Произведение, переведенное здесь как "Марсианский эпос", "Марсианская опера", первоначально было опубликовано в Амьене в двух томах, как "Сиельские титаны" и "Агони земли", в 1921 и 1922 годах Эдгаром Мальфером. Опубликованные версии были работой Тео Варле, автора, уже хорошо известного своими стихами, литературной критикой и переводами с английского, который ранее публиковал короткометражную художественную литературу, но сейчас совершает свой первый экскурс в роман. Однако работы появились в результате совместной работы с именем Варле на втором месте, потому что они были основаны на двух ранее написанных рукописях Октава Жонкеля: “Дернье титанов” и “Финал мира”.
О Жонкеле мало что известно, хотя статья за подписью “Альфу”, приложенная к переизданию Эпоса "Чемодан" 1996 года, воспроизводит красочное описание его, сделанное Жаном Гарелем в Бюллетене общества Жюля Верна за 1983 год, в котором он представлен как хорошо известный “персонаж” в Амьене. Гарел описывает Джонкеля как “представителя богемы”, высокого и сильного, но в то же время похожего на ребенка, который странно одевался и зарабатывал на жизнь случайными заработками, особенно разносчиком сэндвичей. Однако он, по-видимому, был знающим человеком и ненасытным читателем; он был очень высокого мнения о Жюле Верне, который когда-то был самым известным гражданином Амьена. Действительно, он вполне мог переехать в Амьен в честь Верна, будучи пикардийцем по происхождению. Он, кажется, был восторженным любителем всего жанра, основанного Верном, который позже будет назван “научной фантастикой”; его богемное увлечение распространилось на написание многочисленных романов, большинство, если не все, в смелой научно-фантастической манере, для которых он много лет тщетно искал издателя.
Когда Эдгар Мальфер впервые открыл магазин в Амьене в 1920 году, Жонкель передал ему на рассмотрение все свои рукописи, числом около 15. Мальфер объявил их неопубликованными, но небезынтересными; он вызвался поискать кого-нибудь, кто мог бы придать им форму. Затем Мальфер передал одну из рукописей Тео Варле, с которым он ранее работал над другими проектами, и чей сборник рассказов La Bella Venere [так называется лодка] (1920) был одной из первых книг, которые он выпустил после переезда в Амьен. Варле в то время проживал в небольшом городке Кассис на южном побережье, но ежегодно проводил летние каникулы в деревне Сен-Валери, в устье Соммы, недалеко от Амьена; вероятно, именно там он начал работу над совместным проектом.
Неясно, знал ли Джонкель Варлета, но они оба родились в одном регионе и, возможно, были старыми знакомыми. Находящиеся в Лондонской библиотеке экземпляры "Титанов Сиэля" и "Агони земли" принадлежат писателю Эдмунду Госсе, и обе надписи подписаны “Октав Жонкель и Тео Варле”, но вся подпись сделана одной и той же рукой, которая, должно быть, принадлежит Варле. (Первая надпись гласит: “Hommage à Monsieur Edmund Gosse, на память о плюме, се живой стороне Уэллса” [Дань уважения Эдмунду Госсе, в память о покойном La Plume, эта книга по мотивам Уэллса]. La Plume был недолговечным периодическим изданием, которым руководил муж Колетт “Вилли”, в которое внесли свой вклад как Варле, так и Госсе. В Лондонской библиотеке, как ни странно, есть издание La Plume, которое, предположительно, также было подарено Госсе.)
Договоренность между Мальфером, Жонкелем и Варле длилась достаточно долго, чтобы первый опубликовал обе части Марсианского эпоса, а Варле завершил адаптацию третьей рукописи Жонкеля, “La terre océane” [Мир, покрытый океаном], но в этот момент она сорвалась. Alfu предполагает, что причиной сбоя стало то, что Варле провел летние каникулы 1922 года в Сен-Валери, работая над текстом с другим автором, Андре Бланденом, предпочитая переделывать текст Жонкеля, и что Жонкель сильно обиделся, но я не знаю, какие доказательства подтверждают такую интерпретацию событий. Однако официально зафиксировано — тщательно и подробно изложено Alfu — что Жонкель возбудил судебный процесс против Мальфера на том основании, что Мальфер заключил с ним устное соглашение о выплате ему роялти в размере пяти процентов (половины общепринятой суммы) от проданных экземпляров книг, которое издатель не выполнил. Жонкель заявил, что это разрушило его “литературную карьеру”, и потребовал возмещения ущерба в размере 30 000 франков, а также гонораров, которые ему якобы причитались.
Мальфер, который защитил авторские права на два опубликованных тома от своего имени, предположительно заплатив Варле фиксированную плату за доработку, защищал дело на том основании, что то, что Тео Варле сделал с предоставленными Жонкелем рукописями, заключалось в написании совершенно новых текстов, перерабатывающих фундаментальные идеи, при этом практически не сохранив фактический текст Жонкеля — так что, по сути, Варле, а не Жонкель, был фактическим автором двух опубликованных книг.
Возможно, неудивительно, что, учитывая относительный социальный статус двух мужчин, суд встал на сторону Малфера. Жонкель проиграл дело, и именно ему было приказано возместить Мальферу ущерб в скромной, но, несомненно, глубоко оскорбительной сумме в 500 франков. Мальферу, однако, запретили публиковать третий том, уже завершенный Варле, или приступать к четвертому, “La guerre des microbes” [Война микробов], рукопись которого также была передана Варле. Эти, как и все другие рукописи Жонкеля, были возвращены их автору, и больше ни о одной из них ничего не было слышно. Что стало с ними — и, если уж на то пошло, с Жонкелем — остается неизвестным. Эту потерю следует рассматривать как прискорбную; каким бы неумелым писателем ни был Жонкель, он, безусловно, обладал воображением, которое несколько опережало его время.
Как типичный поклонник научной фантастики, задолго до того, как что-либо подобное появилось, Жонкель, по-видимому, страстно и, возможно, обоснованно, верил, что суть такой фантастики заключается в идеях, которые она раскрывает, и что вопросы метода повествования и литературного стиля являются второстепенными вопросами, не имеющими большого значения. Он, по-видимому, сошел в могилу, полагая, что его жестоко ограбили и что именно его идеи, а не литературный лоск Варлета, сделали Марсианский эпос интересным.1 У современных читателей, конечно, нет возможности оценить относительный вклад двух авторов, но представляется вероятным, учитывая, что рассказчик, Леон Рудо, столь очевидно заменяет Варле, что последний был представлен Варле вместе со своим “любовным интересом”, чтобы сделать текст, который, возможно, начинался как явно дистанцированная воображаемая история, гораздо более интимным и более читаемым. Второй том, в большую часть действия которого Рудо вторгается очень неловко, хотя это не мешает его упорному самовлюбленному повествованию, читается так, как будто вторжение могло быть смелой импровизацией.
