Аннотация: Чистая совесть - признак плохой памяти. (М. Жванецкий) Таки... кому живётся хорошо на Руси, то хорошо, ну, а кому плохо - ждите. Ожидайте: даров, милости и Благодати Божией!
- Кто, скажите, сомневается в том, что мы были рождены в оранжерее, и поистине... с малых лет окружены заботой: своих родных, и уже усопшего нашего социалистического государства. Аминь! Причиной же нашего ослепления в том социальном, практически равноправном обществе, стала наша: эгоистическая,шкурническая и нарциссическая влюблённость - в себя.
- Вот кто у нас, - поясните, - лёжа на печи, в нескромной позе - Ивана-дурака, не мечтает быть богачом. Пожалуй, что все. А всё почему... Да потому, что мы на таких сказках выросли, в которых работника с кайлом или киркой в руках днём с огнём не сыщешь, а как трутней, да бездельников таки... пожалуйста. Пруд пруди! То счастливая, вдруг, Золушка появляется на балу, то рыбак обогащается со своей ненасытной старухой, чёрт бы их всех побрал - глупцов-сказочников и умалишённых фантастов.
А народ жаба всё мучит, душит, гасит и в конце концов медленно убивает.
При всём уважении к творчеству великого Александра Сергеевича Пушкина, так и хочется просить у Небесной канцелярии.
- А кто, скажите, как не сей, всенародно любимый пиит, своими сказками породил: лоботрясов, трутней и тунеядцев: в нашем обществе... в нашем государстве. Не потому ль ныне многие, находясь в нирване, скупают лотерейные билеты, летят в казино, игорные заведения и игровые дома, где отдают себя в руки одноруких бандитов, надеясь только на халяву и помощь Божию.
Надысь вот... одну бабушку, божий одуванчик, осенило взять в сельпо на сдачу от покупки чёрного хлебушка - билет лотереи, дабы потом её всея Россией-матушкой разыскивать по территории страны немецкими овчарками. Насилу, скажи, и отыскали.
В поле... в стогу.
Дай Бог, конечно, бабуле долгих лет жизни. Ага... и не хворать. Но первыми, сказывают, на дележе пирога были таки бандиты. Благо, что это тот редкий случай, ставший архиважным событием в нашей стране, что придало оному факту публичность. И только добропорядочный люд сумел отбить бабкин выигрыш: у тех жлобов, отморозков и иных её грабителей-уголовников.
А всё же подфартило, что старая карга по билету полмиллиарда выиграла, что подтолкнуло к воспоминаниям: о приятном мне отдыхе у институтского приятеля, чья жизнь и в самом деле удалась. Без билета. Вот опять тешу себя: надеждой и мыслью - побывать на его настоящем необитаемом, таинственном и волшебном острове. На Волге. В Жигулях. Коль друга ещё не посадили, ибо не звонит давно.
Пропал, аки сверчок в золе, уж не мать ли, природа, думаю, сыграла с ним какую злую шутку. А ведь есть за что... Есмь!
Но был отпуск. Зима. Декабрь. Лежал я в гамаке... скучал, мурлыча песнь: 'Умчи меня, олень, в свою страну оленью!'... А тут, как лунная пыль - в глаз. Подпрыгнул... прыгнул, вдруг, мячом на диване и перстом своим указующим тычу - в глобус. Чёрт побери, так и угодил в Жигули, на Волгу. Почесал, почесал репу и пыхнул чёрт-те... куда - в неизвестность.
И зимний отпуск превратился... Превратился зимний отпуск... э-э-э-м... то ли: в сказку, а то ли в волшебство.
Так, знаете ль... вспомнил о давнем своём приятеле-отшельнике, который живёт на необитаемом острове один-одинёшенек. Звёздный, надо сказать, баловень, у которого вся жизнь в один момент превратилась - в праздник! Служа в прокуратуре, получал он: и чины, и оклады, и привилегия, но всегда, почему-то, считал себя... неудачником. Галахом. А тут, вдруг, в ряды бездельников резко записался. Никто, к примеру, до последнего толком не знал, откуда у ныне безработного Юлия Юльевича - несметные богатства и неведомо как... нажитый капитал.
