Аннотация: "В рассказе много букаф - слабонервным не читать! Ниасилить!"... (Bastet) Не просто парень был - Рубаха... Пока Серёга не одел папахи!
Устав от серости будней, вновь вспоминаю о прожитых годах...
А провоцируя эмпатию, начинаю сочувствовать не столько нынешнему молодому поколению, прожигающих свою жизнь не на футбольных или хоккейных площадках, а в виртуальной реальности, сколь соболезную себе и моим сокурсникам... Так, братцы, лёжа на кушетке, ностальгически рассусоливаю, как с приходом очередного Дня Рождения, каждый из нас начинает: тускнеть, мрачнеть, хиреть и в конце концов...
Царствие Небес!...
Вот и опять: навеяло, всколыхнуло, зажгло и понесло...
Кто... был с непререкаемым авторитетом, того и хороним с уважением и почтением, а кто-то, просто умирает в наших глазах, бесславно... и с утратой о нём каких-либо воспоминаний. Туточки то мне и вспомнился дружок Вербин, с которым учились в юридическом институте. А позже радовались присвоению ему генеральского чина и даже пели.
-Аллилуйя!... Мой друг - Генерал!
Немудрено... право! Все мы ноне, граждане, понимаем, что дай только Власть человеку и... после взлёта, ты увидишь его истинное лицо, так как он, вообще, забывает о самом твоём сосуществовании, пока не упадёт сам или ему сослуживцы не помогут оказаться на нарах. Чу... Убереги его Господь!
Не стоит, однако, на властолюбцев обижаться, держать булыжник за пазухой иль плевать им в лицо, да, и вообще, пора перестать обращать на них внимание, ибо это один из Законов и столпов жизни карьеристов и чинуш, и кажется, что этому редкостному заболеванию мало кто сопротивляется... и редко кто противостоит.
Вот, к примеру, врачи диагностируют, что поскольку метастазы слишком глубоки, то и средств излечения этой пагубной болезни просто не существует.
Живёшь так, смотришь... Опаньки!... А эти "друзья" уже, и не друзья вам - вовсе, ибо забывая своё прошлое... и не задумываясь о совместном проживании в Общежитии будущего, они теряют и то... и другое.
Нет, не делился я с Вербиным в детстве куском хлеба, намазанного сливочным маслом... посыпанного сверху сахарным песком, не дрался с ним и в советской песочнице из-за сопливок, так как не были мы тогда с ним знакомы, но студенческая дружба, казалось, всего дороже... иль я сильно в оном ошибаюсь.
Ни к кому и никогда я не обращался с прошением, но единожды позволил себе такую блажь, прибегнув к бывшему дружку-генералу, за помощью, дабы он, как Зам. Генерального прокурора, испросил разрешения властей Всея Московии - на посещение моим сыном Мавзолея, но не там, где почивает бальзамированный Ильич при бабочке, а на трибунной его части, где в довоенные ещё времена мой пращур топтался со сталинской свитой, и покуривая трубку, принимал парады на Красной площади.
-Для чего тебе это?-спрашивает Серёга.
-Как это для чего... для чувств-с!-отвечаю.
-Во-первых, надо время то суровое ему прочувствовать... оценив саму эпоху, в которой проживал родной нам человек. Во-вторых, получить от всего положительную энергию, наполняющую нас и душу нашу - памятью Святой; наконец, ощутить некий заряд и импульс, которые направят нормального русского гражданина - на новые дела и свершения.
Что ж... тут удивительного.
-Не могу-с! Это же Мавзолей, а не трибуна нашей прокуратуры!-молвил генерал.-У тебя, самого, высокопосаженных друзей, аки грязи в нашем учреждении, так почему бы тебе их не подключить... их не задействовать!