Alfu отмечает, что Мальфер заявил в суде, что Варле полностью изменил сюжеты и последовательность событий обоих опубликованных томов, особо отметив, что Варле взял только “единственную забавную сцену” из “Ла фин де монд” при составлении "Истории Земли". Помимо рассказчика, Варлет, вероятно, внес свой вклад в антисоветскую риторику и, безусловно, добавил некоторые декорации, включая свой родной город Кассис, с которым Жонкель вряд ли был знаком. Однако в тексте портманто есть несколько важных элементов, с которыми Жонкель и Варле, должно быть, были одинаково знакомы и которыми оба, должно быть, проявляли живой интерес, включая его восторженное увлечение астрономической наукой, его экстраполяцию и теоретизирование модели современного технологического развития, его сложную связь с предшествующей научной романтикой и его сложное отношение к войне. В этом отношении книги, несомненно, представляют собой настоящее сотрудничество, отражающее подлинную и продуктивную встречу умов.
Учитывая, что Жонкель передал Мальферу около 15 рукописей в 1920 году, мы не можем быть полностью уверены, когда были написаны “Дернье титанов” и “ Конец света”. Возможно, что они были написаны ближе к дате вдохновившего их текста — "Войне миров" Герберта Уэллса (1898), — чем к дате их окончательной публикации, но это кажется маловероятным. Однако, как бы тщательно ни обдирали повествовательную плоть до костей, две истории, рассказанные в романе портманто, кажутся очень очевидными и довольно болезненными, основанными на недавнем опыте Великой войны 1914-18 годов, которая еще не получила названия Первой мировой. Действительно, в некотором смысле воображаемую историю этих двух томов можно рассматривать как повторяющееся эхо той войны, в котором предпринята попытка недвусмысленно драматизировать часто цитируемое в наши дни изречение о том, что “те, кто не извлекает уроков из истории, обречены повторять ее, сначала как трагедию, а затем как фарс”.
Не исключено, что у Жонкеля уже был необходимый настрой до 1914 года, учитывая, что одним из авторов, чьими работами он, похоже, восхищался, был Альберт Робида, автор-пацифист пародийной иллюстрированной истории будущего “Война в наступающем веке” (1883; текст сокращен как "Война в двадцатом веке"), но, скорее всего, два опубликованных тома были основаны на самых последних и наименее вернианских рукописях из богатого запаса Жонкеля. Во всяком случае, Марсианский эпос по своей фундаментальной сути является “Боевым эпосом”, его эпическое измерение перекликается, а также опровергает центральную идею всех эпосов о войне, начиная с Илиады и далее. Все подобные произведения, возможно, изображают жестоких людей, пытающихся поддерживать абсурдную претензию на то, что в человеческой войне есть что-то благородное и моральное, что делает ее более достойной, чем простое эгоистичное предпочтение вести себя как бешеные собаки, но Жонкель и Варле пытаются довести этот принцип до крайности, а также разрушить его циничным анализом, и, безусловно, добиваются своего рода успеха.
В этом отношении нет никаких сомнений в том, что "Сьельские титаны" и "Обитатели Земли" были результатом глубокого разочарования, которое стало непосредственным эмоциональным последствием Первой мировой войны. Они пропитаны ужасным потрясением от той войны и моральным отчаянием, которое она породила. Какой бы ни была первоначальная внутренняя динамика рукописей Жонкеля, суть воссозданного повествования Варле - постепенное, но неумолимое движение к абсурду и сюрреализму; горько неумолимое превращение клинических описаний разрушений в саркастическую черную комедию, стремление к крайностям, которых художественная литература даже во Франции раньше не достигала и даже не пыталась достичь.
Хотя в художественной литературе Уэллса, написанной в Великобритании, нет ничего похожего на марсианский эпос, текст Варлета имеет явное и определенное сходство с двумя почти современными апокалиптическими романами, "Люди на руинах" Эдварда Шенкса (1920) и "Теодор Сэвидж" Сисели Гамильтон (1922; переработано для публикации в США как "Чтобы ты не умер"). Оба этих романа пропитаны одинаковым ошеломленным цинизмом и одинаковым негодующим нигилизмом, хотя они сохраняют типично британское достоинство, которое не позволяет им воспринять типично французский сюрреализм и черную комедию абсурда, которые вполне естественны для Варле, как, по-видимому, были присущи Жонкелю.
Также следует провести параллели между английской и французской реакцией на войну с точки зрения срочного возрождения интереса к спиритуализму, к которому литераторы были особенно уязвимы, особенно если они потеряли сыновей на войне. Х. Райдер Хаггард, Артур Конан Дойл и Редьярд Киплинг были тремя известными жертвами обнадеживающего спиритуалистического заблуждения, и все они горячо и пронзительно включили подобные заблуждения в свою послевоенную художественную литературу. Однако во Франции отношения между “”Спиритизм" и спекулятивная фантастика имели гораздо более глубокие корни и гораздо более прочную поддерживающую традицию, с которой Жонкель и Варле были знакомы, по крайней мере, по работам Камиля Фламмариона и его более поздних преемников.
Французская литературная традиция, о которой идет речь, гораздо более развита, чем традиция самого спиритуализма, рассматривающая простой факт выживания после смерти как тривиальный и больше озабоченная тем, каким образом загробная жизнь может быть организована в некий космический план. В частности, французская спекулятивная фантастика в этом ключе увлеклась понятием “космического палингенеза”: идеей серийного перевоплощения в разных мирах. Впервые эту идею выдвинул христианский апологет II века Ориген, но его настаивание на “множественности миров” стало неортодоксальным, когда против него выступил святой Августин, и вышло из моды более 1000 лет, пока не возродилось после революции Коперника, которая низвела Землю до статуса одной планеты в солнечной семье, которых тогда насчитывалось шесть (или семь, если Луна была включена в число ”миров").
