Аннотация: Кидай в меня камни, бросай в меня грязь - Я река!
Сюжет рассказа примитивен, как жизнь одноклеточной амёбы. Лишь на склоне лет замечаешь: "Наш век недолог, а потому так сладок он!"...
Я уже сидел за столом в одиночестве довольный, готовым-таки к ответу на вопросы по гражданскому праву, как тяжёлая рука экзаменатора двухпудовой гирей легла на моё правое плечо, что прошиб озноб до пяток и моя пишущая ручка из гусиного пера переломилась надвое.
- Япона-мать! Почто, - думаю, - мать его ети, выбор пал на меня, что за конфуз! Вроде и не списываю, да и не думал о том, вообще... от слова совсем. Я в теме. Материал знаю. К ответу готов. А тут вдруг слышу вопрос от заведующего кафедрой гражданского права Калмыкова.
- Ты что это, - вопрошает профессор, - руку то не тянешь? Либо, умник, - заявляет, - всё знаешь? Ну-ну... посмотрим, ишь, как ответишь!
Только тогда до меня дошло, что вчера мой дружище, Лапин Саша, мне сказал: "Нежели будут трудности с ответом по экзаменационным вопросам билета, то поднимешь руку и к тебе подойдёт один из членов комиссии, в качестве: неотложки "Скорой помощи" и подскажет, что к чему и почему! Хотя "мой шеф" вёл себя прилично и мило, но нельзя же тайком и сапой так красться сзади, ибо я боюсь дурака со всех сторон. Так же можно не только студента довести до белого каления, но даже самого терпеливого индийского йога. И как бы я ему ни радовался, но после слов председателя экзаменационной комиссии у меня побежали мурашки, в основном: по согнутому позвоночнику.
- Насколько, - думаю, - по лисьи звучат его слова! Всё нормально, - отвечаю брутальным гласом, - Юрий Хамзатович! К ответу на билет, - заявляю гладко побритому и чрезмерно надушенному, как надо, импозантному декану одного из факультетов вуза, - уже фактически готов!
Сказал... и захватив с собой исписанные листы бумаги, с совершенно отключённым разумом, пру свиньёй на амбразуру - держать ответ пред Государственной комиссией: чему и как меня обучили в нашем вузе. А там, плечом к плечу: всемогущие светила советской науки, как юриспруденция, выглядевших тогда для меня: выводком дедушки Ленина, которые могли любого поставить на место. А на головах плешь, словно лысая стенка шифоньера. Хотя, тем времечком, весь люд старше тридцати лет мне одинаково казался - пещерной древностью.
В отличии от некоторых моих сокурсников, находящихся в имбецильном состоянии и невесть на кого озлившихся, я был готов к сдаче экзамена и чуть ближе... к получению диплома. Кому-то приходилось из кожи лезть, однако мне уже глубоко было наплевать на то, какая у меня была причёска, как я марширую вдоль столов к экзаменаторам, как я выгляжу после бессонных ночей, как отутюжены мои кипельно-белые брюки с батником... в петухах и, насколько скрипят по драеному деревянному паркету мои новые кожаные светлые сандалии.
Наши милейшие выпускницы были кротки, аки бедолаги-овечки, безропотно внимая преподавателям института, будто пробудились тем важным экзаменационным днём с костлявой... с косой. Кто-то, как мой дружище Бычков, негодовал, что его стул, на который он желал спарашютировать, занял микроб Тютин. Друг, Сластухин, как всегда, был высокомерен, и для него экзамен не был экзаменом, но и я не намерен был дожидаться, дабы учёные оттоптались на мне. Хотя плевать было на то, что думали обо мне, так как и я о них не думал.
Присаживаясь на стул, аки кролик перед удавами, я видел пред собой пять или шесть холёных и слащавых, с ястребиными крыльями, профессорских лиц, каждое из которых старалось пробуравить меня наскрозь: до кишок, до печени, до селезёнки. Хрен знает: кому и отвечать, в чьи очи и очочки, в конце концов, заглядывать, но каждый из них будто выговаривал: "Распни же его, заразу! Завали же его, мерзавца!"... Красавцы, чёрт побери. Ведь я же ожидал хитроумных вопросов, сопровождаемых убойным дуплетом членов комиссии.
