Аннотация: Настоящий оптимизм - это когда на надгробном камне погоста писано: "Всем - чмоки, чмоки! До скорой встречи! Увидимся!"...
Смотришь на нынешнее поколение и лишь удивляешься. Ну, как же это можно дома сутками сиднем сидеть за компьютером или ноутбуком: в будни и праздники... Негоже то, братцы, да и здоровью же вашему во вред. Обратитесь к лекарю-врачевателю или шаману - пусть постучит-настучит в бубен, да отведёт от вас напасти.
Геморрой же начеку... и он, вишь ли, не дремлет.
Никогда.
Спрашивали бы чаще своих родичей - какими они были в ваши годы. И те пояснят, что всё наше поколение раньше было - всё же живым, темпераментным. Заводным-таки.
Вспомните-ка, граждане.
Ага... подтверждаете. Мы с пелёнок понимали, что надо жить и ценить то время, которое нам отведено Всевышним. Да и как не согласиться, коль ребят вожжами было не поймать; хлыстом домой не загнать: зимой - с катка, летом - с футбольного поля. И девчонок не дозваться с полей - васильковых и ромашковых.
А как первые по весне подснежники проснутся и бутон свой яркий приоткроют, таки... люли мои люли, люли - поцелуи. Семи собаками ни парней, ни их сексапильных зазнобушек не сыскать.
Неделю... месяц.
- Эх, молодость! Красота! И к чёрту: духовность, душевность... и ту мораль коммунистическую. Душа человека, и правда, должна парить, а не ползать.
Да, были конфузы, о коих и ноне вспоминается с дрожью в поджилках и гипергидрозом... в паху, но это был наш Мир. Конечно... у каждого своё мнение, но не собираясь выглядеть страшным грешником на фоне ангелов, я должен своё озвучить.
Для внуков...
Дабы не попадали те впросак, аки я влетал, когда-то - в дуру. Может и дойдёт до них, наконец, что лучше на чужих всё же ошибках учиться, нежели на своих.
А единожды... произошёл таков конфуз. Взяли меня старшеклассники и, ради хохмы, да и втащили за пионерский галстук на урок анатомии. Нет-нет, не в школу, что вы, конечно - не в класс. А в сад... и ночерью.
К баньке.
-Смотри, - глаголят, - мол, щенок - картину. Учись, де, жизни, щегол, пока мы то позволяем. Это тебе, дескать, урок на всю жизнь, а не какие-то там, в клубе - голубы и гей-зайки: "Рам с Шиамом"...
-Как глянул я, братцы, в окошко той мыльни, а там, аки утки на пруду, полощутся две наши молодые учительши. Это вам, скажу, мужики, не "Камасутру"... в картинках смотреть и не полотнами Третьяковски ноне наслаждаться, а надо глазом своим всё видеть. Воочию. И оценить-заценить каждую линию, складочку и всякую впадинку гарных тех дивчин.
-Вживую.
-Отцы Святые! Как же, помнится, те экс-девственницы оным процессом тогда упивались, как же девицы водными процедурами наслаждались. А что вытворяла одна из секс-педагогинь - с мочалкой... да прямо перед моим экраном. У оконца. Да, далеко было, конечно, обеим подружкам - до целомудрия и до контроля своей страсти и сексуальных фантазий... Похоти.
Вот вы, поди, скажите, что распутница.
- Ан, нет, братцы, готов спорить, что это искусство, которое мне пришлось видеть... И видывал, признаюсь - впервые. А как с наливных грудок взгляд мой вместе со струёй воды из шайки пал ниже пуповины-экватора нашей химички, неприкрытого и фиговым листком, таки чуть не ослеп, едва слюной не захлебнувшись. Потому-то, с тех самых пор... и страдаю косоглазием.
Налево.
