В палате витал дух рока, слегка припудренный запахом дезинфицирующего средства. У окна сидели двое: мальчик лет семи и молодой практикант, временно определённый на дежурство в предоперационный корпус.
- О чём думаешь?
Паренёк пожал плечами.
- Не переживай, всё пройдёт быстро. Ты и не заметишь.
- Доктор сказал - я ничего не почувствую. Меня же будут резать.
- Послушай, не думай об этом. Тебе просто сделают маленький надрез и посмотрят как там у тебя. Ничего страшного.
- Вчера... тот мальчик. Его нашли?
- Да. Родители его забрали.
- Почему он убежал?
- Наверное, испугался. Иногда страх нас обманывает и нашептывает то, чего и быть не может. Не думай об этом. Всё будет хорошо. Такие операции здесь обычное дело. По десять штук за неделю. Руки у врачей набиты.
- Я умру?
- Что? Конечно - нет. Я же сказал, что это обычная манипуляция. Не бойся...
- Я не боюсь... лишь бы больно не было. А там... как получится.
- Вот увидишь - послезавтра ты сам будешь корить себя за эти мысли.
Он кивнул и повернулся к окну.
- Тебе стоит поспать.
- Ещё немного. Может сегодня опять звезда мигать будет.
Ночное безоблачное небо было усеяно сотнями звёзд. Не было лишь одной мерцающей. И пускай то была и не звезда вовсе, а всего лишь сигнальный фонарь на телефонной башне, или метеозонд, ему было безразлично. Он представлял себе, как он открывает окно и вылетает в небо на поиски маленькой звезды, что приободряла его по вечерам последнюю неделю. Осталось немного. Через семнадцать часов он станет другим. Скоро.
***
- Как пациент из триста пятой?
- Хандрит слегка, впрочем, после сегодняшнего аврала...
- Где нашли его соседа?
- В парке на лавочке спал.
Доктор нахмурился, - Глупо. Год насмарку. С родителями говорил?
- Да.
- Бумаги подписали?
- Да, хоть... Николай Михайлович, я не уверен, поняли ли они, что подписали.
- Думаю, в данной ситуации их можно понять. Документы на первый отдал?
- Да.
- Тогда свободен. Завтра отчёт по третьему этажу и не забудь за халат на вахте спасибо налить. И передай Валентине Игоревне, чтоб в предоперационное отделение в верхней одежде не допускали. Скоро и кварцевание не поможет. До завтра.
Попрощавшись с заведующим врачом и пройдя по коридору, практикант остановился у триста пятой палаты. За стеклянной дверью было видно, как в палате горел ночник. Он осторожно приоткрыл дверь, молясь всем атеистическим богам, чтобы петли не заскрипели. Рядом с маленьким пациентом в полудрёме сидела его мать. Её рука лежала на ладони сына. За последние дни её лицо осунулось. Сколько ей было? Тридцать? Может чуть меньше. Сейчас же у неё было лицо старухи.
Уже закрывая дверь, его привлекло окно. Не столько окно, как странная тёмная фигура за окном. Сердце замерло.
- Только не стучи, только не стучи, лети, улетай, - словно молитву шептал врач, - Обещаю, я тебе за забором десять кормушек повешу, только не стучи, не смей, не твой он, не твой.
Фигура не двигалась несколько секунд, затем волшебным образом растворилась в ночном небе.
- Не твой, не твой, - продолжал он повторять про себя, спускаясь по лестнице.
Лишь выйдя на свежий воздух, он пришёл в себя и понял, что стоит в халате с камнем в руке. Не камнем... пепельницей. И где он её схватил...
Страх. Всю жизнь, сколько себя помнил, он боялся. Боялся тьмы, смерти, боли и одиночества. Назло этим страхам он решил стать врачом. И теперь он стоял обеими ногами в луже с зажатой пепельницей, презирая на все те страхи, о которых переживал некогда. Тьма? Плевать. Боль? Нет большей боли, чем боль той женщины. Смерть? Мальчишка её не боится. Или же боится, но понимает её неизбежность. Нет. Нет. Не завтра. Не завтра.
- Сергей Анатольевич! Всё в порядке!?
Во рту пересохло, не хотелось издавать ни звука.
- Сергей Анатольевич!?
- Да! - в ушах звенело, - Нужно было подышать.
- А переобуться, видно, было не судьба?
- На этажах я окончил, обувь домой заберу.
