Левин Леонид : другие произведения.

Записки о Гражданской войне

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.59*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - неотредактированная версия. Новые и отредактированные книги Леонида Левина на http://www.lulu.com/shop/search.ep?keyWords=%D0%9B%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%B4+%D0%9B%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D0%BD&type= Если по ссылке не получится - сайт Lulu.com наберите в поисковике Леонид Левин

  

Леонид Левин.

  

Записки о гражданской войне.

   All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.
  

Чикаго 2007.

Читатель!

   По опыту прошлых книг автор может четко предугадать реакцию читателей на новое произведение. Правые будут неистово обвинять его в левизне. Левые - в заядлом консерватизме. Демократы и те, кто себя непонятно почему за таковых считает, в яростной приверженности и тихой любви к коммунизму и советской власти. Большевики - в реакционности и затаенном монархизме. Издатели - чесать залысины и сомневаться. Увы и ах, этого не избежать, хотя бы просто потому, что автор старается излагать правду о событиях тех давних лет. Правда не может быть абсолютно левой или правой, идеально белой или красной. Правду писать непросто - она, как правило, никому не нужна.
  
   Почему автор пишет? Просто по одной причине - выяснить самому и помочь уяснить читателям, что же все-таки в действительности тогда произошло, и почему Гражданская война закончилась победой не Белого, а Красного цвета. История дама суровая и не прощает ошибок, а, кроме того, всегда предполагает победу сильнейшего, выбирая один единственно возможный вариант. Тут с ней не поспоришь.
  
   Если читатель не согласен с автором - дело поправимое, может отложить книгу и не читать далее. Если считает, что автор, мягко говоря, что-то преувеличивает, а, грубо говоря - лжет, то все претензии к свидетелям того времени. Именно на их воспоминаниях и дневниках автор строит свое исследование. Они все сразу врать не могут - смысла нет. Да и в свидетели автор постарался "привлечь" людей самых разных, от рядовых участников Белого движения, до его "столпов". Менее всего, как это не парадоксально, интересными и информативными оказались воспоминания генералов Врангеля и Деникина. Возможно потому, что при взгляде с высоты детали теряются. Или же, затушевываются во имя "исторической пристойности"?
  
   Автор заранее предвидит, как славно окрысятся на него продвинутые демократические читатели, но, увы, претензии не к нему, к свидетелям. К достойным и уважаемым "белым" свидетелям и, одновременно же, активным участникам описываемых событий. Затаят обиду и те, кто не найдет ссылок на каждую цитируемую страницу. Но тут есть у автора свой резон, дать вдумчивому читателю возможность, паче чаяния захочет он вступить в полемику с автором, или уличить его во лжи, самому прочитать ни одну выдернутую строчку, а целую книгу. И пройти вместе с автором путь познания тех людей и событий, их чаяний и заблуждений, надежд и дел. Кстати говоря, далеко не всегда по современным меркам благородных и отечеству полезных. Но они-то считали иначе ... Простим их благие заблуждения и неправедные деяния. Но простить, не означает предать забвению. Усвоенные уроки прошлого - суть будущего благосостояния, а учиться лучше всего на чужих ошибках, чем с идиотическим постоянством повторять их.
  

Глава 1.

Белый Кодекс.

   Понять логику Гражданской войны, на первый взгляд столь ясную и прямолинейную (белые против красных, свои против врагов), практически невозможно. Смысл гражданской войны, напротив, предельно ясен, несмотря на разнообразные флера и идеологические дымы. Смысл кровав и циничен до предела - захват и удержание власти любой ценой. Тем более что оплачивается эта цена людьми и близко к власти не подпускаемыми. В гражданской войне нет абсолютных победителей. Проигрывают все. Среди взявших в руки оружие нет жертв и нет палачей. Все - жертвы. И все - палачи. Нет правых и нет виноватых. Ибо правые в одном - ложны во всем остальном. И - наоборот.
  
   Почему потерпело поражение профессиональное военное Белое движение? Как могла проиграть необученной серой массе армия образованных и выученных военному делу людей, в большинстве имевших боевой опыт первой Мировой войны?
  
   В годы Перестройки на смену "красному" мифу о гражданской войне постепенно выполз на свет божий миф "белый". Фокусник на российском политическом манеже произнес волшебные слова "Алле оп!" и картина негативно изменила цвета. На смену суровым, честным, неподкупным комиссарам в пыльных шлемах с кристально чистыми помыслами и руками, с холодными головами, горящими глазами и пылкими сердцами снизошли в белейших святых ризах ангелоподобные мученики с золотыми погонами на плечах.
  
   "Красная" историография напирала на террор белый, на ряды виселиц с телами рабочих, порки и расстрелы комсомольцев и коммунистов, сегодня новая генерация историков с изрядным аппетитом расписывает красный террор с его расстрелами, виселицами, пыточными подвалами. Ныне белый террор разом отметен как выдумка большевистской пропаганды. Звероподобная фигура мерзкого подонка в золотых эполетах, словно в магическом зеркале расплылась, затуманилась и выкристаллизовалась уже звероподобным негодяем в кожанке с красной звездой во лбу.
  
   Один миф быстренько заменен другим. Народ, от исторической правды далекий, самостоятельного и критического мышления чурающийся, разнообразным Мифологиям весьма и весьма податлив. Миф - краше правды и доступнее воображению. Вот и появляются на улицах опереточные поручики и штабс-капитаны, "их благородия" простые и "высокоблагородия" с аккуратно подбритыми "офицерскими" усиками, в заново скроенных кителях с царскими орденами и "солдатскими" георгиевскими крестами, ими никогда не заслуженными и никем не врученными. "Благородия сии, правда, зачастую обходятся без белых подворотничков на заросших густым волосом и перманентно немытых шеях.
  
   В течение десятилетий обе воевавшие стороны вовсю распинались, описывая победы и подвиги. Оставим победные трубы официальным историкам. Пусть дуют до упаду. Попробуем отдернуть занавес и заглянуть глазами свидетелей тех давних событий в их боевые дела, в те мелочи повседневной жизни, что и красная, и белая историографии стараются скрыть от глаз общества. Без этого не понять Гражданскую войну, ее время, ее людей.
  
   Так ли уж бесспорно чисты ризы белого офицерства? Насколько безупречно оное вело себя в годы предшествовавшие революции, в саму революцию и в гражданскую войну? Не в этом ли факторе "небезупречного" поведения кроется причина поражения Белого дела и трагедии последующей эмиграции? Попытаемся оценить белых, и сравнить с красными в том, что происходило после боя по времени и вдали от поля боя по расстоянию. Что общего и различного было в мироощущении тех людей, что составляли Белое движение?
  
   Вот убийственная характеристика красных, данная убежденным монархистом, членом Государственной Думы, видным политическим деятелем Белого движения В. В. Шульгиным в прекрасных мемуарах "1920": "Красные - грабители, убийцы, насильники. Они бесчеловечны, они жестоки. Для них нет ничего священного... Они отвергают мораль, традиции, заповеди Господни... Они презирают русский народ. ... Разве это люди? Это звери...".
  
   Следовательно, белые изначально призваны стать во всем иными, радикально отличными от красных, во всем с противоположным знаком. Белые ведут войну против красных именно потому, что те "красные", что разрушители основ жизни, порядка, права, духа и духовности. Как это там, у них, у красных: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья ...". "Потом" в расчет не берется. "Потом", остается "на потом" и постепенно тает, исчезая, в недостижимой дали. А вот мир, обреченный на разрушение, это и есть привычный мир, привычная среда обитания типичного носителя "белой" идеи.
  
   Если красные изначально звери, то белым положено быть изначально человечными. Один из выдающихся политиков и общественных деятелей того времени В. В. Шульгин создает своего рода кодекс чести белого воинства:
  
   "Белые - честные до донкихотства. Грабеж у них - несмываемый позор. ...
   Белые убивают только в бою. Кто приколол раненного, кто расстрелял пленного - тот лишен чести. Он не белый, он - палач. ...
   Белые рыцарски вежливы с мирным населением. ... Белые не апаши - они джентльмены.
   Белые тверды, как алмаз, но так же чисты. Они строги, но не жестоки. ... Кто хочет мстить - тот больше не белый. ....
   Белые имеют Бога в сердце. Они обнажают головы перед святыней ... и не только в своих златоглавых храмах. Нет, везде, где есть Бог. ....
   Белые твердо блюдут правила порядочности и чести...
   Белые дружественно вежливы между собой ...
   Белых тошнит от рыгательного пьянства, от плевания, и от матерщины. ... Они верны себе, родине и товарищам до последнего вздоха.
   Белые не презирают русский народ ... ведь если его не любить, за что умирать?
   Белые не интернационалисты, они русские. ...
   Белые питают отвращение к ненужному пролитию крови и никого не ненавидят ....
   Белые не мечтают об истреблении целых классов или народов ... ".
  
   Прекрасно! Но, страшно далеко от реальности.
  
   "Отчего не удалось дело Деникина?", - Задает вопрос Шульгин. И отвечает - "Увы, орлы не удержались на "орлиной" высоте. И коршунами летят на юг (к Одессе и Крыму), вслед за неизмеримыми обозами с добром, взятым ... у "благодарного населения". "Взвейтесь, соколы ... ворами"... ". Только ли ворами?
  
   Образ белого воина в реальной жизни оказался совершенно отличен от идеала. Не осталось ни одной "заповеди Шульгина", что не нарушило бы большинство белого воинства. "Орлы, бойтесь стать коршунами. Орлы победят, но коршуны погибнут", - пишет человек много сделавший для сохранения монархии, воевавший и на фронте первой Мировой войны, и на фронте войны Гражданской, и в белом подполье. Человек храбрый, мужественный, лично честный, искренне убежденный в правоте своего дела. В Гражданской войне победили красные. Обойдемся без комментариев. Историю не переписать, но выводы на будущее сделать просто необходимо.
  
   Начнем с "первого офицера Империи" - Императора и Самодержца Российского Николая Второго. Страну он отдал и от престола отрекся словно "батальон сдал", по словам свидетелей отречения. Даже не полк, не дивизию ... пехотный батальон. Впрочем, никем кроме командира пехотного батальона он и быть не мог. Отец его в генералы не произвел. Николай Второй отрекался по настоянию командующих фронтами, своих же генералов. Отрекался спокойно без выражения эмоций на глазах верного монархиста, члена Государственной Думы господина В.В. Шульгина. Отрекался, не предприняв ничего для спасения монархии. Пальцем не пошевелил! Николай Второй, монарх и самодержец сделал все возможное и невозможное в деле подготовки революционной ситуации в стране, причем умудрился сотворить сие, ни делая практически ничего. Авторитет царской власти к моменту отречения пал настолько низко, что реально никто и нигде в России на защиту царя серьезно не выступил, наоборот, большинство офицерства вздохнули с облегчением. А уж о промышленно-финансовой буржуазии и говорить не приходится.
  
   Не В. И. Ленин с Л. Д. Троцким и горсткой большевиков подготовили революцию, а Н.А. Романов своим полусонным правлением создал для нее все условия. Ему докладывали о том, что под боком у монархии зреет заговор влиятельных членов Государственной Думы и генералов, но он не реагировал. Ему намекали, что полковник, не пользующийся авторитетом у военной верхушки, не имеет права занять пост Главнокомандующего Императорской российской армией. Он не слушал, отмахивался, словно от назойливых мух. Именно он и никто иной персонально может носить почетное звание "Первого русского революционера". Где же его офицерская честь? Какой же он защитник доверенной ему монархии, страны, армии и флота?
  
   Армия и общество, в свою очередь, относились к последнему российскому самодержцу как он того заслуживал. Примерно так, как описывает в своей книге "Дворянские поросята" белый офицер, участник Гражданской войны С. Е. Хитун. "В некоторых гвардейских полках монаршее обаяние среди офицерства исчезло - главным образом из-за присутствия, ставшего всесильным, Григория Распутина при Царском Дворе. ... Вольноопределяющиеся, бывшие студенты, всегда надеявшиеся на ограниченную (а то и без нее) Монархию, продолжали свою службу нижних чинов без политических страданий, отмахиваясь он них часто повторяемым: "чем хуже - тем лучше"". Подтверждения подобных настроений среди представителей "высшего" петербургского света можно найти, например, в книге сына последнего командира Конвоя Его Величества Николая Второго Павла Граббе "Окна на Неву". О чем можно говорить, если генерал Врангель писал, что: "Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями своими больше всего сам подрывает престол".
  
   В Февральской революции большевики если и принимали участие, то только как вынужденно втянутые ходом событий участники. Товарища Ленина революция и вовсе застала врасплох. До выступления Корнилова партия Ленина нигде большинства ни имела и особой популярностью не пользовалась. Собственно говоря "Корниловский переполох" и дал большевикам шанс прийти к власти. Корнилова испугались те, кто готовил Февраль, кто получил желаемое, но оказался неспособен, управлять огромной страной и выпустил власть из слабых ручонок. Испугались и большевики, но у них испуг прошел быстрее и, получив оружие для отпора Корнилову, из рук его уже не выпустили.
  
   Как отнеслось в Октябре российское общество к взятию власти большевиками и падению Временного правительства? Вполне индифферентно, уж слишком надоела свистопляска правительств и правителей, начавшаяся еще с времен Николая Второго. Интересно описывает этот момент истории Сергей Эфрон в "Записках добровольца". Конечно, самого Эфрона трудно назвать "чисто белым" писателем, но учтем, что изменил он Белой идее уже после написания дневников. А в Октябре был весьма последовательным и активным противником большевиков. Потому, процитируем записки прапорщика Эфрона. Узнав из газет о падении Временного правительства Эфрон немедленно вооружился и направился в казармы. Москва казалась заполненной газетчиками. Но событие никто не обсуждал, митинги протеста не завязывались, обстановка самая мирная. Эфрон садится в трамвай: "В вагоне царило молчание, нарушаемое лишь шелестом перелистываемых газет. Я не выдержал ... проговорил громче чем собирался: - Посмотрим, Москва - не Петроград. То, что легко было в Петрограде, на том в Москве сломают зубы. Сидящий против меня господин улыбнулся и тихо ответил: - Дай Бог! Остальные пассажиры хранили молчание. Молчание не иначе мыслящих, а просто не желающих высказаться. Знаменательность этого молчания я оценил лишь впоследствии". Уставший народ безразлично молчал.
  
   Современные радетели исторической правды весьма часто пишут о зверствах большевиков по отношению к офицерскому составу армии и флота. Господа заблуждаются. Собственно говоря, стихийные убийства офицеров начались с восстания на броненосце "Потемкин", но и там убивали не всех подряд, а наиболее "свирепых", а из настоящих большевиков имелся в экипаже только один, убитый в самом начале восстания, да несколько сочувствующих. Пик зверств пришелся именно на времена социалистического Временного правительства. Именно тогда "опускали под лед" флотских офицеров на Балтике, массово убивали в Кронштадте. В марте, а не ноябре 1917-го убиты адмиралы Небольсин и Непенин. Сергей Хитун свидетельствует: "6-й Запасной Саперный батальон ... вместе с Волынским полком, начали Революцию 1917-го года. Одной из первых жертв Революции был убитый солдатами строгий полковник Геринг, командир этого батальона". Но и в период между Февралем и Октябрем убивали далеко не всех офицеров. На том же Балтийском флоте продолжала нести службу основная масса офицеров. Именно они участвовали в Моонзундском сражении с немецким флотом. После Октября одна часть именно этих офицеров ушла в Белую Каспийскую флотилию, а другая - в Красный флот. Ушедшие к большевикам морские офицеры выводили корабли Балтийского флота через льды из финского Гельсингфорса, а затем составили основную массу командного состава речных военных флотилий на Каме и Волге, Каспийской флотилии. В числе последних и будущий советский адмирал Иван Степанович Исаков, и писатели Соболев и Колбасьев.
  
   Большевики к Февралю оказались неподготовлены и малочисленны. На всю Российскую империю их насчитывалось едва тысяч двадцать, притом, что большинство руководителей сидело либо в заграничной эмиграции, либо по тюрьмам и ссылкам. Большевики все более широко и активно начали появляться на политической арене России, кстати говоря с легкой руки Временного правительства и по его приглашению, только после полного и окончательного успеха Февраля, но никак не до него. В июле, немного разобравшись в ситуации, большевики попробовали власть на прочность в первый раз. Ничего не вышло. Вот, что пишет об этом времени Хитун: "Неудавшееся июльское восстание большевиков значительно погасило огонь ненависти к офицерству, которое забыло, хоть временно, самодурные расправы и линчевание лиц командного состава на фронте и в тылу". Как видим "самодурные" расправы и "линчевание" происходили с февраля по июль. То есть, именно тогда, когда у кормила власти большевиками и не пахло.
  
   Между июлем и Октябрем время для фронтового и прифронтового офицерства словно замерло. В прифронтовой полосе "Офицеры проводили время в Клубе, где пили за недостатком водки разведенный спирт, играли в карты, рассказывали свои любовные похождения и анекдоты. Потом навещали своих любовниц, а те у кого их не было, посещали местных перезрелых проституток. ... Когда "братание" на фронте увеличилось и дисциплина исчезла, наши работы остановились. Солдатам хотелось домой. ... Солдаты ели, пили, спали, посещали митинги, на которых главным их словом было "долой"".
  
   Ко всем политическим партиям фронтовики относились примерно одинаково безразлично. С. Е. Хитун описывает одно из собраний, когда солдатам попытались рассказать о различных политических партиях и их программах: "Редко кто из слушателей проявил кое-какое внимание. Большинство сидело безучастно, мигая сонными глазами, щелкая семечки, куря махорку и иногда вяло переговариваясь".
  
   В стремлении покинуть линию фронта офицеры не намного уступали солдатам, и те и другие удирали домой под любым мало-мальски пригодным предлогом. Обзавелся справкой об "остром нефрите" и Хитун. Так он очутился в тыловом московском госпитале. "Среди раненных были несколько молодых офицеров с ранениями в спину и ниже, в икры и один даже с раздробленной пяткой. Обыкновенно такие ранения бывают при отступлениях. Но в данном случае, эти офицеры были подстрелены своими при наступлении на немцев. В августе Керенскому удалось поднять своими речами и уговорить их на осеннее наступление. Послушные офицеры повели свои части в атаку - только для того, чтобы быть подстреленными своими же солдатами, недовольными приказом о наступлении".
  
   Что осталось у Временного правительства к Октябрю? Пресловутый "Приказ N 1", вброшенный в действующую армию болтунишкой Керенским, а до этого инициированный Петроградским Советом, тоже к большевикам отношение не имел. Их тогда в Совете имелось презрительно малое количество. Даже Деникин признавал, что армию развалили отнюдь не большевики: "Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме". Русскую армию разложили не большевики на немецкие деньги, как пытаются теперь уверить наивный народ продвинутые интерпретаторы истории. Армию разложили политиканы, генералы и промышленные воротилы, многие из которых состояли активными масонами, считавшими, что после отречения царя смогут сами спокойно править в России. Увы, но большевиками до Февраля в России не пахло, на фронте их агитация была весьма незначительна и быстро подавлялась, наиболее активные содержались в местах заключения или таились в подполье. Миф о титанической работе и широком участии в Февральской революции был создан их идеологами уже после Гражданской войны и окончательной победы.
  
   За те несколько месяцев, что находилось власти, Временное правительство деградировало и потеряло всякую поддержку в широких кругах офицерства. Практически никто не захотел отдать жизнь за царя, еще более бредовой казалась идея отдавать жизнь за Временное правительство. Фактически бои произошли и продолжались длительное время только в Москве, но и там были весьма локальны и относительно малочисленны по количеству вовлеченных с обеих сторон бойцов. Октябрьская революция, в отличие от Февральской, более народная и стихийная. Именно в результате Февраля страна оказалась в коллапсе власти, и эту власть подняли из грязи наиболее активные и душевно сильные люди с железными челюстями. Власть большевики брали на глазах всех прочих партий, открыто. О подготовке большевиками восстания стало известно еще с 10-го октября, когда умные поспешили массово снимать деньги со счетов российских банков и удрали за границу. Большинство осталось на месте. Наиболее наивные деньги в банки отнесли. Интеллигенция, в том числе и партийные лидеры, злорадно ждали, когда власть сама собой вывалиться и из рук большевиков, как перед тем выпала у царя, а затем и Керенского. Временное правительство наскребло на защиту лишь кучку женщин, юнкеров и выздоравливающих офицеров. За большевиками пошло многократное большинство матросов, солдат и рабочих. Офицеры - выжидали. И только когда победа большевиков перешла из состояния неопределенной мимолетности в фазу проблематичной устойчивости, после разгона Учредительного Собрания, офицеры более-менее массово потянулись на Юг в казачьи края, под крыло к Каледину, а затем к Алексееву и Корнилову.
  
   Далее более. К началу гражданской войны офицерский корпус составлял примерно триста тысяч офицеров всех родов войск. Хорошо если треть из них приняла участие в Белом движении. Активно, то есть с оружием в боевых частях на фронте борьбы с красными, сражалась треть этой трети. Участие в Белом движении вовсе не означало автоматического нахождения в одной из воюющей с большевиками частей. Боевые подразделения белых, как это не парадоксально, в течение всей Гражданской войны, в отличие от красных, постоянно ощущали недостаток фронтовых офицеров. Отток с фронта в тыл был настолько велик, что приходилось проводить насильственные мобилизации офицеров, аналогичные тем, что проводили красные. В тылу же офицерами всех рангов были буквально забиты всевозможные штабные, вспомогательные, комендантские и, особенно, интендантские должности, что вызывало доходящий порой до крайности антагонизм между белым фонтом и тылом. По данным, приведенным в книге Ю. Кантор, в Красную Армию на различные командные и штабные должности к 1920 году было мобилизовано, не считая пошедших добровольно, более пятидесяти тысяч офицеров и более десяти тысяч военных чиновников до генералов Генерального штаба включительно. Это помогло организовать работу не только фронта, но и тыла.
  
  
  
   Современные рассуждения о том, что в результате Мировой войны поменялся сословный состав царской армии неверны. В Российской империи существовало правило и традиция личного и потомственного дворянства. Личное дворянство становилось доступно уже с довольно низких ступеней "классной" лестницы, следовательно, и для офицеров военного времени. Личное и потомственное дворянство обеспечивалось и награждением определенными боевыми орденами. То есть, практически все выпускники военных школ и училищ если не становились дворянами одновременно с получением погон, то имели солидный шанс стать ими через некоторое время. Этот шанс предоставлял многое в дальнейшей жизни, особенно для выходцев из крестьян и мещан. Погоны и ордена для этих людей, многие из которых заслужили их в боях с немцами личной храбростью и кровью, являлись не просто блестящими украшениями. Расставаться с только-только полученными привилегиями, отдавать их и вновь остаться ни с чем, для очень многих оказалось задачей просто непосильной. Кстати говоря, старое родовое дворянство, в отличие от новоявленного, активного участия в Гражданской войне в большинстве своем не принимало. Ярким примером может служить князь Юсупов, всего "боевого" пыла которого хватило на возню с Распутиным. Коллективный пример такого рода "белых офицеров" служит "гвардейский отряд" Крымско-Азовской Добровольческой Белой армией. Отряд сей состоял из офицеров гвардейских частей, но боевой славой не отмечен, скорее наоборот. Воевать они не желали, заявляя, что их цель лишь охрана остатков императорской семьи в Ливадии. Очень нелестную оценку этому "элитному" формированию дает в мемуарах генерал Махров - последний начальник штаба Деникина. Из мемуаров бывших белогвардейцев известно и то, что многочисленные офицеры гвардии предпочитали весело проводить время на курортах Минеральных вод, категорически отказываясь как снимать форму и погоны, так и идти в строевые части. А ведь именно Гвардия до войны состояла практически полностью из офицеров высокородных фамилий.
  
   Тыл Белого движения в течении всего времени Гражданской войны оставался наиболее слабым местом. В отличие от Красной армии, Белая армия, даже имея помощь союзников, никогда не могла наладить нормальное снабжение боевых частей оружием, боеприпасами, амуницией, продовольствием и одеждой. И это притом, что все тыловые должности интендантства были буквально забиты сверх всех штатов. Кое-что положительное удалось лишь в последний год генералу Врангелю, но ... слишком поздно. Колчак, Деникин и все остальные лишь декларировали будущие реформы, а большевики их объявили уже на второй день в предельно сжатой и доходчивой для малограмотного населения форме: "Мир - народам. Земля - крестьянам. Фабрики - рабочим". Ясное дело, что обещанное и полученное две большие разницы, но и "красная" синица в руке много привлекательнее, чем "белый" журавель в небе.
  
   Господин В. Д. Розинский в "Очерках по Истории Гражданской Войны", пытается доказать обратное, говоря о политической программе генерала Деникина он, например, пишет "Его политическая программа была довольно либеральна по содержанию и по духу, так: он издал 2 декларации - одну о земле, другую - по рабочему вопросу. ... В программе предвиделась охрана интересов рабочих и создание и укрепление малых и средних хуторов ("ферм") за счет фонда государственных земель и за счет фонда частных землевладельцев. Передача земли могла быть произведена добровольным соглашением или принудительным отчуждением, но с соблюдением принципа оплаты (здесь как бы продолжалась столыпинская реформа)". Итак, всего две декларации по важнейшим политическим вопросам устройства будущего государства. Впечатление такое, что генерал Деникин не знал о таком простом факте, что земля уже явочным порядком захвачена крестьянами и поделена. То есть, де-факто, обрела новых собственников. Отдавать землю добровольно крестьяне никому не стали бы, тем более под туманные обещания последующего передела и, тем более, выплаты неких компенсаций бывшим владельцам. Зачем платить, если земля уже и так твоя?
  
   По "рабочему" вопросу главным пунктом декларации было "Восстановление законных прав собственников фабрик и заводов". А по Ленинским декретам, заводы и фабрики переходили под управление рабочих. И большинство российских рабочих так просто отдавать капиталистам фабрики и заводы не собиралось. В декларации Деникина предусматривалось, в весьма неконкретных выражениях и следующее: "Защита прав профсоюзов и рабочего класса, установление государственного контроля над промышленностью в интересах национальной экономики, увеличение производительности труда и установление 8-ми часового рабочего дня на фабриках". Прекрасно, но, увы, слишком поздно. Все перечисленное рабочие уже формально получили, частично в Феврале, частично в Октябре 1917-го года. Ничего нового генерал Деникин не предлагал.
   Автор приводит выдержки из политической программы "за которую генерал Деникин призывал бороться":
      -- "Уничтожение большевистской анархии и установление в стране закона и порядка". Начало понятно, а вот вторая часть вызывала даже у тех немногих рабочих и крестьян, что программу Деникина читали вполне обоснованные опасения. Ни о том какой закон, какой порядок и, главное как, будет устанавливаться после победы над большевиками, генерал не сообщал. Пролетарии и крестьяне, большей частью так или иначе в революции участвовавшие, прекрасно понимали чем для них обернется установление закона и порядка победителей.
      -- "Восстановление могучей, единой и неделимой России". Второй пункт программы немедленно отталкивал от Белого движения потенциальных союзников, обретших независимость в результате Ленинских декретов о самоопределении. В отличие от Деникина, большевики пока не почувствовали реальную почву под ногами, независимость новых государств не оспаривали. Просто покончили с ней в первый же подходящий момент без особых разговоров и лишней болтовни. Восстановив таким образом исконную российскую государственность и выполнив, к удивлению господина Шульгина, один из основных пунктов Белой программы. Именно товарищ Ленин, а не генерал Деникин, начал воссоздание России в имперских границах, а товарищ Сталин практически закончил. Даже с известной прибылью за счет Германии и Японии.
      -- "Созыв Национального Собрания на основе всеобщего голосования". В последние годы российский обыватель голосовал многократно, но никаких практических и ,тем более, выгодных для себя результатов от участия в выборах не видел. Еще одни выборы под новую вывеску, без конкретных разъяснений их необходимости виделись простому человеку как еще одно театральное представление, в результате которого выберут все тех же богатых, речистых, но лично ему неизвестных и ненужных депутатов.
      -- "Децентрализация власти через создание местной автономии и широкое местное самоуправление". Опять таки, для простого человека здесь неясна разница между новыми органами и старым земством. Для людей, отхвативших кусок власти в независимых государствах этот пункт ничего хорошего, кроме изъятия имеющейся власти, не предвещал.
      -- "Обеспечение полной гражданской свободы и свободы совести". Как белые проводили декларируемые ценности в жизнь местное население знало по собственному опыту. Мы еще подробно остановимся на "гражданской свободе и свободе совести" ниже.
      -- "Немедленное проведение земельной реформы и ликвидация земельной нужды трудового крестьянства". На практике возвращающиеся владельцы усадеб силой, под защитой штыков белогвардейцев, производили "самоуправный захват и отобрание имущества ... от крестьян и вообще от лиц, обладавшим этим имуществом в момент прихода Добрармии". "Большое недовольство возбуждали в сельском населении мероприятия по обязательной уплате 3-го (потом 5-го) снопа".
      -- "Немедленное проведение рабочего законодательства, обеспечивающего рабочих от эксплуатации государством и капиталом". Прекрасные слова, только никакого законодательства, могущего быть предложенного рабочим, не существовало и в помине.
  
   На деле же, практически все годы Гражданской войны Белое движение обходилось без ясной политической платформы и четко прописанной программы, довольствуясь попеременно то лозунгами монархическими, то либеральными. Диапазон включал все от "Боже царя храни!" до "Вся власть Учредительному собранию!". Программа, содержащая определенные обязательства перед крестьянством по аграрной реформе и перед пролетариатом по реформе фабричной, оказалась сформулирована начальником штаба Врангеля генералом Махровым лишь в последние месяцы пребывания в Крыму. ... Слишком поздно.
  
   Чтобы не оказаться голословными, предоставим слово очевидцам. Людям, служившим в Белой Армии в званиях от прапорщиков конной артиллерии Мамонтова и пехоты Гуля, до старших командиров Белого движения генералов Деникина, Врангеля, Махрова.
  
   Но, прежде всего, изложим кратко историю зарождения Белого движения. Член государственной Думы Л. В. Половцев участвовал в создании Добровольческой Армии и в ее первом Кубанском (Ледяном) походе, о чем и написал воспоминания "Рыцари тернового венца". Это, так сказать, официальная Белая версия происшедшего.
  
  

Глава 2.

Рыцари тернового венца.

   Господин Половцев пишет, что когда "Правительство Керенского сдалось на милость Ленина и Троцкого. Бешеная оргия убийств, грабежей и неслыханных издевательств над человеческой личностью сопровождала торжество победителей. Сопротивления не было. ... Лучшие генералы и офицеры, оставшиеся еще в армии, или убиты, или арестованы в ожидании суда и убийства. Большинство - бежало, и им удалось скрыться в скромных профессиях ... Убивали всех, кто чем-нибудь выдавался из толпы. Это было организованное истребление всех лучших сил русской интеллигенции ...".
  
   Примеров автор, к сожалению не приводит. Пока поверим ему на слово. Но, отметим логическую неувязку, если большинство - бежало, то можно предположить, что убивали далеко не всех. Не убили Тухачевского, не убили Бонч-Бруевича, Вацетиса, брата генерала Махрова, Шкуро и многих других генералов и офицеров. И здесь не стоит все валить на большевиков. Известно, что убийства офицеров, например на флоте, начались еще при Временном правительстве. В начале правления большевиков смертная казнь в качестве меры наказания не существовала. Например, под честное слово отпускали защитников Зимнего дворца. Это, однако, не исключает зверские самочинные расправы толпы, этакий "русский бунт". Учитывая тогдашнюю малочисленность партии большевиков, вряд ли именно "идейные" большевики с дореволюционным стажем, составлявшие костяк партии, выступали инициаторами и участниками подобных деяний.
  
   "Большевикам, а главное их антрепренерам немцам нужна, была лишь бессмысленная толпа рабов". - Утверждает Половцев. Оставим подобное утверждение об "антрепренерстве немцев" на совести автора.
  
   Итак, ноябрь 1917 года. В стране бушуют оргии убийств, разруха, голод и прочие "радости" бытия, плавно перетекшие в наследство большевикам от Временного правительства. В это ужасное время в городе Новочеркасске появляется генерал М.В. Алексеев, бывший начальник штаба Николая Второго, а затем при Временном правительстве, Главнокомандующий русской армии. По городу пошли слухи, что прибыл он "положить конец издевательствам над Россией".
  
   Какие цели ставил Генерал Алексеев? "... Он ясно осознавал, какое тяжелое будущее предстоит России, если она так печально и позорно нарушит свои обязательства перед союзниками в мировой борьбе. Он уже не мечтал об активных операциях, но думал, что и при ничтожном сопротивлении со стороны России немцы будут крайне затруднены на западном своем фронте. ... Если большевистская Россия уже примирилась с немцами, и если прежней русской официальной армии не существовало, то нужно было создать иную амию и с ней продолжить войну с немцами, во что бы то ни стало".
  
   Вот, оказывается в чем цель создания Добровольческой армии - в продолжение войны с немцами, ради облегчения положения союзников на Западном фронте. Совсем не борьба с узурпаторами большевиками. Не спасение лучших людей от неминуемой смерти. Это уточнение господина Половцева многое проясняет и объясняет. Конечно, дело помощи союзникам, несомненно, вещь благородная. Нечто этакое, исконно рыцарское, но вот актуальное тогда ли для большинства российского офицерства и казачества?
  
   Тут стоит прерваться и перескочить немного вперед, в годы наиболее успешного действия Добровольческой армии. Сразу отметим, что в боях с немцами добровольцы, по-видимому, никогда не участвовали. С немцами сражались махновцы и красные. На Юге России одно время и немцы, и добровольцы "сожительствовали" весьма мирно, не поддерживая официально никаких отношений. В тесной дружбе с немцами, в которой так рьяно обвиняли большевиков, состояли союзники добровольцев в лице ... Донского казачества во главе с атаманом Красновым. Вот что по сему поводу пишет С. Мамонтов: "Донцы же обеспечивали наш тыл и снабжали нас патронами и снарядами. Снаряды они получали от немцев из украинских складов. Мы же с немцами не имели ничего общего, ориентируясь на "союзников" большой войны". Сам генерал Краснов однажды не выдержал и произнес приблизительно следующее: "Каждая винтовка, каждый патрон, переданный через меня немцами добровольцам, омывается чистыми водами Тихого Дона". Вот так, оказывается, можно и честь соблюсти и капиталец приобрести. Но это положение сложится позже, уже во времена генерала Деникина. (Еще позже, генерал Краснов пойдет на службу к немцам, точнее к господину Гитлеру, оденется в немецкий мундир, начнет вновь мечтать о некоей казацкой автономии под сенью свастики, возглавит казачьи части в составе СС, окажется вновь изгнан из России Красной Армией, ввяжется в карательные операции против партизан в Югославии и закончит жизнь на той же виселице, что и командующий РОА, бывший советский генерал Андрей Власов.)
  