Я выбираю одного из самых добродушных ко мне профессоров, а именно, Калмыкова, и начинаю отвечать тому, думая о каверзных с его стороны вопросах. Но третьим глазом наблюдаю, что и заведующий кафедрой земельного колхозного и трудового права Тимофеев мне моргает, подмигивает, нашёптывая: "Держись, дескать, студенческая твоя морда! Продолжай, мол, в прежнем режиме и ядерной энергией, а я-де... с тобой!"... Не успел я до конца раскрыть и первый из вопросов билета, как тут же меня кавказским говором Юрий Хамзатович останавливает, произнося... нет-нет, не мне, а членам комиссии: "Я думаю, что выпускник достаточно хорошо осветил данную тему! У кого имеются дополнительные вопросы к этому студенту?"... И не дожидаясь их мнения, декан кафедры гражданского права таки заявляет.
- Вопросов нет! Так, - говорит, - переходите к изложению второго вопроса экзаменационного билета! Не тяните время! Вперёд!"...
Позвольте уточнить <...> А кто, простите, мог из них так обнаглеть и возразить самому председателю Государственной комиссии. Не успел я начать отвечать на второй вопрос, как произошло то же самое, как и при ответе на первый: "Довольно-с!"... Так же я отвечал и на третий из вопросов. Таким же образом... я со своими друзьями: Сластухиным и Бычковым сдавал и последующие два экзамена: по государственному и уголовному праву. Нам помогали учёные-правоведы, а мы лишь раскошеливались. Кто-то спросит: "Почему?"... Кто-то скажет: "Чушь собачья"... Такого, дескать, не могло быть в Саратовском юридическом институте имени Курского. Как не может? Конечно, может! <...>
Перекрещивая же свой корпус спереди... выше неправильно завязанной пуповины и, осеняя его крестным знамением, отвечаю вам прямо, честно, как на духу и положа руку на сердце: "Вот вам крест, граждане-товарищи! Истинная, сотоварищи-трудящиеся, правда жизни!"...
А дело значица было такое. Дружище Лапин, служа в уголовном розыске Кировского райотдела города Саратова и будучи уже знакомым с профессорами института, подошёл ко мне и пригласил отдохнуть на турбазе, расположенной на одном из островов нашей матушки-реки, Волги. Зная же о моей загруженности и ежедневной усиленной подготовке к Госэкзаменам, тот просто-напросто залихватски заявил.
- Твои же, - молвит, - Госэкзамены, полыхай они ярким пламенем, железно и стопудово я беру на себя! Честное, - молвит, - пионерское! Голову, - молвит, - даю на отсечение! Слово, - молвит, - реального пацана, борющегося с уголовщиной и преступностью в сей Губернии!
Прекрасно зная бесшабашного Лапина по стройотряду, как возмутителя спокойствия, где-то даже неуправляемого заводилу, я-то сначала не поверил его браваде, рисовкам и хвастовству, если бы тем же днём в лесочке дикого волжского острова я не увидел заведующего кафедрой гражданского права, заведующего кафедрой земельного колхозного и трудового права, Тимофеева Льва Александровича, и несколько наших преподавателей юридического института. Ну, Сашка то парень прямой и, по простоте своей душевной, не в бровь, а в глаз, по приезде туда, заявляет прилюдно, что мне хоть скрозь землю провалиться. Ну, знаете ль, и дружок: ни стыда, скажи... ни совести, что я лицом зарделся.
- Юрий Хамзатович! - заявляет сразу Лапин. - Лев Александрович! Это мой лучший друг и он с двумя своими друзьями должны сдать Госэкзамены... на отлично! Ну, не дурень ли! Хотя я был таки не вьюноша и уже работал в одном из уездов помощником прокурора, без диплома, но и мне было очень даже стыдно за его прямоту и дичайшую для меня беспардонность, бесстыдство и наглость. Отож...
- Ну раз, - ответствуют те важно и таки довольно убедительно, - это твои друзья, как не помочь! Конечно поможем, в любое время!
