Клавдия нашла мне работу в штабе. Степан отказался, туда он не ходок. После того случая, когда председатель натравил своих шавок, пришлось отдуваться за брата, члена конкурирующей партии. Один все наскакивал, все мельтешил перед глазами, надоел, пришлось его стукнуть. Если бы не председатель, и не надежная Клавдия, разоралась, уши заложило, Степана бы покалечили. Он за брата не отвечает и публично отказываться от него не собирается. Уже было, уже был Павлик Морозов, пора усваивать уроки истории.
Тротуар был скользкий, вероятность упасть высокая, но я не обращал внимания, чеканил широкий шаг, размахивал руками и чувствовал себя настоящим революционером. Женщины с интересом посматривали на меня.
Отец рассказывал, что революцию начинали студенты, молодые и влюбленные. Неоспоримый факт, из надежного источника - друг рассказывал, предки его из дворян. Прадед - очевидец госпереворота в Санкт - Петербурге (так он называл революцию), писал в своем дневнике, что вся вина на женщинах, потому что девушки влюблялись только в тех, кто занимался революционной деятельностью. В крови женщин бунтарский дух. Поэтому и приходится слезать с дивана ради их прекрасных глаз, - ворчал мой отец.
Дух передался мне по наследству от бабули. Хотя она так не считала, называла меня слабовольным, подверженным настроению, значит, непредсказуемым, я вобрал все недостатки большевиков. Значит, что такое демократия, мне не понять, я слизняк, преклоняюсь перед сильными, слабак, не способный защитить себя.
Отец неоднозначно к ней относился: да, теща - враг человека. Но она была Марией Спиридоновной, реинкарнацией знаменитой эсерки и террористки. Душа знаменитой женщины вошла в нашу бабулю в момент рождения. Хорошо бы сравнить их жизненные пути, вполне вероятно, что нашлось бы сходство. Привычки с перерождениями сохраняются.
Бабуля требовала, чтобы отец не засорял мне мозги. Вся эта чушь для красного словца, потому что он не верит ни во что, тем более, в реинкарнацию. Прикол в том, как говорил отец, что сама бабуля в нее верила. Ей бы курить научиться, наверняка знаменитая эсерка курила, иначе бы не выдержала столько десятилетий тюремных заключений.
Мамулю он относил к большевикам, о которых классическая Спиридонова нелестно отзывалась, используя такие слова, как грубость и ненависть, присущие им.
Он так рассуждал, а на него надвигались с двух сторон женщины: мамуля держала поварешку, а бабуля подушку. Отец отступал, приговаривая: "У, колючки, глазки маленькие, злые, ощетинились, как ежи. Да не трону я вас, успокойтесь. Шуток не понимаете".
Я искоса посмотрел на Клавдию и понял, чем она меня расположила. Как у отца длинным лицом, как у бабули напряженным взглядом и судорожно сжатым ртом. Она почувствовала мой взгляд.
- Скоро дойдем, видишь красные флаги? Нам туда.
Под флагами толпился народ. Люди оживились при нашем приближении, Клавдию знали. Я переступил порог и чуть не упал, не ожидая, что ступени вели вниз.
- Осторожно! - Высокий плотный мужчина в тонком свитере, несмотря на холод, - поддержал меня.
У мужчины волевое лицо и копна волос с проседью, - такие нравятся женщинам. Он поздоровался с Клавдией как старой знакомой, она представила нас:
- Кеша, знакомься, Фадейкин Спиридон, из Крыма, согласен с нами работать.
Кеша - это катастрофа. Разве можно с таким именем, даже если полное - Иннокентий, - делать революцию.
Он пристально смотрел на меня, не прочитал ли мои мысли? я сник, застеснялся, разволновался, отвел взгляд. Предоставил Клавдии право защищать меня. И она защищала, рассказывая, каким лишениям я подвергся в нашем городе.