-Отож... Уж, не совесть ли, у тебя Серёга-говорю,-пропала, вдруг, друг ты мой лепший! Посаженных то приятелей у меня много, а вот друзей, выходит, что и нет! Не Государя же беспокоить по пустяку, по такому ничтожному поводу! Хотя не думаю, что мне будет в том отказано, ибо одна из улиц Вологды названа в честь пращура, и именно - за выдающиеся заслуги перед Родиной.
-А оно тебе всё это нужно!-вопрошал друг, почёсывая репу.
-Как не нужно!... Мне же, в восьмидесятых годах, представляли такой уникальный шанс, чтоб я постоял и прочувствовал всё это на Мавзолее, осмыслив Бытие в разнообразии форм его существования. И это там, где ступала нога бывшего военного атташе в Германии - ближайшего моего родственника.
Так, отказал, знаете ль, граждане, Серёга мне... отклонил мою просьбу... вдарил, можно сказать - ниже пуповины, нежели не больнее. Отказал наотрез!
Пусть бы даже и не сокурснику... и не другу, а как лицу, спасшему, когда-то, его: молодого, сильного, здорового, он мог ведь помочь, не отказывая; найти, наконец, вескую причину, чтоб самоустраниться. Ведь я спас ему жизнь для Надюшки, с которой до сих пор живёт-поживает, добра наживает.
А отказ я не принял, посчитав это, граждане православные, за верх цинизма - роспись в его собственной прокурорской импотенции. И ведь не думают оные лица о том, что кармический бумеранг может наказать за сие предательство. Грешно жe это, братья!
Не по-христиански как-то...
С тех пор отдалились мы с Вербиным друг от друга и стали жить по принципу - "Помогай себе сам!"... Знамо дело, кто я ныне для него... Так, "Бычий Аргумент" в индейской резервации. Забыл, верно, уже... как меня и зовут то, и откуда... и как оно, было тогда - в новогоднюю ночь восьмидесятого года...
Отправление прибывшего на первый путь поезда Саратов-Куйбышев ожидалось с минуты на минуту, но мы с закадычным, тогда, дружком Серёгой Вeрбиным всё никак нe могли покинуть ресторана вокзала города Саратова, где было довольно интимно; где, казалось, нас очень полюбили... Ну, конечно же, братцы, за щедрость, расточительство, да мотовство-с...
Как, спросите, мы с ним там оказались...
Дак, мало ль... было поводов для удовольствий в жизни советских студентов. Заведётся в кармане портков "вшивая" копейка - ну-с... не радость ли, да к тому же - в преддверии наступающего Нового Года, а потому мы, прощаясь, продолжали лобызаться с сексуальными и жгучими амазонками-официантками, разрез юбчонок которых был аж... до самых - до Небес.
А тут ещё, в завершении вечёрки, с кухни выпорхнула одна из отвязных стряпух и танком, таки, двинулась к Серёжке, ища любви - на разрыв аорты. Вцепившись в Вeрбина, как клещ в дворнягу Шарлиз, бабёшка попыталась завлечь парнишку в паутину своего, несколько потасканного по ухабам жизни, увядающего тела.
Ой-ля-ля... Вспомнится ведь... Конечно, она не была Венерой, но что-то венерическое... исходило от неё, и лично меня отталкивало. А тут и празднество уже переросло в бардак... и гулянье стало дешёвым шабашем. Ну-с... немощен мужчина без женщины. Немощен... Да, и кто о том спорит.
И только Вербина ничего не страшило...
Помнится, наоборот, он и гоголем по залу выхаживал, и петушком в кругу выплясывал, словно древнегреческий сатир, умасливая мадам и развешивая спагетти на ушах с золотыми серьгами, всё распевая ей песнь Высоцкого-"О стряпухе": "Ох, какая ж... ты близкая и ласковая, альпинистка моя, скалолазка моя!"...
- Боже! У вас такие пушистые ресницы. Когда вы ими подмигиваете, так меня просто с курса сдувает, аки лопастями винтокрылого "кукурузника!"-лопотал мой друже. Как же язык его был, час тот, цветист.-А какая у вас пуповина... и так она чарующе завязана! Ах, какие большие очи, что в них я просто утопаю!...
