Аннотация: - Паскудство, это, братцы - мерзость! Ну, ничего! Имеющий уши, да услышит. В переводе на русский: "Вы нам ещё - за Севастополь ответите!"...
-Заблудился я как-то... после праздника Нептуна. Амнезия полная, памяти нуль.
-Ох, уж этот праздник... или коньяк-проказник!
Иду, еле-еле... передвигая ноги. Подошёл к проезжей части. Вот и дом - через дорогу. Окно вижу... одно, подоконник, кота на нём, с лапой, собранной в кулак, будто ко мне обращённый. Всё вижу... одним оком. А как дорогу перейти, как добраться до подъезда, не ведаю.
Было бы это вчера, так и от КАМАЗа ветром улетел, а нынче таково движение машинок, как к осаждённому Берлину, да все, скажи, огромные, будто "Тигры"... словно "Абрамсы". Так и рычат, таки коптят, неведомо зачем и, Бог знает - куда мчатся.
Непонятно.
-В моём возрасте уже зрение подводит... Щупать всё надоть. Ах-ха-ха-ха... хотя кому-то и по нраву. Но нежели долго стоять, таки, уснуть можно. Броситься же через асфальт - чревато! Тяжкие последствия. Раздавят... к чертям собачьим, аки червя земляного.
Возмутительно просто.
Стою - ветер пью, туман глотаю, эзоповым языком напевая любимый романс, эту лебединую песню моих пращуров, время от времени расшаркиваясь в реверансе пред водителями проносившейся мимо техники.
-Постой, душа усталая, забудь, забудь.
-Какой я, - думаю, - всё же умный! До дома с озера сумел добраться.
Сбежал... но вовремя ли. Как бы здесь, у дома, не задавили.
Исполняя открытый для всех танец, я двигался в бесшумном ритме природы. Что-то, знаете ль, между тверкингом и твистом. Нет-нет... только не канкан. Хотя, какие могли быть с моей стороны телодвижения. Сомнения у меня по сему поводу. А если то был "танец", то я тогда Мао Цзедун. Так и стоял... ожидаючи, что всё замрёт хотя бы на время. Поза печальная, да и вопросительным ещё знаком, аки чучело - на даче.
-Стыдоба. Ужас! Но на фоне трупа Тутанхамона я выглядел бы, конечно - красавцем.
- Откудова я это знаю-с...
- Откуда! Откуда! Дык, оттудова и знаю-с... Разъяснили. Позже. Жандармы... что с палками - в полоску.
Так и сказали.
-Ай-яй-яй, Господин хороший! Будьте, пожалуйста, уж... так любезны - выслушать нас. Вы только что нарушили пункт такой-то статьи - ПДД. Вы, уж... уважаемый, будьте, ради Христа, крайне осторожны, и особенно, мол - при переходе улиц, ибо движение у нас уже не гужевое. Это конь, дескать, шарахнуться в сторону от вас вместе с кучером может, а машины, дескать, на ходу ноне быстры и шустры, да и сил в них жеребячьих - дай Бог каждому. На раз-два, де, в лепёшку коровью превратят!
-Упаси Богородица!
- Так, знаю я правила - объясняю, - но несколько, мол, запамятовал, чуточку их подзабыл. Это когда ж... я в школе их учил. Самому уж, поди, ни хрена не вспомнить. Считать-высчитывать надобно. Столбиком. А я же не счетовод, - поясняю, - а гуманитарий... ещё не досчитаюсь чего-то или, вдруг, пересчитаю.
-А вообще,- говорю,- дураком меня никогда не обзывали, ибо кроссворд за один присест разгадываю. С Яндексом, правда, в соучастии.
Однако, разговор с полисменами был потом.
Гораздо позже.
А тогда, когда я уже стал под нос мурлыкать тот шедевр, ко мне и подошли, помнится, ребятишки: вполне вежливые, приличные - с виду. Уж... мне ли их, право, не распознать, уж... мне ли, верно, их не раскусить. Порядочные хлопцы, ибо сморкались хоть и громко, но в сопливчик, да и не плевались, как другие - в длину, либо на скамью. В урну всё, в урну. Остановка же, туточки, у нас - на Юбилейной, что с многоэтажкой рядом. А значит, место общественное.
