Сборник "Передвижная выставка картин" распространяется бесплатно
как в электронном, так и бумажном виде. Составлен из стихотворений
двух художников - Владимира Гавриловича Критского (р. 1943, живёт в Шуе)
и Михаила Евгеньевича Левашова (р. 1967, москвич).
В. Г. Критский - живописец, М. Е. Левашов - художник по декоративной
росписи металла. Более полные сведения Вы можете получить по электронному адресу
levashev67@mail.ru
Обложка сборника помещена на сайте stihi.ru на странице Михаила Левашова
В. Г. Критский
М. Е. Левашов
levashev67@mail.ru
ПЕРЕДВИЖНАЯ ВЫСТАВКА КАРТИН
М. Е. Левашов
Передвижная выставка картин
Составлена бесплотными стихами.
Но станут полноцветными холстами
Они в душе, поскольку Бог един.
Един в холстах, поэзии, - во всём,
Где только слышно миру Божье Имя.
...В хлеву сосёт ягнёнок мамки вымя
И дышит паром наравне с Христом.
+ + +
В. Г. Критский
Так много говорит закат
Моей душе, моей унылой,
Что я, пожалуй, и не рад,
Что этот вечер так богат,
Что влавствует с такою силой.
Чем выразить мне этот тон,
Прозрачный, розово-зелёный,
И этот звук, глухой как стон,
Которым стонет небосклон,
Дыханьем ночи ослеплённый?
И параллельных облаков
Протянутость и ровность линий?
Все выше красок, выше слов.
Как будто из далёких снов
Их цвет притушенно-павлиний.
Когда же потемневший край
Родил звезду в последней муке, -
Накрыли сумерки сарай,
Кусты; умолк собачий лай;
Ночь разжевала, съела звуки.
И, тьмой ночной к жилью гонимый,
Чуть слышно я себе сказал,
Что красота скользнула мимо,
Что снова звук неповторимый
Я не схватил, не удержал.
+ + +
М. Е. Левашов
При переходе цвета в тон,
В последнем сумраке заката,
Ущербный месяц освящён
Холодными лучами брата.
И если месяц Солнцу брат,
Земля - наследница Венере,
То Марс кровавый виноват
В грехах людей не в меньшей мере.
Когда зыбучие пески
Сомкнутся в Тихом океане,
В картину, полную тоски,
Добавит Бог ещё мазки:
На Землю ступят марсиане.
Придут, а может, приползут...
Кому известна их природа?
Но это будет тяжкий труд -
Понять, какое время года.
+ + +
В. Г. Критский
Нависла темнота сиреневым покровом.
Но между узких труб и вырезанных крыш,
Ты, желчи полоса, ты в душу мне горишь
Холодно-неживым, потусторонним словом.
Земля встречает ночь, но в шуме бестолковом
Лишь ты, бесстрастный сфинкс, спокойствие хранишь,
И мой насквозь земной, беспечный ум манишь
Безмолвием своим, пугающе суровым.
Бездонной глубины просвет меж облаков,
Загадочный вопрос вселенной и веков,
Сковал мой слабый дух мучительной тревогой!..
Но вот сомкнулась ночь. И я, стряхнув мечты,
Шагаю по тропе, где спят вокруг кусты,
К весёлым огонькам моей земной дорогой.
+ + +
М. Е. Левашов
Привал в степи
Когда бы знать, что хочет Бог,
То было бы намного проще
Понять, зачем судьба полощет
Шатра дырявого полог.
В степи прекрасен ветер вольный,
Да конь хорош, когда он есть,
Да суета первопрестольной
Успела многим надоесть;
Настала ночь. По горизонту
Горит кострами край степи.
Помилуй, Боже, не топи
Тех, кто плывет по Геллеспонту!
Коль суша - дно былых морей,
Господня Воля в том понятна,
Что отступили безвозвратно
Пучины, взяв с собой людей.
