Вейцель Леонид Иосифович : другие произведения.

Дедовщина в Израильской армии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   ЦАИРУТ
  
   Цаирут - это определенный период службы, когда молодой солдат должен отработать в роте старослужащих, чтоб стать "дедушкой". Обычно это восемь месяцев. Дед, на израильском военном сленге - пазамник, молодого солдата называет цаир. Само слово "цаирут" в переводе с иврита - молодость.
   Я начну эту историю не с начала, а, может быть, ближе к середине. Гдуд, он же полк, после кава расположился палаточным лагерем в Умдарадже. Кав - это линия. То есть, это охрана границы в Израиле. Боевые части всегда переезжают с места на место. Они охраняют границу (на иврите эту звучит как "держать линию") или тренируются на учениях (учения - имун). Вот так пехота, в которой служил Илья Лоянский, и делала: колесила по всему Израилю, переезжая с места на место каждые четыре месяца, делая кав то в Ливане, то в Гуш Катифе, больше знакомому русским как сектор Газа. Или имун (учения), когда их загоняли в такие дебри пустыни, что каждый солдат ощущал: их точка - это последнее, что есть на земле, потому что за этим только край света. Полк Лоянского стоял в Умдарадже, так назывался этот участок земли Иудейской пустыни. В этих местах скрывался царь Давид, прячась от другого царя - Шауля (или по-русски - Саула). В общем, если посмотреть на эти пустынные горы, спрессованные временем, на эту каменную землю, непробиваемую летом (а зимой просто всасывающую солдатские черные ботинки, не давая им возможности маневра на учениях), на этот свет, ядовито-желтый утром и вечером, и белый, ослепляюще-белый, - днем, - то можно сказать прямо, что это и есть самый настоящий край света. И только какой-то бедуин, как всегда, неторопливо пасет десяток своих тощих грязных овец, и недалеко от них гуляет осел и неподвижно стоит одногорбый зачухмыренный верблюд. Бедуин так и ждет возможности что-нибудь стибрить в свой шатер. И патрули солдат Цахаля гонят бедуина, напевающего что-то себе под нос, подальше от базы, туда, в глубь, в пустыню.
   Роту Лоянского расформировывали. Они призвались все одним призывом, они все вместе отслужили год и два месяца. А теперь их делят: двум ротам старослужащих нужны молодые, нужна новая кровь. Две роты старослужащих, две эти плуги, составляют гордость полка. Это Месаяат и Роваит. Месаяат - это джипы, нагмаши, то есть бронетранспортеры с тяжелыми минометами, пулеметами, крупнокалиберные баретами. В общем, они едут, они не бегут. Для пехоты самое важное - это сберечь свои силы, лечь и ждать последнего приказа для последней высоты. А Роваит - это ноги, три махлаки в Роваите (или - другое название - Палход). Три махлаки (подразделения) - это ход (рота ориентирования на местности), снайпера и подрывники. Роваит - это те, чьими ногами и телами штурмуются высоты. Роваит - это пехота на марше до самого дембеля, это раскрытие носилок и бег с условными ранеными после того, как ты взял высоту. А высот на учении может быть три или пять, и половину ты точно должен будешь взять, и у каждой из этих высот на карте почему-то женское имя.
   Остатки роты расположили на бетонадах, специально сделанных для американских палаток. Солдаты лежали и стояли невдалеке от белого домика полковника (на иврите полковник - магад). То есть, командир полка. Солдат по одному вызывали к нему на собеседование, и там уже в этом белом фанерном домике, который в Израиле называется караваном, магад решал судьбу своих солдат. У солдатской судьбы не было многих вариантов: или две роты старослужащих, называемые плугот ватикот. Или на курсы командиров отделений, называемых маки. Или в хозчасть быть поварами и кладовщиками, а может - просто бегать за прапорщиком полка и где он покажет, там и убирать территорию. Вокруг все ослепительно блестело - и белые крутые холмы, и бетонады, над которыми лежали солдаты, и сам белый прикаст магада.
   Лоянский выбежал из белого прикаста магада и побежал в направлении душевых.
   - Эй, Илья, ты куда, Лоянский, постой, - кричал ему Брамс, выпросивший у их бывшего мп, то есть капитана роты, отпуск по экономическим обстоятельствам. Поэтому Брамс как зритель, сняв зеленую, всю запыленную, рубаху остался сидеть в белой советской майке и поглядывать на все происходящее с интересом. Для себя он распределение отодвинул на целый месяц. Лоянский влетел в душевую, и его прорвало, - он зарыдал. Судороги скривили его горло, и слезы капали сами собой.
   - Б...ди! - заорал Илья. - Я так пахал, носил эти тяжелые пулеметы маги. Надрывался от тяжести других пакалей, никогда не сказал "не могу", а они меня на курс командиров отправлять не хотят.
   Эти мысли крутились в голове Ильи, как разорванные струны. Кто-то в кабинке туалета спустил воду, и Лоянский полез подальше в угол, чтоб его никто не видел в этих душевых, покрашенных синей краской и обвешанных плакатами об иорданской армии, и о сирийской тоже.
   Магад сказал Лоянскому: выбирай - или Месаяат или Роваит, а на курс командиров выйдешь, когда станешь дедушкой, потому что в этих двух ротах рабочих рук не хватает.
   Откуда же им взяться, этим рабочим рукам, рассуждал Лоянский, в первые месяцы тиронута* сразу стало ясно, что из сорока человек шесть служить явно не хотят, они хотят домой. Мучился с ними капитан, мучился с ними лейтенант, и командиры отделений ничего поделать не могут, - в Израильской армии если солдат серьезно ничего не хочет делать, его уже не заставишь. В конце тиронута выкинул капитан этих шестерых. А с ними еще трое ушли, один надорвал себе спину, другой травмировал колено, а третий просто испытывает страх перед оружием, и всё - ни стрелять, ни держать винтовку не может. Избавился и от них капитан. К концу тиронута осталось защитников родины тридцать один человек. Пришло капитану время самых лучших из солдат направлять на курсы командиров, чтоб через год, или даже меньше, эти новые сами воспитывали новобранцев. Отправил капитан Губастый Таль, вечно ходивший с лысой башкой, сутулый и грозный, еще шестерых из каждой махлаки. Вот и осталось их в махлаке двадцать шесть. К концу их маслуля начали прикидывать, куда ребята пойдут. Маслуль - маршрут, то есть год и два месяца, после которых солдат направляют в роты старослужащих). На курс командиров опять людей отправить надо, роте хозчасти тоже люди требуются, еду готовить, оружейникам и техникам по машинам помогать. Да и туалеты, и территорию кому-то мыть, и убирать за полковником надо. Полковнику нужны радисты, лучше всего из своей родной пехоты, и пара ребят в хозчасть, и заместителю полковника нужны радисты, чтоб по тревоге выезжать, и еще пара человек для охраны. Ну а самое главное - люди нужны в Роваите и Месаяте, кто будет высоты брать и туалеты за дедушек убирать? Да ко всему еврейскому счастью Лоянского, третья их рота из бенишей состояла. Кто такие бениши? Это призывники из ешив, они полтора года в армии отслужат - и домой, в ешиву, и пять лет еще они должны в ешиве своей пробыть, и Тору отучить. Так что у полковника с этим призывом дефицит на людей пришелся. Ну ничего, в следующие два призыва дефицит людей восполнится. Но бегут евреи из боевых частей, тяжело служить, тяжело марш-броски бегать и на камнях спать в холоде и голоде. На призывном пункте кого только и ни спроси - у всех мотивация высокая, все хотят стать десантниками и носить красные, сиреневые, коричневые и зеленые береты. А на деле не хватает людей - бегут они из пехоты, бегут туда, где теплый душ каждый день, хорошие условия и много девушек-солдаток. Вот так, сидя в душевой, думал Лоянский. Как же ему не хотелось стать слугой для дедушек-пазамников. А кому хочется? Никому. Когда они, закончив свой курс молодого бойца и тому подобные курсы, через шесть месяцев приехали в гдуд, то есть в свой полк (на иврите это звучит более красиво - "поднялись в свой полк") на Рамат-ха-Голан, то с теплого юга, с египетской границы, попали на север, где их встретил холодный ветер.
   Автобусы завезли их на базу, и магад отдал им палатки рядом с Месаятом. Территория этой роты была вся обнесена колючей проволокой, и какие-то тени, похожие на солдат в теплых куртках, драили здоровые белые кастрюли. Эти тени, увидев молодых, заорали: "Свежее мясо!". Может быть, им стало от этого легче... У них была "Ночь кастрюль", с четверга на пятницу. Они, не переставая, орали роте молодых (на иврите - цаирим), приехавшим вместе с Ильей: "Бизоны!". Рота Лоянского тогда в первый раз познакомилась с термином "Ночь кастрюль". Вскоре и они сами получили задание с романтическим названием "Белая ночь" - когда, как черные тени, носились по холодному ветру, таская мешки-китбеки и кастрюли для их ротной кухни, ставя палатки и раскладушки. Под холодной водой мыли два ящика посуды, один из ящиков был красный, предназначенный для мясной кухни. А другой ящик был покрашен в синий цвет, и в нем была посуда для молочной кухни. То есть, утром и вечером солдаты в армии Израиля едят молочное, а днем мясное. Под утро, когда ветер на Голанах стих, в их палатку влез толстый рыхлый Вальд, друг Моти-барваза. Вальд был молодым в Месаяте, он рассказал вновь прибывшей роте о порядках в полку. Площадки старослужащих окружены колючей проволокой, чужакам в эти роты лучше не входить, а то прибьют. Потом Вальд рассказал о своей жизни и о том, что их работой просто мордуют, они спят по четыре часа в сутки. И старшина (а на иврите - расап) по кличке "Череп" каждое утро, придя к молодым, орет в мегафонон: "Микробы, вставайте, микробы!". Подавая еду в палатке-столовой, молодые и офицеры, по рассказам Вальда, получают еду последними. "Я каждое утро зову Бога, - сказал Вальд, а он меня не слышит. Ну ничего, через четыре месяца я сам стану дедом".
   Слушая его рассказы, Лоянский тогда для себя решил, что в Месаят он ни ногой. Позже он этого Вальда больше в полку не видел. Сбежал, наверное, подумал Лоянский.
   Первым пересек территорию будущей роты Роваита Лоянский. Он обреченно тащил по белой земле цилиндрический мешок-китбек, из зеленого превратившийся в желтый. Лоянский пересек арку, которая стояла на входе в роту, и была ограждена колючей проволокой. Илья сел на середину территории своей новой плуги. Бросив китбек, он сел на него и положил сумку с личными вещами рядом с собой. Из палаток повылезали любопытные лица солдат и опять спрятались внутрь, к нему никто не подходил, он оказался никому не нужен и заброшен. Так, во всяком случае, ему казалось. Басис окружали горы, белые пустынные холмы, от них тянуло тоской и самоубийством, и только часовые по одному спускались из этих гор, сменяя друг друга. Часовые из рот Роваита и Месаята.
   Из палаток командиров выбежал лохматый черноволосый мужик в тесной военной форме и с небольшим животом.
   - Ты кто, новенький? - спросил он у Лоянского, - первый цаир, да?
   Лоянский видел этого мужика и раньше, это был расап (то есть страшина) Роваита, по фамилии Фогель.
   - Ты пока посиди тут, пусть еще народ соберется, а капитан вас вызовет к себе всех позже.
   И Фогель так же неожиданно, как и появился, скрылся в одной из палаток. За спиной Лоянского плюхнулся о землю мешок. Это подошел Манки. Лоянский и Манки были одного призыва, оба были русскими, как их называли тут, в Израиле. Оба служили в одной махлаке, и раскладушки их стояли рядом в углу палатки, где еще собралось четверо русских. Израильтяне их компанию называли "мафия русит" и боялись их. Ребята держались друг за друга всегда, садились везде вместе и на постах и патрулях, если надо, меняли друг друга, потому что если израильтянин придет тебя на посту менять, то и в армии он опоздает минут на пятнадцать как минимум. Потом бесполезно разбираться - израильтянин будет винить того, кто его так поздно разбудил, и концов в этом происшествии не найдешь. А представь себе, за день так набегаешься, и ночью час надо продежурить или вокруг палатки или в патруле вокруг их территории, и мнешься, и засыпаешь на ходу, говоря о чем-то с товарищем, чтоб сон прогнать, и ждешь чтоб тебя заменил кто-то, и предвкушаешь сладостный сон... А этот чудак на букву "м", который опоздал на пятнадцать минут, украл у тебя твои пятнадцать минут сна, твой допинг на завтрашний день, когда надо будет гонять по пустыне с пулеметом и захватывать бесчисленные горки всего лишь одним маневром, не штурмуя ее прямо, а обойдя или справа, или слева. А как он у тебя их украл? Да очень просто, его разбудили как положено, а он повернулся на другой бок и заснул, ему наплевать на товарища, который стоит на посту, дежурит, шмирит, - ему главное - урвать для себя побольше и урвать сейчас, сию же минуту, так что если говорят, что в израильских боевых частях все братья, плюньте тому в глаза. Вот такая она, служба, у израильской пехоты: или сторожишь, или скачешь по высотам, завоевывая их...
   Манки бросил свой китбек рядом с Лоянским, сел на него закурил сигаретку.
   - Ничего, Лоянский, что поделаешь, это армия.Поработаем на дедушек и сами дедами станем.Ты какие курсы будешь просить у мп капитана, когда он с тобой говорить о жизни будет?
   - Курс командиров, - сцепив зубы, процедил Лоянский.
   - А я попрошу курс водителей. Хочу за счет армии себе права сделать, - мечтательно вздохнул Манки.