Разве можно-с...
-Честнейшей, - думаю, - души... молодцы, с открытой, доброй, лучезарной и красивой, на все тридцать три, улыбкой. Потому... я к ним сразу с резко насущным вопросом.
- Товарищи комсомольцы! - обращаюсь к ним. Вежливо так... деликатно, аки к полюбовнице. - Дрейфую, мол, ребятушки, сбился с курса. Цугцванг. Как, - вопрошаю их... мимикой, - попасть на тот островок, что напротив! Мне бы, говорю, туда - по ту сторону скоростной трассы. Мне бы, - сказываю-с, - передислоцироваться, марш-бросок, так сказать, совершить! В общем, через дорогу! Иначе,- говорю,- тапочки ныне мне белые примеривать.
Из парусины.
И языком тела, а скорее, ноги... одной, показал направление.
На окно. На подоконник. На кота и его лапу... с большим кулаком. Высоко, верно, я тогда ботинок задрал, коль ученики сразу всё поняли. Без повторения. И оценив умным взглядом всё изложенное в молчаливой просьбе, эти орлы подхватили тело моё под белые рученьки и ватные ноженьки и в один миг, галопом, домчали - до противоположной стороны. Перебросили. Ну... Все двадцать пять метров и сорок сантиметров. (Сам считал... позже.) Поставили напротив: окна с подоконником, и кота с его лапой - с кулачище. Кентавра.
Ага.
-Может вас, добрый человече, - мило вопрошают те пионэры, - до самой двери сопроводить, где сердитый котяра вас на подоконнике поджидает? Вам это ничего не станет.
- Что вы! Что вы! Мне, - говорю, - ещё обдумать надо всё, как следует. Хорошенько. А вдруг, меня плохо там, в квартире - поясняю, - примут! А как, вдруг, сковородой! А как, враз, ухватом! А ежели, скажем, синхронно! Вишь, - сказываю, - кот-гадёныш, а и тот недоброжелательно зыркает, подлец! А я его, дурень, мясом всё... мясом пичкаю. Вишь, пялится то как, а какой, скажи, кулак с одной лапы состряпал. Будто молот! Ага. Вот стратегию и тактику обдумаю, дескать, тогда и ринусь - на покорение третьего этажа, на захват своей, в комнатушке, территории.
-Нет-нет... что вы - не под диваном. В целом, взаимоотношения у меня с жителями квартиры вполне хорошие. Да и в почёте я у них.
Вроде... А то ещё и возвращаться придётся.
И хлопцы убежали. Видно было, что спешили.
-Постой, душа усталая, забудь, забудь.
Ну, постоял, позевал я на окружающий меня мир и, решился было телеграфировать без прелюдий в газетёнку нашу, местный брехунок - "Глухой край"... Благодарность хотел выразить пионерам-тимуровцам, хотя тут же и огорчился, что ихних фамилий забыл спросить. А ручонки то привычно, обиходно, таки, сунул по своим карманам.
Да вот незадача - только дыру в портках и нашарил, которой там и не было никогда. А тут, вдруг, как гвоздём рвали, распоров совсем не по шву, что и подмастерью не залатать. Раз руки сунул, два, десять, да хоть сто раз суй. Нет средства связи, нетути смартфона моего. И всё... И где, спроси, я в это время был... когда карман драли. Так с пионерами.
Хотя... чёрт его знает, но я же с того берега только что звонил на озеро, что добрался, дескать, до дома отлично. Мир, мол, не без добрых людей.
Синдром помрачения сознания, ибо оболванен и зомбирован был, как никогда.
-Эгей! Эй! Э-ге-гей! -запищал... или хотел завопить я.
Ан, хренушки. Ни души.
Тех тимуровцев-проходимцев уже и митькой звали! И след, скажи, их простыл! Фьють... и точно ветром оных мелких пакостников сдуло! Вот как, скажите, можно было ученикам не доверять. Ведь они же не депутаты, чтоб вот так прилюдно взять, да и надуть: доверчивого, коммуникабельного и спокойного их соплеменника.