Это по приезду, когда мы уже с ним остограммились, тот мучной червь и поведал, что теперь, мол, живёт он: живой природой и животным миром великой матушки-реки Волги, а кроме того, имеет доходы от пушного в округе зверька, от подаяний и милостыни доброго люда, даров от магнатов и ещё, дескать, вознаграждён тем, что Господь Бог ему послал с Небес. Свыше.
А вот Господь друга не обидел и действительно послал трубу, проложенную нефтяниками по его участку, откуда он, жулик, и качал тайно чёрное золото земель Поволжья, продавая его по дешёвке на сторону тем же капиталистам-проходимцам. Налево.
Законы мелкого вороватого лавочника стали доминантны над национальными. Какой дешёвый трюк, но зато надёжный для плута доход. А степень ответственности некогда порядочного бывшего слуги Государя и нынче оставляет желать лучшего.
Доступ летом к нему на участок земли, с сосновой рощей и царскими хоромами, возможны лишь: на моторках и по воде, а вот зимой только: на аэросанях или лыжах. Иной раз, шастают к нему в валенках, до пупа... и его полюбовницы с подружками.
Пешим ходом.
Особливо же достают его: любознательные налоговики и иные любопытные людишки с фискальных органов. Ведь отставной прокурор, случайно подслушав в лесу кукушку - сколь ему осталось жить на этой грешной земле, вообще, перестал отчислять налоги куда бы то ни было, посылая всех в далёкое эротическое путешествие - за правами сексуальных меньшинств, да и просто лесом, матом. Да так далеко, что нельзя видеть онаго местечка, но о котором русскому можно легко догадаться.
- Конечно нет! - отвечу. - Не по справедливости, скажу. Это не Юлий Юльевич, а ещё тот перец, воскресший из небытия.
Да что об этом ныне калякать, ибо и раньше хватало предприимчивого люда у наших Монархов. Помнится, что находясь на занятиях в аудитории института, мы вдруг узнаём от профессора (!) юридического, что, мол, рядом с нами один дошлый мастер провёл со спирт-завода, под проезжей частью улицы Чернышевской, в однокомнатную квартиру - трубу золотоносную.
Как же мы со тщеславным студентом Юлием тогда тому пройдохе завидовали.
А мошеннику всего-то и нужно было: время от времени открывать кран... и продавая спирт, пополнять свою кубышку, вкупе с мошной. А чем, скажите, мой дружок-плут, нынче лучше. Но ведь, сколько бы мы не молили Небеса, а ни мне... ни моему, к примеру, соседу Сагантаю, привалило счастье, а именно Юлию Юльевичу. Но если человек так притягивает удачу за хвост, то она может свалиться на него где угодно: хоть в казино, хоть в обычной торговой лавке, да хушь бы и в карты - 'на дурака'.
Это ли не чудо-чудное...
Это ли не диво-дивное.
А на вечно зелёную фазенду приятеля стали свободно проходить лишь хорошо знакомые ему лица, так как всю территорию по периметру охраняют огромные и злые псы, да и сам смурной хозяин с заряженным ружьишком и биноклем на впалой его груди, минус пятого размера, шастает по заимке, что ни зверь не забежит, ни птица не пролетит и ни один из чужих лиц не забредёт.
А на всяк случай, подле терема, держит в вольере ещё и бурого медведя, которого если выпустить, так тот задрал бы... к чёртовой матери, не токмо потенциальных рейдеров, положивших глаз на хозяйское имение островитянина, но думается, что не побрезговал бы зверюга и тушкой самого поволжского дельца... с его милейшими сексапильными и сексуальными душечками.
