Аннотация: Глупость - дар Божий, но не следует им злоупотреблять. (Отто Эдуард Леопольд Бисмарк)
Смотришь ноне, а в стране: учение за учением, испытание за испытанием, отработка за отработкой.
- Эх, едри твою... едри! Это сколь же, - думают пенсионеры, - денег на ветер! Это сколь же народных средств козе - под хвост! А всё почему, - спросите-ка, - кого из служивых.
А жизненный опыт каждого из нас подсказывает, что случись, к примеру: какая аварийная обстановка, чрезвычайное происшествие или, упаси Господи, война, то всё у нас не то, всё у нас не так.
Всё-то у нас... как обычно.
Да потому... как: безалаберщина, безответственность, а главное... кампанейщина у нашего народа во всём, что мы даже в своём доме, родном нашем государстве, под названием "Великая Русь"... должного порядка навести не можем. Вывести, в конце концов на чистую воду всю ту либеральную сволочь, которая и былое государство порушила и ноне готова не только пятки, но и промежность у лютых наших ворогов коллективного Запада лизать.
Вылизывать.
- Тьфу! Мразь... Чёрт бы их побрал! Только пакостничать и могут, нанося вред той стране, из которой их и самих то - дубиной не вышибешь. Ведь окромя брезгливости, оные ничтожества и продажные существа ничего более не заслуживают. Никакого сочувствия у порядочного люда эти прислужливые западу лизоблюды и холопы не вызывают.
- Ну... так вот, народ. Да простит меня Христос за мой - неправильный корейский, таки... казалось и хрен бы со всей этой никчёмной шелупонью и сбродом сопатых подлецов и предателей, но ведь оные смутьяны, угодничая в огромном океане лжи и клеветы, подталкивают заблудшие души наших глупых овец... с баранами: к бунтам, революциям и переворотам! А почто бы их не турнуть за кордон и более сюда не пущать! И даже на Пасху. Ведь... так и подстрекают, так и пособничают всякой своре и нечисти, желая порвать, пытаясь раздербанить Святую Русь на куски.
Кусочки.
Потому-то... каждый раз всё заново отстраиваем. Посему-то... вновь и вновь былое могущество восстанавливаем. А ведь всем нам даётся одна жизнь, а не множество, а каждому поколению хочется жить покойно, счастливо и достойно.
А ещё одна из наших, граждане, бед, что приврать русский человек очень любит. Всё ему надо повыпендриваться, всё-то ему надо пыль в масляные глазки проверяющих хамов пустить.
А от сей маразматической глупости все беды и случаются нынче с нами.
Помнится, иной раз, такое светопреставление на учениях в среде курсантов-подводников начиналось, от коего меня, будто немножко беременного... всё подташнивало.
Тошнило.
Нынче всякое я обдумываю. Ага... за губастым. Кто-то, знаете ль, из нас испытывал страх: перед погружением в морскую или океанскую пучину, у кого-то, пардон, даже диарея с проносом перед выходом через торпедный аппарат на поверхность воды бывали-с... Ага... случались.
Но вот кто бы мне поверил, что я любил отработки - по борьбе с пожаром.
Нет-нет... только не с водой, ибо там была настоящая проверка - "на вшивость"...
Ведь задохнёшься и семь потов сойдёт уже изначально, пока тебя в водолазное снаряжение напарник не упакует, повесив на шею ещё и спасательный аппарат, яко хомут на конскую шею. А ведь веса в том агрегате, под названием - ИДА-59... ни много ни мало, а с ведро медовухи то точно будет. А чтобы взбесить и меня озлобить, ещё гадёныш и пропоёт, напутствуя в тот ад кромешный ехидненько.
С подстёбом.
- На те... дескать, сучий потрох, довесок, чтоб служба, мол, сахаром не казалась!
Пнут нас, зелёных - в отсек, а там со всех дыр и щелей вода под охренительным напором бьёт и хлещет в наши глупые, в комбинезонах, тела. Вода дуром прёт, а ты, жеребцом, сайгачишь: с железным пластырем или раздвижным упором, чёрт-те... какой тяжести, аки болван со ступой, что аж... с копчика капает.
