Аннотация: И только солнечные дни порождают пустыню. (Арабская пословица)
- Ноне то, граждане, куда, как проще, в отношениях со слабым женским полом стало!
Раньше то как было.
Сначала, вишь ли, надо было ещё заслужить внимание некой курносой, мадемуазель, вступив с нею в цветочно-конфетный период отношений, чёрт-те какой длительности... когда только телеграфные столбы не кричат тебе вслед: "Тили-тили-тесто жених и невеста!"... Да, конечно, было и такое, что доходило аж... до интимного.
В стогу.
Был и запой... Нет-нет, не то патологическое скотское состояние - до извержения вулкана Йеллоустоуна, который вызывала какая-то, ветеринарная душа, начиная, вдруг, откачивать своего пациента от продолжительного загула. Ага - с длительного перепоя.
Это, Молодёжь, нечто иное... Торжественное.
Это сложившиеся устои наших пращуров, когда нанятый родственниками женишка, языкастый купчишка, под мухой, начинал выкупать товар, в виде - красной девицы, которая, якобы, ни сном... ни духом ни о чём и не ведает, а сама, гляди уже, как пятый месяц - на сносях.
Отож... брюхатая.
Ну-с... признайтесь, граждане, что с кончиной социализма, заканчивается и оный романтический период, когда мораль и нравственность резко переросли в идиотизм, взлетев до высот - позднего Толстого, что ныне не разбери-бери. Потому, у нашего, теперешнего брата, когда, к примеру, бес в ребро, то и привычки то такой нет, а потому, таки... тянет нарушить законы наших прадедов, да предаться греху капитализма, взбодрив несколько угасающее житие своё мирское, возбудив: гормоны радости, счастья, удовольствия и любви...
Чувств-с...
Так... возвращаясь к своему вояжу - в Молодость, и находясь где-то... в Пензенской губернии, в лесах "Русского Камешкира"... что недалече от Китунькиной горы, где в последние годы я продолжал навещать свою институтку, с которой в конце жизненного своего пути старался познать нечто головокружительное, ранее неизведанное и, многим недоступное: огонь, страсть, вожделение и радость.
Всё мне хотелось мчаться всегда галопом в седле резвого скакуна, а не плестись на бричке, запряжённой старыми клячами. В общем, скрашивали мы с нею одиночество каждый по своему - как могли. И совсем недолго выпало нам с нею летать и парить в Облаках, ибо когда устаёшь ото лжи в отношениях... то приходится и расставаться.
А всему виной то самое - женское коварство.
По-другому, верно, и быть не могло... Как гинеколог не может быть механиком, ибо двигатель машины будет всегда разбирать и собирать через выхлопную трубу, так и я не мог быть её супругом, имея за плечами тренировочный брак... со всеми вытекающими.
Ага... последствиями.
До встречи с институткой, мы прожигали жизнь отдельно друг от друга, так что негоже было и нынче у ног Иришки мне "хвостом" повиливать... да сзади аппетитных её форм кобелём подпрыгивать. Казалось, что судьба мстила нам обоим, и не находя постоянного пристанища, продолжали блудить, скрашивая, хоть как-то, своё жизненное одиночество-сволочь.
Сиротливость.
С нравственной стороны выходило, вроде как, непорядочно, что я оставлял свою, некогда возлюбленную сеньору. Ведь, как-никак, а живал с нею: за морошкой ходил, сок берёзовый пивал, с пчелиных сот мёд едал, клубни от цветов по осени в саду обирал, да и родных её не единожды навещал.
Нет-нет, хотя постель я ей и грел, а вот намерений создать с нею - брачный союз, у меня не возникало.
Никогда.
Ну, такой уж... безынициативный и инертный я, с пелёнок, человече.
- Нечего девчонке голову морочить! - говорил я вечно спящему и любимому коту Иришки, Морфею, и на том успокаивался.
Однако, моё особое мнение никак не разделяла окружавшая меня женская половина общества того поселения. Именно ими мне было предъявлено обвинение, что звучало казённо и довольно страшно.