- Да оставляй уже, горе мне с вашим братом. Халат хоть не замарал?
- Нет... только туфли.
Недовольное сопение Валентины быстро сменилось на "улюлюкивание" от вида вынимаемого из белого халата презента.
- Ой, Серёжа, право не стоило.
- Спасибо за мой размер, тётя Валя. Слышал с халатами тут туго.
- Я те сейчас за тётю - шваброй заряжу. Тоже мне, мальчик нашёлся. А с халатами... как сказать. Туго не с халатами, а с идиотами, которые заказывают их партиями одного размера.
У бессменного завхоза Валентины можно было найти всё... или ничего - смотря как попросить. Если бы не она, ходил бы наш практикант в халате на два размера меньше и дырой в кармане, а так - всё в порядке. В закромах подвала нашёлся и халат и новенькая папка. Словом, приодели новенького как на выданье.
- Как прошёл день?
- Кажется не очень. Один пациент из головы не выходит. Завтра операция.
- Начинается.
- Что?
- Слёзы донны Розы, вот что. Ты зачем на врача учился?
- Ну...
- Не мычи, пожалуйста, а послушай. Жалость свою оставь дома под подушкой. Она тебе здесь не помощник. Твой путь, раз ты решил связаться с хирургией - спасать жизни. Не души. Для душ есть свои заведения. И я не верю, что тебе обо всём этом не говорили.
- Говорили.
- Значит, плохо говорили. Не тот доктор, кто переживает, а тот, кто спасает. Думаешь ты первый такой? Думаешь, никто за пациентами не переживает? Только им не это нужно. Не за этим они к вам - врачам идут. Они помощи хотят. Для себя или близких. И за эту помощь они простят всё. А вот если не совладаешь с болезнью - забудут все твои нервы и переживания. Не простят. И это нормально. Так было всегда. Любой врач должен об этом помнить. Если, конечно, желание помогать людям истинное. Ну, чего приутих? Обиделся?
- Нет. Конечно, нет. Спасибо.
***
По поводу верхней одежды он так ничего и не сказал. Не забыл. Просто не знал, как перевести вопрос.
"Глупая птица. Нужно будет всё-таки пару кормушек с другой стороны института - подальше от предоперационного корпуса повесить, а то, - он глубоко вздохнул, - главное, чтобы всё прошло хорошо".
***
Его рвало. Изо рта в раковину водопадом лился чёрный поток. Молчаливая медсестра поддерживала его одной рукой и вытирала ему лицо другой. Когда стало легче, сестра помогла ему сесть на кушетку, а сама села рядом. По правую руку была распахнутая дверь, за которой суетились люди.
Хирург давал краткие команды. Его руки, словно руки виртуозного пианиста, двигались плавно и расчётливо. Со стороны хирург выглядел абсолютно спокойным. Его движениями руководил инстинкт. Он терял пациента, и лишь мышечная память пальцев пожилого хирурга могла спасти это маленькое тело. В нём ещё теплилась жизнь. Нужно было лишь запустить сердце. Вернуть его в мир живых. Чтобы он не смотрел на него с той приоткрытой двери. Он ненавидел ту дверь. Была бы его воля, он бы замуровал её. Сколько себя помнил, его взгляд постоянно норовил соскользнуть в ту сторону, как будто оттуда на него глядели чьи-то глаза. Может из-за этого он старался не глядеть в лицо пациентам до операции. Всегда находил повод отвернуться, чтобы потом, если что, не увидеть взгляд.
***
- А что за той дверью? - паренёк задал вопрос нянечке, окинув взглядом противоположную часть комнаты. Там была ещё одна дверь, за стеклянными створками которой затаилась холодная тьма.
Сестра не ответила. Лишь грустно улыбнулась и погладила его по голове.
- Что ты готов оставить, чтобы вернуться? - голос из неоткуда эхом пронёсся по комнате.
Он окинул себя взглядом, - У меня ничего нет.
В воздухе повисла тишина. В соседней комнате тем временем хирург терял пациента.
***
- Время?
- Семнадцать минут.
- Ещё минимум три. Долго...
