другим, они припрятали сундуки в самых отдалённых и труднодоступных пещерах, а потом не сумели найти дороги назад и истлели в лабиринте из чёрных кривых коридоров. Самой распространённой, однако, была третья версия. Приверженцы её считали, что перед смертью жрецы поклялись оберегать сокровище, и теперь их призраки чахнут нал златом, пока за ним не явятся законные наследники. Об этих призраках трепались подвыпившие кабальеро в кабаках, матери пугали ими детей, а выжившие из ума старухи ими, бывало, клялись, а бывало, и проклинали. И те, и другие, и третьи напрочь в сокровища не верили. Лишь отборные, патологические чудаки вопреки разуму и здравому смыслу время от времени собирались в дорогу. Больше об этих чудаках не слыхали. "Сходил в чинканас" - говорили о бедолаге, однажды покинувшем отчий дом и забывшем вернуться. После чего крестились и пальцем отгоняли нечистого. Древний фолиант с легендой о пропавшем золоте я нашёл в отцовской библиотеке. Пятью годами позже отца отнесли на кладбище. А ещё через десяток лет в полуразрушенной, богом забытой индейской деревеньке я пожал руку низкорослому плосколицему оборванцу, сыну, внуку и правнуку великих вождей, прощелыге, которого в округе знали под прозвищем Хромой Луиш. С ним, до неприличия бесстрастным, до изумления молчаливым и до омерзения грязным, я пропьянствовал две недели, угрохав целое состояние на ром, коньяк и текилу. Когда же эти две недели наконец истекли, Хромой Луиш поскрёб макушку заскорузлой пятернёй, сплюнул табачную жвачку на загаженное крыльцо ветхой лачуги и сказал: - Я беру тебя в дело, амиго. Карта - за мной. За тобой - девственница. *** После трёхчасовой тряски по немыслимо разбитым сельским дорогам, которые и дорогами-то назывались лишь по недоразумению, дребезжащий и жалобно подвывающий джип наконец остановился. - Приехали, - сообщил Чернее Чёрного и вымахнул из джипа наружу. - Вылезай и посматривай под ноги - тут, знаешь ли, змеи. Я пожала плечами и выбралась за ним вслед. Змеи так змеи. - И зачем мы здесь? - осведомилась я, разглядывая ветхие строения метрах в ста прямо по ходу. - Ну и дыра, прости господи. - В этой дыре живёт наш проводник, - объяснил ЧЧ. - Человек он смирный и невзыскательный. Смирным и невзыскательным оказался карлик средних лет с плоской мордой и кожей цвета копчёной говядины. Одетый, ко всему, в немыслимые обноски, в прорехи которых прекрасно была видна задница, зато с массивным медальоном на тощей шее. При нашем появлении карлик, ничуть не смутившись присутствием дамы, помочился в траву, затем подтянул портки и разразился гортанным карканьем на испанском. ЧЧ ответил, и наступила пауза. - О чём это он? - прервала её я. - Спрашивает, правда ли, что ты девственница. - Не поняла, - я решила, что ослышалась. - О чём он спрашивает? - Просит подтвердить, что ты девственна. Мне несложно, я подтвердил. - Ты спятил? - вызверилась на чёрного археолога я. - Идиот! Последний раз я была девственной в девятом классе средней школы. ЧЧ пожал плечами. - Мне-то какое дело, - обронил он невозмутимо. - Но для этого парня шибко важно, чтоб ты была невинна. Белые девки ему все на одно лицо, так что в его глазах ты вполне смахиваешь на малолетку. - Вы оба идиоты! - заорала я. - Какого чёрта?! - Суеверия, - назидательно выпятив указательный палец, пояснил ЧЧ. - Эти индейцы чертовски мнительны. Он думает, если возьмёт с собой девственницу, то с ним ничего не случится. Только не спрашивай, отчего он так думает. Его, кстати, зовут Луиш, он голубых кровей, страшно ленив, вороват и склонен к алкоголизму. - Одно другого не легче, - вздохнула я. - Он, значит, тоже у тебя в доле? - Скорее - мы у него. *** До развалин древней, зажатой в расщелине между двумя приземистыми холмами церковки, мы добирались долгих полдня. Внедорожник пришлось бросить на дальних подступах, и когда мы, наконец, продрались сквозь буйные заросли местной сельвы, я чувствовал себя порядком вымотавшимся. - Как настроение? - обернулся я к журналистке, с наслаждением освобождаясь от рюкзака со