Дружок то хоть и сирый мужчинка, но надо отдать ему должное, что очень уж... охоч - до прекрасного пола. Как пожелает толстосум с кем-то из пылких и чувственных ему мадмуазелей встретиться, то поднимается над его флигелем, на флагштоке одна из двух, им выделанных собачьих шкур. Вот... тогда, всё внимание городка приковано: как к острову, так и его хозяину.
- Почему... да почему! - странный, надо сказать, вопросец. Чудной.
Для нас, но никак не для онаго героя-торгаша.
Нежели, например, бобыль соскучился по рыжеволосой своей зазнобушке Иришке, так и крепит шкурку павшего в жестоком бою с медведем, кобеля Тузика, а как душенька его заноет, скажем, по красотке Ефимии, то все видят осветлённую перекисью водорода овчину от убиенного им пса, Шарика. Конечно же, землица тем защитникам острова - пухом... волкодавам-то.
Ведь вторая подруга-блондинка, что горящая китайская петарда, Серафима - из дородных волгарей. Рванёт, таки... рванёт!
Не знаю, как сегодня, а тогда... Горячие и зажигательные подруги не только полюбливали, но видимо, и любили своего магната. Ну не собачиться же было друг с дружкой, нежели находишься на полном его иждивении. А посему ежедневно, поутру, его девоньки пялились - в монокли, кои наш Робинзон им заранее прикупил, дабы издали видеть: висит ли какая цигейка с псины - на коньке одинокого флигеля. Нежели нет, то знать, что полюбовник для них обеих рыбу удит. В проруби. На Волге-реке.
И его не тронь.
Сей представитель класса буржуа искренне считал, что оные действа ему разрешены Законом - Свыше. Когда же я к Юлию Юльевичу прикатил покурортничать в глуши - Поволжья, то дружище вывесил на шток сразу обе собачьи одёжки. А это, стало быть, означало большое для всех зверей на острове празднество. Потому обе поволжские блудницы должны были быть наготове, а нарисовав на своей личности красоту и затарившись продуктами, быть всегда готовыми - к экстренной эвакуации.
Со стороны, братцы, эта сказочная конклюдентная церемония общения, смотрелась таки впечатляюще, феерично и эффектно.
Когда же островитянин доставил на аэросанях своих привлекательных барышень, с брега - на холостяцкую свою фазенду, то у меня тут же пошла слюна... носом. А этого животного рефлекса и диковинного инстинкта нельзя было скрыть от нарезавших круги подле меня, без устали и тени смущения, восхитительных и резвых особ. От саней до жилища. От жилища - до саней.
Перенося продовольствие, девчушки бегали взад-вперёд, что аж... снег на их расписных валеночках плавился. От радости. Судя же по количеству доставленных продуктов... казалось, что восхитительные гостьи прибыли на остров - на вечную зимовку.
- Ух, ты! - только и вскрикнул я, кусая зубами до крови отвисшую... посиневшую нижнюю свою губу. До замёрзшего валенка.
Такие бесовки могли лишь одному быть приятно удивлены, узнав, что Змей Горыныч, например, был драконом не только - трёхглавым. Но не суть. Нет-нет... Это были совсем не средневековые тётки, не святоши с серой и землистой внешностью, а этакие, знаете ль: солнечные, яркие, расфуфыренные и пластичные снегурочки, так походшие: на гордых и похотливых кобылиц ахалтекинской породы.
Помнится, что сразу пронзила мою головку мысль - нет, не будет нам на острове спокойно с оными роскошными блудницами. Нет-нет, вовсе - не девственницы. На то совсем было не похоже... Мне думалось, что они с нею также быстро распрощались, как, к примеру, расстаюсь я - с кожурой от съеденного банана. А ещё потому, видимо, что они любили и умели наравне с нами: и коньяка, по прибытии, испить... и винца откушать. А уже сняв тесные свои одежды, фланировать по протопленным комнатам: снизу вверх, сверху вниз, привлекая к себе наше с Юлием Юльевичем внимание, заводя, зажигая и возбуждая мужскую плоть.