   Видимо, в самом начале организации Добровольческой армии генерал Алексеев не был уверен в массовом отклике на подобный призыв, потому "вербовка" шла скорее индивидуально. Он: " ... решил образовать новую амию на особых началах. Он задумал созвать на Дон всех, кто пожелал бы служить родине добровольно. Эта добровольческая армия должна была организоваться, при помощи союзников, в казачьих областях ... получив здесь надлежащее снабжение, армия могла двинуться на запад, чтобы остановить беспрепятственное шествие немцев". Странно, но борьба с большевистской опасностью и спасения России среди целей, поставленных генералом Алексеевым и озвученных господином Половцовым, не значится. Зачем тогда столь патетическое вступление?
  
   Честно говоря, все предприятие генерала Алексеева на первых порах напоминало некую авантюру в стиле писателей Буссенара, Жуля Верна и Артура Конан Дойла, чем военное предприятие. Скорее всего, поэтому на первый призыв генерала откликнулись только 50 офицеров и юнкеров. Именно из них сформировался костяк двух первых батальонов - офицерского и юнкерского. Но цель "помощи союзникам", скорее вводила в заблуждение, чем открывала истинное предназначение организации армии. Дело в том, что вербовкой и сбором офицеров для генерала Алексеева занималась подпольная организация во главе с отнюдь не романтическими личностям - генералом А. М. Драгомировым и членом Государственной Думы В. В. Шульгиным. Именно эти господа четко формулировали перед офицерами цели и смысл создания армии - отстранение от власти большевиков любыми доступными средствами. В этом случае игра уже стоила свеч.
  
   Постепенно добровольцы начали прибывать на Дон. "Прибывали добровольцы ... оборванные, без белья, без сапог ... Их надо было разместить, одеть, обуть и кормить, а денег было мало". Фактически только обещания... Реально за все платил из своего кармана генерал Алексеев. "Постепенно начали поступать в кассу местные пожертвования, но в ничтожных количествах". То есть на официально декларируемые цели давать деньги местные "патриоты" не спешили. Почему? А потому, что казачьи области России провозгласили себя если и не полностью независимыми, то как минимум автономными от центральной власти, в чьих бы руках она не оказалась ... всерьез приняв разглагольствование большевиков о "праве наций на самоопределение и независимость". К счастью для Белого движения удалось получить заем под векселя самих добровольцев.
  
   Господин Половцев, говоря о помощи Белому движению со стороны местной буржуазии, выражается более-менее дипломатично. Несколько в ином тоне рассказывает о тех событиях прапорщик С. Эфрон в "Записках добровольца". Напомним, что Эфрон присоединился к Добровольческой армии одним из первых в декабре 1917 года: "Ростов один из богатейших городов Юга России. Он дал нам крохи - если вообще что-нибудь дал. Все время мы испытывали нужду в средствах. Приходилось думать о каждой копейке. Иначе как предательством это поведение назвать не могу. Ростовская буржуазия заслужила те ужасы, которые посыпались на ее голову после нашего ухода. Но и эти ужасы ее не исправили. И когда мы вернулись, а впоследствии стали победоносно продвигаться на север, все так же оказывались для нас запертыми сейфы и закрытыми бумажники ростовских тузов. Особенно резко и гнусно это отношение сказывалось на положении наших первых лазаретов, влачивших жалкое существование без матрасов, медикаментов, продовольствия и самого необходимого оборудования". Ужасы - это ужасно. Но насколько же они оказались действительно ужасны, если буржуазия не только их пережила, но и не открыла сохраненные кошельки в последующий приход добровольцев?
  
   В это веселое время на Дону военную силу представлял атаман Каледин. Казачьи части еще сохраняли некое подобие дисциплины, но кроме казаков в области Войска Донского располагались и запасные пехотные полки Кавказского и Румынского фронтов. На приказ разоружиться и покинуть казачью территорию часть солдат, примерно в десять тысяч человек при поддержке прибывших распропагандированных большевиками матросов черноморцев, ответила отказом и повела наступление на Новочеркасск. С древней благородной народной целью - бить буржуев.
  
   К этому времени Добровольческая армия уже насчитывала в своих рядах примерно шесть сотен бойцов. Снабжение армии, весьма импровизированное, осуществлялось некоей местной генеральшей. Продовольствие, как и патроны, закупалось у казаков на собственные деньги. Казаки не только на призывы генерала Алексеева, но и на приказы собственных атаманов и генералов откликались крайне неохотно. Или не реагировали вовсе. От войны и окопов они смертельно устали и более воевать причин пока не видели.
  
   "Казачьи части оказались ненадежны и в действительности почти не принимали участия в боях" - пишет Половцев. - "Но добровольцы были воодушевлены идеей - воссоздания своей родины, восстановления ее полноправной военной мощи". Несмотря на профессионализм добровольцев, первый бой имел все шансы оказаться последним. Но неожиданно ряды восставшей пехоты были накрыты беглым точным артиллерийским огнем. "... Генерал Назаров, бывший в Таганроге, приказал местным казачьим частям выступить к Ростову. Части не пошли, за исключением команды фельдшеров. К ним присоединились гимназисты и несколько офицеров артиллеристов. Они запрягли два орудия и два зарядных ящика и пошли на помощь к Каледину". Фельдшера и гимназисты ... оказались спасителями Белого движения. Все запасные полки, находившиеся в области Войска Донского, были распущены и разошлись по домам. Половцев не указывает потери ни одной из сторон. Возможно, что серьезных потерь и не было вовсе ни у белых, ни у красных.
  
   Романтика первого подвига, успех первых добровольцев воодушевили некоторых, до того колебавшихся, офицеров. А офицеров на юге России насчитывались десятки тысяч. "Это был первый призыв добровольческой армии, это были убежденные люди, искавшие не карьеры, а стремившиеся исполнить свой долг перед родиной". Причем шли рядовыми в строй, не на офицерские должности. Это благородно, но ... еще обернется в скором будущем Белому движению большими неприятностями. Равно как и использование юнкеров постоянно в качестве пехоты. Казаки же, в массе своей, остались по-прежнему инертными. Более того, весьма меркантильными. Добывая буквально по крохам снаряжение и вооружение, добровольцам неоднократно приходилось подкупать казаков, давая взятки. Таким образом, удалось, например, "приобрести" вагон новых, не бывших еще в употреблении, винтовок. Другие "операции" словно сошли со страниц похождений "Капитана Сорвиголова". Из расположения самовольно прибывшей с Кавказского фронта артиллерийской бригады юнкера Михайловского и Константиновского артиллерийских училищ ночью угнали под дулами револьверов одно орудие и два зарядных ящика "вместе с ездовыми большевиками". Весьма сомнительно, что ездовые с заштатного Кавказского фронта действительно состояли в партии большевиков. Скорее всего, господин Половцев одним махом записывает в большевики всех, не состоявших в Белом движении. Это, кстати говоря, типичная и страшная ошибка белых, позволявшая им расстреливать без разбора тысячи и тысячи простых русских солдатиков, смутно представлявших равно и "белые" и "красные" идеи.
  
   К 18 декабря, когда состоялся первый совет с военным вождем - генералом Корниловым, армия насчитывала уже полторы тысячи человек более менее вооруженных и обмундированных, при одном полевом орудии и двух зарядных ящиках. Куда делись два орудия "фельдшеров и гимназистов" автор не упоминает. Наверняка их забрали себе казаки, равно как и все вооружение запасных пехотных полков, разбитых добровольцами. Благодаря господину А. И. Гучкову, подогнавшему к Ростову санитарный поезд, медицинская часть оказалась более-менее укомплектованной. Но: "Запасов для дальнейшего формирования не было никаких. Не было и главного - денег, так как союзники не выполнили своего обещания. Генерал Корнилов, выслушав доклад, заявил - Такой армии я не принимаю. - И ушел с заседания совета ". Вот так. Действительно, на армию новое формирование никак не тянуло, на полк и то еле-еле. Но капризничал генерал не долго. Через день одумался и командование принял.
  
   В январе 1918 количество добровольцев увеличилось до четырех тысяч человек, сведенных в дивизию под командованием генерал-лейтенанта А. И. Деникина, начальник штаба генерал-лейтенант Марков. Штаб армии возглавил генерал-майор И. П. Романовский, дежурным генералом стал генерал-майор Трухачев, начальником снабжения генерал-лейтенант Эльснер. Начальником артиллерийской части - полковник Мальцев. Инженерную часть возглавил автор воспоминаний - Половцев. Санитарную часть - полковник В. П. Всеволжский. Интендантство - земец Н. Н. Богданов. Как видим недостатка генералов и старших офицеров в армии не ощущалось. Армейские штаты оказались раздутыми с первых дней. Личный состав по количеству не превышал пехотной бригады, а штабы тянули на полновесную армию.
  
   К тому времени у казаков купили еще четыре орудия. Господин Половцев сообщает интересную подробность: "Число пушек в армии всегда согласовалось с количеством снарядов, имевшихся в артиллерийском парке. Прибывало снарядов, - добровольцы возили с собой больше орудий, взятых у неприятеля, растрачивались запасы снарядов, что, к сожалению, случалось гораздо чаще, армия портила и бросала на дороге излишние орудия. Одновременно изменялся и состав батарей. Недостаток снарядов и патронов был хронической болезнью добровольческой армии, расходовать их приходилось прямо в гомеопатических дозах". Интересное признание, опровергающее привычное утверждение советских историков, о прекрасно экипированной западными союзниками и превосходно вооруженной Белой армии. С другой стороны, подобное положение дел свидетельствует о "партизанщине", о неопределенности и нестабильности состояния армии, об абсолютном отсутствии даже подобия тыла, о неспособности военного руководства организовать производство необходимого, заставить тыл работать на армию, о постоянной надежде на случай или подачки союзников. Все это разительно отличается от положения у красных, которые с подобной задачей справились успешно.
  
   Отношение союзников с белыми и красными особая история, в которой много загадочного и даже сегодня до конца непонятного. Как справедливо отмечает Роберт Райен (Robert Ryan) в документальном сериале " World War 1:The Complete Story", именно в поведении союзников в России в период окончания Гражданской войны, таятся корни последующего долголетнего конфликта Запада с СССР. К союзника мы еще вернемся позже. Пока, ясно, что первые надежды добровольцев на то, что союзники откликнуться на столь благородный порыв, оказались безосновательны. Все закончилось обещаниями.
  
   Не смогли лидеры Белого движения и организовать вступление в армию большинства офицеров даже на Юге России. Только в Ростове болтались около десяти тысяч офицеров, объявивших себя нейтральными, но ни погоны, ни мундиры не снявшие. Они преспокойно гуляли по улицам и кутили в ресторанах, за что и поплатились после взятия Ростова красными. Около трех тысяч из них было расстреляно. Красным было трудно, да и недосуг разбираться с "золотопогонниками". Или вступай в Красную армию, или ступай к стенке. Так заканчивался "нейтралитет" в гражданской войне.
  
   Не оправдался расчет руководителей Белого движения на пополнение его за счет казачества. "Надежды на пополнение армии казачьим населением не оправдались. Казаки тоже держали нейтралитета и также страшно, впоследствии пострадали за это". Казаки митинговали, держали нейтралитет, а рабочие и иногородние восставали против белых, видя в них, прежде всего людей из прошлого. Против добровольцев поднялись Батайск, Таганрог, Ростов ... Казачьи станицы пытались не впускать добровольцев. Перед ними разворачивали орудия, выкладывали снаряды и ... станицы открывали двери для измученных походом, голодом и холодом добровольцев. Распропагандированных большевиками молодых казаков, пытавшихся ставить по станицам новую власть, пороли старики под доглядом офицеров. Поротые, но ничего не забывшие и не простившие казаки убегали в степь, чтобы потом, уже позже, вместе с перепоротыми же иногородними составить костяк красных Конных армий.
  
   Л. В. Половцев пытается проанализировать причины того, что при организации Добровольческой армии ее практически не поддержали казаки. Вот, что он пишет: "Почему сама идея создания армии, стремящейся к продолжению войны с немцам, чего требовал и Войсковой Круг, не нашла отклика в казачьих умах? Почему та же армия, уже защищавшая Дон от вторжения большевиков с величайшим самопожертвованием, встречала безразличное, а иногда и прямо враждебное отношение казаков? Что же было неверного в этих соображениях, которые и привели ген. Алексеева и его сотрудников к мысли о Доне? ... ".
  
   Автор сам отвечает на поставленные вопросы: "Прежде всего, вернувшиеся на родину фронтовики-казаки устали от продолжительной войны с немцами, а кони их посбились. Донцы, после тяжкой дороги, прибыли, наконец, домой и мечтали о полном отдыхе и об устройстве своих личных дел, потерпевших урон за их долговременное отсутствие. Новая война их совершенно не прельщала, несмотря на торжественные заявления войскового круга. Затем, казаки только что вернулись с фонта, где ясно выразилось нежелание русского простолюдина продолжать военные действия. За войну высказывались только офицеры и вообще интеллигенция. Значит надо еще силой заставить москалей идти воевать? Значит нужна еще особая домашняя война? Но на что для казака война, на которой нельзя получить добычи. Не грабить же своих? А без добычи для казака и война не война".
  
   С добычей, как мы уже знаем и увидим далее казаки очень скоро и просто разберутся. А вот о войне с немцами - все правильно. Окопники мировой войны очень скоро поняли, что в войне они как всегда лишь "быдло" и "серая крупа" что для императора Николая Второго, что для демократа Керенского. Отличие в том, что при Николае армия была связана присягой и зажата в стальные обручи дисциплины, а после исчезновения монархии и появления пресловутого Приказа номер 1 все обручи лопнули. Воевать оказалось не за что и не за кого. Вопросы союзнического долга для солдата или казака были настолько непонятны и далеки, что отдавать жизнь за неведомых англичан или французов они не желали. Ни под командованием премьера Керенского, ни под командованием генералов Алексеева и Корнилова. Генералы тянули на войну, а большевики, на первых порах, пока не застучали выстрелы и не полилась кровь, обещали казачьи вольности не трогать, в дела и обычаи казачьи не лезть. Что казачий народ вполне устраивало.
  
   "... Война с немцами и помощь союзникам", ... как-то очень искусственно, не правдоподобно звучит это ранней весной 1918 года на Дону. Очень невнятно декларированы цели создания армии. Сразу возникает вопрос, что за этим лозунгом скрывается иной, который вначале постарались не афишировать. Почему? Да потому, что он звучал несколько иначе, не столь изысканно романтично, не столь благородно. Примерно так: "Загоним восставшее быдло назад в стойло. Повесим зачинщиков. Перепорем грабивших имения. Вернем награбленное. Прикончим московских большевиков и будем сами править Россией". В том, что в случае победы Белого движения произойдет именно это, мало кто сомневался. Словесный флер об Учредительном собрании, созываемом сразу после победы, мало кого мог обмануть. В лучшем случае в это собрание попали бы вновь все те, кто раз за разом оказывался выбран в депутаты Государственной Думы. То есть и эта идея особой популярностью ни на Дону, ни в России не пользовалась.
  
   Итак, казаки на первом этапе добровольцев не поддержали. Тяжелой техники у белых не было, боеприпасы всегда имелись в весьма ограниченном количестве. Но люди собрались отчаянные, которым было за что сажаться и помимо дела помощи союзникам. Сражались за свое прошлое и будущее. За власть в России. Кстати, хотя и старается Половцев доказать, что большевиков на добровольцев натравили именно немцы, удается это ему плохо. Так, например, он говорит о массе немецких офицеров якобы посланных в Красную Армию. И буквально через несколько страниц, забывшись, горделиво сообщает, что победы над тысячными толпами красных солдат удавались меньшему по численности белому войску именно потому, что у красных или совсем не имелось офицеров, или же они были "некачественные", то есть второсортные, не кадровые, военного времени. Стоит ли сомневаться, что если бы против белых действительно шли войска вымуштрованные пруссаками под руководством многочисленных немецких офицеров, то результат для добровольцев оказался трагический. Следовательно, сказочку о "немцах руководящих, направляющих и снабжающих большевиков" стоит отбросить за полной нелепостью.
  
   Как правило, первые бои с красными почти всегда заканчиваются победой добровольцев. Но ... на смену разбитым красным частям тут же приходят новые. Приходится маневрировать, отступать, избегать крупных сражений и держаться подальше от железных дорог, по которым курсируют бронепоезда красных, в спешном порядке сработанные железнодорожными рабочими. Выручает профессионализм и личное мужество. Первый поход добровольцев - поход романтиков, поход людей действительно спаянных единой идеей и высокими моральными качествами, поход людей очень странных, непохожих, но объединенных одной страстной идеей - бить красных до смерти. Тут возможны семантические вариации - "краснопузых", "красных сволочей", "красножопых" и т. д. Но - обязательно - "красных". О германцах речь не идет. Для достижения цели белые добровольцы - "первопоходники" готовы на любые лишения, страдания и самоограничения. Именно это определяет высокий накал самопожертвования и самоотверженности.
  
   Кроме того, в условиях похода во враждебном окружении, необходима строгая дисциплина и доброжелательное отношение к казачьему населению, иначе казаки объединятся с красными. Генерал Корнилов это очень четко понимал. Во время "ледового" похода с нарушителями дисциплины не шутили. Их сурово наказывали. Вот какой курьезный случай описывает Половцев: Прапорщик украл петуха. Прапорщик весьма смелый в бою, но и странный, однако: "Офицер этот была дочь титулованного генерала, - женщина - прапорщик, говорившая о себе всегда в мужском роде. ... Корнилов был непоколебим. - За воинскую доблесть - честь ему и слава; а за грабеж - петля. ... Вы не понимаете, что вы делаете, - добавил Корнилов. - Армия ничтожна по своим размерам. Но я скую ее огнем и железом, и не скоро раскусят такой орех. Если же офицеры начнут грабить, то это будет не армия, а банда разбойников". Провели строжайшее расследование. Петух оказался ничейный и заплатить деньги было некому, но виновницу чуть не разжаловали в рядовые и, в конце концов, подвергли аресту. Все происшедшее стало известно армии и ... "Любители легкой наживы поняли, что Корнилов шутить с ними не будет. Когда к армии стали приставать по дороге под видом добровольцев, разные проходимцы, случались не только кражи, но и насилия. С виновными Корнилов был беспощаден и, без всяких колебаний, утверждал смертные приговоры военно-полевого суда. Все добровольцы платили наличными деньгами за выпитое и съеденное, и даже прибавляли хозяйкам за хлопоты". Как видим, Белое движение, зарождаясь, по воле руководства и жизненным обстоятельствам, весьма близко подошло к некоторым из заповедей морального кодекса "орлов" господина Шульгина.
  
   Приведем без комментариев высказывания по сему поводу самого генерала Л. Г. Корнилова: "Отчего погибла царская Россия? От безвластия и произвола. Всякий делал, что хотел. Никто из высших не наказывался не только за проступки, но даже за преступления. Низших суд миловал. Законы не применялись. Внедрялась полная анархия. - За последнее время Россия была не государством, а просто толпой людей, не признававшей никакой власти. Если мы хотим создать новую Россию, то, прежде всего мы должны завести у себя порядок и законность. Нашей страной смогут управлять только те, которые сумеют искоренить анархические страсти во всем народе, сверху до низу. Это бесконечно трудная задача, и для выполнения ее требуется безграничная воля, неумолимая настойчивость и непреклонная решимость".
  
   Кто же составлял ядро Добровольческой армии на этапе ее становления? Вот какой ответ на этот вопрос дает господин Половцев: "Половина состояла из ... лучших офицеров армии, так оскорбленных в своем достоинстве этими солдатами. ... Явились все, кто страдал за попрание русской воинской чести и всем сердцем стремился смыть своей кровью с родины ее позорное пятно. ... Нижними чинами в армии были - инженеры, адвокаты, земские и городские деятели, журналисты и, главным образом, учащаяся молодежь - юнкера, студенты, гимназисты и кадеты всех кадетских корпусов, откуда и пошло название добровольцев - "кадеты". Эти "буржуи" были также первого призыва. Их влекло в армию тоже чувство любви к родине, но они пришли не с фронта, а из центра страны. Они были разорены, оторваны от своих семейств, и многие прошли через руки страшных большевистских "чрезвычаек". У одного разорили дотла и сожгли на глазах любимое родовое гнездо-имение; у другого замучили отца, брата и всех ограбили до ниточки. Они видели, как православные церкви превращены были в кинематографы. Они знали из большевистских же газет, что их матери, жены и сестры - социализированы, т.е. выданы на полное поругание китайцам и латышам - этим бессмысленным преторианцам ...".
  
   Оставим на совести господина Половцева утверждение об обобществлении жен и матерей латышами и китайцами. Отметим и такой курьез, что страшная "чрезвычайка" оказывается большинство попавших в ее лапы проворонила и выпустила на Дон, иначе каким бы образом добровольцы и прочие "кадеты" там оказались? Первопроходцы, в подавляющем большинстве, люди либо по молодости романтичные, увлекающиеся, восторженные - начитавшиеся приключений "Капитана Сорвиголова" - гимназисты, юнкера и кадеты, либо люди - имеющие весьма солидные мотивы быть новой властью основательно недовольными, считать ее смертельным врагом. Люди - потерявшие в результате революции положение в обществе и социальный статус. Борьба с немцами и "помощь" союзникам для первых действительно дело чести, они верят в декларированный лозунг. Большевики, поначалу, для них лишь досадное препятствие. Вторые - ничуть не обманываются словами, они люди взрослые, опытные, потому с первого дня Белого движения их основной и единственный враг не немцы, а большевики. И не только "красные" как таковые, но вообще весь восставший народ, включая махновцев, петлюровцев, разнообразных анархиствующих повстанцев и зеленые банды с которыми деникинцы постоянно дрались не менее ожесточенно чем с большевиками.
  
   Вообще говоря, и красные, и белые, очень часто умудрялись настраивать против себя изначально миролюбивое, нейтральное население. Так, например, после того как добровольцы без помех прошли по горским аулам и воспользовались традиционным гостеприимством хозяев, красные эти ранее мирные аулы в отместку разорили, а наиболее богатых жителей расстреляли как "буржуев". Результат не замедлил сказаться, в Добровольческой армии появился черкесский конный полк из шести сотен отчаянных всадников. Вот, что видел своими глазами прапорщик Р. Гуль: "Крошечный аул - мертвый. ... "Перебитый, - отвечает казак, - большевики всех перебили ... " - "Как так? Когда?" - "Да вот уж довольно давно. Напали на этот аул, всех вырезали. Тут народу мертвого что навалено было ... и бабы, и ребятишки, и старики ..." - "Да за что же?" ... "Какие же это большевики, из Екатеринодара или местные?" - "Всякие были, больше с хуторов - местные" ... Мы проехали мертвый аулу. В другом черкес рассказывал, что из 300 с лишним жителей малого аула более 200 были убиты большевиками. Оставшиеся в живых разбежались". Мать-горянка просит перевязать раненного сына. На теле насчитывают четырнадцать штыковых ран ..."и не одной особенно большой. Кололи, видимо, не убивая, а для удовольствия. "За что же они вас так? ... "Бюржуй, говорят". Через некоторое время многие горные народы разочаровались в белых и поддержали красных ... Потом - опять белых ... и так далее.
  
   Впрочем, не стоит заранее лить слезы по поводу "невинных жертв" малых горских народов и принимать за истину в последней инстанции все сказанное. Вот что по этому поводу пишет в "Записках белого партизана" генерал Шкуро. После революции он нелегально возвращался домой вместе с казаками 3-го Хоперского полка, отказавшимися участвовать в боях между белыми и красными в Дагестане и объявившими о своем нейтралитете: "... Нам подали вагоны и мы тронулись на Грозный. Это путешествие по железной дороге останется надолго в моей памяти. Мы проезжали местами, где еще недавно кипела отчаянная война между отстаивающими свои очаги местным русским населением и горцами, решившими изгнать его из пределов своих стародавних земель. В этой войне горцы, хорошо вооруженные и фанатичные, победили мирных русских крестьян, огнем и мечом пройдя всю страну. Лишь немногие уцелевшие крестьяне, бросив все, с женами и детьми бежали в пределы Терской области. Там, где еще недавно стояли цветущие русские села, утопавшие в зелени богатых садов, теперь лежали лишь груды развалин и кучи обгоревшего щебня. Одичавшие собаки бродили и жалобно выли на пепелищах и, голодные, терзали раскиданные всюду и разлагавшиеся на солнце обезглавленные трупы русских поселян, жертв недавних боев. Зрелище этого беспощадного истребления трудов многих поколений, этого разрушения культуры, напоминавшее времена Батыя и Чингиз-Хана, было невыносимо и разрывало душу. Железнодорожное полотно было местами разрушено, телеграфные столбы порублены, мостики сожжены. Засевшие в лесистых трущобах чеченцы, осыпали проходившие эшелоны, градом метких пуль, нанося нам потери".
  
   Получается, что не такие уж горцы невинные жертвы. В Гражданскую войну ярлыки навешивались быстро. И еще быстрее меняли цвет. Крестьян белые, на первых порах, когда им это было выгодно, просто по привычке объявили большевиками, а горцев - жертвами. Те встали под белые знамена, но долго и там не удержались. Впоследствии мы увидим, что правительство Деникина объявит горские народы врагами России и даже повесит одного из руководителей Кубанской Рады за заключенный с Горской конфедерацией договор.
  
   Суд и наказание в "романтический" период Белого движения в Добровольческой армии существовали в зачаточном состоянии. Вот как описывает юридическое творчество господин Половцев: "Когда их (шпионов) ловили, то, конечно, немедленно уничтожали". Отметим, что наличием массы шпионов во все времена объяснялись военные неудачи и при этом никакого расследования шпионской деятельности не проводилось и доказательств ее не требовалось. Шпионы немедленно уничтожались. Расстреляли, а Бог на небесах разберется, определит виновен или нет.
  
   "Казнили также и большевистских комиссаров, если по произведенному расследованию оказывалось, что они злоупотребляли своей властью". Данное показание свидетеля звучит уж вовсе анекдотично. Власть, которую олицетворяли собой комиссары изначально для белых преступная. Так о каком "злоупотреблении" ею могла идти речь? Далее мы увидим, что если у рядовых красноармейцев иногда имелся шанс уцелеть, то комиссары уничтожались поголовно и, безусловно. "Мелких преступников наказывали нагайкой, в особенности за кражу и за стрельбу в воздух на стоянках. Кража лошади или насилие над жителями каралась смертью. В Ново Дмитриевской в свободное сравнительно время, военно-полевой суд разобрал целый ряд дел по старым еще счетам, и восемь человек были повешены на площади. Среди них были два добровольца, осужденные за насилие над женщинами. Это были персы из Корниловского полка, приставшие к армии по дороге". Стрельба в воздух - растрата драгоценных патронов. А вот кражу лошади, даже у своих, и подтверждение этому мы находим в воспоминаниях многих белогвардейцев, за воровство вовсе не считали. Видимо, сказалось влияние казачества. Несколько позже уже и элементарное воровство прекратили считать даже за проступок. Строгость нравов была характерна лишь для самого первого, начального, героически-романтичного этапа. Со смертью генерала Корнилова очень многое изменилось.
  
   Весной 1918 года сложилось интересное положение. Добровольческая армия освободила от большевиков сальские степи, черкасский округ, почти весь ростовский округ. В Ростове находились немецкие оккупационные войска. Казалось бы, теперь самое время атаковать их и исполнить высокий союзнический долг. Но, ... в июне добровольцы уходят на Кубань. В самом Ростове офицеры немецкие и офицеры российские спокойно сосуществовали без всяких проблем, навещая одни и те же рестораны и прочие "богоугодные" заведения. Правда, надо еще раз отметить, соглашение с немцами командование Добровольческой армии заключить отказалось. В отличие от казачьего генерала Краснова.
  
   В заключение своих воспоминаний господин Половцев подводит некоторые итоги начального этапа Белого движения на Юге России. С иными выводами автора мемуаров можно согласиться, другие весьма спорны. Итак:
  
   1. "Главной целью создания добровольческой армии было продолжение войны с немцами. К сожалению, эта идея не встретила сочувствия в большинстве русской интеллигенции, а потому и не нашла активной ее поддержки".
  
   Удивляться тут особенно нечему. Ясное дело, что кроме людей посвященных в истинные планы зарождавшегося Белого движения да еще восторженных юнцов, обуянных жаждой приключений, на подобный авантюрный призыв откликнуться трезвые здравомыслящие люди не могли, так как немцев рассматривали как зло уж наверняка меньшее чем большевиков. Между тем, потенциал у этой группы населения имелся весьма значительный, весь Юг России оказался переполнен беженцами, выходцами из привилегированных классов, как правило, людьми энергичными, далеко не бедными и, в большинстве случаев, боеспособными. Половцев насчитывает таких порядка ста тысяч человек.
  
   2. Для практического выполнения задач разрушения старого общества большевики "рекрутировали" преступный мир. "Преступники были не теоретическими, а практическими борцами против правовых и экономических идеалов современной жизни. Их преследовал буржуазный строй, и они ненавидели все орудия государственной власти, - полицию, суд, тюремное и всякое другое начальство, а также, конечно, и всех ими обворованных и ограбленных. ... Преступники были смелы, решительны, сметливы, а главное, беззастенчивы и беспощадны при исполнении возложенных на них приятных обязанностей".
  
   Данное положение весьма сомнительно. Профессиональные преступники и криминальные авторитеты той поры от всякого общения с любой властью держались как можно дальше. Воровские законы однозначно запрещали подобное, да и красные с рядовым криминалом не особенно церемонились. Скорее речь идет о анархически настроенных личностях типа Махно, Котовского, многочисленных "атаманов", "атаманш" и "батек". Часть из них, действительно, сразу и безоговорочно приняла сторону большевиков, большинство - то взаимодействовали с красными, то сражались с ними. В любом случае с белыми в союз эта вольница никогда не входила.
  
   3. "Обманули надежды и на офицеров фронта. Около 30 000 офицеров скопилось в одном Киеве, а через местную организацию добровольческой армии прошли лишь сотни. Если бы хоть четвертая часть их пошла вступить в армию, то они силой бы пробились бы на Дон. ... Такими же инертными оказались и офицеры на местах. На Кавказских Минеральных Водах скопилось несколько тысяч офицеров, частью для поправления здоровья после ран и болезней, а часть. Собравшихся сюда для отдыха и развлечений. Среди них было большое количество гвардейцев. Для вербовки их, на воды был послан генерал Эрдели, проводивший свою службу в гвардейских частях. Все его труды пропали даром. На его убедительные речи отвечали насмешками, и в армию оттуда пришли лишь единицы". Если генерал Эрдели агитировал офицеров исключительно на продолжение войны с немцами и помощь союзникам, то результат весьма предсказуемый. Иной результат могла дать поголовная мобилизация офицеров вкупе со строгими мерами наказания уклонистов и дезертиров, но ... армия декларировалась как Добровольческая! Кстати, в период до весны 1918 года в Красную Армию добровольно, а не по мобилизации вступило порядка 8 000 офицеров различных в звании от прапорщика до генерала. В дальнейшем именно мобилизация позволила укомплектовать профессиональными военными специалистами практически все командные и штабные должности в звене от командования дивизией и выше, например, Каменев, Вацетис, Тухачевский, Сорокин, Автономов и другие. Во многих полках, батальонах, артиллерийских дивизионах и батареях при командирах состояли мобилизованные военспецы.
  
   4. "Полное равнодушие к армии проявили и финансовые круги ... Кроме всех известных миллионеров Харькова, Екатеринослава, Ростова, Таганрога, в глубинах таились тысячи невзрачных на вид, скрытых богатеев. Десятками миллионов взимались с них потом контрибуции большевиками, а в армию поступали гроши от бедняков". Прокомментировать подобное положение трудно, оно действительно алогично, но видимо капитал просто боялся вкладывать средства в столь авантюрное предприятие.
  
   5. Господин Половцев демонстрирует явное непонимание руководством Добровольческой армии позиции местного населения. Одним махом он зачисляет всех иногородних и крестьян Дона и Ставропольской губернии в большевики. Ясно, что настоящих большевиков среди них были считанные единицы. Но вот отношение добровольцев к местному населению было соответствующее, как к именно стопроцентно большевизированному, без малейшей попытки переломить политическую ситуацию политическими же методами в свою пользу. Объяснить это можно лишь полным отсутствием выверенной политической платформы и программы у Белого движения, полным пренебрежением агитацией, отсутствием постоянной и целенаправленной разъяснительной работы с местным населением. Большевики же, наоборот, весьма умело сочетали методы принуждения с методами убеждения.
  
   6. Против Добровольческой армии сражались плохо организованные и неуправляемые, но многочисленные противники: "... большевистские воинские части были вооружены и снабжены и артиллерией, и большими запасами патронов и снарядов, которые они расходовали без всякой бережливости. В полном распоряжении большевиков были телеграфы, и телефоны, и железные дороги, и броневые поезда, и громадные склады обмундирования, винтовок, патронов, снарядов, и вся казачья артиллерия, одним словом все средства нападения и защиты". Все сказанное еще раз подтверждает слабость, если не полное отсутствие тыловой организации Добровольческой армии, неразвитость государственной инфраструктуры, неумение или полное нежелание заниматься организационными и хозяйственными делами. В глазах предпринимателей и финансовой элиты Юга подобное отношение выглядело несолидно, отдавало привкусом временности, неуверенности, нестабильности Белой власти. Большевики, наоборот, развивали государственные структуры, всемерно наращивали выпуск продукции, в первую очередь оборонной. Переход формирования частей Красной Армии с добровольной, вербовочной организации на мобилизационную, дисциплинарную позволил постепенно сначала сравнить и затем превзойти, единственно имевшееся в Белом движении преимущество, а, именно, качественное, профессиональное превосходство.
  
