Аннотация: "Почем опиум для народа?" (Ильф и Петров)
Не многим людям удалось в своей жизни увидеть границу между прошлым и будущим. Для большинства она была и остается размытой, подвижной и трудно-уловимой: не во что даже ткнуть пальцем - "вот она была и нету", как поется в песне и вчерашнее "будущее" становится сегодняшним "прошлым". И все же бывают иногда случаи когда такую границу можно не только увидеть, но, в буквальном смысле, перешагнуть.
Эту историю рассказал мне мой старый приятель, друг детства, Петя И. когда мы с ним случайно втретились прошлым летом в Нью-Йорке, у входа в здание "Эмпаир Стэйт Билдинг". Я находился тогда, по приглашению института раковых заболеваний имени Слоан-Киттеринг, на научной конференции, посвященной новым направлениям в области лучевой терапии, а Петя приехал в Нью-Йорк как турист - он в это время был в отпуске. Отправив жену и детей смотреть дневное представление на Бродвее, он решил взлянуть на Манхаттен с высоты самого высокого когда-то в мире здания, одной из главных достопримечательностей города Нью-Йорка. Вот тут-то, у входа в Эмпаир Стэйт Билдинг, мы с ним и встретились! Представляете?! Нет, не представляете! Мы живем друг от друга за тридевять земель, он в Австралии, а я... Впрочем, какая разница где я живу? Раньше мы жили в одном и том же доме в городе Вильнюсе на улице Комьяунимо, ходили в один и тот же десткий садик, играли в одном и том же дворе, учились в одном и том же классе одной и той же школы, ну а потом, правда, наши пути разошлись: он поехал в Москву, в МГУ, а я остался в Вильнюсе, на вечернем. И вот на тебе! В Нью-Йорке, в этом огромном котле, где живут 10 миллионов легальных жителей и еще больше нелегальных, через десятки лет, через тысячи километров, в центре Манхаттена...
Петя узнал меня первым.
"Феля!!!"- закричал он во все горло - "неужели это ты?"
"Кумпал!!!" - я не мог поверить своим глазам - "неужели это ты?"
Вот так мы с ним встретились. Мир тесен, как говорят. И все же уму непостижимо, не правда ли? В мире ведь есть столько много стран и в каждой из этих стран живут миллионы людей, да что там - миллионы, десятки, сотни миллионов! И вот - на тебе... Наш случай мне показался настолько уникальным, настолько неправдоподобным, что я еще долго не мог прийти в себя и только когда мы уже сидели в маленьком итальянском ресторанчике на углу Бродвея и 36 улицы и вспоминали прошлые годы, Петя признался, что подобного рода встречи случаются с ним не впервые.
"Мне везет на них. Помнишь Вовку Пезнерова?"- спросил он, смакуя с видом знатока темно-красное кьянти.
"Вовку-ишака? Того, что в нашем дворе жил?"
"Ну, да его - Ишака. Так я его тоже вот также неожиданно втретил"
"Где? Здесь, в Нью-Йорке?"
"Да нет, это было в Риме. Давно уже, правда. Когда я в Австралию иммигрировал, в конце восьмидесятых"
И Петя рассказал мне довольно длинную истроию. Вот она.
Уезжать из Советского Союза он не хотел. Боялся. В газетах писали о страшных муках, коим ежедневно подвергались на западе "попавшие на удочку к сионистам бывшие советские граждане", о наивных простофилях, "поверивших лживым росказням буржуазной пропаганды" и теперь обивающих пороги различных советских ведомств и посольств в надежде получить обратную визу, печатали интервью с теми немногими счасливчиками, которым обидчивая родина все же разрешила приползти назад на коленях.
По вечерам Петя смотрел телевизионные новости, читал своего любимого поэта - про бруклинслий мост, про советский паспорт, про несчастного Вилли, у которого от непосильного труда вылезли все волосы, и ему становилось ясно - на загнивающем и преступном западе жизнь у людей хреновая: они бастуют, голодают, совершают преступления, подвергаются судебному произволу и, в конце концов, не выдержав такой хреновой жизни, они заканчивают ее самоубийством.
