- Да Дима. Эта женщина на картине - моя мать, твоя прабабка и прапрабабка твоей дочери. И поверь, я имею неопровержимые доказательства тому, что говорю.
- Странное чувство - видеть одно, а верить другому... - его мысли путались. - Как возможно такое внешнее сходство через несколько поколений?
Он нервно смотрел то на бабулю, то на картину, пытаясь найти нечто подтверждающее её слова. Читая мысли внука, Маша сказала.
- Переверни картину.
На её обратной стороне, в правом нижнем углу, Волжанов увидел автограф художника в виде неразборчивой подписи, а также без труда читающуюся надпись - ПЕТЕРБУРГ 1898 год.
- А вот и доказательство, причём неоспоримое. А серьги? Это же те самые...- подумал он, от удивления, чуть не сев мимо стула.
- Ты правильно заметил - это они. И это ещё одно доказательство правдивости моих слов. Любой хороший ювелир подтвердит, что это работа мастера конца девятнадцатого века, а также то, что они уникальны и существуют в единственном экземпляре. Их стоимость необычайно велика.
В его голове возникло масса вопросов, ответ на которые он хотел получить как можно скорее. Это было не простое любопытство. Чувство существования какой-то тайны и мысль о том, что её разгадка может оказаться ключом к решению его собственной проблемы не давала ему покоя и он закидал Машу вопросами.
- Но откуда взялась эта картина, да ещё в таком великолепном состоянии? И почему ты её нам не показывала? Ты же говорила, что не помнишь своей матери, так как она скончалась вскоре после твоего рождения. И зачем надо было скрывать что эти серьги её? Откуда вдруг взялись такие подробности? Что за тайны?
- Ты абсолютно прав. До сегодняшнего дня это было тайной, которую я вынужденно скрывала, в течении шестидесяти шести лет. А картина в хорошем состоянии потому, что хранилась надлежащим образом, - спокойно ответила Маша, не торопливо усаживаясь на большой кожаный диван. Грустная загадочная улыбка, появившаяся на её лице, говорила о том, что ей есть о чём рассказать, и она готова сделать это прямо сейчас, чем наконец-то избавит себя от груза, тяготившего её всю жизнь. Ошеломлённый таким признанием, Волжанов не смог удержаться от новых вопросов. Но понимая, что бабуле сейчас предстоит многое не только рассказать, но и пережить, он заговорил сочувственно нежно.
- Бабуля, милая! Но почему это надо было скрывать от семьи столько лет? Полагаю, на это у тебя была очень серьёзная причина?
- Причина проста до банальности - время такое было, вернее такой была власть. Её идеология заставляла людей отречься от родителей и забыть предков если они не были выходцами из рабоче-крестьянского класса. Внушить людям страх и заставить любить только их - власть имущих, дарующих свободу покорным. Это было их задачей на протяжении многих десятилетий. Но теперь, слава Богу их власть заканчивается. И попомни моё слово - если удастся всплыть настоящей правде, то многим в неё будет очень трудно поверить... Сколько судеб исковеркано и загублено... Трудно даже представить каков на самом деле масштаб этой трагедии, а это действительно трагедия. Революции, войны, всё это претит человеческой сущности. Человек создан для счастья и любви. Порой люди вынуждены приспосабливаться к обстоятельствам, которые им преподносит жизнь в виде правил. Отказываясь жить по этим правилам, ты обрекаешь себя и своих близких на гибель. Встаёт выбор - правда или жизнь? Моя тайна касалась только меня. Скрывая правду о своём происхождении и факты в виде этой картины и серёг, я спасала себя и свою семью от неминуемой гибели. Это была по истине - ложь во благо!
- Ты говоришь загадками. Обычно своё происхождение скрывали выходцы из высших сословий, существующих до прихода этой самой власти. Так причём здесь ты?
- В том то и дело мой дорогой внук, что мой отец, мой настоящий отец - Александр Васильевич Дементьев, потомственный дворянин, граф, владелец крупного петербургского банка, и очень богатый человек. А эти самые серьги были изготовлены по его заказу и подарены им своей любовнице - Екатерине Востряковой, ставшей позже его женой и моей матерью.
Мой муж, будучи талантливым инженером, а сын, выдающимся военным хирургом, большую часть своей жизни, находились на руководящих должностях. И если бы кто узнал о их прямом родстве с потомственной дворянкой, то они не смогли бы достичь в жизни тех результатов, которых добились благодаря своему таланту и трудолюбию.