   "Если бы", - сокрушается господин Половцев, - "вначале в армию пришла бы хотя бы половина того, что впоследствии пристало к добровольцам, и, если бы в ее кассу поступила бы хоть четвертая часть того, что было взыскано с местной буржуазии в виде большевистских контрибуций - при таких условиях всероссийская большевистская организация была бы уничтожена в самом зародыше". Если бы ... Но кто же мешал тогда осуществить все эти мероприятия, например, тем же членам Государственной думы Половцеву и Шульгину, другим государственным деятелям, сбежавшим на Юг России?
  
   Первый поход Добровольческой армии имел все шансы стать и последним. Спасли Белое движение от полного уничтожения на первом этапе сами большевики. Конечно не те селяне и иногородние, не те вчерашние солдаты и красноармейцы, а никто иной как кремлевские руководители. Как белые по отношению к крестьянам и иногородним, так красные по отношению к казачьему населению проявили абсолютное непонимание и предельное упрощенчество ситуации. Отвоевав у добровольцев практически весь Юг России большевики повели по отношению к казакам репрессивную политику практически во всех аспектах жизни, а, главное, в отношении земли. Во втором Кубанском походе армия уже не таяла, а, наоборот, постоянно пополнялась как за счет офицеров и интеллигенции, так и за счет казачества Дона и Кубани.
  
   В результате нечеловеческих усилий, побеждая превосходящего по количеству врага, Добровольческая армия очистила Юг России от большевиков. Во многом это произошло благодаря ошибкам кремлевского правительства. Так или иначе, но: "Назначено было гражданское правительство, и армия из добровольческой превратилась в правительственную, - по набору, по принуждению. Талантливый вождь армии генерал Деникин утонул в неведомой ему пучине гражданских дел. Умер от непосильных трудов великий патриот, основатель армии, генерал Алексеев". Погибли генералы Марков и Дроздов. "Пришли новые люди и запели старые, губительные песни. Потускнели светлые идеалы трехцветного знамени".
  
   В конце своих воспоминаний господин Половцев допускает очевидный ляпсус "В это время на Дон пришла большая большевистская армия, отступавшая с Украины перед немцами. Остановившись в Ростове, немцы дальше не преследовали большевиков и ограничились непрерывной бомбардировкой Батайска". Начиная с первых страниц, господин Половцев показывает большевиков немецкими агентами, действующими по прямой указке своих хозяев, и под их руководством. Теперь же выясняется, что именно большевики являлись той единственной силой, которая действительно воевала с немцами фактически на стороне союзников и с боями отступала под давлением превосходящей по всем параметрам немецкой армии. Что же до Добровольческой армии, то она ни только не начала выполнять свою исходную, свою основную декларируемую задачу, но ушла из Дона на Кубань. Поэтому весьма сомнительно звучит попытка господина Половцева доказать обратное, говоря, что добровольцы боролись с немцами очень своеобразно - "через головы большевиков". Просто абсурд! Оказывается, что это именно Белая армия: "... не дала немцам возможности извлечь из мира с большевиками те выгоды, на которые Германия могла рассчитывать, и тем, конечно, ослабляла ее силы на западном фронте". Звучит наивно, ведь на Украине сражались с немцами и австрийцами, прежде всего именно большевики да махновцы. Именно те две силы, с которыми наиболее ожесточенно бились белые войска. Именно красные и махновцы не позволяли немцам спокойно грабить Украину, а, отнюдь, не добровольцы. Впрочем, подробнее о взаимоотношении белых и немцев мы узнаем ниже, из дневника генерала Дроздовского.
  
   Еще один удар по сказочке о имперской немецкой "помощи" большевикам наносит, вероятнее всего непроизвольно, автор "Очерков по Истории Гражданской Войны" В. Д. Розинский. В главе "Северо-западный фронт борьбы" он пишет: "Первый шаг для образования белого фронта в Прибалтике был сделан Германским командованием в Пскове в начале октября 1918 года ... 10 октября 1918 года с официального разрешения Германского командования в Пскове и ближайших к нему городах были открыты вербовочные бюро, призывавшие русских офицеров вступать в ряды "Северной армии", во главе которой должен был стать граф Келлер, популярный русский генерал от кавалерии, но он был зарублен в декабре 1918 года на одной из площадей Киева украинскими самостийниками вместе со своим адъютантом в то время, когда он был задержан революционным отрядом. Во главе новых формирований стал генерал Вандамм. Германское командование помогало юной армии снабжением оружия, денежными средствами, обмундированием".
   Из приведенной цитаты вполне ясно кому, чем и в борьбе против какой силы помогала Германия.
  
   Отметим, что если "белые" авторы пытаются как-то анализировать историю побед и поражений Белого движения, то историки "красные" период зарождения Белого движения стараются "скомкать". Написать правду им по известным причинам невозможно, вот и обходят это интереснейшее время, жуя общие, ни кому и ничего не говорящие, фразы. Яркий пример подобного отношения к истории находим в книге Г. В. Кузьмина " Разгром интервентов и белогвардейцев в 1917 - 1922 г.г.". Книга издана Воениздатом в 1977 году. Вот как описывается первый период Белого движения: "Из кулачества и зажиточного казачества формировались белогвардейские воинские части. На Дону генерал Краснов с помощью немецких оккупантов сформировал Донскую бело-казачью армию. На Кубани при поддержке англо-франко-американских оккупантов набирала силу Добровольческая армия Деникина". И это все! Писать о страшных поражениях красных и удивительных успехах белых автор не имеет права, а потому предпочитает просто выкинуть важнейший для понимания истории период. Вот и получается, что массовый читатель в СССР понятия не имел о тех временах.
  
   Не отставали от "красных" и "белые" историки. Примером может служить книга В. Д. Розинского "Очерки по истории Гражданской войны 1917 - 1922" изданная в далекой Австралии. Данный труд негативный слепок с работы Кузьмина. В нем ни полслова о расправах над пленными, об декларированных причинах образования Добровольческой армии, ни о грабеже местного населения, ни о "боевых обозах" добровольцев и казаков, набитых награбленным добром. Наоборот, крестьяне и прочее местное население России сотнями вступают в белую армию, "в мешках тащили посильную помощь бельем (зимнюю теплую одежду, рукавицы, носки, телогрейки и даже полушубки и валенки)". Этакая сусальная благодать, опровергаемая самими белыми участниками событий. В "Очерках истории" белые идут победным маршем, побеждая панически бегущих красных, но вдруг ... сами оказываются биты. Ни анализа причин, ни выводов. Только вздохи о том, что вот красные могли пополняться, а белые - нет. А куда же подевались те крестьяне и горожане, что массово шли в Белую армию? И каким образом пополнялась Красная Армия, если в конце лета 1919-го года территории белых во много раз превосходили территорию занятую красными? Убедительных ответов у автора нет. Как нет и глубокого анализа событий. Следовательно, полагаться как на белые так и красные официальные "официальные" исторические работы смысла нет. Верить имеет смысл лишь воспоминаниям очевидцев и участников тех событий.
  
   Мемуарная литература участников Белого движения в России оказалась малодоступна широкому читателю. Вместо честного, откровенного описания того времени, на прилавки вывалилась гора, наскоро состряпанного мифологического хлама. Все это и привело к тому, что после свержения героического образа "комиссара в пыльном шлеме", народ поторопился воздвигнуть на опустевший пьедестал "безупречного белого офицера" в аксельбантах, погонах и белоснежных манжетах. Так ли они белоснежны?
  
  
  
  

Глава 3.

  

Ледяной поход прапорщика Р. Гуля и генерала А. И. Деникина.

  
   История зарождения Белого движения господина Половцева несколько официозна и патетична, сильно приглажена, чересчур сусальна. Добровольцы по Половцеву действительно очень схожи с "орлами" господина Шульгина. Впрочем, господин Половцев представитель "верхушки" белых. Давайте предоставим слово прапорщику пехоты Роману Гулю, впоследствии известному писателю-эмигранту. Вообще, на войне прапорщики и поручики наблюдают много такого, что скрыто от глаз высоких воинских чинов. Но, пожалуй, самое главное, после войны, если конечно выживают, пишут о вещах, о которых господа, властью обличенные, предпочитают умалчивать. Прапорщиков гораздо более генералов, правда и гибнут они неизмеримо чаще, потому и мемуары их реже доходят до читателя. А, жаль, к их словам стоит прислушаться.
  
   Буквально в первые дни пребывания в Добровольческой армии Р. Гуль стал свидетелем следующей сцены, происшедшей после занятия большевиками городка Сулина. "Из караула пришел подпоручик К-ой и капитан Р. ... "Сейчас одного "товарища" ликвидировал", - говорит К-ой. ... "Стой!" - говорю. Остановился. "Куда идешь?" - "да вот домой, в Сулин", - а сам побледнел. "К большевикам идешь, сволочь! Шпион ты ... твою мать!". - "К каким большевикам, что вы, домой иду", - а морда самая комиссарская. ... "Я человек посторонний, пожалейте". - " А вы нас жалели. - Говорю. - Вашу мать?! Иди! ...". Ну и прогуляли немного. Я сюда чай пить пришел, а его к Духонину отправил ..." - "Застрелил?" - спрашивает кто-то. "На такую сволочь патроны тратить? Вот она матушка, вот он батюшка" К-ой приподнял винтовку, похлопал ее по прикладу, по штыку и захохотал". Как видим ни о каком, даже формальном разбирательстве речь не идет. Шпион, и точка. Хотя, будь убитый действительно шпионом, а не простым обывателем, скорее всего, оказал бы вооруженное сопротивление или убежал.
  
   Описания внесудебных расправ добровольцев первопоходников неоднократно встречаются на страницах воспоминаний Р. Гуля "Ледовый поход". Р. Гуль проделал весь путь не в пролетке рядом с руководством движения как Половцев, а с винтовкой в пехотном строю. Врать ему, особого резона нет. Пишет то, что запомнилось, что запало в душу. Например, эпизод с захваченной в плен красной медсестрой. "Бледный офицер, с винтовкой в руках, с горящими глазам, кричал князю: "Они с нами без пощады расправляются! А мы будем разводы разводить!" - "Да ведь это пленная и женщина!" - "Что же, что женщина?! А вы видели, какая это женщина? Как она себя держит, сволочь!" - "И за это вы ее хотите заколоть? Да?" ... Подпоручик К-ой шел, тихо ругаясь матерно и бормотал: "Все равно, не я буду, заколю ...". Солдаты расходились кучками. В одной из них шла женщина-доброволец. ... "Ну, а по твоему, Дуська, что с ней сделать?" ... "Что? Завести ее в вагон, да и ... всем в затылок, до смерти"". В ссылке автор уточняет: "Позднее по приказу командующего эту доброволицу, "Дуську", женщину типа городской проститутки, в одной из кубанских станиц подвергли телесному наказанию за присвоение офицерской формы".
  
   Разъезд казаков захватил пленного, "молодого высокого, черноусого солдата с бледным лицом, в серой хорошей шинели". Пленного отвели к начальству. Через некоторое время прапорщик Гуль услышал разговор проходивших добровольцев: "Видал? Поймали одного, сейчас расстреливать повели", и пошел вместе с ними к путям. Навстречу мне солдаты Корниловского полка с винтовками в руках вели этого самого черноусого солдата. Лицо его было еще бледнее, глаза опущены. ... Черноусого солдата вели к полю. ... Выстрел - один, другой, третий... На месте осталось что-то бело-красное. От толпы отделился, подошел ко мне молоденький прапорщик: "Расстреляли. Ох, неприятная штука ... Все твердил: "За что же, братцы, за что же? А ему: ну, ну, раздевайся, снимай сапоги ... Сел сапоги снимать. Снял один сапог. "Братцы, - говорит, - у меня мать-старуха, пожалейте!". А тот курносый солдат-то наш: "Эх, да у него и сапоги-то дырявые..." - и раз его прямо в шею, кровь так и брызнула". Это с простым солдатом, не с комиссаром, которого предполагалось судить и наказывать согласно господину Половцеву только за "превышение власти". Что-то не походит жуткая реальность ни на "кодекс" господина Шульгина, ни на сладкоголосое повествование господина Половцева.
  
   Во времена генерала Корнилова подобные реалии жизни армии получали, при своевременном их выявлении высоким начальством, негативную оценку. Но более низкое, к строю близкое начальство, старалось из всех сил начальство высокое столь пустяковыми мелочами не волновать. Если же правда вылезала, на манер шила из мешка и сокрыть ее не удавалось, то сверху объявлялись приказы, иногда наказывались виновные. Р. Гуль, описывая встречу с Корниловым, вспоминает, что выходя из кабинета генерала столкнулся с сотником Грековым, по прозвищу "Белый дьявол": "Генерал узнал, что он усердствует в арестах и расстрелах, и вызвал, кажется на разнос".
  
   Помог "разнос" или не помог, но в строевых частях и при Корнилове во время ледяного похода наблюдались сцены, подобные произошедшей после очередного разгрома красных и взятия деревни. На призыв расстрелять пленных: "... вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами. Прошла минута. Долетело: пли! ... Сухой треск выстрелов, крики, стоны ... Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали прикладами и штыками еще живых. Вот она гражданская война ... Вот она подлинная гражданская война". Между делом перестреляли не только пленных, а всех пойманных в селе "подозрительных". В том числе и пленных австрийцев, работавших на зажиточных крестьян. "Да, ей богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертельного страха. "Не убивайте! Не убивайте! Не виновный я!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку...". Мальчонке повезет, за него вступятся автор и его друг князь Чичуа, револьвер даст осечку, и мальчонке подарят жизнь. "Из темноты к нам идет подпоручик К-ой. Его догоняет хорунжий М ... "Кольцо нельзя только снять". "Ну, нож у тебя". ... Вернулись. ... Зажгли спичку. ... "Медное! ... его мать!". Какие же тут "разносы" нужны?
  
   Вообще, по недостатку патронов, убивать пленных многие из добровольцев предпочитали штыками. "А ... твою мать! Куда тебя - в живот, в грудь? Говори ..." - бешено зверски кричит К-ой. "Пожалейте, дяденька!". Ах! Ах! Слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! И в такт с ними подпоручик ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку ... Стоны. Тело упало".
  
   Совсем не по господину Половцеву, вовсе не сусально и отнюдь не благостно, происходило в действительности и общение добровольцев с местным населением: "Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. В печке нетронутая каша. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. ... Утро. Кипятим чай. Во дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер ... "Посмотрите, нагайка-то красненькая ... Вчера пороли там молодых ... Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи". Убитые валялись по всему селу, потом к ним начали потихоньку съезжаться с телегами матери и жены, увозили по домам расстрелянных. Женщина: "Обходила всех, около одного упала сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко запричитала: "Голубчик мой! Господи, господи!".
  
   Особой разницы между крестьянами и мещанами для добровольцев не существовало. Грабили всех, попавших под руку, правда, иногда за ограбленных вступались еще не потерявшие человеческий облик офицеры, и отнятое возвращалось. Но, как и во все времена, во всех войнах, лучшие и честные чаще погибали в бою, а вот иные. ... Пленного заставили бежать и открыли по нему стрельбу, словно по зайцу. Наконец подстрелили, тот пытается ползти от мучителей: ... "Раненный я, раненный!" ... - дико кричит ползущий, а Г-н в упор стреляет ему в голову. Из головы что-то летит высоко-высоко во все разные стороны ... "Смотри, самые трусы в бою, самые звери после боя". Говорит Р. Гулю товарищ.
  
   Типичный пример того, как белые "Дон-Кихоты" времен "Ледяного похода" вели себя с местным населением: В одной деревне белых обстрелял отряд местной самообороны. Поступок явно авантюрный. Ясное дело, что для кадровых офицеров сломить сопротивление нескольких крестьян дело не великое. Как обычно расправа оказалась короткой и кровавой. Гуль приводит рассказ старухи-крестьянки о том, как убили ее сына, только вернувшегося с фронта домой унтер-офицера пограничной стражи. " ... Вышел он на крыльцо, а ваши во двор бегут ... почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уж схватили, ты кричат, в нас стрелял! ... он обомлел, сердешный (старуха заплакала), нет, говорит, не стрелял я в вас ... не был я нигде ... А с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась ... Сволочь! - кричит, - Большевик! Да как в него выстрелит ... Он крикнул только, упал, я к нему, Ваня, кричу, а он поглядел и вытянулся ... Плачу я над ним, а они все в хату - к жене его пристают ... оружие, говорят давай, сундуки пооткрывали, тащат все... Внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат ... Молока давай! Хлеба давай! ... А я как помешанная - до молока мне тут, сына, последнего ни за что убили ..." - Старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками".
  
   А вот описание тех же событий генералом Антоном Ивановичем Деникиным: "В селении Лежанке нам преградил путь большевистский отряд с артиллерией. ... Офицерский полк не выдержал долгого томления: одна из рот бросилась в холодную липкую грязь речки и переходит вброд на другой берег. Там - смятение, и скоро все поле уже усеяно бегущими в панике людьми, мечутся повозки, скачет батарея. Офицерский полк и Корниловский, вышедший к селу с запада через плотину, преследуют. Мы входим в село, словно вымершее. По улицам валяются трупы. Жуткая тишина. И долго еще ее безмолвие нарушает сухой треск ружейных выстрелов: "ликвидируют" большевиков... Много их. ... ".
  
   Далее генерал Деникин дает очень интересное определение тем, кто под его, или других генералов, командованием, провел без малого четыре года в окопах первой Мировой войны: "Кто они? Зачем им, "смертельно уставшим от четырехлетней войны", идти вновь в бой и на смерть? Бросившие турецкий фронт поле и батарея, буйная деревенская вольница, человеческая накипь Лежанки и окрестных сел, пришлый рабочий элемент, давно уже вместе с солдатчиной овладевший всеми сходами, комитетами, советами и терроризировавший всю губернию; быть может, и мирные мужики, насильно взятые советами. Никто из них не понимает смысла борьбы. И представление о нас как о "врагах" - какое-то расплывчатое, неясное, созданное бешено растущей пропагандой и беспричинным страхом". Генерал Деникин тщательно перечисляет все компоненты личного состава противника, но не замечает одной простой вещи - все это отнюдь не убежденные, партийные "большевики", а низшие классы российского общества - те, что составляют большинство народа российского, а точнее - сам народ. Простой русский народ, без тончайшей интеллигентной пенки и чуть более "толстого" слоя зажиточных людей. Но, для Деникина все это лишь "человеческая накипь", недостойная разъяснительной работы, пропаганды и агитации. Если народ не понимает смысла борьбы белых, то тем хуже для народа. Только под конец Гражданской войны додумались, что может стоит не расстреливать собственный народишко поодиночке и пачками, а собрать и объяснить доходчиво "смысл "белой" борьбы". Только вот как понимал этот смысл сам генерал Деникин, в те далекие дни не мог уяснить даже белый партизан генерал Шкуро. Шкуро мы еще предоставим трибуну, а пока продолжит генерал Деникин.
  
   Уже следующим предложением воспоминаний, генерал Деникин опровергает самого себя, говоря о том, как понимает простой народ "смысл белой борьбы": " - "Кадеты" ... Офицеры... Хотят повернуть к старому ...". Вот, оказывается, очень даже ясно понимает. Почему бы ни разубедить его в столь плачевном заблуждении? Но, увы, политической программы, кроме невнятной "войны с немцами и помощи союзникам" у Добровольческой армии нет. Возиться с разработкой политики генералам неохота, недосуг, да и не генеральское это дело. Проще перестрелять "восставшее быдло" и страхом загнать остальную часть в стойло. А потом уже начинать думать. Пока белые генералы, отстранясь от политики, предоставили агитацию и пропаганду озверевшим от крови нижним чинам, большевики разговором с народом не брезговали, пропаганду и агитацию вели агрессивно, настойчиво и постоянно. Это может и не много по сравнению с академическим значком Генерального штаба на мундире, но капля за каплей и камень долбит.
  
   Генерал Деникин характеризует настроение крестьянства как "беспочвенность и сумбурность. В нем не было ни "политики", ни "Учредительного собрания", ни "республики", ни "царя" ... всюду, где проходила Добровольческая армия, часть населения, более обеспеченная, зажиточная, заинтересованная в восстановлении порядка и нормальной жизни, тайно или явно сочувствовала ей; другая, строившая свое благополучие - заслуженное или незаслуженное - на безвременье и безвластье, была ей враждебна. И не было возможности вырваться из этого круга, внушить им истинные цели армии". Вольно или невольно, но господин генерал признает, что: во-первых, "большевизмом" на первом этапе борьбы и не пахло. Скорее всего, большевиков в глубинке было считанные единицы; во-вторых, сочувствовали белым, да и то безыдейно, интуитивно только люди зажиточные; в-третьих, разъяснять истинные цели борьбы "быдлу" никто не собирался, о чем уже говорилось. И вот это-то и явилось, в конечном счете, одной из причин поражения Белого движения.
  
   В отличие от прапорщиков и поручиков, генерал Деникин скуп в описании истинного "благородного отношения к местному населению". Но, кое-что все же сообщает. Занято село. В штабе: ... "Толпятся квартирьеры, снуют ординарцы с донесениями и за указаниями. За стеной слышен громкий сор.
   - Вы, почему заняли квартиры правее площади?
   - Да потому, что ваши роты явились с вечера и дочиста обобрали наш район.
   - Ну, знаете ... Кто бы говорил. Я вот сейчас заходил в лавку за церковью, видел, как ваши офицеры ящики разбивают ...
   Вот оборотная сторона медали. Подвиг и грязь. Нервно поддергивается Кутепов и куда-то уходит. Через четверть часа возвращается.
   - Нашли сухари и рис. Что же, прикажите бросить и не варить каши?
   Никто не возразил. Тяжелая обстановка гражданской войны вступала в непримиримые противоречия с общественной моралью. Интендантство не умело и не могло организовать правильной эксплуатации местных средств в селениях ...". В последнем сжато, выражена еще одна главная проблема, приведшая к поражению Белого движения - "Интендантство не умело и не могло". К этому, пожалуй, стоит добавить, что и белое Командование не особо желало утруждать себя подобной прозой жизни. Порядок стал наводить лишь Врангель, но времени ему историей отпущено не было.
  
   Генерал Корнилов, с большей или меньшей результативностью, все же пытался бороться с притеснением местного населения. Генерал Деникин закрывал на это глаза или пытается найти оправдания, мягко говоря, "вступающему в противоречие с общественной моралью", поведению белых. А найдя, вообще в дальнейшем старался не замечать ничего подобного, объясняя все особенностями венного времени: "... одни с большим усердием таскали подушки и одеяла для лазарета ... другие ... силой отнимали лошадей у крестьян, чтобы впрячь их ставшую и брошенную на дороге повозку с раненными. Как расценивали жители эти факты, этот вопрос не вызывает сомнения. Чрезвычайно трудно было кубанскому казаку или черкесу, которых большевики обобрали до нитки, у которых спалили дом или разорили дотла хозяйство, внушить уважение к "частной собственности" большевиков, которыми они чистосердечно считали всех иногородних". К чему приведет неспособность командования внушить уважение к рядовому российскому обывателю и неумение различать местных жителей от большевиков, генерал узнает позже. Произойдет это, когда Деникин во главе Белого движения подберется к самому сердцу большевистской России и приготовит белого коня для торжественного въезда в Кремль. Кубанские, а за ними и донские казаки потащат за собой такие огромные обозы награбленного, что конница потеряет былую подвижность. Начнется массовый уход казаков с фронта, под предлогами кратковременных отпусков, а на самом деле, для переправки домой захваченного. Впрочем, лихие казачки грабили не только чужих. Так, мае 1919, когда развалился Донской фронт, два кубанских корпуса, брошенных на помощь, увели у донских казаков "тысячи голов добрых донских коней".
  
   Но вернемся к бою под Лежанкой. Героической штыковой атакой офицерских полков солдатские, плохо управляемые массы крестьян-фронтовиков обращены в бегство. Пленных солдат, крестьян и рабочих нет - их "ликвидировали", как "большевиков". Хотя, если бы взяли в плен, то они также послушно пошли бы воевать за белых. Но, их нет, убиты. В плен взяли вчерашних офицеров: "... на площади, с двумя часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона. Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно-бледны. Только близость штаба спасает их от расправы. Проходит генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово. Корнилов решает участь пленных: - Предать полевому суду. Оправдания обычны: "не знал о существовании Добровольческой армии" ... "Не вел стрельбы" ... "Заставили служить насильно, не выпускали" ... "держали под надзором семью" ... Суд счел обвинения недоказанными. В сущности, не оправдал, а простил. ... Офицеры поступили в ряды нашей армии". "Черную кость" - в расход, "белую" - простили.
  
  
  
  

Глава 4.

Поход и смерть генерала Дроздовского.

   Генерал М. Г. Дроздовский в истории Белого движения фигура не менее знаковая, чем генерал Корнилов, но в отличие от последнего, малоизвестная. История его весьма интересна и поучительна. После победы Октябрьской революции полковник Дроздовский организовал на Румынском фронте из добровольцев отлично вооруженный и экипированный мобильный отряд. Отряд Дроздовского оказался насыщен техническими средствами, в его состав входили броневики, автотранспорт, артиллерия и даже мобильные "искровые" радиостанции, которыми командир весьма умело и активно пользовался. На этапе формирования Дроздовский столкнулся с теми же проблемами, что и генерал Алексеев на Юге. Прежде всего, с тем, что набор добровольцев шел качественно и количественно далеко не так как задумывался и ожидался. В конечном счете, удалось набрать несколько тысяч человек. Количество совершенно недостаточное для формирования не то, что армии, и даже полнокровной дивизии. Потому формирование назвали отрядом. Второе - недостаток денег. Для их получения приходилось, например, продавать в частные руки автомобильный транспорт.
  
   Благодаря энергии и воле Дроздовского, отряд добровольцев прошел через Румынию, Бесарабию, Таврию и соединился с Добровольческой армией на казацком Юге России. Заслуги Дроздовского перед Белым движением при жизни в полной мере командованием не оценены. Тяжело раненный, умирающий от неудачного лечения и ампутации полковник Дроздовский был произведен в генералы в последние дни жизни за храбрость и мужество по статусу георгиевского кавалера. Это не формальные слова. Он, действительно, сражался с красными, проявляя личное мужество и храбрость. Конфликтовал с белым командованием по вопросам военно-оперативным и тылового обеспечения войск. Был ранен и скончался в госпитале. Причем смерть его до сих пор вызывает множество вопросов. Дело в том, что ранение было далеко не смертельное. По одной версии, его просто "залечили", дабы излишне не тревожил высокое командование.
  
   Дневник генерала Дроздовского интересен тем, что позволяет проследить "эволюцию" нравов белого сообщества, прослеженную на уровне командира отряда, а не прапорщика или поручика. Напомним, для соединения с частями Добровольческой армии отряду Дроздовского пришлось пройти через местность оккупированную частями австро-венгерской и немецкой армий. Соединение с добровольцами предполагало, что Дроздовский и его офицеры вполне разделяют цели и идеи Белого движения Юга, а они, напомним, декларировались как помощь союзникам в борьбе с немцами. Исходя из этого, резонно предположить, что пробиваться на Юг пришлось с тяжелейшими боями при подавляющем превосходстве противника.
  
   Все оказалось проще. Дадим слово самому Дроздовскому. В самом начале похода, 5-го марта находясь в районе Дубоссар, он записывает: "... Австрийцев нигде не обнаружено... К вечеру вести о разъездах австрийцев, человек в 20 - 25 .... Положение затрудняется нежелательностью столкновений ...". И в тот же день дневник фиксирует первую тревожную запись о состоянии дисциплины в отряде: "... пьянство офицеров, попытки насилия, самочинные аресты, сепаратистские течения ... непривычка, точнее отвычка повиноваться".
  
   К 8-го марта отношения с австрийцами нормализовались настолько, что, провожая дроздовцев, те кричали "счастливой дороги", а офицеры "... приветствовали отданием чести". На следующий день в районе Вальгоцулово: "... прибыли оставшиеся в Дубоссарах кавалеристы и грузовой автомобиль, все вооруженные. Австрийцы их любезно пропустили, говорили, что ранили двух большевиков, которые грабили жителей - оказалось - это реквизиция моею конницей, потом долго шли с австрийцами разговоры по телефону..., на коих выяснилось, что они нас не преследуют, но им жалуются жители на насилия и они, как прибывшие для защиты, должны принимать меры. ... Они против нас ничего не имеют, предлагают свободный путь, лишь бы не обижали жителей; много лжи, больше все евреи клевещут, но много самоуправствует конница. Сегодня я ругал конницу, грозил судом, потребовал окончательного прекращения реквизиций". С евреями - ясно, они всегда и во всем, начиная со смерти Христа, несут ответственность за чужие грехи. Но, вспомним, что записи о бесчинствах офицеров-дроздовцев появились ранее, еще в самом начале похода. И, видимо, бесчинства очень скоро приняли такие размеры, что пришлось вмешаться австрийцам. Об "облегчении доли союзников" речь опять не идет, наоборот, обе "враждующие" стороны общаются между собой если не дружески, то вполне корректно.
  
   Поход продолжается, помещики и зажиточные крестьяне встречают отряд Дроздовского весьма благожелательно, и, наоборот, бедные деревни, становящиеся объектами "самоуправства и реквизиций" - враждебно. Именно в это время Дроздовский делает в дневнике запись, вполне определенно характеризующую его отношение к "черному народу": "Подлость масс, еще вчера буйных и издевавшихся, сейчас ползающих на коленях при одной угрозе; снимают шапки, кланяются, козыряют - вызывает в душе сплошное презрение". Не удивительно, что впереди отряда идет ... "слава какого-то карательного отряда. ... А ведь мы - блуждающий остров, окруженный врагами: большевики, украинцы, австро-германцы". Судя по всему - "слава" вполне заработанная. А, вот насчет причисления германцев к врагам, тут господин Дроздовский слегка передергивает, никакой враждебности нет и в помине. Наоборот, и австрийцы, и немцы совместно с "украинцами" и дроздовцами единым фронтом выступают против большевиков. Разве не парадокс, что немецкие и австрийские офицеры всех рангов дружно причисляют собственных "агентов" большевиков, к общим с белыми добровольцами врагам? Это тех самых большевиков, которым, по словам господина Половцева, постоянно и неустанно оказывают всяческую помощь и поддержку, вплоть до посылки массы офицеров для командования. Явная неувязка.
  
   Запись от 18-го марта сообщает: "... Большевиков нет нигде, говорят, что они бегут при первых вестях о нашем приближении... вообще о нас ходят самые дикие вести: ... буржуи, нанятые помещиками, старорежимники. Жители разбираются, в общем, слабо; нередко спрашивали: "Вы украинцы?" "Нет", "Австрийцы?" - "Нет", "Большевики?" - "Нет", "Так кто же вы?" - "Мы - русские", "Значит большевики - русские же все большевики"". Вот такой просвещенный народ. Но когда, взъярившись от репрессий и реквизиций тот же народ, убивает фуражиров или квартирьеров, то тут уж держись. Народ объявляется большевиками и далее действует простой апробированный принцип расчета ... "два ока за око, все зубы за зуб ...".
  
   Впрочем, народ грабят не только белые. В села едут из голодающих городов и красные. К грабежам так привыкли, что если не грабят сразу, то ... "... К интенданту привезли, собрав по дворам, три воза хлеба и очень удивились, что он заплатил. Посылали в виде откупного, так привыкли, что проходящие части грабили и отбирали даром". И далее следует интересное признание: "... Это углубление революции после большевистского переворота гастролерами, наезжающими в деревню - грабежи имений... Самое зло - пришлые матросы и солдаты-красногвардейцы". Даже Дроздовский понимает, что такие набеги, скорее всего - спонтанное "революционное творчество" оголодавших в городах масс. Деревню, единственный источник пищи, а, следовательно, и жизни, грабят все. "От грабежей и налетов стон стоит". Грабят русских и украинских крестьян, грабят еврейские местечки. Надо признать, что иногда Дроздовский пытается по маршруту отряда наводить некий порядок. Удается это плохо, так как отряд все время в движении и тыла у него нет. Но случается, и кое-кого из особо неловких грабителей ловят. Отловленных - казнят без особого дознания и суда, на которые нет ни времени, ни желания.
  
   Периодически к выявлению зачинщиков разбойных грабежей стремятся привлечь и местное население, но оно запугано и никого не называет. В одном местечке еврейское население, вовсе уже перестав ориентироваться в ситуации, даже попросило выдать некий "документ", грозную "охранную грамоту" от всех последующих реквизиторов. Дроздовский ... "Бумагу, конечно, приказал написать. Авось страх после нас придаст ей силу, но только видеть себя в роли защитников евреев - что-то уж чересчур забавно - это я-то, рожденный, убежденный юдофоб! Кстати, к бумаге приписали о сдаче арестованных за грабежи и хулиганство украинским властям - много смеялись, поймут ли украинцы все глумление в этих строках ...". Да, компания у белых достойная: убежденный юдофоб Дроздовский, убежденный антисемит Шульгин. Ну, да Бог с ними. Только вот не стоит удивляться господам белогвардейцам, что большое число еврейской молодежи пошло к красным, которые, по крайней мере, тогда, и на словах, и на деле антисемитами не были.
  
   22-го марта. Отряд вышел в район местечка Новый Буг. Судя по всему, в этом районе села тоже делились на богатые и бедные. Дел у дроздовцев много - только обезоружили деревню Малеевку, сплошь большевистскую, как еще две деревни оказались замешаны в убийстве офицеров и солдат, пробиравшихся со знаменем полка на Кавказ. "... В районе Александрово ... банда красногвардейцев и крестьяне арестовали их, избили, глумились всячески, издевались, четырех убили, повыкалывали им глаза, двух ранили, ведя на расстрел". Оставшиеся в живых скрылись в богатой деревне Владимировке. Но бунтовщики пришли и туда. Получив сообщение, Дроздовский, так описывает свое состояние: ... "Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы, и столбы на месте кары с надписями за что; потом немного остыл ... ".
  