На эти излияния и повелась подружка, решив, что сегодня то её точно будут классно и дорого отдыхать, но тогда уж... и мне пришлось подключиться, так как нельзя было слушать и воспринимать всю ту полупьяную ахинею, хрень, чушь и бред.
Хоть Святых выноси...
Нашёл, гля... скалолазочку, место которой - за чисткой бульбы и цибули... на кухне.
-Ага! Как вам, мадам, идёт эта паранджа!-сказал тогда я поварихе, помогая Серёжке приснять с неё чепчик с фартуком, чтоб разглядеть её прелести поближе.-Гляну... огляну я вас, любезная, и таки дивлюсь, что водки нам, вроде как, ноне маловато. А глаза у вас, и правда, аки - звёзды в Небе... один выше, другой ниже, да и косят в разные стороны - по действию поворотников хохлацкого автопрома... марки "Запорожец". А на носу, таки смело можно - вешаться!
-И на губе eё могучей,
Три волоса мне показались кучей!-спел тогда я в завершении банкета.
-Будя, братец... Пора и честь знать, и трусцой чесать отсюда - к поезду!..
Нет, там были совсем не Святые богомольные монашенки и мы долгое время не могли сняться с якоря и отчалить от этих неугомонных саратовских девиц, ненасытившихся вином, весельем и ребятушками. И только... когда на животе одной из сексуальных мадемуазель тату "бабочки"... для меня, вдруг, превратилась - в гусеницу, то я поторопил Вeрбина к выходу, чтоб избавить носильщиков от эвакуации нас на их скрипучих допотопных колесницах, типа тачек.
Хороший человек наступающему празднику загодя рад, но не до такой же степени.
Вздрогнули, вдруг, грудками пред нами, напоследок, те молодки под кабацкий оркестр, но мы и так уже хорошо плеснули - на ход ноги... А за спиной только и слышалась тирада отчаянно матерившихся девичьих полупьяных голов: "Кудах-кудах-кудах!"...
Так, заранее и основательно отметивши наступление очередного года - последний прикус, щипок, шлепок, чмоки-чмоки, бла-бла-бла... и мы с дружком уже комфортно расположились в пустом купе вагона поезда дальнего следования, без билетов, но в ожидании проводницы, мимо которой незаметно прошмыгнули через тамбур соседнего вагона.
И когда поезд уже пересекал границу... города, тогда-то пред нами и нарисовалась красотка-проводница, которая, увидев на столе у окна бутылку вина, конфеты в шоколаде и цветочек для неё в пластмассе, да заслышав наше приглашение, только и спросила.
-Наконец-то, вижу перед собою настоящих зайцев-безбилетников, на которых и навариться в эти предновогодние дни не грех!
-Как это вы, так сразу, нас раскусить сумели?-удивлённо пропел я, доставая бумажник.
-Тю!... Чей не впервой! Вижу ведь, что не просто так вы приготовили для меня угощение, да и глазоньки у вас какие-то хитрые и бесстыжие!... А теперь сказывайте - в какую... такую степь собрались гарны хлопцы?-вопрошала нас милейшая проводница.
- Дык, в Ершов мы, Солнышко, отгулять Новый Год и обратно-с... Тут недалече! Мы и места не займём, да и в тамбуре постоять можем!-отвечали мы той сексапильной барышне.
А вот дальше...
А дальше... граждане, я такого заразительного смеха в жизни никогда не слыхивал...
-Ха-ха-ха-ха!... А теперь мне от вас и денег никаких не надоть! Так рассмешили, так уж... развлекли, что и без пассажирских подачек и чаевых обойдусь!-прилипчиво смеялась, утирая слёзы, сексуальная блондинка.-Вот так лопухнулись вы, молодцы! Надо ж... так оконфузиться! Только зря вы, ребятишки, избегали меня! Гля... как перед пассажирами то облажались, ибо сей поезд по другой ветке ныне идёт, по другую сторону Волги. Аха-ха-ха-хах!-продолжала закатываться она.