Блудница, право, срамница. А ещё, вишь ли, институтка образованная... и вроде - не из трудного детства. В школе она на пионерах отрывалась, угрожая указкой. В око. Так, будьте-с... любезны, уважаемая Нина свет Александровна, теперь долг нагишом мне, бедняжке, оплатить.
- Бог мой! Да пусть... и бесстыдница! Дело всё: в неуёмной жажде привлекательного манящего девичьего тела... и вулканической к нему страсти. Красивая сексапильная молодка - это же рай. А я то молодец, что возбудился - аж... портки вздулись.
От жемчужины.
- А нам то, пионерам, что... Чем пошлее проступок или выходка, тем веселее жизнь.
Всё какое-то влечение-развлечение.
Ей-ей... а как, скажи, роскошен, нежен и красив был бюст той красотки. Так и замер я, помнится, у оконца, начав в такт телодвижений роскошной фривольной русалки и сам вытворять, что-то схожее, с сексуальным танцем - "Grid Girl"... будто любун-травы испил... словно зелья волшебного отведал. Казалось, что надо ворваться во внутрь, пришвартоваться... и я - в сказке, и я - в стране любви.
И что это ноне, вдруг, ночью заставило вспоминать о некогда совершённых мною: баловстве, проказах и проделках, кои остались Небом безнаказанны. Думал-думал... вспоминал-поминал - ан... нет, хренушки, не пришли в голову таковые. Все они, так или иначе, вернулись ко мне сторицей - бумерангом кармическим.
А тогда...
А тем часом... я парил и был на верху блаженства, что ночь проходила восхитительно, видя пред ликом своим вошедшую во вкус девицу, которую, казалось, нечем было уже и остановить. Ведь тогда... слюной захлёбываясь, я и не заметил, как и старшеклассники смылись из сада, и как ко мне крадучись, тайно подобрался его собственник и, схватив пятернёй за ухо, завопил в него.
Тифоном-сиреной.
- Господи! - взмолился я.
Будто кто-то тревожно в набат вдарил, словно кто-то с Луны грохнулся... на будку железную.
Рядом.
-Ты что это, - слышу, - сукин сын, в моём саду шкодишь! Ты что это, негодяй, на правах хозяина вынюхиваешь здесь... и траву мою зелёную, стадом козлов, вытаптываешь!
Вот туточки, граждане, и возникли у меня опасения, что окончиться всё может для меня печально. Зальёт, гляди, вот такой мужлан в рот косушку и хохочет, издеваясь над мальцом безусым.
-Же-е-е-есть, братцы! Маргарет Тэтчер - не иначе!
Только самец...
А сам, скажи, крутит-накручивает, выворачивает-таки ухо, словно хочет вместе со скальпом оторвать и собакам голодным кинуть. Ах, какую же боль я терпел. А какое, право, неудобство - быть в чужих лапах. Это, поди, как чужая рука в трусах. Придумать умную версию в столь глупой ситуации, мне было чрезвычайно сложно, но всё же пришлось растянуться в кисло-сладкой улыбке и произнести.
С придыханием.
- Отпусти дядька! - щебетал я, призывая комаров - во свидетели, а Всевышнего - в защиту. - Я, дескать, пионер страны Советов, а вот, мол, и галстук... при мне! Я бабочек, вишь ли, - шепчу, - собирал, забредя за одной из них сюда... И вообще, я человек туточки, де, совершенно случайный! - заскулил я тогда, неся ахинею от безнадеги, бессилия и отчаяния, что бросили меня сорвиголовы на произвол судьбы.
И словно специально.
Сердце моё так и трепетало, а тело, в предчувствии мук и кары, судорожно дрожало, но я вынужден был слушать только сольное выступление агрессора.
- Ага! Щаз! А шиш с маслом не хошь! - молвил хозяин-кентавр. - Так я тебе, полтора идиота, и поверил! Не за бабочками, а за бабами ты, кекс, здесь приглядываешь! Сказывай, - говорит, - где твой сачок, и кто тебя, свин, сюда прислал - в пионерском звании! Кто это, без моего на то ведома, любовной интрижки с учительницами захотел. В противном же случае - заказывай, мол, себе место в Аду! А я, дескать, спляшу завтра, на радостях - на костях твоих!
