Лоянский и Аркадий Крендель решили разбавить чем-нибудь скучную жизнь, состоящую из охраны объектов, бесполезных мечтаний под горячим израильским солнцем и постоянных жалоб на нехватку денег.
- Пошли, что ли пива выпьем, - предложил Лоянский Кренделю в одну из жарких иерусалимских ночей после очередной смены в охране.
Крендель сделал жалобную рожу и с неохотой полез в карман, доставая звенящую мелочь и всем своим видом показывая, что на пиво у него вряд ли хватит.
- Я угощаю, - предложил Лоянский, потому что уж очень ему хотелось этой ночью поговорить по душам.
Черноволосый, смуглый, худой и высокий Крендель был изрядным занудой. Анекдоты и шутки, которые он знал, он повторял снова и снова, желая поразить собеседника необычайным остроумием, и смеялся первым. Он был с юга Украины, говорил, смягчая шипящие звуки, поэтому иной раз казалось, что он больше шипит, чем говорит. В его лексиконе были такие еврейские выражения, как "ви знаете". Свое "ви знаете" он мог тянуть до бесконечности, испытывая терпение собеседника. Из-за этого занудства одна девушка послала его и рассказала обо всем своей подруге. Крендель пошел клеиться к подруге, но та посчитала ниже своего достоинства встречаться с Кренделем и тоже от него отказалась, поспешив рассказать о случившемся своим знакомым девчонкам. Вот так и пошла волна отказов Кренделю, и все это происходило в одном общежитии, где жили Лоянский и Крендель.
Нет, они не жили в одной комнате, иначе давно превратились бы во врагов. А так, оставаясь хорошими приятелями, они встретились в центре Иерусалима после работы недалеко от того кафе, где днем прозвучал взрыв, и решили выпить пива. В местечковом Иерусалиме, считающемся центром мира, многие кафе закрылись, уступив клиентуру пивным, называемым в Израиле гордым словом "паб".
- Не так мы живем, Лоянский, - сказал ему Аркадий Крендель по дороге к намеченной цели.
Крендель учил первый год философию в Иерусалимском университете и один за другим заваливал все экзамены.
- А как надо жить, Крендель? Скажи, ведь ты философ. Кстати, как дела в университете, все завалил?
- Ничего дела, - сказал Крендель, - на следующий год я буду самым умным в группе. А ты, Лоянский, скажи мне: я ищу на всех афишах новых голливудских фильмов твою фамилию и что-то никак не могу найти. Что, - букву "ч" он выговорил протяжно и ехидно, - что с твоим кино?
Лоянский остановился, это был выпад в его сторону. "Что с моим кино?" - подумал Лоянский. Он учил кино и хотел стать режиссером. Но, придя в школу кино, понял, что такой самодеятельности и таких дилетантов он не найдет даже в какой-нибудь Жмеринке.
- Бросаю я кино, Аркадий, ухожу учить компьютеры. Посмотри, сколько денег они зашибают.
- Да, - согласился Крендель.
- Аркадий, ну как тебе работается в больнице? - перешел в наступление Лоянский.
- О, - самодовольно улыбнулся Крендель, - я нашел себе теплое местечко.
- И где же это теплое местечко находится?
Крендель взял паузу. Лоянскому показалось, что его интригующее молчание затянулось до неприличия.
- В родильном отделении сижу. Забился глубоко во внутрь. Газеты, книжки читаю, никто меня не видит. Слушай, страна на грани катастрофы, рожают одни арабки и наши религиозные, больше никто. А что вы у себя в кино делаете?
Лоянский вздохнул:
- Сначала учили физику, потом домики из картона клеили. Нам такой курс психологический провели, чтоб группу сплотить и научить совместно работать. А как дошли до съемок минутных роликов на видео, тут все и началось. Каждый готов друг другу глотку перегрызть. Все злые, нервные, бегают, критики никакой не принимают. Если что не так - сразу бегут закладывать. Кто раньше не побежал жаловаться, тот опоздал и, значит, виноват. Вот я и думаю: зачем мне нервы портить? И ведь за это удовольствие я еще обязан платить!
Крендель понимающе кивнул головой: да, мол, еще и платить. Иерусалим был мрачен и тускл. Желтый свет фонарей совсем не делал этот скучный город веселым. Маленькие тесные улочки и переулки, кажущиеся туристам одухотворенными местами, на Лоянского оказывали, наоборот, удушающее воздействие. Ему казалось, что все эти маленькие грязные переулки, обоссанные как евреями, так и арабами, сдавливают его сознание и делают его серую жизнь еще скучнее.