В Союзе же, в отличие от запада, жить было спокойно. Можно даже сказать - комфортабельно. Пусто, скучно, но зато комфортабельно. Уезжать от такой комфортабельной и уютной жизни Петя никуда не хотел. Ленка, жена его, настояла.
"Врут все" - сказала она убежденно - "антисемиты".
"Врут то врут"- согласился Петя - "но дыма без огня не бывает"
Тем не менее он поехал. У жены оказался более твердый характер. К тому же Ленкины родственники-сионисты все время подливали масло в огонь - ты, мол, Ленка, смотри - твоим детям здесь, в союзе, делать нечего, никаких переспектив у них нет и не будет, потому что ты ихняя мать. Единственное место для тебя и для детей это Израиль. Только там евреи могут жить как равноправные люди. И т.д. и т.п. Задурили ей голову. Кстати говоря, никто из этих ее родственников в Израиле уже не живет.
Сам отьезд из союза Пете запомнился плохо. Кроме огромной лужи в центре приграничного городка Чопа, пустых магазинов и матерящихся таможенников никаких других впечатлений он не оставил.
Зато когда он приехал в Вену с ним случился нервный шок. Было начало марта и хотя снег уже растаял, а бойкие, не по-весеннему, жаркие лучи солнца беспрепятсвенно проскальзывали мимо голых ветвей деревьев, продрогшая за зиму земля еще не успела согреться, от нее веяло холодком, то тут, то там, в тени домов, стояли непросохшие лужи и легкий северный ветерок время от времени неприятно щипал за уши. Поэтому такими невероятными и неестественными показались Пете лотки с овощами и фруктами, расставленными у дверей продовольственных магазинов. Это были не просто овощи и фрукты.Это были аккуратно сложенные в длиннющие ровные ряды десятки и сотни чистеньких, кругленьких, явно подобранных один к одному персиков, абрикосов, ярко-красных помидоров, бананов, стручков сладкого и горького перца и пахнущей на всю улицу клубники. У Пети закружилась голова. Такого изобилия он не видел даже на выставке достижений сельского хозяйства, там, где повсюду пестрели надписи "экспонаты руками не трогать". Недобитые во время войны фрицы-австрийцы спококойно подходили к лоткам, осматривали запретные "экспонаты", ощупывали, приценивывались, складывали их в яркие полиэтиленовые мешочки и, как ни в чем не бывало, уносили с собой. После брежневского "застоя" и, последовавшей за ним, горбачевской "перестройки" Пете это показалось фантастикой из романов Станислава Лема.
Сразу же за продуктовыми магазинами, в небольшом парке, духовой оркестр играл вальсы Штрауса и завернутые в норковые шубы и кожанные польта старички и старушки сидели на скамейках и внимательно слушали музыку.
Мимо прошла группа парней и девушек. Они о чем-то оживленно спорили и смеялись. Возле строительных лесов одетый в джинсовую спецовку рабочий подметал с улицы нечаянно просыпанную штукатурку, звенели колокольчики разноцветных трамваев, а выстроенные в линию вдоль тротуаров автомашины поражали Петю разнообразием своих форм и красок. Через открытые окна ресторанов и кафэ Петя видел сидящих в них людей: одни читали газеты, другие пили кофе, третьи неспеша уминали серебристыми вилками какие-то страшно аппетитные явства. В весеннем венском воздухе как-бы повис и застыл вальяжный дух самодовольства и достатка. Трущоб, хулиганов, нищих, бездомных, бастующих против произвола капиталистов, рабочих, нигде не было видно.
