Аннотация: 16-е место из 22 рассказов на конкурсе Шпилька-9 (тема: "философическая" эротика)
ТРИ, МИЛАЯ, ТРИ!
Я - альфонс. То есть вполне сносно существую за счет женской любви ко мне, мною же любимому. Простой советский альфонс - это, конечно же, не многоопытные Дон Жуан, поручик Ржевский или Мопассан, но и мне есть, что рассказать о женщинах. Почему вы должны мне верить? Да вы меня знаете... Нет? Тогда посмотрите в зеркало. Узнали? Ну что вы! Все мы немного альфонсы - берем хоть чуть-чуть, но больше, чем отдаем. А кто считает иначе, согласен - не альфонс, тот - кретин.
Вот что бывает, когда честный альфонс вдруг вздумает стать кретином. Слушайте.
Однажды мне понадобились очередные 50 долларов. Одной бумажкой. Где взять? Где, где... В кабаке!
Да - не на работе. Не на рынке... Все это только для тех, кто в зеркало не смотрит. А для нашего брата, для альфонса - в кабаке.
Кабачок я выбрал средненький такой - ни вашим, ни нашим, ровно на 50 долларов одной бумажкой.
Если бы мне меньше надо было, скажем, один доллар понадобился - заглянул бы в заводскую столовку.
Но где бы и сколько ни ловить эти злосчастные доллары, а делать это нужно именно в то время, когда человек кушает. Еда - простейший физиологический процесс, такой же, как... или как... Во время даже такого сложного физпроцесса, как секс, та же женщина совершенно беззащитна, делай с ней, что хочешь. И ведь делают! Правда, есть опасность ни только не получить свои законные 50 долларов одной бумажкой за ублажение уложенной, наоборот, наличествует огромный, практически стопроцентный риск вложить... свои собственные 50 долларов.
Или - в туалете. Зайди туда неожиданно, когда там происходит самый пик чьего-либо физиологического процесса, и спроси, глядя в испуганные глаза, например, об очередных президентских выборах, или о рецепте торта "Наполеон". Что будет? Правильно - здесь отдадут всё, те же 50 долларов, как одну бумажку, снимут с себя последнее, лишь бы не мешал наслаждаться процессом.
А - сон? Этот физиологический процесс, как известно, милее батюшки и матушки. Во время сна все прячутся по койкам. Где вы видели человека, идущего во время сна по площади, скажем, Независимости? В какой стране мира? Подбери ключ к любой двери, открой ее тихонечко ночью, подкрадись на цыпочках к хозяину квартиры и гаркни ему на ухо: "Гони 50 долларов одной бумажкой!" Он и проснуться не успеет, как отдаст не только эти несчастные 50 долларов, но и богу душу.
Вот что значит правильное использование преимуществ физиологического процесса. Ведь, занимаясь физиологией, человек беззащитен. Потому-то и тщательно прячется. И только в еде он беззаботен - кушает при посторонних. Во время еды даже мужчина теряет рассудок. Интеллект проявляется, как правило, через разговор. "М-м-м, м-м-м...", - с набитым ртом какой может быть интеллект? Да и кровь от источника мыслей мгновенно перетекает к источнику желудочного сока.
Вот тут и появляюсь я в кабаке.
Но я не кретин, чтобы - сексом, и не ассенизатор, а тем более, не грабитель. Я - альфонс средней руки. Брать женщину тепленькой, когда она кушает, когда она совершенно беззащитна: и рот занят, и руки не свободны, и даже ноги не у дел - мое искусство.
Нет, вы, кажется, не понимаете всех преимуществ охоты во время именно кормежки. Ну, рыбаки и охотники-то знают, что такое прикорм или капкан. Ловля на еду - основа успеха. Поверьте им. Всякие там засады с цветами в зубах - детский лепет. Наоборот. Как только женщина увидала в ваших руках цветы, считай пропал, всю жизнь будешь ишачить. Поскольку - осел...
А вот и она. Вот там, возле окна. Одна, единственным светлым пятном, делая вид, что задумалась, и с таким видом глядя в заоконное пространство, но произведя, тем не менее, мгновенный придирчивый осмотр меня, входящего в зал, сидит она.
Я сразу направился к ней. Шел крадущимся, альфонсничим шагом, завороженный предчувствием. Перед глазами, в лучах заходящего солнца, с ослабевающей силой бьющих в меня из окна, в воображении рисовались водяные знаки знакомого лица, разноцветные, щекочущие при прикосновении ворсинки, металлизованная полоска с забавно переворачивающимися туда-сюда суперотличным числом 50 и строгим словом USA.
Владелица заветной пятидесятидолларовой купюры не спешила с ней расстаться и не сразу сделала вид, что заметила меня. Я сел, выдержал паузу:
- У вас свободно?
Никого в зале, кроме нас не было. Она окинула своим затуманенным, зажженным от солнца взглядом безжизненный зал, посмотрела внимательно мне в глаза, увидела в них то, что и хотела увидеть: отражение ее же пятидесятидолларовой бумажки, причем по одной в каждом глазе, приняла это отражение, этот зыбкий мираж, свое неясное желание за реальность и сделала вид, что согласна со мной.