Взамен остались кости рыб
И сказочки про Атлантиду.
Увы! Утеряны из виду
В дали времён остатки глыб,
Когда-то составлявших храмы:
Тот, кто не видел Фудзиямы,
Тот не поймёт её изгиб!
Когда бы нам хоть то проведать,
Зачем повсюду бес хитрит,
Зачем нам посылают беды,
Зачем костёр в степи горит.
+ + +
В.Г. Критский
Такая тишь стоит в лесах,
В лугах лежит такая жалость,
Какая только на устах
Твоих, любимая, осталась.
Ещё дано ей крест нести,
Своё природа помнит имя,
Но может вслух произнести
Устами только лишь твоими.
И пусть я ей почти что брат,
Мне нет в неё другого лаза,
Окна другого, других врат,
Чем два твоих бездонных глаза.
Один я в сердце слышу зов -
Хочу я - некуда мне деться -
В глубь глаз твоих, как в глубь лесов
Успеть при жизни наглядеться.
+ + +
М. Е. Левашов
В осеннем лесу при скончании дня
Любимая, может быть, вспомнит меня.
На просеку выйдет из чащи олень
И тем и закончится сказочный день.
А ночью взойдёт, как обычно, Луна.
Любимая будет стоять у окна
И может быть, ветер, а может, и снег
Напомнит любимой, что был человек
Не хуже, а может, и лучше других.
И тем и закончится сказочный стих.
+ + +
В. Г. Критский
Полю Верлену
Принимайте меня такого, как есть:
Гениальным, больным и пьяным.
Если я лишь бурьяном сумел зацвесть,
Называйте меня бурьяном.
Если я не подобен солнца лучу,
Если я чуть грязнее лилии,
Говорите, что грязен я. Не хочу,
Чтоб извёсткой меня белили.
Я не первый из тех, кто пришёл предпочесть
Горечь правды сладким румянам.
Принимайте меня такого, как есть:
Гениальным, больным и пьяным.
Не ищите во мне того, чего нет.
Я земли, а не неба житель.
Глупым светом своим не глушите
Мой, единственный в мире, цвет.
+ + +
М. Е. Левашов
Когда я понял красоту палитры,
А на досуге соскребал со стен следы
От взрывов смеси серы и селитры,
Во сне я видел райские сады.
* * *
Сады тянулись вверх по горным склонам,
Затем спускались к морю. Корабли
Везли толпу паломников к иконам,
Хранившим мир во всей другой земли.
Горели свечи в превеликих храмах,
Монахи были добры, и народ
Не слушал сказки о тибетских ламах,
Поскольку знал, что Бог к нему придёт.
В урочный час разверзнутся пучины,
Проскачет бледный всадник на коне,
Подобном Смерти. И её причины
Исчезнут в исцеляющем огне.
К манящим звёздам вознесутся души
И праведных, и неплохих людей.
Затем Господь и океан иссушит,
Не пощадив тех самых кораблей.
* * *
По пробуждении я кланялся иконам
И рисовал, что видел, до зари.
Любимая! Смотри! Смотри! Смотри!
Мои холсты опять полны зелёным.
+ + +
В. Г. Критский
Пан
Краски неба догорели,
Тонет в сумерках тропа.
На невидимой свирели
Заиграл за речкой пан.
Ночь дыханье затаила,
Не шелохнет ни листка.
Дверцу звёздочка открыла,
Вышел месяц из леска.
И безудержною силой
Бесконечно чистых мук
И протяжный, и унылый
Тишину наполнил звук.
На опушку тёмной рощи,
Узловатый, как сучок,
Вылез маленький и тощий
Безобразный старичок.
Козлоногий и вертлявый;
И, прозрачны как слеза,
Синью светятся лукавой
Добродушные глаза.
Увенчался повиликой
Под прикрытьем темноты,
И тревожит песней дикой
Безответные кусты.
