К началу девяносто первого года Уралмаш ─ флагман советской индустрии с двадцатых годов ─ шел ко дну, как знаменитый Титаник. В новой реальности шагающие экскаваторы никто не покупал. Если они не нужны, зачем их производить.
Институт повышения квалификации управленческих кадров при Уралмаше, где я работала старшим преподавателем и проводила недельные деловые игры с выездом за город, закрылся.
Бывшие рабочие и инженеры, ─ те, от кого ничего не зависело, тонуть не захотели, и, вынырнув в рыночной экономике, быстро сориентировались: центральные улицы с площадями превратились в базар.
Но я не пополнила ряды торгующих. Мой муж тоже быстро сориентировался и открыл фирму "Экспресс", пригласив безработных профессора экономики и профессора ─ юриста, к ним примкнула я. Главным направлением было обучение современному менеджменту.
После рекламы в местной газете со всей области посыпались заказы. Нас приглашали разрулить конфликты рабочих с начальниками: первые бастовали, вторые их боялись. Всего-то нужно обе стороны посадить за стол переговоров, чтобы они прислушались друг к другу.
Заказчики платили щедро, работа мне нравилась, пока нас не пригласили на металлургический комбинат провести деловую игру с руководителями высшего звена. В первый же день выяснилось, что высшее звено в принципе не способно коллективно принимать решения. Ну, не мог директор крупного комбината не быть авторитарным. При отсутствии новых знаний и навыков это катастрофа.
Картинка "Слепые держатся за осла на краю пропасти" точно отображала ситуацию. Главный бухгалтер очень хорошо, по его мнению, разбирался в работе главного инженера, который, в свою очередь, точно знал обязанности главбуха, но не свои. Главный технолог заглушал всех своим басом, угрожая распустить профсоюзный комитет, потому что он один способен заменить этих нахлебников. Все шумели, обвиняли друг друга, споры готовы перерасти в драку, и только периодическое появление директора останавливало бедлам.
После занятий нам заплатили, как и обещали, а главный бухгалтер извинился за несдержанность. Ничего ─ ничего, психолог привыкает ко всему, ─ успокоила я, понимая, что не решила поставленную задачу, не хватило профессионализма.
Вскоре на адрес нашей фирмы пришло приглашение в Ленинград на двухнедельный тренинг немецкого профессора ─ специалиста по групповому принятию решений; начало занятий пятого августа в девять утра.
Поезд из Свердловска прибыл на Ленинградский вокзал с опозданием, и я попала на тренинг через пять часов после начала. В аудитории университета все места были заняты. Пока мне нашли стул, пока все утихли, прошло время. Профессор через переводчика напомнил, что это время недешево оплачено слушателями. Народ меня сразу невзлюбил.
Сытенький профессор в сером костюме, жилет обтягивал округлый животик, выглядел чиновником из пьесы русской классики. В перерывах он доставал щетку и тщательно проводил по волосам. Рядом с ним особенно неаккуратно смотрелся непричесанный, в растянутом свитере и помятых джинсах переводчик в возрасте студента. Студент плохо справлялся со своими обязанностями. Слушатели возмущались, почему перевод намного короче высказывания профессора, и почему после пункта пять идет пункт одиннадцать, а где остальные? Кто-то "успокаивал": такой он, немецкий язык, с ненужными длиннотами.
Обстоятельную речь профессора я неожиданно для себя хорошо понимала и записывала, не слушая переводчика.
Профессор обратился ко мне на немецком:
─ Вы понимаете, о чем я говорю? ─ Я показала на губы, помотала головой. ─ Понимаете, но не говорите. ─ Я закивала. ─ Перевод вас устраивает?
─ Найн, ─ ответила я.
Был объявлен перерыв, в аудитории остались только слушатели. Через некоторое время профессор вернулся с мужчиной в возрасте преподавателя университета. Это был новый переводчик. Записывать стало легче, отношение ко мне изменилось: слушатели улыбались, благодарили. Сожалели, если бы не опоздал мой поезд, не мучились бы полдня из-за студента.
Учиться было интересно, но немного занудно, профессор, как способен только немец, неспешно разжевывал этапы принятия решений на все случаи жизни. На первом этапе постановки задач он завис, предостерегая нас от идеальных целей, так долго топтался, что кто-то из слушателей не выдержал и недовольно проворчал: "Сколько можно, даже идиоты давно не верят в коммунизм".
Немного разнообразили конкретные примеры, ─ мы учились для наглядности переводить их в схемы цветными фломастерами: проблемное поле красное, цели зеленые. По ассоциации со светофором, объяснял профессор: зеленый ─ путь открыт, красный ─ что-то мешает. Этапы движения к достижению целей изображаем синими линиями. Использовались и другие цвета, не было только желтого, любимого детьми и психопатами.
Для тренировки каждому выдали фломастеры и ватман. Я решила подшутить над профессором, цели выписала синим по ассоциации с голубой мечтой. Красный, проблемный, заменила черным. Для наглядности нарисовала картинку: с левой стороны черный с желтыми полосами столб, на переднем плане зеленое поле с красными маками, а над ними синяя птица с широким размахом крыльев. Немец шутку понял и засмеялся: русский менталитет.