   На следующий день в дневнике появляется детальное описание карательной экспедиции. Каратели прибыли к Долгоруково, где: "Окружив ... дали две, три очереди из пулеметов по деревне, где все мгновенно попряталось, тогда один конный взвод мгновенно ворвался в деревню, нарвался на большевистский комитет, изрубил его, потом потребовал выдачи убийц и главных виновников в истязании ... Наш налет был так неожидан и быстр, что ни один виновник не скрылся. ... Были выданы и тут же немедленно расстреляны: проводниками и опознавателями служили два спасшихся ... офицера. После казни подожгли дома виновных, перепороли жестоко всех мужчин моложе 45 лет, причем их пороли старики; в этой деревне до того озверел народ, что когда вели этих офицеров, то даже красногвардейцы не хотели их расстреливать, а этого требовали крестьяне и женщины ... и даже дети... Характерно, что некоторые женщины хотели спасти своих родственников от порки ценою своего собственного тела - оригинальные нравы. Затем жителям было приказано свести даром весь лучший скот, свиней, птицу, фураж и хлеб на весь отряд, забраны все лучшие лошади: все это свозили к нам до ночи ... "око за око"... Сплошной вой стоял в деревне...".
  
  
   23-го с утра принялись и за Малеевку. "... оцепили деревню Малеевку конницей; помешали попытке удрать, поставили орудия и пулеметы на позицию и послали им ультиматум в 2-х часовый срок сдать все оружие, пригрозив открыть огонь химическими снарядами, удавив газами всю деревню ... ". Естественно, угроза подействовала. Оружие отдали, красногвардейцев выдали. Вот что представляли собой эти "большевики": "... эти доблестные красногвардейцы после записи, получив деньги и прослужив с недельку, дружно все убежали домой: этих горе-красногвардейцев всех крепко перепороли шомполами ... Вой столбом стоял - все клялись больше никогда не записываться. Кормился отряд, как хотел от жителей даром, в карательных целях за приверженность к большевизму". Напрасно каратели верили клятвам... Крестьяне никогда и ничего не забывают. Возможно, через два года именно эти тридцать перепоротых крестьян пойдут на штурм Перекопа и участи, сдавшихся в плен белых офицеров позавидовать трудно. Шуточки с поркой и "кормление" отольются кровавыми слезами.
  
   Подведем итоги. Кто убил офицеров и за что, никем подробно не выяснялось. Виновными мгновенно объявили крестьян. Но, видимо, просто так офицеров не убили бы. Скорее всего, те попробовали самостоятельно нечто из еды или скота у местных жителей реквизировать. Так или иначе, но никакого следствия не проводилось. Суда не было. Скорее всего, выжившие офицеры, ткнули пальцами наугад в первых попавшихся. Действительно, если белые кавалеристы порубали сразу большевистский комитет, то каких еще зачинщиков потребовали и получили дроздовцы? Причем здесь семьи казненных, оставшиеся без крова? И сколько новых озлобленных, ожесточенных и непримиримых врагов заполучило Белое движение из одной лишь деревеньки? Скольких действительных, а не мнимых большевиков наплодил карательный рейд?
  
   Карательные экспедиции негативно сказываются и на внутренней дисциплине отряда. На собрании начальствующих лиц в конце марта, опять поднимаются те же вопросы, что и в начале похода. Так, 27-го марта Дроздовский опять вынужден говорить о: "... самоуправстве, избиениях, насилиях, караулах арестованных, обращении с солдатами, пьянстве, небрежности служебной и не исполнительности, требовал подналечь - не знаю, что из этого выйдет; самоуправства вызывают даже у части офицеров недовольство".
  
   А, что собственно иное можно ожидать, если "Фураж почти весь за счет покоренных деревень, мясо полностью за их счет".
  
   Как видим, война идет, в основном, даже не с большевиками, а с деревенским населением. А, что же истинные враги, тевтоны? С ними у Дроздовского складываются отношения все более теплые "... Прощальный разговор с майором Науманом, зашедшим в мой штаб ... Просил передать благодарность в Новый Буг за наших раненных и о приеме будущих". ... Броневой автомобиль белых не смог выехать на позицию. Нет проблем! "... попросили австрийцев, пришел капитан и человек 30 - 40 австрийских сапер, принесли доски и, подкладывая их постепенно под колеса, перетянули броневик через песок по доскам".
  
   О том, кто сражается с немцами, а кто сотрудничал, Дроздовский проговаривается, описывая события в Каховке. "Интересно отметить ... панический страх, который мы внушаем большевикам - жалуются, что их бьют, как зайцев. Довольно смело сопротивлялись немцам... Немцы еще пощадят, а от нас нет пощады".
  
   7-го апреля генерал Дроздовский боле подробно останавливается на взаимоотношениях с немцами и украинцами, т. е. Войсками Рады: "Странные отношения у нас с немцами; точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами - всегда на нашей стороне, безусловное уважение. ... Очевидно, немцы не понимают нашего вынужденного союзничества против большевиков, не угадывают наших скрытых целей или считают невозможным их выполнение. Мы платим строгой корректностью. ... С украинцами напротив - отношения отвратительные: приставание снять погоны, боятся только драться - разнузданная банда, старающаяся задеть. Не признают дележа, принципа военной добыч, признаваемого немцами. Начальство отдает строгие приказы не задевать - не слушают. Некоторые были побиты - тогда успокоились, хамы, рабы. Когда мы ушли вокзальный флаг, даже не строго национальный, сорвали, изорвали, истоптали ногами. Немцы - враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим... Украинцы - к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандитам. Немцы к украинцам - нескрываемое презрение, третирование, понукание. Называют бандой, сбродом... Разница отношения к нам, скрытым врагам, и к украинцам-союзникам - невероятная. Один из офицеров украинцев ... говорил немцу: надо бы их, т. е. нас, обезоружить, и получил ответ: они также борются с большевиками, нам не враждебны ...".
  
   Господин генерал все поставил на свои места - и немцы, и украинцы, и белые сражаются против красных. А красные, сражаясь в одиночестве против немцев, выполняют союзнический долг по отношению к Антанте. Следовательно, все красивые и напыщенные патетикой разглагольствования господина Половцева не более чем блеф. Как блеф и то, что немцы помогали большевикам в войне против белых.
  
   К 12-го апреля отряд Дроздовского достиг Бердянска. В городе полным-полно офицеров всех родов войск, но вступать в отряд они не спешат, как не спешат местные белые власти помогать отряду снабжением и лошадьми: "... Офицерство записывается позорно вяло. Всего человек 70 - 75 для Бердянска, считая и учащихся и вольных ..." - позорно мало. Лошадей увели насильно ...
  
   В Бердянске повторяется старая история с расхлябанностью и пьянством офицеров отряда. 13-апреля два офицера отправились в самовольную отлучку за водкой. Один из них пропал. В карательную экспедицию привычно высылается подразделение с пулеметами. По дороге обыденно ликвидируются и порются шомполами "большевики", непонятно откуда в таком количестве взявшиеся в деревеньках и рыбачьих поселках, окружающих захолустный Бердянск. "Население Мариуполя и наших деревень большевистского типа, масса против нас, сказываются фабрики ... Интеллигенция, конечно, - за, но ее мало".
  
   И снова о вчерашних врагах: "... Австрийцы - враги, но с ними приятнее иметь дело ... Результатом жалобы австрийцам за лошадей явились их претензии на этих лошадей - переговорили, помирились, отдав меньшую и, конечно, худшую часть швабам"... ". Все по понятиям - забили стрелку, перетерли, и по закону поделили уворованное.
  
   17-го апреля. Немцы наступают на Таганрог. Красные оказывают отчаянное сопротивление, но силы неравны. К вечеру остатки красных войск уходят на пароходах и баржах в Азовское море. Казалось бы, вот он, момент, когда можно остановить немцев, не дать им войти в российский город. Но, нет, полковника Дроздовского интересует другое, как бы скорее ударить по красным частям, еще удерживающие возле Федоровки фронт против немцев.
  
   Пассивность по отношению к "неприменимым" врагам немцам теперь уже невозможно оправдать малочисленностью и вражеским окружением. Теперь добровольцы Дроздовского идут по казачьей земле. Отряд изрядно пополнился за счет казаков и офицеров. Но на немцев времени не остается. В станицах и соседних поселках идет обезоруживание иногороднего населения. "...Тюрьма пополняется из всех закоулков. Казаки волокут за жабры вчерашних властелинов - колесо истории вертится. Много главарей расстреляно". Беда только в том, что главарей никогда не бывает много. Но, весь фокус даже не в этом. А том, что на место расстрелянного всегда найдется новый главарь из народа. А то и целых два ...
  
   18-го апреля: "... Трех повесили, оставив висеть до отхода, указали, что есть и будет возмездие, попа-красногвардейца выдрали. Только ради священства не расстреляли. ... Страх нагнали".
  
   Отряд Дроздовского успешно соединился с войсками Добровольческой армии. Причем в крайне критическое для той время, пополнил ее состав тысячами новых опытных бойцов, боеприпасами, техникой, автомобилями, броневиками, артиллерией и радиостанциями. Боевая мощь Добровольческой армии с приходом Дроздовского и его людей практически удвоилась. Особой благодарности он не дождался, да и не ждал ее, скорее хотелось услышать признание заслуг. Но и его не было. Было иное, тяжелые бои и дальние походы. Дроздовский командовал все в том же чине полковника 3-й белой добровольческой дивизией, впоследствии названной его именем. Полковника генералы недолюбливали. У него постоянно случались конфликты с Деникиным и, самое главное, начальником штаба Добровольческой армии генералом Романовским. В своем рапорте Деникину, так и не дошедшем до адресата, тогда еще полковник Дроздовский, пишет, что отказался интриговать против Деникина, считая того единственным достойным вождем, но даже не предполагал, что: "... штаб, вверенный Вам армии, мог позволить себе такое отношение ко мне, с коим пришлось познакомиться последние два месяца (не исключая инсинуаций и клеветы ...). Присоединение моего отряда дало возможность начать наступление, открывшее для армии победную эру. И не взирая на эту исключительную роль, которую судьба дала мне сыграть в деле возрождения Добровольческой армии, а быть может и спасения ее от умирания... Вы не остановились перед публичным выговором мне, даже не расследовав причин принятого мною решения, не задумались нанести оскорбление человеку все силы, всю энергию и знания положившему на дело спасения родины, а в частности и вверенной Вам армии".
  
   "... За последнее время к частям предъявлялись крайне повышенные требования, ставились тяжелые задачи... Но, если признано возможным, предъявлять строевым частям такие требования, которые нередко превышают их силы, почему же к органам, обслуживающим и снабжающим армию, не предъявляют таких повышенных требований. Почему от них не требуется исключительной энергии, исключительных знаний, исключительной изобретательности и работоспособности. Мы по-прежнему испытываем крайнюю нужду в снарядах и патронах и за недостаток их платим кровью; недостает обмундирования и сапог. Состояние санитарной части ужасно - засыпан жалобами на отсутствие ухода, небрежность врачей, плохую пищу, грязь и беспорядок в госпиталях. Проверьте количество ампутаций после легких ранений - результаты заражения крови, что при современном состоянии хирургии является делом преступным. ... Стон идет от жалоб на аптекарскую часть, но никто за это не отвечает. ... Когда приходиться знакомится с жизнью и работой довольствующих органов армии - поражаешься этой рутинной бумажностью, презрительно индифферентным отношением к войскам. ... Великая русская армия погибла от того, что старшие начальники не хотели слушать неприятной правды, оказывая доверие только тем, в чьих устах было все благополучно, и удаляли и затирали тех, кто имел смелость открыто говорить. Неужели и Добровольческая армия потерпит крушение по тем же причинам?".
  
   Рапорт возвратили полковнику Дроздовскому с примечательной надписью "Главнокомандующий прочитать не пожелал" и подписью начальника штаба генерала Романовского.
  
   Генерала Романовского многие потом, после поражения, будут считать злым гением Белого движения. Даже в лучшие времена побед, среди белого офицерства бытовала вполне здравая мысль, что в отличие от Корнилова, генерал Деникин в вожди Белого движения не годился. И пророческое предположение сбылось. Дроздовский о поражении дела, которому отдал все силы и саму жизнь не узнал.
  
   Дивизия под командование Дроздовского в конце октября наступала на Ставрополь. Здесь 31-го октября Дроздовский получил легкое пулевое ранение в ногу. Как и в случаях, описанных в рапорте самого Дроздовского, после восьми неудачных операций и ампутации он скончался 1-го января 1919 года. 8-го ноября по статусу георгиевского кавалера полковник Дроздовский был произведен в звание генерал-майора. Имя Дроздовского было после его смерти официально присвоено офицерскому полку его дивизии, одному из наиболее стойких и заслуженно славных в Белой армии.
  

Глава 5.

Белый партизан генерал Шкуро.

   Прирожденный кавалерийский офицер Шкуро, в период первой Мировой войны отважно сражался на Западном и Кавказском фронтах. После Октября, не признав победы большевиков, вынужден был тайно покинуть армию и, перебравшись вместе с возвращающимися домой казаками через Дагестан и Чечню, осесть в Кисловодске. Вот как он характеризует положение на казачьих территориях в начале восемнадцатого года: " ... в начале советской власти ей поверили и считали, что она знаменует собой начало казацко-мужицкого царства. Однако, когда в станичных советах, вместо уважаемых хозяев, засела и стала верховодить местная голытьба, пропившие разум пьяницы, хулиганы, высланные сходом конокрады и вообще лишь подонки казачества и иногородних, советы перестали пользоваться каким-либо уважением; наоборот, их стремление вмешиваться и регламентировать жизнь в станице стало вызывать всеобщее негодование. Старый антагонизм с инородцами сильно обострился, ибо иногородние стали требовать себе земельных наделов, и Советы поддерживали эти их тенденции. Насильственное отнятие земель, открытый грабеж под видом реквизиций - все это страшно возмущало казаков. Вообще повторилась старая история - все очень охотно готовы были делить чужое имущество, но никто не хотел делиться своим. ... Попытки большевистских властей обезоружить казаков и вооружить иногородних вызвали взрыв негодования среди казачества. ... Казачество ждало лишь вождя; если бы таковой явился и поднял знамя восстания, казаки восстали бы поголовно и повсеместно".
  
   За время пребывания на Кавказском фронте Шкуро отличился тем, что с его легкой руки несколько раз крепко выдрали революционных агитаторов, в том числе и большевиков. После столь решительных действий считался он, и вполне заслуженно, крайним реакционером, настроенным абсолютно отрицательно по отношению и к революции, и к большевикам, и к Советской власти. Понятно, что репутация у полковника Шкуро для кисловодских большевиков оказалась самая незавидная и встреча с представителями местной Советской власти ничем хорошим не грозила, наоборот, могла обернуться событиями весьма и весьма печальными. Пришлось скрываться. Шкуро маскировался то под старика, то под ремесленника. Но однажды лицом к лицу столкнулся с группой красных командиров, один из которых ранее служил у него сотенным фельдшером. Тот его немедленно опознал и "... торопливо подозвал к себе какого-то человека семитского типа и с револьвером за пазухой, и что-то сказал ему. ... Еврей догнал меня. - Вы полковник Шкуро? ... Вас хочет видеть Главнокомандующий революционными войсками Северного Кавказа, товарищ Автономов...". Шкуро посчитал это приглашение не более чем глумлением перед казнью и уже приготовился к тому, что вместо беседы его прямиком потащат к стенке, но ничего подобного не произошло. Шкуро действительно сопроводили к Автономову, который. "Был сотником 28-го казачьего полка. Светлый блондин, маленького роста, лет 26-и с виду, он производил впечатление человека неглупого и сильной воли".
  
   И далее, как и во многих иных случаях, например генерала Махрова, от "красной" стороны последовало ни обвинение, ни приговор, а, наоборот, деловое предложение.
  
   Автономов сказал: "Я много слышал о вашей смелой работе на фронте, господин полковник. Рад познакомиться с вами. Хотел побеседовать с вами по душам". Выбирать Шкуро в тот момент было абсолютно не из чего, потому предложение принял. "... Адъютант Автономова ... явился ко мне ... и мы со Слащовым и Датиевым пошли в бронепоезд Главковерха ... У дверей стояли на часах большевистские часовые. Нас ввели в роскошный салон-вагон, где стоял богато сервированный и украшенный цветами стол. Автономов любезно встретил нас и познакомил с несколькими, находившимися в салоне, хорошенькими дамами, которых он назвал сестрами милосердия".
  
   После обеда между красным Главковерхом и Шкуро со Слащовым произошел вполне доверительный разговор. Автономов, частности поделился своими планами: "Моя главная задача, помирить офицерство с советской властью для того, чтобы начать борьбу против немецких империалистов, по-прежнему в союзе с Антантой, и добиться отмены позорного Брест-Литовского мира. Если немцы доберутся теперь до Кубани, где имеются громадные запасы всякого рода, то это их чрезвычайно усилит. Я прошу вас, господа, помочь мне в этом отношении. Не думаю, конечно, сохранить за собою пост Главкома. Было бы желательно пригласить на этот пост генерала Рузского или Радко-Дмитриева. Я же с удовольствием откажусь от ненавистной мне политической деятельности и по-прежнему готов служить младшим офицером".
  
   Вот такие, прямо скажем, удивительные слова услышали господа офицеры из уст красного Командующего. Сомневаться в точности воспоминаний белого генерала Шкуро не приходится, ему нет никакого резона в данном случае ничего изменять. Интересно еще и то, что декларация красного Главкома чуть ли не дословно совпадает с побудительными мотивами Добровольческого движения, изложенными господином Половцовым, которому тоже нет оснований не верить. Выходит, что и красные и белые собирались бить немцев. Разница в том, что белые так никогда и не собрались. Более того, в дальнейшем и Краснов и сам Шкуро выступали союзниками Гитлера и оставались ими до самого последнего момента. Щеголяли в фашистских генеральских мундирах. Старательно выполняли приказы. Вошли со своими формированиями в СС. Служили карателями в России и Югославии. За что в итоге были в Москве повешены. Но тогда до событий Второй мировой войны оставалось еще много времени. А во время войны Гражданской Шкуро иногда старался выглядеть даже, в некотором роде, демократом и либералом. Во всяком случае, человеком самостоятельным в выборе решений.
  
   Вот и от Автономова собственные взгляды он не скрывал и в беседе прямо заявил, что офицерство "... обезглавлено, обескровлено и вынуждено терпеть, но рано или поздно восстанет вместе с казачеством и сбросит советское иго". Весьма откровенное программное заявление, но и после него продолжаются уговоры, а не следует короткое приглашение к стенке.
  
   Более того, соглашаясь со Шкуро, красный Главковерх признал, что задача привлечения офицеров дело трудное, и объяснил почему так считает - "... вследствие Корниловского добровольческого исхода, солдаты смотрят на всех офицеров, как на контрреволюционеров и совершенно им не доверяют. Дело осложняется еще тем, что Донской атаман Краснов, поддерживающий в свою очередь добровольцев, является германофилом. Но если Рузской или Радко-Дмитриев согласятся возглавить Красную Армию, действующую против немцев, то генерал Алексеев и Деникин едва ли пойдут против нее. ... Командующий Таманской армией Сорокин совершенно согласен со мною в необходимости организовать настоящую русскую армию".
  
   Далее разговор продолжился уже за ужином в ресторане Курзала. Причем красные собеседники белого партизана, крепко выпив, уверяли того в любви к казачеству. Впрочем, иное было бы просто противоестественно, ибо и они по происхождению являлись природными казаками, о по предыдущей службе - казачьими офицерами. Шкуро пишет: "В бронепоезде Автономов сделал мне теперь решительное предложение: начать немедленно вербовку офицеров и казаков и формирование партизанских отрядов на Кубани и Тереке для предстоящей борьбы с немцами, в чем он обещал мне полное свое содействие и выдал письменный мандат за своей и Гуменного подписью. Согласно этому мандату все совдепы, комиссары и местные власти, под угрозой расстрела, обязаны были оказывать мне полное содействие во всех моих требованиях и во всем идти мне навстречу". Договорились даже о передаче Шкуро 10 тысяч винтовок и другого вооружения, но ... после того как Автономов совместно с Сорокиным арестует в Екатеринодаре местный ЦИК! Кроме всего сказанного, Автономов даже сообщил о том, что передал Добровольческой армии на станции Тихорецкая несколько составов с вооружением и боеприпасами. От Шкуро он потребовал гарантировать ему и Гуменному жизнь и прощение в случае победы Белых войск.
  
   О перспективах Гражданской войны красный Главком Автономов заявил примерно следующее: "Добровольцы нас непременно поколотят, несмотря на свою малочисленность, ибо население ненавидит большевиков, а белых оно пока не знает и склонно их идеализировать. Быть может, впоследствии и большевистский режим окажется не таким, за который его склонны считать". В общем, слова Автономова оказались очень близки к провидческим. Но все это уже похоже на заговор и теперь проясняется подоплека печальных дальнейших событий происшедших с Автономовым и Сорокиным.
  
   По той или иной причине, но Автономов весьма стремился заполучить авторитетных в армии и среди казаков генералов и старших офицеров для службы в Красной Армии. Скорее всего, формально он выполнял приказ Троцкого, но, возможно, преследовал при этом и свои личные цели, согласованные как видим с другим красным Главкомом - Сорокиным. Попыток перетащить на свою сторону Шкуро он не оставил и после ужина в Курзале. Вновь пригласил полковника в салон-вагон и проследовал до станции Ессентуки, где его встречала верхушка местной советской власти: " ... его уже ждали многочисленные комиссары. Среди них был Ной Буачидзе, председатель наркомов терской народной республики; Булэ, председатель Пятигорского совдепа, - взяточник и вор, славившийся своей жестокостью; Фигантер, терский военный комиссар из народных учителей, а также терский комиссар внутренних дел, еврей, идейный большевик и культурный человек, пользовавшийся симпатиями населения за свою внимательность к арестованным и доступность, и Лещинский, энергичный умный и хитрый еврей, присланный из Москвы для сбора контрибуции с буржуазии. Автономов познакомил нас: пришлось им подать руку".
  
   Для полковников, генералов, членов Государственной Думы подать руку еврею - подвиг сродни Геракловому. Впрочем, это их сугубо личное дело. Умиляет иное, очень часто они удивленно обнаруживают и непременно подчеркивают, что вот мол, еврей, а умный, или порядочный, или честный и так далее по шкале приоритетов, человек. Эта "удивленность", эта заскорузлая высокомерная предвзятость к целому народу, жившему сотню лет рядом, но о котором узнать так и не сподобились, объясняет и факт столь обильного присутствия евреев в стане красных. От белых им кроме погромов и грабежей, ничего хорошего ждать не приходилось. И еще один интересный факт можно подметить в приведенном выше отрывке - то, что "идейный большевик" пользовался симпатиями населения. Это еще раз подтверждает уже отмеченную закономерность, что разбой, грабежи и убийства на "красных" территориях чаще всего носили местный, стихийный характер с политической линией "идейных" большевиков имевший мало, или совсем ничего, общего.
  
   Но вернемся к совещанию "на высшем уровне". Шкуро стесненным или пленным себя отнюдь не чувствовал. Наоборот, когда один из присутствовавших посмел назвать его "Товарищем", тот взвился и заявил, что прибыл не как "товарищ", а как "полковник". Возмущенного полковника коллективно успокоили и больше "товарищем" не величали. Тут прибыли и генералы, коих доставили с шиком и почетом на автомобиле. Генералы прибыли одетыми в скромные гражданские костюмы, но: "При их входе в салон все встали. Автономов обратился к генералам с приветственной речью, именуя их почтительно "Ваше превосходительство" и прося помочь спасти погибающую от надвигающейся со стороны немцев опасности Россию и объединить своим именем офицерство на этот подвиг".
  
   Генералы, как военные профессионалы, прежде чем дать ответ, попросили доложить наличные силы и ресурсы, состав и диспозицию Красной Армии. Сорокин и на это согласился, причем указал даже разведывательные данные о расположении и численности Белой армии, чем здорово удивил и огорчил господина полковника Шкуро. Оказалось, что разведка у красных работала отлично. К недостаткам Красной Армии Автономов отнес: "... совершенную недисциплинированность красноармейцев и полное отсутствие надлежащего командного состава".
  
   По окончанию совещания представители местных властей сообщили, что деньги на реорганизацию, формирование и вооружение армии они найдут. Автономов еще раз подчеркнул, что одного из генералов планирует, пригласит на должность командующего армией. Сошлись на кандидатуре генерала Радко-Дмитриева, болгарина по национальности и ярого недруга немцев. Можно только сожалеть, что и генералы и полковники предложение красных о сотрудничестве отклонили. В конечном итоге, это их решение не привело ни к чему хорошему, а лишь к затяжному братоубийству в котором подавляющее большинство рядовых участников с обеих сторон относилось именно к народу российскому. Тому именно народу, о счастье которого столь рьяно "пеклись" обе противоборствующие стороны.
  
   Очень возможно, что привлечение большинства офицеров и генералов на одну единственную сторону, неважно белую или красную, решительно изменило бы ход истории, сократив время, разрушительность и кровопролитность Гражданской войны. Но, увы, офицерский корпус раскололся на две примерно одинаковые "активные" части при огромном пассивном "балласте" на стороне белых. Вот этот-то "балласт", кроме массы иного прочего, и утянул Белое движение в Черное море.
  
   Встреча в Ессентуках закончилась практически ничем, но желаемый мандат Шкуро получил. Этот документ, так поспешно выданный Автономовым, остался у Шкуро и помог ему при формировании не красного, но белого партизанского отряда. Кроме Шкуро красные предлагали сотрудничество и другим видным офицерам и генералам. Некоторые действительно проявляли интерес к идее совместного с большевиками отпора немцам. Например, собрание офицеров в Пятигорске выбрало предводителем генерала Мадритова. "... У них возник вопрос о необходимости кодификации новых уставов, где были бы приняты во внимание идейные завоевания революции и которые бы строго регламентировали правовое положение офицеров и их взаимоотношения с солдатами. Для этого была выбрана делегация, которая во главе с Мадритовым, выехала во Владикавказ, чтобы работать там, в сотрудничестве с большевистским правительством Терской республики".
  
   Интересно, что, судя по всему, большинство красных начальников относилось к Шкуро вполне благодушно и доверяло ему. Раскусил полковника только Председатель Кисловодского Совета Тюленев, который считал Шкуро "...заведомым контрреволюционером, не доверял совершенно и всячески препятствовал работе, а также восстанавливал против нашего дела и других членов Совета". Вольная жизнь Шкуро под сенью всесильного мандата закончилась с арестом Автономова за заговор против Советской власти. Заодно решили арестовать и всех, имевших мандаты предателя. Агент в Совете вовремя предупредил Шкуро об опасности. Тот все же проявил незаурядный, чисто партизанский кураж, попробовал нахально вырвать в последний момент у красных оружие и фураж для формируемого "красного" отряда. Заявился в Совет, поскандалил с Тюленевым, но дело закончилось арестом и обыском. Предупрежденные жена и друзья к обыску успели подготовиться и тот окончился ничем. Обыск, кстати, проводился в присутствии обвиняемого, с соблюдением всех формальностей. Тема привлечения офицерства к борьбе с немцами настолько превалировала в умах местных большевиков, что в Совете и после его ареста шли постоянные дебаты о невиновности Шкуро в антиправительственном заговоре. Пока судили да рядили, Шкуро со Слащовым, выряженные красноармейцами, благополучно дали деру.
  
   Даже после побега полковника Шкуро, после первых боевых операций его партизанского отряда большевики не отказались от идеи привлечения на свою сторону казачьих офицеров и, тем более, продолжали доверять уже задействованных. Примером такого слепого доверия, служат начальник станичных пластунов станицы Суворовской есаул Русанов и начальник станичной конницы сотник Евренко: "... Оба эти офицера были утверждены в своих должностях большевиками и могли поэтому открыто обучать свои контингенты... " весьма пригодившиеся впоследствии Шкуро. Эти "красные" отряды во главе с командирами мгновенно перешли на сторону белых.
  
   Уйдя в горы, полковник Шкуро накапливал силы, собирая всех недовольных Советской властью и чем-то ей уже обиженных. Число последних множилось с каждой новой ошибкой рьяных комиссаров, слабо разбирающихся как в местных условиях, так и в большевистской политике, от имени которой вели дела и пытались перестраивать жизнь казаков на новый лад. Так, например, в станице Бургустанской расстреляли трех казаков только за то, что те не арестовали полковника Шкуро во время пребывания того в населенном пункте. Хотя никакой контрреволюцией тут и не пахло. Просто большинство казачьих станиц и крестьянских сел, ввиду неопределенного положения, предпочитали до поры до времени придерживаться нейтралитета и не ввязываться в гражданскую войну. Потому не проявляли открытой враждебности ни к одной из противоборствующих сторон. После такого глупого, суматошного, ничем не мотивированного расстрела, естественно, ни о каком нейтралитете речь уже не шла. Именно ошибки местной советской власти питали приток добровольцев в казачий партизанский отряд Шкуро.
  
   Поведение белых партизан во многом копировало действия и ошибки советского руководства. В станице Бекешевке ретивый вахмистр Перваков, оставленный для вербовки партизан от имени Шкуро: "... распорядился, ... арестовать всех комиссаров, а трех, наиболее ненавистных казачеству, успел даже расстрелять ... он оправдывался тем, что нужно было пустить малость крови, чтобы казаки, зная, какая расплата им теперь грозит со стороны коммунистов, стояли тверже". Там малость крови пустили красные, здесь малость крови в воспитательных целях пустили белые, вот так кровь, стекаясь в ручейки, и заливала российскую землю.
  
   Постепенно отряд Шкуро втягивался во все более значительные боевые столкновения с красными. В первом крупном бою, происшедшем под горой Бекет, Шкуро проявил незаурядные командирские умения маневрировать, тактическую находчивость и решительность в достижении поставленной цели. Шкуро смелым обходным маневром, окружил и разгромил силы красных, превосходившие его отряд по численности пехоты и артиллерии. Красная артиллерия бросила позиции и бежала. Лишившаяся огневой поддержки красная пехота: "... остановилась в смятении; прижатая к болотистой речке и впавшая в панику, она была обречена на гибель. Я пустил в конную атаку свою конвойную сотню. Взбешенные тем, что во время своего кратковременного пребывания в станице большевики расстреляли несколько стариков, бекешевские ополченцы не давали пощады никому. Из двухтысячного большевистского отряда не ушел почти никто. В этом бою мы захватили до 2000 ружей и 7 пулеметов. К вечеру в окрестных лесах было взято еще несколько десятков пленных, но и им не дали пощады взбешенные казаки".
  
   Подвиг? Сомнительно. Рубили сдавшихся в плен, бросивших оружие, прекративших сопротивление деморализованных людей. Вот так, кровь за кровь и уже не остановиться, не обомлеть от убийства. Оправдывает происшедшее полковник Шкуро тем, что вот кто-то расстрелял где-то несколько стариков. А попали ли те, кто отдавал приказ и расстреливал в число двух тысяч метавшихся в панике и порубленных простых солдат? И, что это за счет такой - две тысячи за нескольких? Можно ли потом удивляться кровопролитию, что произойдет вскоре после того как эту же станицу займут красные? Они ведь будут все знать, все помнить и наверняка тоже не простят, тоже прольют кровь ... Да, в 1918, в 1919 годах, когда победа казалась так близка и доступна белые убивали пленных тысячами и считали, что расправляются с большевиками. Страшная ошибка состояла в том, что очень немногие из расстрелянных, заколотых штыками и порубленных имела даже отдаленное отношение к большевистской партии.
  
   Партизан Шкуро открыл боевые действия и пустил первую кровь в относительно тихом и стремившемся оставаться нейтральным регионе. С появлением лихого "белого" партизана, мирная жизнь закончилась. На такие провокационные, вызывающие действия белого отряда незамедлительно откликнулись красные. Отреагировали именно таким образом, как это и предполагает любая Гражданская война: "... По городам и станицам, занятым большевиками, было введено осадное положение и начались массовые аресты и расстрелы".
  
   Уже на начальном этапе становления белого казачьего войска проявились те симптомы, что, в конечном счете, привели казаков к полному разложению и фактическому предательству, закончившемуся Новороссийской трагедией. Разбив красных в районе формирования основных сил отряда, полковник Шкуро принял вполне тактически грамотное и обоснованное решение идти на соединение с Добровольческой армией генерала Деникина. "... Узнав, что ухожу от их станицы, казаки замитинговали. Раздавались голоса, что не стоит идти со мною, что казакам придется воевать невесть где, в то время, как большевики будут безнаказанно бесчинствовать в станицах. Я построил полки и убеждал казаков, что в силу создавшейся военной обстановки нам оставаться здесь далее нельзя. Говорил, что веду их на соединение с Добрармией, с которой вместе придем освобождать станицы, что нам нужно сколотиться и поучиться, прежде чем начинать крупные бои, ибо пока мы еще не серьезное войско, а необученный сброд. ... Остались часть терцев, несколько сот кубанцев. Многие из них, ... погибли, схваченные большевиками". Наивно было бы ожидать иного исхода, так как для большевиков эти люди, прежде всего, являлись участниками кровавой вакханалии и массовой расправы над пленными с тысячами жертв. Вначале столь благодушно настроенные, теперь пощады не давали и красные. После ухода казаков Шкуро из станицы Воровсколесской там были захвачены красными в плен и зверски умерщвлены оставшиеся на ночевку раненные белые казаки.
  
   Встреча с деникинцами состоялась 7-го июля на станции Торговой. Со стороны Добровольцев прибыл командир Кубанской конной бригады полковник Глазенап. Описание встречи весьма примечательно и символично: "... Встретившись с ним, я стал расспрашивать об общем положении, о политических лозунгах Добрармии и сказал ему: - Мы, казаки, идем под лозунгом Учредительного собрания.
   - Какая там лавочка еще, Учредительное собрание? - ответил он мне - Мы наведем свои порядки". Вот и вся политическая платформа. После столь многообещающего заявления полковник Шкуро отправился с докладом к генералу Деникину на станцию Тихорецкую: "... За свое кратковременное пребывание в Торговой я видел много пьяных офицеров и казаков и слышал жалобы жителей на плохое поведение войск".
  