Заснуть в эту ночь Петя не смог. Ему все казалось, что кто-то безцеремонно и безжалостно всунул ему под нос огромную толстую фигу и издевательски спрашивал: "А это ты видел?" Рядом с ним тяжело вздыхала и стонала во сне Ленка - ей снились витрины обувных магазинов.
Вот так, не выходя из нервного шока, уехала Петина семья из Вены в Италию, в небезызвестный курортный городок Ладисполь, расположенный на берегу Средиземного моря.
Там, в центре городка, рядом с облупленным фонтаном, где вечно толпились в ожидании новостей и сплетен старожилы, у Пети спросили куда он едет.
"Как - куда? В америку, конечно" - гордо ответил им Кумпал.
"Ты что - дурак?" - удивились старожилы - "Только дураки едут в америку"
"А куда же едут умные?" - поинтересовался Петя.
"В Австралию. А те, кто еще умнее - в Новую Зеландию"
Так Петя "записался на Австралию". Неучел он лишь одного. "Дураки" уезжали в америку довольно быстро, черз месяца два-три по-прибытию в Ладисполь, а записавшимся "на Австралию" "умникам" приходилось ждать долго, иногда по году, а иногда и дольше. Денег, которые выделяло для них благотворительное общество ХИАС едва хватало на еду и жилье. А соблазнов вокруг было очень много. Здесь, во время "раскладок", например, спокойно продавались Бабель, "Архипелаг ГУЛАГа", Набоков, воспоминания бывших сотрудников КГБ. У Пети текла слюна и он не успевал ее глотать. Ленка же обьявила, что книги в настоящий момент являются предметом роскоши и сосредоточила все оствашиеся в их распоряжении средства на обновлении собственного гардероба.
Работы, как таковой, в Ладисполе не было - "тепленькие" места в ХИАСе (как-то - переводчиком, почтальоном, секретаршей) расхватали старожилы. Не смогли Петя с Леной хорошо заработать и на купленных в союзе "по большому блату" и с таким трудом доставленных в Италию балетных тапочках. Вертлявый, кавказкой наружности, "перекупщик", исследовав содержимое их багажа, горестно цокнул синим языком: "Нэт, плохой товар"
"Почему плохой?" - возмутилась Ленка - "Нам говорили, что балетные тапочки самый ходовой товар в Италии".
"В прошлом году - да. А сэчас - нэт. Сэчас самый ходовой товар - это кораллы. И икра. А это - что это? Разве это товар? Нэт, это не товар. Сэмдесят пят мил. Я добрый. Другой сэмыдэсати нэ дал бы"
Не смог соблазнить Петю и их сосед по квартире, бывший заведующий кафедрой стройматериалов в техникуме Биробиджана, Игорь Черняев, когда тот, уезжая в Америку, продавал свой бизнес - пол чемодана советских презервативов: переспектива стояния под жарким римским солнцем на толчке "американа" выкрикивая, как это делал Игорь, "советико анти-бамбино феноминале", ему не импонировала, тем более, что любителей рискнуть тоже не находилось.
Появился, правда, среди предприимчивых иммигрантов Ладисполя еще один, новый способ заработка - мойка стекол у проезжающих машин. Останавливается, например, легковая машина у перекрестка перед светофором, подскакивает к ней иммигрант со щеткой в одной руке и сумкой для денег в другой и начинает яростно оттирать ветровое стекло от предпологаемой грязи.
Больших доходов этот промысел однако не приносил. Во первых из-за жесткой конкуренции, а во-вторых потому, что местные интальянцы-водители к этому времени уже успели выучить кое-какие русские слова и, используя свой небольшой, но зато ислючительно емкий словарный запас, отсылали назойливых мойщиков машин к гомосексуалистам и денег им не платили.