И нам помогали <...> Тогда-то и закружилась, завертелась карусель и все тяготы по сдаче экзаменов легли только на мою шею. Ведь лишь у меня была машина, а значит и был я в роли извозчика. По окончании каждого экзамена - этого испытания и боевого крещения, мы снимали малый зал ресторана, где потчевали своих учёных покровителей. Мало того, каждый из тех интеллектуалов и научных мужей приглашал с собой погулять ещё друга и полюбливаемых своих подружек. Я же проклял тот день, когда связался и с Сашкой Лапиным, и теми нашими уважаемыми доброхотами, которые в вузе разговаривали с нами, в основном, руками. А дабы не привлекать внимания посторонних лиц на определённый сговор со студентами-выпускниками института, профессора действовали согласно крылатого латинского выражения.
"Что позволено Юпитеру, то не позволено быку".
Как только заканчивался экзамен, то я первым делом мчался, на всех порах, на рынок за цветами, а потом с этими, пропади они пропадом, букетами летел к красоткам-институткам, которые должны были заполучить от меня цветочки. Нашли, ети иху мать, флориста. А затем сидел в ожидании, когда кажная из этих похотливых мадемуазелей вовремя приоденется к ухажёру. А ещё помоги им: застегнуть лиф, поправить чулочек, затянуть корсет на талии, дабы как следует отрегулировать осанку и прочее, прочее. Подай. Отнеси. Осыпь блёстками. Нашли, чёрт бы их побрал, любителя завивок на ухоженных кудрях. Так мы с друзьями и летели опрометью от экзамена к экзамену. Я же накручивал сотни километров по городу, дабы успеть, не опоздать и вовремя прилетев, удачно спарашютировать в институте, спланировать у каждой из квартир девиц в различных точках города и, наконец-то, приземлиться у подъезда лучшего саратовского губернского кабака-ресторана.
"Несправедливо!" - скажете вы.
"Это Расея-матушка!" - отвечу я.
Знать бы заранее, что так быстро пустеет мошна, в пух и прах растратятся друзья и физически износится машина, то я отказался бы как от Лапина, так и квалифицированной помощи преподавательского состава вуза. А недоедание и недосыпание. А ещё и нервы. В то же время была какая-то уверенность, что дипломы заполняются и мы в конце концов сдадим экзамены. Фарш не провернуть уже было назад.
Сдача Госэкзаменов - это, граждане-трудящиеся не праздничной Первомайской демонстрацией управлять! Чуяло же моё пульсирующее кровушкой сердце, что находимся мы на пороге грандиозного шухера... что подтверждалось: нервным тиком, дрожью и припадками.
Но как можно было тогда жалеть себя, денег или машину, коль самая прилежная и обаятельная институтка Чигарова попала под раздачу и горячую руку экзаменаторов, которые просто завалили её и покатила она с выданной ей, чёрт-те... какой справкой к себе на малую родину, в город Астрахань. Вот вам и недипломированная отличница учёбы. А может, при следовании к экзаменаторскому столу, нос в Небеса резко задрала, что кто-то из членов комиссии подумал, что деву с высокой и пышной грудью гордыня обуяла. Экстравагантным стилем одеяния эта расфуфыренная фифочка просто загнала себя в капкан. Возможно и юбку надобно было несколько укоротить. Хотя... сдача Госэкзамена - это всегда стресс. Кто знает... А может дева находилась ещё в любовном бреду, эротическом плену, али, скажем, на сексуальной волне.
Оголилась, растелешилась, мать её ети. Хотя... как показывает практика, излишняя строгость в одежде тоже не всегда приносит результата, кардинально ожидаемых плодов. Вот таки вовремя... и не подстрахуйся. Вот и понадейся на свои познания. А вот поди ж... ты, как оная гражданка Чигарова лоханулась, фланируя цунами и паясничая там, где надобно было быть фантастически скромной. Не задуши, ишь, её непомерная жадность, глядишь, и она бы сдала вместе со всеми Госэкзамены... и даже в короткой юбке. А что ей, например, мешало ко мне обратиться, дабы я дал ей урок примерного поведения на экзамене. Но говорят, что: "Потерявши голову, по волосам уже не плачут".
И поехала у вульгарной астраханской девицы, Чигаровой Нинель, земля под ногами. И немудрено-с... Ведь дева по служебной лестнице Райкома партии летела не сколь умишком, сколько телом. Это представьте себе, граждане-трудящиеся, каков конфуз, казус и неприятность.