Быстро пролетели две недели, и профессор объявил зачет. Более продвинутые будут заниматься еще неделю, чтобы получить рекомендацию продолжать учебу в Германии.
Группа разделилась на тройки: психолог ─ клиент ─ наблюдатель. Пройдя позиции наблюдателя и клиента, я вошла в роль психолога. Моим клиентом был кудрявый мужчина средних лет из Челябинска. Он работал психологом на заводе, не помню, каком, и страдал от того, что ему негде приткнуться. Я сначала не поняла: зачем тогда его взяли на работу? Как зачем? Для битья. Если случались конфликты в коллективе, виноват он, а у него вместо нормального кабинета что-то типа кладовки, заваленной какими-то бумагами, нет шкафа, не хватает стульев. Как собирать народ на тренинг?
─ Кто решает? ─ спросила я.
─ Директор.
─ Так ты к нему сходи.
─ Писал. Но он не обратил внимания. Он меня не замечает.
─ Ты лично с ним поговори. Надо что-то делать, он должен тебя заметить.
─ Не могу, боюсь. Боюсь постучать и войти в его кабинет. Я боюсь директора, ─ тихо ответил он и опустил голову.
─ Страх надо преодолеть. Дождись, когда не будет секретарши, пни дверь и резко войди.
─ Посмотрел бы я на того, кто осмелится.
─ Я бы осмелилась.
─ Я с детства робкий.
─ Тебя в детстве обижали? Наверное, отец был строгим.
Разговор продолжался некоторое время, и вдруг мой клиент заплакал. То ли он переволновался, то ли я слишком напирала, мужчина средних лет рыдал и не мог успокоиться.
Профессор позвал меня. Вид его мне не понравился: лицо красное, глаза злые, руками размахивает, голос нервный, чуть не кричит. Куда что делось: невозмутимый, уверенный в себе немец теперь выглядел как страстный славянин. Возбуждение передалось мне, и я плохо его понимала. Переводчик объяснил, что я недопустимо использовала психоанализ.
Профессор долго распространялся, как я должна была работать с клиентом, как вести его из пункта А в пункт Б и дальше, вперед с песнями к светлому будущему. А я выбрала путь в детство ─ назад в прошлое, чем нанесла психологическую травму слушателю курсов под его руководством. В их цивилизованной стране коллеги перестали бы со мной здороваться, это в лучшем случае. В худшем ─ штраф или суд с возможным лишением свободы.
Диплом мне не выдали, но я получила приглашение остаться еще на неделю.
На следующее утро пришли пять человек, из тех, кого рекомендовали продолжить учебу. Профессор был в хорошем настроении, в ожидании переводчика благодушничал, рассказывал, перейдя на плохой русский, но мы понимали, какие вкусные обеды в ресторане Метрополь, особенно ему нравится севрюга и черная икра.
Ожидание затягивалось, немец все восхищался русской кухней и поглядывал на часы. Наконец явился переводчик, подошел к профессору и тихо заговорил. Немец побледнел, рот перекосился, явно испугался, что-то случилось страшное. Отчужденно посмотрел на нас, думая о своем.
− ─ Сорри, я, найн, революсьён, сорри, шнель, нах хаус, самольёт, дринг айропорт. - Путая иностранные слова с русскими, профессор бежал из аудитории, переводчик с трудом успевал за ним.
На посту вахтера был включен телевизор, показывали "Лебединое озеро". Балет прерывался, появлялся длинный стол, за которым сидели какие-то люди с перекошенными от страха лицами, как у немца, и по очереди повторяли, что страна в опасности, что надо ее спасать.
Двое суток я провела у Ленсовета, ждала от мужа денежный перевод на обратную дорогу. Ночами мерзла, непрерывно двигалась и в ритме шагов про себя повторяла: "Что русскому здорово, то немцу смерть", ─ становилось теплее. И еще, чтобы согреться, таскала кирпичи и коробки с песком, ─ строили баррикады. Все прислушивались, не идут ли танки, информация поступала противоречивая. Мужчины спали на бетонных плитах, подстелив газеты. Молодые люди пели под гитару, а старушки из соседних домов разносили горячий чай с пирожками. Испуганных, кроме немца и людей в телевизоре, не видела.
Потом, когда все завершилось, незнакомые люди подходили на улице, благодарили за смелость (оказывается, меня показывали по телевизору) и советовали пойти куда-то, где выдают медали. Не пошла, во-первых, не герой, во-вторых, не в восторге от Ельцина, не могла забыть, как в Свердловске по его приказу снесли Ипатьевский дом, в котором была расстреляла царская семья. В ночь сноса люди бросались под экскаватор.
А что профессор? Его я не забыла. До сих пор помню: прежде чем добиваться цели, проверь, не идеальная ли она. Не жалей времени, зато потом не истратишься на химеры. Любителей затуманивать мозги рецептами светлого будущего всегда хватает.
Диплома по групповому принятию решений я не получила, но урок запомнила на всю жизнь: не лезть в чужую душу, если не просят, ─ золотое правило не только для психологов.