   Манки - это не имя, это прозвище, на самом деле его имя Марк. Но однажды произошел такой случай. Еще в тиронуте, когда молодые солдатики строились в тройки перед сержантом и тот проверял их - все еще тут и никто ли не сбежал, - так вот, Манки и Лоянский встали вместе в одну тройку, и этими тройками расап Пини-тарнеголь запускал их в палатку-столовую.Правило было такое: всех новобранцев загоняют за столы потом приходит капитан их роты, мп Таль, с большими толстыми губами и лысой башкой, и вся его свита - три лейтенантика три сержанта и командиры отделений. Таль осматривает всех своим суровым командирским взглядом из-под очков и командует: "Всем приятного аппетита!" А в это время в роту прислали одного такого по фамилии Барам, редкой тупости человек. Он также стал в роте расапом, то есть старшиной, как и Пини-тарнеголь. Это не удивительно, они вдвоем были одного призыва, да и капитан когда-то в их роте был их лейтенантом. В общем, как в хорошей израильской семье, все по протекции, все друг друга знают и продвигают. Барам имел на голове клок светлых волос, белую красную кожу и здоровую морду. Перед молодыми солдатами он ходил вечно хмурый, строгий, злой, недовольный и все время кричал так: "Эй уй ой!". Эти крики обозначали, что солдат работающй под командованием Барама, что-то делает не так и ему надо остановиться и послушать, как ему Барам объяснит, что надо делать.Так вот, Барам был новым старшиной, еще не показавшим своей крутизны, а Лоянский и Манки, усевшись за стол, не замолчали перед приходом капитана со своей свитой. Палатка-столовая имела выгоревший вид - краска на ней давно была цвета песка Синайской пустыни, края палатки все время были подняты, чтоб ветер гулял по ней, иначе бы люди задохнулись. Так вот, солдаты замолчали, а Манки и Лоянский о чем-то спорили. Видя такой непорядок и воспользовавшись возможностью показать зеленым новобранцам свой крутой нрав, Барам заорал в направлении Лоянского и Манки: "Эй, встать!"
   Лоянский и Манки нехотя встали, вся столовая вперила в них глаза, винтовки, лежащие на полу, гулко стукнулись о ботинки солдат, и Барам наслаждался триумфом, - он приковал к себе внимание молодняка.
   - Как тебя звать? - обратился Барам к Лоянскому.
   - Илья.
   - Илия, - сказал вслух Барам, именно так они это имя воспринимают на иврите.
   - А тебя? - обратился он к Манки.
   - Марк, - очень тихо и как будто в нос пробурчал Марк.
   - Как? - заорал Барам, вытягивая ухо к Манки и показывая, что не слышит. - Тебя зовут Макс?
   - Марк, - промычал Манки.
   - Как? - заорал Барам, - Манкс?
   - Марк, - очень тихо опять сказал Манки.
   - Как-как? Манкс или Манк я не слышу! - допытывался Барам. - Может, ты Маркс?
   - Марк, - гундел Манки.
   - Кто? Манкс? Мэнк? Мак? Или Макс? - вслух перебирал Барам имена, которые ему казались похожими на то, что он слышит. Барам сам не понял, над кем солдаты смеются - над ним или нет. В конце концов в палатку вошел мп со своей свитой, не понял - может, это ржут над ним? - но Барам, смекнувший, что надо быстро дать команду "смирно", ее дал. Мп блеснув очками, прочесал взглядом роту и скомандовал: "Приятного аппетита!" С тех пор Манки и получил свое прозвище за глаза - Манки.
   Манки рано понял, что если солдат в израильской армии чего-то не хочет, заставить его не смогут, а поэтому Манки решил особенно не перетруждаться.
   Командиром отделения Манки был Мухолов Аши. Почему мухолов? - потому что у Аши были большие толстые губы на тонком лице. И на эти губы всегда садились мухи, особенно когда Аши спал. Так вот, когда Аши командовал брать носилки, Манки, скромно потупив глаза в песок, отвечал: "Но яхонь". Аши командует Манки "Подтянись еще раз!", а Манки ему "Но яхонь". Аши кричит на Манки, командует "беги, Манки, беги быстрее!". Манки же неспеша передвигает ногами и говорит: "Но яхонь мефакед Аши но яхонь".
   - Манки, - взбешен Аши, - тебя спросят, который час, а ты что им ответишь? Но яхонь?!
   Было поразително то, что Манки не хотел исправлять свой иврит. Сколько раз мы ему говорили: "Манки, это неправильно - говорить "но яхонь", говорят "ло яхоль" (не могу - прим. ред.), и не говорят "кюнта", а правильно "кумта" (берет - прим. ред.), и носилки будут не "анунка", а "алунка". Но Манки исправляться не хотел и упрямо твердил: "Меня так в ульпане учили. И если меня так научили, значит так и надо говорить правильно".
   Скоро к одиноко сидящим посреди площадки роты подошли Самими, Кокус, Гиль, итальяшка, сверкающий на солнце своими стекляшками, притащился Замш с тяжелой сумкой и Стас, он же Сасон, и он же Ибрагим. Их было мало, вообще-то в роты к старослужащим приходит людей побольше, а их было мало, и поэтому они чувствовали, что каждый из них будет работать за семерых. Капитан в тот вечер с ними так и не поговорил, зато их позвал к себе в палатку расап, он же по-русски старшина, - Фогель. Фогель поглаживал свой отросший перед дембелем живот, и также отросшие черные волосы.
   - Слушайте меня внимательно, - говорил Фогель, - вы пришли в роту старослужащих, люди тут скоро демобилизуются, так что относитесь к ним с уважением. Работы для вас будет много, но если вы все вместе будете ее делать и не сачковать, то справляться будете быстро и в тягость она вам не будет. Никто не имеет права заставлять вас чистить ему ботинки или делать тосты. Еще есть у нас такое правило: когда вы, призыв, садитесь за нес махзор (холодный кофе со льдом и молоком - прим. ред.), то я вас на работу не могу трогать.Но целый день мне тут несы не распивать, подойдите ко мне, скажите "Фогель, хотим сделать нес", я вам дам перерыв, и меня чашкой угостите с кусочком пирога. Всем все ясно?
   Призыв молодых молчал.
   Лоянский и Манки пошли искать место на ночлег. Они попали во вторую махлаку, а там место было в палатке, почти под открытым небом. Кое-как они раскладушки нашли, а вот матрасов не было. Деды спали на двойных-тройных матрасах. Лоянский хотел пойти к дедушкам попросить для себя и Манки матрас. Но один из старших молодых, призванных на четыре месяца раньше Лоянского, остановил Илью.
   - Туда в конец палатки не ходи. Они не любят, когда молодые входят к ним. Они в тебя еще винтовкой или ящиком кинут. Ты молодой, и наше место вот тут спать, у входа в палатку.
   Раскладушки в этой большой палатке стояли близко одна к другой.Так что можно было ложиться на них, как на общую постель. И чем ближе была дата демобилизации солдат, тем больше пространства было у них между кроватями. Лоянский и Манки заснули на улице под звездами, с одним матрасом на двоих - в этой иерархии они были в самом низу.
   Утром непонятная тень, маленькая и шустрая, в белом балахоне, разбудила Лоянского. Лоянский открыл глаза - тень мелькнула и исчезла. Илья опять закрыл глаза - и опять кто-то тронул его за плечо. Лоянский был взбешен: мало того, что он и Манки эту ночь провели под звездами, а не под американским брезентом, так еще какая-то тень мешает ему спать.
   - Ты кто? - схватив тень за майку, спросил Лоянский.
   - Я Рамати-снайпер.
   - Снайпер? - Лоянский пристально посмотрел Рамати в глаза. - Что-то не похож ты на снайпера. - У Рамати один глаз сильно косил. "Хотя в израильской армии все может быть, даже косой снайпер", - подумал вслух Илья.
   - Ты должен идти на кухню, тебя Фогель зовет. - Сказав это, Рамати опять куда-то убежал.
   Настроение у Лоянского уже с утра испортилось. Ты молодой, и поэтому твой день начинаеться с кухни или уборки туалетов. И заканчивается туалетами и кухней. Лоянский встал, зашнуровал ботинки и пошел под жарким солнцем пустыни к небольшой столовой, возле которой стояла маленькая палатка, где и располагалась газовая плита и маленький склад продуктов для роты. В основном для всего полка еду тащили с центральной кухни. Но утренние завтраки роты делали в полку сами. Возле выгоревшей кухни-палатки стоял Васик и курил сигарету. Вообще-то его звали Юра, а кличку "Васик" ему дали в честь одного из редакторов Израильского радио, Юрия Вассермана. Почему ему дали это прозвище, было неясно: или за то, что новости любил слушать, или за то, что любил их рассказывать, причем посреди ночи и громко, так, что просыпалась вся палатка. Но прозвище он получил, и его сократили - "Васик".
   - Ну что, Ахи, как спалось? - спросил Васик, сверкая своей белой улыбкой.
   - Васик, как на курорте, под открытым небом. Васик, а когда ты в роту пришел? Ночью?
   - Угу, - промычал Васик, затягиваясь сигаретой. Я и Гиль в третьей махлаке подрывников.
   Лоянский и Васик были одного призыва, как и Гиль-очкарик. К ним подошел третий дежурный по кухне. Это был Кокус. Кокус, маленький черненький, с одетой на голову большой черной кипой, спадающей на его длинный вороний нос.
   Постоявши пару секунд возле них, Кокус сказал, что ему надо молиться, и, прижимая большую разрисованную сумку-подушку, в которой хранился тфилин, ушел в палатку бейт-кнесет, или, как говорили на идише, синагогу.
   - Вот сука, - процедил Васик по-русски, - сачкует.
   Лоянский бегал между столов, раскладывая синие тарелки, что означало, что эти тарелки предназначены для молочных продуктов. В израильской армии завтрак и ужин всегда молочные, а не мясные. Разложив тарелки, Лоянский зажег газ и начал делать яичницы (на иврите - хавитот), Васик же сосредоточенно мешал сметану с оливками. Это блюдо в их роте называлось "салат пазам", то есть салат дедушек.
   - Вы отделяете косточки оливка от мякоти и мякоть смешиваете со сметаной, понятно? - спрашивал Лоянского и Васика расап Фогель. - И если я почувствую в салате хоть одну косточку, - запугивал их Фогель, будете салат этот делать с самого начала.
   После того, как на столах было все готово, Фогель послал их убирать туалеты, а потом выравнивать специально покрашенные белые камни, которые играли роль импровизированных бордюров тротуаров.
   Васик был женат. Сверкая золотым кольцом на пальце и выравнивая камушки, он жаловался Лоянскому на жизнь.
   - Я свою жену неделями не вижу. Старшине Фогелю я уже сказал, что я обязан каждый шабат быть дома. Лоянский, мой тебе совет: никогда не снимай с друзьями квартиру. Вот я уже снял, и они стали моими злостными врагами. Подожди, где Кокус? Он что, опять молиться ушел?
   Васик женился зимой. Тогда их рота, еще зеленых молодых, перед расформированием делала кав Гуш-Катиф. В российских новостях этот район называется "сектор Газа", а израильтяне его зовут просто Гуш-Катиф. Там находится крупный город Аза и город чуть по меньше - Хан-Юнес. Делать кав - это ивритский словесный оборот, а по-русски это означает "охранятть границу". А границ в Израиле много. Как в слоеном пироге, тут ваши, а за спиной наши, а потом еще - и наши, и ваши. И граница состоит из всевозможных блок-постов и патрулей, и смотровых вышек, и бетонированных будок.
   Для русских из роты Лоянского свадьба Васика была дополнительным поводом смотаться с кава, отдохнуть и погулять хотя бы даже на пару часов больше. Выход Лоянского домой как раз совпал со свадьбой Васика, а вот у Брамса никакого выхода домой не намечалось, но и Брамса отпустили, сказав, чтоб через сутки был в строю. В ночь перед свадьбой Васика разразилась сильная буря в Гуш-Катифе - она подымала волны песка и с остервенением кидала их на палатки, сбивая деревянные колья, на которых держался брезент. Солдаты ставили палатки, а песок подло хлестал их по щекам, бил по глазам. Лоянский нацепил на себя одежду для выхода, называемую "алеф", залез прямо в ней в спальный мешок и заснул. Их палатка вроде бы еще как-то держалась на деревянных кольях, но ночью, под тяжестью мокрого песка и ветра, рухнула прямо на них. Проснувшись, Лоянский увидел что-то черное над собой, и на пару секунд ему стало страшно.
   - Твою мать! - заорал тонкий бабский голосок. По голосу Лоянский понял, что это кричит Эйтан-турок. - Будь проклят тот день, когда я согласился служить в боевых частях. Это нечеловеческие условия, люди так существовать не могут!
   Эйтан имел могучее телосложение и грозный вид, но все сводилось на нет его писклявым, почти бабьим голосом. Под мощными рывками Эйтана забрезжил свет под горой брезента, и все обитатели палатки на четвереньках полезли наружу. Эйтан лез, кричал, плакал и плевался слюной, смешанной с песком, который летел с брезента ему на волосы и в рот. Военный психотерапевт прописал Эйтану таблетки от депрессии, надеясь что это ему поможет остаться служить в боевых частях. Когда мы выползали из палатки на коленях, как эскимосы из своих жилищ, нас поймал Барам-расап.
   - Эйтан, тридцать секунд я тебе засекаю, и быстро на кухню готовить завтрак.
   - Какая кухня? - заорал Эйтан, стуча себя в грудь и бешено отплевываясь. - Я целую ночь ставил палатки. Я их ставил, а они падали. Я поставил, а она упала. Всё, с меня армии хватит, звоню отцу, пусть забирает меня домой.
   Эйтан бросил свое ружье и побежал в сторону душевых. Барам, весь испуганный и красный, повернулся к Лоянскому.
   - Илья, - с ударением на первый слог, - на кухню.
   - Барам, я бы пошел, - ехидно улыбнулся Лоянский, - но я еду домой, сегодня мой законный выход, и его мне еще никто не отменил.
   - Что делать? - спросил вслух Барам. - Нет людей.
   Лоянский развернулся и пошел на площадку, где стоял грузовик-сафари, весь бронированный. Там собирались те, кому сегодня ехать домой. Какой-то из офицериков должен был прочитать инструкцию и пожелать всем счастливого пути. За Лоянским прибежал и Брамс.
   - Сейчас, Лоян, нам прочитают этот показушный инструктаж, этот кастах, так это называеться на иврите, и мы с тобой поедем с Зивонита к Васику на свадьбу. - Последние слова Брамс, как голубь мира, прокурлыкал себе под нос.
   На свадьбе Васик сиял, как медный пятак.
   - Брат мой, - кинулся Брамс ему на шею, чуть не поцарапав Васику щеку значком от своего костюма "Версачи".
   Васик и Брамс так долго обнимались, что в какой-то момент показалось, что Васик забыл про свою невесту. Но грянула музыка, Васик поправил на голове белую кипу жениха, а Лоянский отодрал от Васика возбужденного Брамса. Васик взял свою рыжеволосую невесту и повел под хупу...
