'Ну она и чудовище!' - с досадой подумала я, кладя телефон на стол. Разговор с тётей Кларой в очередной раз убедил меня в том, что невозможно объять необъятное, а также невозможно постичь непостижимое, и вот именно таким необъятным и непостижимым и являлась тётя Клара.
Тётя Клара была моей то ли двоюродной, то ли троюродной тёткой по маминой линии. До эмиграции я даже не была с ней знакома, поскольку жили мы в разных городах и республиках Советского Союза. Мама же моя помнила её хорошо: прадедушка-то у них был общий. У него дома они и познакомились. Там же встречались на праздники, когда прабабушка собирала у себя всю большую семью. Взрослые вели серьёзные разговоры, а дети развлекались как придётся, предоставленные сами себе. Однажды мама с Кларой чего-то не поделили, и хотите верьте, хотите нет, но неприязнь к этой 'Клара у Карла украла кларнет' мама моя умудрилась сохранить на всю жизнь.
Тётя Клара внешне была похожа на какую-нибудь кинозвезду прошлых лет своими большими голубыми глазами слегка навыкате, обрамлёнными длинными ресницами; тонкими дугами аккуратно выщипанных бровей; обязательным полным макияжем с неизменно яркой губной помадой. Помада эта, правда, выдавала далеко не кинозвёздное происхождение тёти. Губы у неё были тонкими от природы - 'Злая, значит: вон губы какие тонкие!' - ворчала по этому поводу моя мама - и красила их тётя Клара, щедро замалёвывая прилегающие участки кожи, чтобы рот выглядел полнее. Делалось это всё совершенно по-дилетантски и абы как. В результате, вместо рта получалась какая-то мазня яркого цвета, неизбежно растекающаяся во все стороны по тоненьким складочкам уже стареющей кожи.
Да, молодость осталась далеко за перевалом и сейчас тёте Клаве было где-то шестьдесят-семьдесят лет. С большей точностью сказать никто не мог, поскольку возраст свой она тщательно скрывала. На то были свои причины.
Но главным во внешности тёти Клары была её улыбка. Это когда без помады, конечно.
Помните знаменитое полотно Леонардо да Винчи, Джоконодо Мона Лиза? Вот такой же таинственной, интригующей и завораживающей была улыбка моей тёти. Смотришь на неё в этот момент - и неземные мысли заполняют воображение. Мысли об ангеле, сошедшем на земле; или о божественной фемине, осчастливившей нас, простых смертных, своим присутствием. В общем, улыбка эта была сокрушительным оружием в руках тёти Клары, которым та не забывала пользоваться при каждом удобном случае. Для людей же, хорошо знакомых с тётей, фирменная её улыбка была всего-навсего маской, скрывающей за собой нечто очень далёкое от небес и больше напоминающее поздние полотна Гойи, чем загадочную картину титана Возрождения.
Так уж получилось, что эмиграция принесла нас всех в один и тот же город, Детройт, и здесь мы вдруг действительно стали родственниками со всем, что из этого вытекало: приглашениями в гости и на дни рождения, телефонными звонками, совместными поездками по магазинам и - ну, конечно, как же без этого - тщательным перемыванием косточек за спиной.
Моей маме в этом смысле повезло: по части повода для пересудов за Кларой задержки никогда не было. Я в душе посмеивалась над маминой страстной нелюбовью к двоюродной сестре, но тем не менее, безропотно выслушивала её обличительные откровения по поводу нерадивой Кларки.
А потом мамы не стало. Мне её очень не хватало. И поскольку родных братьев-сестёр у меня не было, мало-помалу я сблизилась с Володей, сыном тёти Клары и моим, соответственно, непонятносколькоюродным братом. Он, как и я, был единственным ребёнком и, похоже, моё общество заполнило то же пустующее место в Володиной жизни, что и его в моей - несуществующего брата или сестры.
Между нами возникли очень нежные и доверительные отношения. Я жаловалась ему на своего мужа, он мне на свою жену. Я рассказывала об успехах своих детей, он - своих. Посмеиваясь, обсуждали пикантные скандалы, периодически случающиеся то с одним, то с другим членом нашего небольшого русскоговорящего общества. Кроме того, Володя делился со мной своими расстройствами по поводу мамы. Из приличия я внимательно выслушивала его, сочувственно качая головой, а в душе покатывалась со смеху либо содрогалась от ужаса по поводу очередной тётиной выходки.
Сближение с Володей повлияло и на мои отношения с тётей Кларой. Она начала регулярно мне звонить или даже заходить 'на минутку' по-простому, без приглашения. Я терпеливо выслушивала её майсы, стараясь держать при себе 'фэ', которое очень часто хотело выпрыгнуть наружу и щёлкнуть тётю по её симпатичному носику. Мне это неплохо удавалось и в результате я стала своего рода доверенным лицом тёти Клары. Так что истории теперь рассказывала Володе уже я. И только что, например, узнала из телефонного разговора об очередном 'трупике', через который она переступила. Не в буквальном смысле, конечно. Хотя моё определение Клариного подхода к жизни - 'переступание через трупики' - появилось после таки 'трупика'. Случилось это давно. Мы тогда в Союзе ещё жили.