   Показанная в фильме "Чапаев" психическая атака белых долгие годы вызывала раздраженные споры и упреки в вымысле, мол, никаких подобных атак не велось во время Гражданской войны. Уж слишком отважно и красиво шли в "смертный бой" не красные, а белые цепи. Правда состоит в том, что подобные "психические" атаки являлись далеко не редкостью на всех фронтах. И ходили в них равно, как белые, так и красные. Ходили и пехотинцы и конники. Одну из таких атак описал генерал Шкуро, вспоминая тяжелейший бой под Ставрополем, где красные казалось уже одержали победу: "... Вдруг раздалась лихая военная песня и, рота за ротой, замаршировали по городу присланные Боровским батальоны корниловцев и кубанских стрелков. Войдя во фланг большевистских цепей, не ложась и идя в полный рост, без выстрела наступали доблестные добровольцы и, приблизившись, бросились в штыковую атаку. Красные цепи заколебались, смешались и пустились наутек. Забрали мы громадную добычу, нарубили массу "товарищей" и на их плечах дошли до Темнолесской. ... Корниловцы и стрелки, ознаменовавшие, к сожалению, свое пребывание в городе рядом грабежей и насилий, ушли обратно к Боровскому". Можно только представить уровень этих "грабежей и насилий" в собственном, в "белом" городе, оборонять который прибыли добровольцы, если о них через много лет вспоминает генерал Шкуро. И трудно себе даже представить, что вытворили эти бравые ребята, захвати они город "красный".
  
   Шкуро с возмущением пишет о дальнейших событиях, последовавших за действительно героической обороной города: "... Начались гонения на демократию, аресты, расстрелы. ... Однажды ко мне пришла депутация рабочих, принесших шапку собранных между собой денег на нужды войска. - Объясните нам, - просили они меня, - за что же вы, в конце концов, боритесь? Теперь мы уже ничего не понимаем.
   - Мы боремся за освобождение от большевистского засилья, за землю, волю и Учредительное собрание, - отвечал я". Остается лишь гадать насколько делегаты рабочих поверили Шкуро и насколько его "полный" ответ удовлетворил их любопытство.
  
   История Учредительного Собрания интересна и поучительна. Начало подготовку к выборам Временное правительство с мая 1917 года. До Октябрьской революции большевики официально поддерживали идею выборов и даже последующую передачу власти Учредительному собранию. Неофициально же, на случай проигрыша выборов, готовили его разгон. Левые эсеры, кстати говоря, идею разгона вполне одобряли. После Октября власть уже захвачена и отдавать ее не хотелось. Но сразу, в лоб отменять долгожданное народное сборище оказалось неловко. Тем не менее, первая попытка собрать Учредительное Собрание провалилась. Пришло всего около сорока депутатов, остальные не успели приехать.
  
   Наконец Собрание состоялось. Но просуществовало весьма короткое время. Интересно, что с Учредительным Собранием произошло примерно то же, что раньше с Временным правительством. На защиту правительства Керенского встали женщины-ударницы из "Батальонов Смерти", две или три роты юнкеров и группа выздоравливающих в Петроградских госпиталях после ранений офицеров-фронтовиков. Казаки сначала согласились, но потом ушли и увели артиллерию. Защищать Временное правительство, к тому времени полностью утратившее авторитет и поддержку масс, оказалось некому. Это сегодня стараются показать какое это правительство было умное, красноречивое, демократичное и высокообразованное. Возможно, таковым и было. Но ненужно оказалось никому.
  
   Примерно такая же история случилась и с Учредительным собранием. Подробно перипетии тех событий изложил в своей книге "Дань прошлому" Марк Вишняк, правый эсер, один из членов Комитета по подготовке выборов и депутат Собрания. Создается впечатление, что Собрание попросту заболтали уже на предварительных этапах подготовки. Слишком большой процент интеллигентных, полуинтеллигентных, совсем неинтеллигентных, но одинаково любящих поговорить, людей оказался выбран. Это четко прослеживает статистика состава депутатов. Не избежали подобного при выборе депутатов и сами большевики, о чем с горечью говорил Ленин.
  
   Предстоящий силовой разгон "Учредиловки" ни для кого из руководителей и ведущих членов политических фракций не являлся тайной. Кадетами и социалистами, не вошедшими в большевистскую коалицию, была даже предпринята попытка заручиться вооруженной помощью матросов и солдат. Экзальтированные матросики валились на колени и клялись против Учредительного собрания не идти. Впрочем, клятву эту многие из них через несколько дней без малейшего душевного волнения нарушили. Высказались не идти против и солдаты гвардейских полков столичного гарнизона. Против - не идти, но о том, чтобы идти на защиту речь вообще не шла. Защитников не нашлось. А вот у большевиков хватило возможности и силы убеждения, чтобы наводнить прилегающие к Таврическому дворцу улицы вооруженными патрулями рабочих, солдат и матросов. Для подкрепления вызвали даже полк латышских стрелков "пролетарского" происхождения. Небольшевистским партиям удалось вывести на улицу десятитысячную (по их подсчетам) мирную демонстрацию в поддержку Учредительного Собрания. В рядах демонстрантов, наряду с интеллигенцией, шли рабочие казенного военного Обуховского завода. ( К этому обстоятельству мы еще вернемся позже.) Чтобы разогнать демонстрантов патрули открыли огонь и несколько человек было убито и ранено. М. Вишняк приводит слова Горького: " 5-го января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали из засад, трусливо, как настоящие убийцы. Я спрашиваю "народных комиссаров", среди которых должны же быть порядочные и разумные люди, понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции?".
  
   Расстреливали на улицах, а в зале Таврического дворца все шло хрестоматийно. Депутаты красиво переливали из пустого в порожнее демократические идеи, большевики, которым демократическая пастила после взятия власти оказалась ни к чему, дружно покинули зал заседания. Анархист матрос Железняков, отказавшийся, кстати говоря, баллотироваться в депутаты из высоких идейных соображений, вскрыл заранее полученный от Урицкого конверт и объявил историческое "Караул устал!".
  
   Деникинцы, равно как и большевики, всерьез об Учредительном собрании не думали. Наверное, именно поэтому, вели себя на Кубани, словно в завоеванной мятежной провинции. Ответ Шкуро о политических целях деникинскому окружению пришелся явно не по вкусу. Отношения между военным губернатором, назначенным Деникиным, и Шкуро - атаманом восставших, обострились до предела. Разногласия, в конечном счете, привели к отставке Шкуро, удалении его от политической деятельности, и направлении для поднятия белого восстания в горные районы. Зная уже немного и о Шкуро, и о его дальнейшей судьбе, можно предположить, что не все, вероятно, в реальной жизни выглядело абсолютно так как описывает автор. Но, пока воздержимся от комментариев и представим себе господина Шкуро в роли демократа и борца за декларируемые принципы.
  
   Принципы, принципами, но справиться с казачьей вольницей не всегда получалось и у Шкуро, а, возможно, не очень он стремился и обуздать "здоровые казачьи инстинкты". По-прежнему, пленных или вовсе не брали, или уничтожали после боя. Воспоминания генерала пестрят выражениями вроде "... нарубили до 400 убегавших красноармейцев". Или "... Обнаружив большие склады товаров, партизаны занялись грабежом их, рассыпались и вышли из рук начальства".
  
   Так, грабя и вырубая, отряд Шкуро, надо отдать должное, весьма успешно подымал восстание на Кавказе. Белым партизанам удалось захватить Ессентуки и Кисловодск, где они освободили арестованных офицеров и уничтожили красных комиссаров. Вполне возможно тех же самых, с которыми чуть ранее Шкуро так мило беседовал.
  
   В октябре произошло вторичное соединение белых партизан Шкуро с добровольцами. На этот раз с войсками генерала Покровского. И вновь, как при первом воссоединении с Добровольческой армией, возникают конфликты. Шкуро пишет: "... Встав утром ... я увидел большую толпу народа, окружавшую виселицы, на которых болтались 5 трупов; человек 12 в одном белье ожидали очереди быть повешенными. Мне доложили, что прибывшие из штаба генерала Покровского офицеры вешают арестованных подследственных. Я приказал немедленно прекратить это безобразие ... выяснилось, что командир комендантской сотни штаба Покровского Николаев и есаул Раздеришин явились в местную тюрьму и, отобрав по списку часть арестованных, виновность которых отнюдь еще не была установлена судебной процедурой, именем генерала Покровского потребовали их выдачи и стали вешать на площади. Я выгнал вешателей и послал протестующее письмо Покровскому. ... - Ты брат, либерал, как я слышал, - сказал он мне, - и мало вешаешь. Я прислал своих людей помочь тебе в этом деле". Что уж сказать по этому поводу? Насколько лих вешатель генерал Покровский, если о Шкуро и его приближенных, особенно конвойной "волчьей" сотне, ходили во время Гражданской войны легенды именно как о "вешателе", а вовсе не либерале или, упаси боже, демократе.
  
   В одном из боев части Покровского овладели станицей и при этом взяли в плен эскадрон красных кавалеристов, скорее всего тоже из казаков и местных иногородних: "... Приехавший вскоре генерал Покровский распорядился повесить всех пленных и даже перебежчиков. У меня произошло с ним по этому поводу столкновение, но он лишь отшучивался и смеялся в ответ на мои нарекания. Однажды, когда мы с ним завтракали, он внезапно открыл дверь во двор, где уже болтались на веревках несколько повешенных.
   - Это для улучшения аппетита, - сказал он.
   Покровский не скупился на остроты вроде: "природа любит человека", "вид повешенного оживляет ландшафт" и т. п. Эта его бесчеловечность, особенно применяемая бессудно, была мне отвратительна". - Вспоминает Шкуро в своем Дневнике.
  
   Отвратительна бесчеловечность Покровского или не совсем отвратительна, но аппетит генералам не испортила и завтрак, судя по всему, не прервала. Это уже, потом, в эмиграции писалось легко. Но, чувствуется в нелюбви генерала Шкуро к повешенью некоторое мистическое отношение, словно предчувствовал, что и самому придется в конце жизни взойти на импровизированный эшафот в кузове автомобиля и закачаться в петле рядом с генералом Красновым. Нелепо и грустно то, что в последний путь казачий офицер, столь мужественно сражавшийся с немцами во время первой Мировой войны, отправится и взойдет на эшафот в кургузом немецком мундирчике со споротыми витыми генеральскими погонами то ли вермахта, то ли войсковых частей СС.
  
   Все это произойдет еще очень нескоро. Тем далеким летом 1918-го года казачьим повстанцам Шкуро и добровольцам генерала Деникина удалось сравнительно легко очистить от большевиков казачьи территории Кубани и Дона. Собственно "идейных", партийных большевиков дореволюционного стажа на этих территориях имелось сравнительно немного. Большинство местных "большевиков" составляли различные, зачастую весьма экзотические личности примкнувшие, по разнообразным соображениям, к победившей в октябре 1917-го года стороне. Часть из них, действительно, поняла и приняла политику большевиков, часть - взяла на вооружение лишь простейшую "большевистскую" риторику об "экспроприации экспроприаторов".
  
   На смену большевикам на Кубани пришла Кубанская Рада, тоже весьма специфическое порождение своего времени, появившееся на свет с легкой руки Ленина, объявившего право наций на самоопределение. Кубань быстро обзавелась всеми атрибутами власти, включая Парламент - Раду, правительство и Конституцию. Выборы в Раду прошли, надо отметить, среди казаков вполне демократично. Как следствие столь свободного волеизлияния народа, сборище депутатов оказалось либеральным, вольнолюбивым, а, значит, весьма пестрым и болтливым. Примерно таким же безалаберным и недееспособным, как и Верховные Советы времен "Перестройки и Ускорения".
  
   Но даже такое несерьезное "кубанское правительство" сидело бельмом в глазу генерала Деникина. Тот властью обладал, делить ее не желал, но пользоваться абсолютно не умел. Кроме Рады существовал и пост, тоже выборный, войскового атамана. Атаманский пост занимал генерал Филимонов, но, на должность войскового атамана Кубани метил и небезызвестный нам генерал Покровский. Покровский решил, сыграв на противоречиях между Радой и атаманом с одной стороны, и между Деникиным и Радой с другой, разогнать Раду, сместить атамана Филимонова и водвориться самому на Кубани.
  
   Так как особым авторитетом сей господин среди казаков не пользовался, то решил задействовать "втемную" авторитетного Шкуро, приказав ему арестовать Раду, якобы по приказу воскового атамана и генералов Деникина и Романовского. Шкуро на уловку не поддался и потребовал подтверждений. Ни Деникин, ни Романовский, ни Филимонов приказа Покровского не подтвердили. Романовский, например, передал, что: " Главнокомандующий ничего не приказывал генералу Покровскому и что вообще Главное командование не может взять на себя ответственность в этом деле". Атаман Филимонов выразился еще более определенно: "... Ничего подобного я генералу Покровскому не приказывал. Мне ли, облеченному доверием народа, народному избраннику, становиться на путь нарушения конституции и государственного переворота?".
  
   Дело чуть ли не дошло до дуэли между Покровским и Шкуро. Кончилось тем, что: "... Покровский смутился и глухим голосом отдал офицерам приказ остановить двигавшиеся из Пашковской войсковые части" ... предназначавшиеся для ареста депутатов Рады и совершения переворота. Возможно, если бы переворот не готовился лишь с целью удовлетворения личных амбиций генерала Покровского, то Романовский и Деникин действительно дали бы на него "добро", но потакать прихотям необузданного вешателя не пожелали. Впрочем, для самого Покровского все сошло с рук без особых последствий. Вот, такова воинская дисциплина Белого движения, господа! Совершает генерал попытку переворота, обманывает и начальников и подчиненных, а ему даже пятнадцати суток ареста не объявляют. Валяй, повторяй... Повторят и на Юге, и на Востоке. На Юге печальным результатом окажется то, что многие кубанские казаки прекратят сражаться на стороне белых. На Востоке последствия примут характер и вовсе трагический.
  
   Данный инцидент не остался обойден вниманием членов Рады, особенно той ее части, что, была недовольна действиями Деникина и требовала большей самостоятельности в политической и экономической жизни Края. Особенное недовольство Кубанского правительства и его председателя, вызывало: "... Презрительное отношение добровольцев к членам Рады и игнорирование Главным командованием конституции Края и договора, заключенного в свое время между Кубанью и генералом Корниловым". Такое отношение инициировало "самостийные" настроения части Рады и, даже, проект ее объединения с петлюровской Украиной. "... Нам, казакам, не по силам освободить вооруженной рукой всю Россию. Необходимо освободить казачьи области, установив в них правопорядок, провести в жизнь завоевания революции, создать оборонительную армию, заключить союзы - на федеральных началах - с Азербайджаном, Грузией, Арменией и горцами; создав, таким образом, сильное южнорусское государство, выжидать события, служа красноречивым и соблазнительным примером для стремящейся к освобождению от большевизма России". Мысль, возможно, и вполне здравая, при условии если поверить в то, что большая часть населения России тогда действительно готова была "освобождаться от большевизма". Во всяком случае, создание такого государственного образования на Кубани и Кавказе, с некой долей вероятности, можно считать возможным и исторически оправданным.
  
   По "доброй" традиции, все порушили апологеты Белого движения, не признававшие в душе ничего более демократичного, чем "Единая и Неделимая Россия под монархическим стягом". "... Главное командование, отгороженное от общественного мнения Особым совещанием, состоявшим в значительной части из людей (под председательством реакционера А. М. Драгомирова), не осмысливших факта происшедшей революции, упорно не хотело прислушиваться к тому, что волновало общественные круги. Более того, Драгомиров относился прямо презрительно к членам кубанского правительства; это страшно озлобляло их, что, конечно, не могло идти на пользу общерусскому делу".
  
   Иное положение сложилось на Дону. "... Тогдашний Донской атаман - генерал Краснов поставил себя в совершенно независимое, относительно Главного командования положение", - пишет Шкуро. Независимость Краснова объясняется довольно просто. Прежде всего, тем, что он, выступая за союз с Германией, имел неограниченный доступ к военным складам на Украине, оккупированной немцами. Оружие, полученное от немцев, Краснов переправлял в изрядном количестве добровольцам Деникина, отчаянно в нем нуждавшимся, но формально по-прежнему воевавшим на стороне союзников с этими самыми германцами. Напрямую получать все необходимое Добровольческая армия не могла, потому и использовала "независимого" атамана Краснова как некоего посредника. В Ростове, как уже отмечалось, уютно и безбедно сосуществовали сразу три военные комендатуры - немецкая, добровольческая и Донского войска. Причем первые две стороны усиленно делали вид, что не замечают ни малейших признаков наличия в городе друг друга. "Завязшее на Кубани по уши, не имевшее собственной территории, Главное командование, питавшееся к тому же снарядами и патронами из донских складов, с неопределенной политической программой и неустойчивой политикой, не пользовалось уважением на Дону".
  
   В боях и политических авантюрах заканчивался 1918-й год. Мы опускаем батальные картины боев. Это дело других. Взглянем на общую картину глазами рядового обывателя. В начале года, до начала лихой партизанской борьбы полковника Шкуро, край представлял собой относительно спокойный, процветающий и богатый анклав. Массовых репрессий не проводилось, с генералами и офицерами велись душеспасительные вербовочные беседы в Курзале и ресторанах. Практически никого не арестовывали и не расстреливали даже из генералов, а рядовых обывателей вообще не трогали. В конце декабря все изменилось, многие казачьи станицы представляли весьма печальную картину: "... По меньшей мере, половина домов была сожжена большевиками. Массу хлеба красные увезли, большое количество сожгли и потоптали. Многие из казаков были расстреляны. Поддерживающая большевиков часть иногородних, бежала вместе с ними; оставшиеся были беспощадно вырезаны мстившими сторицей казаками". Вот еще пример театра абсурда, извращенной логики Гражданской войны. Сочувствующие большевикам сбежали, а не сочувствующие - остались. Их и вырезали беспощадно! Вырезали наверняка не всех, кто-то убегал и становился, в свою очередь, беспощадным мстителем, вырезавшим без пощады уже казачьи семейства.
  
   В январе Шкуро удалось взять Кисловодск и он был: "... восторженно встречен населением, измученным под большевистским режимом. Город сильно пострадал, много домов было разграблено, знаменитая тополевая аллея вырублена, сотни жителей изрублены и расстреляны красными палачами". Потом, естественно, начинали грабить белые герои и у местного обывателя появлялась прекрасная возможность сравнивать качество "работы" и красных, и белых грабителей и палачей. О "чудачествах" палачей белого генерала Покровского чуть ранее сообщил сам Шкуро, как и о тысячах изрубленных иногородних и "покрошенных в капусту" пленных и перебежчиках. Что же удивляться сотням жертв тех же методов, но уже красных "покровских"?
  
   Остановиться оказалось практически невозможно, кровь рождала кровь. Смерть порождала месть. 12-го января, после горячего боя, взята станица Прохладная. И опять: "... по всем путям лежали сотни и тысячи трупов замерзших красноармейцев, почти все они были босы и без теплой одежды". Для людей, переживших или даже просто изучавших, Гражданскую войну эта, между делом оброненная в воспоминаниях, фраза говорит о многом. Например, о том, что все эти раздетые люди расстреляны или зарублены уже после того как сложили оружие, сами сняли сапоги и теплые вещи. То есть, уже после сдачи в плен. Кому нужны простреленные шинели или полушубки? Как стягивать, не разрезая голенищ, с замерзших, оледенелых ног сапоги или валенки? Проще заставить сделать это самих убиваемых перед расправой. Желающие детально понаблюдать технологию такого процесса могут просмотреть уже оговоренный ранее фильм английских операторов. И опять счет идет на тысячи убиенных ...
  
   Остановимся на описании автором положения на Кавказе. В различных регионах оно весьма разнится, в зависимости от местных условий: "... Большая и Малая Кабарда делились в это время на две партии: во главе одной стоял некий Назир, поддерживавший русских большевиков. Земля в Кабарде принадлежала почти целиком князьям и помещикам; безземельные нищие крестьяне состояли в полной зависимости от верхних классов. Назировцы истребляли помещиков и князей, отнимали у них землю и раздавали ее крестьянам. Консервативные слои кабардинцев сгруппировались вокруг ротмистра Серебрякова-Даутокова, офицера русской службы, служившего во время Германской войны в Кабардинском полку туземной дивизии. ...
   Соседняя с Кабардой Осетия представляла собой кипящий котел. Одни шли за большевиков, другие против, третьи боролись с обеими сторонами. Большевистская осетинская партия возглавлялась неким Керменом и поэтому носила название керминистов. ... Керминисты были вначале популярны в Осетии, но позже, так же как и Назировцы, вступили на путь бесшабашного грабежа. Население отшатнулось от них".
  
   Это так, но ведь на путь бесшабашного грабежа еще ранее вступили белые всех оттенков. Вот так, по уже привычной для того времени схеме, население отшатнулось и от них. Выигрывал тот, от кого шарахались не столь резко, не так далеко и меньшая по численности группа населения. "Наиболее единодушной и целиком большевистской была Ингушетия. Еще со времен покорения Кавказа, отчаянно защищавшие свою независимость, храбрые и свободолюбивые ингуши были частью истреблены, а частью загнаны в бесплодные горы. На принадлежавших им прежде плодородных землях расселили терских казаков, основавших на врезавшемся в Ингушетию клине свои станицы. Лишенные возможности зарабатывать свой хлеб честным путем, ингуши жили грабежом и набегами на казачьи земли. Еще в мирное время пограничные с Ингушетией терцы не выезжали в поле без винтовок. Не проходило дня, чтобы не было где-нибудь стрельбы и кровопролития. Считая казаков угнетателями, а казачьи земли по-прежнему своими, ингуши беспощадно вырезали казачье население".
  
   Как это ни прискорбно звучит для людей продвинутых и обогащенных специфическим и продвинутым "демократическим" знанием истории, но самые спокойные времена на Кавказе, по иронии судьбы, по времени совпали с "эпохой застоя дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева". А вот широкими и раздольными реками кровушка там лилась, наоборот, при разного рода "свободах" и "демократиях", царях и дикторах. Владимира Путина публика сия считает агентом КГБ, диктатором, узурпатором и прочая, и прочая, но при нем война в Чечне прекратилась и развалины Грозного времен демократа Бориса Ельцина перестали, наконец, конкурировать с развалинами Сталинграда.
  
   Январь и февраль 1919 года Шкуро провел в боях на Северном Кавказе, сражаясь с осетинами, ингушами и ... русскими крестьянами молоканами. Вот что он пишет: "... Молокане, несмотря на их непротивленческую религию, оказались весьма кровожадными. Хозяйничали вместе с ингушами во Владикавказе, грабили жителей, принимали участие в обысках и даже расстрелах. Горожане страстно ненавидели молокан и жестоко отомстили им впоследствии". Возникает вопрос, - Чем это, какими такими делами и жестокими репрессиями, удалось белым довести изначально мирных и смирных непротивленцев и толстовцев молокан до такого "кровожадного" состояния? Не вериться, что столь мирные люди превратились в зверей самопроизвольно.
  
   Взятие каждой деревни, каждого аула белым приходилось оплачивать большой кровью. Сражались против них и старые и малые. "Каждый хутор и аул защищались с мужеством отчаяния и стоили большой крови. ... Один ингуш-пулеметчик стрелял до последнего момента и был изрублен казаками лишь после того, как выпустил последний патрон. Едучи верхом, я видел, как два казака вели пленного старика-ингуша. Выхватив внезапно шашку у одного из конвойных и полоснув его ею по голове, старик бросился в кусты. Его настигли и хотели изрубить. Однако я не позволил убивать, и, объяснив казакам, что патриотическое и геройское, с его точки зрения, поведение старого ингуша должно служить примером для казаков".
  
   Интересны следующие строки, характеризующие состояние и боеспособность грузинской армии, ставшие вероятно уже традиционными во все времена. "Не зная границ нового Грузинского государства, казаки вторглись в Грузию верст на 40 и изрубили множество большевиков. Грузинское "храброе воинство" тоже бросилось бежать от казаков без оглядки". Выходит, даже в Гражданскую войну, грузинское воинство бежало при первом же боевом столкновении с противником. Драпали доблестные грузинские войска сначала от голого и босого "Железного потока", затем от белых казаков, потом вновь от Красной Армии. Традиция сия продолжена и после развала СССР, тут уже бегали от осетин и абхазов, коих столь самонадеятельно и нагло попыталось лишить национальной автономии, определить всех в "грузин" по примеру недалекой Турции. Впрочем, у Турции хватает собственных проблем со многими миллионами граждан, желающих именоваться не турками, а курдами.
  
   Вообще говоря, в начале и середине 1919-го года военная судьба благоволила Белой армии. Шкуро. Он уже генерал, вполне уверенно и успешно командует конной группой на Южном фронте. В том году понемногу начало меняться и отношение к пленным. Видимо, пришло понимание, что число большевиков в Красной Армии весьма невелико и, во всяком случае, значительно меньше числа захватываемых в боях пленных. Потому, иногда начали поступать уже по-новому. Так, разгромив дивизию красных, Шкуро не порубил пленных, а "Расстреляв комиссаров и коммунистов, ... распустил красноармейцев по домам. Из насильно мобилизованных большевиками русских офицеров и добровольно пожелавших вступить в ряды Белой армии красноармейцев я сформировал при каждой дивизии по стрелковому батальону, развернутому впоследствии в полк". Впрочем, "по-новому" поступали еще далеко не все и не всегда. Тот же Шкуро, взяв Горловку и захватив множество пленных, поступил с ними, как он скромно упомянул, не вдаваясь в детали, "по-старому".
  
   Пока Шкуро воевал в Донбассе, на Кавказе белыми войсками командовал "... генерал Эрдели, воспитанник Петербургских салонов, не имевший понятия о кавказских взаимоотношениях и обычаях. ... Там начались беспрерывные восстания. Игнорируемая Главным командованием Кубанская Рада, ища союзников, приняла украинофильскую, вернее петлюровскую ориентацию, ибо малороссийское наречие, традиции, дух и нравы родственны значительной части населения Кубанского края". ... Восстания, господа! Никакая большевистская пропаганда не смогла бы вызвать восстание, если бы его не провоцировали идиотическим поведением сами белые. Восстания начинались тогда, когда становилась очевидна разница между тем, что от Белого движения ожидали, и тем, что в действительности Белое движение приносило. А приносило оно рядовому жителю отнюдь не спокойствие и сытую жизнь, а все те же грабежи и бесчинства. Только, если в случае красных они оказывались хотя бы каким-то образом упорядочены и организованы, а, главное, практически не касались большей части населения, за исключением отдельных классовых слоев, то при белых носили массовый и разгульный характер.
  
   Шкуро считает, что никакие политические турбулентности в тылу не вызывали такого ослабления и дробления Белой армии как приведенные выше причины: " ... Худшие в этом отношении последствия вызвала неналаженность или, вернее сказать, отсутствие снабжения. Денег не отпускалось достаточно, даже жалованье не платилось войскам иной раз по полгода. Приходилось жить добычей, отнимаемой у большевиков. Если же таковой не попадалось или не хватало, то прибегали к реквизициям у населения, уже сильно разоренного немецкой оккупацией и Гражданской войной. Реквизиционные квитанции, никогда не оплачиваемые, потеряли в глазах населения всякое значение; понятие реквизиции и вооруженного грабежа стали скоро для него аналогичными. Казаки и солдаты быстро привыкли, в свою очередь, смешивать два эти понятия, что чрезвычайно развращало армию". И значительно, как мы уже видели, увеличивало ее обозы.
  
   "Нравственный распад постепенно распространялся и на офицерский корпус. Первые добровольцы, горячие патриоты и идейные, бескорыстные сподвижники генерала Л. Г. Корнилова, были уже повыбиты. ... Прежние лозунги остались, но внутреннее содержание их стало другим. Прежний дух отлетел от армии. Не ощущалось и внутренней спайки между офицерами и солдатами". Ну, положим, и во времена первопоходников имели место и массовые расстрелы пленных, и бессудные расправы, и грабежи. Дело в том, что лекарство от всех подобных воинских недугов лишь одно - строжайшая дисциплина. Лекарство горькое, но единственно действенное. Его широко применяли в Красной Армии, где со всем этим злом решительно боролись и политические органы, и особые отделы, и штабы, и командный состав. Дисциплинарные вопросы карались, с подачи Троцкого, не просто жестко, жестоко. В Белой армии это дело пустили на самотек, Главное командование, а вслед за ним и все остальные по нисходящей лестнице рангов и должностей, просто закрывали на происходящее глаза. Население это видело, и сравнивало. Например, С. М. Буденный в своих мемуарах приводит пример как реквизиционные квитки за коней оплачивались даже через несколько лет после окончания Гражданской войны по первому требованию крестьян. Белые предпочитали прикрываться волшебной фразой "от благодарного населения".
  
   В разложении Белой армии сыграло значительную роль отсутствие четкой политической программы. Ее не имелось во времена генералов Алексеева и Корнилова. Не считать же реальной программой сладенькую сказочку о помощи Антанте, рассчитанную либо на романтических юнцов, либо на больших дураков. Не имело политической платформы и Белое движение Деникина. А мобилизуемое население, сверх меры политизированное революционным временем, желало, прежде чем встать в ряды белых, знать за что сражается Добровольческая армия. Но, пишет Шкуро: "по мере успехов Добрармии программа ее становилась все более неясной и туманной. Идея народоправства не проводилась решительно ни в чем. Даже мы, старшие начальники, не могли теперь ответить на вопрос: какова же в действительности программа Добрармии даже в основных ее чертах? ... Каковы взгляды вождей Добрармии на рабочий вопрос? Смешно сказать, но приходилось искать добровольческую идеологию в застольных спичах и речах, произнесенных генералом Деникиным по тому или другому случаю; простое сравнение двух-трех таких " источников" убеждало в неустойчивости политического мировоззрения их автора ... ".
  
   Мировоззрение у Антона Ивановича, несомненно, имелось, а вот политической цели и платформы выработать он не мог, ибо являлся до мозга костей военным профессионалом, а не политическим деятелем. То есть, повторялось в зеркальном отображении бессмертное ленинское "Главное ввязаться в драку, а там посмотрим ...". Ввязались. Опять политикой заниматься не хватало ни времени, ни особого желания... Видимо думалось: "Вот победим, въедем на белом коне в Кремль, а там уже, Бог даст, и начнем разбираться". Но на одних штыках въехать в Кремль, в очередной раз, не удалось.
  
   А ведь поначалу все шло прекрасно. В мае англичане поставили белым дивизион танков и те вместе с элитными частями корниловцев перешли в наступление в Донбассе. Дивизии конной группы генерала Шкуро занимают Юзовку, берут пленных и трофеи. По-новому "правилу" Шкуро приказывает перевешать коммунистов, а остальных распускает по домам. В мае же его производят в генерал-лейтенанты и назначают командиром конного корпуса. Успехи Шкуро несомненны и он не упускает случая упомянуть в записках о таких, например, фактах, льстящих самолюбию: "... Население Харькова, много слышавшее обо мне от многократно разбитых мною красных войск и видевшее в моем лице представителя славного Кубанского войска, устроило мне торжественную встречу. Было устроено несколько банкетов, а также поднесены иконы и крупные суммы денег в мое личное распоряжение ...". Или такой пассаж: "... Измученное ужасами большевизма население умоляло не отдавать снова города во власть красных ... Я никогда не забуду въезда моего в Екатеринослав. Люди стояли на коленях и пели "Христос Воскрес", плакали и благословляли нас. Не только казаки, но и их лошади были буквально засыпаны цветами. Духовенство в парадном облачении служило повсеместно молебны. ... Масса жителей вступала добровольцами в войска. Подъем был колоссальный. Как изменилось все это впоследствии, когда там поработали, на разрушение русского дела, господа вроде губернатора Щетинина. Голод голодал вследствие отсутствия хлеба".
  
   В какой уже раз Шкуро, как и остальные авторы воспоминаний и дневников называют именно тылы Белого движения его гробовщиками. Пусть так, но именно в тылах и околачивалась подавляющее большинство всего того, что это движение составляло. И именно по работе тылов рядовой обыватель мог делать вывод о жизнеспособности Белого движения. Успехи армий на фронте для повседневной жизни обывателя дело кратковременное, мимолетное. А вот работа тыла, жизнь тыла - есть уже фактор ежедневный, перманентный, непреходящий и лично рядового обывателя каждую минуту волнующий. Налаженость и обустроеность тыловой жизни в собственном городе или селе он воспринимает гораздо ближе и острее чем нечто происходящее вдали от дома и его лично в данный момент не затрагивающее.
  
   В конце июня в Екатеринослав приехал генерал Деникин: "Ему были устроены торжественная встреча и обед в русском общественном клубе. Представители украинофилов-самостийников поднесли ему хлеб-соль на полотенце, расшитом простонародными узорами с надписью на украинской "мове": "Не той казак, что поборов, а той, что выкрутився". Главнокомандующий принял это подношение, но в застольном тосте сказал, обращаясь к украинцам: - Ваша ставка на Петлюру бита. Затем он добавил, что Петлюра будет повешен, если попадет в руки Добрармии, как изменник. Эти слова были чреваты последствиями и дали почву для агитации самостийников, как на Украине, так и на Кубани".
  
   Напомним, что и в наиболее благоприятный для Белой армии год дисциплина среди белых военнослужащих оставляла желать лучшего. Не выполнил приказа Деникина взять летом Воронеж генерал Мамонтов, ушел в "набег" за добычей. Воронеж пришлось осенью брать генералу Шкуро. При том происходили весьма примечательные случаи, описанные Шкуро: "6-го сентября произошло столкновение моих разъездов с разъездами возвращавшегося из рейда Мамонтова, ибо казаки не узнали друг друга. ... Мамонтов вел за собою бесчисленные обозы с беженцами и добычей. Достаточно сказать, что я, едучи в автомобиле, в течение двух с половиной часов не смог обогнать их. Казаки Мамонтова сильно распустились, шли в беспорядке и, видимо, лишь стремились поскорее довезти до хат свою добычу. Она была, по-видимому, весьма богата; например, калмыки даже прыскали своих лошадей духами". Кубанцы через некоторое время не намного станут отличаться от донцев и потянут за собой примерно таких же размеров обозы.
  
