466-й концерт Вивальди
Заметки на тему «Музыка и мы»
— Папа, а в нас течёт еще какая-нибудь кровь?
— Конечно. Польская. Французская королева Мария Лещинская была же дочерью польского короля...
— Ты думаешь, мы с ней...
— Не сомневаюсь.
— Да, ты прав. Не будем отказываться от таких родственников.
(Из разговора за ужином.)
«Кто-то гудит...»
Мой муж — удивительный человек. Он вполне выносит мое пение и даже просит иногда попеть. Даже моя мама этого не выдерживала. Она очень многое могла от меня стерпеть, но всегда просила:
— Только, пожалуйста, не пой при мне.
В музыкальной школе, где я училась по классу фортепиано, был обязательный хор. Когда я пела, руководитель хора нервничал:
— Кто-то у нас гудит, кто-то у нас гудит...
Я переставала петь, только шевелила губами.
— Вот теперь чистенько!
По фортепиано тоже дела шли не здорово. Моя первая, строгая учительница, при которой я училась на «хорошо» и «отлично», ушла в декретный отпуск, передав своих учеников другой, очень доброй и мягкой, а вернувшись, обратно меня не взяла. Наверное, за мои способности. При доброй и мягкой я совсем обленилась, что привело к закономерному финалу.
Меня исключили из пятого класса музыкальной школы. Моя добрая учительница утешала меня:
— Я могла бы побороться за тебя, но ведь я вижу, как ты мучаешься...
Это было ударом для мамы, которая на этом не остановилась. Она наняла студентку из музыкального училища, и та еще два года приходила к нам домой и занималась со мной. То, что было пыткой для меня, радовало моего старшего брата, который всегда почему-то оказывался рядом, как только начинались занятия. Студентка была симпатичная, с крепенькими толстенькими пальчиками, которые плотно прижимали клавиши нашего пианино знаменитой фабрики «Красный Октябрь».
Сама мама очень любила играть и неплохо читала с листа, хотя училась когда-то всего два года у частной учительницы. Видимо, я была в папу, который любил повторять, что на его примере видно, что большие уши не всегда означают наличие музыкального слуха.
И уж чего никак нельзя было предвидеть, это того, что у меня родится музыкальный ребёнок. Вот уж поистине, «Моцарт отечества не выбирает». Уже в 11 месяцев Машка всех удивляла тем, что на «та-та-та» повторяла любой ритм и даже заказывала музыку, показывая на пластинки.
«Голых не приглашали?»
Перелистываю свою записную книжку «От 2-х до 5» и вспоминаю эпизоды...
Моя мама говорит:
— Знаешь, как Машу во дворе женщины называют? «Наша говоруха».
Я спрашиваю у Маши:
— Ты говоруха?
— Нет, я поюха.
Ребенок любил петь и танцевать:
— Я потанцеваю Вале?
И, конечно же, просил меня не петь:
— Мама, не пей!
И это несмотря на внешнюю такую воспитанность. Когда Маша впервые в жизни побывала в цирке, то в гардеробе увидела ребёнка лет полутора.
— Мама, это мальчик или девочка?
— Не знаю, спроси у него.
— Ты — мальчик?
Дитя не замечает её. Маша, подумав, поправляется:
— Вы — мальчик?
К тому, что я делаю или говорю, Маша всегда относилась критически.
Лежит, например, в кроватке и возмущается.
— Мне тут неудовно.
— Неудобно.
— Нет, неудовно.
— Правильно говорить — «неудобно».
— А удовнее говорить — «неудовно».
Или такой совет:
— Мама, никогда не говори слово «давно». Оно так похоже на плохое слово.
— Мам, я не люблю, когда гости приходят и говорят: «Долго живи, долго живи». Надо говорить: «Всегда живи».
— Мам, а почему первые люди согласились быть обезьянами?
— А как звали Красную Шапочку, когда у нее еще не было красной шапочки?
— Мам, мы же к нам пьяница не пустим?
Гость рассказывает, что на новогоднем утреннике в кукольном театре всех детей, которые были в костюмах, приглашали на сцену.
Маша:
— Только тех, кто был в костюмах? Голых не приглашали?
— Мам, я так хочу на тебя быть похожей.
— Лицом или характером?
— А что такое характер?
— Ну это — как я себя веду.
— Лицом, мама!
В пять лет она захотела учиться «на склипочке». Я отговаривала её:
— Давай лучше на фортепиано. Я тебе смогу помогать, меня ведь выгнали из пятого класса музыкальной школы. Хоть ноты знаю, клавиши. А скрипку я даже не знаю, в какую руку брать...
— Нет, на склипочке, на склипочке!
«Температура 39,5 — это не причина...»
И вот мы пришли во 2-ю музыкальную школу, и Римма Георгиевна Хуснутдинова, учительница по скрипке, нас послушала и взяла.