   - Блин, Васик, вода в кране закончилась.
   - Если в кране нет воды, воду выпили жиды.
   Это точно про них, в эту дыру Умдаредж воду привозили один раз в день. И часто туалеты воняли, потому что нечем было уже сливать, и в душевые вода не поступала. Только слабая струйка воды текла из крана центральной кухни.
   - Васик, Кокус, Лоянский, - Фогель вышел в трусах из своей палатки, - идите чистить туалеты.
   - Фогель, утром же чистили, - возмутился таким беспределом Лоянский.
   - Илья, ты хочешь, чтоб в нашей роте были чистые туалеты?
   Не дожидаясь ответа, Фогель добавил:
   - А чтоб туалеты были чистые, их надо чистить три раза в день.
   - Но ведь нет воды! - обрадованно крикнул Лоянский.
   - Воды нет, - на секунду задумался Фогель, - возьмите две большие кастрюли и принесити воду с центральной кухни. - Фогель вернулся в палатку спать.
   Воздух был прозрачен, а ветерок, если дул, был горяч и больно щипал кожу. Лоянский оглядел все кругом: одни желтые безмолвные горы и в восьмистах метрах от них центральная кухня. Кастрюли жгли руку и слепили алюминиевым светом. Васик и Лоянский обмотали ручки кастрюль шапками и медленно, стараясь не пролить воду, потащили их.
   Вечером полк заканчивал приготовления к таргаду, то есть к полковым учениям.
   - Ребята, - обратился лейтенант Зикри к Лоянскому и Сасону, - один из вас пойдет со мной на учение пулеметчиком, потащит маг. А другой останется тут выполнять работы под чутким руководством Фогеля.
   Сасон флегматично скривив рожу, произнес:
   - Уж лучше таргад, чем тут.
   Лоянский решил перехватить инициативу в свои руки и довести свою мысль до логического конца с убедительным эффектом.
   - Нет уж, Сасон, брат, извини, но я уже на эти кастрюли смотреть не могу. Я уже провонялся запахами унитазов, из которых не сливается вода, потому что воды нет. Мне надоело перетаскивать эти тридцатилитровые кастрюли из центральной роты в нашу плугу по нескольку раз. Так что, брат, извиняюсь, но на учение магистом выйду я.
   - Хорошо, - флегматично ответил Сасон, моргнув большими глазами.
   Ночью полк вышел на учения. С полком выходила и Роваит, где Лоянский, таща на себе пятьсот патронов и маг, был пулеметчиком в ретеке (огневом заслоне). Лоянский тащил эту ношу и мечтал о том, как наконец он отоспится среди острых камней Умдараджа. Наконец-то он отдохнет от Фогеля и его помощника, лизоблюда-марокканца Тедги. Это Тедги был очень смугл, с атлетической фигурой и маленькой, как будто сдавленной, головкой, на которой выделялись два сверкающих мутноватым блеском глаза. Ну змей, самый натуральный. Советский Союз этот Тедги называл "Союзом отсасывающих". А про русских он говорил, что, кроме проституток, в Израиль они больше ничего не привезли. Лоянский ненавидел Тедги, а Тедги ненавидел всех русских и Лоянского в том числе. Уходя, Лоянский увидел, как Сасон выравнивает белые камушки, вроде бордюров тротуаров, придуманных расапами специально для молодых.
   Манки и Лоянский шли впереди всей роты. Манки тащил мотоль (по-русски - подствольник), а Лоянский тащил на себе этот здоровый неудобный маг. Посередине шел лейтенант Зикри, его целью было ночное ориентирование, он должен был довести всю роту до нужной точки. Зикри часто сбивался с пути, и на помощь ему шел капитан роты. Пока офицеры спорили и вырабатывали маршрут, вся рота с шумом валилась на острые камни Умдараджа, впивающиеся в человеческую кожу. Солдаты старались глубоко вздохнуть, чтобы заглотнуть побольше свежего ночного воздуха. Они брали друг у друга пластиковые фляги с вонючей теплой водой и, громко хлюпая, выпивали их, при этом глядя на звезды. Ухо Лоянского уловило шум водопада, а если не водопада - то быстрой горной речки.
   - Манки, слышишь шум водопада?
   - Это не водопад, Лоянский, это Зикри-пидорас рядом с нами ссыт, не мог уже другое место найти.
   Зикри, сделав свои дела, крякнул от удовольствия и побежал искать капитана роты, потому что не мог выйти к цели - потерялся.
   - Мы уже третий раз тут кружим, - опустился рядом с Манки и Лоянским рыжий Илья Халудилья. - Я ему говорю: "Зикри, не туда мы идем", а он все по-своему делает.
   - Илья, давай отсюда, дай спокойно воздухом подышать вперемешку с мочой офицера.
   - Манки, достань, у меня сзади в эфоде журнал валяется, - попросил Лоянский.
   - Что это за журнал?
   - Для снятия стрессов, "Плейбой".
   Манки зажег фонарик Илья Халудилья тоже опустил в журнал голову.
   - Вот видишь, Манки, это карта наших боевых действий, - объяснял Лоянский, водя пальцем по картинке обнаженной красавицы. Это две укрепленные возвышенности, - палец Лоянского коснулся глянцевых грудей, - мы это захватываем и продвигаемся маршем по равнине до последней главной цели. И тут мы доходим...
   - До треугольника обороны, - сообразил Манки.
   - Да, тут, конечно, непроходимая местность, заросли дикого кустарника и минное поле с кодовым названием "бугор Венеры". Но это наше последнее препятствие. Мы бросаем гранату и после залпового огня идем в атаку.
   - Ой, Халудилья, как ты покраснел, как раскаленное дуло мага, - заметил Лоянский.
   - Да, Халудилья, у тебя такая красная рожа, аж пылает вся, - сказал Манки.
   Халудилья сиял, как красный помидор.
   - А что это вы тут смотрите? - Над ними стоял Вадимка, он был одного призыва с Халудильей.
   - Динозавры пришли, - грустно вздохнул Лоянский.
   - Это я-то динозавр? - метал слюной Вадим. В темноте его слюна была похожа на млечный путь, катящийся с подбородка. Он поджал свои ручки к подмышкам и чем-то напомнил лягушонка.
   - Эй, алло, - прибежал к ним запыхавшийся Зикри. - Что это вы тут разорались, где мишмат лайла, ночная дисциплина? Что это за свет? Немедленно выключить! А если нас противник услышит?
   - Какой тут противник, Зикри, кроме шакалов больше тут никого нету, - слабо пытался возразить Лоянский.
   - Все равно, - упрямо твердил Зикри, - включили тут свет, вы что, думаете, что вы не на учениях, а в публичном доме? Передайте по цепочке всем встать, эмшех тнуа.
   Солдаты со стоном поднялись, и темные тени полезли цепочкой дальше по камням. Деды-пазамники, тащившиеся в самом конце, громко жрали шоколад и бамбо и, глотая с бульканьем колу, клали в прямом и переносном смысле на офицера Зикри, который на четыре месяца позже их призвался в армию. Деды из августовского призыва были все высокими, откормленными, с большими животами .Они все время мычали, как коровы, все что-то жевали, относились к другим с пренебрежением и высокомерием. Через месяц они должны были освобождаться, и на эти учения их уговорили выйти лейтенанты, под угрозами капитана роты. Пазамники ползли в конце колонны и обсуждали сексуальные прелести секретарш полковника, которых они, по их словам, где-то уже успели облапать.
   Манки тоже клялся Лоянскому, что видел, как один дед из августа тискал секретаршу за сиськи.
   - Манки, ты, как всегда, все преувеличиваешь.
   - Клянусь, Лоянский, он ее поднял и облапал за грудь.
   - Тихо, - зашипел Зикри, - мишмат лайла.
   Зикри считался еще молодым неопытным офицером. Он недавно закончил "Бад-1" (школу офицеров) и еще не успел обзавестись должным авторитетом в роте. Лицо Зикри напоминало плохо выструганного Буратино. Бледная кожа, длинный нос, чуть вытянутое лицо, сумасшедше сверкающие глаза, какая то гиперактивность в долговязой фигуре и в разговоре. Деды с августа врали про Зикри, что он трахается с секретаршами в полку. Зикри перед выездом домой утром в пятницу дал команду Лоянскому, Сасону и Манки, трем молодым в его махлаке, поставить раскладушки буквой "П", чтоб провести итог недели. На этой итоговой беседе в брезентовой палатке, называемой "палатка 12", где стояла пыль и воняло гуталином солдатских ботинок, бледный Зикри налетел на дедов с августа, сказав им прямо:
   - Вы все время разводите про меня сплетни, что я трахаю в полку этих секретарш. Ну так, в конце концов, приведите мне их сюда, я их трахну и положу конец этим сплетням.
   На секунду Зикри задумался о сказанном, а палатка вся сотряслась от солдатского хохота.
   Наконец гдуд пришел к назначенной точке. Тут роты поделились. Лоянский с пулеметом, деды с августа, кучерявый тейманец Гиат, тащивший на себе бутылки с водой, и сержант Эли, - все они остались в ретеке, чтоб не бегать, а вести поддержку огнем. Лоянский был очень этому рад, потому что в ретеке можно сладко поспать. Но спать завалились деды. Сержант подошел к Лоянскому и Гиату. Гиат к тому времени стал младшим дедушкой, то есть ему тоже полагались права пазамника, но если не было достаточного количества молодых, то и его могли включить в работу.
   - Ребята, так как вы младшие товарищи, то вы будете дежурить у рации, ждать сигнала для нас. Как вы это сделаете, решайте между собой. Получив сигнал, меня разбудите.
   Эли развернулся и скрылся в темноте у камней, чуть вдалеке от дедов с августа.
   Лоянский посмотрел на небо: звезд было видимо-невидимо.
   - Гиат, как будем делить ночь? Кто из нас первый останется сидеть у рации?
   Гиат засопел, напряженно думая и почесывая свой приличный живот и черные курчавые волосы. Раздумье заняло у него время, и, думая, он все время улыбался, сверкая белой улыбкой в ночи.
   - Ну хорошо, Гиат, давай я тебе помогу. Сначала поспишь ты, а потом я.
   - Нет, - возразил Гиат, - я спать не хочу.
   - Ну вот и хорошо, - обрадовался Лоянский, - значит, первым посплю я.
   - Беседер, - согласился Гиат.
   Лоянский быстро, пока Гиат не передумал, нашел себе место среди камней. Скинул с себя зеленый эфод магиста-пулеметчика, набитый пятьюстами патронами.
   Пулемет он откинул в сторону, тот звякнул и завалился на бок, на черные острые камешки, из которых, если по ним идти, выбивается искра. Вот и сейчас сверкнула искорка, а Лоянский ронял голову на паралоновую обивку эфода, которая заменяет пехотинцам мать родную. Этот эфод - и подушка, и матрас, и даже теплый свитер, если холодно, а также он может служить мешком для разных сладостей, - в общем, если у пехотинца есть душа, то она напрямую связана с этим жилетом зеленого цвета.
   - Звезды... как красиво... - закрывая глаза, подумал Лоянский. И воцарилась тишина в пустыне, только рация хрипела, как Иерусалимский нищий, просящий милостыню. Она храпела, шипела, выхаркивала звуки, какая-то нудная баба-радистка искала маврег (позывной). А маврег не хотел ей отвечать. Полковник сквозь темноту иудейских гор орал свои позывные, и капитаны рот докладывали, что цель они обложили и только ждут приказа "в бой". Лоянский уже готовился провалиться в сон, когда ужасный рев потряс пустыню. Рев, напоминающий предсмертные крики осла, как будто с него живого сдирают кожу.
   - Жрать хочу! - заорал осел. Лоянский открыл глаза и узнал одного из пазамников с августа. Гиат, бросив рацию, подскочил к деду.
   - У меня есть пара сэндвичей, - предложил свои услуги Гиат, улыбаясь и облизывая губы.
   - Тащи сюда, - опять зарычал дед.
   - Да, брат, конечно. - Гиат тенью шустро ринулся к эфоду за едой. В ночи раздалось громкое чавканье, вперемешку со звуками газов, которые пазамник выпускал.
   Лоянский повернулся на другой бок, свернувшись в клубок, он задышал себе вовнутрь рубахи, чтоб согреться и уснуть.
   - Гиат! - зарычал дед.
   - Сейчас, бегу, бегу... - Гиат понесся к деду, чему-то улыбаясь в темноте и постоянно облизывая губы.
   - Хочу пить, - потребовал дед.
   - Конечно, конечно, сейчас, - Гиат бегал в темноте, как угорелый, ища свои бутылки с водой. Он так шерудил, раскидывая армейские жилеты, рацию и пулемет Лоянского.
   - Брат, ты не знаешь, где вода? - тряс Гиат за плечо Лоянского.
   - Нет, не знаю.
   Наконец Гиат нашел воду и принес ее мирно похрапывающему деду. Ночь огласилось глубоким затяжным бульканьем и скрежетом скомканной пластиковой бутылки.
   - Спасибо, брат, - сказал дед Гиату и заснул.
   Гиат, довольный, вернулся к рации, сверкая белой тейманской улыбкой в ночи.
   На рассвете Лоянского растолкал злой продрогший Гиат.
   - Молодой, вставай, иди дежурить у рации, я и так за тебя пару часов передежурил.
   Лоянский все понял: Гиат заснул, а проснувшись, побежал перевалить ответственность на Лоянского. В израильской армии это главное - спихнуть ответственность на кого-то другого. Минут через пятнадцать по рации передали приказ о соединении, и Лоянский разбудил сержанта, чтобы под его командой соединиться с ротой, полком и пойти домой, на базу, в душевые палатки и пожрать.
   В отличие от Лоянского, Манки и Сасон относились ко всему спокойно.
   Фогель уходил домой, и на его место становился Тедги, чтоб быть расапом плуги, то есть старшиной в роте.
   - Хевре, - заорал Васик Манки и Лоянскому, - пошли пить нес махзор.