У Волжанова от напряжения заболела голова. Облокотившись о стол и массируя виски, он снова заговорил после небольшой паузы.
- Бесспорно, при той власти это был приговор. И всё же, почему именно сегодня ты решила всё рассказать?
- Почему? Потому, что всему своё время. Потому, что все эти долгие годы я жила мечтой и надеждой о дне, когда станет возможным рассказать то, что была вынуждена скрывать. Я смотрю телевизор, читаю газеты и у меня нет ни капли сомнения, что той власти, которая вынуждала меня молчать, совсем скоро не станет. Да и я не девочка, 86 уже. А главное, что сегодня приехал ты, со своей проблемой и не рассказав тебе правды о предках, вряд ли будет возможно установить причину перевоплощения нашей Кати из хорошей девочки в плохую.
Зная причину, мы сможем понять, как ей помочь.
- Думаешь это возможно? - с надеждой спросил Волжанов, и взяв со стола картину, сел на диван около Маши.
- Думаю, что да. Посмотри, это удивительно, но моя мать и её праправнучка похожи как сёстры близнецы. Слушая тебя, я поняла, что, Катя унаследовала от моей матери не только красоту, чего я и боялась...
- Так вот почему ты так странно смотрела на Катю, ты сравнивала её со своей матерью?
- Да, особенно последние два года, когда она начала взрослеть, когда её внешняя схожесть с прапрабабкой, с каждым днём становилась всё больше и больше. Однако, Катя по-прежнему оставалась всё той же милой девочкой. Но моя мать тоже не родилась проституткой! Она ей стала потом. И что очень важно, её не принуждали этим заниматься, это был её выбор. Честно говоря, я и думать забыла, кем слыла моя мать, но, когда узнала, что у тебя с Танюшей родилась девочка и вы назвали её Катей, у меня ёкнуло сердце. Не к добру, подумала я тогда, и как показало время, моё опасение не напрасно.
Держа картину на коленях, всматриваясь в лицо прабабки, Волжанов думал о причине, по которой эта красивая женщина, знатная и богатая могла стать проституткой. После чего он поделился этой мыслью с Машей.
- Нет Дима, не так. Она достигла высокого положения и богатства благодаря своей красоте, которую умела очень дорого продавать.
- Ты думаешь, это грозит и нашей Кате? Может она уже, спит с мужчинами? -испуганно спросил Волжанов.
- Не исключено.
- Это невозможно? - вскричал он.
- Возможно мой друг, ещё как возможно.
Маша так убедительно сказала эту фразу, что Волжанов подумал.
- А вдруг она права? - и тут же с укором выпалил, - Но почему ты нас не предупредила?
- Почему? И как ты себе представляешь эту картину? Я подхожу к вам и говорю, мол ребята, ваша дочь будет проституткой, когда вырастит потому, что она похожа на прапрабабку. Бред! Я и сейчас не хочу этого утверждать. Из рассказанного тобой, я сделала вывод, что это возможно, поскольку обозначилась некая предрасположенность. Но! Внешнее сходство ещё ни о чём не говорит. Даже реальные близнецы обладают разными характерами и разными судьбами. Пока ответ у меня только один - это наследственность! Это она сыграла с твоей дочерью злую шутку. Ну и, конечно, что-то такое, что её к этому подтолкнуло. Как и мою мать.
- Наследственность?
- Да, она самая. Ты же врач и знаешь, что по наследству передаётся не только цвет глаз, цвет волос, рост и прочее... Порой люди страдают серьёзными заболеваниями только потому, что унаследовали их от предков. А еще наследуют скверный характер и дурные привычки. Кто-то грызёт ногти, как все в его роду, а кого-то от бутылки не оттащить. Вот ответь мне дорогой внук на такой вопрос. Почему при встрече с женщиной, ты целуешь ей руку? Почему встаёшь, когда женщина входит, а открывая дверь пропускаешь вперёд себя? Называешь на 'ВЫ' всех, даже подчинённых. У тебя не просто Наташа, а Натали. Не Аня, а Анна. И мама у тебя - матушка. В твоём лексиконе нет слова женщина или гражданка, у тебя все леди или барышни. Ты не сквернословишь, как большинство мужчин, не ругаешься. Конечно, ты рос и воспитывался в интеллигентной семье, но при этом именно такому поведению тебя не обучали. Откуда в тебе это?
Волжанов заулыбался и даже немного покраснел.
- Не знаю, я не задумывался над этим. Мне просто нравится так себя вести и по-другому я не могу. Слова женщина, гражданка и товарищ всегда мне претили и резали слух. Люди воспринимают манеру моего общения просто за приятную шутку, я это вижу и чувствую.