- Раз дружок, мол, делишь, добрачное ложе с нашей землячкой, то как "порядочная сволочь"... ты просто обязан на нашей подружке жениться. Не монашенкой же, барыне нашей, одной дома сиживать!
Не разбери-поймешь, но волей-неволей дали понять, что мир женщин в достижении своих целей не только причудлив, но - требователен и настойчив.
Возможно, и испачкали бы мы с этой сексапильной зазнобушкой, в очередной раз, казённую бумагу документа, заключив союз пары брачующихся "голубей"... да вот, ишь, сама барышня-гулёна была супротив оной официальной процедуры.
И очередной раз... Ирина, заслышав от своей матушки об этом, никому из нас ненужном мероприятии, становилась упёртой, словно упрямая, пардон, ослица, в составе доблестной армии Суворова, не желающей шествовать впереди - по серпантину альпийского перевала.
Мне казалось, что Иришка, вообще, не в своё время родилась.
Ей была приторна семейная жизнь после той, ей далёкой злопамятной ночи юности, когда под утро ушедший от неё друг детства поклялся в любви, а сам вступил в гражданские правоотношения с её лучшей подругой. С тех пор "гостевой брак" стал для Иры делом обычным... Ночь минула - никто никому и никаких претензий.
Что же касаемо меня...
- То, как говорится: "Баба с возу - мерину легче!"... Да и испытывал я, помнится, какую-то боязнь к оному торжеству, относясь к нему, как к предстоящему китайскому землетрясению, либо вьетнамской лихорадке Денге - с ужасом, ибо натренировался уже на свадебных пирушках и раньше.
- Дежавю! - как говорится.
Очень уж... я опасался за свои нервы, кои только об упоминании свадебной церемонии, начинали шалить и могли в самый ответственный момент с треском лопнуть, как корабельные канаты. Я просто-напросто мог сбежать от белоснежной, в кружевах, фаты; от оной, истинной шалуньи, у которой настроение по семь раз на дню сказочно менялось.
И желания.
Да, к тому же, и не слышал я от своих прадедов, чтоб у нас в роду были сумасшедшие, да и шагреневая кожа терпения у меня уже сходила - на нет.
Любили мы с вольнолюбивой подружкой независимость, да и порядочно разбаловались уже к оному зрелому возрасту. Тем паче, Иришка являлась заведующей нотариальной конторы, а по долгу службы... я знавал, что нотариусы получают много, но чтобы так много, даже - не предполагал.
И хотя я помогал ей готовить к суду документы, но извиняйте, всё одно считал, что круче неё в том поселении могли быть только яйца вкрутую, а, следовательно, и моя материальная от озорной павы зависимость, а в конце концов - кабала. А вот это, братцы, уже никак не вязалось с моим внутренним убеждением, мировоззрением и личными принципами. Нет-нет, только не мне, простите, чувствовать себя придорожной пензенской пылью. Не мог же я, как другие её ухажёры, облизывать её туфли, достигая их корыстной цели.
Сказать откровенно...
Я вообще ничего не знал о намерениях Иришки в отношении своей персоны, а потому как мог, так и плыл по течению этого прекрасного отрезка своей жизни. А ведь как было клёво путешествовать во времени и в пространстве, не вылезая с курортов и домов отдыха.
А моя симпатия, работая в конторе, продолжала скупать всё подряд - в дело и не в дело. Шкафы, таки... ломились от ею купленных нарядов, а поутру, скажи, на работу, одёжку не могла себе подобрать.
А сколь она... на зависть всем, сменила машин, с табуном лошадей под капотом, просто не счесть. Конечно, при её самодостаточности, можно было ежедневно обновлять гардероб, закупая всё новые и новые, нужные и ненужные ей тряпочки, с коими так же легко она расставалась, как и приобретала.
Вот, здесь то у меня, как у старого комсомольца с семидесятого года... прошлого, правда, столетия, проснулось, скажи, чувство неприятия - к алчности и стяжательству.
Накопительству.
Вместе с тем, мне надоели частые её посиделки с подружками в квартире по любому, самому незначительному поводу.
Купит подруженька дешёвую тряпицу на рынке, а после полудня давай с этими, стервозными штучками и их новыми причёсками, её обмывать.