снаряжением. Ответная фраза сделала бы честь бывалому обитателю каракасских трущоб. - Что она говорит? - буркнул Хромой Луиш, который умудрился даже не запыхаться. - Радуется, что скоро разбогатеет. Луиш заметил, что покойницам богатство ни к чему. По легенде, которую его предки бережно передавали от отца к сыну, откупиться от охраняющих клад призраков можно было, лишь пожертвовав им непорочную девицу, спустившуюся под землю по доброй воле. С доброй волей у Таньки всё было в порядке, а вот непорочность оставляла желать лучшего. Бесспорным было одно: если перуанские призраки не байка, то вторгнуться в их логово означало верную смерть. Я наслушался и сам насмотрелся разного - достаточно, чтобы не ждать добра от любых подземных обитателей, живых или не очень. - Одеваемся, - велел Хромой Луиш и шуганул журналистку с рюкзака. - Там, внизу, холодно будет, очень холодно. Переведи ей, амиго. Я механически перевёл, завороженно глядя на тонкую витую верёвку, которую индеец извлёк из-под лохмотьев и теперь наматывал на запястье. Узлы, узелки и узелочки украшали верёвку по всей длине. То была древняя карта инков, читать которую умели лишь избранные. *** Плосколицый карлик, зловещий вид которого мне всё больше и больше не нравился, нырнул в церковные развалины и исчез из виду. - Пойдём, - махнул рукой ЧЧ. Жарко было неимоверно, а в прорезиненном комбинезоне, который ЧЧ заставил меня на себя напялить, так попросту чудовищно. Я подумала, что за возможность искупаться или хотя бы принять душ отдала бы сейчас с лёгкостью половину причитающейся мне доли. Ход в подземелья таился у основания на совесть разрушенного алтаря. Судя по обилию мусора, разбросанного вокруг косо уходящего вниз отверстия, был ход от постороннего взгляда замаскирован, хотя, казалось бы, что посторонним делать в этой нежилой, прожаренной солнцем змеиной глуши. Я с неприязнью заглянула в чёрную, похожую на клоаку издохшего от жары исполинского зверя дыру в земле. Под доносящееся из неё карканье плосколицего мы с ЧЧ по очереди шагнули на ветхие, крошащиеся под ногами ступени. Их оказалось десятка три, этих ступеней, узких и высоченных, так что спускаться приходилось боком, осторожно нащупывая в темноте опору правой ногой и лишь затем подтягивая к ней левую. Потом лестница оборвалась, и ЧЧ включил карманный фонарик. Вглубь уходил хищный чёрный тоннель. ЧЧ заговорил с карликом, и эхо возвратило искажённые, перекрученные наизнанку слова, будто перевело с испанского на язык подземелий. ЧЧ чиркнул по стене тоннеля рукой, на мгновение подсветил фонариком меловую черту, затем направил луч себе на лицо и подмигнул мне. - Держи, - протянул он обёрнутый в фольгу цилиндрик. - Это мел, будешь делать по пути пометки - на каждом повороте, подъёме и спуске. Стрелкой указываешь направление на выход, вот так: - ЧЧ пририсовал к черте птичку. - Всё поняла? Пошли. Мы двинулись по тоннелю. Через сотню метров он свернул влево, затем ещё влево и разделился пополам. Карлик Луиш размотал накрученную на запястье верёвку, перебрал пальцами узелки и кивнул на правый проход. Здесь тоннель стал сужаться и вскоре переродился в катящийся вниз лаз. По нему нам пришлось передвигаться, пригнувшись, затем опустившись на четвереньки, потом и вовсе ползком. Не успели мы, однако, ободрать кожу на макушках, как лаз расширился, а затем и вовсе раздался в стороны. ЧЧ замер, обвёл фонарным лучом пещеру округлой формы, захламленную камнями, мелким мусором, осколками керамики и обломками костей. - Здесь явно бывали люди, - задумчиво проговорил он. *** Час за часом, шаг за шагом и коридор за коридором мы продолжали спускаться в недра чинканас. И с каждой минутой я чувствовал, как сгущаются, концентрируются вокруг нас холод, напряжение и страх. Подземные тоннели разветвлялись, множились, фонарный луч вырывал из стен неровные зазубренные края камней, словно тоннели щерились зубами гигантских ящеров. - Страшно? - обернулся я к журналистке. Она чертила очередную меловую стрелку. Вопроса я мог бы не задавать - рука с зажатым в