- Яблочко.
Слышал я в свой адрес тогда очень много интересного, ибо полился такой поток унижений и проклятий, что я не мог вставить ни единого словца. А внутренний голос шептал-нашёптывал мне... ну, доколе же ты, гражданин, будешь читать мне нотации. Не до морковкина же заговенья... кобениться и глумиться над мальцом... и его ухом. Да ещё и смаковал тот всё это, сопровождая дикцией Левитана, будто с трёх лет "Беломор"... на морозе курил.
Однако... невозможно было: ни отмахнуться от ночного хунвейбина, как от назойливой мухи, ни отбиться уже мокрыми своими трусами. Такие весомые аргументы, усиленные фактами моего явления-появления в саду - оспаривать было нереально. Безмозгло и неразумно. Видя свирепое то мурло хозяйское, подобная логика, вишь ли, становится хромонога и крива.
На оба глаза.
Вроде и Грех то не из тех, что не прощается, а какова, скажи, была сурова кара.
Ага... казалось, что это была самая длинная ночь в моей жизни. Смотрю, а у домовладыки глаза блестят и щёки рдеют. Кошмар! Ещё хуже! Ведь только что было красиво и прекрасно лицезреть молодок, а стало - страшно и ужасно! Уже и слезу уронил... но как-то, не так, получилось. Тут-то... в пионерской головке и зазвучало: "Вихри враждебные веют над нами!"...
Подумав о тяжких последствиях, я тут же, в его руке, падаю - в нокаут.
Надолго.
Отошёл... чувствуя удары по щекам. Это было так трогательно. Видимо, и сам гражданин испужался, что загнал меня в ту прострацию, что я лишился чувств-с...
Уж, божился я, божился пред тем Бесом. Насилу, скажи, на свободу вырвался, получив хорошего пинка для ускорения. Сандалией.
Ну, это уж, как обычно. Право сильного.
Неслыханно, надо сказать, мне повезло.
Вот как, скажите, такое детство не вспомнить, коль чуть уха тогда совсем не лишился. Правого. Вот вам, граждане, и бумеранг. Ну, я то ладно, запретный плод вкушал, упиваясь красотой девичьего стройного стана. А что, спрашивается, там делал сам хозяин - Маклов. Надо же... фамилию даже помню.
Это нынче, право, смешно вспоминать. А как не запомнить ту личность, коль он был заядлым охотником. Ведь мог, в порыве ревности, и пристрелить, к чёртовой матери, пионера, заблудившегося в чужом саду. А может это его полюбовницы были. Ага, любодейки. Кто знает... банька то его. И сад.
Долго же я, помнится, того товарища, у которого с юмором проблемы, избегал, чтоб, не дай... Бог, с ним ещё разок встретиться. Особенно, когда он шёл на охоту.
Отож... с ружьём.
Зарёкся я тогда шастать по чужим баням, так как всегда мечтал умереть в своей постели. Спокойно. Хотя... стоит ли противиться воле Небес, нежели Всевышним всё предрешено ещё до начала нашего зачатия.
И рождения.
Так вот и живём мы, братцы, с судорожной активностью, в конфликте - души и тела, пока не отправляемся к другим брегам. Куда, скажи, только не заносило меня, влюблённого шалопая, но Бога, видимо, я всё же крепко за бороду держал, иначе пал бы: в простой драке, пропал в чужом ложе, разбился на самолёте или сгинул в пучине морской.
-Нет, мы, конечно, всегда найдём выход из любой сложившейся ситуации, но удивляет другое: как мы, чудаки, находим туда, вообще, вход!
Но наделать столько в жизни глупостей могут всё же только очень... очень умные люди.
Вот и опять весна, гуляет ветер, а в голове всё та же дурь!