- Пока свободно, как видите.
Инициатива и деньги сами шли ко мне в руки.
Когда мужчине и женщине за тридцать, то долго ходить вокруг да около не обязательно - каждый охотник знает, где сидит фазан, и каждый фазан считает себя охотником.
"Что с тобой делать? За что ты готова выложить свои кровные 50 долларов одной бумажкой? Если ты пришла в кабак одна, да еще так рано, можно сказать днем...", - рассуждаю я, а вслух начинаю:
- Меня зовут Борис, - делаю вид, что сделал вид, что соврал - пусть мучается...
"Днем, да одна, значит, есть у нее, накопились эти, как их... - проблемы. Тогда все просто: узнать их и решительно начать делать вид, что решаю их, а за работу, за мои труды - 50 долларов одной бумажкой".
- А меня - Ирина.
Взгляд заинтересованный, живой, гормоны так и струятся двумя лазерными лучами, уже заметно затмевающими солнечные. Кажется, ничего решать не придется, самому бы уйти живу...
- Вы пришли сюда поесть или так отдохнуть... от окружающей среды?
- Да, позавчера была среда, на следующей неделе будет среда - вот и отдыхаю от среды до среды, или как вы сказали? - от окружающих нас сред.
Неглупа... А произнесенное ею как бы вскользь "нас" - как заноза...
- Я вижу, меня сюда сама судьба привела, - и по двум ее обжигающим лазерным лучам подтягиваюсь и погружаюсь в нее и парю там невесомый.
- Хорошо, что вы послушались свою судьбу. А я - свою. Наши судьбы, похоже, дружат.
Это теперь, анализируя происшедшее, я могу сказать, что за такие слова, услышанные от женщины, дорого дают. Но мне-то надо было наоборот - взять, и ровно 50 долларов. И хотя я ни на миг не упускал из виду свою цель, но средство ее достижения настолько захватило меня, что удовольствие им обладать лишило на время меня разума.
- Так чего мы ждем? Давайте вместе сопротивляться окружающей среде...
- Давайте..., - легко соглашается она.
- Где мы от нее спрячемся? Может, у меня?
- Нет, лучше у меня...
И тут как черт из табакерки - официант:
- Что будем заказывать? - мучаясь над каждым словом, процедил он.
Состязаться в безразличии с дневным официантом, прекрасно знающим бесполезность ожидания чаевых, трудно, а в остроумии - глупо. Но для нее невольно вырвалось:
- До среды, братец, до среды...
- Ждем вас в среду..., - и вдруг спохватившись, нам вдогонку, - только приходите пораньше!
- Что такое? - машинально обернувшись, поинтересовался я.
- В среду у нас зал заказан: окружной съезд ветеранов окружения...
- Окружите их вниманием...
Быстрый смешливый взгляд моей спутницы стал мне наградой. Теперь, когда мы идем рядом, и ее огнеопасные глаза меня не достают, можно рассмотреть эту женщину.
"Даст или не даст, - эта мысль, - даст или не даст 50 долларов одной бумажкой?" - эта мысль несколько отвлекает, но красота, точно, спасет мир... от меркантильности. Хоть я и альфонс, но и мне, оказалось, ничто мужское не чуждо, умею между делом наслаждаться красотой. Посматриваю на нее... Мне повезло - в ней редкое сочетание полезного с приятным: есть все, что мне нравится в женщинах, начиная от остроумия и кончая... Вот например, волосы - длинные, лицо - нормальное, грудь не выпирает - значит, довольно большая, попа брюками не обтянута - значит, симпатичная, рост - ниже моего. Ну что еще нужно мужчине? Да, главное - я ей нужен, может быть, даже нравлюсь, если не сказать больше - влюбилась в меня. А что, я ведь - того... Так почему бы и ей в меня - не того?
Квартирка ее оказалась этаким уютненьким гнездышком, сразу видно - давненько здесь не ступала нога мужчины: все чистенько, вылизано, порядок, мягко, нежно... И хозяйка - мягкая, нежная, ласковая и... горячая, аж кипит.
Первый раз я себя не контролировал, оттянулся от души. Когда отдышался, в чувство пришел, вспомнил про свои законные 50 долларов одной бумажкой. За работу... Но тут же осекся. Я - честный альфонс. Потому как, если сам получил удовольствие, то совестно за это требовать оплату. Значит, придется в следующий раз наступить на горло собственной песне, или как говаривали в старину - на свое пенсне.
А тут уже стемнело, Ирочка опять загорелась, глазищи блестят.
"Нет, - говорю себе, - стоп, тормози".
- Нет ли у тебя чего перекусить? - а глаза у нее от этих моих слов заблестели пуще прежнего - думает, сытый я буду активнее, чем в первый раз - а куда уже более.
Ох, что она на стол подала! И еще извинялась, что сразу не предложила. Вот женская логика! Когда же она могла успеть предложить, если мы как зашли, так и...