Хоть и не моё было то, право, собачье дело, но ведь они обмывали ту вещицу на сумму - в десятки раз превышающую цену самой обновки.
А вот вам, пожалуйста, и театральная сцена, когда эти ненасытные девицы, отметившись в их любимом деревянном "Теремке"... не по домам разбредались, а уже хорошо подогретыми алкоголем, скопом и с матерным гиканьем вламывались в квартиру, с зенками на шарнирах, разбрасывая шубы, сапоги и сумки по принципу: "Дальше кинешь - дольше поспишь!"...
-Вот оно, пожалуйста, гнездо разврата, раз уже с вечера собираются до утра оставаться!- сказывал я тут же хозяйке и её незваным гостьям, понимая бесполезность своих слов и умозаключений.
- Сколь же, - думал я, - вино подарков этим алчным и бесстыдным хищницам дарит!
А гостьи только золотыми серьгами в ушах и поводили, как ослицы на пастбище.
Хоть, право, им брызгай в глаза...
Ведь, после таких архи-выходок этой шлёп-компании, искали свои места не только вещи гостей, но и находящиеся на вешалке: одежда и обувь хозяйки дома и её загостившегося друга. Хотя... из всей моей собственности, что находилась в квартире, в наличии была лишь сезонная одёжка, да в холодильнике: бальзам "Огонь Прометея"... с коньяком - на финиках.
А попробуй-ка.. сделать замечание иль указать девицам перстом своим указующим на дверь, так долго будешь сам искать гостевое место в чужом жилище. На коврике.
У порога.
-Ты, что это, гражданин Посиделкин, - скажет мне, вдруг, одна из развесёлых, с набухающими ареолами сосков - в наше бабское дело то, своим свиным рылом, лезешь! По сеновалам, значит, тискаешь и лапаешь нашу подруженьку, а замуж её и не думаешь звать! Ревнив ты, подлец, и по гороскопу - кобель, а потому сиди и не дыши!
-Ты что же это, "правдюк"... по фамилии Залётный, поучаешь морали нас - подруг её, коль у самого совести ни на грош! Ты, мол, не петушись и дуй-ка... отсель!-вымолвит, вдруг, другая, да ещё и дополнит. - Да спрячься, - скажет, - так от нас, чтоб тебя не сыскать было всей немецкой овчарней и ротой опытнейших иноземных кинологов!
Включать приходилось тогда режим ожидания.
И терпеть... терпеть - до завершения вечеринки, боясь конфуза от милейших её подруг, находившихся под градусом. Ведь ни на секунду нельзя было, даже при закрытых дверях, расслабиться, ибо те стервы делали всё, дабы посрамить меня перед Иришкой и уличить в измене.
Всё, вдруг, вокруг смешается: визг, вопли, музыка, дробь каблуков. Слышишь только, что срывать начинают излишнюю с себя одежду, занавеси с окон - и на себя их, на фигуру свою. На стать. Чтоб, значит, свободнее, чтоб, значит, раскрепощённое ото всего исподнего, было тело.
- Знать, - думаешь - в пляс пошли... Желая стать парящими птичками-синичками, и жир то весь корсетом свой утянут, затянут, только и делая, что потрясают своими выпуклыми прелестями в танце.
Гляну одним оком, выгляну - жуть... А приятно, скажи, чёрт побери.
Ну-с.. не в штыковую же атаку на них идти, да и кулАчки не у места. Были б... мужики, тогда другое дело. Что, спрашивается делать. Увещевать их - равносильно брызгать вчерашним чаем на оголённый провод или в розетку.
Под напряжением.
Бывало, столь с теми кобылицами кровушки своей попортишь, а толка от того - нуль.
- Слава Святой Матронушке, что дело не доходило до стрельб из петард, кои находились всегда на видном месте!
Да я всё же не лось, чтоб рогами о косяк биться.
А она мне нужна была такая любовь!
- Ну-с, побалуют,- думаю,- девки и всё! Вот, выговорятся вволю за несколько суток молчания, да успокоятся! - только и скажешь, сотрясая воздух и обращаясь в пустоту, успокаивая свой сердечный нерв, да вырывающийся наружу с нутра своего бзик.