Вот тут-то, братцы, одна из них, белокурая Фима, сразу удивила меня, достав из своей сумочки календарь, в виде компактного, но чересчур уж... толстого настенного численника, которого нынче, поди, хрен и с огнём то в книжных лавках сыщешь.
- Тю... Та не дивись ты, - заявляет мне буржуин, - это хобби, ишь, у них такое! Гвоздь программы... Не выпьют они и рюмки, нежели в календаре, скажем, да хоть - в церковном, не отыщут праздника для себя, в связи с которым не грешно будет им и пригубить. Ага... жахнуть. Вот и пойми ты их, полоумных: то ли они - пьющие девицы, то ли причащающиеся христианки.
И тут же Юлий Юльевич обратился к девчушкам.
- Так, милые девчоночки, - заявляет новоиспечённый Ротшильд, - бросили, к чёртовой матери, все настольные свои издания! Либо не видите, что ко мне пожаловал товарищ, а это большее для меня событие, нежели вы ищите в своих, уже замызганных, в походах, численниках.
- Значица так... вольнолюбивые вы, мои птички, быстренько расслабились и соединились - с окружающей нас, девственной и дикой природой, дабы нашему гостю не было так скучно и одиноко, как на его паскудной работе. Зачем, скажите, красоткам скрывать свои прекрасные бутоны и прятать благолепие и изящность своих, точёных Мастером бюстов: от лучей солнца, свежести леса и зимней волжской красоты, тем паче, от закадычного моего друга, с которым мы не один пуд соли съели.
И вот уже, в протопленных каминами комнатах, эти дикие воинственные поволжские амазонки обезоружены и обнажены... Понятное же дело, что мне хотелось быстрее начать наслаждаться... отпуском, а как тут обойтись без тактильного контакта.
А никак.
Тогда-то, братцы, я и понял, что чем меньше у девчонок умишка, разума и рассудительности, тем меньше и стесняющих их молодые и упругие тела красивых иноземных кружевных тряпочек.
И надо же было такому случиться, что отыскали, таки... эти интересные занозы Юльевича, в календаре причину для уик-энда, и тот праздник оказался - днём моих именин. Намазали они губы помадой и давай наглядно здравить поцелуями мой живой портрет, чему я был несказанно рад, но крайне изумлён... и стал дурень зачем-то тому противиться, поясняя непоседам.
- Какие, к чёрту, именины, девоньки! В феврале, - сказываю, - у меня... день рождения, и только! Что это вы, дескать, такое, чертовки, выдумали! Соболезновать мне... иль сочувствовать уже давно пора, а вам именины мои справлять приспичило!
Так и не поняли они меня, а ведь я диктовал доходчиво, по-русски... и без музыкального матерного сопровождения. А может и не желали понимать, но око одной из моложавых сексуальных 'кассандр'... было красноречивей всех тех лингвистических слов и терминов на свете. Но это уже было, видимо, распоряжение самого хозяина, Юлия Юльевича. Не иначе...
- Ха! - заявляет мне бобыль. - Вот ты не знал, а отныне будешь ещё и отмечать день своих именин. У этих кукол, вишь ли, по пять именин в году, не считая ихних дней рождения. Только и поспешай их одаривать. Всё только на них и их красоту спускаю.
- А их причудам ты не удивляйся... У каждой из них под кроватью, на тапочках, лежит православные календари, а в изголовье обязательно висит численник и, как только их око поутру открывается, так враз в листок смотрит. Не по туалетным комнатам, главное, они бегут, а яко картежницы, пальцами... пальчиками перебирают листочки и, не с думой, чтоб себе завтрак сготовить или мне на неделю борща наварить, а чьё имечко у Всевышнего свято. И тогда давай тогда меня утром звонками радовать.
- У Фимы, ишь, лишь три раза в году именины - таки... знаешь какие обиды, такая ревность и серьёзные переживания. Мало ей всё! И на кого, скажи, обижаться, что именин меньше, чем у других. Это на Угодников - на Святых! Нет бы, свои обиды держала на сродственников, зачавших, видимо, её в кишлаке - на Китунькиной горе, а она кажный раз Святых тревожит.