Но спешить было нельзя. Операция затянулась. Снимок подвёл. Он потерял много времени вначале операции, пытаясь сопоставить предварительный диагноз с тем, что открылось его взгляду после торакотомии. Теперь нагнать его было нельзя. Нельзя было спешить. Сколько раз толковые врачи срезались на спешке. Не замечали мелочей. Он вёз машину по узкому горному серпантину. От него зависела жизнь. Качество против скорости. И наоборот. Холодный расчёт. Только он. Он спас больше жизней, чем все эмоции мира. Ни одна молитва, ни одно проклятие. Опыт и холодный расчёт. Если что и способно сейчас спасти пациента, то это лишь они. И, разумеется, его воля.
***
- Ты не ответил. Что ты готов оставить, чтобы вернуться?
Он не понимал. Что было у него, кроме его самого? Он повернулся к сестре, в немой просьбе помощи. Она всё так же молчала, глядя в сторону приоткрытой двери. За ней был мир, в котором рождалась и умирала жизнь. Пересекались и навсегда терялись судьбы. А ещё там умирал маленький мальчик. С каждой минутой его мозг всё слабее реагировал на биологические рефлексы. Искусственное сердце было отключено. Хирург стыковал аорту.
***
- Время!?
- Двадцать семь минут.
Он не должен жалеть пациента до конца операции. Не должен. Эта слабость может навредить. Он понимал это. Но он был слишком человечен, чтобы всегда следовать этой догме.
- "Борись малыш, борись, я сделал что мог, теперь твоя очередь", - мысли лились не из разума. Разум был всецело поглощён работой. Они лились откуда-то изнутри. Как бы это громко не звучало, эти слова исходили из сердца. Он не верил ни в богов, ни в случайности. Но если эта вера могла дать ему, хоть крупинку силы для спасения пациента - кем бы он был, если бы не воспользовался этим.
- Запускаем!
- Разряд!
***
Он стоял рядом, когда запускали сердце. Когда увозили каталку, он шёл за ней, и всё думал, - "что же такого было у него, что он мог отдать". Когда каталка въехала в тёмную дверь, он обернулся, чтобы увидеть сестру, что сидела рядом с ним всё это время. Лишь смутный белый ореол остался мерцать рядом с единственным стулом.
- Я возвращаюсь... но что же я отдал?
Он задавал этот вопрос всё то время, пока стоял в послеоперационной рядом с кроватью, в которой лежал он сам. В комнате царил полумрак, подчёркивающий тягостное ожидание. Пару раз подходил врач, который вёл операцию, полушёпотом, словно боясь разбудить пациента, о чём-то беседовал с медсёстрами. Кажется, он беспокоился о том, как я проснусь, точнее кем. Долго он во мне копошился, слишком долго. Часто, подобные задержки оставляют на пациентах шрамы куда уродливее, чем скальпель. Ничего, главное сердце завелось.
"Дальше я уже сам как-нибудь. Интересно, что это за трубки торчат из меня? И что это за чёрное нечто вытекает по ним? Неужели это кровь? Ведь она должна быть красной. Может, это и было то, что у меня забрали за право вернуться?"
Ему дали чёрную кровь. Его сделали таким же чёрным, злым, как та холодная тьма...
- Нет. Ни за что! Слышишь, ты!? Я не соглашался на это! Верни мне красную кровь! Я не хочу быть таким! Желаешь забрать у меня что-либо? Так забери злобу! Забери ненависть! Только не возвращай меня с чёрной кровью.
Тело зашевелилось.
***
Двенадцать часов спустя, на перевязке.
- Не больно?
- Не... А шо..., - горло всё ещё сдавливали спазмы от дыхательной трубки, - что вы... телаете?
- Меняем тебе бинты, чтобы ты был чистым и здоровым.
- Да хорошо, хорошо, вот же... Смотри - кусок бинта. Вот. Видишь. Весь в пятнах. Жёлтые пятна - это лекарство, а эти - тусклые красные пятна - твоя кровь. Эй! С тобой всё в норме?
- Да. Всё просто прекрасно, - прикрыв глаза, ответил прооперированный паренёк.
Теперь он был спокоен. Цена возврата его вполне устраивала. И пускай мир зол и полон ненависти. Пока он жив, у этого мира всегда будет шанс.
***
Через неделю в Кунцевском парке неизвестный развесил кормушки для птиц.
***
Спустя много лет мальчик вырастет, и захочет описать тот странный сон, навеянный то ли общим наркозом, то ли долгой остановкой сердца и как результат - обеднения мозга кислородом. Он многое не вспомнит, кое-что упустит и где-то выдумает, но главное - он всегда будет благодарен тому самому хирургу, запустившему его сердце.