Ведь не будь профессор - профессором, коль не найдёт пробел, изъян иль недостаток. Ведь у кажного из них: по нескольку монографий и, при ответе на вопрос, попробуй... не отразить его точки зрения, хотя ты с ней совершенно не согласен и готов оспорить её, наплевав на его глубоко научный трактат, над которым тот корпел, поди, годы, а может и несколько десятилетий. А ты ему супротив шерсти. Как бы учёные с педагогами и профессурой нас не опекали, но лично я, ожидая некого подвоха с их стороны или каких-то непредвиденных экстремальных обстоятельств, постоянно готовился к очередному экзамену. Я негодовал. А раз для экзаменаторов не существовало истины, то оценивали они разницу мнений, а ты должен был выбрать из их, вишь ли, глубоко научных трудов и многочисленных монографий золотую середину.
А тут новый удар. Завалили выпускника Карасёва - эту говорящую голову с животрепещущим нервом - в портках. Потрясающий полёт мысли был у того пижона, у которого и мозги, по-моему, были между ног. Увидит такой олух красотку, таки... руки в карманы и давай-ка шевелить мозгами, то и дело меняя мокрые портки. Иисус то, к слову, был бы с ним, как и со всеми, нежели бы только оный тип сам ни был самонадеянным болваном или неадекватным идиотом. Ещё бы! Нагляделись... когда он впал на экзамене в сумеречное состояние сознания.
- Шиш, - думаю, - вам! Нашли, видите ль, олуха Царя Небесного! Уверенный в своей харизме, я не мог оконфузиться и не должен был опростоволоситься, а взять, ишь, всю Государственную экзаменационную комиссию юридического вуза измором и своими познаниями. Сидя перед учёными с мировыми именами, нас пробивала ужасная жуть, что содержимое мозга готово было спокойно вытечь чрез наши уши.
В сущности, мне и моим сотоварищам можно было нести комиссии любую чушь, согласно пословице: "Мели Емеля, твоя неделя". Но ведь я знал все ответы на вопросы, и ни разу не воспользовался советом или подсказкой нами уважаемых соглядатаев. С одной стороны - обидно же... право! Как не обидно... коль после накрученных км, я ещё и корпел ночами над экзаменационными билетами и ответами на оные.
Но отвлёкся я, извиняйте, ибо даже моё нутро загорелось от воспоминаний. Откушайте и вы со мною купеческого чая. Отдохните-с...
А преподаватели, испытывая нечто вроде пресыщения к одним полюбовницам, бросали их, меняя на новый предмет вожделения. Но нам ли было оказывать тем рептилиям недвусмысленные знаки внимания. Мы таки шли к намеченной цели прямолинейно, как выстрелы из орудий.
И каким бы ты ни был поклонником любовных нескучных утех, а довози, сопровождай и одаривай этих раскрасавиц-пав, не получая ничего от них взамен, а отвечая: "Да нет, дорогуша, будь любезна - без приставаний! Недопустимо-с... Тут это, милая девица, так не работает".
Когда же я видел нагую дивчину, с двумя налитыми сочными гарбузами спереди, то мутилось моё сознание, бунтовал мозг с разумом, а пред глазами мелькали, плыли и кружили тёмные пятна и круги. Факт, что не девственницы, но так и манили те стервы, так и влекли, занозы, что хушь плачь, а учи науки и не смей о них думать и мечтать. Зашибись о коромысло! Откровенность сцен, которые я видел в их исполнении, от смелости которых цепенел даже раскрепощенный мой ум. Казалось, что Ад пуст - все черти здесь... в институте. Возможно эти девчушки поступали и правильно. Ведь нежели мужчины стареют, аки вино, то уже наши красавишны-подружки закисают, яко верблюжье молоко.
И то не диво, а Закон Жизни. Ну-ну... Чур меня! Я же не желал быть только говорящей головой с животрепещущим нервом - в портках. В кои то годы... содержимое корсажа чужих мадемуазелей стало меня интересовать намного меньше, чем стремление получить диплом.
Как же мне, граждане с гражданочками, было: постыло, гадко и омерзительно слышать от мадемуазелей, которые обеспечивались за счёт статусных мужчин-преподавателей во время их доставки по назначению: о чувственном наслаждении и внутренней свободе, которую они, якобы, испытывали и ощущали... благодаря своим возрастным благодетелям. Как же мне, товарищи-трудящиеся, было жалко этих молодых и задорных крашеных куколок, продающими свою любовь, но чувствующими себя после тех вечеринок неудовлетворёнными и несколько недовольными, выплёскивая на меня свою девическую досаду и нескрытное раздражение. Но я не "Юпитер" и чужую деву не тронь.