Идея космического палингенеза была сильно возрождена в особой форме, которая была воспроизведена во многих последующих французских научных романах, астрономом Кристианом Гюйгенсом в его посмертно опубликованном "Космотеоросе" (1698; т.н. "Космотеорос"), который был быстро переведен на французский. Небольшой литературный бум начался примерно 70 лет спустя с публикации книги Мари-Анны Румье “Путешествия милорда Ситона на планету сентября” ["Путешествия милорда Ситона на семь планет"] (1765) и Луи-Себастьена Мерсье "Новые луны" (1768) в "Песнях и философских видениях"; тр. как “Новости с Луны” в антологии Black Coat Press с таким названием), дополненной философским трактатом Шарля Бонне "Философская палингенезия" [Философия палингенеза] (1769).
Другие работы в этом же ключе включают Restif Николя-де-ла-Бретонской по Ле & oelig; посмертные произведения (написано 1788; опубликован 1802), диалоги составление Камиль Фламмарион-это люмен (1866-1869), Фламмарион бестселлеров Uranie (1889; тр. как Урания) и первый лауреат Гонкуровской премии—опубликованную Вилли под Ла плюм оттиск—сила ennemie [враждебную силу] (1903) Джон-Антуан Нау (Эжен Torquet). Жонкель и Варле, вероятно, были знакомы со всей серией из вторых рук из-за подробного изложения ее в книге Фламмариона "Мир воображения и барабаны мира" [Реальный и воображаемый миры] (1862), который был переработан для нового издания в 1905 году. Варле и Жонкель, вполне возможно, несколько расходились в своем отношении к фундаментальному тезису космического палингенеза — второе название Жонкеля предполагает, что он, должно быть, был ответственен за представление о Солнечной системе как ориентированном на солнце космическом масштабе, который находится под угрозой из-за вульгаризации марсианскими механистами их собственного религиозного кредо, в то время как Варле, должно быть, был автором последовательности, описывающей более обширное космическое путешествие, предпринятое Леоном и Раймондой как развоплощенными душами, — но они, безусловно, похоже, были ответственны за представление о Солнечной системе как о космической шкале, ориентированной на солнце. поет по тому же листку с гимном.
Конечно, этот аспект Марсианского эпоса наверняка покажется наиболее чуждым современным английским и американским читателям, но стоит отметить, что он встречается и в английской художественной литературе, в таких романах, как "Переселение душ" Мортимера Коллинза (1874), в котором рассказывается о серии воплощений, одно из которых происходит на Марсе. Это конкретное понятие получило дальнейшую популяризацию в книге Теодора Флурноя "Из Индии на планету Марс" (1900), отчете психолога о прошлых жизнях, “пережитых” медиумом, который включал воплощение на Марсе. Жонкель и Варле были не последними писателями, продуктивно использовавшими это понятие во французском научном романе; друг Варле, Дж. Х. Розни Айне (Жюстен Анри Боэкс) — один из судей, присудивших гонкуровскую премию Нау, — со всей серьезностью развил его в "Чужих, чужих мондах" [Другие жизни, другие миры] (1924) и представил литературную инсценировку этого в своей собственной марсианской фантазии ""Навигаторы Инфини" [ Навигаторы бесконечности] (1925).
"Марсианский эпос" не только как антивоенный рассказ перекликается с творчеством Альбера Робиды; этот рассказ также продолжает другую важную традицию французской художественной литературы, к которой был причастен сам Робида. Традиция, о которой идет речь, была начата Леоном Гозланом в "Эмоциях Полидора Мараскина" (1856; переводится как "Эмоции Полидора Мараскина", "Человек среди обезьян" и "Остров обезьян"); Робида развил это в эффектном стиле в первой части своего пародийного посвящения Жюлю Верну, "Экстраординарные путешествия Сатурнина Фарандула на 5 или 6 вечеринках мира и для тех, кто платит за связь и мемуары М. Жюля Верна" ["Самые экстраординарные путешествия Сатурнина Фарандула на 5 или 6 континентах, во всех землях, известных и даже неизвестных Жюлю Верну"] (1879; доступно в "Черном списке"). Пресс для нанесения покрытия). Эта глубоко саркастическая, явно абсурдная и зарождающаяся сюрреалистическая традиция предполагает использование различных реальных и воображаемых видов обезьян, особенно человекообразных обезьян, для проведения саркастически-сатирического расследования взаимоотношений между людьми и остатками их животного происхождения. Хотя "Агони де ла Терре" не такой остроумный и целенаправленный, как его предшественники, в этом отношении он, безусловно, продвигает традицию на новую и интересную территорию благодаря тому, что, несомненно, должно быть тесным сочетанием усилий Жонкеля и Варле.
Другие произведения французской научной романтики отражение в марсианской эпопеи включают Густав Ле Руж двух частей марсианский приключений включающий в Le prisonnier де Марсе , а ля гер де-вампиры (1908-1909; тр. в черном пальто пресс издание, как вампиры Марса). Описание коренных марсиан — представлено в Сюжет "Марсианского эпоса", в котором волхвы изображают крылатых существ, которых несколько раз явно сравнивают с летучими мышами, сильно напоминает "Эрлор" Ле Ружа, в то время как вторжение психических вампиров во втором томе "Вторжение" более слабо напоминает подзаголовок "Вторжения" во втором томе "Ле Ружа". Однако вполне вероятно, что Варле не читал "Ле Руж" (хотя Жонкель, вероятно, читал) и что отголоски, сохранившиеся в окончательном тексте, были тщательно приглушены. Однако оба мужчины, скорее всего, читали рассказ Ги де Мопассана “Марсианский человек” (1888; издан в “Новостях с Луны" как "Марсианское человечество”), в котором также представлены крылатые марсиане и предлагается предположительно рациональный аргумент в пользу вероятности того, что у гуманоидных обитателей Марса могут быть крылья.
Другим писателем, с которым Варле, несомненно, был знаком и которого, возможно, читал Жонкель, был Клод Фаррер (Шарль Баргонэ); Варле любил книгу Фаррера с рассказами о наркотиках “Фумие опиума” (1904; переводится как “ Черный опиум”) — авторский герой его рассказа "Мессалина" заявляет, что у него "Фаррер в душе" - и, предположительно, прочитал несколько коротких метафизических фантазий, позже собранных в Où? [Где?] (1923). Книга Фаррера, образы и чувства которой, скорее всего, повлияли на написание "Агони де ла Терре", - это "Условия смерти" (1920; tr. как Бесполезные руки), гимн ненависти к неумолимому прагматизму и, в конечном счете, к жестоким последствиям чрезмерной автоматизации, риторика которого перекликается с жалобами Варлета на марсианский “machinisme” (Механизация). Однако основа для этой риторики, должно быть, была заложена в оригинальных текстах Жонкеля.