И действительно...
Дошло тогда до нас, что только по нечётным числам поезд ходил до нашего городка по левобережью Волги. А на календаре, как раз, было - "30 декабря 1980 года"... Потому, нам было уже не до смеха. А поезд уж, за городом... и за окном: кромешная тьма и мороз, как успели мы заметить, не из слабых.
-А что это вы, вдруг, мальчики мои, стали так хреново выглядеть! А что это личико то ваше, вроде как... покоробило, никак шашелем стало подпорчено? Ха-ха-ха-ха!-озорничала заводная дивчина, заливаясь смехом, краской и слезами.
Однако, делать было нечего и на первой же станции решили выходить... Не до Балакова ж... тыщу вёрст ползти и париться в вагоне, чтоб потом, неизвестно, какой лошадью или ишаком возвращаться обратно - в Саратов.
И тут поезд приостановился...
И туточки железнодорожный состав притормозил.
Завидев через окно горящую на столбе лампочку, мы, с благословения красотки-проводницы, со словами на устах Святителя Паисия Святогорца и трусливой поддержки друга, скакнули - в ночь, в пустоту, в неизвестность... на мороз!
На голубом глазу... я полагал, что мы окажемся на какой-то малой станции, где в захолустье нас встретят с распростёртыми объятиями, хотя бы на вокзале или у барной стойки в "шлюшечной"... где можно было испить коньячка, выработанного, там же, ночью.
Однако...
Жизнь, граждане, гораздо интереснее наших мечтаний, желаний и представлений о ней...
И только прощальный гудок отбывающего паровоза был нам, бедолагам, прощальным сюрпризом... и даже - со спецэффектами, в виде длинного шлейфа искр и полосы чёрного дыма. Кого-то из нас двоих, в то далёкое времечко, просто преследовала "Карма неудачника"... Чёрт её дери!
Остановились мы, осмотрелись... И тут только я заметил, что стрелки на швейцарских моих часах завращались так, будто попали мы в геомагнитную аномалию. Вполне реально восприняли мы то, что находимся в снежном плену, незнамо где... и только железнодорожные пути радовали глаз, но и они уходили от нас - вдаль, до конечных станций, куда нам было не надо.
И стояли мы, на чужбине, подавленными и угнетёнными. Сумрачно было, грустно и страшно - до холодка меж лопатками и шевеления волос... и не только на затылке.
Вот что я скажу, ребята - мороз в тот день, пожалуй, был страшнее НАТО.
Пейзаж, при ближайшем рассмотрении, своим разнообразием совсем не баловал... Небо над нами, земля под ногами... Зима таки... Рядом же: всё в руинах, будто после нашествия татаро-монгол. Разрушенным было и здание вокзала. А вдоль железнодорожного полотна - полосы лесопосадки... Но посадка, она и есмь... посадка. И всё, братья и сестры...
Хоть вытягивайся вдоль рельса... и - Аминь!
-Боже ж... мой! Кромешный ад! Вот те,-думал я.-И Новый Год! Вот те,-рассусоливал,-и Ёлки с палками!
Серёга, будто кипятком ошпаренный кот, отреагировал быстро, начав отыскивать во мне образ вражины, беспричинно наезжая, как на крайнего, в оной ситуации, стрелочника. Да и как ему было не реагировать и кочетом не налетать, коль на нём была дешёвая куртяйка на гагачем пуху, придуваемая семью ветрами... и насквозь, на головке осенняя шапчонка-петушок, а на ногах бегунки, типа-"Прощай молодость"...
-Да поможет нам Святая Матронушка! Вот она страна - Гиперборея!-молвил, в минорных тонах, поникший мой дружок и давай прыгать и скакать с ноги на ногу на грязном снегу у железнодорожного полотна при одной... одиноко качающейся на столбе тусклой лампочке.