Мама тёти Клары с годами начала очень сильно болеть. Наступил момент, когда обходиться без помощи она уже не могла, поэтому её забрал к себе младший сын. Клара тогда горячо поддержала благородное решение брата ухаживать за мамой и уехала на курорт с очередным любовником, прислав из солнечного города Сочи открытку с пальмами, волнами и пожеланиями кавказских здоровья и долголетия.
Через год с небольшим мама умерла, что, впрочем, ни для кого не было неожиданностью: всё к тому и шло. Однако, как выяснилось, помимо потери близкого человека, смерть приносит в семью умершего также серьёзные хлопоты и проблемы, связанные с захоронением тела. В том числе финансовые. И сумма, необходимая для этого грустного ритуала, оказалась оскорбительно солидной.
Брат позвонил сестре и, смущаясь и запинаясь, сказал, что у него не хватает денег на похороны. 'Никаких проблем!' - сказала тётя Клара и... одолжила ему необходимую сумму, добавив, что не против, если та будет возвращена в три-четыре приёма. История эта стала своего рода семейной легендой. Родственное окружение Клары значительно поредело тогда. Но той всё было как с гуся вода. Жизнь её определялась совсем другими ценностями и потеря близких людей в их перечень не входила.
Говоря же о ценностях в жизни тёти Клары, она сама определила их однажды, кратко и безжалостно.
- Самая большая радость в жизни - это еда! - заявила она во всеуслышание во время праздничного обеда у Володи, выковыривая длинным ногтем мизинца застрявшее между зубами мясо, и увидев обращённые к ней вопрошающие взгляды, добавила: - Да, еда. А ещё - секс! - и улыбнулась джокондовой улыбкой.
После последнего уточнения родители малолетних детей, ставших невольными жертвами совершенно неуместных для их нежного возраста откровений, начали торопливо уводить оторопевших отпрысков, старательно игнорируя их любопытство, выражающееся в вопросах типа 'А что такое секс?', в другую комнату, где находился телевизор, по которому шёл какой-то русский боевик, тоже довольно сомнительного содержания. Телевизор срочно переключили на канал мультиков Диснея и увеличили звук: кто знает, что там ещё тётя Клара ляпнет?
Так вот. Еда, как это ни грустно, действительно стала главной радостью в жизни моей тёти и уже давно. Просыпаясь ещё до зари и чувствуя неприятное подсасывание в желудке, она шла на кухню и варила борщ, который потом ела на завтрак. Закончив убирать после первой главы кулинарного романа, Клара осознавала, что опять проголодалась и совсем не прочь отведать свежих котлеток. Котлетки тут же приготавливались и отведывались. Помимо этого приготавливались и отведывались маринованные 'синие' (баклажаны, то есть), фаршированные перцы, овощное рагу, тушёная картошка с мясом и грибами, рулеты из слоёного теста, начинённые всякой всячиной. Это только так, к примеру, чтобы объяснить, насколько важное место еда занимала в жизни тёти, а также насколько изобретательна и одержима была тётя Клара, отдаваясь своему увлечению.
Иногда она звонила мне в совершенно неуместный час и начинала со сладострастными постанываниями рассказывать об очередном шедевре, перечисляя ингредиенты, о половине которых я и не слыхивала, а потом описывая вкусовые ощущения, испытываемые во время поедания диковинного блюда и заканчивая неизменно приглашением зайти и причаститься. Я обычно вежливо отказывалась, объясняя, что уже поздно или ещё рано - в зависимости от обстоятельств.
Всё это начало очень скоро сказываться на её фигуре, которая когда-то давно было очень даже ничего, но сейчас всё больше и больше теряла свои милые очертания и становилась похожа на спелую астраханскую дыню. 'Да она же живот на ножках!' - высказалась я однажды в кругу родни, когда речь зашла о Кларе и её нездоровой страсти к еде. Наверно, это было не очень красиво со стороны доверенного Клариного лица, но, к сожалению, именно таким на тот момент было моё видение драгоценной тёти: живот на ножках. В смысле, всё, что выше живота - сердце там, мозг - если и существует, то исключительно для того, чтобы обеспечить нормальное функционирование главной части тела, живота.
Родственникам определение понравилось и оно закрепилось за тётей. Это, конечно, было шагом вниз по сравнению с гордым именем Моны Лизы!
Что же касается другой страсти - секса - тут тётя Клара, конечно, маху дала. Нет-нет, не Маху, а маху - в смысле, ошибочка вышла. Потому что секса в её жизни и так было немного, а тут и вовсе исчез, окончательно и бесповоротно. И всё потому, что мужчина, с которым моя тётя жила последние десять лет, получил инсульт. Вот тогда секса и не стало. А раньше было негусто, потому что это, увы, неизбежно, когда Джульетте под семьдесят, а Ромео ещё больше. Закон природы, так сказать.
Да, вот именно в этом отношении, возрастном, она и дала маху. Хотя десять лет назад, когда они только познакомились, он был очень даже ничего. Ну, Клара и позарилась на всё, что включал в себя 'подарочный набор' по имени Сёма: хороший дом, дорогая машина, большая пенсия и кубышка, судя по всему, неплохая. Несколько лет они, правда, жили душа в душу. Но последнее время всё чаще в разговорах тёти начала мелькать мысль о том, что ей нужен мужчина - ну, вы сами понимаете, в каком смысле, поясняла Клара без тени смущения, улыбаясь по-монолизовски и выразительно опуская глаза вниз - и по возможности моложе её. Именно поэтому, кстати, она и скрывала свой возраст.