- Фархат такой. Но он нам помогает материально, поэтому мы его не трогаем, - объяснил Кеша, - Берем тебя, работа непыльная, зарплату не задерживаем.
Политикой я уже занимался, брат нашел мне заработок: расклейку листовок. Партия защищала интересы бедных, уж не помню название, только образовалась. Брат так и сказал: твоя партия, ибо ты бедняк по мировоззрению.
Меня определили в пару с женщиной, маленькой, с огромными горящими глазами и нервной речью, таких сумасшедших даже в психушке не встречал. Она беспрерывно меня ругала, била кулачками в грудь и нападала на собак. Лежит себе псина тихо-мирно, а она набрасывается и давай ее пинать. Собачьи визги снились ночами.
Ладно, кулачки, комариные укусы, хуже, когда напали конкуренты, с ее подачи, не надо было их задирать. Ей ничего, а мне выбили зубы.
Щука объяснил: в политике первый эшелон расстрельный, в последнем едут толстосумы.
В штабе тусовались люди, одетые как я. Толстосумов не увидел, значит, еду не в последнем.
- Так, все на митинг! Быстрым шагом, опаздываем, - Кеша хлопнул в ладоши, как воспитатель детского сада.
Штаб опустел. Клавдия вытащила из кладовки красные знамена с серпом и молотом. Я помог их поднести к автобусу.
- Сейчас будет митинг, - стал объяснять Кеша, - в защиту трудящихся. У проходной завода. Когда-то гигант индустрии, на последнем издыхании. Как теперь выживать людям без работы.
Мы подъехали к уже знакомой проходной. Клавдия поставила меня со знаменем рядом с помостом, сама залезла на него следом за Кешей. Там уже стояли люди, не похожие на работяг.
Насколько я понял, людей из штаба с флагами, плакатами: "Мир", "Труд", и даже с красными воздушными шариками, было больше, чем бывших рабочих, ради которых все тут собрались. Я стоял под трибуной лицом к митингующим и видел ничего не выражающие лица. Пытался отыскать моих бывших охранников. Может, и были, но в цивильной одежде их не узнать.
Первым выступил мужчина из штаба. Говорил долго и не совсем понятно. Понимание пришло, когда он напомнил о том, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. И тут до меня дошло, почему они такие равнодушные: цепей нет и терять стало нечего.
Выступали другие и даже Клавдия. Я сжимал древко знамени и чувствовал, как сила входила в меня, как холод и усталость отступали, появлялась уверенность, что Анфиса будет здорова. Нельзя ее терять, чтобы не походить на равнодушных, - ничего не замечать, не страдать, не любить.
К трибуне подошел человек с портретом царя и встал рядом со мной. Никто его не отгонял. Не удивлюсь, если он переживает состояние, подобное моему. Сжимать в руках знамя, икону, портрет царя, автомат, - что угодно, и полегчает.
Клавдия приглашала еще несколько раз поучаствовать в митингах от штаба. Я стоял со знаменем на городской площади в день Конституции, перед Новым годом, в День защитника отечества. Еще мы съездили на автобусе в деревню с настоящими бревенчатыми избами. Я постоял с красным знаменем лицом к деревенским старикам, послушал жалобы, Кеша записывал. А Клавдия отвела в сторону нестарую женщину и попросила натурального молока для легочной больной. Привезла домой трехлитровую банку. Под ее присмотром Анфиса пила целую неделю, разбавляя минералкой.
К Международному женскому дню штаб закупил гвоздики. Я принес домой, и Анфиса обрадовалась так, что я готов был осыпать ее розами. Но Клавдия не пустила, деньги за стояние со знаменем нужно беречь.
Митингов некоторое время не было, наступил перерыв. Я даже заскучал. Как-то утром Клавдия долго говорила по телефону, чему-то радовалась, следя, чтобы Анфиса доела овсяную кашу.