   Каждый призыв в роте старослужащих пил свой нес махзор. Это когда ребята одного призыва сидят в своем кругу без чужаков. Типа закрытого элитного клуба. Молодые не лезут к дедам, а деды к молодым. Гиль, худой очкарик с татуировкой - мордой быка на тонкой руке (в нос этого быка было продето кольцо) - делал нес махзор. Для этого нужно два синих канкана-кувшина, потому что израильская армия соблюдает кашрут и не смешивает молочное и мясное. Банка с нескафе, пачка сахара, самое главное - это лед и молоко. Из неса и сахара делается липкая смесь, чуть смоченная водой или молоком, дальше эту смесь мешают до состояния, когда она будет вязкой, как грязь. Потом туда заливают молоко, а в другом кувшине находится лед. И вот содержимое этих канканов переливается из одного в другое. В жару в пустыне очень приятно выпить такой напиток. Правда, потом живот пробирает, и в туалете выстраивается очередь. Призыв Лоянского засел за нес махзор, и рядом с ними оказался Халудилья.
   - Уф, - запыхтел Гиль, - что ему тут надо?
   - Илья Халудилья, - мягко намекнул ему Лоянский, - оставь наш призыв в покое, нам надо о кое о чем переговорить.
   Илья считался уже дедушкой. Пусть и младшим, но все же дедом.
   - Ладно, ребята, я чуть позже к вам зайду, - бросив голодный взгляд на вафли и сладкое печенье, сказал Халдилья. - Может, печенькой меня угостите.
   - Обойдешься, - флегматично бросил Сасон.
   Только призыв выпил первые чашки нескафе, как в палатку завалился Тедги.
   - Лоянский, Кокус, быстро на кухню мыть посуду.
   Рожа Тедги, это его надменное выражение лица и злые маленькие глазки, ничего хорошего не предвещали.
   - Тедги, пять минут, дай закончить нес.
   А Кокус тем временем протянул Тедги стаканчик с несом вместе с вафлей.
   - Хорошо, - смилостивился Тедги, - пять минут, и вы на кухне.
   Вода, как всегда в Умдарадже, закончилась. Ждали новый грузовик с водой. Поэтому Кокус и Лоянский, набрав воду в кастрюли на центральной кухне, мыли тарелки в столовой своей роты. Столовая, как и вся территория плуги, была обнесена колючей проволкой. Лоянский и Кокус окунали грязные тарелки в кастрюлю с мыльной водой, а потом в кастрюлю с чистой. Они стояли у входа на кухню, и каждый думал о чем-то своем.
   - Привет молодым, - услышали они голос и подняли головы. За территорией роты стоял румяный, отдохнувший на гражданке, Брамс и с удовольствием курил сигаретку. - Ну что, работаем? Вижу, тяжело работаем.
   - Скоро сюда к нам попадешь, все и узнаешь, - пообещал ему Лоянский.
   - А почему ты думаешь, Лоянский, что я сюда попаду? Вот посмотри, сколько нас тут рот окружает - и Месаят, и хозчасть мифкада. Может, я к ним и приду, а зачем мне в Роваит идти на дедушек работать?
   Брамс уже собирался переступить белую натянутую ленту, отгораживающую столовую Роваита от остального мира полка.
   - Брамс, даже и не вздумай, чужой на эту территорию зайти не может.
   - Что это за глупости? Что мне могут сделать? - бахвалился Брамс.
   В это время из столовой вышел громадного роста откормленный дед из августа.
   - Кто ты такой? Что тебе здесь надо?! - заорал дед на Брамса.
   У Брамса подкосились ноги, сигарета "Ноблес" прилипла к верхней губе. Глаза смотрели скорбно на желтые горы Иудейской пустыни, как будто видели их последний раз.
   - Он из нашего призыва, - сказал Лоянский, - не может еще решиться, в какую роту ему идти.
   - А, это другое дело, - одобрил дед. - Приходи к нам, а в Месаят не иди, там зонот (проститутки - здесь в смысле - плохие люди. - прим. ред.). Но на территорию пока не заходи.
   - Вот так, - сказал Кокус Брамсу и опустил мыльную тарелку в кастрюлю с чистой водой.
   Судьба Брамса решилась на следующий день. Лоянский опять вылетел от полковника, этого магада-дегенерата, весь злой и раздраженный. Лоянский просил послать его на курс командиров, а магад сказал ему, что пошлет только после того как Лоянский закончит свой срок цаирута. То есть, поработает на дедушек. А зачем Лоянскому потом этот курс, он ему на фиг не нужен. Как только он станет дедом, он будет лежать целый день в палатке и плевать в брезентовый желтый потолок. Весь замысел попросить курс, пока ты молодой, чтоб работать меньше, а служить больше. Ведь он же солдат, боец, а не прислуга. Зло ругаясь, Лоянский огляделся вокруг, понося на чем свет стоит этого магада (полковника), тоже русского, приехавшего в Израиль еще ребенком. Лоянский понимал, что полковник боится за свою задницу - а вдруг ему скажут, что к русским он относится лучше, чем к израильтянам. Брамс подошел к Лоянскому на несгибаемых своих ножках, молча ударился в плечо Лоянскому своим лбом и прошептал:
   - Я с тобой, меня полковник к вам в роту отправил.
   - Ну что, Брамс, пошли, туалеты, кухня и работы в роте тебя ждут.
   Лоянский быстро начал учить Брамса, с кем в роте можно разговаривать и к кому подходить.
   - Потому что, Брамс, тут есть такие, которые с тобой вообще разговариать из-за того, что ты молодой, не будут. Вон, Боря, это наша кухня, вот столовая, как ты сам понимаешь, наверху под крышей летают птицы.
   Они зашли в ротную столовую. Деды с августа угрюмо на них уставились, но узнав в Лоянском своего молодого, продолжили дальше смотреть телевизор - шел порнофильм.
   - Кто это? - спросил один из дедов у Лоянского.
   - Новый молодой пришел к нам в роту.
   - Молодец, - сказал дед и уставился в порно.
   - Брамс, деды сидят на последних столах и им надо первым подавать порции. После них садятся призывы по убыванию. Мы, молодые, садимся у входа. В палатках то же самое: мы, молодые, спим у входа, деды в самом конце с шиком и комфортом. Вчера выбежали на зарядку, стоим ждем дедушек, а они не идут. Лейтенант Зикри меня спрашивает: "Ты их будил?" Я говорю: будил, но они меня в свой угол не пустили.
   Брамс закурил "Ноблес".
   - Зикри потащил меня с дедами разбираться, кричит мне: "Заходи к ним в палатку, не бойся", вталкивает меня туда, сам залетает. А я пригибаюсь, чтоб кто-нибудь из этих пидарасов в меня ящиком железным не запустил. Ну, Зикри влетел, орет: что такое, почему на зарядку не выходите? Побил им ногой по раскладушкам, встряхнул их. Эти тупо на него смотрят, еле поднялись. Сделали одолжение, что вышли с нами на утреннюю пробежку.
   Брамса в первый же день определили на кухню. Лоянский и Сасон вышли в патруль охранять базу.
   - Давай, Брамс-цаир, работай, - напутствовал его Лоянский.
   Брамс, мрачный, куря сигаретку, мыл с Кокусом тарелки и бросал их в кастрюлю с чистой водой. В конце недели рота уезжала на шиши-шабат (пятницу-субботу - прим. ред.) домой. Первыми в автобус через задние двери залезали пазамники. Они садились в конце автобуса, доставали маленький барабан дарбука и горланили песни. Автобус заполнился по срокам призывов. Возле водителя пять мест заняли офицеры. Лоянский, Брамс Манки и Васик, сонные, убитые бессонной ночью, самые молодые в этой роте, остались стоять, для них мест в этом автобусе не было, а второй автобус поехал забирать домой другую роту.
   Прошел месяц, и полк перебрался в Ливан. То есть, не в сам Ливан, а на границу с ним в поселок Зарит. Тут пехотинцы жили в маленьких узких вагончиках по восемь человек. А рядом с их вагончиками стояли куриные фермы жителей Зарита, с которых вечно несло запахом навоза. Им обещали, что западный сектор Ливана намного тише, чем восточный. А из роты хотели сделать маленькие отряды для засад на самой территории Ливана. Расапами стали марокканец Тедги и курд Жано. Есть такая израильская шутка - какой ребенок будет у марокканки и курда? Ответ: нервный и тупой, сам не понимающий, почему он и нервный, и тупой. В Израиле существует сложившаяся стигма: марокканцы - воры и убийцы, пыряющие ножом без разбору. Курды - тупые, русские - это мафия и проститутки, румыны - тоже воры. Поляков не любят, потому что большинство их занимали командные должности. А кого любят, так это латиноамериканцев. От них израильтяне писают кипятком... Вот такие два расапа стали командовать молодыми в роте. Тедги выдал молодым шпатели и заставил отдирать краску с туалетов, а потом красить заново, по-новому, цветом берета их дивизии. Лоянский и Замш просто не вылазили с кухни по две недели, каждый день драя, чистя, убирая. По ночам молодые выходили шмирить (охранять. - прим. ред.) в будку, которая вела на Карком. Для Лоянского этот цаирут был сущим адом. Замш ничего, спокойно мыл тарелки, а после ложился в свой спальный мешок и читал по пятому разу том Дюма - "Три мушкетера". Зато Брамс на Ливанской границе сошел с ума. Он постоянно щипал Замша за его худые ляжки и, выпуская сигаретный дым, сюсюскал Замшу в уши: "Замш, сучка, девочка моя".
   Замш отстаивал свою честь разными способами: костылял Брамсу по шее, пробовал с ним поговорить, провести психоанализ. Но Брамс не поддавался уговорам. В конце концов Замш выдумал оригинальный способ защиты: он просто перестал ходить купаться в душевые.
   - Замш, это невозможно, - кричали ему Лоянский и Манки, - ты провонял собой весь вагончик и спальный мешок.
   На что Замш ничего не отвечал, а только загадочно улыбался.
   Лоянский страдал душой. Он тяжелее всех из призыва принимал цаирут.
   - Я же пришел воевать, я пришел быть солдатом, - доказывал он расапу Тедги, - почему я за этих поваров должен чистить кастрюли и картошку? Я солдат, я боец, это повара так работают - неделю дома, неделю в армии. Вот пусть они и чистят свои кастрюли.
   Тедги и Жано, кроме того, что подавали команды, больше ничего не делали. Они вдвоем жили в вагончике для восьми человек, курили "наргилу" и даже, может быть, "грасс". А после Жано брал свой барабан дарбука, начинал в него бить и выть длинные тягучие песни. Про Жано и Тедги рассказывали, что когда они были молодыми солдатами-цаирами, то угождали, как могли, пазамникам-дедам. Один дед все время хотел ходить в туалет с эскортом, поэтому он звал к себе Жано и Тедги, и те, изображая руками сирены и завывая, как сирены, сопровождали пазамника в туалет. Потом ходили слухи, что они каким-то арабам на блокпосту поломали ноги, но военная полиция так ни за что и не смогла уцепиться. Жано был белокож, туп и отрастил себе на голове большую кучерявую шевелюру, больше похожую на стружку.
   Первым из призыва на засаду вышел Васик. Возвращение из засады Васика слышал весь призыв.
   - Суки, б...и, вы где? - орал Васик, вваливаясь в вагончик и со всего размаху бросая на пол грязный эфод с прицепленной к нему каской и полным боеприпасом.
   - Гиль, сделай холодный нес, будь человеком, - погнал Васик Гиля-очкарика делать нес.
   - Ну как, была засада, Васик? - спросил Лоянский.
   - Ой, ахи (ахи - брат, сленг. - прим. ред.), брат мой, целых три дня сидели на жаре, кусты эти тебя совсем не скрывают. Жара, спрятаться негде. Муравьи нас заели, как крокодилы, все лазят и лазят по тебе.
   Гиль приготовил нес и разлил его по синим чашкам. Васик заглотнул одну чашку, потом другую, стукнул Гиля по плечу, на котором была татуировка буйвола. Взял у Брамса сигаретку.
   - Все, хевре (друзья. - прим. ред), ухожу я из роты. Говорил я уже с магадом, я человек женатый, жену неделями не вижу, мне с женой надо быть, а не по кустам лазить. Магад предложил мне в шекеме, в магазинчике торговать. И этот шанс я не упущу.
   Манки и Лоянскому с засадой не повезло. Они вышли ночью с отрядом из двенадцати человек. Ночь была темной, ни дороги не видно, и никого не видно. Они ползали, нагруженные продовольствием и оружием, как муравьи, глядя только себе под ноги. Камни ускользали, катились, колени бились о громадные валуны-больдеры. По цепочке передали: осторожно, железная проволка, постарайтесь не задеть - может, это мина. Манки, шедший впереди Лоянского и тащивший на себе прибор ночного видения "Тас-6", бесился от тяжести и капризничал.
   - Лоянский, хочу вертолет, хочу чтоб меня ранили.
   На Манки шипели в цепочке, чтоб он закрыл рот. Все сосредоточились только на том, чтобы аккуратно переступить эту железку. И вдруг Лоянский увидел, как ботинок Манки цепляет проволку. Лоянский замер на месте: сейчас будет взрыв! Но взрыва не последовало. Манки второй ногой дергает проволоку - и опять тишина.
   - Манки, козел, что ж ты делаешь, - шепчет Лоянский, - а если это мина?
   - Лоянский, не переживай, если подорвемся, то вместе.
   Отряд их пришел не к той точке, но лег кругом и поделился на первый второй и третий номера. Один номер спит, остальные наблюдают. Полкруга просто вырубилось, а вторая половина начала будить первую. Лучше всех спал Манки, глядя в прибор ночного видения "Тас-6", он укрылся пыльным одеялом, включил аппарат, работающий на жидком газе, и заснул. Газ с шипением выходит наружу, а на экране аппарата появляются зеленые пятна. Манки от усердия наблюдателя аж захрапел. Лейтенант, разозлившись на такую наглость, и от зависти, что он так спать не может, пару раз ударил ногой в бок Манки и предупредил, чтобы тот не спал и не храпел. Манки, укрылся пыльным одеялом, чтоб противник - Хизбалла - не увидел блеск аппарата и не вычислил засаду. Манки клялся, что он вовсе не храпел и что храп - это не храп, а звук жидкого газа.