   Для бескровного овладения Воронежем теперь время оказалось упущено, то, что летом мог проделать весьма легко один конный корпус теперь должны выполнить два. Красные уже понемногу учились грамотно воевать и порой наносили ответные удары: "Мамонтов допустил крупную ошибку - перевел на левый берег Дона не только свои войска, но и громадные обозы, имея в тылу у себя лишь единственный узкий мостик". Вот через этот-то единственный мостик и ринулись в панике обозы, перемешавшись со строевыми частями, после того как красным удалось перейти в наступление. Началась давка и паника. Пришлось Шкуро идти на выручку и с большим трудом восстанавливать положение. Восстановил. "Затем, приведя обозы в порядок, Мамонтов перевел их обратно на правый берег Дона. Однако мои казаки успели таки разбить брошенные повозки; многие щеголяли уже в новой одежде и даже в калошах".
  
   Воронеж удалось взять после ожесточенных боев только 17-го сентября, при этом белые захватили более "... тринадцати тысяч пленных, 35 орудий, бесчисленные обозы и громадные склады, однако несколько пощипанные казаками, которые все щеголяли теперь в новых гимнастерках, сапогах и ... калошах". После взятия Воронежа выяснились и некоторые подробности проблематичного вначале успеха операции. Победа в этот раз, во многом оказалась возможна только потому, что в тылу у красных не все обстояло благополучно. Имело место именно то явление, которого так опасались многие большевики при массовом привлечении на службу бывших офицеров, а, именно, циничное предательство: "Штаб 13-й Красной армии сдался добровольно в плен. Временно командовавший армией, бывший начальник штаба ее, генерального штаба капитан Тарасов дал, чрезвычайно ценные показания. Он объяснил (и подтвердил это приказами), что все время нарочно подставлял под наши удары отдельные части 13-й Красной армии; он сообщил также, что Буденный, закончив формирование конармии, движется с ней с востока, имея задание разбить порознь меня и Мамонтова. Капитан Тарасов и его подчиненные были приняты на службу в Добрармию".
  
   Сегодня приинято проливать слезы о зверствах чекистов, обвинявших в измене абсолютно невинных бывших офицеров. Но, как видим, это "невинность" далеко не всегда имела место. Измены, предательства, заговоры и переходы на сторону белых случались и никуда от этого не деться. Например, Юлия Кантор в книге о Маршале Тухачевском пишет, что весной 1919-го года в полном составе перешел на сторону белых войск Юденича бывший гвардейский Семеновский полк, переименованный большевиками в "полк охраны имени т. Урицкого. В этой же книге приведены сведения о перелете на сторону белых с картами и денежными суммами А. И. Харченко, перед тем недолго командовавшего 2-й армией Восточного фронта красных.
  
   Но, в том же году, только чуть позже, на востоке России отчаянно делили власть, бузили, сдавались в плен и переходили на сторону красных белые офицеры и генералы. Свидетельство этого приводит в своей книге "Ижевцы и Воткинцы" А. Г. Ефимов. Мы уже знаем, что жизнь адмирала Колчака союзники чехи обменяли у красных на свободный проход и проезд домой. Во Владивостоке бунтовали, деля власть, чехи и эсеры. В тылу Белой армии поднял восстание с той же шкурной целью командовавший Первой Сибирской дивизией полковник Ивакин и арестовал командующего 2-й армией генерала Войцеховского. Генерал Пепеляев арестовывает генерала Сахарова. "... Вся Первая Сибирская армия, за исключением 3-го Барнаульского полка, окончательно вышла из строя - рассыпалась или перешла к красным. Генерал Пепеляев должен был спасаться от ареста своими взбунтовавшимися солдатами. Позднее гарнизон г. Красноярска, в составе 4-го Енисейского полка и других частей, вместе с командиром 1-го Среднесибирского корпуса генералом Зиневичем, открыто выступили с оружием против своих недавних соратников по борьбе с большевизмом". Как видим, смена "цвета" для многих белых офицеров особой нравственной проблемой не являлась.
  
   В эпизоде с захватом Воронежа генерал Шкуро дает описание зверств большевиков. Надо сказать, что во всех воспоминаниях белых офицеров и генералов зверства ЧК и большевиков упоминаются, в основном, в общем, контексте, между делом, вскользь. Шкуро, один из немногих, дает детальное описание "... ужасна была работа Чрезвычайки. Из домов, подвалов и застенков все время вытаскивали все новые и новые, потрясающе изуродованные, трупы жертв большевистских палачей. Горе людей, опознавших своих замученных близких, не поддается описанию. Захваченная целиком местная Чрезвычайная Комиссия была изрублена пленившими ее казаками. Также пострадали и кое-кто из евреев, подозревавшихся в близости к большевикам". Ждать не долго, колесо провернется и красные, по приходе, пылая жаждой "классовой пролетарской" мести, достанут из подвалов белой контразведки трупы своих товарищей, а затем шустро перестреляют захваченных чинов ОСВАГ и, заодно, местных "буржуев", замеченных в непростительной близости к белым.
  
   В своих дневниках Шкуро разворачивает сусальную до приторности картину массового народного энтузиазма, когда толпы освобожденных офицеров, рабочих и крестьян в едином порыве записываются в Белую армию. Массовые восторги, как правило, или весьма кратковременны, или хорошо организованы. Но, давайте поверим Шкуро. Поверили, только вот следующие сразу за данным эпизодом строки, немного удивляют: "... В городе уже начала ощущаться некоторая деморализация казаков. До них стали доходить с Кубани неясные слухи о разногласиях между Кубанским народным правительством и Главным командованием. - Мы, воюем одни, - заявляли казаки. - Говорили нам, что вся Россия встанет, тогда мы отгоним большевиков, а вот мужики не идут; одни мы страдаем. Многие из нас уже побиты. Где новые корпуса, которые обещали? Все те же Корниловцы, Марковцы, Дроздовцы, да мы, казаки. ... - Казаки стали стремиться на родину под разными предлогами. Все, кто имел право быть эвакуированным по состоянию здоровья и кто раньше оставался добровольно в строю, теперь стремились осуществить свое право. Командиры полков были завалены ходатайствами об увольнении в отпуск. Некоторые казаки дезертировали, уводя с собой коней и приобретенную мародерством добычу. Иногда собирались целыми группами и требовали от моего имени себе вагоны, а то и просто захватывали их силой. Из-за отсутствия надлежащего надзора на железных дорогах, дезертиры проезжали безнаказанно до Кубани и Терека ... ".
  
   Главным побудительным мотивом дезертирства казаков, по мнению очень многих авторов воспоминаний, служил не политический (разногласия между Радой и Деникиным), а вполне материальный, шкурнический мотив - доставить домой захваченную в походе военную добычу. Неудачная политика Деникина служила тут лишь дополнительным стимулом. Отметим также, что порядком на дорогах, вокзалах, причалах занималось, точнее говоря, обязано было заниматься, Главное Управление Военных Сообщений, в котором служил на должности начальника одного из армейских управлений генерал Махров. У него впечатления от работы железных дорог иное, совершенно отличное от мнения Шкуро и Мамонтова.
  
   Дезертиры беспрепятственно уезжали домой на поездах, а личный состав конного корпуса генерала Шкуро стремительно уменьшался и дошел в конце сентября до 3000, а по другим данным даже до 2000 шашек. В воспоминаниях Шкуро пытается перевалить ответственность за дальнейшие поражения на штаб Деникина, говоря, что предупреждал об опасности, что предлагал пока не поздно идти на Москву или, по крайней мере, ударить по находящейся в стадии формирования, коннице Буденного. Ничего не последовало. Этот период времени действительно удивляет необъяснимой пассивностью Белого командования.
  
   Тем временем тыл белых постепенно закипал: "Всеобщий энтузиазм первых дней по освобождению края от большевиков, по прибытии добровольческой администрации и своры помещиков, спешивших с сердцами, полными мести в свои разоренные имения, сменялся недоверием и даже ненавистью. - Встречают нас по батюшке, провожают по матушке, - говорили некоторые добрармейцы". Пока казаки разбегались, таща награбленное, а мобилизация шла туго, Белому командованию пришла в голову идея формировать новые части из пленных красноармейцев. Дальнейшие слова Шкуро о мобилизуемых пленных еще раз характеризуют "идеологическую подкладку", точнее ее полное отсутствие, у подавляющего большинства личного состава обоих враждующих армий. Эта же цитата напрочь разбивает тезис о том, что большинство населения активно выступало против большевиков: "Среди них (пленных красноармейцев) попадались, конечно, убежденные противники большевизма, но громадное большинство состояло из людей, не имевших вообще никакого желания воевать или, тем менее, лечь костьми за чужое им дело; поэтому они неизменно сдавались, лишь только положение становилось опасным. Победители, как белые, так и красные, щадили пленных из числа мобилизованных принудительно; вояки эти носили при себе документы, свидетельствовавшие, что они действительно мобилизованы, причем большинство из них имело справки, выданные и белыми, и красными. Добровольческая армия одевала этих солдат в новое английское обмундирование, переходящее затем к красным вместе с их владельцами. Были ловкачи, умудрявшиеся по 3-4 раза послужить в каждой из враждебных армий, причем заботы об их многократном обмундировании выпадали исключительно на Добрармию". Надежды белых на массовое восстание российского народа против большевиков не оправдались, во многом, как видим, по вине самого Белого движения, по причинам, изначально заложенным в Белую идею при ее рождении.
  
   В то время как Белая армия пополнялась лишь "второсортным" составом из пленных и дезертиров, Красная Армия постепенно налаживала подготовку полноценных военных кадров среднего и младшего звена. Не ощущая недостатка в личном составе, командование Красной Армии могло позволить себе относительно спокойное формирование таких крупных и мобильных объединений как Первая и Вторая Конные армии. О формировании Первой Конной первые сведения белые получили от перешедших на сторону Деникина штабных командиров 13-й армии. Столкновения с конницей Буденного белые ожидали отнюдь не со спокойной душей. И вот, пишет Шкуро, однажды: "... утром поступило сообщение сенсационное донесение о том, что ... терцы атакованы конницей Буденного, но опрокинули ее; оказалось, что это был ... авангард корпуса Мамонтова. Недоразумение выяснилось опросом взятых в плен донцев; однако в это же время терцы были действительно атакованы и притом совершенно внезапно красной конной частью. Это был полк красных петроградских юнкеров-курсантов в составе около 1000 шашек. Всадники сидели на отличных конях и были одеты в кожаные куртки, синие рейтузы с кантами и красные бескозырки с большевистской звездой. Их успех был недолговременным, ибо подошедшая Донская дивизия ... ударила курсантам прямо в тыл. Опомнившиеся терцы тоже атаковали их. Опрокинутых и прижатых к реке курсантов, несмотря на отчаянную оборону, изрубили поголовно".
  
   Поголовно или не поголовно это далеко не факт. Очень часто и та и другая стороны грешат явным преувеличением собственных успехов. Факт заключается в том, что красная часть оказалась на удивление боеспособной, прекрасно экипированной и если даже и проиграла бой, то нанесла немалый урон белым, уже начинающим чувствовать недостаток личного состава. Кроме того, примечательно, что победа над полком красных далась белым лишь совместными усилиями двух кавалерийских дивизий.
  
   В октябре 1919-го года о продолжении наступления на Москву говорить уже не приходилось. Дай Бог удержать завоеванное. Конные партии красных конников и партизан практически парализовали товарно-пассажирское движение на железной дороге, ведущей от Воронежа. Сообщение удавалось поддерживать лишь бронепоездами. 4-го октября началась эвакуация Воронежа и от города на юг потянулись бесконечные обозы. К тому времени и донские полки понесли первые потери от конницы Буденного, что не способствовало повышению боевого духа. Первое крупное столкновение белой и красной кавалерии произошло 4-го октября и длилось почти весь световой день. "... К вечеру терцы были выведены из боя и ушли под Таганрог, унося с собой впечатление, что в лице кавалерии Буденного вошел в игру новый и серьезный противник".
  
   Вот какую характеристику дал Первой Конной и ее Командарму генерал Шкуро. По его словам Буденный "вначале обнаружил достаточную безграмотность - атаковал меня одновременно во многих пунктах малыми силами. ... Однако Буденный, поняв на опыте невыгодность своей тактики, изменил ее и не рисковал впоследствии распылять свои силы и действовать без резервов. Конница его состояла преимущественно из изгнанных из своих станиц за причастность к большевизму донских, кубанских и терских казаков, стремившихся обратно в станицы, и из иногородних этих областей. Всадники были хорошо обучены, обмундированы и сидели на хороших, большей частью угнанных с Дона, конях". Как известно от того же Шкуро, под Воронежем Первая Конная армия насчитывала в строю около 15 тысяч человек. А кроме нее имелась еще и Вторая Конная примерно такого состава. В конных корпусах Мамонтова и Шкуро в общей сложности насчитывалось порядка 7 тысяч человек. Выходит, что изгнанной из родных станиц оказалось подавляющее большинство способного носить оружие населения, но большинство - сражавшееся на стороне красных, а не белых. Шкуро, в мемуарах, дает понять, что Буденного он громил чуть ли не повседневно. Сомнительно, так ли это, ведь уже 11-го октября Шкуро оставил Воронеж и начал отступление на юг.
  
   Отступление от Воронежа по времени совпало с сильным понижением температуры, а, благодаря отвратному снабжению, Белая армия, как всегда, осталась без теплой одежды. Не догадался и сам Шкуро полно использовать захваченные в удачные времена армейские склады красных. Их просто разворовали казаки и поспешили переправить награбленное домой. Теперь приходилось расплачиваться за беспечность. Впрочем, как и во все времена, основная "выплата" пала на рядовых казаков и, особенно, пехотинцев. Сапоги разваливались, перчаток и рукавиц не имелось, шинели плохо защищали от зимнего холода и ветра. Началась эпидемия тифа. Дезертирство среди казаков приняло повальный, массовый характер. Не способствовали поддержанию боевого духа и вести о событиях, происходивших на Кубани, где бравый генерал Покровский расправился таки с правительством Рады. Дезертиры, по пути домой, нещадно грабили население, которое считало, и вполне справедливо, что страдает от белогвардейцев. Тыл Белой армии закипел восстаниями.
  
   О работе доблестных белых интендантов уже много сказали рядовые участники Белого движения. Но, вот специфический пример, приведенный Шкуро: "Появилось и новое зло - отсутствие подков для перековки коней. Во время гололедицы наши кони могли идти лишь шагом, в то время как кованные на зимние подковы кони кавалеристов Буденного развивали любой аллюр. Его отряды свободно уходили от нашего преследования; казаки же, при каждой неудаче, чувствовали у себя на плечах врубившегося в тыл противника. Это не могло не размагничивать людей". Как тут не вспомнить английскую считалку про гвоздь и подкову из-за которых проиграли битву и потеряли королевство. И, наоборот, вот глупы, вот плохи, вот неумехи большевики, а о производстве и подвозе подков и гвоздей додумались. Насколько хороши и умны белые генералы, и Академию генерального штаба многие закончили, и теорию на фронтах опытом проверили, а о такой мелочи как гвозди, подковы, валенки, перчатки, теплое бельишко и полушубки не вспомнили...
  
   С завистью пишет генерал Шкуро о коннице вахмистра Буденного: "против трех дивизий Буденного ... у меня было лишь 2500 шашек и 2000 штыков. Нужно учесть, что красные конные дивизии состояли каждая из трех полковых бригад. Полки были сильные, по 700-800 шашек".
  
   Отступление не охладило дискуссионный пыл белого начальства. Помимо склок на Кубани, никак не могли договориться командование Донской армии и Добровольческой. Пока рядили и судили, Курск оказался в руках красных. Пришлось отступать на Касторную. А далее... "Разгром кубанской Рады, закончившийся повешением члена Рады Кулабухова и высылкой в Константинополь наиболее влиятельных представителей оппозиции, сыграл значительную роль в общем, ходе борьбы с большевиками на Юге России и был одним из существенных поводов к катастрофическому отходу вооруженных сил Юга России от Орла до Новороссийска".
  
   Потом бег на юг и эмиграция.
  
  
  
  
  
  

Глава 6.

Взгляд из штабного вагона: Из записок начальника штаба.

   Постепенно поднимаясь по должностным ступеням Белой армии, посмотрели на дела и жизнь ее. Доверились мы различным людям, наблюдавшим одни и те же события с высоты различной степени ответственности, и служивших Белой идее в чинах от заурядных прапорщиков до генералов и, даже, видных депутатов Государственной Думы. Теперь слово предоставляется генералу П. С. Махрову.
  
   В Белую армию генерал Махров попал не сразу, а мог не попасть вовсе, или оказался бы в Генеральном штабе армии Красной. Кстати говоря, его брат, тоже генерал, до самой смерти благополучно прослужил в РККА и со всеми воинскими почестями в звании комбрига похоронен в Москве.
  
   Генерал Генерального штаба Махров в своих мемуарах пишет: "... в мае 1918 года я получил письмо из Москвы от Генерального штаба полковника Махина, извещавшего меня, что мне предлагают занять место в Главном управлении Генерального штаба Красной Армии. Одновременно начальник Полтавского центра Добровольческой армии Генерального штаба полковник Фролов сообщил мне сведения о Добровольческой амии для решения вопроса о моем вступлении в нее. Участие в братоубийственной войне претило всему моему существу, а служба в Красной Армии, которой в это время распоряжался проходимец Троцкий, казалась позорной".
  
   Вот Вам, господа, еще один пример "нейтральности" российского офицерства. Очень интересный момент, господа и товарищи. Генерала царского приглашают в рабоче-крестьянскую Красную Армию. Генерала зовут, предлагают высокий пост, и никто его не расстреливает. Генерала призывают для борьбы с немцами, именно для этой цели и начала формироваться в феврале 1918-го Красная Армия из разрозненных красногвардейских отрядов. Но, борьба с немцами генерала Махрова, не воодушевляет. Главное препятствие для человека благородного - "проходимец" Троцкий. Так, по крайней мере, это звучит в тексте. Если бы мы читали не послевоенные мемуары, а военный дневник генерала, то такое определение, относящееся к 1918-му году, имело, быть может, некий смысл. В 1918-м году Троцкий, как организатор Красной Армии, никому не известен, и его вполне можно посчитать еще одним политическим болтуном, вроде Керенского, российскую армию загубившего. Но записки генерал пишет после Гражданской войны. Генерал "битый", причем бит Красной Армией, созданной во многом именно благодаря работе Троцкого, потому эпитет "проходимец" звучит весьма и весьма "своеобразно".
   Любим мы Троцкого как личность, как политическую фигуру или не любим - дело вкуса. Есть Троцкий политик. Остался в истории Троцкий, названный Лениным "политической проституткой". Помнится Троцкий как непримиримый враг Сталина и сталинизма. Кроме того, Троцкий - сочинитель теории "перманентной революции", от которой и сегодня кругом идет голова у некоторых личностей, нюхнувших в юности вместе с дымком марихуаны и идей Троцкого. Деятелям подобного рода мерещатся миражи "цветных" революций, призванных "осчастливить" дарами великой Западной демократии более или менее отсталые страны и народы. Но есть Троцкий - создатель боеспособной и организованной победной Красной Армии. И от этого тоже никуда не деться.
  
   Итак, в Красную Армию генерал Махров не идет по одной единственной причине - из-за Троцкого. Почему не желает идти в Белую армию, вовсе никаких веских причин не приводит: "Я хотел избежать службы и в Добровольческой армии, но судьба решила иначе". Судьба заявилась, в образе наступающих большевиков, вынудила генерала покинуть тихую Полтаву и перебраться в феврале 1919-го года в шумную Одессу. Одесса генералу не понравилась: "... я ознакомился с жизнью этого города, настоящего Вавилона, с его еврейско-французской спекуляцией, с его биржевиками и всевозможными дельцами, торопящимися только нажиться, ... политические партии, стремящиеся к власти, ... увидел толпы праздной молодежи, не желающей вступать в ряды добровольцев". Странно, сам господин генерал в ряды добровольцев, несмотря на призывы сотоварищей, вступать не спешил, а вот от молодежи, сбежав из Полтавы в Одессу, этого почему-то требовал непременно. Кроме того, ладно уж еврейские спекулянты... Кто их любит? Но все остальное, перечисленное генералом, является явным признаком любого буржуазного общества, что же тут страшного? По идее, наоборот, Белое движение и поднялось на защиту всего подобного - свободного предпринимательства, демократичного, привольного образа жизни, политической свободы партий, открытого выражения мнений, общественных собраний.
  
   Впрочем, военно-политическую ситуацию в Одессе господин Махров оценил молниеносно и точно. Потому, дожидаться полного краха и эвакуации, столь красочно описанных господином Шульгиным в "1920", не стал. Наоборот, припомнил старинных товарищей-генералов, встретился с давним другом генералом Дзевановским, назначенным Деникиным Начальником Военных Сообщений Крымско-Азовской армии, и принял благоразумное и своевременное решение убыть в Крым. Но просто так генерал прибыть в Крым не соизволил, потому переговорив с другом: "... обратился к нему с просьбой предоставить мне какую-либо должность в его Управлении. Он согласился назначить меня начальником эксплуатационного отдела". Вот как все просто делалось в Белой армии, без бюрократии и формальностей. Переговорил накоротке генерал с генералом и получил тыловую генеральскую штабную работенку.
  
   Теперь немного о самой Крымско-Азовской Добровольческой Белой амии: "... имела она в своих рядах около 5 тыс. человек. Она состояла из двух пехотных дивизий: 13-й и 34-й с незначительной артиллерией и техническими войсками, да сборного гвардейского отряда численностью около 800 человек. Кроме того, в формировании были кадры еще двух дивизий. Этой армии приходилось занимать очень большой фронт...". Уточним, что фронт этот, удерживаемый "армией" в пять тысяч человек, тянулся от Одессы до Бердянска, где смыкался с добровольческими войсками генерала Май-Маевского. "... Дух войск был низок, а гвардейский отряд просто не желал сражаться, так как офицерство считало своей задачей быть на страже охраны Императорской фамилии, члены которой находились в Крыму".
  
   Армия деморализована, личный состав по количеству не тянет и на полновесную дивизию, но ... все как у больших, штабы заполнены плотно. Есть Управление Военных Сообщений с как минимум с двумя полновесными генералами Генерального штаба еще "царского" разлива. Имеется в Крыму и собственное правительство, больше смахивающее на французскую марионетку: "... это благодушное, мягкотелое правительство, составленное из благовоспитанных интеллигентов и представителей земств и городов, совершенно не понимало того опасного положения, в котором находился Крым. Ему грозили неприятель с севера, который был в три раза сильнее Крымско-Азовской Добровольческой армии, и неизбежный взрыв изнутри, который готовился местными крымскими большевиками". Правительство настолько "демократическое", что даже не пожелало объявить мобилизацию, а уже объявленную, поспешно отменило, не предприняв таким образом ни малейшего усилия по защите Крыма от большевиков.
  
   Но, вернемся к генералу Махрову. "С 25-го февраля Управление начальника военных сообщений начало свою работу. Сведения о состоянии железных дорог, подвижного состава и пропускной способности были вполне удовлетворительными, чтобы обслуживать фронт. Железнодорожные служащие относились доброжелательно к добровольческому командованию и работали хорошо. ... Хуже дело обстояло с автомобильным транспортом. ... Легковых автомобилей еще было достаточно у богатой буржуазии, но все они были забронированы местными властями, и малейшая попытка покуситься на них вызывала протест ...". Обычное дело, лозунг "Все для фронта, все для победы" появится гораздо позже, вовсе в иной обстановке, да и предназначен будет для совершенно иной публики. "Белое" общество ничем жертвовать для Белого движения не желало, этакое умопомрачение, граничащее с мазохизмом или жаждой коллективного классового самоубийства.
  
   Жертвовать - нет, а вот заработать при возможности, то всегда - да. Положение дел в Крыму и на фронте, слабость армии настоятельно диктовали как первоочередную задачу - укрепление Перекопа, но: "работы по созданию укреплений не шли дальше рытья окопов". Генерал Махров удивляется, почему при наличии в армии отличных военных инженеров задачу укрепления Перекопа поручили инженеру путейцу Чаеву. Может быть потому, что его всюду сопровождал бывший царский министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, который, по словам автора: "в военном деле не был компетентным и к тому же не был инженером". Но деньги то плачены, господа!
  
   Происходящая неразбериха "очень тревожила офицеров штаба армии". В штабных офицерах, как мы уже выяснили, Белая армия никогда и нигде не испытывала недостатка. Вот, по вечерам собирались генералы и полковники в номере генерала Махрова и обсуждали политическое и военное положение. Мысли озвучивались временами занятные, иногда - весьма интересные и толковые, но дальше разговоров дело, как это чаще всего происходило до Врангеля, не шло: "Поднять монархический флаг нельзя - это значит реставрация, т. е. Восстановление помещиков, чего пуще всего боятся крестьяне. Даже конституционная монархия будет понята как обман. Большевики опираются на кучку фанатиков и революционеров ... мы же должны опираться не на Особое Совещание, состоящее из бюрократов, генералов, сенаторов и различных лиц по назначению, а на избранное собрание от всех людей, занимаемых нами областей. Вместо лозунга "грабь награбленное" нам следует провозгласить принцип справедливости для всех и неприкосновенность частной собственности, конечно, в пределах разумной справедливости. ... Но народ считает нас "реакционерами не потому, что Деникин не открывает своего лица, а потому, как ведут себя некоторые добровольцы. Вот возьмем хотя бы есаула Боровского, брата командующего армией и командира сотни его охраны. Нет дня, чтобы не было жалоб на него то за грабежи, то за самовольные аресты, то за незаконные обыски и пр. А сколько таких Боровских гуляет по Крыму?".
  
   Население, естественно, ждало, когда Деникин соблагоизволит "открыть лицо", а именно объявит четко и определенно политическую программу, но Деникин с открытием лица не торопился. Ждало не только население, ждали и собственные воины, от солдат до генералов. Ждали, как мы уже знаем, наиболее деятельные и боевые генералы Шкуро и Дроздовский. Слишком многого и слишком долго ждали. Деникин объявить себя монархистом не мог по изложенным выше причинам. Не объявлять, отказаться от идеи монархии и "Единой и Неделимой" не смел, имея в Добровольческой армии, причем в армии действующей, массу боевых, отчаянных офицеров, именно за эти понятия и сражающихся. Ну, а пьяное хоровое и индивидуальное исполнение тыловыми офицерами "Боже царя храни", по поводу и без повода, народ "освобождаемых" территорий слышал практически ежедневно.
  
   Интересно отметить абсолютное непонимание генералами и офицерами состояния дел за линией фронта. За большевиками шла уже не маленькая кучка фанатиков и революционеров, те времена прошли, теперь за ними шло большинство народа, и виноваты в этом, оказались большей частью именно белые. Вызывает удивление нелогичность штабных чинов, то в азарте "наказания восставшего быдла" белые тысячами расстреливают, добивают и порют пленных, называя всех поголовно большевиками, то без малейшего смущения объявляют, что за большевиками идет жалкая кучка.
  
   В марте1919-го года в Крым начали прибывать силы союзников. Одновременно большевики нанесли удар по Белой "армии", отразить который сил не имелось. Последний резерв в составе "гвардейского" отряда "окончательно деморализовался и перестал быть боевой силой". Ставка, наконец, сообразила, что никакой полноценной армии в Крыму нет, и преобразовала Крымско-Азовскую армию в Отдельный корпус. Хотя и на нормальный корпус это формирование никак не тянуло. Впрочем, все эти реорганизации никоим образом не коснулись тылов и штабов. Этакой священной коровы белых. Число генералов, полковников Генерального штаба и адъютантов отнюдь не уменьшилось. Одни генералы уезжали в Екатеринодар, но на смену им тянулись другие. А вот боевые части пополнялись слабо. Сначала существовала слабая надежда на формируемую из немецких колонистов пехотную бригаду, но дела шли ни шатко - ни валко, а потом колонисты устали ждать и попросту разбрелись по домам. Наконец красных решили покарать союзники и отправили на фронт грозную силу в виде двух рот греков. Греки отважно пошли в наступление и немедленно понесли тяжелые потери.
  
   Отдадим им должное, греки действительно храбро воевали, а вот французов посылать на фронт не спешили. Или попросту боялись спровоцировать этим бунт среди уставших от войны солдат. Потому предпочли обеспечивать ими тыл. В результате фронт затрещал по швам и рухнул. 24-го марта началась эвакуация Симферополя, на следующий день Феодосии. Это притом, что войсковые части белых сражались еще в районе Соляных озер и даже занимали позиции на Перекопе. Одни части отчаянно сражались, другие удирали. "Симферопольский офицерский полк настолько был деморализован предыдущими боями, что буквально бежал, покинув позиции... Немецкие егеря-колонисты, стоявшие в резерве ... вели себя подозрительно. ... Были опасения, что они могут перейти на сторону большевиков".
  
   Сдавая большевикам одну позицию за другой, белые отошли к Севастополю. "Обеспечивающие тылы" французы продержались ровно столько, сколько необходимо для завершения собственной эвакуации. Не успевшие сесть на корабли, силы белых отошли на Керченский полуостров и закрепились на Ак-Манайских позициях. Душой обороны стал не один из многочисленных генералов, а Генерального штаба полковник Г. И. Коновалов. Фланги позиции обеспечивались судовой артиллерией союзников и белой флотилии. И тут генерал Махров дает интересную справку. Мы уже знаем состав Отдельного корпуса. Учтем и потери, понесенные на пути отхода из Таврии и Крыма на Керченский полуостров. А теперь, внимательно вдумайтесь в далеко не полное перечисление штабных и тыловых учреждений: "Генерал Боровской со своим оперативным штабом переехал из Феодосии в Ак-Манай. Дежурный генерал, генерал Ветвенницкий, со своим отделом разместились в Керчи; мое Управление военных сообщений - на станции Керчь в вагонах. Мой брат, полковник Василий, получил поручение заведовать контрразведкой в тылу Ак-Манайских позиций в Керчи. На усиление штаба крепости генералу Холодковскому был придан для поручений генерального штаба полковник Потемкин". Сколько же нужно генералов и полковников на один неполный корпус, по составу не тянущий на дивизию? Сколько же адъютантов, вестовых и денщиков требовалось для прокорма и обслуги генеральской компании? Что же удивляться, что воевать на позициях некому? Зато в тылу людей море. "Тамань была буквально забита всевозможными беженцами из Крыма, громадными обозами с явно награбленным имуществом, дезертирами с фронта".
  
   Бравый генерал Боровский, не душа обороны, но зато командующий, не столь думал об удержании Керченского полуострова, сколько об эвакуации. Вот тут-то и нашлось дело Управлению военных сообщений. Больше ведь сообщаться оказалось не с чем и не с кем. "Станция Керчь была переполнена подвижным составом с большим количеством паровозов. ... Весь "тоннаж", который был предоставлен комиссии для перевозки грузов в Тамань, состоял из двух маленьких старых колесных пароходов".
  
   Генерал Махров назначен начальником эвакуации. "Приступив к исполнению новых обязанностей ... я переехал из моего вагона на станции Керчь в город, где мне была отведена квартира в доме ... известного на всю Россию табачника. Это был не дом, а настоящий мраморный дворец... ". Бедные добровольцы первопоходники, участники ледового похода! Они о хате теплой иногда мечтать не могли, раненные до смерти на подводах замерзали. ... Верно поется в песне "Как хорошо быть генералом!". Переговорил генерал с генералом - получил должность. Да не с винтовкой в строю, а за письменным столом в салон вагоне. Надоело жить в вагоне - перебрался в мраморный дворец. Это вам не вшей в окопе кормить, драной шинелью укрываться, патроны и снаряды в мороз и вьюгу вымаливать за бутылку водки.
  
   Завершив труды по организации переправ, тем более что всего флота в его распоряжении оказалось два стареньких колесных парохода, генерал направился для доклада в Ставку. Там, ввиду полного отсутствия всякого рода "военных сообщений", генерал Махров после доклада Деникину, оказался "зачислен в резерв чинов Добровольческой армии со скромным содержанием, впредь до какого-либо нового назначения". Видимо, даже в тылах белых уже стал сказываться переизбыток вакантных генералов. Пока, суд да дело, прохлаждался резервный генерал со скромным содержанием, на скамеечке у крылечка и обсуждал с другими, такими же генералами, мировые и военные проблемы. А события, тем временем, развивались весьма интересно. Войска Верховного Правителя Колчака под натиском Красной Армии покатились на восток, деникинцы безуспешно пытались установить с ними локтевую связь и взаимодействие, но безуспешно.
  
   С другой стороны, пользуясь тем, что лучшие силы красных занимались изгнанием из Урала и Сибири войск адмирала Колчака, Деникин 7 - 8 мая разбил красные войска на Маныче. При этом отличился генерал Врангель, совершивший обходной маневр и ударивший по группировке красных с тыла. Успешно развивались операции белых на Кубани и Дону. Генерал Май-Маевский занял район Юзовки и развивал наступление в Донбассе. "Белый партизан" генерал Шкуро отбросил Махно за Днепр. Генерал Кутепов занял Курск и двигался к Харькову. Генерал Шиллинг освобождал от большевиков Крым.
  
   Наконец, 7-го июня прекращается сидение в резерве и генерала Махрова. Он получает предложение от генерала Романовского "принять заведование передвижением войск на линии Владикавказской железной дороги". Управления, как такового, пока не имелось, каким-то образом войска обходились и без него. Но непорядок зорким командованием замечен и безобразие прекращено в зародыше. Новый штаб рождается! Дело это непростое. Потому, перво-наперво нужно разработать штаты и заполнить вакансии бравыми тыловыми офицерами, изнывающими без привычной работы. Первым делом, естественно, генерал пристраивает брата, как самого верного и надежного помощника: "Тем более что Василий был отличным офицером Генерального штаба ".
  
   Потом начались обычные "боевые" хлопоты: "Мне нужно было набрать штат служащих, приобрести пишущие машинки, канцелярские принадлежности и, наконец, получить денежный аванс, так как у меня не было никаких денег". Бегал генерал по делам и неожиданно обнаружил праздно гуляющего полковника Саттерупа, бывшего начальника Жандармского железнодорожного управления Вильно. Кстати, от него узнал, что брат полковника, бывший начальник мобилизационного отдела в Главном управлении Генерального штаба "был мобилизован в Красную Армию, и его заставили работать в том же мобилизационном отделе". Как служил "красный" полковник неизвестно, полковник жандармский, сказался знатоком железнодорожного дела и немедленно получил должность помощника генерала. Вот как иногда знающим людям удается гулять в правильном месте и в нужное время.
  