+ + +
М. Е. Левашов
Переходя из зала в зал,
Разглядывая больше рамы,
Я думал: всё, что я сказал, -
Есть надпись на могилу мамы.
Переживая день за днём,
За годом - год переживая,
Я думал: были бы вдвоём,
Когда бы мать была живая.
Не то, чтоб пьяным сиротой
Я плакался бы вам в жилетку.
А то, что жизни простотой
Посажен был с рожденья в клетку
И в камере углы считал
До четырёх, а то и боле.
И вскрикивал порой от боли,
Переходя из зала в зал.
+ + +
В. Г. Критский
От корма недостатка
На дуб со всех сторон
Слетелось два десятка
И галок, и ворон.
Глядят они лениво,
Как мы внизу стоим.
Какая-то пожива
Тут есть, видать, и им.
В затишке, под пригорком -
Морозец, но не лют.
Кто с банкой, кто с ведёрком -
Собрался местный люд.
Народ окрестный знает,
С порядками знаком -
Из Дровниц выезжает
Цистерна с молоком.
Седая от мороза,
Движком своим фырча -
Из ближнего колхоза
"Заветы Ильича".
Не дремлет, не зевает,
Ранёхонько с утра
Как пава, выплывает
Со скотного двора.
Надеждами стремима
Унять наш аппетит,
Она опушек мимо
Берёзовых летит.
Кто бодро, кто сопливо,
Людьё и вороньё,
Мы ждём нетерпеливо
Прибытия её.
С осанкой величавой,
От инея бела,
Вплывает важной павой
Она из-за угла.
Между пятиэтажек,
Под галочий восторг,
Недолог и нетяжек
Идёт весёлый торг.
Хорошее, коровье,
Белея сквозь стекло,
Народное здоровье
По банкам потекло.
+ + +
С того бугра, когда из рощи выйдешь,
Остановись и сверху оглянись:
Тропа, виясь, бежит по склону вниз,
И, где она кончается, увидишь
Фабричный дом, и маленький завод,
И у реки заснула деревушка,
И без креста, забытая церквушка
Глядит в излучину спокойных вод.
И за лугами, там, где край небес
И край земли, каймою синий лес,
И в синей дымке тающие дали...
Мои подошвы сто земель прошли,
Но лучше этой ласковой земли
Мои глаза и сердце не видали.
+ + +
М. Е. Левашов
По речке, листвой превращённой в аллею,
Мы в лодке с любимой плывём в Мангазею.
Окончатся скоро счастливые дни!
Мы вместе с любимою снова одни.
Прекрасно её обнажённое тело.
И вдруг искупаться она захотела,
И мне говорит, что студёной водой
Она закаляется перед бедой.
Прекрасна русалка в осенней листве!
И вот что читаю в последней главе:
Нам снова судьба согреваться любовью.
И свёрток одежды прижат к изголовью.
* * *
Окончатся скоро осенние дни
И клонится солнце к закату.
Когда мы с любимою были одни,
Мы были безмерно богаты.
Когда же вернулись мы вместе домой,
То были умыты студёной водой.
* * *
С тех пор, как душою командует страх,
- Он только в душе и остался -
Не раз я тонул в неизбывных слезах
И кровью своей умывался.
Судьба же любимой не вышла совсем:
Сначала попала к кому-то в гарем,
А после оставила эту затею.
Уехала нефть торговать в Мангазею.
+ + +
В. Г. Критский
Ночь порока
Черно и сыро. Яркое окно
Уставшего и вымокшего манит.
Весёлой желтизной озарено,
К себе бродягу, как магнитом, тянет.
Его ли око, столь привлечено,
За занавеску жадно не заглянет!
Оно грешно? Так что ж, ведь и не станет
Кичиться ложной скромностью оно.
Вот смотрит он: внутри тепло и сухо,
И никого. И тихо, как во сне.
Лишь по столу ползёт большая муха
И мочит лапки в пролитом вине.