Они уселись в пивной. Официантка, русская студентка, нагло на них посмотрела, но после минутного раздумья заискивающе улыбнулась и приняла заказ. Неяркая подсветка паба туманила сознание Лоянского. Официантка с прилизанными темными жирно блестящими волосами принесла меню.
- Два карлсберга, - важно произнес Лоянский и поднял два пальца вверх, получилась буква "V" - виктория. - Она, наверное, думает, что за свои стройные ноги получит больше чаевых, но она ошибается, - сказал Лоянский, когда официантка отошла.
- Илья, мне так нужен духовный наставник, - признался Крендель Лоянскому. Аркадий с жадностью пил пиво. - Хочу познакомиться со стервой.
Крендель пил пиво и, с наслаждением прицокивая языком, уплетал зеленые маслины. Внимание Лоянского привлекли две бабы грубого неотесанного вида. Они сидели за соседним столиком - девушки с крашенными желтыми волосами. "Малолетки", - подумал про них Лоянский. Одна тонким голоском допытывалась о чем-то у другой, в белой майке с сигаретой в зубах. До Лоянского долетали обрывки их разговора.
- Лоянский, ты что замолчал? - спросил его Крендель.
В это время по зажатой пабами улочке, цокая туфлями по старинному камню, проходили, как две породистые кобылки, две старые подружки Лоянского. Лоянский увидел Эльвиру с подружкой Аней и помахал им рукой, приглашая за столик. Эльвира была обладательницей большого бюста, туго обтянутого красной кофточкой. Аня была черноволоса, имела длинную косу и большой зад, на идише называемый "тухес". При виде Эльвиры Аркадий весь задрожал, с его верхней губы, покрытой тонкими черными усиками и толстым слоем пены карлсберг, потекла слюна...
- Знакомьтесь, - быстро представил всех друг другу Лоянский и в то же время напряг слух, чтоб не прослушать, о чем говорят малолетки.
- Так я тебе и сказала - где, чтобы ты прибежала и подглядывала! - говорила та, что в белой майке с сигареткой.
- Очень мне надо. Чтобы мне по ночам кошмары снились. Но все-таки где это было? В машине - не верю, это не мой принцип.
- Лоянский, почему ты молчишь, расскажи что-нибудь? - потребовала Эльвира.
Аня голодным взглядом изучала меню.
- Курите, - предложил сигареты повеселевший Крендель.
- Я не курю, - сказал Лоянский, прислушиваясь к разговору малолеток.
Хотя Эльвира уже давно знала Лоянского, она не могла упустить момент:
- Откуда только ты такой вылупился, зародыш, альбинос некурящий?
- Эльвира, а при чем тут альбинос? - спросил ее Лоянский.
- Эльвира, - смаковал Крендель это имя, - читал я книгу в детстве, там был такой персонаж - дрессировщица Эльвира.
Лоянский напрягся, чтоб не потерять нить в разговоре двух малолеток.
- Солдат, мой друг, сказал мне так, - говорила та, что продолжала держать в зубах бычок. - "Ты мне нравишься, потому что напоминаешь мне меня. А себя я очень люблю".
- Какое самомнение! - возмутилась подружка с тонким голоском. - У вас ничего не получится.
- Нет, ты не понимаешь. Он мне сказал: "Как хорошо, что мы встретились в том пабе и как хорошо, что именно у меня он попросил телефон, и как хорошо, что именно я дала ему телефон".
- У вас ничего не получится, - твердила подружка.
- Илья, проснись, мы все устали за рабочий день, - Эльвира дернула Лоянского за руку. - Ну, расскажи что-нибудь! - опять потребовала Эльвира.
"Она уже успела заказать себе коктель, - быстро подумал Лоянский. - Что она хочет, чтоб я развлекал ее? Все от меня требуют, чтобы я их развлекал".
- Что за коктейль ты заказала? - спросил Лоянский.
Эльвира приблизила указательный пальчик к красным губам, изображая из себя смущение маленькой девочки. И после этого протяжно завыла:
- Оргазма!..
"Название этой бурды!" - понял Лоянский.
- Тебе своих оргазмов не хватает, так ты чужие заказываешь.
- Я всегда готов помочь человеку в оргазмах! - вызвался Крендель.
- У-тю-тю-тю, - заржала Эльвира, - силенок у тебя не хватит.
- Эльвира ты знаешь, кто такие арийцы? - спросил ее Лоянский, собираясь рассказать ей какой-то исторический анекдот.
- Конечно, знаю, я с ними училась в немецкой спецшколе в Ташкенте.
Весь стол заржал, даже Аня, молча уничтожающая сэндвич, обнажила зубы, окаймленные губной помадой. Лоянский отметил расщелину между двумя передними зубами. Вдруг на плечо ему легла рука. Лоянский обернулся и увидел в полутьме паба инженера Гуськина, своего старого друга и наставника. Лоянский его так и называл: инженер человеческих душ Гуськин.