- А я отвечу по-другому. Советские граждане так не общаются, такое общение было отменено в 1917-ом году, как пережиток прошлого. Эта культура в тебе от предков, в среде которых было принято общаться только таким образом, и ты с собой ничего поделать не можешь. Это друг мой, не иначе как всё та же наследственность, но хорошая и приятная. И вот о чём я сейчас подумала. Как бы было здорово, если бы люди наследовали от своих предков всё только самое хорошее. И ещё, очень важное. Я прожила долгую жизнь, она не была лёгкой, но была счастливой. Но только сейчас, разговаривая с тобой я поняла, что моё счастье ещё и в том, что мне никогда не было стыдно за членов семьи, а им не было стыдно за меня. И если меня спросят, какая награда дороже всего для родителей, то я отвечу однозначно: не испытать за детей чувства стыда! А тебя, как я вижу, кроме беспокойства и стыда, не покидает чувство вины, не правда ли?
- Наверное... Но в чём она - моя вина, я, честно говоря, не знаю.
- Так вот, хочу тебя успокоить. Ни тебе, не твоей жене, винить себя не в чем. Вы воспитали прекрасную дочь чему многие свидетели. А то, что вступив во взрослую жизнь она выбрала такую дорогу, так это её личный выбор, и вы здесь абсолютно не при чём.
- Да бог с ними, и со стыдом, и с виной! Как помочь нашей девочке? Вот что меня сейчас волнует больше всего.
- Как? Прежде всего, осторожно, не навязчиво, без угроз и ультиматумов, высказать ей своё мнение, и предупредить о последствиях, после чего оставить в покое. Считай, что твоя дочь больна. Её плохая наследственность - это болезнь, вследствие которой она потеряла нормальные жизненные ориентиры и пошла по ложному пути. И пока болезнь не перешла в хроническую стадию, Кате нужно дать понять, что её дальнейшая судьба будет зависеть от её желания или не желания выздороветь. Будим надеяться, что со временем, она убедиться в ошибочности своего выбора.
- Хорошо, а если, не осознавая ошибки она будет следовать своим нынешним путём, то, что с ней может произойти?
- Опять-таки, утверждать не могу, но предположительно с ней может произойти тоже самое, что и с моей матерью.
- А именно? - очень настороженно спросил Дима.
- Обладая необыкновенной красотой и пользуясь повальным успехом у мужчин, она будет иметь от них всё что пожелает, устраивая таким образом свою жизнь.
- Ужас какой! Боже упаси! Послушай, бабуля, ты можешь мне рассказать всё, что тебе известно о твоей матери?
- Ты читаешь мои мысли, внук. Прежде чем дать совет, я должна, я просто обязана наконец то рассказать всё то, что скрывала много лет. Иначе не понять, откуда чего взялось.
Всё это время старинные напольные часы, стоящие в углу комнаты, громким боем отсчитывали время их разговора. Но только пробив одиннадцать раз, обратили на себя внимание хозяйки.
- Ну хорошо. А спать не хочешь? Посмотри на часы.
- Я не засну пока не узнаю твоей тайны и не услышу от тебя совета. Ты сама то как себя чувствуешь, не устала? - внимательно посмотрев на Машу спросил Волжанов.
- Нет дорогой, я нисколько не устала, даже наоборот, чувствую прилив сил. Спросишь почему? Лет мне много, жалко время тратить на сон. Я пережила мужа и даже сына, чего врагу не пожелаю, - её голос задрожал от боли невосполнимой утраты, но совладав с собой она продолжила.
- Из друзей тоже никого не осталось на этом свете - а я живу. Значит не всё еще сделала. И не будет мне покоя ни здесь, ни там, если я не смогу тебе помочь.
После этой фразы, прозвучавшей очень убедительно, у Волжанова не осталось и капли сомнения в том, что его проблема будет решена.
-Только давай попьём чайку, правда самовар давно уж остыл. Ну ничего, поставим чайник. Как думаешь?
- С пребольшим удовольствием! - по-доброму широко улыбаясь ответил внук.
-------------------------------
Разлив чай по чашкам, Волжанов был готов слушать Машу, но она молчала. Лишь изредка поглядывая друг на друга, они пили чай в полной тишине. Чувствуя волнение бабули, он не посмел её торопить. Наконец, отодвинув от себя чашку, Маша сказала.