- Спроси, - сказываю, - мать... твою. В каком ауле и с какой такой небритой личностью она на сеновале тобою беременела, и с какой это стати оным именем, вдруг, тебя окрестили - Фима... Да плюнуть бы тому советчику в его ехидную и вредную морду, кто над запеленатым младенцем глумился тогда и изгалялся. Он бы ещё Октябриной или Ленинианой тебя окликушил. Коль бы тебя, - говорю, - Иришкой окрестили, так и ты столько подарков от меня получала.
- А Святых, сказываю, не тронь! - сурово заявил Юлий Юльевич.
- И вот приходится этой Фиме и другим подруженькам одаривать Иришку, у которой аж... семь (!) раз в году. Ну... конечно, именин. А можа... и мужичин. Я-то не всегда у этих похотливых и желанных тел и развратных особей под боком! Ха-ха-ха...
Праздник начинался вяло, а я, хоть и в гостях, но был таким окрылённым - на пафосе. Будучи сердобольным, я всё своим чириканьем помогал той белокурой дивчине - преодолеть некоторую сдержанность и, никак не свойственную ей стыдливость.
Тогда-то, помнится, просчитав в голове: фазу Луны, розу ветров, частоту сердечных пульсаций, я принял архиважное для себя решение - скоропостижно отдаться в её нежные девичьи руки. Да и как не соблазниться чарующей и ослепительной девой Серафимой, коль барышня: с таким миловидным личиком, совсем и не юная, но с чувством юмора, неуёмной страстью... и бесконечными ногами, давно уже поджидала своего принца - у оконца. Светлая мечта как детства, так и всея её юности.
Да хушь бы и - на осле...
Ждала, дожидалась своего часа и вот она уже - маяк очарования. Вопрос, гражданочки, совсем не праздный. Туточки, знаете ль, при виде смазливого чужака... не только душа возликует. Вона... как я о себе, любимом. Сладостно, лицемерно и нежно.
- Вы когда-либо, вообще, видели влюблённого до беспамятства - эгоистичного дуралея и вездесущего ходока и повесу.
- Нет!..
- А зря!..
Хотя, какая разница. А не лучше ль задаться другим вопросом.
- А не все ли мы на курорте и отдыхе каком - холостые! Не потому ли, что в основе любого запрета лежит одно - окаянство. Прегрешение. Но запретный плод всегда сладок - это ли нам не внушается с младых ногтей дома и со школьной скамьи.
Кто-то скажет, что, дескать, за словоблудие, но не по мне, знаете, у холодной лунки с удочками, в отпуске, прозябать, да на льду свой копчик морозить. К тому же, та юная заноза и сама нуждалась в любвеобильном для себя самце, способного: заласкать, зацеловать и залюбить её, и её махонькую... XL-размера, грудку. А подробности только потому, что ишь и поныне наслаждаюсь минутами прекрасного в жизни, да и колыбельная Фимы мне тогда, на острове реки Волги, явно пришлась по нраву.
- Я почти всегда говорю правду! Не моя то проблема, что она режет кому-то ухо, али два, отчего многие безумцы сатанеют и неистовствуют. Но жизнь у нас одна и здоровому мужику глупо тратить хоть одну драгоценную минуту, которая нужна не только для поднятия силы духа, ибо я прокричал на том, Богом забытом острове. Своим лужёным, зычным горлом.
- О, неспетая песнь... моя! Я готов здесь и сейчас отдаться вам, Серафимушка, если, конечно, вашему, пылающему страстью телу, небезразличен!.. Нежели вы, милая моя, раскрылившись, примете меня в свои нежные, но жаркие и пламенные объятья!..
И вальсируя перед этой, хмельной... и блестящей, с колдовскими чарами девой, я разогревал себя, исполняя сразу несколько балетных партий. К чёрту приличия, когда изо всей одежды, ты видишь на вавилонской распутнице только - прозрачные крошечные бикини на шнурках, с атласным шарфиком и златой цепочкой на шее... И это всё зимой. В предновогодние дни.
