Аннотация: Не все коту масленица, будет и пост. ( Русская народная пословица)
17 июля 2017 года. Москва. Пресненский суд.
У здания столпотворение москвичей и пришлого, приезжего отовсюду люда. Повсюду кричащие скоморохи, шизофреники, глупцы, дегенераты, либерасты с лозунгами и либерасты с плакатами над головой... скандировавшие с рабоче-крестьянским азартом и оскалом: "Свободу Полонскому"..! "Руки прочь от бизнесмена"..! "Полонский трошки виновен, но свободен"..!
Угораздило же моего свата, Парамошу, устроившегося на работу в Москве, случайно оказаться с другом Абрамом в том кольце толпы, где они слушали и глазели, таращились и зевали, всё никак не понимая, что, чёрт побери, вообще происходит в столице и почему, вдруг, мошенник должен быть освобождён из-под стражи, прекрасно осознавая, что именно сей Полонский обобрал земляков Абраши, а потому и был приговорён к пяти годам колонии. А как же люди Подмосковья? А где же их деньги, вклады?
А пока те меж собой рассусоливали, озирались и держали карманы, дабы не стырили мелочишку, сэкономленную ими на пиво, по красной дорожке из суда выплывал, аки по воде: прохиндей, пройдоха и Великий комбинатор, Полонский. Как доставили в суд оного черноротого барыгу со стеклянными бусами на шее и набедренной повязке - дхоти, дабы покарать его... по Закону, так в том наряде и выпускали мужлана на волю вольную, не взыскав с того похищенных денежных средств у народа всея Расеи.
А народу то, а люда то пред ним... поодаль.
Взрывы петард, взрывпакетов, шум, гам, давка, галдёж, матерщина, свист, бубен, танцы уличных захудалых малёванных девок с пипидастрами, а в Полонского летят лифчики, трусики кружевные, трусики заморские, панталоны... грязные. Он же, собака, с порога им ручкой машет, барственно склонившись в реверансе. Приветствую, мол, вас, холопы. Здорово живёте, дескать, холуи. А челядь, радуясь недурно спонсируемой массовке, орала так, что с ресниц сексуальных девиц сдувало тушь, а разномастные лошади полисменов всё норовили: сбросить круглых и, Монархом откормленных покемонов, да разбежаться по конюшням.
Будучи начитанным, но болезненно-подозрительным, Парамон знал, что в обществе с Абрамом ему находиться очень опасно, а в случае начала беспорядков, иудею уж... точно не поздоровится, а знать, заодно накостыляют и ему. Ну, а коль его дружку те сиволапые мужики-придурки станут мять холку, гладить шею, ломать бока или просто метелить, да лупить, то как-то надо будет его защищать. Но с младых ногтей нутро его было довольно хворым и изрядно болезным, а посему сват априори не мог - быть чьим-то заступником, потому и заскулил, будто битая хозяйскими вожжами собака, совсем не желая простыдиться... на людях.
- Что, - вопрошает сват, - за хрень! Куда, мол, брат, мы с тобой попали! Как можно подобное терпеть, коль мы сами чуть было не оказались в рядах потерпевших от преступных действий этого слащавого прохвоста! Ведь ничего святого у этого хама! - высказался он, оказавшись в компании непонятых и непонятных ему лиц, которых просто распирало от восторга и начисто им чуждой радости при появлении вне суда такого ловкача, шулера, путаника и интригана, как новоиспечённый Остап Бендер.
С хитрецой и выдумкой... изворотливый Абраша, прошедший хорошую школу в своих Иерусалимах, которого ни на мякине не проведешь... ни голыми руками не возьмешь, осознавал, что время горячее и в любой заварухе и замесе, разборке и побоище, виновным будет он и морду расквасят только ему, как бы ситуация не складывалась, каким бы ушлым он ни был и как бы себя ни повёл его хилый дружок. Потому-то... с присущим ему сарказмом, хитромудрый иудей и завёл разговор издали. Издалека.
- Слушай-ка, товарищ Парамоша! - начал он. - Я вам таки... скажу слова своей усопшей маменьки: нервную систему надобно сберегать, так как вся хворь и наши недуги только и связаны с этим, что в любом уезде подтвердит кажный врач-ветеринар по двурогому скоту. А коли нервный срыв и иное для всех нас потрясение - это крах и прямая дорога к психоневрозу, депрессии и хандре. А это, дружище, не только ваш мрачный предо мной профиль, а ещё и преждевременное наступление климакса, вкупе с сопутствующими хворями, как-то, пардоньте: запор и пронос... с последующей мигренью и желудочными в утробе коликами, что на грани фола. И чужеземному ворогу из китайских хунвейбинов и иной какой военщины не всегда того пожелаешь.
