- Я мог заставить ее сделать все, что угодно. Она была идеальным экспонатом - само совершенство. Рост метр семьдесят, глаза редкого аквамаринового цвета, вздернутый нос, выразительно очерченные губы и волосы - блестящие крупные локоны каштанового оттенка, доходящие почти до талии. Ей была свойственна редкая женская добродетель - молчаливость; ни одной просьбы, ни одной мольбы, ни крика, ни стона, ни тени негодования, она сносила мои опыты со стоическим спокойствием и непреклонным повиновением, - мечта любого экспериментатора. Звал я ее Бамболина или Бамби, уж очень она напоминала куклу, а настоящего имени так никогда и не узнал.
В тот день, настраивая недавно привезенное из Берлина оборудование, я и не заметил, как часы пробили полдень. Поезд с очередной порцией живого мяса прибывал с минуты на минуту. Знаете, работая в Освенциме я, в сущности, никогда не был в плохом настроении и всем внешним видом располагал к себе: аккуратный, ухоженный, в тщательно выглаженной форме, белых перчатках и до блеска начищенных сапогах. Я приветливо улыбался, время от времени напевая под нос мелодию из какой-то оперетты и даже стремился вызывать ужас, поэтому на фоне остальных сотрудников выглядел весьма доброжелательно. И я начал отбор.
Тогда я работал над особым проектом, который должен был вызвать резонанс в медицине - сшивал близнецов, причем вживую, без каких-либо анестетиков. Не найдя среди сотни новоприбывших особей ни пары однояйцевых, я очень разозлился (а это случалось со мной крайне редко) и тут же хотел отправить всех в газовую камеру. Тогда-то я и заметил ее.
В узком дверном проходе появилась девичья фигура - стройная, складная, пышущая здоровьем. Я всегда умел безошибочно определять возраст, поэтому тут же решил, что ей двадцать три и, забегая наперед, скажу, что впоследствии моя догадка оказалась абсолютно верной. Она задержалась в вагоне всего на несколько секунд, этого было достаточно, чтобы наши взгляды встретились. Я улыбнулся и она - святая наивность, - улыбнулась в ответ. Едва она спрыгнула с поезда, я оказался возле нее.
- За мной, - скомандовал я, схватив ее запястье.
Осторожным движением она просунула руку чуть дальше, так, чтобы ее ладонь оказалась в моей.
- Ты понимаешь по-немецки?
Она кивнула.
Я даже не стал проводить уже привычный ритуал - не выстраивал обнаженных узников, не осматривал их пристальным взглядом, не проводил отбор: смерть - налево, жизнь - направо. Мне нужна была только она. Остальные отправились в крематорий.
Его дыхание становилось все тяжелее, лоб покрылся каплями пота. Но обратного пути не было, он желал закончить начатое поэтому, набрав в грудь побольше воздуха, продолжил:
- Вы видели когда-либо идеальное женское тело? Совершенное от макушки до кончиков пальцев! Позвольте вам напомнить, я на своем веку повидал немало образцов - десятки тысяч. А она не была похожа на всех остальных. И разве мог я устоять? В первый же день я включил ее в группу польских монахинь, которых я стерилизовал при помощи рентгеновского излучения. Монахини тут же потеряли для меня всякий интерес, их я умертвил. А ее оставил. Даже имя дал - Бамби. Я говорил?
- Да, сеньор Менгеле.
- Цвет глаз Бамби вдохновил меня на новые эксперименты. Я решил добиться такого же цвета у группы годовалых мальчиков, недавно доставленных из России; у них тоже были голубые глаза и я впрыскивал им химикаты, дабы получить чудесный аквамариновый оттенок. И - не поверите - добился! Мальчики, правда, ослепли, ну это не в счет. Я любовался ими.
А знаете ли вы, мой дорогой друг, какие отличительные черты должны были лечь в основу новой арийской расы? Совершенно верно, светлые волосы и голубые глаза. Каштановый с рыжеватым отливом цвет волос Бамби никоим образом не вписывался в общую картину. И она сама помогла решить мне эту проблему.
Однажды, это было в начале мая, я разрешил ей выйти на улицу, конечно же, под моим строгим присмотром. Тогда я увидел ее совсем другой - сияющей, радостной, преисполненной неуловимой детской непосредственности. Она подняла лицо ввысь так, словно никогда не видела неба и, не спросив разрешения, сняла с головы платок из грубой мешковины. Волны переливающихся на солнце волос рассыпались по плечам. Я тут же избил ее, но не сильно, стараясь, чтобы удары не изувечили лицо, а потом отнес в лабораторию.
Мой помощник Томас Хайнц снова напился; он отнюдь не страдал алкоголизмом, это была такая странная реакция на мои опыты. Сегодня утром мы кастрировали семнадцатилетних мальчиков, не помню, сколько их было, может, двадцать, а может и больше. Хайнц снова настаивал на обезболивающих и я, дабы преподнести ему урок, тут же отрубил одному из юношей левую ногу.
- Зачем? - только и успел произнести мой нерадивый помощник, как правую руку юнца последовала та же участь.
Теперь Хайнц напился - ишь, какой впечатлительный, и я выпроводил его из комнаты, оставшись с Бамби наедине.
Она смотрела на меня своими чистыми полупрозрачными глазами, в которых не было ни тени страха.
- Ножницы!