Именно эти, несомненно, совместные аспекты "Чемоданчика" "Марсианского эпоса" делают его в высшей степени выдающимся произведением художественной литературы с богатым воображением и обеспечивают его неизменный интерес для современных любителей научной фантастики, но также стоит отметить особое разнообразие философского самоанализа, отображенного в нем, которым, вероятно, почти полностью обязан Варле. Особенно на его более поздних стадиях — несмотря на вопиющую искусственность попыток автора щедро приправить эти стадии традиционной мелодрамой — “эпос” обладает глубоко личным колоритом, который иногда приближается к эффекту потока сознания “автоматического письма” ближе, чем любой из поздних фильмов. Римские фельетоны, любимые сюрреалистами. Хотя можно утверждать, что любовь Варле к предложениям без глаголов и постоянные переходы от прошедшего к настоящему времени не идут полностью на пользу связности или читабельности романа, они, безусловно, позволяют тому, что, вероятно, начиналось в версии Жонкеля как явно дистанцированное повествование, приобрести интенсивную интимность.
Эта близость становится особенно очевидной и заметно странной в моменты, когда история явно теряет всякий контакт с рациональным правдоподобием, к чему она всегда довольно склонна. Создается впечатление, что все произведение настолько похоже на сон, что к нему напрашивается отношение как к ночному кошмару, плавно переходящему от ужаса к абсурду, но оно никогда не растворяется до такой степени, когда главный герой становится непричастным, или до такой степени, когда читатель больше не может воспринимать его участие всерьез. В этом отношении, как и в тех, что уже цитировались, произведение довольно примечательное — и для того, чтобы читатель смог более полно оценить этот аспект, стоит немного подробнее остановиться на личности и карьере его прародителя, Тео Варле.
Леон Луи Этьен Теодор Варле родился 12 марта 1878 года в городе Лилль на севере Франции. Его отец был юристом, но большая семья была необычайно обеспеченной благодаря наличию собственности и деловых интересов в России, и он вырос с ощущением, что ему нет особой необходимости зарабатывать на жизнь. Вместо этого он решил — следуя по стопам многих других разочарованных в моде отпрысков недавно преуспевающей буржуазии — посвятить себя литературному призванию. Он публиковал стихи и критику в широком спектре литературных периодических изданий — и, как почти любой другой человек с подобными наклонностями, сам основал одно из них в сотрудничестве с двумя друзьями.
Варле опубликовал четыре сборника стихов до начала Великой войны, начиная с Heures et rêves [Часов и снов] в 1898 году. Хотя он появился на сцене слишком поздно, чтобы участвовать в декадентском движении, Шарль Бодлер оказал одно из наиболее очевидных влияний на его творчество и, похоже, послужил мощным образцом для подражания в других отношениях; Варле культивировал квазибодлеровскую репутацию решительного нонконформиста, придерживающегося пламенного пацифизма, который принес ему легкую изоляцию и определенную известность, когда в конце концов разразилась война. Он особо выделил попытку продолжить “исследования” Бодлера в области использования наркотиков для достижения ”искусственного рая“, подробно рассказав о своих собственных экспериментах с гашишем, опиумом и — что наиболее опасно — эфиром. В "В раю Гашиша"; сюита по Бодлеру (1930) он перечислил более 100 таких экспериментов, проведенных в период с 1908 по 1914 год, включая иллюзорные внетелесные переживания, которые переносили его в отдаленные регионы космического пространства, и иллюзии пребывания в теле другого человека - оба этих опыта воспроизведены в сюжете "Приключений на Земле".
Учитывая заявление Мальфера о том, что в “Агони де ла Терре” сохранился только один “забавный инцидент” из "Ла фин де монд", вероятно, можно считать само собой разумеющимся, что вовлеченность Варле во весь текст "Марсианского эпоса" становилась все более интенсивной по мере того, как он постепенно отказывался от предложенного ему дистанцированного повествования, которое, вероятно, более или менее прямолинейно изложено в первой главе ""Титанов тьмы"", и что его преображение все больше полагалось на его собственный опыт “измененных состояний сознания".” Хотя он не только признал свою последовательности Титаны дю сьель , которые способствуют ярким фантасмагорическое чувство к той части рассказа, есть смысл, в котором я'agonie-де-ла-Терре - это совершенно разные вещи в ее повествовательный метод, и может быть прочитан как “друг Роман.”
Несмотря на то, что Варлет не участвовал в боевых действиях, война все равно умудрилась погубить его, сделав возможной Русскую революцию. Семейное состояние, которое обеспечивало его жизненные расходы, в то время как он почти ничего не зарабатывал как писатель, развеялось в прах, и — как и многие другие начинающие писатели до него — он столкнулся с необходимостью зарабатывать на жизнь своим пером. Однако написание романа было чем-то вроде последнего средства; его нужно было убедить в этом, и он так и не добился сколько-нибудь заметного коммерческого успеха. Всю оставшуюся жизнь его основным источником дохода была переводческая деятельность; с самого начала он специализировался на Роберте Луи Стивенсоне, переводя подавляющее большинство художественных произведений шотландца, но он также был переводчиком на французский "Тридцать девять шагов" Джона Бьюкена, "Трое в лодке" Дж. К. Джерома и многих других популярных произведений, включая романы Германа Мелвилла, Редьярда Киплинга, Илэр Беллок и Перл С. Бак. Единственное, чем он, кажется, никогда не занимался, - это переводом британских научных романов, но это, вероятно, не было вопросом политики. Десятилетие, последовавшее за окончанием Великой войны, когда Варле был наиболее занят, было очень скудным временем для научной романтики; мало что было опубликовано, и почти ничего из этого не было переведено на французский. К тому времени, когда британский жанр снова стал плодовитым, в 1930-х годах, Варлет был вынужден сбавить обороты из-за плохого самочувствия.
Единственным томом прозы, который Варле опубликовал до "Марсианского эпоса" , был сборник рассказов Мальфера "La Bella Venere", часть содержания которого была переработана в более позднем и более известном сборнике "Последняя сатира" [Последний сатир] (1922). Его сотрудничество с Андре Бланденом, которое Октав Жонкель якобы расценил как предательство, было романом о временном сдвиге, La belle Valence [Валенсия прекрасная] (1923). Впоследствии он опубликовал три сольных романа, в том числе два научных романа "Вернианский рок д'Ор" [Золотая скала] (1927) и амбициозная апокалиптическая фантазия "Великая панна" [также известная как "Вторжение ксенобиотиков"] (1930; доступна в издательстве Black Coat Press). Еще один научный роман "Аврора Лескюр, пилот космического корабля" [Aurore Lescure, Spaceship Pilot] был издан посмертно в 1940 году. Он умер в Кассисе, где прожил большую часть своей взрослой жизни, 6 октября 1938 года.
