Аннотация: "Шпилька-9", шестое место, маска Петробагдад Размышление о чувственно-интеллектуальных играх гениев Серебряного века.
Скользящие тени в мерцании огня свечей надвигаются, касаясь плеч тёмными руками, мягко стягивая путами тайны, пугающей и манящей. Зыбко колышется завеса сизого дыма над вольно раскинувшимися на подушках и коврах, будто укутанными негой молодыми телами в странных костюмах. Глубокий баритон томительно выводит незнакомую песнь, прикасаясь дерзкими остриями слов к раскованному воображению.
На подушках в полупрозрачном белом хитоне возлежит жрица Диотима. Курчавые локоны, наследие легендарного темнокожего предка, рассыпаны по алой ткани накидки, коей целомудренно прикрыта малая часть мраморного великолепия тела, и лишь тончайший покров ограждает нежную мелодию изгибающегося бедра от алчущего взгляда Эль-Руми. Он жаждет мотыльком лететь на пламя и сгореть, испепелиться у ног этой недоступно-холодной приверженки духовной божественной любви Платона. Восхищённо шепчет новоявленный перс своей возлюбленной:
Эль-Руми, Эль-Руми! У коня бег отыми! Натяни его узду! Видишь алую звезду, На сияющем лугу Allahon, Allahon!*
Рука, скрытая от остальных подушкой, скользит по хитону, по лодыжке, поднимаясь к бедру его душеньки, заставляя блестеть её глаза тем хорошо ему знакомым огнём, что обещает восхитительную ночь без сна. И свершат они, сплетаясь в страстных объятиях, новый шаг в познании божественной красоты, и останется им лишь обессиленный рассвет, уносящий обоих на скомканных, влажных от пота и соков любви простынях в страну Морфея...
Зовущая чёрная бездна глаз Антиноя, что сменил старообрядческое платье на подобающий эллину наряд и теперь услаждает слух гафизитов новыми романсами. О, он желает умереть и воскреснуть в полотнах виртуозного художника Аладина, чьё тело под невесомыми шальварами едва заметно подрагивает от прикосновения стылого петербургского воздуха, проникшего в щели и тянущего холодные пальцы над мягкой гладью персидского ковра.
Соломон и Петроний, Апеллес и Ганимед... Яростные споры, музыка стиха, насыщенного метафорами и символами, рассуждения о природе Эроса, о сущности любви, отринувшей человеческий эгоизм и ведущей влюблённых через познание тел к познанию Бога в себе... Инсценировки и яркие импровизации талантов, истинно одарённых искрой Божией, наслаждающихся обществом друг друга. Они всё более входят в роли, и рождается меж ними странная близость, настолько условная в этих чужих личинах, что будто бы и нет запретов, а есть свободное течение мыслей и образов, сплетающихся воедино в соприкосновении тел и распадающихся в ничто.
Это всего лишь игра, но как далеко возможно зайти, предаваясь творческим утехам, пронизанным утончённым эротизмом? Как, распаляясь всё больше, удержать ту грань, за которой истаивает высокое и духовное, перетекающее из души в душу, как драгоценный сок, и начинается скотство, извращение, мерзкая оргия?
Одурманенное сознание не в состоянии удержать высоту полёта души, и девятый вал подогретого вином и опием вдохновения ложится на берег грязной пеной, оставив привкус исчезнувшего волшебства. Стыдливо схлынувшая волна уносит за собой осколки тыквы и мышей, которые более не кажутся золочёной каретой и четвёркой вороных в ярких плюмажах...
Остались лишь упоминания в энциклопедиях и трактатах исследователей о коротком и ярком периоде интеллектуально-чувственных забав гениев. Остались лишь строки, написанные о вечерах Гафиза с участием великих и прославленных, незамеченных и забытых литераторов, художников, композиторов, ставших историей Серебряного века.