Сёма родился и вырос в Белоруссии, а в Америку попал в 1946 году. Отец его был зажиточным полесским крестьянином. 'Кулаком', по определению новой власти, пришедшей в деревню в 1940. Ну, а когда в 1945 закончилась война и стало ясно, что хоть фашизму и пришёл конец, но неизбежное зло другого происхождения - Советы - поселилось в деревне и, похоже, навечно, отец сказал: 'Иди, сынок. Наша родня за океан ещё в начале века уехала, спасаясь от погромов. Найдёшь их, они тебе помогут. Я уже здесь доживу свой век, а ты иди'.
И тот пошёл. Не знаю деталей Сёминого становления в Штатах. Знаю только, что работал он до самой пенсии на Дженерал Моторс, где и заработал свою хорошую пенсию, которую моя тётя до недавних пор с удовольствием тратила. Женился, вырастил двух сыновей. Младший, Кевин, жил в Калифорнии, старший, Бернард - здесь, в Детройте.
Бернард относился к новой женщине отца цивилизованно, как и положено воспитанному человеку. Сёма овдовел много лет назад. Одному жить нехорошо, правильно? Ну, а тут симпатичная моложавая женщина с ангельской улыбкой. Может, она осчастливит отца на старости лет?
Первый раз сомнение зародилось у Бернарда, когда отец попал в больницу с сердечным приступом и Клара не захотела его там навещать. Бернард предлагал подвезти её, и не раз. Клара улыбалась своей загадочной улыбкой и отказывалась, объясняя, что, мол, зачем она ему там нужна? Еду ему приносят и уход хороший обеспечивают. Чего ещё? Ни разу за две недели не появилась она в палате 'любимого Сёмочки'. Очередной 'трупик', зарегестрировала я тогда в своей голове.
Бернард в тот раз ничего не сказал. Но когда с отцом случился инсульт, он даже и не помышлял о том, чтобы из больницы везти Сёму домой. К кому везти, к этой безмозглой курице, у которой все мысли начинаются и заканчиваются в тарелке? Улыбка Моны Лизы больше не могла обмануть Бернарда. В конце концов, он был психологом и за десять лет у него составилось своё собственное мнение о сожительнице отца. И мнение это было далеко не лестным. Так что Сёму из больницы прямым ходом отправили в реабилитационный центр, где ему предстояло провести несколько недель.
Перед лицом тёти Клары встал заданный ещё классиком вопрос: что делать? Жила она всё это время вместе с Сёмой в его доме в уюте и довольстве на всём готовом, тратя собственые деньги исключительно на косметику, шубы, драгоценности и тряпьё, которое она заказывала в многочисленных каталогах, безостановочно заполнявших почтовый ящик безвольной жертвы вещизма. 'Ну и что? - оправдывалась Клара, видимо, где-то в глубине души понимая, что страсть её приняла болезненные формы. - Всю жизнь жила в нищете, так хоть сейчас порадуюсь!'
Да, я совсем забыла упомянуть, что, помимо еды и секса, ещё одной радостью в жизни тёти Клары были шмотки, которыми она забила все стенные шкафы Сёминого дома. Которые лежали также в картонных коробках, сложенные аккуратно до решения их дальнейшей судьбы: носить, выбросить или подарить кому-нибудь. 'Дарилось' как правило то, что Кларе уже никак не подходило и врядли могло подойти кому бы то ни было по причине изношенности, несовременности или просто уродливости. Это я поясняю для того, чтобы ни у кого не возникло никаких иллюзий по поводу тётиной щедрости.
Сёма, бывало, снисходительно смотрел на чисто женскую, по его мнению, слабость Клары и даже помогал ей оформлять заказы на очередную покупку, а потом отправлять назад посылки с неподошедшими вещами.
Только всё это сейчас было позади. Инсульт превратил Сёму из опоры и защиты в обузу и неприятное обязательство. А обязательств тётя Клара не любила. Их будущая совместная жизнь представлялась ей всё больше похожей на малоинтересный союз больного и его сиделки. А у сиделки той, между прочим, по-прежнему нормальные, здоровые запросы, в душе возмущалась Клара. Дом свой он на неё не переписал и, соответственно, жила она там буквально на птичьих правах. И после Сёминой смерти - тьфу-тьфу, дай ему бог здоровья! - дом перейдёт к его детям. А она? Как же она?!
Такое положение дел Клару не устраивало. Будучи законченной эгоисткой (если кто-то ещё не догадался, поясняю: именно законченной эгоисткой она и была!), тётя привыкла к тому, что мир вращался вокруг неё. Солнце светило для неё. Трава росла для неё. Ну, а мужчины - конечно, они для неё и ни в коем случае не наоборот! Отчасти Клара, наверно, унаследовала подобное отношение к жизни от своей матери.
Муж той, Арон, вернулся с войны без ног и запил. Запил по-чёрному. Протезов на тот момент у него ещё не было, поэтому передвигался он по деревне, где они тогда жили, с помощью тележки на четырёх колёсиках, отталкиваясь от земли 'утюгами', которые сам же и смастерил.