Многие аспекты собственного опыта Варле отражены в Марсианском эпосе: его каникулы в Сен-Валери, его неоднозначное отношение к родному городу Лиллю, его привязанность к Кассису и близлежащему городу Марселю и — возможно, больше всего — его увлечение астрономией. Хотя он, несомненно, знал и уважал работы Фламмариона, ему особенно нравились популярные книги по астрономии, написанные аббатом Теофилем Море (1867-1954), директором обсерватории в Бурже, и самим автором научно-фантастического романа "Мрачный мир" [Темное зеркало] (1911) и отдал дань уважения своему наставнику, дав ему слегка замаскированную роль в Марсианском эпосе в роли директора обсерватории Монблан аббата Роме, который в конечном итоге становится политическим и духовным лидером the Last Men.
Хотя прекращение судебного процесса Октава Жонкеля помешало переизданию "Марсианского эпоса", как и большинства последующих романов Варле, еще при его жизни, базирующаяся в Амьене фирма Encrage в конце концов переиздала его, довольно щедро, в качестве первого тома планируемой серии под названием "Романские произведения I" (1996), хотя другие пока не вышли. В книгу включен ряд очерков о Марсианский эпос и работы Варле в целом, включая ранее цитировавшуюся работу Альфу, в которой обобщается то, что известно о жизни Октава Жонкеля, и кропотливый анализ текста и его контекста Мишелем Мерже “Марсианские дети” [Марсиане здесь]. Меургер задается вопросом в одном из разделов своего эссе, может ли Марсианский эпос квалифицироваться как роман с ключом; наряду с определением модели Роме как Море и подчеркиванием личных причин, по которым Варле хотел изобразить большевиков в наихудшем возможном свете, он предполагает, что другой наставник Леона Рудо, Ладислас Вронский, возможно, был основан на польском мистике Йозефе-Марии Вронском (1776-1853), который, как известно, оказал влияние на Бодлера. Однако это кажется маловероятным, и более вероятно, что Вронский вместе с Гидеоном Ботрамом были унаследованы от оригинального текста Жонкеля. Меургер не пытается найти модель для других персонажей, которые, возможно, были бы взяты из жизни: безжалостно прагматичного практикующего врача из Лилля, доктора Гульяра, который всегда готов выполнять “грязную работу”, к которой аббат Роме слишком брезглив, в то время как последние люди борются за выживание. Однако, независимо от того, квалифицируется ли он как римский ключ или нет, нет сомнений в том, что Варле с головой ушел в работу по редактированию и что опубликованные тома были бы совсем другими, если бы рукописи Жонкеля были переданы более ортодоксальному редактору.
Этот перевод сделан с издания Encrage 1996 года, но я сравнил этот текст с первыми изданиями Лондонской библиотеки, и он, похоже, идентичен, за исключением опущенного синоптического описания сюжета "Титанов земли", которое предшествует первому изданию "Агони де ла Терре" (которое я точно так же опустил по той же причине — в сводном издании в нем нет необходимости).
Задача перевода была непростой, но я попытался воспроизвести общий эффект стилистических изюминок повествовательного стиля Варлета — предложений без глаголов, смены времен, пристрастия к арго, чрезмерно многословных предложений и так далее — не становясь при этом настолько упрямо буквальным в воспроизведении грамматики и пунктуации, чтобы сделать текст слишком трудным для чтения на английском. Любое произведение античной научной фантастики неизбежно вызывает проблемы с точки зрения устаревшей и ошибочной науки, импровизированной терминологии и неологизмов; Я пытался противостоять неизбежному искушению исправить даже незначительные научные ошибки, хотя я отметил некоторые из наиболее вопиющих ошибок, и я также пытался противостоять аналогичному искушению переводить выдуманные термины таким образом, чтобы они казались более пророческими, чем есть на самом деле. Я позволил себе небольшую вольность в переводе “foudroyant” как “бластер", как вряд ли поступил бы переводчик, работавший в 1921-22 годах, если бы не клише из криминальной научной фантастики, предлагающее этот термин, но я пытался играть честно по отношению к описанным различным типам самолетов и космических аппаратов, упорно переводя “”obus“ как ”оболочка“, как это, безусловно, было бы переведено в 1922 году, даже когда контекстом было бы оправдано ”ракета“ или ”космический корабль“, и оставляющий ”volvite“ в покое, а не интерпретирующий его как ”реактивный самолет“ или ”ракетный корабль“. (У самого Варлета проблемы с volvites, изначально он описывал их как разновидность "вращающихся” [вертолеты], хотя их главной отличительной особенностью является отсутствие лопастей несущего винта.)
Брайан Стейблфорд
НЕБЕСНЫЕ ТИТАНЫ
“В любом случае, ожидаем ли мы еще одного вторжения или нет,
эти события, должно быть, сильно изменили наши представления о будущем человечества.
Теперь мы поняли, что не можем рассматривать эту планету как огороженное и безопасное место обитания для Человека; мы никогда не можем предвидеть
невидимое добро или зло, которое может внезапно обрушиться на нас из космоса.”
Герберт Уэллс
Война миров
Часть первая: Сезон торпед
I. До противостояния Марса в 1978 году
Великая война, в которой большее число цивилизованных наций бросилось друг на друга в начале 20 века, была последней.
Одно изобретение, которого ждали некоторое время, в сочетании с инициативой нескольких смелых интеллектуалов и людей действия, сделало то, чего не смогли сделать зрелище смерти и напрасных разрушений, заявления пацифистов и рассуждения экономистов. Дикие и свирепые инстинкты, которые отмечали человечество со времен легендарного Каина клеймом животного происхождения и постоянно препятствовали развитию интеллекта с его периодическими взрывами, вынуждая людей организовывать массовые убийства вместо того, чтобы посвятить себя мирному завоеванию планеты, были окончательно задушены и доведены до бессилия.