   Утром выяснилось, что солдат Равиво подвернул себе лодыжку и идти дальше не может. Вертолет было вызвать невозможно, потому что солдат не был раненым. Солдаты в шесть утра раскрыли носилки и потащили Равиво в этих носилках на базу. До базы было восемь километров по пересеченной местности. Одиннадцать солдат тащили носилки вниз-вверх, под гору и вниз, вверх-вниз.Камни предательски скользили под ногами, а солдаты старались не упасть вместе с носилками. Вскоре магист, радист и офицер откололись, образовав тройку охраны. Солдат осталось восемь, они тащили "четыре-четыре". Четыре тащат, изо всех сил стараясь протащить как можно больше, чтоб сменяющая четверка отдохнула подольше. Они тащили Равиво, а Равиво плакал. Солнце уже палило вовсю. Вода во флягах закончилась. Лоянский в этот момент ненавидел Равиво. У Лоянского болели плечо и спина, от боли капали слезы. Он, высунув кончик языка, глотал свои слезы вперемешку с потом и как будто пил это вместо воды. Они шли и шли, не останавливаясь Лоянскому казалось, что этой дороге не будет конца.По рации пообещали, что как только они доберутся до трассы, их будет встречать нагмаш (бронетранспортер), который и возьмет этого бедного Равиво.Но трассы все не было и не было, вокруг среди камней стояла желтая сухая трава. Арабы, встречавшиеся отряду по дороге, сразу отбегали в сторону. Они, наверное, думали что у армии произошла стычка с Хизбаллой и один из евреев ранен. Арабы кидали на носилки осторожные косые взгляды и прятали глаза. В конце концов отряд добрался до трассы. Закинув Равиво вместе с носилками внутрь, нагмаши все повалились в тень возле деревьев и начали ожесточенно глотать холодную воду из пластиковой канистры, называемой "джерикан". Нагмаш еще постоял минут пять, а потом, пыхнув соляром, завелся и помчался к границе, поднимая облако пыли.
  
   Прошло месяца полтора, и у Манки с Брамсом произошла стычка из-за курсов водителей. Курс для пехотинца, особенно когда он молодой, - это рай. На курсе ты отдыхаешь от цаирута. Ты забываешь, что ты молодой, там ты солдат. Брамс вышел на курс снайперов. Нет, Брамс не был метким стрелком, как раз стрелком метким был лейтенант Брамса - долговязый ехидный Гуталин. У этого Гуталина всегда кончались сигаретки, и он всегда их стрелял у Брамса. Брамс никогда в этом удовольствии Гуталину не отказывал. В общем, в роту пришел заказ отправить двух солдат на курс водителей грузовиков. Гуталин, узнав об этом, вписал самого лучшего солдата из его махлаки, которым оказался Брамс. И Брамс, недавно вернувшийся с курса снайперов, пошел собирать сумку на курс водил. Манки, узнав про такое свинство, взревел. От обиды он так покраснел, что на его лице спрятались все веснушки, оставив место приливу крови. Манки побежал жаловаться своему лейтенанту Ави, в махлаке которого были Лоянский, Манки и Сасон. К этому времени лейтенанта Зикри тихо сменил опять же молодой чернявый офицер Ави-иракец, которого этот капитан роты сам и рекомендовал на курс офицеров.
   - Все вруны, - кричал Манки, - бен зонот (ругательство - прим. ред.). Вы же обещали мне курс водил. Где курс, где?
   Ави взял Манки под руку и повел к капитану. Капитан, подумав, переписал направление на Манки, а Гуталин, лейтенант Брамса, даже и не возражал.
   Брамс встретил Лоянского у главных ворот базы, называемых "шин-гимел".
   - Как дела, Борис? - спросил его Лоянский.
   Невдалеке закудахтали куры.
   - Лоянский, тут такая история произошла. Я должен был выходить на курс водил.
   - Брамс, ты же с курса снайперов неделю назад вернулся, курсистка ты наша. А цаирут тут кто за тебя отпахивать будет - дядя Лоянский? Кокус, Замш и наш железный Сасон?
   - Сасон Ибрагим Хатабыч, - поржал Брамс. - Лоянский, надо знать, кому сигаретки давать.
   - Я вот и надеюсь, что Гуталин твоими сигаретами подавится.
   - Слушай, Лоянский, не перебивай. Манки побежал к офицеру, помычал, пожаловался, ну вот - и его-то и послали. А я не переживаю, я выйду на следующий курс. Как было дома?.
   - Хорошо, но мало.
   - Ты молоко привез для нескафе?
   --Привез, Брамс.
   - А сладости привез?
   - Привез.
   - А ты знаешь, к нам Плюк вернулся.
   - Да? - удивился Лоянский. - Ладно, Брамс, я пойду в вагончик, отдохну с дороги.
   - Иди, Лоянский, поспи, а то тут Тедги бегает, ищет, кого бы на кухню послать. Замшик там второй день работает.
   Лоянский зашел в вагон и увидел Плюка. Плюк был среднего роста, тихий, не активный. В роте новобранцев, в маслуле, его чуть недолюбливали за заторможенность. Но Плюк всегда был рядом с русскими, потому что родители Плюка тоже были из Союза, хотя Плюк и родился в Израиле. На русском Плюк говорил тихо, слабо картавя, как будто умирал. Все удивились, когда Плюка в конце маслуля, перед тем как ребят всунуть в роты строслужащих, отправили на курс командиров. Сейчас Плюк вернулся в полк и по распределению попал в Роваит.
   - Плюк, как жизнь? - спросил Лоянский, ставя сумку на пол и заваливаясь на кровать.
   - Хорошо, Лоянский, брат, как жизнь?
   - Живем, Плюк, и работаем.
   Замш тоже находился в вагончике, как всегда, он лежал в спальном мешке и читал Дюма.
   - Привет Лоянский.
   - Привет, Замшик, я слышал, тебя Тедги опять на кухню впряг?
   - Ой, и не говори, уже так мне это надоело.
   Брамс влетел в вагончик, пыхтя, куря и на ходу сбрасывая эфод.
   - Замшик, суча моя девочка, - полез Брамс щипаться к Замшу.
   Худющий Замш уже не на шутку начал злиться.
   - Иди, Брамс, отседова, - замахнулся Замш томом "Три мушкетера".
   - Ну, Плюк приехал, - плюхнулся рядом с ним на кровать Брамс и залепив Плюку смачный подзатыльник, звук которого разнесся по всему вагончику.
   - Ого, - заржал Замш.
   - Ай! - заорал Плюк и попытался Слабо ответить Брамсу ударом в плечо. В комнату влетели Гиль-очкарик, Кокус и Сами-иранец, вечно вытаскивающий откуда-то справки о слабом состоянии своего здоровья и таким образом косящий от цаирута.
   - Как дела, Плюк? - заорали входящие
   - Беседер, - отвечал Плюк.
   - Плюк, весь призыв в сборе, - начал издалека Брамс.
   - Ну и? - не понял Плюк.
   - Плюки, у нас такое правило, - сказал Брамс, обводя всех взглядом, - новоприбывший ставит призыву угощение, иди, Плюки, к Васику в шекем и купи нам что-нибудь, а мы сделаем холодный нес-махзор.
   Плюк затравленно оглядел всех, Гиля-очкарика, Кокуса, Сами, Замша с Дюма в руке и Лоянского.
   - Но у меня нет денег, - промямлил Плюк.
   - Сслышь, гандон, они у тебя когда-то были, - рявкнул дремавший на кровати Сасон.
   - Стас, привет, ты чего, с маарава с засады вернулся?
   - Привет, Лоянский. Да, сегодня ночью мы на басис пришли.
   - То-то я вижу - маг везь в грязи в комнате валяется, - сказал Лоянский.
   - Вот и я ему говорю: выставь это железо на улицу, мураль (любитель армии - ироническое, сленг. - прим. ред.) наш железный Ибрагим, - бросил реплику Брамс, сидя на кровати рядом с Плюком и вертя на указательном пальце цепочку, затянутую зеленым с его порядковым номером.
   - Пусть стоит тут, - флегматично промычал Сасон, - сейчас пойду его в соляре чистить.
   - Ну, Плюк, твои товарищи тут пашут в цаируте, тебе пазам - статус дедушки - зарабатывают, а ты нас угостить ничем не хочешь, - Брамс подмигнул Лоянскому и продолжил крутить на пальце цепочку.
   - Давай, Плюки, иди к Васику, купи нам чего-нибудь, - лениво потянул Замш.
   Кокус скорчил Замшу рожу и пробасил на русский манер - "Замш".
   - Коки, я тебе сейчас все яички поотрываю, - миролюбиво уверил его Замш.
   - Ну что, Плюк, ты идешь? - хлопнул его по плечу, подбадривая, Брамс.
   - Иди, гандон, иди, - гнал его, лежа в кровати, Сасон.
   - Но я не знаю, где магазин! - истерично завопил Плюк.
   Лоянскому надоела эта дурацкая комедия, он еще не снял форму, поэтому встал и сказал:
   - Пошли, Плюк, я покажу где шекем.
   - Я с вами, - поднялся шустро Брамс.
   На улице Брамс шептал на ухо Лоянскому: "Сейчас мы этого жлоба-бункера (жадина на военном сленге. - прим. ред.), нахлебника, раскрутим.
   В шекеме сияла морда Васика.
   - Ба, какие люди, - заорал Васик, - что будем покупать?
   - Плюк вернулся, угощает, - сказал Брамс.
   - Будет нес, - вслух подумал Васик, - а меня, значит, не приглашаете, я уже вам не друг, не вашего призыва да? - Васик, как обиженный ребенок, надул губы.
   Лоянского это взбесило.
   - Ну, Васик, что ты капризничаешь, как баба? Мы всегда тебе рады.
   - Ну спасибо, брат, - и Васик полез к Лоянскому обниматься.
   Васик понабросал Плюку шоколада, вафель, колы и бамбо. Бутылку колы, которую он вручил Плюку, Васик немедленно открыл и начал пить.
   - Васик, подожди, сейчас всем призывом откроем и выпьем, - предложил Васику Лоянский.
   - Ой, Васик, тут много вещей. Куда столько, столько не надо, - мямлил Плюк.
   - Давай-давай, бункер херов, освобождай денежки из кошелька, - кряхтел над ухом Плюка Брамс.
   - Васик, брат, ты что, план перевыполняешь в своем магазине? Сколько ты Плюку сладостей набросал? - удивился Лоянский.
   - Брат, так ведь на весь же призыв, - искренне удивился Васик, - зачем жадничать?
   - Правильно, - ворчал за их спинами Брамс. - Давай, Плюк, плати и пошли.
   В вагончике ребята уже сидели полукругом, и нескафе был разлит. Ждали только святую троицу - Лоянского, Брамса и Плюка. Они ввалились в вагончик и вывалили кулек со сладостями на стол, сделанный из поставленных рядом железных ящиков. Махзор чокнулся чашками с холодным несом и выпил.
   Брамс показал Лоянскому на Плюка:
   - Ты посмотри, как наш пинчер хавает.
   - А вообще, жить тут можно, - объяснял Лоянский Плюку, - цаирут - не такая уж страшная штука.
   В это время в вагончик заскочил Тедги. Вся компания застыла, глядя на него, как кролики на удава. Змеиные глаза Тедги остановились на Плюке:
   - Ты кто, новенький?
   Плюк, отстукивая зубами дробь о чашку, утвердительно кивнул головой.
   Гиль быстренько протянул чашку неса и вафлю Тедги. Тедги посмотрел пару секунд на чашку, как будто что-то взвешивая, потом дрогнул, смягчился, взял чашку с холодным кофе и вафлю.
   - Ладно, - сказал он, - допейте нес, и два человека чистить туалеты. Ты, - он указал на Замша, - и ты! - Палец уперся в Плюка.
   Тедги развернулся и исчез. В комнате воцарилась тишина.
   - Эх, - вздохнул Замш, - Плюк, иди бери швабры и мыло.
   - Я не знаю, где, - испуганно шептал Плюк.
   - Эх... - Замш еще раз грустно вздохнул. Это вздох был понятен всем присутствующим. Допив до конца из чашки, он с силой стукнул ее об железный ящик, и белые льдинки разлетелись по комнате. - Пойдем, Плюк, пойдем.
   Перед тем как Манки вышел на курс, они решили завалить засаду. Они - это рыжий Халудилья, жаловавшийся на боли в яйцах, Равиво - на вывихнутую лодыжку, и Лоянский, который решил косить, что у него болит рука, и Манки, сам еще не знавший, на что он закосит.
   Халудилья прибежал и сказал, что если четыре человека закосят, то засаду отменят и все они останутся на базе в теплых кроватях, при телевизоре и горячем душе, а не мерзнуть на камнях и не зябнуть, ожидая террористов в кустах. При том, намекнул Халудилья, сейчас на базе врач-милуимник (проходящий переподготовку в армии. - прим. ред.), а милуимники никогда не обращают внимания на полковника, который ограничивает полкового врача в освобождении солдат от работы. Халудилья и Равиво получили справки о том, что они больны, быстро и без особых проблем.
   - Ну, в чем проблема? - спросил Лоянского уставший врач-милуимник.
   - Вот рука болит. Не могу ее в локте согнуть. Мне же надо стрелять, а сгибаю - боли сильные, аж выворачивает, - Лоянский играл по Станиславскому, перед его глазами предстал больной измученный солдат, делающий невероятные усилия, чтоб не упасть в обморок..Этот образ был так хорошо знаком Лоянскому, что игра даже не стоила никаких усилий. Врач начал сгибать и разгибать локоть Лоянского.А Лоянский корчил ужасающие гримасы и старался пустить при этом слезу, ну хотя бы из одного глаза. "Главное - не переиграть", - как заноза, колола его эта мысль. Если переиграю, это будет фальшиво, и тогда -засада.
   А там ночью мерзнуть от холода, а днем жариться на солнце, сидеть все три дня и чего-то ждать.
   Врач, пыхтя сигаретой, выписал Лоянскому справочку "К засаде не годен".
   За Лоянским в кабинет вошел Манки, бубня какое-то заклинание себе под нос. Лоянский и Халудилья остались ждать Манки возле дверей. Прошло пять минут, а Манки не было, прошло десять, а Манки все не выходит. На пятнадцатой минуте Халудилья начал нервно смеяться
   - У меня, Лоянский, проблема с яйцами, так что меня в засаду все равно не возьмут.
   - Халудилья, у Вадимки из твоего призыва, ну этого, который вечно свои ручки к подмышкам прижимает, тоже была проблема с яйцами. Ну и что ты думаешь? Гуталин на него пулемет повесил и в засаду с собой потащил. А на пятом Ливанском километре Ввадимка вдруг поскользнулся, прилег и так и не встал. Ребята его тащили в дождь по грязи на носилках обратно на базу, а по дороге чуть не убили . Хоть он и кричал: "Я не виноват, мне офицер Гуталин приказал выйти в засаду, у него людей не хватало". Понял, Халудилья? - нет такого оправдания - людей не хватало, - подвел итог Лоянский, - если яйца болят, значит, на засаду не выходи, чего ради из-за тебя твои боевые товарищи-солдаты страдать должны?