Пить-то Арон пил, но мастером был на все руки. Ходил он по домам и помогал бабам по хозяйсту: то то починить, то это. Половина мужиков из их деревни не вернулись с войны и мужскую работу делать было некому. За помощь Арону наливали, а тому только того и надо было: напиться в грязь, чтобы напрочь убить сознание, отрешиться от памяти страшных военных лет и ещё более ужасной действительности жизни калеки.
Жене его это скоро надоело. Собрала она немногочисленные вещи, одела детей потеплее - чтоб меньше узлов с одеждой с собой нести - и вместе с ними уехала с в город, где на фабрику нанимали работников с предоставлением общежития.
Как ни бессердечен был её поступок, Арону он пошёл только на пользу. Одна из симпатичных вдовиц приголубила работящего одинокого мужчину. Они поженились. Арон перестал пить. Потом появились протезы и, хотите верьте, хотите нет, он даже стал председателем колхоза, успешно поднимая хозяйство из послевоенной разрухи. А на смену тележке пришёл вороной жеребец, на котором Арон лихо скакал по колхозным угодьям!
Обо всём этом я узнала от Володи.
Отношения Володи с мамой были непростыми. Он никогда не смог ей простить потери отца. Отец его был красавцем-хохлом, который когда-то влюбился без памяти в Клару-Мону Лизу и уговорил её выйти за него замуж. Судя по рассказам Володи, отец его был умным, добрым и заботливым, но слабым человеком. От этой слабости, наверно, а также по роду деятельности начал пить, хотя делать этого толком никогда не умел. Работал он мастером на стройке. Без выпивки там, как вы сами понимаете, никак. То подмазать кого надо, то тебе самому магарыч выставляют. Ну как от этой выпивки отвертишься? Вот он и пил!
Володя помнил, как отец приходил домой вдрызг пьяный и заваливался спать. Иногда падал прямо в прихожей, выворачивая прямо на маленький коврик у двери содержимое желудочно-кишечного тракта, выходящее через все возможные отверствия. Володя тогда очень пугался и убегал прятаться в родительскую спальню, а мама орала не своим голосом о том, что за что ей такое наказание. Ещё Володя помнил, как отец с получки покупал тортик к обеду и игрушку сыну.
Когда мальчику было пять лет, родители развелись. А ещё лет через пять папа умер. Отчего - никто не знал. Вот так вот, упал на месте - и умер. Володя тогда ничего не сказал, но в душе обвинил в отцовской смерти мать. Если бы они не расстались, он был бы жив! Ну, пил - так от этого же излечиться можно! И потом, пить-то он пил, но маму никогда пальцем не тронул, и сына любил, и деньги в дом приносил.
С точки зрения Володи, его отец был первым 'трупиком', через который переступила Клара. Мать её, правда, ещё была жива в то время - то есть термин ещё не родился, но процесс уже начался.
В роли 'трупика' довелось побывать и самому Володе. Вскоре по приезде в Штаты.
На водительские права он сдал ещё в Союзе. Знал, что в Америке придётся сесть за руль, вот и решил научиться заранее. А приехав в Детройт, на следующий же день с помощью родственников купил себе автомобиль. Плохонький, старенький, но до работы довозил - и ладно. Работы, правда, первые были ещё те, еле-еле на жизнь хватало.
А потом, одно за другим, пошли нарушения правил вождения с неизбежным наказанием в виде штрафа, а также - самое ужасное - повышением цены на автомобильную страховку, которая и без того была высокой для двадцатидвухлетнего парня. Это было болезненным ударом по бюджету Володи. А поскольку жил он по-прежнему с мамой, то и попросил, чтобы она переоформила его машину на себя. Мошенничество, конечно, но многие родители делали то же самое для своих детей из соображений экономии.
Клара отказала сыну. 'Ни в коем случае! - заявила она, мило улыбаясь. - Ещё что-нибудь натворишь, так и моя страховка подорожает? Нет!' Моя мама звонила ей. Другие родственники звонили тоже. Бесполезно. Своя шкура ближе к телу, считала Клара, а всякие там материнские итстинкты и акты самопожертвования имела она в виду!
Да, ну так об очередном 'трупике', о котором я только что узнала из нашего телефонного разговора с тётей. Клара позвонила мне, чтобы посоветоваться... Вы готовы морально? Присели на стул? Так вот, слушайте внимательно: тётя Клара позвонила, чтобы посоветоваться со мной о том, сколько денег запросить с Бернарда за уход за Сёмой! Услышав такое, я даже речи лишилась на мгновение. Должен же быть какой-то предел её эгоизму! Сколько можно?
Оказывается, реабилитация Сёмы подошла к концу. Приближалось время выписки домой и, соответственно, скорого ответа на Кларин вопрос 'что делать'. Сёма уже мог ходить с вокером, самостоятельно кушать и пользоваться туалетом. Но во многом ему по-прежнему требовалась помощь. Бернард позвонил Кларе и сказал, что собирается нанять женщину, которая будет находиться в доме Сёмы часов шесть-восемь в день и помогать ему во всём. Я думаю, что Бернард сделал это с надеждой, что Клара возмутится и возьмёт все эти обязанности на себя. Ну в самом деле, хоть и невенчанная, но десять лет она практически являлась Сёме женой. В подобной ситуации уход за мужем - это то, что любая жена сделает. Но Бернард - да, впрочем, и я - недостаточно хорошо знал мою тётю. После минутного замешательства Клара деловито сообщила Бернарду, что платить он может ей. Она тоже в состоянии ухаживать за Сёмой. Вот только ей нужно посоветоваться со знающими людьми об оплате. Да, таков был её ответ на вопрос 'что делать'.