   За организационными хлопотами время летело быстро. 12 июня Добровольческая армия овладела Харьковом, а 18-го июня Врангель, наконец, взял Царицын. Об этом факте советская историография предпочитала скромно не вспоминать, создавая у простого советского обывателя обманчивое впечатление, что в руки белых сей город, стараниями товарищей Сталина, Ворошилова и Буденного так никогда и не попадал. При взятии Царицына белые захватили огромные трофеи, в том числе: "70 орудий, 300 пулеметов, 2 бронепоезда, и десятки тысяч пленных". В овладении Царицыным, кстати говоря, важную роль сыграли танки, полученные от союзников. На фронт их доставили без всякого участия вновь образовываемого Управления. Решив, что пора и честь знать, Управление генерала Махрова закончило формирование и поступило в распоряжение генерала Врангеля.
  
   Устроились, как и положено путейцам, по-походному, в вагонах специального состава, простенько, но со вкусом. Ведь настоящим воинам не впервой переносить тяготы? "У меня в вагоне горело электричество. Салон-вагон был обставлен не только комфортабельно, но, можно сказать, роскошно: диван, письменный стол, два мягких кресла, несколько стульев, да еще отдельный стол, на котором стоял телефон".
  
   В общем, обстроились, помаленьку. Жить можно. Пора работать. Надо отдать должное генералу Махрову, деятельность Управления он организовал успешно, даже увеличил пропускную способность вверенной линии. И уже 23 июня началась перевозка из Царицына в Полтаву частей 7-й пехотной дивизии. "Эшелоны приходили в полном порядке. Солдаты поражали своей дисциплинированностью и внешним видом. Все они были одеты в новое английское обмундирование. ... Благодаря самоотверженному труду железнодорожной администрации, с каждым днем пропускная способность железной дороги увеличивалась. Подвоз всякого рода товаров и продовольствия в Царицын вырос ...".
  
   Части генерала Бредова освободили от красных Полтаву и генерал Махров получил возможность съездить домой забрать семью. По дороге он "имел возможность ... побывать на всех станциях до Тихорецкой и познакомиться с железнодорожной администрацией. Все станции были в образцовом порядке, мосты были всюду исправлены. Никто бы не мог сказать, что месяц тому назад здесь только начались работы по восстановлению полуразрушенных путей и зданий". Примем на веру изложенное, но оно весьма резко контрастирует с тем, что наблюдали с высоты своих маленьких постов прапорщики и поручики. Впрочем, молчим, генералам всегда виднее.
  
   Военное счастье не долго улыбалось Кавказской армии генерала Врангеля и уже в середине августа генералу Махрову представился случай вновь продемонстрировать способности специалиста по эвакуации. Врангель показал ему на карте положение войск и сказал: "Я решил предоставить жителям города возможность уехать на юг и эвакуировать все правительственные и деловые учреждения, равно как и все ценные грузы".
  
   План эвакуации, предусмотрительные сотрудники Управления, разработали заранее, потому смогли довести число уходящих поездов до шести пар в сутки. Эвакуацию Царицына начали 14-го августа. В это время на станции находились составы с пленными красноармейцами, среди которых от жары и антисанитарных условий содержания началась эпидемия холеры. Пленные жили подаяниями, просили "Христа ради", нормального снабжения не хватало даже для белых частей.
  
   Итак, началась эвакуация. Ясное дело, не от хорошей жизни, а ввиду поражения на фронте. И одной из причин поражения генерал Врангель считал то, что генерал Деникин забрал у него под Полтаву 7-ю дивизию и иные части, а подкреплений и пополнений не присылал. То есть, на фронте наблюдался явный недостаток боевой силы. Это - на фронте. А вот, что пишет генерал Махров из тыла: "14 августа началась эвакуация. В этот день на станцию Царицын пришли Врангель с Шатиловым. На пути стоял поезд с казаками, отъезжающими с фронта в отпуск. Вагоны были переполнены, многие разместились на крышах вагонов. Начальник железнодорожной станции ротмистр Мордвинов и комендант станции безуспешно приказывали казакам сойти с крыш и очистить ступеньки вагонов. Заметив это, Врангель вышел из себя и стал "разносить" коменданта станции. Я впервые увидел генерала Врангеля потерявшим самообладание. Я думаю, что это было следствием тяжелых переживаний после поражения под Камышином". Что получается? На фронте людей не хватает. Тут бы всех из тыла в строй, на позиции ... Ан, нет целый эшелон казачков убывает в "отпуск", причем дисциплина такова, что плюют не только на какого-то ротмистра и коменданта, но и генералов. Включая самого Командующего армией Врангеля и его начальника штаба. Эвакуировались казачки вместе с семьями, со скотом и прочим добром.
  
   Красные наступали и к утру 23-го августа казалось, что с обороной Царицына покончено. На станции остались лишь поезда самого Командующего армией, Начальника Военных Сообщений, семей военнослужащих и рабочих команд железнодорожных войск. Около трех часов дня генерал Махров из окна штабного вагона увидел: "группу солдат и офицеров, бежавших из города по направлению к поезду Командующего армией. Несли пишущие машинки, папки с бумагами, в воздухе развивались ленты телеграфных аппаратов. За ними вприпрыжку спешил генерал-квартирмейстер Зигель". Оказалось, что большевики прорвали последние оборонительные позиции белых. К поездам подали паровозы. "Вдруг со стороны фронта мы увидели несущийся на всех парах поезд. С не умолкающим свистом он влетел на станцию, не обращая внимания на сигнализацию и не замедляя хода. Очевидно, машинист хотел, не останавливаясь, проскочить на следующую станцию... К счастью, находчивый начальник узла капитан Соколов успел перевести стрелку и направил поезд на запасной, ведущий в тупик путь. Это был бронепоезд ... Я с моим помощником полковником Саттерупом подошел к командиру бронепоезда. Он казался невменяемым. Говорить с ним не было смысла. Один из офицеров бронепоезда, тоже взволнованный, объяснил, что им едва удалось уйти, так как большевики чуть не прервали железнодорожное сообщение. - В любом случае вам место не здесь, а на фронте. Возвращайтесь на позицию! Я дальше поезд не пропущу!", - сказал генерал Махров. Вот отважный генерал! Не растерялся и отправил офицеров на фронт. Там им и место, а в тылу и генералов достаточно. Впрочем, надо отдать должное, генерал Врангель в тылу не задерживался и больше присутствовал на позициях, чем в штабе. Благодаря его вмешательству, в тот день удалось отбить атаку красных и не только восстановить положение, но и захватить пленных и вооружение.
  
   "25 августа на станцию Царицын прибыло много красноармейцев. Все они были без сапог, многие в изодранных опорках. Шинелей на них не было. Казаки имели обыкновение первым делом снимать с пленных сапоги, так как они сами были плохо обуты".
  
   27-го августа в распоряжение Врангеля прибыли шесть танков: "Появление танков на поле сражения решило участь операции. У большевиков началась паника. Бросив оружие и обозы, они в беспорядке бежали ... верст 45 к северу от Царицына. 28-я дивизия красных была разбита наголову. ... За время этих боев было взято в плен около 18 тысяч красноармейцев, 30 орудий, 160 пулеметов, многочисленные обозы и другие трофеи". Кстати, одной из бригад красной 28-й дивизии командовал Николай Махров, родной брат белого генерала П. С. Махрова. Бои за Царицын велись весь конец августа и сентябрь. К началу октября казалось, что угроза белому Царицыну миновала.
  
   Интересное положение сложилось в августе 1919-го года. Белые армии подошли к Воронежу, Курску, Харькову, удерживали Царицын, Полтаву, Николаев, Екатеринослав... В свою очередь красные, собрав три армии в сильную армейскую группу под командованием бывшего генерала Селивачева попытались перейти в наступление с целью окружения белых в районе Харькова. Операция не удалась. Но, вот, что пишет генерал Махров о командующем красными войсками: "Я лично знал Селивачева еще в 1915 - 1916 годах, когда он в армии генерала Брусилова командовал одной из стрелковых дивизий 22-го Финляндского корпуса ... Я тогда исполнял должность генерал квартирмейстера штаба 8-й армии. Селивачев несколько раз заходил ко мне по делам службы. ... Это был очень энергичный, живой, веселый человек и прекрасный боевой начальник дивизии, который терпеть не мог пассивности и всегда стремился вперед. Он очень хорошо окончил Академию Генерального штаба, но по каким-то причинам не был переведен в Генеральный штаб, на что, безусловно, имел право и данные. Злые языки говорили, что его не допустили в генеральный штаб из-за формы его головы, хотя она и была у него умной. Этой несправедливости Селивачев никак не мог простить и не любил офицеров генерального штаба. Он замечал все их мелкие ошибки и промахи и, будучи очень остр на язык, язвительно высмеивал при всех. С начальством он держался независимо, с подчиненными - доброжелательно. Начальство не любило Селивачева, но его ценили, так как был незаменим в боях, особенно в трудные минуты боевых операций. Лично мне он был очень симпатичен, и я относился к нему с большим уважением". Под напором превосходящих, а главное, лучше организованных и управляемых сил белых, красная группа армий под командованием Селивачева, тем не менее, умелым маневром вырвалась из окружения. Это блестяще подтвердило лестную характеристику, данную красному командующему генералом Махровым.
  
   Вспомним, как все происходило в те чрезвычайно критические как для Белой, так и для Красной армий дни. В августе: "генерал Мамонтов получил приказ разбить противника ... и занять Воронеж. Он прорвал фронт красных, но по своей инициативе пошел не на Воронеж, а на Тамбов, которым и овладел ... не встретив никакого сопротивления. Появление казаков у Тамбова вызвало страшную панику у большевиков. Генерал Мамонтов занял затем железнодорожный узел Козлов. ... 5-го сентября, через месяц после начала рейда, он вышел из окружения и соединился с корпусом генерала Шкуро". Оказывается, не только в Красной армии командующие конницей не выполняли приказов. Возникает прямая аналогия с Буденным, Ворошиловым и Сталиным, провалившим из-за самоуправства поход Тухачевского на Варшаву. Так и Мамонтов, недисциплинированностью фактически сорвал поход Деникина на Москву. Потому генерал Врангель считал, что за подобный набег Мамонтова стоит отдать под суд военного трибунала. О деталях и подробностях рейда по тылам красных, кстати говоря, очень подробно, пишет иной Мамонтов, поручик конной артиллерии в цитируемой книге воспоминаний "Люди и кони".
  
   Вот, что происходило во время рейда Мамонтова: "На всем протяжении рейда он разрушал железные дороги, взрывал склады артиллерийских снарядов, распускал мобилизованных и формировал отряды из добровольцев, желавших поступить в Белую армию. Корпус Мамонтова захватил по пути богатейшую добычу, в том числе и церковную утварь для Всевеликого войска Донского, обозы со всяким имуществом достигли громадных размеров. Когда Мамонтов двигался на юг от Воронежа, казаки заторопились с подарками в свои станицы. Ряды корпуса уменьшились".
  
   Тогда многим казалось, что вот оно, последнее усилие и войска Белой армии выйдут на подступы к Москве. Но, вспомним слова Шульгина. И сравним с тем, что по этому поводу сказал генерал Махров: "К сожалению, корпус генерала Мамонтова, обремененный громадными обозами награбленного имущества, начал терять свою боеспособность. Вместе с обозами, отправлявшимися на Дон, стали исчезать и строевые казаки. К началу октября из шести-семи тысяч сабель в корпусе Мамонтова оказалось только две-три тысячи. ... Старшие военные начальники относились к набегу Мамонтова различно. Одни, как генерал Врангель, считали набег неудачно организованным, а Мамонтова - невеждой, карьеристом, преступным грабителем. Другие мирились с его грабежами и видели в генерале Мамонтове инициативного начальника. Как бы там ни было, порыв не терпит перерыва, а перерыв возник из-за стремления казаков развести награбленное имущество по станицам. И корпус Мамонтова стал таять, а дух его угас".
  
   Не обошло всеобщее воровство и Управления генерала Махрова. Воровали, собственно говоря, прямо у него под носом. Занимался этим недостойным делом один поручик, от имени генерала бравший мзду с начальников железнодорожных этапов. Те, в свою очередь, видимо недурно, набивали карманы, беря мзду с проходивших товарных составов. Ибо только от офицеров Управления военных сообщений зависело как скоро подадут паровоз и отправят эшелон по назначению. А то ведь могли и в тупик загнать.
  
   Генерал, совершенно неожиданно, обнаружил вора под боком. Далее следует весьма интересное продолжение. "Что было с ним делать? Предать военно-полевому суду? Оставить факт безнаказанным я не мог. Я приказал расплатиться с начальником этапа и уволить Карякина из моего Управления, отправив в распоряжение дежурного генерала Петрова для определения в одну из строевых частей. Но Корякин был не из таковых. Он подал рапорт о болезни и попал в один из тыловых госпиталей ... Затем он очутился в Новороссийске, откуда уехал в Константинополь". Вот она, извечная российская привычка не выносить сор из избы! Не отдал под суд вора. Покрыл воровство из казенных сумм. А тот благополучно эвакуировался из Новороссийска и удрал в Константинополь. Вор удрал, а фронтовым офицерам пришлось чуть ли не с боем занимать места на пароходах, бросать со слезами на глазах раненных и больных товарищей. И сколько таких поручиков-воров околачивалось по тылам Белой армии не разоблаченными?
  
   Тем временем в тылу Белой армии вспыхнул скандал, который со временем привел к тому, что белые практически лишились поддержки кубанского казачества. Дело в том, что под сенью ленинского декрета о самоопределении наций, воспринятого на Кубани всерьез, там организовалось правительство, которое функционировало и даже заключало некие договора с соседними мини-государствами. Такая политика поначалу то ли игнорировалась Деникиным, то ли просто ее терпели по необходимости, учитывая важность кубанских казачьих формирований. Но осенью 1919-го года, когда до полной победы Белого движения казалось, осталось рукой подать, Деникин не выдержал и сорвался.
  
   Вот как описывает происходившие события сам генерал Деникин: "В июле текущего года между правительством Кубани и Меджлисом горских народов заключен договор, в основу которого положена измена России и передача Кубанских казачьих войск Северного Кавказа в распоряжение Меджлиса...". Это слова. На самом же деле ни о какой измене и передачи казачьих войск речь и близко не шла. Но самоволие и самостоятельность в преддверии "Великой и Неделимой" нужно было пресечь в зародыше. Именно поэтому, несмотря на просьбы и уговоры некоторых генералов, 7-го ноября по приказу генерала Деникина повесили руководителя делегации члена Кубанской Рады Калабухова.
   Приказ сей, по-видимому, инициирован генералом Врангелем, считавшим, что Рада тормозит поставки и пополнение Кавказской армии. Непосредственно руководил "операцией" любитель этого дела генерал Покровский.
  
   Вот, что Врангель писал в приказе по армии от 6-го ноября: "Горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-Родины. Некоторые из них дошли до того, что заключили договор с враждебными нам горскими народами, договор предания в руки младшего брата Кубани - Терека. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжения и пополнения армии".
  
   В конце ноября генерал Врангель, в результате интриг того же Покровского, оказался заменен на посту командующего Кавказской армией. Сменил его генерал Покровский, что для многих, включая и генерала Махрова оказалось неожиданным и неприятным сюрпризом.
  
   Как и обычно, в тылу генерал Врангель надолго не задержался и оказался направлен на наиболее ответственный участок фронта, туда, где уже вполне определенно проглядывало начало крупного поражения белых. Перемещение Врангеля на должность главнокомандующего Екатеринославской, Харьковской и Курской губерниями подсластили весьма поощрительным слогом приказа генерала Деникина.
  
   На новой должности повторилась старая история: "Врангель и его начальник штаба Шатилов считали, что Ставка неохотно и не оперативно идет навстречу их требованиям, и позволяли себе в обвинениях в адрес Ставки некорректность. ... Он искренне хотел лучше послужить делу освобождения России. Вступив в командование Добровольческой армией, Врангель, со свойственной ему энергией, развил кипучую деятельность".
  
   Ключевым пунктом боев на этом, наиболее ответственном участке фронта, являлся Воронеж, но, благодаря, недисциплинированности генерала Мамонтова город сей оказался взят на месяц позже, чем планировалось. В результате командованию Красной Армии удалось вновь сконцентрировать в Центральной России немалы силы, в первую очередь конный корпус, вскоре развернутый в Первую Конную армию Буденного. Конница белых, ослабленная уходом в станицы до двух третей казаков, обремененная обозами с награбленным, женами и родственниками не смогла удержать красных и Буденный очень грамотно прорвал фронт в стыке Донской и Добровольческой армий. "Положение осложнилось еще и тем", - пишет Махров, " что генерал Мамонтов, обиженный подчинением его Улагаю, сказался больным и покинул свой корпус, чем ослабил его морально. Врангель неоднократно просил генерала Деникина отрешить от командованием корпусом генерала Шкуро, хотя он и имел в прошлом заслуги. Ставка исполнила просьбу Врангеля, деликатно убрав Шкуро на Кубань для формирования Кубанской армии. Однако это обернулось неблагоприятными последствиями; кубанцы стали уходить с фронта к Шкуро. Таким образом, сосредотачивая конную группу против Буденного, Врангель своими мероприятиями сам же ее ослабил". Как видим, мнения об одних и тех же событиях излагаются различными генералами совершенно по-разному.
  
   Воспользовавшись удачным моментом, Буденный, нанося удары по частям и тылам белых, рассекал фронт на две части, заставляя обе отступать к югу. Первым покатился на Кубань кубанский казачий корпус генерала Улагая. 2-го декабря пал Киев. Началось бегство, закончившееся Новороссийской трагедией.
  
   Положение в Центре незамедлительно сказалось и под Царицыным. В результате поспешной эвакуации, к 20-у декабря оказались забиты эшелонами с войсками, штабами, грузами, техникой, беженцами и раненными все пути на станциях Котельниково и Жутово. 22-го числа Царицын пал. Генерал Покровский "издал приказ, предупреждавший всех, что за нарушение порядка на железной дороге виновные будут немедленно преданы военно-полевому суду. В этот же день один из офицеров его "свиты, терроризировавший в пьяном виде станцию и ссылавшийся при этом на Покровского, был расстрелян без суда. Это произвело страшное и тягостное впечатление на железнодорожников, всегда добросовестно работавших. Малодушные стали самовольно покидать рабочие места и уходить в станицы ... из ста пятидесяти рабочих восемьдесят ... эвакуировались в Котельниково и сразу же приступили к работе в депо. В это время очень плохо обстояло дело с паровозами: все они были изношены, трубы текли, поэтому работы было много". 24-го декабря генерал Махров делает запись в дневнике: "Положение очень плохое, Орел, Курск, Киев - все оставлено. Идет эвакуация Ростова и Новочеркасска. Армии буквально тают. Свирепствует тиф. Выбрасывают мертвецов из санитарных поездов прямо на ходу".
  
   Естественно, первым делом пустился в бега белый тыл, полностью прекратив снабжение армии и бросая все, что не возможно прихватить с собой. Генерал Махров и его Управление отступали вместе с армейскими штабами, пытаясь по мере возможности, организовывать нормальную работу железнодорожных служб. Питались за счет обмена и продажи керосина, найденного в брошенной тыловиками цистерне. Подкормили даже личный состав английской авиационной базы, о котором впопыхах забыли и русские интенданты и союзники.
  
   Вот в такой крайне тяжелой и весьма опасной ситуации на прием к генералу заявляется интендант Кавказской армии капитан Петрункевич и передает марочное крымское вино. Ящики доставлены по приказанию командующего армией генерала Покровского прямиком из крымского Ливадийского дворца. Поставили самовар, открыли бутылочку, заговорили о событиях на фронте. Согласились, что: "Творится что-то непонятное: совсем недавно были в Орле, а теперь вот покинули уже и Новочеркасск, и Ростов, и Царицын. Армия неудержимо катится на юг. В Крыму еще все спокойно. В Новороссийске, куда прибыло много беженцев, тоже признаков паники нет. Но на Кубани мне приходилось встречать толпы пеших и конных казаков, отходивших в тыл. Они были угрюмы, с выражением как бы виноватости на лицах".
  
   Тут господин интендант круто изменил тему разговора и перешел прямо к делу: "Я к Вам, Ваше Превосходительство, по поручению Покровского. Он приказал мне узнать, нет ли в кассе Вашего Управления царских денег, а если есть, то просил обменять их на "колокольчики" из кассы моего интендантства". Интересное предложение, обменять пока еще имевшие ценность и хождение царские "екатериновки" на деникинские "колокольчики", практически не имевшие цены. "Я по поручению Покровского всюду рыскаю, собираю для него валюту, царские деньги, драгоценности... Сейчас я по приказанию Покровского должен ехать в Екатеринодар, чтобы получить визы и дальше следовать в Грецию для выполнения одной финансовой операции в его пользу. ... Покровский давно, еще весной, снабдил меня хорошим вагоном, захваченным им в Кисловодске, без которого я не смог бы делать разные торговые операции для него". Вот такие "боевые" задачи ставил командующий армией еще весной, вот о чем думал прежде чем планировать операции войск. На что настраивал себя и окружающих офицеров. ... Откуда же в войсках при таком раскладе возьмется вера в победу?
  
   По словам Махрова генерал Покровский создал в тылу тяжелую атмосферу недоверия и запугивания. Коснулось это и самого Махрова, отказавшего Покровскому в очередном салон вагоне. Пришлось генералу Махрову спасаться от гнева Покровского бегством. Удирали коллективно, вместе с поездом Управления, охраной и командой железнодорожных рабочих. "Жестокость Покровского вынуждала очень хороших работников из числа железнодорожных служащих покидать свои посты и бежать куда глаза глядят. Многие коменданты станций, отличные офицеры, подавали рапорты о болезни и уезжали в тыл". Отметим, что мнение строевых офицеров о комендантах и железнодорожниках весьма существенно отличалось от мнения генерала Махрова.
  
   Красные наступали. Эшелоны Белой армии скопились на станции Жутово. Для эвакуации требовались сутки, но по приказанию доверенного лица Покровского все эшелоны пустили лентой в затылок один другому. Как и предупреждал генерал Махров, инициатива штаба Покровского закончилась весьма печально - один паровоз сломался и застопорил все движение. "Эшелоны остановились. ... Налетела красная конница, изрубила весь штаб 6-й дивизии и захватила все эшелоны с имуществом". Если ранее конница Мамонтова и Шкуро захватывала красные эшелоны и вырубала их пассажиров, то теперь события совершались с точностью "до наоборот".
  
   Вскоре Кавказская армия прекратила существование и слилась с Кубанской под общим командованием генерала Шкуро. Вновь предоставим слово генералу Махрову "Мне приходилось иметь дело со штабом Врангеля, потом Покровского, а теперь и со штабом Шкуро. Каждый из этих генералов имел свои особенности. Это отражалось даже на поездах, в которых они жили.
   Поезд Врангеля, несмотря на трудности революционного времени, все же походил на учреждение, напоминавшее штаб бывшей Императорской армии. В нем если и не соблюдалась полностью законность, то, по крайней мере, было стремление к порядку и закону. ...
   Штаб Покровского скорее напоминал стан разбойничьего атамана: никакого закона, произвол и вакханалия его пьяной и невежественной "свиты" были повседневным явлением. Номинальный начальник штаба генерал Зигель не играл никакой роли. Дежурный генерал, генерал Петров, служил только исполнителем воли Покровского, в том числе расстрелов без суда.
   Поезд Шкуро, достаточно дорого обставленный и своеобразно декорированный, подчеркивал психологию генерала-партизана. ... Вагон Шкуро был очень большой, наподобие ресторана, и оригинально украшен: все стены были декорированы волчьими головами. Их можно было видеть и на наружных стенах вагона. У Шкуро была так называемая "волчья сотня", нечто вроде гвардии, состоявшая из преданных ему людей, отъявленных головорезов. В отличие от других казаков, они носили папахи из волчьего меха".
  
   В разгар зимы, под напором красных войск, в конце декабря, остатки Белой армии под командованием Шкуро переправились на левый берег Дона. Подробности отступления, подмеченные не из окна генеральского салона, а глазами смертельно уставшего рядового офицера - артиллериста оставил для нас С. Мамонтов. Генерал Махров в воспоминаниях уделяет отступлению до Дона всего несколько невнятных строк, Видимо путешествие в вагоне Начальника Управления Военных Сообщений особых воспоминаний не оставило. Пока одна группа белых бежала к Новороссийску, другая группа белых войск, под командованием генерала Шиллинга, отступала в направлении на Крым.
  
   Состояние Белой армии оказалось катастрофическое, кубанские казаки толпами уходили в станицы. "Деникину на Кубани не простили расправу с народным избранником Калабухиным". Донские казаки тоже предпочитали избегать боевых столкновений с красными, выкидывали оружие и налегке уходили к морю. Но и в стане большевиков положение в то время не намного лучше. Вот, что рассказал, взятый белыми в плен, бывший Генерального штаба подполковник Строев, служивший в штабе С. Буденного: "Русский народ ненавидит большевиков и стремится к возрождению России. В стране постоянно вспыхивают восстания, транспорт совершенно разрушен. Свирепствует тиф. Госпитали переполнены, санитарная часть не справляется, медикаментов нет - смертность ужасающая. В тылу армии красных царит хаос и очень много дезертиров ... ".
  
   Состояние белого тыла ничем не лучше, более того, хуже. Если массовая ненависть к красным проблематична и, во всяком случае скрытна, то белых ненавидят вполне открыто и не менее массово. Идет война нервов и убежденности, веры в победу. Каждая крупинка могла перевесить чашу весов в одну, или другую сторону. Вера становилась цементирующей силой, а такие генералы как Покровский, своим поведением становлению веры отнюдь не способствовали. Пока вешали и разгоняли Кубанскую Раду, продолжал скрипеть и разваливаться оставшийся в наследство от "Особого Совещания" прогнивший правительственный аппарат белого движения, во главе которого стоял ""лукавый царедворец" - Лукомский. Этот факт вызвал в армии, в политических и общественных кругах недоумение и недовольство".
  
   У Белой армии оставался один единственный шанс вновь консолидировать силы, очистить тылы от всяческого рода прохвостов, наладить снабжение, а, главное, определиться с политической программой Белого движения. Казалось, что история предоставила возможность для реализации этого шанса, когда в начале января 1920 года отборные силы белых в составе Добровольческого корпуса, юнкеров и наиболее стойких солдатских полков остановили конницу Буденного и вновь взяли Ростов. Неожиданно вернулся боевой дух и к казакам, отбившим атаки Буденного под Батайском и даже взявшим трофеи. Но с Деникиным сыграл злую шутку дух повешенного им казачьего верховода Калабухова. Собравшийся в Екатеринодаре Верховный Казачий Круг: "Бредил идеей создания федерации или Союза Дона, Кубани и Терека как государственного образования на демократических принципах. Он отрицал диктатуру и требовал полного разрыва с Деникиным. ... Наши армии, ослабленные в предыдущих боях, из последних сил удерживали фронт, а пополнений с Кубани не поступало. ... Такое отношение кубанцев к фронту генерал Сидорин назвал в одной из телеграмм "предательством". Ответа не последовало. ... Из окружения Верховного Круга ползли слухи о вероятности соглашения с большевиками, что действовало разлагающе на войска и усиливало дезертирство. Впрочем, такой дурной пример показывали даже генералы...". Какой пример показывал генерал Покровский мы видели, а генерал Шатилов, начальник штаба Добровольческой армии, просто покинул ее и вместе с Врангелем перебрался на Кубань "подальше от опасного во всех отношениях района под Ростовом".
  
   Пока казаки во главе с предводителями Верховного Казачьего Круга бузили, а Деникин со своими генералами их уговаривали и убеждали в необходимости единства и продолжения борьбы, Красная Армия перешла в наступление. Первые атаки конницы Буденного и Думенко удалось отбить с большими потерями в живой силе и технике и на некоторое время стабилизировать фронт. Но раздоры в верхах продолжались, точно также как разгул и безобразия во фронтовом тылу.
  
   В ресторанах кричали и произносили тосты о наступлении, а думали и готовились к эвакуации, словно предчувствовали временность и иллюзорность побед. Именно для получения инструкций о дальнейшей эвакуации генерал Махров прибыл в Екатеринодар по вызову Главного Начальника Военных Сообщений генерала Тихменева: "Екатеринодар поразил меня своим многолюдьем. Это был настоящий Вавилон. Вокзал был переполнен пассажирами, стремившимися в Новороссийск. В городе не было порядка; на фронте не хватало бойцов, а здесь бросались в глаза множество генералов, офицеров и просто казаков с винтовками, составлявшими гарнизон Верховного Круга. В ресторанах постоянно шел пьяный разгул. ... На другой день я повидался с моим приятелем генералом Маркодеевым. Он был окончательно деморализован, ни во что не верил, считал все потерянным и собирался уезжать в Новороссийск". О том, что в это время происходило в Новороссийске рассказал приехавший оттуда брат генерала, полковник Генерального штаба В. Махров: "Укрепляем с Врангелем Новороссийск. ... Туда сбежали и ОСВАГ, и Особое Совещание, и генералы, и спекулянты всех рангов, и "салон графини И.". Все эти беглецы захватили гостиницы, частные квартиры, собираются в ресторанах, болтают, галдят, устраивают свои делишки, под разговоры о спасении России готовятся уезжать кто за границу, кто в Батум".
  
   Мы уже знаем, что Кавказская армия генерала Покровского за "убытием" Командующего, влилась в армию генерала Шкуро. К моменту слияния: "Армия была малочисленна и таяла с каждым днем, так как кубанские казаки самовольно покидали фронт и уходили на Кубань, не желая сражаться от своих станиц". Армия откатывалась на юг, держась, по обычаю Гражданской войны, линии железной дороги. Так вдоль дорог с цепочкой эшелонов, воевали ранее красные, например Ворошилов, отходя из Донбасса к Царицыну. Точно так теперь вынуждены воевать белые. "Сведения о военном положении на этом участке от штаба армии в мое Управление не поступали и только благодаря офицерам железнодорожного батальона, остававшимся на головных станциях, можно было приблизительно представить, где в это время находились разъезды противника". Для военного человека этой фразой сказано практически все. Дисциплины нет, связи нет, служба полностью развалена.
  
   Не лучше, гораздо хуже, обстояли дела у белых на Восточном фронте. Адмирал Колчак предан чехословацкими военными. Союзники французы палец о палец не ударили, хотя могли спасти Верховного. Восточная и Сибирская Белые армии, уже под командованием генерала Семенова, разваливались подобно южным армиям Деникина, и откатывались на восток.
  
   12-го февраля Буденный вновь нанес удар по деникинцам и разбил конный корпус Павлова. В составе бывшей Кавказской армии к этому времени насчитывалось в общей сложности менее двух тысяч штыков и сабель, то есть по боевым качествам она примерно равнялась неполной бригаде. В этой обстановке генерал Шкуро, ориентировавшийся на Деникина, был вынужден покинуть пост командующего Кубанской армии "видя враждебное отношение к нему казаков". С уходом Шкуро Кубанская армия сократилась до размеров бригады. На этом фоне обострились противоречия между донцами и кубанцами. Мы уже знаем, что кубанцы увели у донцев табуны племенных лошадей. Теперь они "встречали донских беженцев враждебно и даже грабили донские войсковые склады ... громили донские интендантские склады на станции Малороссийская и в станице Архангельской. Дело дошло до того, что донцами был вызван бронепоезд, который открыл огонь по грабителям. Началось разложение и в обескровленном Добровольческом корпусе, но благодаря остаткам основного дисциплинированного ядра, такого как Дроздовская дивизия, корпус продолжал сражаться. ... Добровольцы отходили последними".
  
   Вот в такой тяжелый момент генерал Махров получил предложение от Деникина и Романовского занять должность генерал квартирмейстера в штабе Главнокомандующего. Предложение лестное, но учитывая сложившеюся ситуацию весьма сомнительное. Обдумав и взвесив все возможности, генерал должность все же принял. Вот как охарактеризовал положение Белой армии на 21 февраля начальник штаба генерал Романовский, вводя коллегу в текущие дела: "Положение на фронте трудное, но конница Донской армии численно превосходит кавалерию Красной армии. ... К сожалению, Сидорин не может заставить ее пойти в бой. Мы терпим поражение по причинам моральным. Физически же мы не слабее большевиков. Состояние нашей армии есть ни что иное, как массовая депрессия, вызванная общей усталостью и пропагандой политиканов ...".
  
   Политиканы - удобная мишень, особенно когда нужно на кого-то списать собственные военные неуспехи. Но, основная составляющая в цитате, приведенной Махровым, есть не политиканство, а оценка боевого настроя Белой армии. Вот с ним дело обстоит паршиво. Да, боевой дух белых сломлен, а вот у красных, все наоборот. В их лагере в победе уже никто не сомневается. И, прежде всего, благодаря организации настоящей армии во главе с профессиональными офицерами армии царской, частично пришедших на службу большевикам добровольно, частично - мобилизованных. В этом несомненная заслуга Ленина и "проходимца" Троцкого.
  
   Общее количество бойцов в армии Деникина, на момент занятия генералом Махровым должности, составляло порядка 60 - 65 тысяч штыков и сабель. В оперативном подчинении командующего войсками Юга России находился и Черноморский флот под командованием адмирала Ненюкова и начальника штаба адмирала Бубнова. "В Крыму, в Севастополе, стоял наш Черноморский флот. Его аппарат управления и количество старших офицеров командного состава значительно превосходили потребности судов и транспорта. В то время, когда армия генерала Деникина, потрясенная неудачами на фронте, спасаясь, уходила в тыл, положение на флоте было лучше. Он был неуязвим для большевиков. Командный состав флота мог главным образом заботиться об обеспечении судов углем". Уголек запасали со шкурнической целью. Копили топливо, чтобы удрать в заморские края. Для эвакуации, но не для боя. Да и биться особо не с кем было на Черном и Азовском морях. Красные практически боевого флота на Юге не имели. Вот так, точно, зло и язвительно, отозвался генерал Махров о Белом российском флоте. Эти слова стоило почитать некоторым из современных сладкоголосых менестрелей, творящим мифическую историю благородного флотского белого офицерства на экране и в литературе.
  