Напор всё сильней и сильней херачит, а ты, мокрой выдрой, мечешься... шарахаясь из стороны в сторону, не зная - какую из тех пробоин первой заделывать, дабы и отсек не затопило... и самому в нём не утопнуть. Только на одну сообща навалимся, а рядом так жахнет, что только и раззявишь хлебало.
От ужаса... и удивления.
Только и шустри... пошевеливайся, а иначе струёй с ног собьёт. Иной раз... такой водяной столб под тобой звезданёт, таки: куда раздвижное устройство, куда деревянные чопы... с железными пластырями, а куда и тебя шваркнет - с тем подводным аппаратом. И глазоньки закатишь.
А вообще, братцы, любая отработка - это всегда кураж и непредсказуемые ощущения, чёрт бы их, вообще, побрал.
Да... вестимо, это вам не закат с сексуальной барышней-крестьянкой встречать, лузгая на завалинке семечки, а так, скажи, напинают, да матерщиной обложат, что... на следующее учения: хоть загодя хозяйственным мылом с верёвкой запасайся.
А ноне, читая об отравлении наших граждан аглицкой разведкой, вспоминается, как единожды хотели потравить и нас, безусых и неоперившихся ещё курсантов. Конечно, это трёп, что Россия травит своих предателей за кордоном, но нас то: бравых, желторотых хлопцев, за что было травить - при социализме.
Ведь мы так хотели жить и своею верою... правдою немножко послужить Государю.
Да-да... бывало и такое.
Однажды вывел нашу роту офицер, будь он неладен, за пределы училища и повёл, напевая себе под шнобель что-то из арии: "Беспечный Ангел"... Долго вёл. Вот уже и голое поле - за городом. Ага... за Северодвинском. Мы от радости аж... визжали, что тем часом, бездельничая, не будем маршировать, высекая на занятиях подошвами искр на плацу.
Мы то рассчитывали на то, что учёбу в душном классе заменят - на ознакомление с местностью, дабы мы прочувствовали суровый климат, порадовались географии Крайнего Севера и его безумно красивой природе. Наконец, посидели на ковре из мягкого ягеля, вкусив, вкупе... с болгарской сигаретой, аромат: моря, свежести и прохлады, али рассмотрели: как закатывается за горизонтом солнце над гладью воды Северной Двины или Белого моря.
Так, в ожидании счастливых минут, нам было море по коленку. Ну просто орлы, ну, или какие-то там другие... гордые, с высоко поднятым клювом, птицы, типа петуха Петрушки. Ну-с... вестимо, мы - кипятились.
Ну... естественно, хорохорились.
- Ага. Щаз... Держи карман шире! Раскатали губу. Что только не взбредало в наш, ещё юный доверчивый мозг, извилины которого и работали лишь: в направлении стука девичьего каблучка по деревянному настилу тротуара, а дерзостный глаз так и норовил сфотографировать: вздымающиеся к подбородку наливные молодостью грудки сеньориты Заполярья или насладиться плавающими бёдрами и ягодицами милой девственной мадмуазель... с волшебной подиумной походкой.
Чёрт дери: эти сладкие грёзы и видения, сладостный миг наслаждения юностью, однако... и помечтать в то время было совсем недурственно, так как с думами о прекрасном и время службы пролетало незаметно.
Птицей.
А тем временем... вспоминается. Шли мы, шли, таки... дошли, чёрт-те... до какой, огромных размеров, палатки, где сопровождавший нас офицер-химик, армянской наружности, перед строем - глупых под бескозырками голов, вдруг, Богом грома и молнии, заявляет с помпезной надменностью.
- Товарищи курсанты! - заливался "Перун". - Сегодня-де... мы с вами будем проходить палатку газоокуривания, куда будет подан хлорпикрин! Это легко подвижная жидкость с несколько раздражающим душком, напоминающим запах ананаса!
- Ууууу... - пчёлами в ульях загудели курсанты. - Душегуб! Антихрист! Молния и чума на твою дачу... с продажными девками в беседках! - раздавалось в строю. - Сусанин! На погибель, сукин сын, ты нас сюда завёл! - пронеслось по рядам новобранцев. - Травить! - раскудахтались мы в унисон друг друга.