   В это время дверь в кабинете врача открылась, и оттуда вылез Манки, почесывая при этом свой затылок.
   - Ну что? - хором спросили его Халудилья и Лоянский.
   - Да вот, тут все написано, - протянул Манки справку.
   Халудилья взял справку и начал читать: "Направление к врачу-специалисту для лечения спины".
   - А ты на что косил? - спросил его Лоянский.
   - На сердце, - пробубнил Манки. - Он дал мне таблетки от сердца, ну я ему и сказал, что у меня еще спина болит.
   - А какая связь между сердцем и спиной? - подумал вслух Лоянский.
   - Да ладно, Лоянский, - встрял Халудилья, - Главное, Манки хорошо сработал. Косил на сердце, а получил направление на лечение спины. Молодец, Манки. Ну все засады мы завалили, пошли смотреть телик.
   Брамс и Лоянский пошли в Зарит. Там в одном из домиков продавали пиццу. Они притащили пиццу в вагончик. И намекнули Гилю-очкарику, чтоб он приготовил холодный нес. У Гиля кто-то из родственников был из Италии, поэтому честь приготовления кофе для всего призыва Лоянский и Брамс отдавали Итальяшке Гилю с бычком на худой руке.Пришли Кокус, Плюк и Замш. Сасон со своим пулеметом сидел в засаде в Ливане. А Васик спал в своем магазине, шекеме, под кондиционером. Ребята взялись за чашки и дружно набросились на пиццу. Через пять минут в окно вагончика влезла рыжая морда Халудильи.
   - Ребята, вы заняты? Я к вам поболтать пришел.
   - Просто поразительно, - давясь пиццей, удивлялся Гиль, когда Халудилья скрылся из виду. - Как только мы собираемся что-то съесть, появляется немедленно Халудилья. И как он это чувствует?
   - Давайте мы ему корки от пиццы кинем, - предложил Брамс.
   - Нет, не надо, корочки от пиццы я сам доем, - промямлил Плюк.И дрожащей рукой вытащил из сигаретной пачки Брамса сигарету и еще одну про запас.
   - Ты не против? - показывая сигареты Брамсу, спросил Плюк.
   - Пинчер мой, - заорал Брамс и от всей души влепил Плюку звонкий подзатыльник.
   - Ай-яй-яй, - застонал Плюк, - поосторожнее, Боря.
   - Ой смотрите, ребята, - заорал Замш, глядя в окно, - Мордаков приехал!
   - Мордаков-мудаков! - крикнул Брамс, махая в окне вагончика рукой, - что, с курса офицеров тебя выкинули?
   Мордаков сначала обрадовался, увидев ребят, но услышав про курс офицеров, скривил рожу. Ребята, вывалив из вагончика, прихватив с собой пиццу и холодный нес, пошли к Мордакову. Вышли они лишь только потому, что на территорию роты чужакам входить воспрещалось.
   - Ну что, на засады выходите? - первое, что спросил Мордаков.
   - Давай, Мордаков, иди к нам, у нас магистов не хватает, потащищь пулеметы в засаду.
   - Я готов, я хоть сейчас готов! - кричал Мордаков, хавая куски пиццы и запивая холодным несом. - Цаирут пашете? - настороженно спросил Мордаков, - как, тяжело?
   - Мордаков, - стукнул его по плечу Лоянский, приходи к нам в роту, узнаешь.
   - Сразу швабру в руки - и туалеты драить! - заорал Брамс.
   - Или на кухоньку на недельки две, - сказал Замш.
   - Нет, кухню я не люблю, - сказал Мордаков, - я лучше в засады выходить буду.
   Мордаков начал жаловаться, что новобранцы, у которых он был командиром отделения, все тупые, ленивые и ничего не хотят делать. И капитан в той роте новобранцев - полный дурак. Когда Мордакову надо было выходить на курс офицеров и ехать на "Бад-1", кузницу офицерских кадров для всего Израиля, то капитан роты молодых написал Мордакову самую плохую рекомендацию. Что таким, как Мордаков вообще нельзя доверять командовать людьми. Мордаков злился, брызгал слюной и кричал ребятам, что он еще всем покажет и докажет, кто такой Мордаков.
   - Шармутот, - вдруг кто-то заорал за спинами ребят. -Б...ди зонот, - значит, тут втихую жрете, а про меня забыли. Это был Васик, его лицо еще оставалось припухшим от сна. - Меня вы уже не приглашаете, про меня забыли, я уже не ваш, да?!
   - Васик, брат, не ори. - Лоянский протянул ему кусок пиццы, а Кокус подал чашку с холодным несом.
   - А да, я спал, - успокоился Васик, протягивая Кокусу чашку, чтоб тот налил еще. - У меня же кроме вас, никого ближе нет, - клятвенно уверял Васик, стукаясь лбом в плечо Лоянского.
   Лоянский не мог простить Мордакову последний марш-бросок на фиолетовый берет. В начале тиронута новобранцев поделили на так называемые военные специализации. Кто-то стал снайпером, медбратом, минометчиком, кто-то водителем нагмаша и магистом, то есть пулеметчиком. Израильтяне, в отличие от русских, любили бахвалиться. Они кричали: я буду классным медбратом или лучшим пулеметчиком. А русские молчали, ничего не поделаешь, люди привыкли себя показывать не на словах, а на деле. Поэтому Мордаков и Лоянский получили роль вторых номеров пулеметного расчета. Мордаков страшно переживал, не спал ночами, думая как доказать, что он стоит большего, чем второй номер. А Лоянскому было все равно, по правде говоря - он боялся этого пулемета, и роль корректировщика огня его вполне устраивала.
   Первые марш-броски показали, что все израильтяне - трепло - чтоб бежать по пустыне с пулеметом и боеприпасами, нужно не только крепкое здоровье, но и большая сила воли. Скоро израильтяне, первые номера пулеметных расчетов, в бешенстве начали пинать свои пулеметы ногами и опрокидывато их в пыль. Так что постепенно вторые номера начали выходить на первые роли. Мордаков был этим очень доволен, его карьера, как он думал, начала удачно складываться. Ну а Лоянского пулемет точно не волновал. Лоянский боялся, что в каком-то военном учении не сможет справиться, если пулемет вдруг начнет беситься, выплевывая пули. Да и тяжело было Лоянскому бегать по пустыне с магом, он все время сжимал зубы от тяжести и боли. Каждый марш-бросок - это была пытка, испытание воли, чтоб донести, выполнить и не сломаться.
   И вот, закончив свою шестимесячную учебку, рота должна влиться в полк. Но перед этим последний марш-бросок в семьдесят километров. Солдаты в ажиотаже, израильтяне стригутся налысо, надувают воздушные шарики, красят морды разноцветными фломастерами.Мордаков тоже постригся налысо. Солдаты притащили огроменные магнитофоны и готовы пройти эти семьдесят несчастных километров под пение и пляску. Но тут к ним выходит их суровый молодой капитан роты, вечно корчивший грозное выражение лица и надувая большие губы.
   - Вы думаете последний марш бросок - это экскурсия в публичный дом? - заорал капитан. - Уберите весь этот балаган, мы пойдем марш-броском, как надо идти по-военному, - быстро и четко.
   - Ну, Лоянский, ты готов к последнему марш-броску? - кричал Мордаков, засовывая в эфод магиста весь боеприпас - пятьсот патронов.
   - Мордаков, ты чего, сдурел, зачем тебе весь боеприпас? -возьми сотню для видимости.
   - Нет, Лоянский, это последний марш-бросок, и я хочу пройти его честно с полным боеприпасом, как, в общем, и должно быть.
   Лоянский ходил довольный: он не потащит на этот раз на себе ничего. Ночью рота начала марш-бросок бегом. Бег переходил в быструю ходьбу и опять в бег.
   - Лоянский, на двадцатом километре я кошу, хочешь со мной? - предложил Брамс.
   - Нет, мне надо дойти до конца, чтоб получить берет.
   - Лоянский, не будь дураком, береты дадут всем, что они будут разбираться - кто прошел марш-бросок, а кто не прошел? В общем, подумай.
   На двадцатом километре был первый привал. Брамс побежал к медбрату косить.
   - Ты что, не хочешь пройти марш-бросок? - кричал на Брамса лейтенант.
   - Не хочу, я больной, и у меня кружится голова, - пуская слезу, жаловался Брамс.
   - И ты, Манки, тоже не можешь идти дальше? - спрашивал его лейтенант.
   - Но яхонь, - говорил Манки и, симулируя головокружение, сползал по стенке автобуса.
   - Лоянский, где Лоянский? - в толпе солдат кричал их командир отделения Моше по кличке Маньяк. Плохое предчуствие сжало сердце Лоянского. Он глазами отыскал Мордакова. Черт, так и есть, Мордаков что-то доказывал ротному санитару. Почему мы не идем, надо встать и пойти затеряться в толпе, чтоб этот Мошка-Маньяк не нашел.
   - А, ты тут? - рука Моше легла на плечо Лоянского. - Пойдем. - В темноте блеснула его недобрая улыбка.
   - Вот, - привел он Лоянского к Мордакову, - возьми у него пулемет и эфод.
   - Я... - перед глазами Лоянского проплыла его мечта о фиолетовом берете с пулеметом и пятьюстами патронами... Он вряд ли дойдет до конца. Черт, а так хотелось. Прощай, берет, прощай, мечта!
   - Мордаков, б...дь! - орал на него Лоянский в темноте. - Я же тебе говорил, возьми меньше патронов, ублюдок. Ты же меня подставил!
   - Я не виноват, - мямлил Мордаков, - у меня заболела нога.
   - Лоянский, если ты не прекратишь ругаться на Мордакова по-русски, то ты за это еще получишь, - начал угрожать Мошка-Маньяк.
   - Что? - взревел Лоянский. Он уже развернулся, чтоб заехать Мошке в морду.
   Но тот, почувствовав опасность, убежал. Вдруг все солдаты зашевелились, пошли, побежали.
   - Дай, я помогу тебе эфод надеть, - подлизывался Мордаков.
   - Уже помог, - огрызнулся Лоянский. Нацепив эфод, он просто вошел в землю от тяжести. Зацепив рукой за пулеметный ремень, он накинул маг на себя, посадив его перед животом на толстые карманы эфода. Рота начала марш-бросок. А Мордаков пошел спать, хромая, в автобус, где к этому времени находились Манки и Брамс. Солдаты шли и бежали, бежали, шли, растянувшись длинной цепочкой в ночи.
   - Кто это сзади плетется? - стукнув тяжелой пятерней по ранцу эфода, спросил сержант Дунье. - Лоянский, это ты?
   - Сержант, отдай кому-нибудь мой пулемет, слишком тяжело идти.
   - Кто поможет Лоянскому и возьмет у него пулемет? - обратился Дунье к солдатским пробегающим теням. Тени молчали, они хотели как-нибудь выжить сами. Тени бежали дальше, оставляя сержанта без ответа.
   - Придется тебе тащить, никто взять не может, - сказал сержант.
   - Но ведь они ничего не несут, кроме самих себя, а на мне полный боекомплект и вот эта железная дубина.
   - Полный боекомплект? - удивился сержант. - Зачем ты его взял? Ничем не могу помочь, тащи.
   Лоянский шел, с ним тащились еще какие-то тени. Он шел, и эта ночь не кончалась, и эта дорога. Сержант сжалился над Лоянским и, забрав пулемет у Лоянского сунул, его какой-то пробегающей тени. "Уже стало легче на одиннадцать килограм", - подамал Лоянский. Но все равно тяжелый эфод сжимал грудь, мешая ей дышать, давил на спину и пригибал земле. Лоянский решил избавляться от патронов, отламывая их по одному и выкидывая по дороге. Но про это как-то пронюхал Моше, ступающий за Лоянским и сам идущий налегке. На одном из привалов Васик тормошил очумевшего Лоянского и кричал ему в ухо: "Пятьдесят километров прошли, еще двадцать осталось!". У Лоянского онемели ноги, и ему никуда не хотелось вставать, а хотелось так и остаться лежать на грязной земле и дышать полной грудью без тяжести эфода, и смотреть на звезды. Лоянский перевернулся на бок и полез на четвереньках, чтобы как-то встать, но ноги одеревенели и не сгибались. Он встал и пошел вслед за тенями ползущих измученных солдат.
   Солнце оживило землю. Колонна солдат растянулась на километры, в конце которой ползли только одни пулеметчики. Все остальные положили на пулеметчиков и бежали дальше, стараясь поскорее дойти до конца пути. Лоянского толкал в спину худенький солдатик Нир. Он больше был похоже на воробья, и фамилия у него была птичья - Соловей.
   - Давай, еще немного нам осталось, давай, - толкал в спину Соловей отказывавшегося идти дальше Лоянского. Мимо проковылял Сасон, опираясь на палку, с перевязанной ногой и пулеметом наперевес.
   - Вот идиот, - подумал Лоянский. Солнце палило уже вовсю, было жарко, вокруг стояла сухая, вся желтая, колючая трава. Где-то вдалеке виден был привал, но до него еще надо было дойти.
   - Нир, у тебя вода есть? - пересохшей глоткой прошипел Лоянский.
   - Ничего не осталось, сам пить хочу, - высунув язык наружу и тяжело дыша, говорил Нир. На обочине дороги стояла Михаль. Она вышла подбодрить солдат, для которых организовывала разные образовательные экскурсии.В пыльной светлой форме она подбадривающе махала грязным замученным солдатам.
   - У тебя вода есть? - спросил ее Нир.
   - Чуть-чуть осталось, прошедшие до вас все выпили.
   - Дай ему воды, - указал Нир не почти сдохшего Лоянского. Михаль протянула большую пластиковую синюю бутылку, на дне которой оставалось воды на пару глотков.
   - Пей, - протянул Нир бутылку Лоянскому.
   - Не буду, - вдруг заупрямился Лоянский, - пей ты первым. Ты мне помогаешь, толкаешь меня вперед.
   - Пей, дурак, - говорил Нир, чуть ли не засовывая бутылку с силой в рот Лоянскому. - Ты же несешь полный боекомплект.
