Снилась музыка, я пыталась что-то сыграть на рояле, нота ля не звучала, а издавала вой сирены. Рояль находился в легковой машине, и мы мчались от преследователей. Нет, не музыка, ритмичная дробь, бег на месте. Филипп уже встал и делает зарядку, случается, когда готовится выйти из дома в поисках работы для Инессы. Дробь прекратилась, начались щелчки дверцей холодильника. Открыл - закрыл, попрыгал, опять открыл, бесполезно, холодильник пустой, не считая вялой морковки. От ее вида тошнит, выбросить жалко, хоть догадалась холодильник отключить, но мы продолжаем в него заглядывать. С утра начинает Филипп, за ним мамуля, изображая легкий поклон, я тоже не выдерживаю, дергаю дверцу и оставляю открытой. Филипп закрывает ─ открывает, мамуля кланяется, потом присоединяюсь я.
Хочется еды в виде вредных для здоровья колбас, жареной картошки и много-много мороженого. Почему мороженое, если я им раньше не увлекалась? "Нехватка кальция", ─ написала Светка. Она из своего Мухосранска оплачивала нам интернет, но на еду денег не посылала. Еще чего, пусть мужик зарабатывает. Правда, с февраля двадцать второго года стала добрее. Даже прислала триста рублей и посоветовала купить лососевые молоки, питательно, недорого, и готовятся просто, под силу даже семейству Соливанов. Фамилия Филиппа Щеглов, но она упорно называет его Соливаном.
"Как готовить? записывай: налить немного воды на сковородку и тушить, на масло у вас все равно нет денег. Не забудь посолить".
Филипп купил молоки по акции. Мамуля пристала к нему со сроком годности. Но он был так голоден, что ее не услышал, уставился в сковородку, наблюдая за процессом.
Пока он созерцал сковородку, я позвонила Светке, может, ей известен срок годности молок и, вообще, рыбы. "Какой срок, ты чё! ─ раскричалась она, ─ сейчас рыба бессрочная, в Норвегии замораживают на сто лет и больше, весь мир ее ест, не слышала, чтобы кто-то травился". Аргумент сразил мамулю, и она уже не опасалась.
Чтобы не мыть посуду, готовую еду не стали раскладывать по тарелкам, а поставили на середину кухонного стола. Филипп разделил на три равных части, съел быстро и продолжал смотреть в сковородку такими голодными глазами, что мы с мамулей поделились своими долями.
Ждем Светку. В последний раз она приезжала осенью до ковида. Дорожную сумку нес Филипп, ноздри его раздувались, принюхивался. Раза два оглаживал бока, что-то хотел нащупать, съестное. Светка вроде не заметила, но сообщила, что в сумке самогон на травах домашнего приготовления.
Как только вошла на кухню, сразу обратила внимание на отключенный холодильник.
─ Не работает? Как же так? А где еду держать?
─ Работает! ─ хором ответили мы.
Она поняла правильно, достала кошелек и отправила Филиппа в магазин. Мамуля закружилась и запела.
─ Как вы живете без еды? И еще живете и не съели друг друга.
─ Мы людоеды, соседей едим. ─ Мать пощелкала искусственными зубами. Светка вздрогнула, я поспешила ее успокоить:
─ Шутка юмора, спектакль ставим, ты же знаешь, сейчас в моде хоррор. Временные трудности, ты же понимаешь, то светлая полоса, то темная, жизнь в искусстве не для слабонервных.
Почему-то Светке, как и матери, я объясняла в цветах и оттенках, так им проще понять.
Она рвется к нам уже давно, с трудом пережидала ковид, жаловалась на холодную зиму, скользкие тротуары, одиночество и на то, что мужчины мутные, женщины, понятно, глупые, после нашего отъезда в городе она одна культурная, а вокруг пусто, и в лесу волки воют. Мы ждали ее летом двадцать второго года, но она не приехала. Летом двадцать третьего тоже побоялась приехать. Но сейчас решилась. Созрела окончательно, когда в их городе были учения, жутко выла сирена, она и раньше боялась воя собак, но это несравнимо хуже, заболели зубы, а ведь у нас еще страшнее, значит, можно привыкнуть. Я подтвердила: ко всему привыкаешь, сирена уже не пугает и почти не раздражает, если не мешает нашим планам, чуть-чуть напрягает, меньше, чем надоедливый писк комара, когда очень хочется спать. Врала, но я хочу ее видеть. "Я приеду обязательно, уже скоро", ─ обещала она.