'Ну, она и чудовище!' - с досадой подумала я, кладя телефон на стол. Совета я ей, конечно, никакого не дала. Правда, намекнула, что за всё то хорошее, что Сёма сделал для неё, он, по меньшей мере, заслужил нормальный уход и, кстати, безвозмездно. Но тётя проигнорировала мой намёк и сказала, что позвонит знакомой, которая уже много лет зарабатывала на жизнь, ухаживая за старыми людьми.
Эта последняя выходка очень сильно повлияло на отношения к Кларе всего её детройтского окружения. В гости её приглашал теперь только сын. И то, исключительно по очень большим событиям, куда приглашались все и вся.
Ну, а я, хотелось мне этого или нет, продолжала регулярно встречаться с тётей, которая по-прежнему жила с Сёмой, ухаживая за ним за плату, регулярно выплачиваемую Бернардом, и тратя как ей заблагорассудится деньги, которые сын снимал с отцовского счёта и выдавал ему на хозяйство. Но где ему - это, значит, и ей, Кларе. В общем, жилось ей, как у бога за пазухой.
А встречалась я с ней регулярно по причине закупки продуктов питания. Машину свою тётя продала много лет назад, ещё съехавшись с Сёмой, поскольку, помимо всего прочего, в его лице она также приобрела и бесплатного личного шофёра. Деньги, сэкономленные на автомобильной страховке, прямой наводкой отправились в те самые бесчисленные каталоги и также - совсем забыла! - в карманы нью-йоркских торговцев ювелирными изделиями и мехами, которые периодически привозили свои коллекции в Детройт и приезд которых тётя ещё ни разу не пропустила.
Ну, а поскольку водить машину Сёма сейчас был не в состоянии, а Клара не хотела и уже, наверно, не могла, кому-то нужно было её возить. В Детройте, точнее, его пригородах, всё очень просто: без машины, как без ног. И поскольку жила я практически рядом с ней, то меня она в первую очередь и попросила о таком одолжении. Не могу сказать, что я была в восторге от перспективы еженедельного времяпровождения в компании Клары, но что уж тут поделаешь. Живой человек всё-таки. Родственница к тому же.
Только начала я замечать, как что-то изменилось в тёте. Она словно поблёкла. Даже помадой перестала пользоваться. И улыбаться стала реже. Я особенно не вникала в подробности, но было похоже, что сладкая тётина жизнь была ей почему-то не в радость.
А тут подошёл день рождения её внучки, Лины, и Володя с женой решили отметить его по-настоящему.
Лина была отличницей в школе, занималась балетом и также брала уроки игры на фортепиано. Последние несколько лет её учительница начала выставлять девочку на разные конкурсы. И вот совсем недавно Лина заняла первое место в одном очень престижном конкурсе молодых исполнителей! Её фотографии появились в газетах, на Интернете.
Родственники донимали Володю и его жену вопросами - мол, когда пригласите послушать, как наша победительница играет? Володя сначала отшучивался, а потом поговорил с женой и Линой и они решили устроить небольшой концерт, тем более, что и день рождения девочки подошёл.
Поскольку я была в числе приглашённых, Володя спросил, не могла бы я заехать по пути за его мамой. Я, конечно, согласилась. Всё равно мимо её с Сёмой дома буду проезжать.
Клара поджидала меня на улице. Одета она была необычно просто. Странно, подумала я, у неё куча вечерних туалетов, а тут и повод подходящий. Чего это она вдруг заскромничала? Не похоже на неё!
По дороге Клара рассказала мне о том, что Сёму опять забрали в больницу и оттуда ему, похоже, уже домой не вернуться. Говорила она глуховатым голосом и почему-то начала сморкаться.
- Тётя Клара, вы простыли? - спросила я, не отводя глаз от дороги.
- Да, вроде бы чуть-чуть, - уже нормальным голосом ответила она и больше ничего не говорила до конца поездки.
Мы прибыли последними.
- Мама, давай, проходи. Ты где, сестра, плутала? Заждались вас! Индюшка почти готова, а мы ещё и к холодному не притронулись! Быстренько к столу. Вот мы тут вам места оставили.
Героиня праздника помахала рукой с дальнего конца стола и повернулась к подружке, продолжая что-то горячо обсуждать.
- Баба Клара, привет! - громко прокричал сидящий рядом с сестрой младший брат Стас.
Клара пробралась между стеной и сидящими за столом людьми к внукам, протянула Лине конверт и коробочку с жемчужным ожерельем, которая девочка немедленно надела на шею, поблагодарив бабушку. Подружка одобрительно покачала головой и они вернулись к своему разговору.
Стасу досталась яркая заводная машинка, которая тут же начала ездить по спине сестры, краю тарелки, бабушкиной руке. Клара даже засмеялась, любуясь внуком, увлечённым игрой, погладила его по голове и попыталась поцеловать, но мальчик увернулся с криком:
- У тебя помада!
Клара засмеялась и пошла на своё место.
Стас, между прочим, тоже был одним из 'трупиков' в списке Клариных жертв.
