Новая власть процокала по мостовой копытами тяжеловозов.
- Красные... - полыхнуло с разных сторон, и город затаился в глазницах погашенных окон. На окраине собачьей сворой заливались в огненном дыму пулемёты. Последние фуры с ранеными уходили в ночь. Краснознамённый закат ударил по крышам. Гиблым холодком погреба засквозило вдоль домов.
По лестнице особняка пронесли офицера. Он был без памяти и, как ни держали, голова штабс-капитана безвольно закидывалась назад, подражая игрушке старьёвщика "уйди-уйди". В дверь стукнули тихо, торопливо. На верхней площадке собралась семья - как отказать в укрытии вчерашним хозяевам города?
Чавкающее, хрюкающее, неразборчивое в жертвах и самому себе ненавистное существо смерти наложило на город багровые пальцы. Захлебнувшись страхом, под натиском врага, по улицам снова бежали толпы - оглушённых разгромом революционных войск. Снова вздрогнула дверь, колокольчик судорожно оборвался. Товарищу командиру с головой "уйди-уйди" помогали два серых от усталости и пороховой гари бойца, и долго отдувались, повиснув на ветхих перилах лестницы, метя плевками пол внизу.
В обывательском доме хватило места, чтобы стоны одного раненого не дошли до ушей другого. Обе власти мирно выздоравливали под кровом тех, кого так яростно мечтали поделить... Уходили гости по-разному. Благородие унесло со стены старинную саблю, взамен бросив охапку "керенок". Пролетарий не побрезговал хлебом.
В скупые на ласку "вольные" времена НЭПа верхнюю площадку уплотнили. Кто-то страшный посмотрел из-за свинца газетных букв, и липкое, чужое коснулось жизни. В первую, ещё нетяжкую ссылку, ушли постояльцы из лазарета боевого капитана, любителя старинных клинков, а в кумачовых тридцатых опустели бывшие командирские апартаменты - настал черёд хозяев. В просторную квартиру, сняв лишние перегородки, въехала советская семья - дочь белого офицера и её муж, сын красного командира. На стену повесили турецкую саблю. По выходным на пруду ловили карпов и жирных линей, прикармливая хлебом.
То чавкающее и хрюкающее, что просило пить и пить и лакало крови всё больше и больше, укрылось в сводчатых подвалах правосудия. И только брызги кровавого пира Ненасытного проступали малиновым с околышей и петлиц нового хозяина квартиры.
В оглохшем от счастья салютов сорок пятом оба старика, тесть и свёкор, с опаской перебрались к детям. Квартиру признали, но молча, не вслух.
Город раздобрел, обзавёлся гранитным брюшком. Пришли лакокрылые "Победы" и генеральские погоны-крылышки. А в подворотнях настраивали гитары люди с глазами чёрно-белых шестидесятых.
Страшный, маленький Кто-то выбрался из спёртых подвалов и, смеясь змеиным клыком, вырвал сердце хозяину Кунцевской дачи. Притих сторожевой лай, опустели вышки. Бывшие хозяева квартиры, никем не узнанные, осторожно шли под руку по огненному ковру осени, будто ненароком заглядывая в родные когда-то окна. Встречая давних знакомых, торопились, пропадали... и пропали вовсе.
Маленький, в запёкшейся крови, живчик записался вегетарианцем. Он больше не кусался, лениво гоняя блох. Иногда даже думал, что его больше нет. Стало сытно, неголодно, уютно. И лживо.
Покорно приняли свободу. Красного цвета стало меньше. А тот, что был, засыпали цветами на асфальте. В диван пошла ржавая сабля. В просторной квартире верхнего этажа открылся букмекерский офис. Молодёжь пропадала на новых скачках, привычно ставя на фаворита. Жеребец Криминал на два корпуса обходил Конституцию. На зелёном сукне фортуны монеты строились в пирамиды и улетали в пустоту. Кромка сморщенной горами карты тлела от нефтяного факела... В темноте на окраинах снова шли перестрелки. Этажом ниже, в квартиру врача, ночью привезли двух раненых "бойцов". Под утро они добили друг друга. Ласковое, почти ручное, чудище зевнуло со скуки, приоткрыло один глаз, облизнулось, стало ждать... И проснулось от ночной канонады.
В вихре Садового кольца шагал сошедший с пьедестала дружинник. Ветер и страх гнали его по мятежным улицам - по набережной с белым парусом навылет раненного дома, мимо кованой ограды зоопарка. Под истошный крик павлина чугунный истукан давил своих, и те умирали, счастливые, на площади Восстания, у детских "Баррикад"...
Время съело цифры века, новый начался с нулей. Вчерашний день воскрес в сегодняшнем. Снова ярость и вражда разбудили город. Вытолкали серые тени сгинувших, затерявшихся, ушедших. Расчертили улицы шеренгами, построили шеренги в колонны. Тот, о ком забыли, проголодался. Он помнит, что не чужой. Не тревожьте Его сна. Не давайте Ему крови.