А на столе-то, на столе: и колбаска, и балычок, и даже икорка - и красная, и черная. Фрукты разные заморские - я некоторые такие и не видел раньше.
Пока я уплетал икру, она успела приготовить отбивные с картошкой. Тогда только рядом села. Я вино по фужерам разлил:
- За встречу!
- За судьбу, - уточнила она.
Потом пили за окружающую среду, что она нас так придавила друг к дружке, за скорость обслуживания в ресторане, за нее, за меня... А у нее на столе все никак ни бутылки, ни икра, ни отбивные не заканчиваются. Если у меня от всего этого изобилия глаза поначалу расширились, то с переходом его в мое нутро начали слипаться.
- Пошли спать.
Она сразу сникла:
- Я думала, мы сегодня не заснем...
- А уже - завтра, - попытался выкрутиться я .
- Ну еще разок...
- Ну, если только разок - и спать!
- Вообще-то я рассчитывала на три раза. У меня норма - три. Иначе не засну...
- Три, милая, это - твоя норма, а моя - один, в крайнем случае, очень крайнем - два.
- Не может быть! Ты так хорошо выглядишь, такой крепкий - на все сто.
- Нет, милая, - только на пятьдесят.
- Нет, дорогой, ты себя не знаешь, а вот со мной - узнаешь до конца. Ведь у тебя не было такой как я? Правда?
- Это правда, такой - не было, - и опять, как при первой встрече в кабаке, по ее лазерным лучикам воспаряюсь, проникаю в нее душой. - Хорошо, - говорю, - на второй раз я еще согласен. Но могу поспорить, - окончательно беру себя в руки, - на что хочешь, что третьего раза не будет...
Спор и мое сопротивление продолжились не долго...
И точно, и после второго раза сон не взял ее.
Я - снова кушать. За столом ставлю вопрос ребром:
- Ставлю 50 долларов - одной бумажкой, между прочим, что третьего раза не будет.
- А я ставлю сто, что будет.
- Нет, - не соглашаюсь, - ты тоже ставь пятьдесят, а то - не честно.
- Ладно - пятьдесят.
- Тогда давай еще по пятьдесят, на брудершафт - и за дело, - поторапливаю уже я.
Но после брудершафта еще выпили по пятьдесят за наш спор, за договор, за мирное сосуществование, за зеленую пятидесятидолларовую бумажку, которую она положила на стол, за святую цифру "три", и еще отдельно за магическое число "три".
Утром я не мог вспомнить, кто же выиграл. Уж лучше бы в мою любимую игру всю ночь играли - в фанты: от нее хоть не заснешь и память не отшибает. И спросить было не у кого - Иринка ушла на работу. Так и было сказано в записке, что лежала на столе между тарелкой с колбасой и бутылкой: "Милый, разогрей завтрак, он в холодильнике. Буду вечером после пяти". Ни на столе, ни под ним пятидесятидолларовой купюры не было. Исчезла, как мираж.
"Так три, милая, или не три? Неужели я смог? Какой позор! Как же мне теперь посмотреть в глаза пятидесятидолларовому американскому президенту?"
Кое как покушал, удрученный: "Как же с нее эти 50 долларов поиметь?" Так с этой мыслью и пошел в туалет. Сижу, думаю, переживаю, а голова болит. Ничего придумать не могу. Надо бы еще опохмелиться. Пора выходить. Все еще задумавшись, нашариваю в кармане брюк какую-то аккуратно сложенную в несколько раз жесткую бумажку, с бодуна не соображая, что в туалете всегда есть мягкая туалетная. Посмотрел - газетная. Сойдет. Разворачиваю... Боже мой! Это же мои любимые стихи неизвестного поэта. Отрывал от этой газеты куски, пока не дошел до стихов, а когда прочитал их, поздно было - фамилия поэта исчезла навеки.
Стихи такие лирические, жалостливые - рука на них тогда не поднялась, сложил и носил с собой. По-нашему, знаете, уж лучше с грязной попой ходить, зато с незамаранной душой
Всё стихотворение вам не расскажу - уж очень оно личностное, трагедийное, а заканчивается проникновенными словами, как песня: "Известное всем место подотру".
Нет, всем, чем угодно, но не этой бумажкой. Рукописи не тонут! Сложил стихи аккуратно и обратно их в карман засунул. И, о чудо! Натыкаюсь там еще на одну бумажку. Точно знаю, что в жизни кроме тех стихов ничего больше не читал, значит, этой - можно. Обрадовался и, не глядя, помяв ее, использовал и кинул в унитаз - плыви, плыви... И только когда дернул за рукоятку, что-то екнуло в моей незапятнанной душе. Но было поздно: в набирающем силу водовороте среди всякой ненужной мне ерунды крутилась мятая зеленая пятидесятидолларовая бумажка. На моих глазах, круглых в тот момент, как портрет утопающего американского президента, она все более погружалась в пучину и исчезла насовсем.
Так вот, куда ты ее убрала, милая, - мне в карман! Думала, я постесняюсь сам ее взять со стола. Знала бы ты, что я альфонс... Или хотела мне сюрприз сделать?