-Что это за подскоки дохлого кота?-удивлялся я выходкам своего дружка, заметив, как от трескучего мороза даже блохи с шапки стали прыгать на снег... или то мерещилось уже мне от бедственного положения, в котором мы оказались.
- Да, эдак я, верно, не согреюсь, это равносильно голышом мне скакать по ртути! И как, скажи, будем отсель выбираться?-уныло брюзжал всё дружок, вопрошая чёрт-те что.
Если бы, братцы, взгляд наш имел свойство убивать, то после взоров Вербина, которые он молниями метал в меня, я бы не только окончил свой путь там, на шпалах, а мелкими молекулами разлетелся по полям и лесопосадкам Губернии. Ведь он таращиться и пялиться на меня с такой злобой, как зыркал бы Гитлер на своего фельдмаршала Паулюса после Сталинграда.
-Та... не тыкай ты в меня восклицательными знаками и не мозоль глаза! Откель же... мне знать то, что никто не может знать, окромя Всевышнего? Я ж... тебе не бабка Ванга, а гадать улицей не научен!
Конечно, в нашем положении, не время было исполнять шаманские танцы... не стоило привлекать к себе внимание и коварство злых Духов, но мы всё ж... надеялись на спасение Небес. Да, это вам, граждане, не век технического прогресса, когда можно и с другим континентом связаться...
А тогда...
А в то время... мы только в фантастических фильмах видели сотовые телефоны, а потому ожидаем мог быть только один результат - траурный, где на заснеженных рельсах, возле чуждой для всех лесополосы, могли обнаружить два обмороженных трупа. Тьфу... тьфу!...
Хотя... Кое-какая надежда на спасение всё же... теплилась в наших сердцах, согревала чёрствые, после ругани, души, ибо пред собой мы видели рельсы... А коль имелись рельсы, то вполне логичным и неизбежным было прибытие с любой стороны и желанного паровоза к оному полустанку с горящим светофором.
Это был факт, и факт неоспоримый, как дождь в Питере, как сауна по субботам... как трусы на телесах.
Абсурд, но как же... иной раз, меняется обстановка. Ведь, только что, мы были в обществе миловидных девчушек, находились там, где жила Великая огромная страна по единому для толпы принципу: "Скорей бы утро, да на работу!"... А в час тот, предновогодний, нам приходилось бродить зимой по глухой, саратовской степи, где кроме приблудных собак, лис, да волков, никого более и не встретить.
В отличии же от дружка, я был не в холодной куртяйке на пуху гагачем, а в тёплом полушубке, зимних сапогах и шапке-ушанке. А главное, при себе имелась зажигалка, что и спасло тогда, верно, нас.
Иначе и Новый Год никогда мог не наступить.
И право, сплоховали мы той ночью... Дали маху, и оказались в степи один на один с дикой природой и тишиной степи... и давай предъявлять претензии друг другу.
А что толку было ругаться...
Однако, мы, как страдальцы, всё же были достойны сочувствия Святой Матроны, ибо никому плохого не сделали, и в начинающейся взрослой жизни ничего ещё не успели набедокурить или натворить. Нам, молодым пацанам, надо было как-то выживать. Тогда я и посоветовал дружку, хотя бы, заправить холодную свою куртяйку в тёплые трусы, чтоб не задувало... да не поддувало.
Эка, помнится, друг разбушевался... эко, как Серёга то мой рассвирепел.
Сами же... бездумно привлекли эту неприятную для себя ситуацию. Неча было перекладывать вину на меня, на девчонок ресторана, проводницу, тёщу, моих прабабок иль Спасителя... Не по нраву, вишь ли, слушать было ему мои мантры...
Благо, что дружбан мой имел лёгкое и отходчивое сердце, а то подрались бы.