Однако... смотришь, а уже в приоткрытой двери мелькают странные тени, как придорожные столбы. И тут, вдруг, растёт... вырастает одна из точёных фигур-теней в дверном проёме уже моей комнаты.
Растёт... всё и, вырастая, главное, приближается.
- Холодно здесь! - кричу незнакомке, рассматривая её шикарную грудь, которая была намного красивее, да и важнее наглых глаз, кои я и не мог совсем видеть.
Впотьмах.
Чувствую, что вопреки моей воли, крадётся та красотка-тень развратной ко мне походкой "на горячо", а подойдя, таки... валится просто на меня. Причём, заваливается с умыслом, содействуя и моей серьёзной разминке.
- Оборони, Создатель! - шепчешь. - От этих непредсказуемых дьяволиц! Кто знает, что у них на уме после приёма лошадиной дозы спиртного! - только и приходилось обращаться к Небу. - Вот, возьмут, вдруг, и разом все навалятся! Ведь снасильничают, - думаешь, - и кто я тогда, чёрт побери!
-Мама дорогая! Кошмар! - шепчу. - Спасай, нежели можешь!
Судя по сумасшедшему звуковому переливу - сквозняку из кухни, я думал, что ту тень просто внесло в мою спальную и бросило на меня. Так уж... они там спорили. Так уж... доказывали друг другу о любви к ближнему, что даже дверные косяки дрожали, как осиновый на ветру лист, что даже кактус, от урагана словоблудия, вбирал в себя многочисленные шипы, становясь совершенно лысым и непривычно для глаза чудным.
Давление от их спевшегося и спившегося хора было таково, что зубы мои просто выдавливало из дёсен.
Волынки им только и не хватало...
Иришка же была в своём репертуаре и, после пятой... становилась просто птицей-мозгоклюйкой, начиная искать среди подружек очередную жертву. Когда же находила, а находила она её всегда, то унижала и оскорбляла ту страдалицу до слёз, что той милашке только и оставалось - бежать прочь с квартиры в ночь, лететь чёрт-те куда... и чёрт-те - к кому, только бы не оставаться с уже ненавистными ей подружками.
В перерывах же меж ссор, девы вспоминали и обо мне, совершая по очереди на меня набеги, будто печенеги на Русь Святую. Стоило ли это всё моей жертвы. Оно и понятно... чем больше выпито в кухонной, тем сексуальней чужой мужик в комнате спальной.
Плавали - знаем.
Потому... и явление, появление чужой похотливой холеры в моём ложе никак не исключалось. Ничего ведь с ними не сделаешь.
Прикинуться кошкой на своих коленях я не мог. Однако, меня всегда страшил массаж женской грудью, да тяжёлое после их загулов дыхание - "рот в рот"... на раз-два, ещё и с требованием - заняться любовью. Иногда, таки... хотелось застрелиться, да посмотришь: то рогатина рассохлась совсем на стене, то вытянулась на ней резина от ещё прабабкиных рейтуз.
Да и боязнь заработать странную болезнь с такими милашками заставляла меня бежать... к чёртовой матери, через окно - на свежий ночной воздух, дабы охладить пылающие жаром щёки, да несколько снизить градус напряжения в своих ночных портках, возвратив мошонку на привычное для неё место.
Только тогда я начинал понимать этих чувственных особ.
- Когда хочешь быть лучше себя, то надо не сторониться их, а пить вместе с ними и, пить водку!
Наконец, растратив весь запас "топлива"... ползли девки в спальную к шкафам, где моя боярыня широким жестом распахивала их дверки так, что те слетали с петель, и начиналась тогда раздача тряпок её подружкам, ставшими в один момент, вдруг, такими несчастными и обездоленными, будто воспитывал их на далёком, необитаемом островке, один синьор Робинзон, который только и преследовал Пятницу, упрашивая того сделать с ним "динь-динь"...
Видели бы вы, сударыни, как горели крашеные глазищи этих ненасытных кобылиц при виде халявы. Видели бы вы, граждане, как вырывали эти дамки друг у друга те тряпки, включая и исподнее... ношеное уже бельё.