ней мелком изрядно дрожала. - Долго ещё? - Долго ещё, амиго? - переадресовал я вопрос хромающему в десятке метров впереди индейцу. Луиш обернулся, фонарный луч мазнул по бесстрастному, словно закаменевшему плоскому лицу. - Мы в сердце чинканас. Впереди - отвесный спуск. Девственница спускается первой. Я подобрался. Если поганые призраки и вправду гнездились в подземельях, тут им было самое место. За тоннельным поворотом, там, где каменный пол обрывался в чёрный зев отвесного провала, мы напоролись на человеческий костяк. Я подсветил фонариком - поодаль жался к стене ещё один. Оба были изломаны, искорёжены так, словно людей перед смертью пытались обстоятельно расчленить. Я посветил вниз, в провал. Дна у провала не было. *** Лишь теперь до меня дошло, в какую поганую историю я ввязалась. Я попятилась от развороченных человеческих останков, на которых ещё не истлели обрывки одежды. Мне было страшно, смертельно страшно и гадко, будто меня заманили в ловушку и сейчас готовились растерзать. - Не пойду, - шептала я, не слыша своего голоса. - С меня достаточно, не пойду! Я наткнулась спиной на острый выступ и не почувствовала боли. А в следующий момент рядом мелькнуло нечто стремительное, я услышала, как истошно взвыл плосколицый карлик, и стала оседать на подломившихся ногах. Дальнейшее отложилось в памяти лишь фрагментарно. ЧЧ схватил меня в охапку, толкнул вперёд. Пол под ногами провалился, и мы покатились вниз по наклонному жёлобу. Пришла в себя я на полу подземного каземата. Долго пыталась сообразить, где я, а когда, наконец, сообразила, застонала вслух. Тело саднило от боли, ладони словно жгло огнём, и немилосердно раскалывалась голова. Усилием воли я заставила себя перевернуться на бок. Извиваясь, поползла к упёршемуся тусклым лучом в каменную осыпь фонарику. Двумя пальцами ухватила его и, подавив боль, поднялась на четвереньки. Хромой карлик со стрелой в горле лежал навзничь метрах в двух. Обдирая колени, я метнулась к скорчившемуся, будто хотел свернуться в клубок, ЧЧ. И едва не заорала от радости, когда поняла, что он жив. *** Мне хватило минуты, чтобы уразуметь: дела хуже некуда. Левая нога была если не сломана, то вывихнута. На фоне беснующейся в ней боли переломанные рёбра и разбитая голова казались мелкими неприятностями. - Да заткнись ты! - оборвал я причитающую надо мной журналистку. - Где Луиш? Причитания оборвались. - Вон там, по левую руку, ещё тёплый. У него, знаешь ли, кость в горле застряла. Оперённая такая, с железным наконечником. Я понимающе кивнул. Древняя ловушка инков сработала - пресловутые призраки спустили вмурованную в стену невидимую тетиву. Только малость промазали по предназначенной в жертву девственнице. - Сама-то живая? - полюбопытствовал я. - Это хорошо. Тебе надо убираться отсюда. - Куда убираться? - заблажила она. - Как? А ты?! Я стиснул зубы, превозмог боль и как можно рассудительнее ответил: - Найдёшь выход наверх. Вылезешь, обратно пойдёшь по стрелкам. Приведёшь помощь. - Какую помощь? Мне отсюда не выбраться, идиот! Она, разумеется, была права - чтобы выбраться, нужны были сноровка, холодная голова и неимоверное, немыслимое везение. С учётом всех обстоятельств шанс у журналистки был один на миллион. У меня их не было вовсе. Правда, с мыслью о том, что рано или поздно мои похождения закончатся ремизом, я свыкся давно и потому не особо боялся того, что мне предстоит. - Ты вот что, красивая, - сказал я. - Осмотрись-ка по сторонам. Жутко любопытно, не попали ли мы в самую сокровищницу. Журналистка обложила меня по матери, но послушно принялась озираться. - Тут сундук, - отозвалась она. - Здоровенный. Открыть не могу. - Посвети на переднюю стенку! - Посветила. Любуйся. Я замер и на мгновение даже забыл, что уже, по сути, покойник. В жидком свете фонаря передо мной маячило клеймо Атауальпы - скрещённые топорики, обрамлённые листьями коки - такое же, как на гравюрах в старой книге из отцовской библиотеки. Я подполз к сундуку, осмотрел его и ощупал со всех сторон. Вручную открыть тяжелый кованый