Решение "проблемы войны” было, так сказать, двухэтапным процессом. Вначале то, что было известно как “всеобщее разоружение”, оставалось утопией, поскольку предполагалось, что оно должно было возникнуть на основе взаимной доброй воли. Внезапное нападение в 1932 году союзных японцев и китайцев, которые милитаризировались 20 лет назад, — знаменитая “желтая опасность”, над которой недоверчивые европейцы шутили до самой последней минуты, — почти сокрушило Запад, который едва оправился от предыдущей войны, но Великое открытие, совершенное в строжайшей тайне комитетом людей, сочетавших научный гений с благороднейшими планами на будущее человечества, предотвратило вторжение и в то же время нанесло первый смертельный удар милитаризму.
Управляемые на расстоянии телемеханическими волнами, сотни “дефлаграторов” — бесшумных вертолетов, работающих по принципу ретрансляции, — летали ночью над азиатскими ордами, купая их в высокочастотном электромагнитном излучении. Под этим воздействием мощные искры разлетелись во все стороны от металлических предметов. Патроны самопроизвольно взрывались в своих футлярах, окружая солдат на марше смертоносным огнем, а снаряды взрывались в своих ящиках на каждом складе боеприпасов, арсенале и заводе по производству боеприпасов. За несколько часов, подобно армии Сеннахериба, скошенной пылающим мечом Архангела, солдаты Японской и Поднебесной империй миллионами были разбросаны по равнинам Сибири. Европа была спасена, не понеся никаких других потерь, кроме немецкого авангарда, который уже подошел вплотную к захватчикам, чьи боеприпасы подверглись, без каких-либо различий, воздействию волн зажигательной смеси.
Ободренное этим успехом и открывшимися им уникальными возможностями, правительство Франции — или, скорее, CSP (Комитет по науке и прогрессу), члены которого держали в своей власти перепуганных политиков, — верное бессмертным принципам 1789 года, немедленно возродило старую идею всеобщего разоружения и во имя окончательного мира предложило urbi et orbi немедленное создание Объединенного государства Европы под номинальным председательством Его Высочества принца Монако. Ультиматум, подкрепленный молчаливой угрозой теледефлаграторов, был принят немедленно. Все боеприпасы каждой страны были перевезены в отдаленные регионы, территории, окружающие склады, были эвакуированы, и в определенный день роковые вертолеты бесшумно кружили под единственным контролем направляющих антенн по всем меридианам и параллелям Европы, которая в течение нескольких часов оглашалась миллионами взрывов любой мощности.
Соединенные Штаты Европы были основаны раз и навсегда. Постепенно бывшие нации научились считать себя членами одного человеческого братства, имея не больше интереса воевать друг с другом, чем жители Буш-дю-Рон против жителей Па-де-Кале или лондонцы против жителей Глазго.
Это правда, что вначале воинственный инстинкт иногда поднимал свою уродливую голову. Ослабленный запретом на огнестрельное оружие, на мощи которого он держался, как миллионер на своих банкнотах, такой инстинкт, тем не менее, прочно укоренился в глубинах человеческой натуры. Под различными предлогами соперничества происходили спорадические стычки - и, поскольку воздушные патрули дефлаграторов циркулировали на регулярной основе, запрещая использование пушек, винтовок или револьверов, люди нападали друг на друга с мечами, пиками, копьями, луками и стрелами, как в древние времена.
Однако CSP вскоре сумела подавить эти капризы и, тем самым, окончательно уменьшила масштабы бедствий войны. Как только известие об этих беспорядках достигло центрального правительства, с аэродрома в Ла-Тюрби был направлен вертолет, который спустился с неба над участниками боевых действий и завис в нескольких метрах над землей. Из кабины высунулся сенегалец, вооруженный ничем иным, кроме белой дубинки, вроде тех, что носят дорожные полицейские, но заканчивающейся небольшим параболическим отражателем. После того, как были проигнорированы три инструкции, он направил свой таинственный посох на самых стойких бойцов; вырвалась длинная струя, и с ослепительным взрывом те, кого она коснулась, упали там, где стояли, не столько разорванные на части, сколько улетучившиеся без малейшего остатка, полностью уничтоженные.
Никакое сопротивление было невозможно. Были они загипнотизированы или нет, как утверждали некоторые люди, но эти черные жандармы были так же преданы своим хозяевам, как когда-то знаменитые ассасины Старику с Горы. Вместо того, чтобы выдать секрет своих “бластеров”, они взрывали их с помощью специального спускового крючка вместе с собой и своими помощниками.
Кроме того, подчинение, навязанное такого рода научной диктатурой, было не слишком тяжело переносить. CSP вскоре был преобразован в Наземное управление, базирующееся в Париже. В силу принудительного включения каждой страны Мира в состав Соединенных Штатов, она использовала свою полицию только с целью поддержания порядка и мира, необходимых для всестороннего развития человечества. Ужасные “бластеры” сами по себе были всего лишь первым применением нового принципа, обобщение которого вскоре позволило заменить уголь, нефть и другие горючие материалы, сэкономив огромные человеческие усилия, затраченные на их добычу. По сути, был открыт способ высвобождения по желанию, в считанные секунды, всей мощной внутриатомной энергии, воплощенной в радии. Предполагалось, что тот же “активатор” может быть применен и к другим, менее дефицитным металлам, что позволит производить из них энергию промышленным способом.
Пока люди ждали, когда этот безграничный источник энергии устранит социальные проблемы, их острота была значительно снижена. После нескольких политических — или, скорее, экономических — экспериментов стабильный и окончательный мир принес свои плоды. Человечество в целом, защищенное таким образом от своих жестоких инстинктов, испытало беспрецедентное благополучие и процветание до такой степени, что последние выжившие в период, предшествовавший Великой войне 1914-18 годов, всегда готовые говорить о тех далеких днях как о своего рода потерянном рае, в конечном итоге признали превосходство современной эпохи.
Совершенство механических технологий и ограничение рождаемости — наконец признанные естественным следствием цивилизации, достигшей своего апогея, — сократили продолжительность рабочего дня до трех часов, предложив людям больше свободного времени. Многочисленные общественные фестивали направляли потребность масс во внешних развлечениях, в то время как их моральные устремления удовлетворялись практическими обязательствами различных официальных религий, к которым в Европе теперь относятся теософия и буддизм. Новая элита, пришедшая на смену старым правящим классам, посвятила себя благородным радостям научного любопытства, страстно проводя исследования, организованные Земным директоратом. Это учреждение, считающее аксиомой то, что поиск истины является неотъемлемой обязанностью человечества, посвятило доступные ресурсы своего глобального бюджета работам чистой и бескорыстной науки. Ранее подчинявшаяся требованиям практической полезности и финансировавшаяся смехотворным образом, в то время как ее адепты, которых считали безобидными сумасшедшими, были оставлены умирать от голода, спекулятивная наука теперь торжествовала; прогресс, направленный ко все более высоким горизонтам, продвигался все ускоряющимися темпами.