- Тьфу! Мать ети! - только и скажешь, расстроившись. Ведь с меня спрос был поутру, когда хозяйка искала что-то одеть на себя, но не находила.
А не находила она многое...
- Ты же сама подарила, - сказываю, - такую дорогую шубу! Подарила и бриджи новые. Ужель не помнишь! Так квас пей на ночь, а не хлыщи напитки на спирту! - стыдил я её.
Сам же шёл в ванную доставать другую шубку из воды вместе с норковой шапкой и сапогами. Выжимал всё и вывешивал под окно, в саду, наперёд зная, что то барахло уже она носить не будет, что это не подлежит возврату в шкаф, и кто-то будет ею одарён уже в следующий раз.
Но это всё мелочи жизни. Её жизни.
Было бы это единичным на неделе случаем, так я бы о том нынче и не вспомнил. Ведь эта карусель могла раскручиваться в течении всей недели, с одним, допустим, для меня выходным. Доверчивость и простота моей богатой подруги не знала границ, а потому, как-то, в моё отсутствие, подруги, жадюги-хапуги, обворовали её, забрав у неё, да уж... не полцентнера ли золотых игрушек-побрякушек.
Но это уже историческая хроника, о коей не совсем хочется вспоминать, ибо не жизнь с этой занозой у меня была, а сплошная мишура.
И подруги добились, таки... своего, чего хотели.
Однажды, в период длительной командировки хозяйки, моложавое сексуальной тело её домработницы, мать её ети, подбросило, таки... в стиральную машинку свои кружевные мини-бикини, чего, конечно, хозяйка мне, при их обнаружении, не могла простить.
А я всё, дурень, не мог понять, как они оказались там. Как показала мне Ира те новые девичьи кружевные трусики "Матрёшка" - утоми мужика, то я сразу занемог.
Не ожидал я такой от той красотки подлости.
Да, помнится, девица та предлагала с ней выпить. Да, она мыла полы, но не так, как всегда, шваброй, а задрав юбку до пупа, всё возила ветошь задом. Всё, помнится, ко мне задом... задом, оголив всё, что можно было ей оголить. Ага, вона почему она, плутовка, растелешилась, обнажилась. Провокация. И ведь в бриджах всё хаживала мыть полы, а туточки на тебе... и юбочку, вишь ли, приодела.
Вразрез.
Ну-с... коль веры то нет, то какое может быть дальнейшее житие.
Проживание.
- Может, - думал, - после моего побега все её амбиции будут другим дружком удовлетворены... Бог ей судья! Я же... прощаю ей свою боль и её безрассудство.
Надо признать, что я жил с Иришкой, как мигрирующий по весне кабан, ибо с нею не жизнь была, а сплошная и непоправимая ошибка. Так, что же мне было ей препятствовать. Пусть живёт, ради Христа, с другим каким бойфрендом.
Как от такой судьбы можно было моей институтке отказаться. Вот, если бы нашу жизнь возможно как-то было... подкорректировать, отшлифовать, да отрихтовать. Вот это был бы совсем другой коленкор.
Но не всегда человек властен над своей судьбой. Однако, считаю враньём высказывания тех, кто не хотел бы несколько изменить свою судьбу...
Если и имеется у каждого "хотение", но увы, не бывает в жизни - "щучьего веления"...
У меня с Иришкой год - за два прошёл, а потому и бежал я от неё. Да и поднадоели мне все те стервятники, охотившиеся за ней, а больше - за её деньгами.
Ну... а я свою историю закончу тем, что скажу, что труднее всего в этой жизни - говорить правду о себе, а легче всего - врать о других.
- Ох, пташка! Более не жить нам, как удобно лишь одной тебе! Не петь нам одним голосом, так как октаву не подобрать! Быть тебе вековухой! - сказал я, и выпив с Иришкой на брудершафт, чтоб в облике держаться, обнял, чмокнув в пухленькую щёчку и прочь, прочь от неё, прочь от её подруг и их частых посиделок.
Так, гуд бай, Пензенская губерния! Гуд бай, лесные помещичьи угодья "Русского Камешкира". Гуд бай, чуждая мне, Китунькина гора.