А потому и восторг был мой... неописуем.
Ну да... Конечно, хотелось рассмотреть ярко красочный педикюр оной бесовки до мелочей, но глаз косил совсем на другие - пикантные точки, что выше и ниже ватерлинии. Так, вишь, и до косоглазия недалече, а впереди ждали серьёзные дела.
И случилось невероятное...
Раз я глянул, второй, третий, да так и утратил остроту зрения сразу на несколько единиц. Я будто палец сунул в розетку, ибо так меня шарахнуло от ейной прелести и пригожества, что пред лицом поплыло само изображение дьяволицы, закружилась гибкая её, точёная и нежная фигура, что я потерял дар речи. А чуточку узрев обнажённую и совсем уже раскрепощённую Симу, не смогла выдержать никакой критики даже, пардон-с... резина в забугорных плавках. И она рванула. В клочья-с... В лохматы.
В пух и прах!
Да и как не быть органам в напряжении, когда из портков слышался по округе звон бубенцов, аки с колокольни Ивана Великого. И вот уже упругая заманчивая гордость, и запретная страсть пылкой и искусной Ефимии, стали моей радостью, но ещё не моим достоянием. Ураган пронёсся в голове, что чуть было совсем не снесло ветром башню, ибо мы походили на кометы, летящие навстречу друг другу.
- Ну, гражданочки! Ну, правильные вы наши: фрау, дамы, мадамы, леди, миледи и иные царицы, которые безумно сатанеют и неистовствуют от моей бессовестной откровенности! Ну, не можем же мы любить, уподобляясь Ленину, только революцию и оболваненные ею... народные массы. Это, простите, уже попахивает неким уродством и нетрадиционными в христианской нашей, уже капиталистической среде - некоторыми пастельными извращениями. Будьте добры сами нести такой позор, как подобает антихристам!
Я конечно, дико извиняюсь, но никого я тогда не обманывал, ибо та крашеная кукла и сама была обманываться рада. Так если девица хочет праздника, кто ж ей то запретит? Главное же, вовремя закрыть глаза и выключить рассудок, да и в целом... голову, чтобы никто не мешал радоваться той, совершенно неземной жизни!
Нельзя, товарищи гражданочки, быть немного беременным, да и не паскудство ли: не удовлетворить желания избранницы.
Мы же, в конце концов, не шведы, но и не аскеты, избравшие путь долгого воздержания или терпения. И хотя моё имя - Вся Серьёзность, я тоже мечтал познакомиться с беззаботной, ветреной и легкомысленной мамзель, дабы извалять её на восточных персидских коврах, как, положим, летом: в пырее, клевере и мяте, мысленно украсив ей волосы венком... из лопухов и всего того, искусственного... напольного, под нами, гербария. А потом со вкусом испить нахлынувшие на нас с нею: слабостью, порывом, влечением, желанием и влюблённостью, поднявшись на недосягаемую нам высоту - обитания Ангелов.
Кусая опухшие губы в кровь и рассматривая фривольную и дурашливую позу влекущей к себе милашки, я только и произнёс.
- Аллилуйя! О, Святой Иисус и мать Твоя Мария! Ой-ой! Какая красота! Очень, - сказываю, - вы, гражданочка Серафима соблазнительны-с... А как вы мне интересны и желанны в таком фривольном наряде, что так бы я и нырнул - в оные наливные счастьем грудки! Лицом. Ага... Так бы ими и наслаждался весь отпуск, купаясь в них... да хушь бы и - в качестве альфонса.
В общем, развёл антимонию и пропел крошке такую осанну, от которой и пырей расцветает под снегом всеми цветами радуги. И тут вдруг, как подходящее в кастрюле тесто, я начинаю ползти змеем, лезть, подползать к той мадмуазель. А нужно ль быть вообще святее Папы Римского, коль вот она - новая твоя Мечта, коль вот она - новая твоя Страсть. Тем паче, по гороскопу я Кобель, а это, видимо, и есмь - символ порока, преследующего: как мою душу, так и неотвязность всех дерзких поступков.