Вот диво, так диво <...> Кому, как не мне, их можно было понять. Кому, как не мне, их надобно было успокоить. И я говорил на их птичьем языке, объясняя им, романтичным, что жизнь только начинается и негоже чёрт-те... из-за кого убивать сердешную нерву и рвать душу.
А мы... А я, будто червь в гниющем яблоке, али, скажем, груше. А мы... А я, будто сражённый реовирусная инфекцией или коронавирусом, издавал глухое рычание, точно таёжный дикий зверь. Хоть и был пылок, и страстен, но намыкавшись по городу за сутки, ложился в дрейф... в сладкой истоме. Да что я... Лишь мучился в эротических сновидениях и бился в агонии от этих загоревших эротических фей, отмахиваясь от них, яко от назойливых мух, но всё мечтая о будущих с ними встречах. Все, как говорится, мозги разбил на части, все извилины заплёл. Окинув оную сладострастную девицу долгим и внимательным взглядом, я видел её жалобные-жалобные очи, что даже моя левая бровь самопроизвольно задиралась вверх, охлаждая кудрявую тыковку и хлопая по моей кучерявой маковке. Так, с какого такого, спрашивается, перепуга... я должен был крутиться, аки юла. Одиноко было и тоскливо, что хушь волком на луну вой, видя их сатанинские игрища.
А иных заставал в весьма пикантном положении, что их нагой вид мог ввергнуть в краску смущения самого искусителя рода нашего, человеческого, но только не меня. Ресторан открывался и не было тогда у меня времени, на никому ненужные: позор, стыд и робость.
Страсти бушевали в нашем институте с такой силой, что девицы наших покровителей мне казались шальными. Не было в них ни капли скромности, что они и привлекали, и отталкивали: одновременно. А вот в любви, видимо, они были очень темпераментны и неодержимы, способные на безумства. Быть с такими стервами в ложе было, видно, занятно, это что совершить прыжок - в адскую бездну. При одной такой мысли... даже дух захватывало. Они не создавали красоту при помощи косметики, а лишь её подчеркивали, что не налюбоваться было на страстных красавиц. Так хотелось взять на абордаж досточтимую деву и увлечь в кровать переговоров, но считал, что не следовало, ишь, рисковать мотивированным своим будущим. Однако... втемяшится же какая-то дрянь в забитую экзаменационными билетами голову.
Размышлял и, вестимо, злился. Соображал и, естественно же, от той продажной любви оченно даже свирепел и дюже на гарных дивчин хмурился. Да и как я мог излучать к ним христианское милосердие, нежели они принадлежали никак не мне, а нуждались в педагогах... с высокопоставленными деканами, заведующими кафедрами юридического института и их оченно богатым жизненным опытом общения.
Только и приходилось нам взвешивать и раздумывать об экзаменах, о ресторанных угощениях оных блудливых и распутных девчушечек-институток, выходя из патовых ситуаций, не потеряв своего лица. Увидев оную Красоту, я не дышал. Смотрел, глядел на их платья долго и думал - чем же это эти красавишны-незамужницы меня зацепили... увлекли!? И знаете, понял, что самое главное - это не платья, а всё же те миловидные раскрепощённые и бесстыжие девы, которые их одевали на гибкий стан. Все мы, мужчины, поди - дети. Навсегда.
- Закинуть бы, - рассусоливал я, как какой-нибудь убогий тип, - удочку в русло той любострастной меркантильной преподавательской зазнобушки, да снять с неё вкусные сливки! Ан... нет, хренушки! Неуж, - думаешь, - в том женская природа и её сущность, чтобы не любить, а только ублажать, угождая и балуя того лысого папика, поддерживающего её лишь материально! Ведь глаза заболят на то смотреть. Как, - рассуждал я, - можно с ними, кончеными стервами, заниматься любовью, но всякому овощу, - думал я, - своё время!
Не знал я до того времени, что кошель имеет свойство так тощать, а мошну мою, будто карманники подрезали и стали мы с друзьями испытывать серьёзные трудности. Ну... если мы ещё могли одаривать не совсем умных подруг преподавателей цветами с городских клумб, то на развлечения в кабаках монет и грошей уже не хватало. И немудрено. Мало того, что всё это научное сборище мы угощали по вечерам.