Гигантские лаборатории, оснащенные оборудованием, чрезмерная стоимость которого ранее препятствовала их строительству, были предоставлены исследователям, опьяненным возвышенной радостью познания тайн природы. Астрономия особенно выиграла от этой беспрецедентной щедрости; новые оптические инструменты, намного превосходящие телескопы прошлых лет, которые финансировались из частных источников такими компаниями, как Лик и Карнеги, тщательно исследовали звездные глубины.
Проблема множественности обитаемых миров была поднята снова — проблема, у которой когда-то были свои мученики, такие как Джордано Бруно, сожженный на костре за то, что провозгласил, что Земля - не единственный мир в Сотворении Мира, на котором живут мыслящие существа, и из-за которой пролилось так много чернил, в то время как не было практических средств ее решения. Идея, смело высказанная в 19 веке, посылать огненные сигналы нашим братьям в космосе, наконец, была реализована, и каждую ночь на просторах Сахары огромные геометрические конструкции привлекали внимание внеземных наблюдателей. В то же время чрезвычайно мощный TSF 2 волны, излучаемые экваториальными генераторами переменного тока, непрерывно бомбардировали наши соседние планеты, Марс и Венеру.
Результат этих грандиозных усилий по обеспечению межпланетного братства не заставил себя долго ждать, но первый успех, достигнутый в начале 1975 года, поразил культурный мир. В парадоксальную новость трудно было поверить: ответ пришел с Юпитера! Юпитер, сверкающая жемчужина земных ночей; Юпитер, гигант Солнечной системы, в одиннадцать раз превышающий в диаметре наш скромный земной шар; Юпитер, восседающий на троне, сопровождаемый на своей величественной орбите девятью спутниками, в пять раз более удаленными от Солнца, чем Земля; Юпитер, наконец, который ортодоксальная наука до сих пор считала непригодным для жизни из-за его огромной массы, которая, должно быть, не позволяла ему остывать гораздо дольше, сохраняя в своих недрах температуру едва потухшего Солнца. Но факт был налицо, вскоре подтвержденный и неоспоримый; в круглой черной тени, которую самый большой из спутников Юпитера, Ганимед, отбрасывал на свою материнскую планету, проходя перед ней, загадочные движущиеся огни, впервые замеченные задолго до этого, были преобразованы при увеличении самых мощных телескопов — Монблана и Гаурисанкара — в отчетливые светящиеся линии, которые в конечном итоге воспроизвели, один за другим, геометрические сигналы земной Сахары!
Сомнений больше не было. Одиночества, в котором плавали безразличные материальные блоки древней астрономии, больше не было. Там, наверху, среди бездн Небес, границы которых постепенно расширялись благодаря смелым исследованиям науки, жили разумные существа. Головокружительный бесконечный Космос, пришедший на смену наивному небосводу древних, чьи хрустальные сферы крепились золотыми гвоздями, больше не пугал воображение своей безграничной пустотой. Человечество покончило с ощущением себя затерянным в недрах непостижимых бездн, уникальным и изолированным зрителем непостижимой тайны Вселенной, дрожащим в одиночестве своего бесконечно малого шара! Жизнь и разум больше не были зарезервированы для одной-единственной планеты среди меньших членов Солнечной системы. Разумы, аналогичные нашему, населяли, по крайней мере, гигантский Юпитер!
Волна священного энтузиазма пробежала по всем мыслящим мозгам Земли. Были организованы публичные церемонии, и в храмах каждой религии возносились благодарности за тот факт, что существовали другие люди, которые, несомненно, восхваляли славу Создателя и теперь, благодаря новым средствам коммуникации, были восприимчивы к знанию единого истинного Бога, если они им еще не обладали.
За развитием эксперимента страстно следили не только представители научной элиты, но и массы, обычно невнимательные к прогрессу чистого знания. Лихорадочное любопытство держало умы в напряжении в течение долгих месяцев, которые прошли, прежде чем был установлен удовлетворительный общепринятый язык, так что в результате мог произойти обмен идеями между двумя планетами — или, скорее, между планетой Земля и спутником Юпитера Ганимедом, с которого исходили сигналы, описанные на юпитерианском море облаков в тени Луны.
Конечно, задача была трудной и запутанной, но Шампольону удалось расшифровать иероглифы расы, исчезнувшей 2000 лет назад. В данном случае самые проницательные и изобретательные умы двух планет, на которых есть жизнь, посвятили всю свою энергию решению проблемы.
Через десять месяцев был налажен внятный разговор, и из космоса стали поступать откровения, в обмен на которые — впервые с момента возникновения человека — были отправлены новости с Земли. Каждое утро газеты печатали "Послание с Юпитера”, а кинотеатры демонстрировали отснятые изображения жизни на Юпитере, которые телескопы изначально засекли на темном экране тени Ганимеда… но специальные работы, опубликованные на эту тему, слишком многочисленны и широко распространены, чтобы была какая-либо необходимость продолжать.
Пожалуй, самое сильное впечатление произвело известие о том, что человеческое население Юпитера имело очень близкое сходство с человеческим населением Земли, даже в вопросе физического сложения. Ученые с предвзятыми идеями были поражены, но вскоре последовало объяснение от самих юпитериан, чья мудрость с самого начала оказалась выше нашей. Родство планет, все они одинаково излучались из первичного Солнца — или, скорее, из первичной Туманности — подразумевало аналогичную эволюцию на их поверхностях идентичных семян жизни, или космозоны, постоянно приносимые к каждому небесному телу миллионами аэролитов, разбросанных по космосу во всех направлениях, — семена, которые развиваются для обеспечения корневых запасов всего ряда видов растений и животных только в строго определенных условиях, в частности, под влиянием определенных лучей, ранее излучавшихся Солнцем, но отсутствующих сегодня в его скудном свете.3
В любом случае, разумная раса на Юпитере, появившаяся гораздо раньше своего земного аналога, обладает не только очень обширными научными знаниями, но и совершенным преобладанием своих умственных способностей над животными инстинктами. По мнению жителей Юпитера, это связано с особой природой их индивидуального долголетия, которое — в течение лет, почти равных 12 земным годам, каждый из которых состоит из 10 455 дней по 10 часов — позволяет им в раннем возрасте приобретать опыт и равновесие, которые у нас являются прерогативой дряхлой старости.