Таковы, милые бабочки, мои представления о девичьей нежности, сладостности и ласковости. Почему... Да потому, что пока не убежали в туман золотые денёчки, никак не хочется из потребителя женской красоты становиться лишь её ценителем! Успеется ещё. Хотя не такой уж... если присмотреться, я древний и пещерный. Просто в возрасте. И так хочется, чтобы мои желания исполняла всё же Снегурочка, а не какой-то, простите... старый хрыч, в лице - Санта-Клауса. Зачем же, скажите, мужчине жениться на мужчине... если только для надёжности и после трёх бутылей бурбона. Тьфу, мать честная... Безобразие!
А вот далее... объясняю - на пальцах.
Пошло... пошло... пошло, вроде как, всё это. А как всё же: любо, приятно, хорошо... в приливе нежных чувств и с каждой секундой нарастающей нашей страсти. Довольные собой, вкупе... с нетронутым веками: целомудренным за окнами сосновым бором, мы увлеклись с Ефимией так, что я уже не помнил себя, совсем потерявшись во всея Вселенной. Не соображал уже... - где я, продолжая щедро осыпать красотку: ласками, поцелуями и лукавым взглядом, уже ревнуя её к Юлию Юльевичу.
А на нас, как и во времена Стеньки Разина: бросало свои лучи солнце. Птицы заливались за стеклом, а какая-то стервозная мушка щекотала спину и возбуждала мою плоть. До неприличия. В общем, лепота и только, если бы вот только: не какая-то мерзкая лесная тварь, типа: вялой полуспящей осы, настырно и бесстыдно: не жалила, не ранила, не травмировала нежный мой, голый... прошлого, социалистического века рождения - зад.
А тут ещё и котяра, Моисей, ёрзая по мягким коврам, ухмылялся, подлец, и по-своему, реагировал на всё происходящее меж нами с той, парящей в облаках, желанной плутовкой, стирая на нуль свои когти о палено вековой зклёной сосны. У камина.
- Чёрта лысого! - думал я, - нам уже никак не помешать тебе, зараза!
Пошло-пошло-пошло... Ах, эти эйфорические восторги, стоны, экстаз, упоение и, вот она - та самая вершина айсберга. Расслабление... и безмятежное блаженство. Удовлетворение. Радость и наивысшее счастье умиротворения и успокоения.
Щенячий восторг.
Да разве от такой поволжской бесовки вырвешься, коль ты руками и ногами повязан, аки морскими канатами или стальными стропами. Ага... до самой шеи. Да если и задумаешь смыться или сбежать, так разве отпустят твоё тело: пружинистые ягодицы бесовки. А разве можно избавиться от впившихся в твою спину маникюра с педикюром. До самых... до позвонков.
Да не в жизнь...
Вот он - настоящий праздник и беспредельно господствующий над тобою - Матриархат, когда всё твоё тело полностью-таки арендовано на несколько дён и совсем уже тебе не принадлежит.
Оно и понятно... ибо не на шутку влюбляемся мы в ту пору, когда и ума то особого нет, а потому... в дальнейшей нашей жизни, видя пред собой обаятельную и сексуальную красотку, мы теряем рассудок и здравый смысл, ибо недолюбили - в юности.
Так мы и дрейфовали там несколько дён. Весело, надо сказать, тогда провёл время и отдохнул на Волге: на халяву, что даже портки на мне несколько пообвисли. Спереди. Вот, тогда я понял, что люб нам любой праздник, коль - в удовольствие и в удовлетворение. Любая интрижка или любовный роман и такая отрада, когда даже блудницы, в кои то лета - в радость.
Хотя... какой там роман, так, простенькая, бесхитростная и незамысловатая - заметка в многотиражку 'Степной край'. Не на Югах же... и не в Сочах. Чей не на лазурном берегу Франции курортничал. А на Волге. А было ли мне в Анапе или, скажем, Геленджике намного лучше, чем в нашем поволжском засушливом крае. А вот с этим, пожалуй, и порассусоливать нам можно.