Теперь стоит, я думаю, немножко отвлечься от Петиного рассказа и обьяснить несведующему читателю, что в Ладисполе в это время существовали две конкурирующие между собой организации: баптисткий клуб и еврейская синагога. Петя, как и большинство других русско-язычных обитателей городка, исправно посещал по вечерам оба заведения. Не потому что он был баптистом или евреем. Он не был ни тем и ни другим. Скорее даже наоборот. Просто в баптистком клубе давали по вечерам бесплатное печенье, а в синагоге бесплатный чай. Вот он и ходил - сперва в клуб, послушать лекцию про Иисуса Христа, а потом - в синагогу, узнать, что его никогда не было и нет. И заодно попить чай с печеньем.
Так вот, в этой синагоге, Петю подметил раввин.
"Пинхас" - сказал он ему как-то раз (раввин почему-то называл Петю Пинхасом) - "Пинхас, я знаю как тяжело приходится твоей семье. У меня обрывается сердце, когда я вижу муки евреев. Я слышал, что ты разбираешься в механике (По-видимому кто-то успел рассказать раввину, что Петя закончил механико-математический факультет МГУ) . Один мой знакомый из Рима, хозяин мастерской, ищет себе помощника. Вот его адресс. Поедь, скажи, что я тебя порекомендовал. Я уверен, что он возьмет тебя к себе на работу. Он хороший человек, хотя и нееврей."
Хорошего нееврея звали Джузеппе. Он действительно оказался хозяином мастерской - мастерской по ремонту мотоциклов, мопедов, мотороллеров и других двухколесных средств передвежения, коих в Риме оказалось несметное множество.
Джузеппе устроил Пете экзамен, который тот с достоинством выдержал. Особенно большое впечатление произвело на Джузеппе то, что когда Петя пытался найти неисправность в системе зажигания мотоцикла, он нечаянно обнаружил перегоревший предохранитель.
"Ого!" - вскричал пораженный до губины души Джузеппе - "так ты не только механик, но и электрик!"
И сразу же принял Петю на работу. Правда, на зарплату, которую не только механик или электрик, но даже уборщик с итальянским гражданством с негодованием отверг бы.
Новую специальность Петя освоил довольно быстро. Почти с той же скоростью с какой он освоил итальянский мат. И жизнь в его семье перевернулась на все сто восемьдесят градусов. Исчезли с обеденного стола индюшачьи крылья (прозванные на местном ладиспольском диалекте "крыльями советов"), старая черствая булка и гнилые помидоры, которыми их угощал по доброте своей хозяин соседнего продуктового магазина Марко. Вместо них появились сыры, копченная колбаса, бананы и даже дешевое "домашнее" вино - Петя, беря пример со своего хозяина Джузеппе, пристрастился перед ужином выпивать по стаканчику этого целебного напитка. Ленка перестала ходить на "раскладку" заявив, что там продают одежду по прошлогодней моде, а Кумпал подсчитывал сколько дополнительных чемоданов ему понадобиться, чтобы перевезти в Австралию всю ту антисоветскую литературу, которую он уже успел приобрести. "Жить стало лучше, жить стало веселее" - как справедливо заметил, правда по совершенно другому поводу, бывший учитель всех времен и народов.
Случались, конечно, и инцеденты.
Так, однажды, подойдя к мастерской, Петя увидел на углу небольшой лоток на колесиках, увешанный красными флажками с серпом и молотом посередине и портретами Маркса и Че Гевары по краям. Рядом с лотком стоял молодой человек нервной наружности, пытавшийся всучить прохожим краткое изложение манифеста коммунистической партии на итальянском языке. На Петю лоток и взьерошенный молодой человек произвели тоже впечатление, что производит плащ тореадора на раненого быка. Мешая руские слова с итальянскими он потребовал от владельца лотка немедленно прекратить "пудрить людям мозги" и "вешать на их уши лапшу". Молодой человек сперва вежливо, а потом все более и более распылясь заявил, что здесь, в Италии, хотя и нет свободы слова, тем не менее он имеет право говорить все что он хочет, а таких фашистов, как Петя, он видел в гробу и плевал на них с четвертого этажа.