Когда Света, жена Володи, забеременела, они оба уже работали на хорошо оплачеваемых работах, занимая достаточно высокое положение на служебных лестницах в своих компаниях. Положение это, однако, никоим образом не влияло на продолжительность отпуска по уходу за новорождённым ребёнком: шесть недель с оплатой, ещё шесть недель без оплаты с сохранением рабочего места и медицинской страховки, а потом выходи на работу или до свиданья. Будь ты хоть семи пядей во лбу.
Володя надеялся, что по истечении трёх месяцев его мама будет смотреть за малышом. Ну в самом деле, кто это сделает лучше родной бабушки?
Он поделился своими мыслями с какими-то родственниками, те - с Кларой. Та же, услышав, только фыркнула:
- Вот ещё! Не дождутся они у меня, чтобы я за ребёнком смотрела, памперсы сраные меняла! Платить же они мне не станут! За просто так днями там сидеть? Я лучше работу себе найду. Хоть деньги заработаю!
И нашла! Горничной в какой-то богатой семье. Она там, кстати, надолго задержалась и результатом были три шубы и несколько наборов ювелирных изделий.
Володя, естественно, узнал от 'доброжелателей' о всех подробностях того разговора, но матери ничего не сказал. А что ей говорить? Очередной 'трупик', не первый, не последний.
Света долго не могла простить свекрови такого предательства, а потом просто забыла. Точнее, вычеркнула из памяти, поскольку подобные вещи не забываются. Свете, впрочем, было не впервой. Ей и самой не удалось избежать участи 'трупика'.
Она и Володя познакомились вскоре после эмиграции в США. Через несколько месяцев Володя предложил девушке руку и сердце. Света согласилась, они съехались и зажили вместе, а официально стали мужем и женой только пару лет спустя.
Пришла однажды Света домой с работы и обнаружила любимого своего сидящим на диване со странным выражением лица. Увидев Свету, он встал, подошёл к ней, обнял и поцеловал.
- Что случилось? - встревожилась девушка.
Володя какое-то время смотрел на неё, словно увидел впервые, потом заговорил:
- Звонит мне мама сегодня и просит зайти к ней. По телефону сказать не хочет, в чём дело, - и он замолчал.
- Ну? И в чём же оказалось дело? - нетерпеливо спросила Света.
Володя продолжал молчать, глядя на Свету в упор, и она чувствовала, что ему неприятен этот разговор. Наконец продолжил:
- Моя дорогая мама предложила познакомить меня с богатой американкой, которая мечтает о том, чтобы выйти замуж за мужчину из России.
- Володя, - сказала Света, взяв его за руку, - ты, пожалуйста, не сердись за то, что я сейчас скажу, но твоя мама не очень умная женщина. Так что обижаться на неё грешно. Но ты-то, я надеюсь, высказал ей всё, что думал?
- Можешь не сомневаться! - горячо заверил её Володя и больше к теме этой они не возвращались, за что он был очень благодарен своей жене. С тех пор прошло много лет. Все семейные 'трупики' хранились в склепе забвения, куда никто никогда не наведывался. Так было проще.
Володя постучал вилкой по фужеру, привлекая всеобщее внимание.
- Дорогие друзья и родственники! Я хочу поднять первый тост за свою дочку, Лину, которой исполняется сегодня пятнадцать лет. Доченька, - продолжил он, обращаясь к ней, - с самого дня рождения ты приносила в наш дом только радость. Каждое новое слово, произнесённое тобой, являлось большим событием. Каждый день, освещённый твоей улыбкой, становился замечательным днём. А потом ты выросла и радости, подаренные тобой, становились всё больше и значительней. И вот теперь твоя победа на конкурсе юных пианистов! Мы очень гордимся тобой и рады твоему успеху. Я желаю, чтобы удача сопровождала тебя неизменно, а мы с мамой обеспечим надёжный тыл. За тебя, дорогая наша девочка!
Я скосила глаза на тётю Клару. Та внимательно слушала и глаза её блестели. Перед ней стояла пустая тарелка. 'С ней явно что-то не то! - подумала я. - Тётя Клара и ещё не наполненная тарелка? Невероятно!'
- Тётя Клара, что вам положить? - обратилась я к ней.
- Да ладно, деточка, не беспокойся, я сама, - ответила тётя Клара и начала деловито осматривать блюда и салатницы, видимо, решая, с чего начать.
'Ну, всё в порядке, - успокоилась я. - Сейчас налопается до отвала и всё встанет на свои места.'
Гости оживлённо орудовали вилками и ножами, расправляясь с холодными закусками, а из кухни уже доносился аромат извлечённой из духовки индюшки.
Володя поднялся опять с фужером в руках.
- А сейчас я предлагаю выпить за музыкальный талант нашей дочери. И не только талант, но и трудолюбие. Потому что играть на фортепиано - это на самом деле очень серьёзное занятие. Часами просиживала она вот за этим самым роялем, отрабатывая какие-то детали, хотя нам с женой казалось, что лучше уже и быть не может. И вот результат. Честно заработанная награда. Линочка, давай, дочка, мы ждём.
Лина, смущённо улыбаясь, выбралась со своего места и подошла к роялю.
- Я сыграю Фугетту Баха, потом Сонату Моцарта и Ноктюрн Шопена.
Пока Лина открывала крышку рояля и складывала пюпитр, Володя попросил гостей не разговаривать во время исполнения.