Страсти же у суда накалялись. А тут уже и перед носом каждого из них стали кулаками махать... размахивать, будто садовыми граблями. Одно лишнее движение в направлении личностной вывески, и ты урод... с бельмом в глазу! А оно то им нужно...
Стремясь как можно скорее покинуть Зоологическую улицу, где уже начинался мордобой и подтягивались кареты "Скорой" с патрульными машинами ДПС, Абрам, вцепившись в безмышечную кость Парамона, что пониже ключицы, опрометью уводил их обоих от греха подальше, рассказывая о некой дикой стране, где миллионы: самоубийств, убийств и пагубы проституток.
- О времена, о нравы! Моральный аспект этого события трудно ноне и оценить. Так, обязательно ль, голубчик, - говорил он, - нам встревать в чужие разборки, когда, взяв с тобой час сей пивка, мы мордастыми лицами сольёмся с экранами телеящиков, посматривая, как хваткие мироеды, трубя горлом в матюгальники, будут устраивать баталии меж конной полицией и ни хрена не соображающим люмпен-пролетариатом, которому бы только почесать кулаки о чуждые ему карточки и противные портреты.
Маневрировали до бара они не очень долго. Тревожились. Пожалуй, забеспокоишься, коль сзади уже слышался... адов топот тяжёлых ботфортов. Вот тогда-то, сказывают, свата и прорвало, что чуть ли не теряя сандалии, тот полетел до их пивной лавки вприпрыжку, на ходу объясняя иудею, который цеплялся за друга, яко дворняга за портки, что и рукой то было не отмахнуться.
- Ага... щаз! Это, - отвечал он, - твои нелепые еврейские фантазии! Так тебе и показали! У нас, вишь, день-деньской только и вещают о забугорных страстях-мордастях. А чего ради, спросить. А для того, чтоб преподнести нам всю эту бредятину и лабуду в масштабном, так сказать, виде и размере. Глядите, мол, уважаемые, что в их, в Америках, творят, да вытворяют! Конечно же, намного хуже, чем у нас. Смотрите-де... как хреново то у них, в Израилях, живётся! Вестимо, что корма похуже, чем у нас, на Руси! Разуйте-де... свои сонные зенки, да убедитесь, наконец-то, в правильности курса правящей партии: "Единая Россия".
- Ага! Так мы вам, мармеладным трибунам Зазеркалья, и поверили! Хрен нам класть, что творится в ваших Иерусалимах, и где по-твоему всё так мрачно, а то, что у нас страну разворовывают уже не миллионами, а миллиардами, - это, дескать, комильфо.
А наша направляющая всё старается донести до глуши саратовской, что и вы, мол, заволжские туземцы, ноне реально живёте не хуже, чем бояре Древней Руси. Так, наверно, у них в мозгу уложено... штабелем! Это ли не сказ про белого бычка. Ох, как же далека от простого народа наша власть, в которой и не каждый партиец придерживается чистоты своих праведных намерений.
Право, аки малые дети. Жонглировать сознанием вьюношей ещё как-то можно, но никак не нашим. А самим то не смешно, что партия скомпрометировала себя полностью и окончательно. Кость в горле народа, а всё продолжают Западом стращать, что душу леденит. До пустых кишок. Ещё и запугивают, дабы разом все ужаснулись, да опочили... к чёртовой матери, не допуская никаких неуважительных вольностей и, не требуя: "Саратовского калача" выпекаемого пекарнями при том Социализме.
Пока они шли и затаривались пивом, в Москве, оказывается, стоял жутчайший женский стон! Никто не понимал - почто это, вдруг, в столице поднялся такой сыр-бор? Какое место симпатизирующим мошеннику зазнобушкам прищемили, что стали они чем-то недовольны! Что же взбудоражило их до такой сердечной дрожи? Но, как выяснилось, не потому, что на том уголовнике висели долги перед жителями Подмосковья, которых тот сукин сын обул, оставив без жилья и средств к существованию. Только впоследствии узнали, что у именитого жулика осталось неконфискованным Пресненским судом многомиллиардное состояние.