Широкая кровать нежнее пуха,
И простыни в измятой белизне.
Вдруг дверь открылась. Входят двое. Не-
молод он. Под сорок - потаскуха.
По виду он - учитель или врач.
Его подруга - чувственная сдоба.
Мужчина - палка. Женщина как мяч.
И друг на друга жадно смотрят оба.
Она - желанье. Тёмный взгляд горяч.
Но сдержан он. Небрежным жестом сноба
Развязан галстук. Пылкая особа
Почти готова. Медлит он, хоть плачь!
Зачем-то вышел. Быстро на кровать
Она легла в чулках, в трусах и в юбке.
Придётся, видно, удочки смотать
Через часок, отлюбленной голубке.
В голубке плоти - смертному обнять
Смертельный риск. Ах, люди слишком хрупки!
И есть ли пест, чтоб впору этой ступке?
И где храбрец, чтоб пыл её принять?
Минута; две. Вот, наконец, вошёл,
Расстегивая на ходу рубашку.
Кладёт, не дрогнув, тощий свой мосол
На жирную распластанную ляжку.
И сладкий зуд в волнение привёл
Её чулок коричневый в обтяжку,
И живота чудовищную фляжку
Припадок страсти судорогой свёл.
Но тут мужчина руку протянул,
И свет погас. И вот, вздохнув глубоко,
Пошёл бродяга. Темень! Завернул
За угол дома. Платит жизнь жестоко
За каждое паденье. Кто тонул,
Тот знает власть нечистого потока.
Но в этот миг в объятиях порока
Продрогший, грязный, как бы он уснул!
Когда уж больше нечего терять,
Так что ж беречь? Берёшь, что можешь взять.
+ + +
В. Г. Критский
Покаянные стансы
Солнечное, ласковое, светлое!
Я забыл, я потерял твой свет.
Пролетело время незаметное,
И заметно, что чего-то нет.
Нет чего-то многого и чудного,
Радостного, лёгкого крыла.
Это мерзость бреда беспробудного
Солнечное счастье отняла.
Тихо плачет сердце опустевшее,
Подымая взоры к небесам.
Это сердце... столького хотевшее,
А нашедшее... Молчите. Знаю сам.
Тихо плачет... Нежность злополучную
Под циничной маской схоронив.
Тихо тянет... песенку беззвучную
На неслышный, горестный мотив.
+ + +
М. Е. Левашов
Царь - Рыба - Три слезы
Случилось однажды, что старый слушок
Народ зашептал с интересом:
Как выпил Царь-Батюшка на посошок
И в Кремль пробирается лесом.
Как водится в сказке, враги чередой
Подножки Царю расставляют.
Но Царь Благоверный не даром святой:
Он нечисть крестом разгоняет.
Гудит непролазная чаща лесов.
Пожары на каждом болоте.
Царь-Батюшка к этим невзгодам готов -
Летит на ковре-самолёте.
Враг рода людского и смерч, и грозу
Навстречу Царю посылает...
Царь-Батюшка вытер от ветра слезу
И снова тропою шагает.
Подобно шинели ковёр-самолёт
Скатал, и несёт за спиною.
И шепчет Царя повстречавший народ:
Солдат будет править страною.
Тропу разрезает овраг и овраг,
И снова на гору взбираться...
Навстречу Царю человечества враг
Царевне велел собираться.
Наследник престола сквозь смерч и грозу
Прошёл. А вот здесь поскользнулся.
Царь-Батюшка вытер скупую слезу
И рыбой речной обернулся.
Холодное сердце, холодную кровь
Не тронет мирское прельщенье!
И молит Царь-Рыба: Владыко! Готовь
России Меня во спасенье.
Во Образе Божьем на царство судьба
Молитвенника повенчала.
И тут приключилась такая гульба,
Что каждая баба зачала.
Невиданный Царь неземной доброты,
И мыслью - великая глыба
Писал не законы, скорее - мечты,
Да только был нем, словно рыба.