А потом, смотрю, а дружок то мой скис и вовсе присел, поджавши калачиком под себя замёрзшие ноженьки-свои ходули.
-А интересная... всё же жизнь! Только что мы с тобой, Серёга, в кабаке загадывали новогодние желания, а час сей на морозе губы наши трескаются до крови. Понял ли намёк мой!?-спросил я его.-Что ж... Не замерзать же, тебе, в этой экстремальной ситуации!
-Накось!... Бери, одевай-ка!-говорю я Вeрбину, подавая шубейку.
-Сам то, поди, с рождения не готов делиться с подружками своим одеялом, а мою одёжку вона как схватил, будто своё добро! Сам засмотрелся в кабаке на трясущиеся титьки, а теперь страдай с тобой - на голой кочке, слово горячие нанайцы у ордынских развалин! Накось уж... и малахай, а то сгинешь ещё бесследно во поле чужом, а я пред милейшей твоей Наденькой отвечай тогда!-донимал я со скуки Вербина.-А то выходит, что зря я вас и знакомил.
Так... и пришлось переодеться и отдать свой шубняк, одевая взамен холодную куртяйку. Знал бы его отношение ко мне, впоследствии, так заморозил бы, к чёртовой матери, на том самом, разбитом полустанке, там и оставил бы... к чертям собачьим, в роли вечно встречающего паровозы - Деда Мороза. Как же, совестливый тогда был, надо ж... как расщедрился, не поскупился. Сам замерзай, а его... выручай. А что было делать... Не эвтаназию же самим себе...
А где-то, вдали...
Видимо, проходила трасса, так как время от времени слышался и гул машин, и рёв моторов, но не попрёшься же туда...
Во-первых, жутковато, как-то, было - тащиться туда, да и у страха глаза велики; во-вторых, не бросишь же Вербина одного на произвол судьбы; да, и вообще, какой дурак в степи и ночью одинокому странному путнику мог остановиться.
А как мы, братцы, радовались... когда слышали приближение к нам первого поезда. Но, к огромному разочарованию, товарный состав стрелой пролетел мимо, обдав нас лишь струёй воздушного ледяного потока. Так было и со вторым, третьим и пятым составами...
Упс... На наше спасение, седьмой по счёту, таки тормознул, остановившись перед светофором; и мы, воспрянув духом, ломанулись к последней площадке товарняка с брёвнами леса на ней, со скоростью-"взбесившегося принтера"...
Не блох же, в конце концов, ловить или выть на луну, закатив глазоньки, во степи саратовской.
Добежав, наконец, до площадки, мы, совершенно обессилив, не смогли на неё даже взобраться, так как за прошедшие часы ожидания, пальцы рук замёрзли и скрючились в букву "Z"... а потому мы не могли ими работать. Однако, видя впереди красный сигнал светофора, мы, на реактивной тяге горящего истребителя, скаканули к локомотиву, совсем уж... не надеясь на какую-либо милость, сочувственность или благорасположение машинистов.
Но подгоняя сзади, ветер дул в нашу корму и "паруса"...
Так, безумными прыжками пьяных баб, мы и оказались у изголовья поезда. А доскакав до локомотива, услышали глас машиниста, вопиющий в ночи...
-Чу!.. Сгинь нечистая! Ктой-то здесь?... Откуда же эти черти то повылезали? Что за чудо, Матерь Божья! Что за чудеса?-вопрошал упёртый старый хрыч с реакцией - забора.
Однако, посмотрев на наши физиономии с трагичным и мутным оттенком, машинист смекнул-таки, что мы оказались жертвами злоключений судьбы. Приоткрыв окошко, он высунул руку, однако, она, почему-то, сжимала огромный ключ, которым, на раз, можно было переломить хребтину любому рогатому лесному лосю. И ведь тот разводной ключ в любой момент мог прилететь и - по забралу... И... "Землица студентам пухом!"...
Как это можно было игнорировать...