   Лоянский отказывался пить и начал плакать. Он плакал потому, что в первый раз видел человека, который заботился не о своей заднице, а о другом. Михаль ошарашено смотрела на них, ничего не понимала, хлопая глазами. Вода начала возвращать Лоянского к жизни, и он, превозмогая себя, вырвал бутылку изо рта, чтоб не выпить все. Вырвав бутылку, он протянул ее Ниру, этому солдатику, больше похожему на воробья. Нир с жадностью допил оставшиеся глотки.
   Через километр был привал, где стояли цистерны с водой и пить можно было сколько влезет. Лейтенанты начали собирать роты. До конца осталось пройти километра три-четыре, и капитан хотел, чтоб солдаты дошли до финиша в подобии боевого порядка, а не цепочкой потерянных людей. Магистов поставили вперед, раскрыли носилки и пошли.
   - Где твой пулемет? - спросил один из лейтенантов Лоянского. Лоянский еле двигался, шел хромая и молчал. Наконец рота дошла до конца, после шестнадцатичасового перехода. Солдаты показушно изобразили воодушевление, подняли носилки вверх - с теми, кто находился в них, проорали, что их полк - империя, и с грохотом опустили эти носилки на землю, так что те, кто там лежал, повылетали наружу. Лоянский сам плюхнулся на землю и больше никуда идти не хотел. Замш замученно лежал, рядом Сасон с перевязанной ногой грустно смотрел куда-то вдаль. А Васик бегал набирать воду в фляги и на все взирал критически.
   Прибежал свеженький выспавшийся Брамс.
   - Лоянский, я сплю, и вдруг слышу - какие-то идиоты орут "империя, империя", и носилки вверх взлетают, а это вы пришли.
   На праздничном вручении беретов Лоянский еле стоял. Все его тело горело, спина болела, и ноги были разодраны в кровь. Когда они подымались в автобус, чтоб ехать на базу, Брамс хвастался Лоянскому:
   - Вот видишь, Лоянской, вот фиолетовый берет, я его тоже получил, как и ты. Но я спал в автобусе, а ты рвал жопу на марш-броске.
   - Какое б...ство, Брамс, это ведь так несправедливо, - сжимая губы, бормотал Лоянский.
   - Почему? - удивлялся Брамс.
   - Ты не достоин этого берета, - доказывал ему Нир.
   - Ну почему? - удивлялся Брамс.
   - Не достоин, и все, - подвел итог Нир.
  
   После короткого разговора с полковником Мордакова направили в Роваит. Пообещав, что в следующий раз его пошлют на курс офицеров. Первый день Мордакова в роте был начат с уборки туалетов и работы на кухне. Лоянский командовал Мордаковым на кухне.
   - Мордаков, больше мыла добавляй и не жалей, Тедги нам еще притащит. Энергичнее, Мордаков, быстрее.
   - Лоянский, я не могу быстро тарелки мыть, я это ненавижу.
   - Мордаков, ты думаешь, мне это нравится? Давай быстрее, а то до двенадцати ночи не успеем закончить. В два часа пойдем дежурить к воротам на Карком.
   У Мордакова был талант. Он чувствовал, что от него хочет вышестоящий, и умел это показать. Так что Мордаков быстро влился в роту, и даже офицер-иракец Ави начал давать Мордакову командные должности. Мордакову вручили прибор ночного видения, называемый "Один глаз". Мордаков нацепив этот прибор на голову, бегал с ним по роте с ошарашенным лицом, не расставаясь даже когда шел спать. Мордаков развил бешеную деятельность, с ошалевшим взглядом он кричал что-то и подгонял других. Расапам, старшинам роты, Тедги и Жано это понравилось, и они начали перекладывать на Мордакова почти все свои функции, а сами лежали на кроватях в своем вагончике, курили наргилу и пели песни, отбивая ритм на барабане. В конце концов Мордаков стал представителем молодых, на что Сами, который тоже претендовал на эту должность, был обижен.
   Лоянского кухня уже задрала. Он пришел к Ави, своему лейтенанту-иракцу:
   - Ави, я больше не могу пахать на кухне и драить туалеты. Бери меня в засаду, хоть там чуть отосплюсь и отдохну.
   - Хорошо, - согласился лейтенант, - но ты потащишь "Тас-6".
   - Что делать, - вздохнул Лоянский, - потащу, я ж молодой. Уборка туалетов, кухня, охрана базы и самые тяжелые грузы, - всё это - мои обязанности.
   Перед выходом в засаду Ави сделал последнюю проверку отряда.
   - Что вы плачетесь, что вам тяжело тащить и на ваших спинах нету уже места, сейчас я найду место. - Ави прошелся по шеренге солдат, открывая эфоды и выбрасывая вещи, по его мнению, не нужные солдатам в засаде. Подойдя к эфоду Лоянского, он вытащил что-то из спинного ранца и обомлел.
   - Что это? - язвительно спросил он Лоянского и поднял кулек высоко вверх на обозрение всему отряду.
   - Книги, - спокойно ответил Лоянский.
   - Посмотрите, в нашей роте появился интеллигент.
   Отряд дружно заржал.
   - Выбери одну из них, - милостиво разрешил ему Ави .
   Отряд цепочкой в две шеренги двигался по ливанскому шоссе. При проезде мерседесов солдаты останавливались или просто спускались с дороги. Смеркалось, и отряд направился куда-то в сторону от трассы. Вокруг были кусты, больно царапающие, лицо хватающие за ботинки, дальше пошли плантации табака и большие камни - больдеры .Отряд двигался, как группа муравьев, отбившаяся от своего муравейника, еле переставляя ноги от тяжести, которую каждый тащил на себе. Наконец они дошли до точки, молча легли кругом, и пошла команда рассчитаться на три номера. Следующая команда была такой: вторые номера дежурят, а первые и третьи спят. Лоянский сел в середину круга, поставил прибор ночного видения "Тас-6", который тихо затарахтел в ночи, накрылся с головой пыльным одеялом и начал смотреть в зеленый экран, который был направлен в сторону появления ожидаемого противника. Весь отряд стал засыпать. Кто-то успешно боролся со сном, а кто-то - не очень. Лоянский тоже пару раз вырубился под пыльным одеялом, открывая глаза, он видел зеленый экран и больше ничего. На рассвете отряд поднялся с места засады и удалился в горы, почти на две трети. Тут они разделились на тройки и четверки, и заранее назначенные люди из этих четверок полезли в кусты вырубать ветки, чтоб днем сидеть замаскированными, а ночью снова выйти на охоту. Солдаты организованно разбрелись по этим приготовленным маскировочным местам, натянули на кусты маскировочные сетки, завалились кустами и начали ждать вечера. В кустах было тесно, они сидели, как сардины в банке - тесно приплюснутые один к другому. Обычно в засаде солдат спит, курит или ест. Ночью происходит все наоборот. По команде солдаты напяливают на себя теплые вещи, выходят из укрытий, собираясь в отряд, и идут на место, где запланирована засада, на этом месте они опять ложатся кругом и делятся на номера. На следующую ночь соседний отряд открыл по террористам огонь. Ракеты и трассирующие пули, как фейерверки, разрывали темноту. Отряд Лоянского подняли, построили в две шеренги, и они побежали в темноте, ломая себе ноги, на помощь первому отряду. Но где-то в середине пути офицер дал команду вернуться. Соседний отряд за пятнадцать минут боя расстрелял почти весь свой боеприпас, и все нетерпеливо ждали рассвета, чтоб увидеть трупы террористов. Даже чуть косоватый снайпер Рамади нашел гильзу от Калашникова.Утром никаких трупов не обнаружилось, а гильза оказалась не от Калашникова, а от снайперской винтовки самого Рамади. Отряд Лоянского оставили еще на пару дней ловить террористов, а соседний отряд, истративший весь свой боеприпас, счастливый ушел домой на базу. Засада превратилась в бесконечно длинное сидение. Одно спасение было - сон. Ребята спали, жрали и срали. Отбегая от маскировочных мест метров на пятнадцать-двадцать, они разбрасывали туалетную бумагу. В конце концов отряд Лоянского засекли, и утром на четвертый день перед их уходом домой сладкий сон разрезал пронзительный режущий свист. Взрыв раздался где-то наверху, за ними, но потом еще и еще, минометные снаряды падали все ближе и ближе.
   Земля била мелкой дробью по каскам.
   "Как в кино, - подумал Лоянский. - Приду домой, буду всем хвастаться, что был под артобстрелом". Офицер истерично заорал в рацию: "Нас накрывают огнем". Танк, дежуривший тоже в этом квадрате, передал, что видит на горке человека, наверное - наводчика. Танку разрешили пальнуть, и вторым снарядом он сбил наводчика с горы. Минометный обстрел для отряда Лоянскского закончился. Они поднялись, построились в две шеренги и цепочкой двинулись на базу. Через две недели их должны были менять другие полки в Ливане - или Голани, или стикляйты Нахаль. (Нахаль и Голани - военные бригады, "стикляйты" - сленговое название полка Нахаль. Стикляйт - платиковая трубочка, внутри которой находится фосфор. Когда трубочку ломают, фосфор светится. У Нахаля пилотки цвета светящегося фосфора. - прим. ред.)
   "Боже, зачем ты сотворил Хацацон и Ткоа?" - спрашивал Лоянский небеса. Хацацон, территория для учений, находился за Ткоа. Хацацон был весь белого цвета, участками там покрытый белым легким песком, больше похожим на пыль. Стукнешь по этому песку ногой - и до головы доходит столб пыли. Отвратные деревянные душевые, в которых почти всегда не было воды. И сама пустыня, голая - ни одного деревца, и камни. Опять камни, и ничего вокруг, таким, наверное, выглядит ад, думал Лоянский. В Ливане роту пополнил новый призыв молодых. Теперь Лоянский, Замш, Кокус, Брамс сами себя чувствовали более опытными, уверенными, знающими. Теперь эти молодые стояли в автобусе возле водителя, а призыв Лоянского уже сидел, подбираясь все ближе и ближе к статусу дедов-пазамников.В Хацацоне призыву Лоянского надо было провести в роли молодых всего лишь три месяца. Пять трудных осталось позади, но и три - это тоже не так мало, рассуждал Лоянский. Лоянский вообще хотел написать девиз в роте: "Деды, берегите молодых, ибо они - залог вашей спокойной дальнейшей службы.Это они дежурство на кухне меняют дежурством на воротах базы и патрулем, это они убирают туалеты и тащат на своих спинах тяжелые грузы на учениях, - это все они, а не вы. Берегите молодых".
  
   В Хацацоне вдруг решили готовиться к визиту начальника генерального штаба, который обещал приехать и проверить гордость израильской пропаганды - пехотные полки. Два призыва молодых работали, как черти, без передыху. Мордаков носился по базе с перекошенным лицом, стараясь исполнить все поручения двух старшин и офицеров. Мордаков орал и угрожал, пугая совсем молодых новеньких. Пробовал он покрикивать и на Лоянского.
   - Мордаков, тихо, я свое уже отработал, дай чуть посачковать. Пусть те, кто чуть помоложе, возмут большую часть работы на себя.
   - Но Тедги и Жано персонально спрашивали: найди нам Лоянского. Пусть он не отлынивает, иначе дополнительный месяц в наказание получит.
   - Хорошо, Мордаков, сейчас дочитаю страничку в книжке и пойду работать на кухню.
   Мордаков, весь взмыленный, скрывался, несясь куда-то с поручениями от Жано и Тедги.
   В большой палатке, отведенной под ротную кухню трудились младшие молодые, совсем еще новенькие, и такие, уже старшие, как Лоянский, Замш и Кокус. Пришел Гиат, темный тейманец с большим откормленным животом. Войдя в кухню-палатку, он сделал себе кофе на плите, присел за стол, закряхтел, глядя на молодых, моющих тарелки и чашки, и вдруг изрек фразу.
   - Молодой должен работать. - При этом он глотнул черный кофе, смакуя что-то, то ли кофе, то ли свою фразу. Младшие молодые бегали по кухне, как измученные тени, боясь на Гиата поднять глаза.
   Гиат сидел за столом, с наслаждением жрал сладкий пирог, пил кофе и постоянно грязнил чашки, подбрасывая их в гору грязной посуды к молодым, которые усиленно драили тарелки.
   - Гиат, ты, жирная скотина, почему твое сердце так радуется, когда молодые пашут?
   - Потому, Лоянский, что тоже скоро станешь дедом. И если ты не будешь охранять наши права и гонять молодых, то и тебя офицеры припашут.
   Гиат взял чистую чашку, повертел ее в руках, придирчиво осмотрел:
   - Почему она грязная? - возмутился он. - Эй, как тебя, - обратился Гиат к одному из младших молодых, - как вы моете чашки, они же все грязные!
   - Мы просто не успеваем, - сказал молодой, - Пока мы моем одни, вы приносите нам грязные другие.
   - Работайте быстрее, - сказал им Гиат, - а то вообще разленились. Лоянский, помнишь дедов с августа, как мы тяжело пахали для них?
   - Гиат, я все помню. Как ты бегал вокруг этого бегемота, скармливая ему свои бутерброды и поя водой, и еще считал это за честь. Гиат, убирайся с кухни, дай нам закончить мыть посуду.
   Гиат недовольно скривил лицо.
   - Молодые должны работать, точка. Запомни это, Лоянский, когда станешь дедом, ты должен так же хранить наши права.
  
   В Хацацоне были такие же проблемы, что и когда-то в Умдарадже, то есть проблемы с водой. Воду на базу завозили два раза в день, иначе воды не хватало. Так что и в Хацацоне приходилось идти на центральную кухню, чтоб оттуда тащить воду в кастрюлях в ротную кухонную палатку.
   - Слушайте меня, - командовал Лоянский молодым как более опытный. - Двое пусть сразу пойдут и притащат кастрюли с водой. Сейчас зима, и вода холодная, в ней чисто посуду не вымоешь. Мы поставим кастрюли на газ и вода подогреется. Пока вы будете ходить, я с другим очищу столы и подготовлю посуду, и выброшу ведра с мусором. Потом в первую кастрюлю мы заливаем жидкое мыло, а вторая будет с чистой теплой водой, и так мы быстренько все сделаем.
   После кухни всех молодых гнали чистить нагмаши. От солдатского матраса отрывался кубик паралона величиной с ладонь.И вот этим куском паралона выметали всю пыль и песок с бронетранспортера.После того как семь-восемь молодых выметали весь песок, бронетранспортеры гнали мыть под соляр и после их подкрашивали.