- Заморили червячка, теперь продолжим. Закутавшись в свою любимую шаль, она пересела в кресло у камина и глядя на огонь начала свой рассказ.
- Я говорила вам, что родилась, когда отец, якобы как политический находился в ссылке и что через два месяца после моего рождения мама умерла. Поэтому меня поместили в приют, где как круглая сирота я воспитывалась до шестнадцати лет. Так?
- Да, так.
- Так - да не так. Я помню себя лет с пяти, с того момента, когда начала понимать и осознавать окружающий меня мир. Родилась я в Петербурге, а воспитывалась в женском приюте для сирот из благородных сословий, куда была определена в двухлетнем возрасте. В приюте проживало около ста девочек, разделённых на группы и классы в зависимости от возраста. Не все из нас были круглыми сиротами, у некоторых были родственники, но дальние. Эти тёти и дяди приезжали к девочкам по праздникам, а иногда даже забирали их домой на каникулы. Мне было неведомо, что такое семья и родители, поэтому я не понимала девочек, плачущих по ночам в подушку и зовущих маму и папу. Тогда приют был для меня семьёй и домом. Единственно, что тревожило меня - это сон, один и тот же, не понятный, не объяснимый. Он приходил ко мне довольно часто на протяжении многих лет. Большой огонь. Около него, прямо на полу я сижу на коленях у какого-то мужчины, меня обнимают его большие нежные руки. Мне тепло и уютно. Я засыпаю под его приятный голос, рассказывающий добрую сказку. Сон во сне. Зная, что он повторится ещё и ещё, я каждый раз пыталась рассмотреть лицо этого человека, но мне это не удавалось. Может быть поэтому, спустя много лет, я попросила мужа, твоего деда, сделать в доме большой огонь, вот этот самый камин. И каждый раз глядя на огонь мне вспоминается тот сон и всё что с ним было связано... Но об этом чуть позже. А тогда в приюте я совсем не ощущала, что чем-то обделена, так как свою любовь и заботу нам дарили воспитатели, преподаватели и нянечки, по сути являясь чужими нам людьми. Они обучали нас всему, что должна уметь в жизни девушка, женщина, мать и жена. Воспитывались мы в строгости, от нас требовали безукоризненной дисциплины и послушания, как в любой порядочной семье. В школьную пору мы изучали закон Божий, несколько языков, литературу, историю, географию, домоводство, а также обучались законам этикета, игре на фортепиано, танцам и пению. Я обожала учиться, мне нравилось всё и всё легко давалось. Но больше всего я любила воскресенье и праздники, потому что именно по этим дням нас водили в церковь. Нарядная публика, одухотворённые лица, песнопение, иконы с ликами святых и запах ладана вызывали во мне чувство умиротворения и любви ко всем. Это был праздник души и казалось мне тогда, что жизнь легка и прекрасна. Я знала, что моё обучение и пребывание в приюте оплачено до дня моего совершеннолетия, то есть до дня выпуска. Кем и каким образом это было сделано меня не интересовало. После окончания я так же имела право воспользоваться не малой суммой денег, положенной на моё имя в банке. Меня ждала обеспеченная жизнь и хорошее место, если я вдруг захочу работать. Ну а затем счастливый брак, любовь, семья и дети. Так оно и должно было быть, если бы однажды ночью мы не проснулись от стрельбы и оглушительных взрывов - это была осень 1917-го года. Перепуганные, повскакав с кроватей мы подбежали к окну. Ничего интересного нам увидеть не удалось, кроме того, что по парку с фонарями в руках бегала наша охрана. Через несколько минут прибежала дежурная няня и приказала всем лечь на свои места. Утро следующего дня показалось нам не совсем обычным. Мы не увидели привычных нам улыбок на лицах преподавателей и обслуживающего персонала. Перешептываясь друг с другом, они все были как-то напряжены и выглядели растерянно. Была отменена наша обычная дневная прогулка по парку, а вечером в главном корпусе появились люди с винтовками в руках и с дурацким красными ленточками на шапках. Кто-то из девочек сказал, что это военные. Но я не поверила, потому что в моём представлении военные выглядели совсем иначе. Офицеры царской армии - эти галантные стройные мужчины в серых идеально сидящих по фигуре мундирах, с кобурой на поясе и с шашкой на боку, всегда вызывали у меня чувство восторга! А эти, грязные, не бритые, одетые не понятно, во что, ко всему прочему не умеющие нормально разговаривать. Один из них так грубо ответил нашей классной даме, что у той пенсне упало с переносицы.