"Ах, так? - сказал Петя и побежав в мастерскую, выволок оттуда сданный недавно в ремонт мотоцикл. У этого мотоцикла в двигателе отломался какой-то винтик и он ревел громче, чем десять отбойных молотков. Петя поставил мотоцикл на тротуар, как раз напротив коммунистического лотка, и, направив задымленную выхлопную трубу на нервного марксиста, включил двигатель.
Разнимать их приехал отряд карабинеров.
Пете потом здорово влетело от Ленки. Но зато марксист со своим лотком пропал и больше не появлялся.
Мастерская Джузеппе помещалась в маленьком каменном сарае, в историческом центре города, недалеко от фонтана Де Треви и поэтому мимо нее постоянно шел поток туристов. Если кто-то когда-нибудь видел американский фильм "Римские каникулы", то наверняка мог бы заметить ее ржавую вывеску, промелькнувшую в нескольких кадрах, там, где Грегори Пек с арбузом в руке, гоняется за принцессой. По-видимому, мастерская эта досталась Джузеппе по наследству от отца, а ржавую вывеску он сохранил как реликвию.
Кумпалу, для того чтобы испытать отремонтированные мотороллеры и мопеды, приходилось выезжать из сарая на улицу и каждый, кто когда-нибудь ездил по римским улицам, знает, что это такое. Поэтому Петя очень быстро отказался от такой рискованной практики и стал испытывать мопеды на пешеходных тротуарах, ловко лавируя между прохожими. Привычные ко всему итальянцы на Петины лихачества внимания не обращали, зато слабонервные иностранные туристы осыпали Кумпала градом ругательств, причем каждый на своем родном языке.
Однажды, чуть не наехав на зазевашегося туриста, Петя услышал и свою родную речь: "Ты куда прешь макаронщик засранный?"
Петя остановился и замер.С детства у него была хорошая память на лица и он редко ошибался. Так вот - верь, не верь, а перед ним стоял, одетый, несмотря на тридцатиградусную жару, в темный шерстянной костюм, белую рубашку с галстуком и лакированные черные ботинки, не кто иной, как его бывший сосед по дому, пижон и ябеда Вовка Пезнеров, которого во дворе за глаза все звали Ишаком. Подобревший, потолстевший, почему-то рано полысевший, но тем не менее это был он - Вовка Ишак. У Пети не было сомнений. И хотя он никогда с Ишаком особенно не дружил (Вовка был на год старше нас, держался особняком, смотрел на всех свысока и постоянно ябедничал на нас своему папаше - шефу Вильнюского КГБ) и не видел его уже лет десять, а то и все пятнадцать, неожиданная встреча, так далеко от двора, там, где они когда-то вместе играли, произвела на Кумпала невероятно глубокое впечатление.
"Иш... Вовка, откуда ты тут?!" - воскликнул изумленный Кумпал
Вовка Пезнеров несколько секунд молча смотрел на Петю, широко раскрыв свой щербатый рот, как он бывало смотрел когда-то на школьного учителя математики, обьяснявшего классу теорему Пифагора, и вдруг прошептал, чуть-чуть присев на корточки:
"Кумпал! Не может этого быть! Как же так? Ну и встреча!"
"Ну и ну!" - согласился с ним Петя, хлопнув на радостях Ишака по плечу - "Ты что тут делаешь?"
"Я-то?" - Ишак тоже уже очухался и даже чуть-чуть отодвинулся от Кумпала, избегая уж слишком панибратских отношений, хотя все еще продолжал улыбаться - "Я здесь работаю. А ты что делаешь?"
"Работаешь? Здесь? Кем?"
"Кем? Корреспондентом. Специальным корреспондентом газеты "Комсомольская правда" - Ишак гордо вытащил с кармана и показал Кумпалу книжку писателя-журналиста - "Просвещаю наших непосвященных соотечественников. Учу их уму разуму. Уже год как я здесь. Ну а ты, что ты в Италии делаешь? С сухогрузом пришел?"