Ну, ладно бы... была какая-то видная, масштабная и пассионарная личность, в лице: Маркса Карла, способного идти на траты капитала из своей мошны: ради достижения своей корыстной цели, а то так себе: ничтожная, мелкотравчатая и пустая фигура со своими никчёмными интересами: разорить, ободрать, обездолить и непременно угодить на тюремные нары. Ну и закрыли его в конце концов, а тот дрищ давай по камере, с гиканьем, козлом скакать и овцой блеять, что все, мол, разворованные средства бедолагам возвернёт: не имеющим жилья, тотчас коттеджи построит, а голодным, дескать, хлебушка выделит. По центнеру.
А ведь поверили.
- Для нас: да... шут-шутом! Урод-уродом! Преступная мерзость! Однако, не для камбоджийских кхмеров, проживающих на острове издревле или иной, скрывающейся там приблудной публики, для которых оная омерзительная фигура является - светлым персонажем. Именно они ноне и молятся на те изваяния, в виде: каменных фаллосов, заполонивших весь зелёный остров по воле Полонского. Ну, не идиот ли... Ну, не придурок ли... Ну, не антихрист ли... без царя в голове. Нет бы... взял, да удивил островитян, как то сделали полинезийцы вкупе с инками на острове Пасхи, создав гигантских каменных истуканов - моаи, что до сей поры учёные мира ковыряются в носу, ломая голову и суша мозг, а окончательного решения так и не вынесли.
А неучи кхмеры, видимо, только и способны: нахваливать застывшие и безжизненные изваяния, да прославлять выродка рода человеческого, в лице преступной личности, как гражданин Полонский, который уже при жизни проклят тысячами москвичей.
А можа... и поболе.
- Ну будя, сердешный! Успокойся хоть за пенистым пивом... с раками! Это столица! Это Москва! Это для вас совсем не Расея-матушка, а совершенно другое государство! Пей, да поменьше рассуждай, а то пивные пары покинут бочонок! В форточку-с...
Пока сват с народными массами задавались в столице вопросом: доколе они будут терпеть оных казнокрадов, моя соседушка Ушина, заслышав о безумных, дьявольских и первобытных нравах дикарей на том, практически... необитаемом острове, таки скисла совсем, что дён пять уже, как из запоя всем подъездом вывести не можем. Вот сидим и пивом от немчуры балуемся, гадая: то ли этой кукле любви с неистовыми дикарями захотелось, то ли обижена, что под венец уже не кличут. А возможно, гражданочка и права, ибо жизнь любой женщины: непростительно коротка! К тому же... пылкая, одинокая и голодная дама - это же дракон... в юбке или львица в бриджах! И немудрено-с... Давно во вдовах, а никто и глазом в её сторону не пялится.
А дьявол... неглиже - это же, вообще, апокалипсис! Подобное случается в Эпоху развлечений: на эмоциональном экстазе.
Ну, что есмь, то есмь.
Гляжу на соседку с верхнего этажа, таки... здоровая с виду тётка, и семерых бы вусмерть ныне залюбила, так и та не сдюжила из жалости к проходимцу Полонскому, что слегла и ни мур-мур... вообще. Начисто. Только оком своим буравит, будто у кого-то аппендикс без наркоза режет. По живому. Единожды же, сделав удивлённые брови и сложив их рельсами вверх - напутствует Небесам, призывая своих праправнуков долго жить. Этому бы пронафталиненному одуванчику ещё внуков нянчить, а та тётя к телу шамана призывает, дабы исповедоваться. Ну, казалось бы, и чего вдруг так нервничать? Только же вчера от него... Была и радостной и довольной... и что, вдруг, такое с этой гражданочкой могло случиться, что же такое с мадамой могло произойти.
А тот креститель, мать его ети... прочувствовав прибавку к своему нищенскому пенсиону, и прискакал с бубном, хотя шайтан ни хрена, вишь ли, не знал, как поступить: то ли бесов из телес старческих розгами изгонять, то ли рабу Божью, Алтан Шагай - с Небом примирять. Это обстоятельство и вызвало у привередливой и эгоистичной натуры, Алтан Шагай, бурю эмоций.
