опубликован в альманахе "Город-6" http://www.almanahgorod.ru/
Замечательно озвучен Олегом Булдаковым в сборнике "Тёмные аллеи. Городские легенды"
тут есть ссылка на аудио-файл http://temnie-alleyi.livejournal.com/92624.html
Ночной трамвай - холодный, неуклюжий, деревянный - вторую неделю повадился ходить без расписания, хрипя надтреснутым звонком, с неподвижным, словно из картона, кондуктором. В начале первого ночи подкатывал к дому, забирал пассажирку и пропадал до утра. На рассвете она возвращалась.
Молодую женщину никто не знал. Сначала жильцы спорили - кого и зачем возит старый вагон. Но судачить надоело. Трамваи "ретро" не новость. Привыкли и к деревянной "Аннушке".
Да, Аня... Анна Фоминишна... Тихая старушка жила в доме со старым вензелем на фасаде, на втором, предпоследнем, этаже, много лет, растеряв всех, кого любила. Старая гулкая коммуналка пуста, теперь только она да вдовец Федор Максимович, ровесник, ждали въезда новых хозяев, чтобы расстаться с домом навсегда. Не по карману нынче район, где золото, плавясь, каплями стекает с ночных реклам. "Зачем вся эта красота, когда ни денег, ни ноги не ходят?" - думала Анна Фоминишна, следя, как подсветка ночного клуба заливает дармовым огнем уголок потолка с антикварной паутиной. - "Хоть бы кроху теперешней свободы туда, в молодость..."
Однажды владельцы лавчонки на первом этаже раздали старикам по сувениру и маленькой сумме, хватившей на квартплату. Анне Фоминишне досталась матрешка - снаружи бабушка, внутри мама, в ней дочка. Из самой маленькой, обычно глухой, вдруг выпала серая картонка, старый билетик, на котором читалась дата - тысяча девятьсот сорок девятый. В эту ночь и появился трамвай...
Теперь она тщательно готовилась. Надевала модные фильдеперсовые чулки, туфли на шпильках, скользившие набойкой по весеннему льду, изящно - мешковатый габардиновый плащ-макинтош и, повесив на руку зонт из плотной черной материи, с билетом в руке садилась в вагон. На ней всегда была бархатная шляпка с узкой вуалеткой и цепкие часики - "крабы" с удлиненным циферблатом. Когда там она снимала плащ, шляпка замечательно сочеталась с красивым шерстяным платьем, почти новым, театрально посверкивала фальшивая брошь, а вот часы всегда останавливались, и их приходилось подводить по бою ночных курантов.
Она ехала одну остановку, но, выйдя из трамвая, оказывалась в другом городе. Там широкие пустынные улицы режут клаксоны крутобоких "побед", вальяжных ЗИСов, а в двух шагах шпанская тьма безглазых переулков скрадывает сугробы, угольные кучи и палисадники бревенчатых домов.
Ее наряд не удивлял. Красивая тридцатилетняя женщина, она с достоинством кивала похожему на генерала привратнику, охранявшему парадное в высотном доме, и закрывалась в лифте, сверкавшем медью и зеркалами. Из окна просторной квартиры с эркером, балконами, раздвижными дверями как на ладони были коньячные флаконы кремлевских башен и негасимое электрическое зарево строящейся махины Университета.
Там, в сорок девятом, у нее - сегодняшней, ловкой и опытной, но молодой и жадной, как тогда - был тайный друг. Они встречалась только ночью, на рассвете будил трамвайный звонок. Как Золушка, она не смела задержаться на балу. Ведь дома, на столе, валялась разобранная матрешка. И, стоило ее соединить, красавица снова превращалась в чудовище.
По утрам, вернувшись из отлучки, Анна Фоминишна жарила глазунью в огромной коммунальной кухне, гордо посматривая на единственного соседа. Федор Максимович жевал беззубым ртом скользкую овсянку, и знать не знал, как ей хотелось поделиться, похвастаться! Увы, напрасная мечта - сосед посмеется и решит, что бабуля "того", или, чего доброго, в психушку сдаст, позвонит в НКВД. О том, что конторы с таким названием давно нет, Анна Фоминишна запамятовала. Она вообще стала путать прошлое с настоящим. Везде были свои страхи, и, встречаясь, они умножались вдвое. Но были и плюсы. Анна Фоминишна не беспокоила врачей, даже морщины слегка разгладились. С каждой поездкой она становилась моложе.