Когда разговор прекратился, она с сияющим лицом, как будто Степан объяснился ей в любви, сообщила:
- Едем в штаб, с Анфисой. Вас ждет сюрприз.
Сжалось сердце, но быстро отпустило, Клавдия не способна на подлость.
Пока женщины собирались, Анфиса даже намазала губы клавдиной помадой, несколько раз накрывала паника, ведь Иннокентий дружит с Фархатом, а женщинам всегда найдется место в борделе.
Я сомневался, что мы дойдем до штаба без приключений. И ошибся. Анфиса послушно шла рядом с надежной Клавдией, значит, боялась только мужчин. Ничего, время есть, вся жизнь впереди.
Иннокентий сидел за столом и, склонив голову, что-то писал. Клавдия стала вытаскивать из кладовки красные знамена и плакаты.
- Сейчас митинг будет по поводу Крыма, - сказал он, подняв голову.
Вдруг распахнулась дверь и вошла Снегурочка с мороза, в светлой шубке и шапочке, в руках несла большой пакет, выглядывала бутылка шампанского.
Анфиса обрадовалась, захлопала в ладоши. Клавдия тихо сказала: "Из городской администрации, когда-то была в нашей партии".
- Вы уже знаете новость? Крым теперь наш! Радуйтесь! - восторженно заговорила Снегурочка, - Он теперь российский!
Анфиса смотрела на меня:
- Что это значит, а, Спиря? Крым наш теперь, а раньше чей был?
- Украинским, - пояснил Кеша, - Он принадлежал Украине, а сейчас стал Российским.
- Я в детстве была в Крыму. Несправедливо, что достался чужой стране, - сказала красивая женщина, отряхивая шубку и шапку от снега. Достала из пакета шампанское и пирожные.
Мы пили, закусывали пирожными и радовались. Конечно, согласен. Справедливость восторжествовала. Это как долго быть в браке с одной женщиной, а мечтать о другой, любимой. И наконец воссоединиться с ней.
Отец страдал от того, что мы не в России, ведь такая история, такие события, столько солдат погибло в войнах, кому нужно их чтить в чужой стране. Столько погибло и ради чего. Его это так мучило, что он ушел из армии, хотя и служил в российской части.
Мамуля не обращала внимания на страну, какая разница. А бабуля завидовала пенсиям российских пенсионеров.
Когда мы с Анфисой вышли из штаба, Кеша догнал нас и спросил:
- Вы в Крым собираетесь возвращаться? Хорошо бы оттуда начать революцию. Люди там под южным солнцем горячие, да и неразрешимые противоречия, так сказать, наглядны, олигархическая власть довела до ручки, если народ к нам попросился. Вопиющая несправедливость, одни жируют, а другие побираются. Места там компактные, все на виду, тут тебе дворец, а рядом лачуга. Я там бывал, еще в советское время. Дворцы принадлежали народу, а теперь частным лицам. - Он уже повернулся в сторону штаба, но задержался: - Да вот еще, я собрался микроавтобус покупать, хочу семью летом повезти в Крым, на бортах будет наша партийная символика, красное знамя, серп и молот, так сказать, победителями въедем. Но на всякий случай разузнай, какая из российских партий там популярная, свяжешься со мной, перекрасимся, это легко, а? Не забудешь?
Я кивнул. Анфиса схватила меня за руку:
- Я домой хочу, поедем, а? Прямо сейчас.
- А что, - Иннокентий задумчиво разглядывал Анфису, - зять вас до Краснодара на своем джипе подкинет, попрошу, так и до Керчи довезет. Танк, а не машина, для нее преград нет, да по хорошей дороге.
Степан пообещал сразу, как окончит роман, выслать мне экземпляр. Я сказал, что дарю название "Одинокая воля". Мы оба прослезились на прощание. Клавдия увела его к себе.
Владимир и Роман уехали раньше на Волгу. Их повез друг - дальнобойщик. Обещали к зиме появиться в Крыму. Он теперь наш.