- Отставить протест! - облезлым котом пищал тот дрищ-офицерик. - Что за возмущение! Что ещё за содом! Ну-ка... собрали сопли в кулак! Прекратить галдёж! Долой скулёж! - повизгивал на нас тот золотопогонник.
- Ты, - орёт, - курсантское твоё рыло, побастуй ещё тут... Ну-с... спробуй-ка, попротестуй! Всё... заткнулись и сопма выполняем мои команды! А то вот подойду, да как... двину по сусалу, что так и умоешься кровушкой!
Кровью.
Да-да... обращаясь к огромному, по ранжиру, стоеросовому детине, он всем намекал, что неплохо было бы нам всем закрыть пасть и поддувало, пока по мордасам не огребли али в бубен не схлопотали.
А куда, скажите, деваться нам, салабонам. Какое тарахтенье, какое, к чёртовой матери, может быть возмущенье, коль один гадёныш в погонах мог всю роту упечь на картошку. В ночь. Да, стоило ему только доложить денно и нощно надзирающему за нами мичману Дубику и всё... хана. Труба.
- Аминь! - только бывало и пробубнишь в нос, но стерпишь. Чей не перед маменькой или бабкой дома выкобеливаться и выпендриваться. Так, помнится, и зависли мы с отвисшей челюстью от его хамства и такого супротив нас разворота событий, рассматривая пугающую черноту палатки, заглядывая и пялясь: в зловещее её нутро, яко бараны - за новые ворота.
Думаете, граждане, что дальше будет вам немецкое кино.
Отож... ошибаетесь.
Хотя все были в предвкушении некого праздника, но тут смотрим, а уже... служки-химики выдвинулись: и к нам, и к месту повального отравления. И давай нас, табуном, на пинках, в тёмную пропасть той безразмерной палатки: вносить, заносить, где следовала команда за командой. А первой была та, дабы мы сами себе подобрали по два противогаза.
Ага... на рыло.
Как, право, было тому не дивиться, что именно - по два ИП-46. Однако, с ропотом, выражаемым негромкой групповой матерщиной... подобрали. Примерили.
- Даст Бог, - думаю, - не задохнусь! Не кончусь! Сколь раз до того тренировался, включался. И ничего. Не окочурился. До той поры Господь миловал, но волновал главный вопрос, что за подвох стоит - за тем дополнительным аварийно-спасательным средством защиты. Потому и нервничать мы стали сразу. Все. Истерика началась позже, но ждать ответа на поставленные самим себе вопросы пришлось совсем недолго. А тут и визг, чёрт-те... какого горного кошары.
- Включиться в ИП!
И понеслось... поехало.
Наивные грёзы исчезли, как только в палатке появился густой туман, что и наш мозг будто ампутировали. Догадываясь о предстоящих кознях и каверзах химика, все мы повели себя как-то уж... совсем нервно и судорожно.
- Ну, и хрен ли, - соображаю, - не включиться! Да ради Бога! Будьте, мол, только любезны - не смешить-де... своим визгом мою личность! Весёлый, видите ль, я очень. Вдруг, да мне это как-то повредит. Негоже ж... перед своими сверстниками оконфузиться, одев, к примеру, маску обратной... к противной офицерской ряхе - стороной.
Дёргаю чеку, бью ампулу, поворачиваю кран... и ничего.
Нет-нет, не задыхаюсь, нет и помутнений в сознании. Нет, не чувствую-с... и сторонних газов: ни в палатке, ни в строю -
от соседей. Гляжу по сторонам. Так ничего необычного. Все, вроде как... включились.
Падежа нет.
Только и зыркают, только и пялятся все своими воспалёнными бельмами, таращась в стёкла друг другу, будто прудовые жабы, будто из банки, будто вопрошая: "Я жив или то всё мне, мол, кажется!"...
Ведь какими бы мы ни были патриотами, изображая верность Царю и Отечеству, а на самом то деле - хотелось жить. Да и немудрено. И как бы я тогда ни старался закрыться от всего мира и спрятаться за тушей курсанта-гиганта, таки... не срослось.
Не получилось.
А тревога наша была ненапрасной, поскольку последовала и другая команда.
- Аварийная ситуация! Готовсь... мать вашу - к повреждению средств защиты! Готовсь... вашу душу - к устранению неисправности!