─ Приедет, без нас ей скучно жить. Света купит нам конфеты. ─ Мамуля надувает щеки.
Действительно, щечки у подружки знатные, личико круглое, луноликая, похожая на свою мать. Я называла ее тетей Клавой, когда-то она подрабатывала у моего деда ─ профессора прислугой. До рождения Светланы занималась легкой атлетикой, ничего лишнего не только в фигуре, но и на худом лице: мелконькие глазки, острый нос, почти безгубый рот. Светке от матери достался маленький, но прожорливый рот, зато глаза большие, серо-зеленые, изменчивые: на солнце желтые, в тени загадочно мерцают. Неяркая, невыразительная внешность, и такие глаза, завораживали не только меня, Филипп сравнивал их с драгоценными камнями, правда, добавлял, дуре достались. Он считал ее скучной. Но кроме нее нам так щедро никто не помогает.
Что-то подсказывает, что она приедет очень скоро.
Пытаюсь встать, но не могу, недосып хуже голода, закрываю глаза и на серебристых обоях вижу игру света и теней, отражающихся от медных труб и лакированных скрипок с черным роялем в центре. Но рояля в моей комнате нет, есть в гостиной, Филиппу не нравится. Почему ему не нравится? Почему он хочет избавиться от инструмента? Ах, да, рояль мы давно продали.
Из кухни донесся голос соседки, видимо, я задремала, потому что не услышала, когда она пришла. Филипп что-то ей отвечает.
Сегодня воскресенье, соседка принесла пирожные. Ее замужняя дочь снимает квартиру, по воскресеньям с мужем и двумя детьми посещает храм недалеко от нас и потом до вечера толкутся у матери, ─ семейство спасается от хозяйки съемной квартиры. Хозяйка приходит по выходным дням с проверкой, всё ли на месте.
Для полного отдыха дочь отправляет свою мать к нам, дипломатично нагружая сладостями. Придется терпеть гостью до вечера, пока она не заскучает. Но это не скоро: внуки шумные, капризные, родители им все позволяют. Зять не уважает тещу, а дочь упрекает мать из-за смерти отца, если бы не ее характер, он бы еще жил.
─ Тёть Зин, ну, же, распаковывай свою коробку, угощай, ─ слышу я нетерпеливый голос Филиппа.
─ Я Зинаида Прокопьевна, запомни.
─ Спешу, поэтому краток. Марлен, вставай, ─ позвал он меня, ─ а то я все съем.
─ Вообще-то я Нэссе принесла, не вам. Почему ты скрываешь, в каких фильмах она снималась?
Соседка подозревает постельные сцены, сама решила или надоумил зять. Что-то не верится, быть такого не может, Инесса ─ актриса, значит, в кино снималась.
Филипп успел заварить чай, глотает пирожное, не жуя. Вид сонный, зарядка не помогла, сочувствую, ночью слышала, как он разговаривал с Инессой.
─ Спешишь? Есть надежда?
─ Да, уверен, а ты подумай и поймешь, что грех не пользоваться твоей родословной, она должна нас кормить.
─ Раньше говорили: кто не работает, тот не ест. Что-то изменилось, и я устарела?
Соседка подсовывает мне пирожное, мое любимое песочное с кофейной прослойкой. Филипп берет такое же, жует и поучает:
─ Вот и работай, уникальный набор портретов: с одной стороны, дед Ярик ─ враг народа, был, реабилитирован, но ведь был. С другой, дед Игнат ─ профессор, специальность: научный коммунизм. Устарел, но временно, прогресса нет, а есть движение по кругу, еще вернется то романтически-героическое время.