- Садись, Гуськин, я тебя с народом познакомлю.
- Это заведение кошерное, - решил утвердиться Гуськин, снял с головы маленькую черную кипу и, воровато оглядываясь по сторонам, спрятал ее в карман.
Лоянский покрутил головой по сторонам: двух малолетних шалав уже не было, а в углу за столиком сидел бородатый мужик в черных брюках, белой рубашке и в черной кипе. Борода у этого религиозного была большой, как лопата, и седой.
- Гуськин, все кашер ле песах, садись.
Гуськин посмотрел на религиозного мужика и сел рядом с Лоянским за стол.
- Нет, Илья, не так мы живем, не так, - сказал Аркадий.
- Что это за курочки? - прошептал Гуськин на ухо Лоянскому.
- Кто этот дедушка? - спросила Эльвира шепотом Лоянского с другой стороны.
- Знакомьтесь, - сказал Лоянский, представляя Гуськина всем и всех Гуськину.
Религиозному в углу позвонили по мобильному телефону.
- Алло, - закричал он в трубку, - рав Бромель, можно вас использовать...
- Вот это Израиль, - воскликнул Лоянский, - первым делом хотят кого-то использовать!
- Эльвира, а вы были в Париже? - спросил Гуськин, пряча улыбку в небольшую серебряную бороду и прикрывая рот кулаком.
- Я Париж не люблю, хоть и не была там.
- Зря, - поглаживая бороду, говорил Гуськин, - там женщины одеты с иголочки, там мужчины в галстуках.
- Не люблю мужчин в галстуках, - перебила Гуськина Эльвира.
- А в скафандрах ты мужчин любишь? - спросил Лоянский.
- В скафандрах... - задумалась Эльвира.
Религиозный за соседним столиком разговаривал все громче, заглушая Эльвиру.
- Русских людей современного Израиля характеризует незнание традиций и легкий антисемитизм.
"У меня он нелегкий, у меня тяжелый антисемитизм", - подумал Лоянский.
- Девушки! - закричал Аркадий, стараясь привлечь их внимание. - Я видел один американский фильм, там повторялась одна и та же фраза. - Аркадий замолчал, выдерживая паузу и промычал: - Я изнасилую твой череп.
- А что, у нее красивый был череп? - наивно спросила Эльвира.
Инженер Гуськин захохотал, держась руками за живот.
- Слушай сюда, Лоянский, - прошептал ему на ухо Гуськин, - я недавно открыл потрясающую истину. Но только тихо, - прошипел Гуськин, прикладывая палец к губам. - Я тебе расскажу ее наедине, мы с тобой получим Нобелевскую премию, и моя жизнь потечет по другому руслу.
Религиозный все не унимался: "Рав Бромель, меня послал к вам мой друг Егуда Шац. Нет не Шаз... Нет не Шас... Цадик в конце... Нет, не праведник... То есть, может, и праведник, но я не знаю... Не Щас, а Шац... Да, Егуда Шац, вы его знаете. Очень даже хорошо. Он послал меня к вам насчет этрога... да...
Крендель понял, что Эльвиру ему не раскрутить, не "подогреть" - просто потому, что Эльвира слишком тупая. Аня, ее подружка, самозабвенно жрала, забыв про все. И тут Кренделю помог Гуськин.
- Что-то вы, Анечка, так мало едите? - решил сделать ей комплимент инженер.
Анечка, приканчивающая второй сэндвич и третий бокал пива, смущенно подняла голову. Улыбнулась, показав щелку между зубов, и сказала:
- Да нет, я ем достаточно много, хоть и стараюсь есть поменьше.
Аня была чуть полней, чем просто полненькая девушка.
А на кого вы учитесь? - спросил ее Гуськин.
- На аптекаря.
Эльвира начала злиться, что внимание мужчин сосредоточилось на Ане.
- А вы знаете, Аня, какая хорошая профессия быть медсестрой, какие они железные добрые люди?!..
Лоянский подавился от смеха, он, единственный, знал, что инженера Гуськина сексуально притягивают медсестры.
- А что это вы там читаете, инженер Гуськин, что это за желтая пресса? - спросил его глазастый Крендель, углядевший газетку в темноте паба.
Гуськин смущенно спрятал газетку и покраснел. Крендель, добившись выгодной тактической позиции, отодвинул Гуськина на задний план и начал клеить Аню, наконец переставшую есть.
- Анечка, а у вас парень есть? - спросил ее Крендель.
Эльвира потянула Кренделя за локоть к себе и прошептала:
- Она недоступная, уже трех парней отшила, так что можешь с ней и не начинать.