Я посмотрела на тётю Клару. Та уже давно отложила в сторону вилку и сидела, сложив руки на коленях, в ожидании концерта.
'Нет, с ней точно что-то не то!' - я даже покачала головой. Тётя Клара обычно уходила в другую комнату, когда Лина играла. 'Громко очень', - объясняла она. А тут смотри ты! Неужели не сбежит?
Лина начала играть. Рояль запел, заговорил под её чуткими пальцами, которые аккуратно пробегали вверх и вниз по клавиатуре, нежно пропевая каждый звук, каждую новую тему фуги. Какая же и в самом деле у Володи талантливая девочка! Я что-то не припомню, чтобы музыка Баха доставляла мне столько удовольствия. А Моцарт! Словно кружевное серебряное полотно вывязывает Линка своими волшебными ручками. Воистину, Моцарт - гений света. И Лина смогла это услышать и донести до слушателя! Вон какие счастливые и умиротворённые лица у всех гостей! А этот ноктюрн Шопена я слышала неоднократно. До самого сердца пронимает каждый раз. Вот и сейчас тоже. Даже в глазах защипало. И играет девочка его совсем не по-детски.
За моей спиной зашумел отодвигаемый стул. Я недовольно повернулась, думая: дозрела тётя! И замерла от изумления: тётя Клара плакала! Чёрные дорожки протянулись от глаз до подбородка, а плотно стиснутые губы сдерживали, похоже, готовое вырваться наружу рыдание!
Тётя спешным шагом пошла в сторону туалета.
'Нужно пойти за ней, узнать, что происходит в конце концов!' - решила я. Вставая, я слегка замешкалась, стараясь произвести как можно меньше шума, и когда подошла к туалету, обнаружила, что дверь уже заперта изнутри.
- Тётя, - тихонько позвала я, - у вас всё в порядке?
- Тётя, откройте дверь, пожалуйста, мне к зеркалу срочно нужно, - соврала я.
Тётя Клара открыла дверь. Лицо её было покрыто размазанной тушью и помадой, а слёзы продолжали течь без остановки. Мне даже жалко её стало.
- Тётя Клара, миленькая, ну что происходит? Что-то случилось? Расскажите мне, не скрывайте.
Перед зеркалом стоял пуфик, на который я помогла ей опуститься, а сама уселась перед ней на корточки, прежде закрыв дверь, чтобы нам никто не мешал.
Какое-то время тётя Клара просто молча плакала, я только успевала протягивать ей сухие салфетки. После очередной салфетки она схватила мою руку, приложила к своей щеке и начала приговаривать дрожащим голосом:
- Ох, как же так получилось, как же, как же? Я же не такая была. Я знаешь как в школе хорошо училась? Отличницей была. И классику всю русскую и зарубежную перечитала. В институт когда ездила заочно, чемоданы такие тяжеленные, книжками набитые на себе тягала - ты себе и представить не можешь. А в каких условиях жила! Боже мой, боже мой, - она обхватила свою голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, глядя мимо меня полными горечи глазами.
- Мама нас когда в фабричное общежитие привезла, нам сначала так интересно было. Ну ещё бы, город всё-таки! А что город! Жили мы в комнате, где стояло двадцать коек. Две из них были наши. Да! Я с братом на одной койке спала! А сетки на кроватях были все продавленные. Мы вечно ночью скатывались друг на друга. Зимой ещё ничего - всё же теплей. А летом, да ещё когда жара! Или замуж когда вышла - ты что, думаешь, в квартире я с любимым моим миловалась? Это потом квартира появилась, когда мы на север уехали. А вначале курятник нам отец его выделил. Обживайте, мол, - тётя Клара скорбно вздохнула. - Любил он меня, муж мой покойный. Любил и ревновал ко всем подряд. До сих пор не знаю, почему я от него ушла - из-за пьянства или из-за ревности. А потом он умер. Я хоть и ушла от него, но все фотографии сохранила. Когда на душе тяжело, достаю их, рассматриваю. Вспоминаю молодость. Как любили мы друг друга. Ах! - и тётя зарыдала уже по-настоящему.
Я гладила её по руке, успокаивая, как ребёнка: ну, тихо, тихо, ну, не надо плакать, всё будет хорошо.
Тётя немного успокоилась и продолжила свой рассказ:
- Я знаю, что вы все меня чуть ли не гулящей считаете. Или раньше считали. Ну были у меня мужчины, и что? Я же молодой совсем была, когда от мужа ушла. Ушла - и так одна и прожила всю жизнь, пока нас с Сёмой не познакомили.
Она опустила глаза на свои сложенные на коленях руки и покачала головой:
- Мужчины... Были. А что толку? Ах, Кларочка, ах, красавица! Вот вам конфеты, вот вам часики новые, а не поехали бы вы со мной на море на недельку? - тётя горько усмехнулась. - А командировка закончилась - и назад, к жёнам своим. И тихо. Ни ответа, ни привета. До следующей командировки. Побиралась объедками с чужого стола год за годом. Так можно ли меня порицать за то, что радостью особой секс этот проклятый для меня стал? С голодухи небось, а не от хорошей жизни.
Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:
- Я помню, как все начали на меня косо смотреть, когда я брату деньги на похороны мамины одолжила. А спросил у меня кто-нибудь, были ли у меня эти деньги тогда?! Муж мой бывший к тому времени уже умер, алиментов больше не было. На одну зарплату с сыном жили. А какая там у меня зарплата была? Слёзы горькие! По копейке, от получки к получке скопила себе на шубу. Ты-то на юге страны жила, а я на севере. Без шубы у нас зимой никак нельзя было. Володе я полушубок справила, а сама в драповом пальтишке мёрзла. Болела часто. Вот накопила наконец-то денег, недостающую сумму у людей одолжила - и купила себе шубу. А тут холодильник сломался. Новый пришлось покупать. А деньги откуда? Умолила людей, одолжили мне и на холодильник. А тут мама умерла.
Тётя подняла руки вверх, словно безмолвно вопрошая кого-то:
- Мне и ехать-то не на что было, а тут ещё брат просит помочь деньгами на похороны! Я на работе у себя в профсоюз пошла. Упросила их одолжить мне денег, чтобы маму похоронить. Одолжить-то они одолжили, но на короткий срок. А чтобы на похороны мамины с сыном поехать - шубу только что купленную продать пришлось. Хорошо хоть, что за что купила, за то и продала. Так что ж мне, брату это всё объяснять? Да и не поверил бы он. Ну, а у них всё же двое людей в семье работали. В общем, попросила я его вернуть мне эти деньги - и потеряла брата. Видишь? Даже в одном городе со мной жить не захотел.
Тётя опять заплакала, продолжая полушёпотом свой рассказ-исповедь:
- Как же я дошла до такой жизни? Куда исчезли светлые мечты, высокие идеалы? Ведь было же всё, было! А может, я просто дорвалась? Нет, ну ты сама посуди, деточка. Всю жизнь прожила в нищете. Не доедала, не допивала. Сына в одиночку поднимала. В университет послала его учиться. Продукты ему туда каждый раз с оказией передавала. Себе макароны, а ему - тушёнку. Он-то этого ничего не знал. Да и не нужно ему было знать. А одевалась во что? Бывало, постираешь платье с вечера, утром погладишь - и пошла на работу. Я уж не говорю о том, что даже если и поднакопить денег, всё равно не было ничего в тех магазинах. Ты же помнишь! А здесь - прямо рог изобилия! Бери - не хочу. Ну, я и начала брать, - тётя сокрушённо закивала головой. - Как я Бернарду предложила платить мне за уход за Сёмой - сама не понимаю. А, может, и понимаю. Разозлил он меня тогда! Я что ли сама с Сёмой не справилась бы? Или испытывал он меня? Наверно, чтобы позлить его сказала, - тётя высморкалась в протянутую мной салфетку. - Завтра же позвоню Бернарду и скажу, что не нужны мне его деньги. Пусть забирает. Они в конвертах как лежали - так и лежат, я к ним даже не прикоснулась, - Клара вздохнула. - А Линкина игра прямо душу мне всю наизнанку вывернула. Надо же, как играет! Как настоящая пианистка! У меня, между прочим, слух тоже всегда был хороший. Я по молодости знаешь какой певуньей была? Соловьём заливалась. В меня внучка пошла! - добавила она с гордостью.
В дверь постучали.
- У вас там всё в порядке? - раздался голос Володи.
- Всё в порядке, - ответила я. - Тёте Кларе тушь в глаз попала. Пришлось прийти на выручку. Сейчас мы макияжик освежим - и выйдем к вам, - соврала я, подмигнув тёте. Та даже улыбнулась. 'Ну, Мона Лиза - и всё там!' - подумала я. А потом потихоньку сбегала за своей сумкой, в которой всегда находился необходимый минимум косметики на всякий пожарный случай. Подвела тёте глаза, припудрила нос и щёки. А помаду наносить не стала.
- Вам без помады лучше, - заявила я убедительным тоном и вышла из туалета.
Гости уже закончили поедать индюшку и сейчас занимались кто чем: кто играл в покер, кто распевал под караоке, кто плясал под это самое пение. Именинница с подружкой ушли в комнату Лины, где у неё был свой телевизор и компьютер и где девочкам было намного интересней, чем со взрослыми.
Мы с тётей вернулись к обеденному столу и я отрезала нам по кусочку индюшки. Володя принёс из кухни клюквенный соус и подогретый рис. Он вопросительно посмотрел на меня, но я знаками дала ему понять, что потом, мол, всё объясню.
Тётя Клара ела медленно. Лицо её было спокойным и немного загадочным, совсем как у той знаменитой жены торговца Джокондо.
- Вкусная какая индюшка, - заметила она. - Нужно будет Свету попросить, чтобы дала мне с собой кусок и соусу налила в отдельную чашечку. Я бы Сёме это завтра отвезла. Он всегда Светину индюшку любил. Ты меня отвезёшь к нему? - тётя Клара посмотрела на меня с надеждой.
- Ну конечно! Какие могут быть вопросы? Созвонимся с утра - и съездим.
- Вот и замечательно, - удовлетворённо покачала головой тётя. - А там - кто знает? Может, он и на этот раз выкарабкается. А я, в конце концов, и на такси к нему могу ездить. Госпиталь-то от нас совсем близко.
Мы ехали домой и ни о чём не разговаривали. Невозможно объять необъятное, а также невозможно постичь непостижимое. В очередной раз удивила меня моя тётя Клара. Приятно удивила, что в жизни случается нечасто. И я, конечно же, не против.