А всё же большое счастье - быть любимым или временно, либо сезонно полюбливаемым юными мадемуазелями.
Вы когда-нибудь, граждане, чувствовали, что не хватает иногда того, кого, скажем, вы никогда на своём жизненном пути и не встречали. Именно там, на острове, я почувствовал это. Но разве я повинен в том, что любвеобилен. Но разве я виновен в том, что у меня такое доброе сердце, так чувствующее: умных, любящих, страстных и милых особ. Как, скажите, им можно было отказать в желании. Хотел бы я видеть на своём месте: пентюха с его скромностью, почтительностью и добродетелью.
А я другое чувствовал. А потом я надолго умер, да я и ноне практически мёртв. Отож... Потому как я нынче опять лежу в том же гамаке... размышляю, скучаю, мурлыча про себя песнь: 'Умчи меня, олень, в свою страну оленью!'... Раздумываю.
- Фи! Ну... что опять, дамочки, за визги! Ну-с... это же и ежу понятно, что я прав. И как только вас, гражданочки, накроет, типа: мигрени, почувствуете, вдруг, хандру или увидите круги под очами - бросайтесь в измену. Измена - это приключения. Измена - это радость. Измена - это счастье. Ведь не успеете оглянуться - жизнь прошла. А посему... не оглядывайтесь по сторонам. Да наплевать на то, что о вас скажут бабки - на завалинке. Они-то своё отпели... Они своё отплясали. Отгуляли. Да, гляди, ещё как смачно. А лучше спросите их, самих. Разузнайте. Уж... они-то вас образумят. Нет в том никаких сомнений.
- Батюшки-светы! Ужас это для вас, девочки, кошмар... И не надо здесь про мораль, нравственность и, вообще, ваше былое - социалистическое правосознание. Тут обычная физиология, влюблённость и природная ваша, первобытная животная страсть.
И не стоит перпендикулярно поднимать на меня брови. И не надо так глазом на мою карточку в сети хлопать, ибо в наших с вами случайных встречах никогда и ничего не бывает случайного. Ужель это можно как-то опровергать. Негоже, товарищи вы наши, мадамы! Негоже, ибо это противоречит самой вашей бабской, пардон, натуре, первобытной сути и женской природе.
Давно мы так с дружком не зажигали, что я чуть было не пал, на его заимке - смертью храбрых. А тогда мы, действительно, похороводили, выпив, наверное, одного шампанского... по три ведра - на каждую физиомордию. А потому, вновь и вновь, уже нынешней зимой, возвращаясь мыслью на тот безлюдный прелестный островок, оные воспоминания греют, согревают меня зимними длинными вечерами. Да и как не помнить то, что не может не будоражить память. А с какой это такой пьяной радости, я должен был от всего этого тогда, на острове, отказаться.
Я думаю, что нет надёжней средства от душевных адских мук, чем лежащий рядом с вами разнополый друг! Неглиже.
- Господи! Прости... возможно я и заблудился! А столь грехов на мне скопилось - не замолить, верно. Однако ж... какой бы кара ни была, а как приятно всё то вспомнить! Вспомянуть. Каюсь... каюсь! Прости Отче... раба своего: за блуд и зависимость от низменных и, якобы, дурных пороков. Надеюсь, что поймёшь и простишь, ибо не может мой мозг никак понять одну из Ваших Заповедей, Божьих, как прелюбодеяние, коль существовала такая форма социальной организации, как Патриархат.
- Даст Бог, доживу - до Лукерьи Комарницы... и опять, однако, рвану, коль вовремя не остановите мою сознательную живую натуру и, якобы, заблудшую душу. Весной то я на острове том ещё не бывал, так почто бы вновь туда не пыхнуть. А то поставит ещё тот самый, противоположный пол, на мне жирный... прежирный крест. Да упаси, Богородица!