Она без промедлений выполнила мой приказ.
- Возьми стул. Сядь сюда. Вот здесь, прямо посередине.
Длинные волосы падали на пол, естественная укладка сменилась торчащим ежиком, который я сбрил при помощи бритвенной насадки. Ее голова без единой волосинки лоснилась под светом десятка электрических лампочек. Она хотела надеть платок, но я выбросил его в горящий камин.
- Теперь будешь так!
Бамби по-прежнему смотрела в упор и на ее губах вдруг заиграла едва заметная улыбка. Она все поняла! Я просто хотел ее изуродовать - лысая женщина еще никого не привлекала, но вся абсурдность ситуации заключалась в том, что даже теперь она выглядела потрясающе красивой. И тогда стерилизованная кукла впервые использовалась по назначению. Ну, вы понимаете?
Я кивнул.
- При всем моем преклонении перед фюрером, идеи доктора Менгеле отличались от фашистских. Фашистская идеология считала евреев низшей нацией, "недочеловеками". Я так не думал. По моему мнению, арийцы и евреи - две самые сильные, самые совершенные, самые талантливые нации. Вопрос в том, какая станет главствующей. Именно поэтому я с таким фанатизмом уничтожал евреев, именно поэтому с первых дней работы в Освенциме, когда в одном из бараков обнаружилась эпидемия тифа, я отправил весь барак - чуть более тысячи человек, в газовую камеру. Вся моя деятельность в итоге сводилась к двум основным целям - найти способ, который сможет повлиять на снижение рождаемости у низших рас и повысить рождаемость у арийцев.
И тут - только представьте: я, доктор, посвятивший всю свою жизнь выведению чистокровного потомства арийской расы и Бамби - еврейка, пленница Освенцима. Да за такую связь меня бы пристрелил единолично фюрер!
- Но вы ведь могли держать все в тайне.
- Мог. До поры до времени. А потом оказалось, что эксперимент со стерилизацией не совсем удался. Бамби забеременела.
- А вы?
- А я дал ей еще одну дозу облучения. Смертельную.
Что-то больно защемило между лопатками, и я не сразу нашел, что ответить. Видя мое удивление, он засмеялся.
- Шучу я, друг мой. На территории Освенцима был большой пруд, куда сбрасывался остаточный пепел узников. Большую часть переработанных продуктов крематория отправляли для удобрений земли нашей великой родины. Но концлагерь работал на полную мощность, а невостребованный пепел нужно было утилизировать в кратчайшие сроки.
К этому озеру я и привел Бамби в ту ночь с двадцать девятое на тридцатое августа 1944 года. Она все поняла, ступала босыми ногами почти неслышно, боясь нарушить полуночную тишину. На берегу озера мы остановились. Я слышал ее дыхание, как всегда ровное, спокойное.
- Я не умею плавать, - шепотом произнесла Бамби. - Но камень лучше привяжите, мало ли.
- Нет, Бамби! - воскликнул я слишком громко, так, что ей пришлось прикрыть мой рот своей ладонью. - Прости, - я перешел на шепот. - Я и не думаю тебя топить.
- Тогда почему?..
Со стороны бараков послышался какой-то шум, и некоторое время мы стояли, боясь пошевелиться. Когда все стихло, я велел ей раздеться. Она безропотно выполнила мою просьбу.
- Теперь полезай в этот мешок.
Все еще не понимая смысла происходящего, Бамби молча повиновалась.
Я вынес ее через одно из тех мест, о которых не было известно никому из заключенных. Если бы меня остановил кто-то из сотрудников СС, я бы ответил, что здесь мертвые близнецы, чьи органы я хотел бы использовать для дальнейших опытов. Мне бы поверили; никому бы и в голову не пришло, что Йозеф Менгеле может таким образом спасать беременную еврейку.
Я дал ей другую одежду, сунул в руки несколько купюр и велел бежать. Она впервые не послушалась, стояла, словно пригвожденная к земле, не проронив ни звука.
- Иди же, ну! - крикнул я во всю глотку.
Она не бежала, медленно шла, словно предоставляя мне шанс отказаться от своего решения. Я смотрел на ее отдаляющийся силуэт, мне так хотелось оставить себе хоть какую-то частичку Бамби.
На следующий день я повторил опыт, проделанный несколько месяцев назад с русскими мальчиками. У меня было десять пар потрясающих аквамариновых глаз, я повесил их у себя в комнате и каждый раз, глядя на них, вспоминал о Бамби.
- А мальчиков куда дели?
- В крематорий, ясное дело. Кажется, скоро будет дождь, - он вытер со лба капли пота. - Пойду искупаюсь. Нет-нет, вы сидите. Я хочу один.
Ему было шестьдесят семь, но выглядел он гораздо младше. Совсем недавно я узнал, что мой сосед, доктор Фаусто Риндон на самом деле один из самых опасных преступников в истории человечества - Йозеф Менгеле или "Ангел Смерти", бежавший после Второй Мировой в Латинскую Америку и почти тридцать пять лет скрывающийся от преследований.
Это был его последний разговор. Он так и не вышел из воды, его вынесли, ведь во время купания у него случился инсульт.
Среди десятков тысяч жертв Менгеле все же нашлась одна помилованная. И я написал эту статью, одержимый призрачной надеждой отыскать потомков Бамби - "Освенцимской куклы".