Так вот... примерно и было. Подошёл колдун к своей полюбливаемой, пардон, болящей бабе - на расстоянии полушёпота, и сделав крайне удивлённое лицо, так одним глазом и застыл в состоянии алкогольного аффекта, увлёкшись её грудью, которая просто вывалилась в пространство огромной квартиры, ибо весила, поди, поболе пуда. Да, пожалуй, больше. Много больше...
- Что вас, - вопрошает знахарь, - мадам, Алтан Шагай, ноне то беспокоит!? Уж... не изжога ль опять нутро ваше выжигает!? Так я сейчас в ухо словом шептать буду, а опосля отстучу. В бубен... Затушим! Да и порошок я ваш принёс, который вы третьей ночью у меня изволили забыть! Из-за беспамятства, поди. Ничего... Бывает преходящая, минутная амнезия. Исцелю. Вылечу.
Хрычовке бы, с гибридной совестью, только и расхохотаться при нём, продлив жизнь ещё на несколько лет: как себе, так и своему похотливому ходоку. Ан, нет... хренушки! Приняла всё близко к сердцу. Пропала светлая улыбка со всея её дурковатой внешности. Перестала смеяться и радоваться жизни. Появились чёрные одёжки. Немножко, правда, та старая кляча: поумирала, поумирала, закатив очи выше темечка... и отошла. Нет-нет, слава Те... Господи - не на Небеса. Ну, поди... от забывчивости.
Умора... ибо болезная, несколько раз похлопотав лицом, безмолвно засобиралась не куда-нибудь и не куда-либо, а в ту далёкую Камбоджу, убалтывая вездесущего и любвеобильного шамана: связаться с плутом Полонским и оказать, знаете ль, ей какую-никакую... гуманитарную помощь в приобретении билета до чёрт-те... какого - райского местечка, что в Сиамском заливе.
- Здрастье... приехали! Безумств и страстей ей, вишь ли, захотелось! Посайгачить, так скажем, последний раз решилась вдова: в застоявшихся в шкапу лабутенах и неглиже, что и её внучкам просто было невозможно отговорить её от сей опасной затеи. Однако, это совсем, думается, безответственно - лезть в чужую жизнь. Сразу поняли, что она серьёзно. Нет-нет, не шутит. Сверху вниз смотрят, улыбаются, друг друга от себя не отпуская. Насовсем.
- Её тело, её и дело! Вояж, так вояж! Оставьте переживать, граждане родственнички, - высказался самый седовласый из всех седовласых внук, - пусть проветрится... на старость лет! Хоть мир за всех нас, нищебродов, посмотрит, да обо всём расскажет!
На том и порешили - быть бабке за кордоном! Лишь один внук понуро побрёл домой - из воздержавшихся. Из шелупони. Остальные советчики остались с родственницей, предлагая свои поношенные забугорные модные тряпочки, давно-таки... превратившиеся в никому ненужную ветошь, ещё и с нетерпением ожидая от неё каких-либо даров. По совести. По завещанию.
- Вот же ж... ты дывись, Парамоша! - говорил я уже свату по трубе. - Не приведи, Богородица, никому такого мировоззрения и проблем, как у этих тёток, оных, пардоньте, баб! Рехнуться ведь можно, как бесноватой Грете Тунберг! Вынь, да выложь, коль приспичит! Нам бы, скажи, их заботы и трудности! Ох, уж... эта женщина! Загадочное, всё же... Создание! А ведь это, поди, всё: стресс... с перенапряжением. В итоге: стабильный пселизм, а коль проще: пожизненное заикание, а ещё и постоянный уход за хворым тем людом социальными работниками. Не допусти, Боже! Упаси и Богородица - от оного состояния нестояния!
- Ты бы, - вновь звоню, - товарищ сваток, подальше держался от толпы этих буйных и помешанных столичников. Хотя... мне ли тебя, флотского, учить, да поучать: об их продажности, алчности и наглости. На своей же шкуре прочувствовали. Плавали... знаем! А вообще, валил бы ты оттудова... и как можно скорее. Тебя и здесь заждались, да и мне не с кем уже махнуть стопку. Уходят наши друзья детства, а тут ещё на носу високосный год, черти же его несут! Опять, поди, заберёт лучших! Тьфу... тьфу... тьфу... Да правильно я плюнул... правильно. Так плюнул... что рубаху теперь нести к вдовушке. Стирать! А это работа. Давай же... прощевай, не хрен деньги пустой болтовнёй транжирить.