   От такой работы у Лоянского просто ехали мозги.
   - Не грусти, Лоянский, - успокаивал его сержант Эли, - еще три месяца, и ты станешь пазамником-дедом. Будешь валяться в палатке целый день.
   - До этого дня, Эли, надо дожить, а нам бы еще дали зубные щетки, как в Австрии, чтоб мы тут на базе еще и асфальт почистили.
   Жано бегал по базе с осоловевшими глазами, все из его рук валилось. Он никак не мог организовать работу в роте. Вышестоящему подлизать - это он умел, показать какой он хозяйственный, но организовать хозяйственную деятельность в роте и встать рано утром, чтоб дать задание дежурным солдатам, Жано не мог. Всё, что он умел, - это горланить курдские песни и бить по барабану под одобрения второго старшины, друга Тедги. Поэтому Жано и выбрал Мордакова, поставив его старшим над молодыми. Мордаков был карьерист и лизоблюд, но очень энергичный и деятельный, и все задания доводил до конца. А Сами хоть и пахал в цаирут вместе с Лоянским, но был такой же лентяй, как Тедги и Жано. И так же не хотел ничего делать, как и эти двое, а хотел только лежать в кровати и курить наргилу. Но у Жано хватило мозгов выбрать Мордакова, перекинув на него всю свою работу. А Лоянского Тедги и Жано, мягко говоря, просто ненавидели.
  
   Жано прибежал к Эли весь вспотевший от волнения.
   - Эли, у меня нет людей накрывать на столы, рота окажется без обеда.
   - Жано, у меня тоже не хватает людей, до вечера я должен закончить их чистить.
   - Ну тогда пошли их на время, пусть они притащат еду из центральной кухни, накроют на столы для роты, и я их отправлю обратно к тебе заканчивать с железом.
   - Лоянский, пойдешь? - обратился к нему Эли.
   Лоянский жестом показал, где сидит ему уже этот Жано. Тогда Эли послал на кухню двух младших молодых - к этому времени у Лоянского появилось право выбора. Эти две недели в Хацацоне были сущим адом для молодых, в среднем они спали по четыре часа в сутки. В конце этих двух недель капитан роты собрал всех и провел лекцию о мотивации. В конце его беседы пазамники пожаловались, что молодые их не уважают. И что офицеры слишком предвзято к ним относятся. Разгорелся долгий спор о том, как офицеры должны просить дедов, чтоб они хоть что-нибудь делали. И как молодые товарищи должны обращаться к дедам. Капитан о чем-то долго спорил и что-то доказывал, в конце концов ему это надоело.
   - Еще проблемы есть? - спросил капитан.
   - Да, - поднял руку Лоянский. Он встал и высказал при всех, что думает о двух старшинах, Тедги и Жано, об их тупости, неэффективности их работы, произволе и лени.Вся рота поржала, а Тедги и Жано молча скрипели зубами. После этого рота, сев в автобусы, выехала из пустыни и поехала домой.
   - Джентельмен хренов, - сказал Брамс Лоянскому, когда тот помог красивой девочке-солдатке с нежной кожой забросить сумку в багажник автобуса. Лоянский видел, что сумка для нее тяжела, и как она без должной сноровки неумело пыталась ее втиснуть в багажник. Потом вдруг оказалось, что эта девчонка станет секретаршей в роте Лоянского в Роваите.Так как она была красива, на нее заглядывался весь полк. Секретарша полковника - девица с большим размером груди, которая считалась королевой красоты полка, только недовольно фыркала. Роту роваит захлестнул шквал любовных писем. Только призыв, где были Лоянский, Брамс, Замш, Сасон и другие, оказался пассивным в этом любовном шквале. Секретаршу звали Тали. Быстро вокруг нее в роте образовался круг поклонников. Но Тали знала себе цену, и после шквала восторгов, когда никто из роты не смог захватить ее сердце, вдруг начался шквал ненависти. Половина роты сидела в автобусе и ждала, пока соберется вторая часть, чтоб уехать домой. Солдаты соседней роты бежали со свежими газетами.
   - Эй, - крикнул пазамник Пер соседям, - где взяли газеты и почему нам не несут?
   - Пусть ваша секретарша роты вам и притащит, наша нам газеты принесла! - крикнули ему соседи.
   - Наша секретарша - сука, проститутка и последняя б...дь.
   Пер был худым, низкого роста, белокожим, похожим на заморыша-утенка, но рот у него был как помойная яма. Крикнув это с гордостью, он с вызовом посмотрел на Тали. Его призыв поддержал Пера диким хохотом. Лоянский взглянул на Тали, которая сидела возле водителя рядом с другим пареньком из призыва Пера. Тали вся скрючилась, ее худенькое тело сжалось в комок, голову она опустила. Лоянскому вдруг стало ее очень жалко... "Как же она одинока", - подумал он.
   Как Лоянскому не хотелось связываться с призывом Пера! Среди них было много таких - с черными помойными ртами. Но Лоянский встал и повернулся к Перу. Миролюбиво он попытался вразумить его:
   - Если даже мы и не получили газет, это не повод оскорблять человека, Пер, закрой пасть.
   Пара голосов из разных концов автобуса слабо встали на защиту Тали. И парень, сидевший рядом с Тали, из призыва Пера, тоже попытался закрыть тем рот. Лоянский не переставал удивляться, как эти мерзавцы, которые с ней уединялись, болтали, были самыми лучшими ее друзьями, вдруг отвернулись от нее, молча подхихикивая Перу. Как люди могут так предавать?
   Позже, став наконец дедушкой, Лоянский и рота приехали в Тель-Авив на концерт. Так получилось, что он и Тали оказались в кафе за одним столиком. С того случая в автобусе она резко изменилась, повзрослела, замкнулась. До концерта еще было время, и они заказали кофе.
   - Мои родители работают в посольстве в Гонконге. - Тали довольно хорошо говорила по-русски. - И когда они узнали, что я попросилась служить в израильскую армию, мой отец хотел мне устроить протекцию в Генеральном штабе. Но я не хотела, хотела чего-то настоящего, боевого, про которое так любят говорить. Меня посылали из место в место, обещая: "Ты получишь качественное место службы". Вот и получила - рота Роваит - качественное место, - горько улыбнулась Тали. - Ты знаешь, Лоянский, мне даже Гиат писал любовные письма.
   - Даже Гиат? - удивился Лоянский. - Я не думал, что Гиат после любимого изречения, что молодые должны работать, а деды спать, вдруг напишет любовное письмо.
   - Но я ведь не смеюсь над ними, не вытаскиваю их письма, чтоб показать всем, насколько они глупы, - ее глаза запылали, как сталь.
   Лоянский даже поежился: сколько внутренней силы исходило от этого прекрасного личика и худого тела.
   - А Жано, этот идиот, все время: "Тали, пошли в машину, потрахаемся!". Я пришла к полковнику жаловаться. Полковник сразу говорит: "Скажи имя, и он сразу пойдет в тюрьму. Назови только имя".
   - Жалко, Тали, что ты не назвала его имя. Может, мне этот цаирут обошелся бы чуть полегче.
   Тали махнула рукой, заморгала ресничками:
   - Я пойду учить философию после армии, - призналась она.
   Лоянский не сомнивался, что Тали потянет, сможет. Но как он в тот момент хотел ей тоже признаться в любви! Желание жгло его, и он боялся. Человек раскрывает ему душу, а вдруг ей покажется, что и он ее хочет поиметь. Боялся, что она потом посмеется над ним, как и над уродом Гиатом. Боялся поставить Тали в неловкое положение. Лоянский презирал себя за то, что весь соткан из страхов. Только страхи находятся в его душе. И ему оставалось только одно - пожелать от всего сердца Тали успеха.
  
   Небе Муса - территория по направлению к Мертвому морю. Опять территория для маневров. Полк перебазировался, чтоб вести совместные учения с танками. Опять молодые пахали, ставили палатки, приводили в порядок ротную кухню, перетаскивали боеприпасы. Лоянский спрятался где-то в углу палатки, развернув книгу и тихо читал.
   - А, вот ты где? - услышал над головой голос Мордакова. -Лоянский, пошли работать, хватит косить.
   - Мордаков, вали отсюда, у тебя десять человек молодых, пусть они и работают. Я свое отпахал, наш шестеро было, мы всю роту в Ливан упаковывали. Вот недели три мне до деда осталось.
   - Лоянский, но Жано хочет, чтоб ты работал у него на глазах. Он так мне и сказал: найди мне Лоянского, я хочу видеть его работающим перед своими глазами.
   Делать было нечего пришлось идти. Пошла неделя дождей, земля разверзлась под ногами солдат. Твердая, как гранит, земля пустыни вдруг становилась мягкой и вязкой, под дождем упорно хватающей солдатские ботинки. В небе Муса палатки солдат просто затопило.У Жано возникла гениальная идея. Он заставлял молодых рыть под дождем отводные каналы. Молодые рыли и рыли, а дождь смывал все это в одну липкую массу.
   Раскладушки солдат плыли в этой жиже, как корабли. Солдаты забирались в спальные мешки одетыми, зарывались внутрь, чтоб своим дыханием согреть спальный мешок, а сверху с дырявого брезента палатки на них капали капли дождя: тук, тук, тук...
   После этих недель рота вернулась в Хацацон, и прибыл еще призыв молодых.Тедги обьявил всему призыву Лоянского, что они деды, а Лоянскому и Сами за лень прибавил еще месяц работ цаирута. Сами сразу же достал справку о болезни и ушел в палатку.
   - Лоянский, возьми швабру и иди драить туалеты, - командным голосом приказал ему Тедги.
   - Пошел ты сам, козел, драить туалеты, - зло ответил Лоянский.
   - Ты что, Лоянский, в тюрьму захотел? - угрожающе заорал ему Тедги.
   - Лучше тюрьма, чем это бесконечное рабство. Там я хоть отосплюсь.
   - Но после тюрьмы ты вернешься в роту и доработаешь свой цаирут.
   - После тюрьмы, Тедги, я выйду вообще из боевых частей и не увижу больше ни тебя, ни эту е...ную роту.
   Лоянскому стало все равно. Тюрьма так тюрьма, главное - бежать из этого ада.Тедги как-то заново посмотрел на Лоянского, более уважительно, что ли. Лоянский развернулся и пошел свободным человеком в палатку спать. Его призыв, который кричал, что будут стоять друг за друга горой, сидел в своих палатках, наслаждаясь пазамом и оставив Лоянского решать свои проблемы в одиночку. До этого они кричали: "Лоянский, одного мы тебя не оставим, мы все ринемся на твою защиту к капитану".
   "Ринулись, а как же, и тут меня предали", - подумал Лоянский, заваливаясь на кровать спать.
   - А что тюрьма, - рассуждал Лоянский, - отсижу и пойду куда-нибудь в джоб, служба будет рядом с домом, познакомлюсь с девочками, начну учиться.
   Часа через два Лоянского разбудил Гиль-очкарик.
   - Лоянский, я все устроил, он хочет с тобой переговорить.
   - Кто? - сонно спросил Лоянский.
   - Тедги.
   - Да пошел он в жопу.
   - Лоянский, не будь дураком, ты хочешь остаться с нами или в тюрьму?
   - А что мне оставаться с вами? Вы уже себя показали - один за всех и все за одного. По палаткам сидите.
   Гиль все это выслушал молча. Прибежал Мордаков и тоже начал уговаривать Лоянского пойти поговорить с Тедги.
   Лоянский встал и пошел.Тедги держал себя подчеркнуто надменно.
   - Мы решили, - сказал Тедги, что ты и Сами будете старшими над молодыми. Мы будем говорить, что им сделать, а вы будете за этим смотреть.
   - Вот это другое дело, Тедги, - сказал Лоянский и вышел от Тедги спать.
   Сами наконец дорвался до своей должности и командовал молодыми вовсю. А Лоянский только лежал в палатке, читал книги и грустил, что друзья его предали. Недели две Лоянский молчал и не хотел вообще разговаривать со своим призывом. А потом махнул рукой на все, как будто все забыл. Так его дополнительный месяц цаирута пробежал незаметно. К Лоянскому, лежащему в кровати, подошел Жано, он сделав важную морду и сказал:
   - Лоянский, надо поговорить.
   Они вышли вдвоем из палатки.
   - Лоянский, не мог бы ты помочь более молодым товарищам в уборке роты?
   Лоянский ехидно улыбнулся, потом заржал Жано в лицо и показал на часы, где стояла цифра.
   - Не понял, - напряг мозги Жано.
   - Жано, вчера истек срок моего дополнительного девятого месяца цаирута, теперь я дед.
   Жано еще раз тупо посмотрел на Лоянского и принялся что-то считать вслух.
   - Да, точно, - сказал Жано и торжественно пожал руку Лоянскому, поздравляя его со статусом деда-пазамника.
  
   Полк переезжал на кав в Гуш-Катиф, на русском более известный как сектор Газа.
   Лоянский подымался в автобус через заднюю дверь. Теперь его призыв занимал середину автобуса. Лоянский посмотрел на молодых, жмущихся возле водителя.
   - Ты куда, а ну пошел через переднюю дверь! - спустил молодого Брамс, сидевший рядом с Лоянским.
   - Брамс, не будь ублюдком, дал бы человеку зайти, - сказал Лоянский.
   - А что, мы не были молодыми, разве нас так не спускали? - попытался доказать Брамс.
   - Особенно ты, Брамс, был молодым. А ну давай посчитаем, сколько ты цаирута отпахал? Месяц дома, месяц снайперов, три месяца ты и Манки на курсе вождения были. Сколько чистых месяцев цаирута ты отработал?
   - Тебе, Лоянский, завидно, ну так и ешь свое сердце.
   - Долбаеб, если бы тебя так имели все восемь месяцев, может, ты бы к молодым относился совсем по-другому, понял?
   В них я вижу себя в прошлом.
   - Ладно, Лоянский, ты можешь видеть, кого ты хочешь. А молодой через задние двери не зайдет, и точка.
   - Ну всё, Гиат номер два, - смотрел на Брамса Лоянский.
   Автобус тронулся, уезжая из Хацацона, уезжая из Иудейской пустыни и увозя призыв Лоянского, дедов-пазамников, чтобы больше уже им в эти места никогда не вернуться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   7
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"