Тысячи лет война была неизвестна в этом мудром мире, жители которого, удовлетворяя свои потребности в умеренных количествах, живут ради радостей учебы и созерцания. Их практическая отрасль, кажется, довольно ограничена в своем развитии, но они довели чистую науку и некоторые ее приложения до изумительного совершенства. К ним относится область оптики, поскольку астрономия там считается высшей из наук.
Это правда, что атмосфера планеты, часто заполненная непрозрачными облаками, не благоприятствует занятиям предпочитаемой ими наукой — и, возможно, именно эти первоначальные трудности придали им еще большей решимости заниматься ею. В то время большинство оседлых обитателей определенных экваториальных зон никогда не видели солнечного диска и, по самым веским причинам, не имели представления о чудесном зрелище звездного небосвода. Однако давным-давно юпитериане научились общаться со своими спутниками. Пять меньших из них, которые были необитаемы, служили местами ссылки редких дегенератов, в то время как с обитателями четырех более крупных был установлен мирный и братский союз; на одном из них, Ганимеде, были созданы обсерватории. Каким бы крошечным он ни был по сравнению с огромной планетой, этого мира вполне достаточно, чтобы с легкостью разместить всех астрономов Юпитера, поскольку его диаметр больше, чем у планеты Меркурий. Транспортные средства, работающие на “солнечных батареях”, по-прежнему позволяют простым любителям побывать там, чтобы созерцать чудеса Небес из идеально чистой атмосферы спутника.
Описание своих телескопов, детали которых юпитериане и не пытались скрывать, заняло многочисленные и трудоемкие сеансы передачи. Однако, верный своим правилам поведения, Земной директорат сохранил суть этих откровений при себе. Был раскрыт только общий принцип, и люди были поражены, узнав, что телескопы на Юпитере, которые были лишь немного больше, чем телескопы на Монблане и Гаурисанкаре, тем не менее позволяли достичь безграничного увеличения. Действительно, их изображения, вместо того, чтобы увеличиваться только системой, основанной на глазном зеркале, были также подвергнуты с помощью специальных реле “усилению”, аналогичному тому, которое земной микрофон накладывает на звуковые колебания. Это было настолько успешно, что не только световые сигналы в Сахаре были замечены немедленно, но и жизнь землян изучалась на протяжении веков с беспокойной тщательностью, подобно тому, как биолог отслеживает колонию микробов в фокусном поле ультрамикроскопа. Следовательно, световые сигналы, проецируемые с Ганимеда на экран его тени, были созданы не наугад, а специально для привлечения внимания землян.
Теперь кажется, что члены планетарной семьи погружены в своего рода духовную атмосферу, аналогичную той, которая царит в недрах земной цивилизации. Кажется, что проявления Духа следуют строго параллельным курсом на поверхностях "Дочерей Солнца". В дополнение к материальным коммуникациям существуют “межпланетные идеи” — во многом так же, как здесь идеи “витают в воздухе”, благодаря которым изобретение возникает, когда приходит его время, в множестве мозгов одновременно в разных частях света. Предварительное доказательство этой гипотезы только что было предоставлено нам одновременностью усилий, предпринятых Землей и Юпитером для установления интеллектуальной связи. Вскоре пришло поразительное подтверждение, убедившее нас в ее точности.
Едва было закончено подробное описание телевизионной технологии Юпитера, когда приемные антенны межпланетного ТСФ, до тех пор немые, несмотря на ежедневные обращения, внезапно активизировались. Поступали четкие сигналы в виде точек и тире обычного алфавита азбуки Морзе, установленного по соглашению с Юпитером. Сначала считалось, что это новый способ связи, который планета-гигант использовала по наущению Земли в дополнение к оптическим сигналам.4 В первый день новость, опубликованная в такой форме, не вызвала особого любопытства, но через несколько часов сомнений больше быть не могло, и происхождение “космограмм”, должным образом полученных и проверенных, подтвердилось. Необходимо было уступить очевидности. Планета Марс, в свою очередь, присоединилась к этому кругу.
Обладая поразительной проницательностью, марсиане, идеально расположенные между двумя планетами для одновременной расшифровки их сообщений, преуспели в обнаружении обычного ключа. С немедленным мастерством — с первой попытки, без каких—либо промахов - они перевели светящийся язык в TSF. Без сомнения, они с самого начала уловили сигналы Герца, излучаемые с Земли в космос, но по той или иной причине не ответили на них. Возможно, их передающее устройство еще не было готово, или, возможно…
Однако, когда были заданы эти вопросы, Марс воздержался от ответа. С самых первых сообщений на Земле поняли, что речь идет не о благородном обмене идеями, к которому нас приучила мудрая планета Юпитер. Четкие и лаконичные вопросы, позитивные и технические, прозвучали на пленках приемного устройства, а затем были опубликованы, заставив публику задуматься, разделившись между наивным восхищением такой властной точностью и отвращением к сухому характеру сообщений. Каково было точное население Земли? Наибольшее скопление населения? Какая сила прилагалась к самому мощному подъемному устройству? Где находились руды ...? (После подробных объяснений стало понятно, что вопрос касался радия.) И затем, внезапно, как бы наугад: Взрывчатые вещества? Самое мощное средство разрушения? Точная толщина земной коры? Состав атмосферы? Точная концентрация аргона, в частности? Климат? Температура? Соленость морей? И т.д., и т.п.…
Вкратце, вопросы, казалось бы, отражают бесцельное любопытство, которое публика вскоре сочла отталкивающим, но которое льстило тщеславию земных ученых, счастливых продемонстрировать своим братьям в космосе уровень, до которого уже поднялись их знания. Само Земное управление по этому случаю сняло свое эмбарго в отношении определенных секретных формул. Какую опасность могли представлять эти марсиане, находящиеся на орбите в 50 миллионах километров от нас? Они никогда не смогут причинить нам никакого вреда или помешать поступательному движению Прогресса и Цивилизации?
О, благородно доверчивая Земля, наивная, как какой-нибудь нувориш, пересчитывающий свои золотые монеты перед ворами, — как быстро и как жестоко ты была выведена из заблуждения!
Теперь, когда произошла катастрофа и горький опыт раскрыл нам истинный характер жителей Марса, я с почтительным восхищением думаю об интуиции наших далеких предков, которые, безусловно, ничего не знали об астрономии, но находились в таинственной близости к глубинному сердцу Природы, в которой их души могли читать на языке, который последующее развитие рационального мышления заставило нас забыть.