- Что вы там шепчетесь? - спросила Аня и опустила палец в ложбинку между больших грудей Эльвиры.
- Аня мне вечно туда что-то сует.
Гуськин ехидно заржал:
- Эльвира сделайте там копилку!..
Крендель на все это посмотрел очень мрачно.
- Анечка, - сказал Крендель, - ходят слухи, что вы отказали трем парням и после того, что я увидел сейчас, у меня появились черные мысли, - Крендель сделал паузу, - что вы - лесбиянка.
Гуськин опять ехидно заржал, его смех напоминал плач обиженного ребенка.
- Как тебя зовут? - спросила Кренделя Аня, будто Лоянский не познакомил их.
- Не важно, называй меня таинственным незнакомцем.
Когда Эльвира начала вдруг вспоминать про свою школу, мимо паба проехала машина, из которой на всю громкость лилась песня группы "Руки вверх" - "Маленькие девочки первый раз влюбляются".
Крендель спел полушепотом:
- Маленькие целочки...
Гуськин зашептал на ухо Лоянскому, что познакомился с женщиной.
- Ну и?.. - вопросительно посмотрел на Гуськина Лоянский.
- Женщина мне понравилась, но она без полета. Я ей позвонил и пригласил к себе на шабат. Она меня спросила, что же мы будем делать вместе в шабат одни в квартире. А ей сказал: "Ирочка, мы поиграем в семью, в папу и маму!" А она в ответ: "Я так люблю детей". И повесила трубку, - печально рассказывал Гуськин. - Жаль я мог бы быть хорошим отцом для ее детей-ублюдков. И хорошим мужем, - Гуськин вздохнул, - я ведь всех женщин, которых любил, изо всех сил развивал. А они меня бросали.
Вдруг Лоянскому показалось, что прозрачные стены Иерусалима задрожали. И Лоянский увидел Гуськина, танцующего на белом полотне, растянутом в пространстве. А за ним плясали Эльвира и Крендель. Аня сидела на месте и ела. "Лоянский, танцуй вместе с нами!" - позвали его. На полотне показались красные следы от их ног, ручейками стекающие по синим полосам. "Это же флаг Израиля!" - почему-то подумал Лоянский. Тело Гуськина дергалось, как у пьяного цыпленка. Крендель с Эльвирой крутились в обнимку. И на все это смотрел город. Так казалось Лоянскому. Он не видел глаз города, но чувствовал их. "Познакомь меня с этими курочками", - говорил Гуськин. "Кто этот дедушка?" - визжала от смеха Эльвира, тряся большими грудями. Крендель спрашивал у Ани: "Вы череп резали?" И та, танцуя, отвечала: "Нет, а вы?" Крендель кивал головой, вытирая свои тонкие черные усики от пивной пены. И тогда Лоянский заорал: "Хватит топтать мою душу!"
Лоянский очнулся и посмотрел на Кренделя. По лицу Кренделя Лоянский понял, что ничего у него не выходит.
- Аня, - сказал Крендель, - я знаком с вами уже два часа, не хотите ли вы со мной трахнуться?
- И со мной, - добавил Лоянский, - ну что тебе терять. Твоя девичья честь давно уже потеряна, ты мне сама говорила. Давай, а то скучно как-то жить.
Гуськин опять ехидно заржал, пряча свою улыбку в кулак.
- Нахалы! - бросилась защищать свою подругу Эльвира. - С вами она никогда не ляжет.
- Я лучше под поезд лягу, как Анна Каренина, - с достоинством встала Аня и подозвала официантку.
- Что по правде ее подруга под поезд легла? - спросил Лоянского Крендель.
- Нет, это литературная героиня.
- А я-то думаю, где она поезд нашла, тут не только поезда - трамвая нету. Разве что под арабский самосвал лечь.
- Аня, а под меня вы не хотите лечь? - предложил ей Гуськин, решивший тоже не упускать свой шанс.
- Под вас? - Аня скорчила надменную рожу, расплатилась и пошла, ни с кем не прощаясь. Эльвира - за ней.
- Пошли, - предложил Лоянский Кренделю.
Они попрощались с Гуськиным и пошли ловить такси.
- Твой друг Гуськин, как стервятник, кидается на баб, как будто сто лет не трахался, а только в простынку кончал, - сказал Крендель и задремал на заднем сидении такси.
Лоянский ехал и думал, что не так они живут. Что не получают они удовольствия от жизни. Как скучна жизнь без романтики, построенная только на расчете, и как провинциален их великий город Иерусалим. Провинциален и мелок - так чувствовал Лоянский, а что стояло за этими словами, он даже сам себе не мог объяснить.