Так наутро, запрыгнув в портки, уже костерил домоуправа, что мешался под ногами, и летел за холодным пивом, словно за комсомолом. Пятиминутка ненависти и уже с оным пенным напитком в портфельчике я обхожу кафедры права, охмеляя вчерашних распутников-гулён. Ходоков. Нашли, ишь, волонтёра, которые, как никто другой, нуждались в таких прабабкиных лекарственных препаратах, как "Святой Цитрамон", "Марфа-рассольница" и "Иван-рукотряс". Моё ли это дело быть курьером-разносчиком, когда я должен был полностью погружён в изучение предметов правоведения. Суть то даже не в этом. Суть в том, что я находился в ярости, бешенстве и ненависти.
Дальше - больше. А засим - хуже. Нет, мы не сдирали кору с дерев. Нет, мы не ели желудей, не лазили за фруктами по садам и огородам.
Мы нищали и искали выхода. И как бы нам ни помогал верный друг Лапин и его приятели - работники ОБХСС, кошельки таяли, худели, убавлялись в весе, уменьшались в объёме и становились тощими-тощими. И что мы тогда? Тут-то, дружище Бычков Володя и решает один из самых главных вопросов, который ставил всех нас в тупик. Он первой же, ишь, лошадью мчится посыльным к своему свату в соседнюю Губернию и привозит оттудова десятилитровую ёмкость, типа: канистры... с коньячным пойлом, под названием: "Пчелиный мёд и кг дрожжей". Наши учёные радетели со степенями только крякали, хлопоча лицом, щёлкали клювом и хвалили-нахваливали питие чужеродное, всё пытаясь дознаться у друга рецепт его производства. Но Володю развести на "хи-хи"... не удалось. Сначала диплом - потом заморский рецепт коньяка, которого и в жисть бы было не найти. Все наслаждались напитком, да только у меня по губе тот тёк, да в рот мой не попадал.
Получив диплом, наконец и ко мне снизошло смирение <...> Всё, граждане-трудящиеся. Точка. Мне с научными мужами было не по пути. И если бы не дружище, Саша Лапин, так, глядишь бы, и валял дурака, а очистив зёрна от плевел, сочетал подготовку к тяжёлым экзаменам с активным с теми же мадемуазелями-институтками отдыхом в любимом кабаке "Русские узоры"... что на улице Горького. А чтобы нам, молодым, красивым и здоровым жить и радоваться, требовалось всего два обстоятельства: во-первых, жить, а во-вторых, лишь радоваться.
PS...
Господи! Какие же светила юридической науки нас обучали, на чьих научных трудах мы стали настоящим юристами. Я, к примеру, ручкался с ректором В.В. Борисовым, И.С. Ноем, М.И. Байтиным, Н.И Матузовым, был в отличных отношениях с Л.А. Тимофеевым и Ю.Х. Калмыковым. Юрия Хамзатовича, помнится, я довозил до дома, поднимал на четвёртый этаж и оставив у двери, нажимал на звонок, а сам прытью летел оттуда, ибо строга была его жёнушка! Ох, и строга! Южная кровь, что тут поделаешь. Впоследствии он был назначен на должность Министра Юстиции РФ, но так рано ушёл от нас, благодаря предателю нашего Великого государства, как СССР, Президенту Б.Н. Ельцину, который благословил заклятого врага Советского Союза - Соединённые государства Америки, заявив в Конгрессе США, что идол Коммунизма повержен! Ведь не ведал тот вместе с изменником Родины, Горбачёвым, что сами натворили в нашем государстве Расейском.
Все, кроме Тимофеева Л.А. уже покинули нашу грешную Землю. Упокой, Господи, души рабов Своих, Божьих, а пока мы живы, будем поминать наших замечательных педагогов, передавших нам знания лучших юристов Расеи и своих лучших друзей, каким и был Саша Лапин. Отпрашиваясь со своей работы, он делал всё для того, чтобы мы: сдали Государственные экзамены и, при этом, ни чём сами не нуждались. Ну почему же век таких преданных нам друзей так короток... Эти, постоянно преследующие меня мысли, никак не дают мне покоя.