Все же, чтоб утолить свой голод, она часто заводила речь о прежней жизни, про "после войны". Выходило, что Федор Максимович тоже не всегда был безобидным пожирателем овсянки, и что в те времена от него кое-что зависело, и он мог себе позволить... Постепенно он втянулся в разговоры. Благодарная слушательница, Анна Фоминишна часто поправляла соседа в мелочах и, уже не стесняясь, в подробностях рассказывала "настоящую - прошлую" жизнь, тая лишь секрет деревянного болванчика.
Федор Максимович мало верил в стародавние приключения соседки, и в первую очередь - из-за необычайной яркости, свежести воспоминаний, обилия таких деталей, что, как правило, потухают за давностью лет. Слушал он ее вполуха, смотрел вполглаза, и обзывал, дразнил про себя ругательствами прошлых лет - "крашеной кошкой" и "похотливой скелеткой". По тону Анны Фоминишны было ясно, что сам он и в подметки не годится красавцу в кителе с золотыми погонами, что ждал ее по вечерам в далеком сорок девятом.
"А в комнате на столе у него была зажигалка в виде мартеновской печи..." - вдруг долетело до него. Федор Максимович стал слушать внимательней - когда-то и он держал дома такую безделицу, это была штучная вещь, подарок подшефного завода. Напрягая память, он стал задавать вопросы. Ничего не подозревая, Анна Фоминишна увлеклась и вдавалась в такие подробности, какие не могла бы узнать иначе, чем от него самого.
Федор Максимович понял, с кем проводила ночи соседка, вспомнил, как странно исчезала по утрам давняя подруга. И догадался, отчего болью отзывался звонок трамвая, что появлялся под окном. Он же слышал его прежде... И люто взревновал. Понимая, что ревнует сам к себе, тихо сходил с ума. Ночами, с того часа, как появлялся холодный трамвай и до рассвета, когда он ненадолго возвращался, чтобы вернуть соседку, старик вертелся с боку на бок. Федор Максимович был не в силах примириться с тем, что пока он здесь, немощный и старый, в нищете доживает дни, эта старая ведьма, колдунья лучшие часы проводит с ним там, что она пользуется им, как новомодными таблетками для омоложения. И однажды Иван-Царевич не выдержал. Он подсмотрел весь страшный ритуал. Увидел, как соседка, развинчивая пустую матрешку, словно сбрасывает старую лягушачью шкурку. Дождавшись, когда ее увезет трамвай, подобрал ключ и вошел в чужую комнату.
Матрешка была разбросана по столу. Он взял в руки самую маленькую фигурку и соединил половинки... Вдали сыграли мелодию стенные часы. Федор Максимович вложил раскрашенного человечка в другую, среднюю по размеру форму и накрыл сверху, как саркофагом, кукольной деревянной головкой. Часы отбили первый удар. Когда третья и последняя скорлупка оказалась сомкнута, под окном раздался треск. Старые шпалы трамвайных путей втянулись в глубокую яму с загнутыми внутрь краями, а в часах лопнула пружина.
И в этот час появилось тяжкое воспоминание, неотвязный кошмар. Однажды, году в сорок девятом, он проснулся в постели со старухой. Та задыхалась и, не выдохнув слова, умерла. Федор Максимович был ответственным партийцем, а время кусачее. Пришлось ждать темноты, чтобы это страшное, запакованное в мешок, по черной лестнице снести в угольный подвал. Когда он забрасывал его шлаком, породой, вверху прогремел трамвай. С тех пор он всегда обходил окошко-"склиз", за которым в подвале лежала старуха, и при первой возможности съехал из высотного дома.
Федор Максимович распахнул окно и бросил матрешку вниз, в темный провал на асфальте. Ему стало легко, исчезла тяжесть, не дававшая дышать. Все давно прошло...