А мы то в их годы бабулей, помнится, препровождали, да хотя бы - до первой лавки, но ведь не обижали. И чтобы, ни Бог мой, где уронить.
Вот и познавай мир во всей его красе, пока аккуратненько не пристроишь свои тапки - в углу.
Ну... эти, мои тимуровцы, видимо, ещё хорошо в школе учились. Вона как шустро сорганизовались, спелись и быстро провели - спецоперацию. На лету, скажи, всё схватывают и, берут всё то, что плохо лежит и халатно хранят.
-Со мной то ещё хорошо обошлись, выкрав аппарат, а соседу, надысь, помнится... и по мордасам дали. Возмущаться, видите ль, стал дурачина. Тоже, наверное, не бухгалтер, так как мог бы и сосчитать, что на два их рыла четыре кулака приходится и столько же носов обувки. А уж, сколь пинков пришлось по его телесам - не сосчитать и всем колхозом.
И калькулятором.
И ведь тот и не жалился никому. А что, скажите, бестолку. Таки до сих пор странный, жалкий и смурной у дома всё бродит... будто в воду опущенный, что и меня другим именем ныне кличет. Отож... Словно с Луны свалился.
- Парамон! - орёт. - Сукин сын! Парамошка! Почто, дружище, не откликаешься! Пятница ведь сегодня... пивной бар ждёт.
- А как, представьте, мне ответить, коль я не Парамон, вовсе, да и Парамошкой никогда не крестили. А коль на зов отозваться, так люд меня самого за чудного примет. Да я и имечка то отродясь онаго не слыхивал и пиво не люблю. Дислокация мозга, верно, или язык так повело.
После побоев.
Вот те, скажи и, тимуровцы... ети иху мать!
Всё это вызывает уныние. Даже жаркое весеннее солнце не радует, а скорее, раздражает. Мир окончательно сошёл с ума.
-Фу-ух, главное, что жив... всё это не смертельно. Поучительно даже... Конечно, не покусились бы, нежели бы знали эти щипачи-приматы... с дурной наследственностью, что на районе братва за меня по праздникам иногда бухает. Это когда я их корешку оказал помощь.
В освобождении.
С этим тимуровским движением, вообще, беда.
Вот, намедни, ко мне мужик из крестьян приехал. Самый, что ни на есть - настоящий. Стоящий... от сохи. Павлом Григорьевичем, скажи, все его уважительно кличут. И никак, не иначе, ибо заслужил. Даже бригадирствовал много лет.
Так, он мне последнюю новость сказал, что драка третьего дня у них случилась. Бились мужики до крови и чуть ли не до смерти. А за что, спрашивается. Вы не поверите... за кусок хлебушка. А вернее, за домашнюю утку.
Одна вдова, а вернее, вдовинушка, ибо добрейшей души женщина, что и телом, с упругими блуждающими ягодицами, не стара, и душой молода, и костью крепка, да и лицом мила очень. Нет, это не та зажигалка, у которой за плечами десятки горящих изб и сотни коней.
Под уздой.
Эта красива... неча и говорить, ибо видывал я её когда-то, в молодости. Да-да... и слюну ронял.
Так вот, значит...
Пригласила она из своих же местных, сельских, тимуровцев - двоих братанов, однояйцовых, по нужде. Да не хи-хи... а чтобы огород её непаханый с осени, перелопатить... Ну, мужички то здоровые, проспиртованные - руками, значит, весь, как есмь, гектар перепахали; всю целинную землицу, как есть, перевернули. На штык... в глубину.
И всё, вроде как... свободны.
А наёмные работники в очи хозяюшке жалобно смотрят, сами пунцовыми стали, а взгляд робко роняют: то со штиблет на утку, то с утки на обувку.
-Миль пардон-с... конечно!- говорят.- Но нам бы с собой уточку, что вона у вас, Любаша, в сенцах ощипана. За работу-с!