- Может это и бандиты? Но что им здесь нужно? - спрашивали мы, но вместо внятных ответов всё чаще и чаще слышали не понятно, что обозначающее слово - РЕВОЛЮЦИЯ.
Не прошло и месяца, как нам стало ясно, что 'революция' - это плохо! Один за другим стали исчезать наши преподаватели. Некоторые, торопясь уходили сами. Обнимая на прощание, они крестили нас шепча сквозь слёзы.
- Бедные девочки, бедные девочки, что с вами станется? Храни вас Господь! Других, против их воли забирали всё те же страшные новые военные люди. Постепенно преподавателей заменили полуграмотные тётки, умеющие только орать и приказывать. Нам почему-то перестали выдавать чистые платья с накрахмаленными передниками и предметы личной гигиены. Из кухни пропало столовое серебро и красивая посуда. Исчезли ковры и картины. По вечерам перестали зажигать в комнатах камины и свечи, от чего стало темно и холодно. Но больше всего я была огорчена тому, что нас перестали водить в церковь и вообще выпускать на улицу. Многих девочек забрали их дальние родственники, а к нам в приют привезли целый грузовик беспризорников, не только девочек, но и мальчиков. До этого дня я никогда не видела таких озлобленных человечков. Не обладая элементарной культурой общения, не умея даже сидеть за столом подобающим образом, они только и делали, что сквернословили и каждый раз при встрече пытались нас толкнуть или ударить, обзывая 'дворянскими выродками'. А по ночам, в полной темноте они шарили по дому в надежде что-нибудь украсть. Мы очень боялись этих детей и были вынуждены держаться обособленно. С каждым днём их становилось всё больше и больше. В конце концов их количество увеличилось на столько, что стало не хватать еды. Полуголодные и замёрзшие мы ложились спать, моля Бога вернуть нам прежнюю жизнь, но этого не происходило, и я всё чаще стала плакать по ночам, жалея, что у меня нет родных, которые могли бы забрать меня из этого ада.
А потом наступила зима. Но в этот раз, она не сулила нам ничего из того, что приносила с собой раньше. Стоя у холодного окна, мы по долгу наблюдали за кружащимися в воздухе снежинками, вспоминая о тех прежних годах, когда зима дарила нам безудержное веселье, забавы, наряженную ёлку с подарками и праздник Рождества Христова. Нас, прежних воспитанниц приюта на тот момент осталось не более пятнадцати, и мы решили устроить себе праздник. Выпросив у дворника Егорыча свечку и иконку Христа Спасителя, в Рождественскую полночь мы собрались в маленькой кладовке. Стоя на коленях вокруг ящика, на который поставили икону и свечу, каждая из нас молилась о своём. Я молила Бога об одном, что б в моей жизни появился человек, который бы забрал меня от сюда.
Глядя на бабулю, Волжанову казалось, что он не только слышит, но и видит в её глазах то, что происходило с ней много лет тому назад. Он не перебивал, не задавал вопросов, тем самым давая ей возможность спокойно выговориться. И не отрывая глаз от искрящегося огня в камине, Маша продолжала рассказывать.
- Новый 1918-ый год не принёс желаемых изменений. Не возвращался прежний, привычный нам устой жизни, и тот, кто бы мог забрать меня от сюда не появлялся. Приют переименовали в детский дом имени кого-то... Привычные занятия были отменены. Нас ничему не обучали, нас заставляли жить по-новому, грубо приказывая подчиняться. Забыты были культура и уважение, появился только страх, ужасающий страх за свою жизнь. Уму было не постижимо понять всё происходившее. Мы не жили, мы выживали. Но Господь не оставил меня, он услышал мою мольбу и случилось чудо, когда поздним февральским вечером уже следующего 1919-го года, ко мне подошла заведующая и приказав одеться, велела идти за ней. Мы спустились на первый этаж, и я увидела мужчину, стоявшего около входной двери. Высокий, худой, в длинном чёрном пальто с поднятым воротником и в несуразной меховой шапке, из-под которой было видно лишь поседевшую бороду. Он подошёл и встав передо мной на колени обнял. Затем, с глазами полными слёз мужчина спросил.
- Ведь ты Маша, Маша Дементьева?
- Да, я Мария Дементьева. А вы простите кто? - спросила я. Честно говоря, в тот момент мне было всё равно что ответит этот мужчина. Я была готова вцепиться в него и умолять, чтобы он забрал меня отсюда. Продолжая стоять на коленях, глядя мне в глаза, он дрожащим голосом ответил.