И поняли мы тогда весь фокус и смысл испытания. Идёт, значит, тот офицеришка, ети его мать, по проходу... и срывает с кого: бесовскую маску, у кого-то рвёт, чтоб ему пусто было, и шланг. Сам же, сучок, диким бесом всё продолжает горло драть.
- Устранить! Сменить! - орёт, а сам стервец ехидно ухмыляется. А потом и закатывается просто, бо горлопан прекрасно видел весь: ужас, творившийся с нами; наблюдал и за возникшей паникой, которая всех так разом и накрыла.
С головой.
Как я увидел, что офицеришка с моего соседа сорвал "хобот"... так и сам приготовился, набрав в лёгкие воздуха, будто, скажи, нырять собрался. А так как нырял я на шестьдесят пять с половиной метра, то набравши полную грудь северного воздуха, мог долго терпеть.
Но не в такой же нервной, напряжённой и накалённой обстановке.
- Матерь Божья! Сатана! Ну... а нас то, в палатке, штук - тридцать и, ведь все здоровые, и ведь все мужского пола. Что там тогда, в среде курсантов, началось. Я, граждане, такого ужаса в бешеных глазницах сослуживцев никогда более не видел. Некоторые впали в детство, а иные, совершенно здоровые молодцы... просто посходили с ума.
Вот так вот. Я и сам никогда не был образцовым, но это уже перешло всякие границы. Я неровно и сразу дышал на ту офицерскую особь. В форме. Да плевать, в принципе, мы все хотели - на всё и вся. Таки... тот матёрый деспот-офицер мне сразу не внушал доверия, и я, весело матерясь и выражая своё гражданское недовольство, сразу показал негодяю - "средний палец"... Тайно.
В кармане.
Парадокс, но при накале страстей, мне было смешно, так как тот военный был для нас, яко для каталонского азартного быка - красная тряпка. Мысли его читать было бесполезно, но кто, простите, оному прыщу позволил дурачить нас, неся до оного представления полную ахинею. Чушь. Он, прохвост, хотя бы по пути словом обмолвился, предупредив, что вообще всех нас в дальнейшем ожидало.
И как бы я не прятался и не изворачивался, он, дошлый, отыскал-таки мою головёнку, и, схватившись пальцами за гофрированный у анфаса шланг, из коего я с жадностью заглатывал в себя кислород, вырвал его, k ebene fene - с аппарата. А это означало одно, что я должен был свинтить аналогичную резиновую трубку с другого противогаза, заменив её на своём.
Это, знаете ль, я должен был...
Ага... в нормальных человеческих условиях, но никак не в том содоме и творившейся в палатке суматохе.
Нежели исключить политес и отбросить словоблудие, то всем понятно, что так и должны проводиться, приближённые к боевым, учения и тренировки. Но для того должна быть и особая психолого-психиатрическая подготовка защитника Родины, чтобы... хотя бы понимать, чего можно, вообще, от нас ожидать в экстренных ситуациях.
Но не так же... с бухты-барахты, когда у нас вообще исчезла та часть тела, которая должна была чем-то ещё и думать. Соображать.
Её просто-напросто не было... и это надо же было нам такое придумать.
Я же прекрасно видел, что все альфа-самцы были задумчивы и покойны, а тут, потеряв дар речи, враз надумали корчиться в страшных муках, которых, думается, они и не могли испытывать. Видя пред собой этих бедолаг, я не знал и не догадывался, что окажусь настолько впечатлительным.
И действительно... Да лучше бы мне провести ещё одну памятную ночь в комнате с медичками-блудницами женского общежития, нежели испытать нечто, этакое сходное, несусветное.
- Нас, - как говорится, - пытались потравить, аки тараканов, а мы всё глазели туда, откуда нас загнали.
В проём палатки.
Заподозрив неладное, я того, светлого божественного пятна, не выпускал ни на секунду из поля зрения. Да... какая, к чёрту, холодная голова, коль он, подлец, уморить нас собирался! Уничтожить! Это было примерно то же самое, что затравить или загонять в поле дикого зверя борзыми собаками или бешеными псами.