Только тогда до той хозяйки дошло, что работнички то её хоть и безотказные, но поди не жравши - с самого утра. А может и несколько дней... кряду. Ну-с... покормила их Любава, хотя её Тамарой, кажется, крестили. Ну, какой грех, коль ей по нраву так зваться. Ну... по чарке-другой - за урожай богатый выпили. Будущий.
На посошок.
Тут и одежда, как бы... лишней стала. Отож... духота.
Нет, но... стоит ли бояться своих желаний.
Тамара с Любушкой то думали, что эти кони, как в борозде и за столом, будут. Ей то молодцы какими виделись: импульсивными, страстными, горячими, будто джигиты... босиком - по углям, горящим; словно кобели, коих и на цепи не сдержать; аки самцы, которых и маменькам с жинками под замком не удержать.
Смотрит красава-бедняжка на самцов-многолеток, а у оных и запал уже не тот, и силы, и огонька в глазах уже, как при встрече, нет, и прыть то куда, скажи, подевалась, что до работы была.
Отчаялась краля. Огорчилась... что вздохнула, говорят.
Вдовушке Любушке, будто крылья подрезали, и что она могла после застолья думать, что кто-то из братанов наберётся смелости, да всё же дерзнёт покуситься на её священность и неприкосновенность, ибо сколь годков то без ласк, нежности, любви и мужика.
Но стала понимать, что тимуровцы-тимуровцами, но ныне этим помощникам надо только утку заполучить за выполненную работу. И всё, ибо эти гнилые души только и волнует вечно голодный желудок.
Инопланетяне просто... не иначе. До чего, скажи, мы нынче дожили.
Так, трёпа, пустозвонство, тары-бары-растабары, бла-бла-бла... Выходят все вместе из хаты, гля... а утки то на месте и нет.
На бегу простились братаны те, однояйцовые, с приветливой хозяйкой и, прямым ходом к дружку своему закадычному, безработному ноне - Васярке. На запах... птицы, что из семейства утиных.
Что-что... а нюх то, как говорится, не пропьёшь.
Нарезали-нарезали они круги... вокруг да около, нюхали-нюхали и, вдруг, учуяли. Забегают во двор к сотоварищу, а на огне костра уже в металлическом чану бурлит и варится что-то. Открывают... точно - птица, заработанная ими пОтом утка. Уже и жир, скажи, успела та стерва пустить - на поверхность.
И закипел тогда, знаете ль... не только разум возмущённый. Вот тогда то... и пролилась кровушка. Тогда-то и произошло массовое избиение лепшего друга Васярки братанами однояйцевыми, так как жратва для них: есмь не только харч, а ещё и топливо, которым они зарабатывают на ту самую еду.
Вот, такой, братцы, и получается круговорот кормёжки в асоциальных слоях нашего общества, о чём и кремлёвским трибунам точно неведомо.
-Ведь так, - сказал гость, - избили Васярку, что одно бельмо его в ноздрю до сих пор заглядывает, а другое - в ухо. А вы говорите о каком-то социальном равенстве. Плевать им, граждане, на идеологию и угрозу войны: они думают о том, как бы выжить, где съестное себе на ночь раздобыть!
А где этой прослойке квалифицированных неработающих найти работу, где применить свои профессиональные познания, опыт и силушку. Полстраны здоровых мужиков - на Север нефть добывать угнали, полстраны, оторванных от семей, в Сибирь газ извлекать загнали. А как, к примеру, тем дипломированным быть, кому пенсион ещё не светит, а работёнку... и ту за взятку космическую предлагают.
- Вот то-то... и оно! А ещё, - говорят, - на них, по воле барина, новый Законопроект готовят - о тунеядстве. Это тонкий намёк на то, чтоб готовили те мыло и толстую-толстую верёвку, дабы не оборвалась. Мало, значит, тупорылым законодателям тех самоубийств, кои ныне захлестнули всю страну.
Где она, скажите, высшая справедливость... Только не посылайте меня, ну-с... пожалуйста, с этим вопросом - к знакомому гинекологу.
Не хочется мне слышать его ответа.
- Паскудство, это, братцы - мерзость! Ну, ничего! Имеющий уши, да услышит. В переводе на русский: "Вы нам ещё - за Севастополь ответите!"...