Ни слова не молвил. Единый указ
Издал в продолжение царства:
Что пробил Руси окончательный час,
И нет над людьми государства.
Царь-Батюшка только однажды сказал,
Устав от народа волненья:
- Чего гомоните? Я всё вам подал.
И вытер слезу отреченья.
+ + +
В. Г. Критский
Облака. Какой сегодня ветер!
Целый день не молкнет шум листвы.
Заперт я. Один я в целом свете.
Не поднять, не вскинуть головы.
Сдавлен мозг. Сковала вялость тело.
Я сижу поникнув, присмирев.
Как бы жил я, что бы стал я делать,
Если б в мире не было дерев?
Мне поддержка в час жестоко-трудный
Зелень листьев, вечный шёпот твой.
Но другой я встречу, - светлый, чудный,
Под твоей торжественной листвой.
Тёмный тополь, друг мой неизменный,
Я за дружбу верностью плачу,
Я тебя, избрав из всей вселенной,
В смертный час в бессмертье захвачу.
Но я верю, этот час не близко.
Долго-долго мне скучать и петь,
И тебе, листвой склоняясь низко,
Надо мной, играя, шелестеть.
+ + +
Оставляя клубы дыма,
Поезда проходят мимо
Вдаль - на запад, на восток,
Только мне как на насесте
Всё сидеть на энтом месте...
Чтоб он лопнул, мой шесток!
Или мне сладка неволя,
Или мне другая доля
Не по силам, не к лицу?
Или только блага эти
Полагаются на свете
Торгашу, да подлецу?
Век мне, что ли, на дорогу
Выходить, и лаять Богу,
Провожая поезда?
Тяжко, братцы, жить без воли!
...Только ветер рыщет в поле,
Да катится вдаль вода...
+ + +
Дома кончались. Дальше шли луга.
Среди цветов сопела фабричонка,
И, извиваясь, светлая речёнка
В пологие ласкалась берега.
За фабричонкой, бедный и босой,
Жил тихой жизнью небольшой посёлок,
И в километре, ровной полосой,
Тянулась насыпь с гребешками ёлок.
Смотрела фабрика, как проползали мимо
С глухим тяжелым стуком поезда,
И изредка гудком будили дали.
И долго таяли и оседали,
Как белая по небу борода,
Жгутами вьющиеся клубы дыма.
+ + +
М. Е. Левашов
Пашущий поэт
Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Покуда людям Бог прощает
Невосполнимые грехи,
Мой добрый ангел от сохи
Меня и в поле вдохновляет.
По первой вешней борозде
За трактором бреду я в гору,
Чихаю вслед его мотору,
Вечерней радуюсь звезде.
Она и к отдыху зовёт,
И согревает нежным светом,
И говорит, что этим летом
Моя любовь меня найдёт.
Ищи, голубушка! Ищи.
Судьба бедняги Голиафа
Постигла и Толстого-графа,
Подобно камню из пращи.
Что в лоб, что по лбу... Для лица
В глазах другого поколенья
Важнее смерть от вдохновенья,
Чем этот ужас без конца.
+ + +
Необычайно душной ночью,
А может быть, и ясным днём
Была разорвана на клочья
Страна, в которой мы живём.
Остались старые границы
Вдали. За полем, за рекой...
И поутру щебечут птицы
Заупокой. Заупокой.
* * *
В необычайно жаркий вечер,
Когда уже темнел восток,
Том Сойер встретил Бекки Течер
И поднял брошенный цветок.
Насколько помню ту страницу,
Иное было время дня.
Но вечером щебечут птицы
Всё про меня. Всё про меня.
* * *
У книжников и фарисеев
Я службы слушал до утра
И понял, что мешок просеяв,
Крупицы не найду добра.
Я слушал, слушал, и креститься
От сердца начала рука.
Так вечером щебечут птицы
Про облака. Про облака.
+ + +