Находясь под воздействием, хрен-те... знает какого газа, мои думы только и были о том, как выжить, как сквозануть в ту щель, откуда впихнули: где день, где солнце, где морской воздух. Может тот газ и был всего лишь газом - коровьего дерьма. Не знаю. Не чувствовал-с...
Ну... а вдруг, и правда - удушающий.
А коль... и взаправду - нервнопаралитический.
Хотя... в то, советское время, мы не смогли бы отличить цианид от запаха банана или ананаса, так как те фрукты видели: в картинах... и на картинках.
Потому-то и пребывали курсанты в агонии, боясь травануться или превратиться в химический пепел. А как, скажите, не угорать, коль в окуляры видишь: что кто-то пред тобой: онемел и застыл статуей, а кто и бесился; кто кровь из носу показывал, а кто и отплясывал танец, так похожий на шаманский; у кого-то личностный нерв воспалился на всю мордень, а кто-то уже реально ревел настоящим русским медведем. Некоторые уже получали от офицера и химиков увесистых оплеух и пенделей.
У всех нас, ошалевших от действа некой заразы, были: нездоровые мысли, путаница в умах и горячка. В этом клёкоте и кукареканье раздавались совершенно нелепые выкрики. Крики.
Один грохнулся и забился в конвульсиях. Кто-то, гляжу, выдерживал мхатовскую паузу с ядовито-скептической и кислой на всё реакцией, пребывая в царстве иллюзий и обмана. Другой же, не находя выхода наружу, кружился юлой, вытанцовывая с самим собой, как увлёкшийся петух, бегая за своих хвостом, всё пытаясь его распушить. Подпушить. Третий метался среди прочих лиц, бросаясь на стены палатки, и царапая своими когтями брезент, старался вырваться из этой хитрой ловушки и западни.
Из оного ада.
- То ли, - думаешь, - их из дома уже больных за аркане сюда приволокли, да ради развлечения... послужить, то ли до маразма довели здесь, на Севере, сделав некоторых немузейными паралитиками.
Я, граждане, конечно, извиняюсь, но тогда нам, молодым и здоровым ребятишкам... с тонкой душевной организацией психики и сознания, было, видите ль - не до анализа того вещества, которым нас задумали травить, не до его: цвета, вкуса и запаха. "Новичок"... " Старичок" или "Дурачок" был тот газ, мы не понимали.
История долгая, но всё произошло довольно-таки быстро. Мгновенно. Вот он... тот самый, стадный инстинкт, а потому тогда у нас стали проявляться явные признаки: шизофренического бреда, прогрессирующего раздвоения личности и массового психоза.
Это полоумие было равносильно извержению американского вулкана Йеллоустоун.
Предчувствуя беду, и вкурив то, кто что мог в себя вдохнуть, мы рванули, сбивая друг друга с ног, раздавая пинки вяло бегущим впереди нас курантам и срывая с себя, к чёртовой матери, те самые, повреждённые опекунами-наблюдателями дыхательные аппараты.
Скажи, будто с цепи сорвались юные и ещё неотёсанные службой воины.
Каюсь, мелькнула и мысль - заехать нашему куратору в ухо... но недосуг, видите ль, потому как спасение было только в наших руках. Мы летели на волю. И без меня офицера сбили и затоптали по пути в северодвинской пыли... на земле. Кто-то же должен был остудить горячую башку того, тупого и недалёкого куратора, да и сам я в том забеге пуганых отравой жеребцов чуть не лишился девственности.
- Упаси и Богородица!
Насилу и ускрёбся... А вылетев на свободу, многие из нас просто рухнули... грохнулись на землю. Кого полоскало; кого, приводя в сознание, отхаживали, нанося удары по личности. Кто-то, растянувшись в поперечном шпагате, хлестал самого себя, в отчаянии, ушами по щекам. Многие, видимо, желая избежать наказания, скорее придуривались или уже так накрутили самих себя.
А мне, скажи, даже не поплохело.
Но нам, граждане, было тогда не до героизма и как-то совсем не улыбалось войти в историю - отравленным тараканом али раздавленным клопом, а потому мы совершили то, что свершили. А ради чего, собственно говоря, надо было нас травить. Негоже было и нам самим травиться, ибо впереди был длинный... длинный путь, под названием - Жизнь.