"С каким сухогрузом?" - не понял Кумпал - "Зачем? Нет, я тоже работаю"
"Кем это?" - Ишак недоверчиво смотрел на Петины джинсы фирмы "левайс" и на футболку с изображением "феррари" - "В посольстве, что ли? А откуда у тебя самокат? Купил? Или украл его?"
"Украл? Да нет, я проверяю, как он работает. Я ведь чиню мопеды"
"Чинишь? Мопеды? Для кого?"
"То есть как - для кого? Для людей, конечно. Я вот здесь работю, в этой мастерской" - и Петя с гордостью показал на ржавую вывеску.
"Ты? Здесь?!" - лицо у Вовки Ишака вдруг стало заметно сереть, приобретая цвет асфальта, на котором он стоял - "не может быть... нет... Ты... Нет... Как же так? Нет, не может быть. Ты... ты же ведь русский"
На Ишака было жалостно смотреть..Он весь как-то смяк, согнулся, его щеки тряслись, как будто их кто-то дергал изнутри, а маленькие глаза быстро-быстро бегали, ища кого-то за Петиной спиной и вдруг остановились, остекленевшие, прикованные к чему-то между Кумпалом и фонтаном Де Треви. Ишак вздохнул с облегчением и исчез. Не убежал, не скрылся, а именно исчез. Есть такое выражение: "как ветром сдуло". Так вот - Ишака "как ветром сдуло".
Только Петя отвернулся посмотреть что там такое, на что это Ишак так уставился, повернулся обратно, а Ишака уже нет. Был и нет его. Исчез. Петя даже глаза протер - не показалось ли ему все это? Прямо как в сказке.
"Ты понимаешь" - продолжал Кумпал, подливая кьянти в мой бокал - "мне даже как-то обидно сперва стало - с тех пор, как я оказался на западе, я все время мечтал встретить обормота который пишет в советские газеты все это вранье. Никогда не думал, что им окажется Ишак. Я уже речь подготовил, хотел обьяснить, послать куда надо. А он взял и исчез. Ну как же так? Такого удовольствия меня лишил! А потом я подумал - а на кой хрен он мне сдался, этот Ишак? А? Зачем мне нужно ему что-то доказывать? Ведь ты сам подумай - кем я тогда был? Помощником механика ремонтной мастерской с дипломом мехмата МГУ, человеком без прав, без отечества, без гражданства, никем, одним словом. А он? Он был гражданином одного из самых сильных в мире государств - за ним огромная страна стояла, с ее ракетами, танками, самолетами, с постоянным местом в совете безопасности. И не простой он был гражданин этой страны, а привилегированный - один из тех немногих, кто присвоил себе право распоряжаться судьбами других людей. Поди, подойди я к нему не в Риме, а в Вильнюсе или в Москве или, скажем, где-нибудь в Сухуми - он бы в мою сторону даже и не взглянул. И вот стою я и стоит он, привелигированный гражданин великой державы, обладатель серпастого и молоткастого... Понимаешь? Он меня боится, а я его нет. Я могу ему сказать: "пойдем-ка Вовка, выпьем на радостях по бокалу кьянти в ресторанчике, за нашу с тобой встречу" А он мне такое сказать не может. Понимаешь? И пойти выпить со мной он тоже не может. А если бы даже и мог - то ждал бы пока я за него заплачу. Понимаешь? И вот тут-то мне его стало очень жалко. По-настоящему, действительно - жалко. И я подумал - нехорошо обижать человека, униженного своей собственной страной. Некрасиво. И я успокоился"
"А ты встречал его после этого когда-нибудь еще?"
"Нет, как исчез тогда, так с концами. Пропал без вести"
"Может обьявится?"
"Надеюсь, что нет. Кому он сейчас будет писать свою галиматью? Кто его будет читать? Давай-ка за это и выпьем - чтобы больше он никогда не писал!"