-Вот те... На те... Облом-с... Вот,-думаю,-сейчас и пошлёт он нас - к китайскому богу Ую!... И тогда, точно, каюк!
И с треском лопнули бы мои надежды на спасение, но тут, благо, Серёга Вeрбин разошёлся, как кипящий самовар, объясняя тому суровому мужлану: кто мы такие и откуда, сопровождая пламенную свою троцкистскую речь ухмылкой Джокера, да бегающими убойными глазницами по единственному для нас, спасительному объекту - паровозу.
Только и слышались в абсолютном мраке ночи его вопли и крики...
И судя по исходящим от друга истошному нытью и звукам, в другой обстановке, я думал бы, что расчленяли кого-то живьём - и в сознании, так как он просил: с мольбой и угрозами, чтобы оказали помощь смиренным христианам и довезли, наконец, бедных студентов до города, ибо мы, мол: заблудимся в посадке; так нас, дескать, сожрёт неспящий в берлоге медведь или задерут голодные шакалы.
Да, уж...
Мне на удивление, Вербин в совершенстве владел лексиконом балашовских рыбаков и лесорубов, но в моём, мешковатом для него шубнике, с торчащими в разные стороны отложными наушниками-"ушами" малахая, верзила выглядел совсем, таки, глупо. Ну, тунгус-тунгусом, басурманин-басурманином, ну... бандит-бандитом.
А виной всему был его "лилипутский" рост.
Я ж... без всякой наглости и надменной позы, взял на себя смелость перевести вежливо-елейную мольбу клацающего зубами Вербина: "с русского-на русский"... И когда я упомянул, вдруг, о Ершове, куда мы следовали, то у мужика аж... очки сползли с носа, аж... зенки округлились от удивления, будто его хватил приступ геморроя иль грязный, дырявый свой носок унюхал.
-Хрен ли вы тогда нам тут арапа заправляете, как заезженные пластинки Зыкиной!.. Неча мокроту здесь распускать и сопливиться!.. Молитесь, братцы-кролики, всем Святым Угодникам, что я сам из Ершова, а нынче вот - в командировке! Хватайте в горсть свои тощие задницы и по трапу залазьте - герои зассанных развалин! Влезайте черти, взлетайте голуби! А то и впрямь динозавры сожрут!-заявил один из машинистов, уже спокойно прикуривая сигарету.
Этот дружественный жест машиниста просто привёл нас с дружком Серёгой к экстазу...
-Боже мой!.. Как тесен мир, как мир сей всё-таки мал!-радовались и ржали мы, что аж... слёзы лились из глаз, аки у малых деток. От неожиданности, перевозбуждения чувств-с... мы готовы были расцеловать весь локомотив с его огромными и грязными колёсами, зацеловать этих доброжелательных машинистов-маслопупов.
А далее...
А дальше, мы поднялись, уселись с комфортом во втором отделении локомотива, обещая водителям ни к чему не прикасаться и ничего не трогать... И сразу вырубились. Нам тогда было уже ни до кого... и ни до чего. Тепло, усталость, бессонница и переживания за свою жизнь сделали своё дело.
Так, благодаря милейшим, благодушным машинистам, мне... и Спасителю, были мы спасены из зимнего саратовского плена... Так мы, братцы, и выжили! Когда ж... мы оказались вновь в Саратове, то провожали товарный состав со своими спасителями со слезой умиления на глазах...
Только что платочком им вслед не махали.
А с Серёгой Вeрбиным мы более не встречаемся, да и встречи выпускников я не посещаю... ни к чему, думаю, так как институтские годы остались в прошлом и у каждого из нас ноне своя жизнь... Да и его отказ в удовлетворении моей просьбы - о посещении сыном Мавзолея, я принял за двуличие... и причёсанную ложь.
Однако, не до обид ноне, а потому...
Дай то Бог Серёге с Надюшкой и сыном здоровья, да долгих лет жизни... как, впрочем, и мне.