замок на крышке нечего было и думать. - Обидно, - сказал я. - Сдохнуть на золоте весьма обидно. *** Обидно ему, гаду! Мне, значит, не обидно? Я плюхнулась на пол и заревела от души - перед смертью не стыдно. А когда отревела, поднялась на ноги и, спотыкаясь, побрела прочь. Наткнулась на стену, обошла, подсвечивая под ноги фонариком, подземное помещение по кругу и вернулась в исходную точку. Обшарила лучом стены - вход в жёлоб, по которому мы скатились, был в метре над головой. Я бессильно сползла по стене и закрыла глаза. А секунду спустя вдруг почувствовала на щеке движение воздуха. - ЧЧ, здесь дует! К тому времени, когда он подполз, я отыскала тонкую горизонтальную щель в стене. Вдвоём мы простучали камни вокруг неё, надавили на каждый - всё без толку. Но с левого края сужение щели выглядело ровным, будто там её отшлифовали. ЧЧ долго всматривался в это сужение, ощупывал его, потом гаркнул: - Медальон тащи! - Какой ещё медальон? - С жмурика. Я повидала достаточно мертвецов, в разных кондициях и разных обстоятельствах. Я давно знала, что труп - просто тело, пустая человечья оболочка. Но сейчас, в полумраке подземелья, приближаться к мёртвому карлику было жутко. Хромой Луиш не успел ещё окоченеть. Я закрыла ему глаза и сорвала с шеи медальон на верёвке. - Если не сработает, - оптимистично заявил ЧЧ, повертев его в пальцах, - мы скоро ляжем тут рядом с покойником. Он заулыбался, будто отмочил неимоверно смешную хохму, затем осторожно вставил медальон в щель. Поначалу ничего не происходило, а потом стена вдруг дрогнула. Надрывно заскрежетала. И подалась назад, распахиваясь, будто створки раздвижной двери. Минуту спустя я посветила фонариком в образовавшийся проём. За ним косо вверх уходил коридор. - Так, красивая, подыхать отменяется, - потёр руки напарник. - Сундук тащи. - Ты что, идиот? Он же весит пуда три. Кто его потащит? - Да ты и потащишь. Не я же, у меня нога сломана. Хотя если хочешь, я понесу этот сундучок, а ты понесёшь меня. На минуту я потеряла дар речи. А когда способность говорить, наконец, ко мне вернулась, выпалила: - Из всех идиотов, когда-либо рождённых на свет... - Знаю, знаю, - прервал ЧЧ, - мы с тобой самые идиотские. Короче, сундук надо забирать. Без проводника нам сюда не попасть. А наш вон лежит, отдыхает, где я тебе нового возьму? Не знаю, сколько времени занял у нас обратный путь. Иногда мне казалось, что прошла вечность. Иногда мнила себя Сизифом в женской реинкарнации. Обречённым волочь по туннелям и коридорам свой камень, которому пыхтящее за спиной кошмарное чёрное божество ещё и придало прямоугольную форму - в знак особой издёвки. - Жрать хочешь? - подбадривало меня божество, когда я падала, выбившись из сил. - Хочешь, да? Молодец. А жрать у нас нечего. Так что, впрягайся если не желаешь с голоду околеть. - Сам впрягайся. - Даже не надейся. Моё дело - ползти. Последний коридор в отличие от собратьев шёл под уклон резко вниз. Сундук поехал по нему сам по себе, мы с ЧЧ покатились за ним. Затем разогнавшийся сундук высадил собой завершающую коридор деревянную дверь и с грохотом рухнул вниз. Я умудрилась удержаться за дверной косяк и застрять в проёме, но ЧЧ вмазался в меня, выдавил и мы полетели за сундуком вслед. - С приземлением, - поздравил он, когда боль в левом боку меня отпустила, а поток матерной брани на языке иссяк. - Узнаёшь знакомые места? Я выдала ему новую порцию нецензурщины и, наконец, огляделась. Мы лежали на полу той самой церквушки, из которой начинали путь. Сундук стоял на боку метрах в десяти поодаль. Крышка его от удара о каменный пол распахнулась настежь. - Чего валяешься? - бесстрастно осведомился ЧЧ. - Сползай посмотри, что внутри. - Сам сползай. - Не могу. Я, кажется, сломал вторую ногу. Ничего, зато теперь симметрично. Я послала его по матери, поднялась, охая, на карачки, затем кое-как на ноги и похромала к сундуку. С полминуты отупело смотрела на его содержимое. Затем меня прошиб безудержный смех. Я хохотала - истерически, безудержно, непрерывно и никак не могла остановиться.