На первом уроке говорила только Римма Георгиевна. Она увлеченно рассказывала, из чего состоит скрипка, как ее держать. Маша, старательная девочка в очках и с толстой косой, не сводила глаз с педагога, слушала весь урок с открытым ртом.
— Молодец. Ты была сегодня очень внимательна. Ставлю тебе «пять», — сказала в заключение Римма Георгиевна.
Как теперь живет эта замечательная школа? Где теперь те добрые бабушки в раздевалке, которые угощали ожидающих между уроками детей чаем с душицей и пришивали им оторванные пуговицы? Есть ли еще такие бабушки?
Римма Георгиевна — самозабвенный фанатик своего дела. Это тайфун и вулкан в одном лице, дай ей Бог здоровья и долгих лет жизни. Музыка и страсть. Страсть и музыка. Сначала мы не очень-то оправдывали ее надежды, поэтому получали сплошные «пятерки». До почетной «двойки» было еще далеко. Римма Георгиевна привыкла с учениками опережать программу на несколько лет. И уже в пятилетнем возрасте Маша знала, что такое «доминантсептаккорд», «флажолет» и тому подобное. А я как родитель явно не тянула и порой выслушивала:
— Вы ребенком дома занимаетесь? Вы хоть иногда с ней разговариваете? Как это так — в пять лет она еще не знает римских цифр и не отличает четных чисел от нечетных?
Замечаниям педагога не было конца:
— Почему она все время занижает «ре»? Вы дома ее поправляете, когда она фальшивит?
— Я, честно говоря, не слышу...
— Это очень удобная жизненная позиция — не слышать!
С дисциплиной у нас тоже не всё было благополучно:
— Почему вы всегда приходите вовремя? А если ученик перед вами не придет? Заболеет?! И у меня пропадет целый урок. А так я с вами позанимаюсь.
Если же не вовремя заболевала Маша...
— Температура 39,5 — это не причина, чтобы пропускать технический зачет. Есть вещи, которые преступно пропускать. Это невосполнимо. Надо было прийти, а уж после этого всласть поболеть.
Однажды, уже в пятом классе, в зимние каникулы, когда Машка была в школьном зимнем лагере и её повели на экскурсию по городским ёлкам, неожиданно позвонила Римма Георгиевна и срочно вызвала её на урок. Дедуля (мой папа) отправился на поиски, но не догнал Машу.
«Прогул» не забывался полгода, и еще в июне можно было услышать:
— Мы до сих пор никак не наверстаем тот пропущенный урок. Если бы тогда ты пришла, этот концерт был бы уже сыгран.
Маша, конечно, побаивалась педагога. Бывало, обедает, а тут звонок. И она бросалась в музыкальную школу. И невозможно было её уговорить доесть.
Как-то еще в 5 лет она рассказывала дедушке про урок музыки:
— Римма Георгиевна спросила: «Ты поняла?» Я говорю: «Да». А сама не поняла.
— Почему же ты так сказала?
— Ну... она спешит домой... Я спешу домой...
Это, конечно, было не так. Римма Георгиевна никогда домой не спешила. Эта подвижница и выдумщица чего только не придумывала для детей! Она ставила с ними великолепные спектакли. Хотела, чтобы они не боялись сцены. («Волнение перед выступлением — это нормально. Но оно должно переплавиться в волнение арабского скакуна, который рвётся вперед...») Будучи во всем талантливой, она оказалась еще и талантливым режиссёром. Как отшлифовывались каждая сцена, каждая реплика, жест и взгляд! В шесть лет Машка так играла капризную дочку мачехи в «Двенадцати месяцах», что маленькие зрители начинали хохотать уже при одном её появлении на сцене.
Безнравственная правая рука
Передо мной лежат девять общих тетрадок, исписанных и изрисованных Риммой Георгиевной. Это дневники, где записывались замечания по ходу уроков. Маша, уже закончив Музыкальную Академию им. Гнесиных и будучи профессиональным музыкантом, приезжая домой, очень любит их перечитывать, сопровождая возгласами «Классно!». Открываю наугад:
«Моцарт «Рондо». Верхушки фальшивые. Не прибедняйся. Роскошней, раскованней, нарядней!»
«Не выпускай столько чувств на одну маленькую колыбельную».
«Не позволяй звукам бежать быстрее головы».
«Забота о звуке всю дорогу!»
«Нет правой руки».
«Правая мертвая. Безнравственная правая рука».
«Правая — хорошие грабельки для моего огорода».
«Неделями кочуют одни и те же недоделки».
«Не скучай. А то нам тоже скучно».
И вдруг, редкое: «Гораздо лучше...»
Островки безопасности
Во время домашних занятий мне приходилось брать на себя неблагодарную роль тирана. Я постоянно останавливала Машкину игру и за что-нибудь её пилила, к чему-нибудь придиралась, тем более, что я ходила на уроки, да и дневник был передо мной, поэтому за что пилить было известно.