Ему бы на публике выступать, такие выразительные жесты. Жаль, до соседки не доходит, некому аплодировать. Засиделся без работы, столько времени, и ни одного спектакля. В этом городе своих гениев хватает. Но он верит, что театр будет.
─ Я понимаю, мы с тобой не такие, мы романтики: голодно и холодно, но это пустяки, если кипит разум. Слышал такое? Кипит наш разум возмущенный! Однако чувствую, что он весь выкипел, превратился в пар, улетучился.
─ Не надо так, Марлен, я всегда верил и продолжаю верить в твой светлый ум! Почти как у Ярика. Есть еще чистый ум, слышала? Мозги должны быть пустыми, чтобы лучше отзеркаливать. Это классика, детка, зря ты открестилась от Ленина.
На него благотворно подействовало сладкое, на меня тоже, и я в долгу не осталась:
─ Чистый ум ─ кактус. ─ Его нижняя губа свесилась, брови взметнулись до небес, уверенный мужчина сдулся. ─ Чему ты удивляешься? Кактусы любят педанты, не надо часто поливать, выстроил в ряд и наслаждайся в перерывах между размышлениями. Каждому свое растение. Мамуля любит белые лилии.
Голос матери из гостиной:
─ Кто вспомнил о белых лилиях?
─ Так к слову, Марлен считает, что интеллект можно измерить с помощью ботаники.
─ Интеллект? Ну что ты, дорогой, цветы ─ это о чувствах.
─ Я тоже так, считаю, а Марлен сравнила меня с кактусом.
─ Назвал бы прямо: истеричка.
─ Не обижайся, девочка, Филипп хороший, со мной о чувствах, с тобой умные разговоры, как тебе нравится, ведь не зря училась.
Мать вышла в прихожую, вся такая белая и на редкость спокойная, Филипп топтался у двери.
─ Не помните, лилии уже цветут или им еще рано? У нас давно пустует хрустальная ваза.
─ На продажу цветут круглогодично. Как ты, Инесса, цветешь, невзирая на возраст, ─ бодро ответил Филипп, держась за ручку двери.
─ Так купите!
─ Купилка засохла.
Филиппа не стало.
─ Где Светлана? Она обещала приехать.
─ Нэсси, милочка, иди ко мне, я тебя пироженками угощу, ─ позвала из кухни соседка.
Конечно, знаю, чего хочет от меня Филипп, но скрывает. Пьеса о великой актрисе ─ ширма, ему нужен дед Ярик, переживший сына. Единственный умный человек, с кем когда-то встречался Филипп, больше не было ни одного, за что огромная благодарность судьбе и мне в том числе. Единственный!
Я вижу сцену, как Филипп восхищается Яриком, а тот смеется. Искренне смеется без тени смущения. Падким на лесть он не был. Но много смеялся, говорил, что мы его веселим, такие смешные, еще смешнее то, что этого не понимаем. В нем было что-то от Мефистофеля, и не только внешность: высокий рост, хищный профиль, лоб мыслителя, но и смех. Злым или раздраженным я его никогда не видела.
В девяностые отец попытался вывести Ярика в люди, собирались тусовки, приглашались жертвы сталинизма и бывшие диссиденты. Ярик ходил, но молчал, слушал речи и усмехался, если была возможность, налегал на алкоголь хорошего качества. От кофе отказывался, его готовить не умеют.
Тогда отец решил написать пьесу. Ярик хмыкал, когда сын читал ему про главного героя, старика в инвалидном кресле. Что делать, актер, который должен играть мудрого старца, коротконогий. Народный театр ни от кого не отказывается, был бы голос.
Героя ─ старика звали Наумом, почему не Сократом? Или Платоном, современное имя. Жена Наума списана с Инессы, то есть ей играть себя. Пьесы не получилось, образ отца сыну не дался. А в две тысячи втором году сына не стало. Ярик пережил его на семь лет.
Филипп будто забыл, что мой отец пропал, ушел и не вернулся, непреходящая боль. Тяжело, очень, терять родителей, умерших, погибших, ─ моему отцу было сорок восемь лет, когда я видела его в последний раз. Он ушел после драки с Филиппом. Не решаюсь спросить Филиппа, помнит ли он об этом.