Добрые бабушка и дедушка слушали с неизменным восторгом. Дедушка делал всегда одно-единственное замечание: «Скрипку — выше. Скрипку — выше». Он это выучил раз и навсегда и повторял независимо от положения скрипки. Бабушка же просто слушала со слезами на глазах.
Однажды про эти слезы я рассказала Римме Георгиевне и вот что услышала:
— У каждого ребенка должен быть островок безопасности. Место, где ему ничто не грозит. Мы их шпыняем, и им негде от этого спрятаться. Самый лучший островок — это дедушки и бабушки.
Шла подготовка к очередному экзамену. За две недели был обязательный «разгон», дабы ученица не расслаблялась. Зато перед самым экзаменом нужно было подбодрить, похвалить, чтобы, как говорится, в себя поверила.
— Похоже, мы её совсем затюкали и зажали, — посетовала Римма Георгиевна. — Пора подключать бабушку.
... Они были помешаны на внучке. Бабушки не стало, когда Машка была в шестом классе. Дедушка прожил еще восемь лет. Полгода не дожил до того, как она стала лауреатом международного конкурса...
«Можно и в тюрьму сесть...»
Помня свой музыкальный опыт, с самого начала я предупредила Машу и не раз повторяла, что она в любой момент может бросить музыкальную школу. Я отговаривать не буду. Этот профилактический прием прекрасно действовал. Никогда у неё не было желания оставить музыку.
Вспоминаются разные случаи, связанные с Машкиным музыкальным детством.
Перед первым классом мы были в Москве. Московский родственник спрашивает Машу:
— А чему тебя учат в музыкальной школе на подготовительном? Что ты играешь?
— Этюды, пьесы, концерты...
Я вмешиваюсь, ведь она играет только один концерт:
— Маша, почему во множественном числе?
— Ну... сейчас я играю концерт Ридинга, а в первом классе мне дадут концерт Вивальди.
Родственник:
— О, Вивальди — это же, наверное, очень трудно!
Да нет, говорят, — легко... После Ридинга.
Кстати о Вивальди... Как-то на сцене музыкальной школы мальчик играл концерт Вивальди. Играл очень плохо. Критиковать вслух чужих учеников не полагается. Римма Георгиевна устало обменивается записками с сидящей рядом учительницей:
«Кажется, у Вивальди было 465 концертов...»
«Да... А это уже какой-то 466-й».
Я объясняла когда-то Маше, что такое плагиат. Мол, это воровство со всеми вытекающими. Можно даже в тюрьму сесть.
В музыкальной школе ежегодно проходил конкурс сочинений. В первом классе Маша написала очень симпатичную музыку на стихи Пушкина «Цветок засохший, безуханный» и получила первое место.
Подружка Женечка слушает Машину музыку и садится за пианино, чтобы тоже что-нибудь сочинить. Она сочиняет впервые, поэтому у неё получается что-то очень похожее на Машино творение.
Маша долго-долго её слушает, а потом не выдерживает:
— Женечка, ты знаешь, а ведь за это можно и в тюрьму сесть...
Как-то во время летних каникул Маша вела в детском клубе музыкальный кружок у девочек, рассказывала, что учит с ними ноты и гаммы.
— Ну и как, тебе нравится? — спросила я её однажды.
— Да. Если кто пропускает, предупреждаю: «Ты у меня закончишь со справкой!» Пишу записки родителям, вызываю их. Но пока никто не пришел. Сегодня была комиссия, проверяли, что они умеют. Хвалили меня. Вот, куклу подарили. Девочки отвечали на вопросы. Они у меня уже всех композиторов различают. Знают Бетховена, Моцарта, — всех.
— Как? По мелодии?
— Нет, по лицу.
Был еще такой предмет — музыкальная литература. В конце каждой четверти был коллоквиум. Педагог ставила пластинки, и нужно было узнать, что звучит, и записать в тетрадь. Например, «третья побочная тема из второй части сонаты...». Маша никогда не ошибалась, но однажды, проболев, она пропустила какую-то тему.
— Мама, я на шесть вопросов ответила, а на седьмой... Слышу — незнакомая музыка. Я сразу догадалась — раз я её раньше не слышала, значит, найден, наконец-то, потерянный финал «Неоконченной симфонии» Шуберта. Так и написала.
Генеалогическое послесловие
Экскурсовод Вероника ведет нас по Версалю и рассказывает о нравах французского двора. Оказывается, в помещении, где рожала королева, обязательно присутствовало большое количество придворных, чтобы наследника престола не подменили. Придворные присутствовали даже когда королева отходила ко сну и когда просыпалась. Король и королева завтракали, а придворные стояли тут же. Никому не разрешалось сидеть в присутствии коронованных особ. За всю историю Версаля был только один случай, когда за столом сидел третий человек. Это были король Людовик XV и королева Мария Лещинская. А третьим человеком, которого они пригласили за стол, был восьмилетний Моцарт.