   Оборона Крымских перешейков была поручена знаменитому ныне генералу Слащеву, имевшего порядка четырех тысяч штыков и сабель. "Что касается 3-го Особого корпуса генерала Слащева, то после того, как он разбил Орлова, ему удалось погасить смуту в своем корпусе, подтянуть дисциплину и успешно отражать все атаки большевиков у перешейков". Капитан Орлов - отнюдь не красный. Максимум - бледно-зеленый. Отличился тем, что в курортной "белой" Ялте "взял в плен" генералов Покровского, Боровского и несколько полковников, выступавших на стороне "деникинской" партии. Впрочем, пленников, за неимением надобности и выгоды, без кровопролития отпустил на волю. Между делом Орлов ограбил Ялтинское казначейство и затем увел отряд опять в горы. Отряд Орлова насчитывал примерно четыре сотни солдат.
  
   Общий перевес красных на фронтах Добровольческой Белой армии, как отмечал генерал Романовский, был не особенно велик ни в живой силе, ни в артиллерии. При том численное превосходство в кавалерии все еще формально оставалось на стороне белых. "Самое же главное преимущество большевиков было в том, что они были сильнее духом, а у нас он упал до предела. ... В ближайшем тылу большевики встречали сочувствие в некоторых станицах. Кубанские казаки из этих станиц переходили на их сторону даже с оружием в руках". Видимо выброшенные донцами винтовки и пики кубанские казаки подбирали отнюдь не зря, а с надеждой таким образом получить прощение при приходе красных. А в том, что те придут, у казаков сомнения не имелось. Красных готовились встречать "по-хорошему". Но если белые на российских просторах вели себя словно завоеватели в чужом краю, то и красные на белых территориях показывали себя порой не лучшим образом. В итоге: "У кубанцев же наступило некоторое просветление после того, как они увидели, как хозяйничают в станицах пришедшие туда большевики. Кубанцы стали уходить в корпус генерала Бабиева, ряды которого значительно пополнились. ... Но в целом, и Донская армия и кубанская теряли силу духа и были в конце февраля в последней стадии разложения. Добровольческий корпус генерала Кутепова еще представлял собой некоторую боевую силу, на которую можно было рассчитывать. Однако это уже не были добровольцы первых походов, их ряды пополнились мобилизованными, которые не усвоили традиций идейных добровольцев..."
  
   В Крыму, тем временем, происходили весьма интересные события. Командный состав находившихся там частей и соединений разделился на две противоборствующие группы. Одна - поддерживала генерала Деникина, вторая - считала, что Деникин должен передать власть в Крыму генералу Врангелю и уйти. 1-го февраля группа флотских офицеров предложила Командующему войсками в Крыму генералу Шиллингу передать всю полноту власти генералу Врангелю. Сам Шиллинг был не против кандидатуры Врангеля, но поставил условием согласие на это Деникина. Реальная сила в Крыму находилась тогда только в руках генерала Слащева да еще флотских начальников. Склока достигла апогея когда генералы Шиллинг и Врангель обменялись весьма резкими телеграммами. Затем генерал Деникин уволил генерала Врангеля из армии и отправил в Константинополь. Одновременно лишились должностей адмиралы Ненюков и Бубнов. Их места занял адмирал Саблин и капитан первого ранга Рябинин.
  
   Вот в такой обстановке принял должность в Ставке генерал Махров. А вот какими словами описывает он положение в тылу: "Во внутренней жизни ... царила смута, выражавшаяся в интриганстве, политиканстве, стремлении честолюбцев вырвать власть из рук генерала Деникина. Экономически оба театра (оба фронта Белой армии) ... были в состоянии разрухи. Добровольческих денег население не принимало. В тылу ... бесчинствовали разные отряды зеленых и отвлекали с фронта войска, посланные для обеспечения безопасности дорог и поддержания порядка. Правительство Юга находилось в прострации, а Кубанское готово было вступить в соглашение с большевиками. Единственным аппаратом, который был еще способен служить, оставалась Ставка Главнокомандующего, но и ее деятельность вследствие разрухи правительственных учреждений в тылу и порыва связи на фронте часто была тем, что в механике называется "свободный ход колеса"".
  
   Первый рабочий день в новой должности генерал Махров начал весьма символично, с подготовки плана операции на случай отхода за Кубань. От работы отвлекали всевозможные посетители, в основном с просьбами об оказании содействия в эвакуации. Среди прочих: "в вагон ввалился почтенный Генерального штаба генерал Кортрацци. Он обратился ко мне с просьбой дать распоряжение о том, чтобы дежурный генерал Ставки обменял ему несколько сот тысяч добровольческих рублей на донские. Он торопился уехать за границу и обменивал русские денежные знаки на иностранную валюту по курсу 1 фунт за десять тысяч донских рублей".
  
   Только иссяк поток посетителей, пришел адъютант с грудой бумаг от генерала Романовского, большей частью дел квартирмейстерских не касающихся. Махров ужаснулся бумажному обилию, тщательно перелопаченному Начальником штаба Ставки: "Все документы были снабжены сносками, ссылками; резолюции, наложенные начальником штаба, отличались ясностью, точностью и краткостью. Ответы на письма были корректны, деликатны и доброжелательны". Все это прекрасно, но между строк воспоминаний вполне четко читается не заданный тогда вопрос: "Зачем начальнику штаба в такой критический для Белой армии момент копаться в различных бюрократических мелочах, а не заниматься прямыми должностными обязанностями?".
  
   В штабе закончился еще один рабочий день, а на фронте войска по-прежнему отходили под натиском Красной Армии. Брели по непролазной грязи, бросали обозы со своим и награбленным в более удачные дни, оставляя врагу артиллерию. "Тысячи обозных и беженцев, обрубив постромки, пересели на коней и, смешавшись с войсками, медленно катились к югу".
  
   "К третьему марта Донская армия была окончательно дезорганизована. Казаки совершенно вышли из подчинения. О каком либо сопротивлении противнику нечего было и думать. Кубанцы находились еще в худшем положении, хотя ряды их пополнились казаками, прибывшими из станиц, захваченных большевиками. У кубанцев царил разлад между воинскими начальниками. Одни хотели продолжать борьбу вместе с Главнокомандующим, как например, генералы Улагай и Топорков. Другие склонны были действовать самостоятельно ...".
  
   Командование Белой армии понимало, что, сдержать красных не удастся и на Кубани, поэтому планы эвакуации начали потихоньку воплощаться в жизнь. Подробно об эвакуации рядового бойца написал С. Мамонтов. Это взгляд "снизу". Теперь посмотрим как эвакуировались генералы. Генерал Махров первым делом, еще до общей эвакуации, отправил из Новороссийска в Болгарию семью. Похвальная предусмотрительность. Родные генерала покидали обреченный город на пассажирском пароходе, в каюте, которую делили с семейством еще одного генерала и массой багажа. "Пароход был переполнен. Среди отъезжающих можно было видеть почтенных генералов, к удивлению моему, некоторых - в форме мирного времени с орденами, дам высшего света, убогих старух, молодых офицеров, сановников, священников и простых людей с замученными лицами в бедной одежде...". Пароход шел с большим креном из-за пустых трюмов. Чистая публика в нижних отсеках жить не соизволила, а тех кто и рад был бы хотя и таким образом покинуть Новороссийск, на пароход не пустили. Вот интересно замечание одного из матросов команды по этому поводу: "Конечно ... это непорядок. Будет буря - все может случиться. Но если и пойдем на дно, некого жалеть. Посмотрите, кого везем - ведь это ненужный сор для России".
  
   "Ненужный сор" морем эвакуировался в Крым, в Турцию, в Болгарию. Остальные, не столь привилегированные, тащились к обетованному Новороссийску пешком с винтовками за плечами по непролазной грязи. Белая армия стягивалась к мостам через Кубань: "Через реку был только один большой железнодорожный мост, годный и для прохождения артиллерии, обозов, конницы и пешеходов. ... Сюда хлынула главная масса войск Донской армии, но натолкнулась на так называемую "пробку". По мосту уже двигались нескончаемые обозы, скопившиеся раньше в городе: телеги с беженцами, отдельные всадники ... Они нарушали порядок и замедляли движение. В самом Екатеринодаре все улицы были заполнены также воинскими обозами и толпами обезумевших, охваченных паникой людей. ... Первыми покинули Екатеринодар атаман Букреев и Кубанское правительство. За ними бежали городские власти, передав управление городом самочинно возникшему Временному комитету... Этот комитет оказался распорядительным и дельным. ... Возможно, что комитет состоял из местных большевиков, но работал он добросовестно и был вполне лоялен по отношению к начальнику гарнизона". Последним покинули город гарнизон во главе с комендантом и "в городе начались грабеж и загуляли пьяные толпы. На мосту при переправе обезумевшие беженцы, перемешанные с обозами и войсковыми частями, давили друг друга, затрудняя движение".
  
   Примерно в это же время в Ставке генерала Деникина проходило совещание на котором обсуждалась в очередной раз возможность создания оборонительного рубежа по реке Кубань. Докладывал генерал Махров. Вот запись его воспоминаний: "На фронте ни о каком психологическом переломе не приходилось и думать. ... Один Добровольческий корпус еще сохранял дисциплину и представлял некоторую боевую силу. В тылу, в Новороссийске, судов для эвакуации почти не было, а прибывшие заполнялись в первую очередь раненными и больными". О каких еще раненных и больных добровольцах разговор? Об их судьбе лучше и честнее напишет С. Мамонтов. Их просто бросили на произвол судьбы. Генерал Махров довольно полно перечислил все категории пассажиров уплывавших на одном пароходе с его семьей, но ни о раненных, ни о больных офицерах и солдатах Белой армии даже не упомянул. Скорее всего их просто к "чистой" публике не допустили из-за боязни инфекций и общего "дурного", непритязательного вида. Недостаток кораблей - дело для Белого флота хроническое, связанное со шкурническим нежеланием тратить драгоценный уголь ни на что иное как спасение собственной драгоценной жизни и имущества.
  
   Но вернемся к воспоминаниям Махрова. "Новороссийск нужно было очистить от беженцев и обозов, чтобы принять отходившие от Кубани войска. Нужно было смирить бездельничающих и политиканствующих офицеров-дизертиров, заставить их встать в строй. ... Наконец, рассчитывать перевезти всю массу Донской армии с лошадьми и обозами не было никакой возможности, так как не было не достаточного тоннажа, ни времени на погрузку. Необходимо было лучшие войска перебросить в первую очередь в Крым ... ". Кроме Новороссийска можно и нужно было использовать Тамань, отделенную от Крыма лишь Керченским проливом. Разведал дела на Тамани брат генерала Махрова, полковник В. Махров и убедился, что есть возможность даже силами маломощной Керченской флотилии обеспечить переброску до десяти тысяч человек и лошадей в сутки. Но все это, при одном условии - если доблестный Белый Черноморский флот направит хотя бы несколько маленьких транспортов в Керчь. "Наш боевой флот и флот союзников могли поддержать южную колонну войск огнем судовой артиллерии. На некоторую поддержку флота могли рассчитывать войска, следующие и по северной дороге ... ". Через Тамань предлагалось эвакуировать в Крым вконец разложившихся донских казаков с лошадьми. "Добровольческий корпус намечалось отправить в Новороссийск как единственное войсковое соединение, еще способное отходить с боями и прикрывать все то, что не уйдет на Тамань". Кубанские казаки, во главе со своими атаманами переправляться в Крым отказались и предпочли прорываться через горы в Грузию. Исключение составила одна бригада под командованием генерала Улагая.
  
   Решения по эвакуации, предложенные генералом Махровым, в целом были приняты и одобрены генералом Деникиным. "Для установления порядка в Новороссийске, где главную роль в безобразиях, пьянстве и даже грабежах играли дезертиры-офицеры, Главнокомандующий вызвал из Добровольческого корпуса надежные части и отдал приказ, чтобы все офицеры, находившиеся в Новороссийске, немедленно зарегистрировались, чтобы впоследствии поставить их в строй. В своем приказе генерал Деникин заявлял, что только зарегистрировавшиеся офицеры могут рассчитывать на посадку на корабли. Прочие будут предоставлены судьбе. Этим же приказом были установлены военно-полевые суды для привлечения к ответственности всех нарушителей порядка и дисциплины". Приказ на некоторое время возымел действие. На его основании были, например, задержаны и преданы военно-полевому суду офицеры, грабившие грузинское консульство.
  
   7-го марта неожиданно бросил артиллерию и ушел в горы на соединение с кубанцами 4-й Донской корпус. Оставшиеся казачьи части прекратили нести дозорную службу и разъезды красных начали немедленно переправляться через Кубань. Затем через реку переправилась и пехотная часть численностью до двух рот. Такой оперативности Ставка Деникина от Красного командования не ожидала и вновь оказалась застигнута врасплох. На совместном совещании Донского казачьего командования опять было принято решение о подчинении генералу Деникину Донской армии, точнее того, что от нее осталось и ее отходе на Тамань. Красная Армия в это время заняла Армавир, а Майкоп оказался захвачен бандами "зеленых".
  
   Далее Новороссийского порта железная дорога вела только в море. Деникин со штабом, по-прежнему расположенном в поезде, оказались на последнем клочке белой территории, заканчивающемся причалом. Генерал Кутепов и многие другие офицеры считали виновником катастрофы, "злым демоном" Белого движения, начальника штаба Деникина генерала Романовского. Причем отчаявшиеся корниловцы, практически не скрываясь, готовили на него покушение. 8-го марта английский генерал Хольман, начальник военной миссии, передал генералу Махрову просьбу: "Прошу Вас предупредить генерала Романовского, что его решили убить добровольцы. ... Готовится переворот". Кроме того, для генерала Деникина передали предложение, от греха подальше, переместить поезд штаба Главнокомандующего на цементную пристань с проволочным заграждением под охрану шотландских стрелков. Генерал Романовский ответил: "Знаю, меня хотят убить корниловцы, мундир которых я ношу, но скрываться, прятаться не собираюсь. Пусть убивают". Отказом ответил на предложение англичан и генерал Деникин.
  
   11-го марта передовая проходила всего в сорока - пятидесяти километрах от порта Новороссийска. Пока Донская армия тянула с отходом на Тамань красные заняли Анапу и отход на Тамань казаков оказался весьма проблематичен из-за их полной небоеспособности. Махров пишет, что штаб Деникина работал двадцать четыре часа в сутки, но усилия штабных офицеров вязли в вате апатичности и разложения боевых частей Белой армии. Воевали только добровольческие части, но остатки Добровольческого корпуса с трудом сдерживали натиск красных. Не попав на Тамань, в Новороссийск набежали толпы казаков из Донской армии с единственной целью удрать от красных. Кораблей же на всех по-прежнему не хватало. Принимались благородные решения о первоочередной погрузке лазаретов с раненными и больными военнослужащими, но на деле редкие пароходы вновь и вновь заполнялись (и то только в каютах) "ненужным для России сором".
  
   Наконец начали грузиться постепенно выводимые из боя добровольческие части. "Пароходы охранялись добровольческими караулами в полной боевой готовности. Толпа гудела, слышались возгласы, крики, раздавались слова команд. Грузившиеся добровольцы то поднимались по трапам, то спускались вниз, тащили пулеметы, патроны в ящиках и прочее. С тоской на них глазела толпа, проклиная всех и вся. У пристани выделялся красавец - гигантский английский броненосец "Ганновер", а рядом с ним наш "Владимир", у трапов которого стояли больные, раненные, суетились сестры милосердия, на носилках несли ослабевших. Какая-то контрольная комиссия, прежде чем допустить на пароход, проверяла документы, задерживая посадку. Шла погрузка и на "Ганновере". О, непотопляемая и несгибаемая российская бюрократия, где только не находишь твои пакостные следы.
  
   Приготовился к эвакуации и Василий Махров. Причем весьма необычным образом. Уходил он не с органами контрразведки, а с начальником артиллерийского отдела генералом Киреем, "который не имея грузчиков для эвакуации снарядов и артиллерийского имущества, дал объявление, что все, кто погрузит определенное количество пудов артиллерийского имущества, получит место на корабле". Вот полковник Махров "отгрузил свои пуды". Насколько тяжело он трудился, остается загадкой, если учесть, что вместе с генералом Киреем они учились в Академии Генерального штаба на одном курсе и были весьма дружны.
  
   Полковник В. Махров и остальные "грузчики" местами на пароходах себя более менее обеспечили. Вообще говоря, там, где пребывали штабные генералы, все проходило более-менее чинно и спокойно. "Спокойно шла погрузка имущества и на английском корабле "Ганновер" под охраной шотландских стрелков. В стороне шумно суетились беженцы, жадно хватая разные вещи, которые раздавали им англичане, бросавшие свои склады. На холме, венчавшем отвесную скалу на цементной пристани, виднелись палатки, окруженные проволочным заграждением, а впереди них подальше - силуэты шотландских часовых и застав. Это был лагерь английского батальона, высаженного на берег в Новороссийске. Здесь было все чинно, спокойно как в мирное время". А вот возле красавца "Владимира", в ожидании долгожданной погрузки, продолжали толпиться больные и раненные.
  
   Совсем иное настроение царило на "непривилегированных" пристанях города, где "обезумевшие, озверевшие люди думали только об одном - добиться места на корабле". Генерал Деникин принял меры... Решительность их состояла в том, что он "послал грозную телеграмму Командующему Черноморским флотом в Севастополь с требованием подать все транспорты в Новороссийск. Такие телеграммы уже неоднократно посылались, но ответы продолжали поступать одни и те же: угля нет, суда требуют ремонта".
  
   Кораблей на всех явно не хватало. Редкие одиночные пароходы, предназначаемые для Добровольческого корпуса, немедленно по прибытию брались под охрану вооруженными караулами. Донские казаки, еще остававшиеся на фронте, бросали линию обороны и прибывали в порт, где обнаруживали, что кораблей для погрузки для них нет. Отношения между казаками и добровольцами, несущими на себе всю тяжесть арьергардных боев, накалились до предела. Добровольцы уже открыто обвиняли казаков в предательстве.
  
   Наконец фронт приблизился настолько, что вступила в действие артиллерия английской эскадры. Именно - английской, а не русской. Русская Белая Черноморская эскадра на помощь Белой армии так не пришла. Уголь жалко, да и ремонт не закончен, то да се ... Позже, на бегство из Севастополя у флота все найдется.
  
   Пришло время собираться и генералам. В отличие от прочих, им волноваться не приходилось - генеральские места всегда надежно гарантированы: "В штабе заканчивалась упаковка вещей. Кто-то из офицеров принес мне пакет и доложил, что это от англичан для всех чинов штаба. Там я нашел туалетные принадлежности, складной нож и белье. Каждому было выдано по карабину новейшей системы и сумка с патронами". Очень милый и щедрый прощальный подарок с весьма прозрачным намеком выдали русским партнерам союзники англичане. Впрочем, для всех остальных англичане просто-напросто открыли пакгаузы на разграбление. Уноси кто, что может. Не пропадать же добру? "Возле открытых пакгаузов толпились казаки, солдаты и беженцы. Англичане разрешали им брать все. Мне представилась такая картина: люди раздевались, сбрасывали с себя все белье, надевали на себя по две-три пары нового белья, с трудом напяливали на себя свое платье и, прихватив с собой еще какие-то пакеты, поспешно уходили к пристани... ".
  
   Итак, пока толпа бесновалась у вовремя открытых складов, натягивая на месяцами немытые зады дармовые английские кальсоны, штабные чины, вооруженные новейшими карабинами, спокойно грузились на "Цесаревич Георгий". Вооружили их, вероятно, для самообороны от остального непривилегированного воинства. "Возле поезда находились все чины штаба Главнокомандующего ... предстояло пройти с полверсты. На пути я увидел шпалеры шотландских стрелков, выставленных ... для охраны погрузки. ... И вот мы на палубе "Цесаревича Георгия". Меня любезно встретил какой-то офицер и указал мою каюту". Да, даже убегать лучше штабным генералом, чем артиллерийским поручиком или пехотным прапорщиком. Боевым фронтовым офицерам приходилось стоячие места выбивать силой оружия, а тут любезный с милой улыбкой офицер указывает каюту. Уставшему от волнений последних дней генералу Махрову даже удалось выспаться, а наутро и доклад с благой вестью, мол: "Погруженные пароходы постепенно уходят в море, а к пристаням прибывают новые для погрузки. Около девяти часов ко мне явился начальник 1-й Донской дивизии генерал Дьяков и спросил, есть ли надежда, что его дивизия будет погружена. Я отдал распоряжение генералу Ермакову на погрузку этой воинской части. ... Вскоре мне протелеграфировали, что донцы Дьякова начали погрузку". Все кажется в воспоминаниях генерала Махрова более-менее управляемым и заканчивается вполне благополучным "хэппи-эндом".
  
   Совсем иначе виделась Новороссийская трагедия тем, кто рвался на пароходы через орущую, безумную, беснующуюся толпу, а не шел неторопливо меж стройных рядов шотландских стрелков. Остается непреложным фактом, что бежали белые из Новороссийска позорно, бросив раненных и больных товарищей, оставив без транспорта большую часть казаков и беженцев. А о материальных потерях и говорить не приходится, оказались потеряны практически все лошади, орудия, большинство пулеметов, бронепоезда, бронемашины, склады. В общей сложности эвакуировать удалось 23 тысячи добровольцев с пулеметами и несколькими орудиями и около 10 тысяч безлошадных казаков. ... Довоевались.
  
  
  

Глава 7.

  
   Белые - честные до донкихотства. Грабеж у них - несмываемый позор. Белые рыцарски вежливы с мирным населением. Белые не апаши - они джентльмены.
  
  
   Что же такое странное начало происходить с Белым движением после окончания легендарных походов Добровольческой армии? Что привело ее после побед и триумфов к позору Новороссийска?
  
   После смерти генерала Корнилова, понимавшего всю опасность вседозволенности и террора и пытавшегося, более-менее успешно, поддерживать порядок в войсках, никто всерьез не занимался правовой стороной отношения к населению и, тем более, к пленным. Предоставим слово свидетелю, влившемуся в ряды Добровольческой армии вскоре после ледового похода. Итак, год 1918, первые "романтические" рыцари "Тернового венца", а было их, напомним, порядка четырех тысяч человек, или выбиты, или растворились в массе новой, многотысячной уже Добровольческой армии. С. Мамонтов - не родственник, а только однофамилец знаменитого белого генерала. С. Мамонтов - офицер военного времени, прапорщик конной артиллерии в Добровольческой армии, автор книги воспоминаний "Походы и кони", написанной на основе дневниковых записей времен Гражданской войны. В главе с коротким названием "Грабеж", он пишет: "Грабеж ужасная вещь, очень вредящая армии. ... Если начальник не умеет прекратить грабеж, то он закрывает глаза и упорно отрицает факт грабежа. ... Во время гражданской войны грабили все - и белые, и красные, и махновцы, и даже, при случае, само население (имения) ... Рядом было разграбленное имение. ... Высшее начальство не могло справиться с грабежом. Все солдаты, большинство офицеров и даже некоторые начальники при удобном случае грабили. Крайне редки были те, кто обладал твердой моралью и не участвовал в этом".
  
   Это, так сказать, "теория" армейского грабежа. Далее автор описывает практику и технологию этого дела, на основе собственного опыта единственного случая участия в подобном мероприятии. К счастью, от повторения подобного его спас старший брат, воевавший в одной с автором батарее: "Некоторые офицеры, живущие на нашей квартире, исчезали ночью и возвращались с мешками.
  
   - Возьмите меня с собой, мне хочется видеть это.
   - Нет, ты нам все испортишь. Ты сентиментален, еще начнешь нам читать мораль. Для этого нужно быть твердым. ... ". Уговорил. Пошли на дело.
   "Выбив дверь ударом сапога, входим. Крестьяне трепещут.
   - Деньги.
   - Нет у нас денег. Откуда ...
   - А, по добру не хотите дать? Нужно тебя заставить?
   Трясущимися руками крестьянин отдает деньги.
   Опрокидываем сундук, его содержимое рассыпается по полу. Роемся в барахле ...".
  
   Наутро армия выступала в поход: "Впереди, без охранения, шли эскадроны 2-го конного полка". Автор не зря подчеркивает данное обстоятельство, постыдное для кадровой армии, состоящей в массе своей из офицеров. "Затем, наши две пушки и за нами "боевой обоз", увеличенный награбленным имуществом". Но даже "боевые обозы" добровольцев не шли ни в какое сравнение с вереницами возов с "добром" награбленным казаками. Обозные колоны белых войск во много раз превышали боевые и отвлекали для охраны немалые силы. Да и охранялись весьма тщательно. Подойдя к Орлу, казаки оказались настолько обременены обозами, что начали, кто отпрашиваться, а большинство просто дезертировать для доставки "трофеев" в родные хутора и станицы. Фактически, как мы уже знаем, именно из-за резкого уменьшения количества и качества казачьих войск и удались блестящие победы Первой Конной армии Буденного.
  
   В начале сентября 1919 года регулярная кавалерийская дивизия генерала Барбовича с боями прошла Украину и вышла на территорию Великороссии. Прикомандированная к дивизии конная батарея, в которой по-прежнему служили братья Мамонтовы, стала на постой в местечке Воронеж (не в городе). "Тут было много мелких заводов. Я пошел по местечку, надеясь найти что-нибудь полезное для батареи. Ничего не нашел, но на маленьком заводе, принадлежавшем еврею, я встретил нашего пулеметчика, поручика Андиона. Он вовсе не обрадовался нашей встрече и по-французски, чтобы другие не поняли, просил меня не вмешиваться. После этого я присутствовал при следующем диалоге между Андионом и евреем:
  
   - Купи у меня приводной ремень. Тебе он понадобится. - Сказал Андион.
  
   - Покажи его, как можно покупать заглазно, - отвечает еврей.
  
   - Да вот же он перед тобой.
  
   - Но ведь это мой.
  
   - Ты отстал от времени. Это при царе было твой и мой, а большевики нас учат, что теперь все общее. Так покупаешь? ...
  
   Наконец сторговались. Андион засунул деньги в карман.
  
   - Ну, а теперь снимай приводной ремень ...".
  
   Вот так, господа! Вдумайтесь в происходящее! Офицер - лицо официальное, государственное, олицетворение Белой власти, у него на рукаве гимнастерки или мундира триколор национального флага. Оставим личность хозяина. Еврей - не еврей. При большевиках, выходит, завод работал, производил продукцию, давал возможность рабочим трудится, и зарабатывать средства для существования. А при белых - "снимай ремень". То есть полный развал работы. Возникает ощущение, что белые офицеры сами не уверены в стабильности и прочности Белой власти, носителями которой являлись. Наоборот, во всем их поведении - меты временности, неуверенности в прочности завоеванной власти и долговременности одержанных побед. Где же белая администрация? Где полиция? Где организация тыла, производящего все для победы, для нужд армии и населения? Нет ничего подобного! Белые - не хозяева, временщики.
  
   Даже в конце Белой эпопеи мало что изменилось. В Крыму, после многократных попыток Врангеля навести относительный, пусть самый элементарный, порядок, в отношении "их благородий" к местному населению продолжалась политика поборов "благодарного населения". С. Мамонтов, пишет, что заказал у мастера валенки и получил их: " ... Когда я расплатился с мастером, он пожал мне руку и сказал: - Вы один из немногих, которые заплатили, большинство забирает и уходит. Я был сконфужен за наших. Вспомнил такой же случай в манычских степях с бараньими полушубками". Воспоминания предельно просты, на утро все белые покидали деревню в новых полушубках, взятых, точнее украденных, естественно без малейшего зазрения совести, у местных ремесленников.
  
   Примечательно, но о "новых полушубках" пишет и господин Шульгин в "1920": "Я помню, какое сильное впечатление произвели на меня, когда я в первый раз услышал знаменитое выражение: "От благодарного населения"... Это был хорошенький мальчик лет семнадцати - восемнадцати. На нем был новенький полушубок. Кто-то спросил его: - Петрик, откуда это у вас? Он ответил: - Откуда? "От благодарного населения", конечно. И все засмеялись. ... Кто эти "все"? Такие же, как он. Метисно - изящные люди русско-европейского изделия. "Вольноперы", как Петрик и постарше - гвардейские офицеры, молоденькие дамы "смольного "воспитания" ".
  
   Далее господин Шульгин сокрушается о том, что "Зло стало всеобщим. Насмешливый термин "от благодарного населения" все покрыл, все изгадил, из трагедии сделал кровавый водевиль".
  
  
   Белая армия, исключая, может быть частично, первопроходцев Корнилова, отличалась, огромными "боевыми" обозами с награбленным добром. Неудивительно, что "При нашем приближении к деревни, мы иногда видели крестьян, бегущих в лес, прятать повозки и лошадей. Подводчику ничего не платили и редко заботились о корме для него и для лошадей. Только при бароне Врангеле в Крыму стало лучше. Обязали платить подводчику поверстно, и это распоряжение сразу уменьшило обозы". Вот, оказывается, как просто решается вопрос. Просто, но - слишком поздно. "Если у крестьянина была хорошая лошадь, ее у него забирали или, в лучшем случае, обменивали на худшую". Истинные джентльмены, черт возьми, эти господа белые офицеры! Впрочем, красные командиры поступали также. Только и разницы, что джентльменами себя не величали.
  
   Под городом Золочевом белым удалось пустить под откос специальный поезд "ЧК" с высшими комиссарами. С. Мамонтов так описывает происходящее: "Мы опоздали. Казаки были уже на месте и захватили чудные бинокли, револьверы, бумажники, кольца, портсигары, часы, кожаные куртки и сапоги. Человек пятьдесят высших комиссаров было захвачено. Всюду валялись разорванные партийные билеты. Комиссаров расстреляли. Сотня сопровождавших их солдат была отпущена. Очевидно, генерал Топорков не хотел создать впечатления, что мы расстреливаем всех без разбора".
  
   Впрочем, и расстрелянные комиссары оказываются далеко не святыми. Ехали они с комфортом, по тем голодным временам, народным служителям непростительным: "В поезде было несколько вагонов конфет, сахару и инжиру. Мы взяли, что могли... ". Остальное прибрали к рука непонятно откуда появившиеся крестьяне.
  
   Вообще говоря, крестьяне своего никогда не упускали. В помещичьих имениях "красного петуха" подпускали именно они, и грабили, разворовывали, растаскивали имущество погорельцев тоже крестьяне. Народ резвился в революционном угаре безнаказанности, отводил истосковавшуюся по волюшке душу. Вот описание бывшего имения князей Голицыных после визита благодарного местного населения: "Имение было основательно разграблено, с той бессмысленной злобой, которая овладевает грабителями. Все, что не могли унести, разбито, разломано. Раз я не могу воспользоваться, пусть никому не достанется. ... Рояль, разрубленный топором. Паркет с узорами из черного дерева был взломан и тут же брошен - искали клада. Двери, слишком большие для крестьянской хаты, разрублены, окна частью унесены, частью изломаны. Мелкая мебель исчезла. Крупная мебель - шкафы и буфеты - порублены. Картины изрезаны. У портретов, а среди них были ценные, всегда проткнуты глаза и вспорот живот. Фарфор разбит....
  
   Это был не только грабеж, но зверское уничтожение. Дом был громадный, скорее дворец, старинный. Есть законы грабежа. Я видел полсотни имений, и все разграблены по той же системе. ... В спальне всегда валялись письма и фотографии. Комод унесли, а письма вывалили. ... Груды книг были сброшены и лежали на полу. По ним ходили. Книги в старинных кожаных переплетах никого не интересовали. Шкафы же из красного дерева разрубили на дрова и увезли. ... Всех лошадей забрали, коров увели, птицу перерезали. Вот сельскохозяйственные машины - изломали. Тут был фруктовый сад - остались одни пни. Вот оранжерея. Росли редкие деревья, персики, орхидеи. Теперь все изломано, стекла выбиты".
  
   Стоит ли в который раз все списывать на большевиков? Вряд ли. Поджоги и грабежи имений начались еще до их прихода к власти. Сомнительно, чтобы добирались большевики в те годы до каждой деревеньки, уж слишком малочисленны были, настолько, что и не во всех городах даже имелись. Кроме того, большевики собирались стать хозяевами страны, рушить все подряд у их резона не было. Скорее всего, поджоги и разграбления имений - народное творчество в чистом виде. Не удивительно, что за такие безобразия белые пороли изрядно, да и вешать не брезговали. Особенно, если появлялись выжившие хозяева.
  
   Наивно думать, что бесчинства Белой армии совершались лишь на Европейском театре военных действий. С. Е. Хитун в последние годы Гражданской войны служил в армии барона Унгерна. Когда его назначили в автомобильную команду Штаба дивизии, то в качестве зимней экипировки, вместо украденного китайцами обмундирования. "выдали что-то вроде короткого полушубка из какого-то редкого золотистого ... меха. Очевидно реквизиция среди местного населения шла полным ходом, а по военному выражению - была данью от "благодарного населения"". Удивительно, но выражение "от благодарного населения" оказалось на редкость живучим и смогло перенестись через тысячи километров от Юга России до границ с Монголией. Интересно и происхождение замечательной куртки. Его поведал автору местный купец, у которого тот стоял на постое: "На прошлой неделе на перекладине ворот своего же дома, по приказанию коменданта ... был повешен русский купец-колонист, часовщик. На груди повешенного висела вывеска - за спекуляцию и укрывательство большевиков, - и на этом мертвом купце была вот эта самая рысья куртка, что на вас". Купец укрыватель большевиков? Сомнительно. И сомнения эти возрастают после ознакомления со следующим эпизодом. "Из двух десятков автомобилей, захваченных у китайцев, мы с трудом пустили в ход половину этого числа. Несколько автомобилей в хорошем состоянии были даны "добровольно, во временное пользование" иностранными подданными г. Урги, это временное пользование превратилось в постоянное, так как законные владельцы таинственно исчезли ... и возвращать эти автомобили было некому".
  
   Да, что там автомобили иностранных поданных и сами поданные! Вот, что происходило после занятия Урги, ставшей на время столицей Унгерна: "Первый день после взятия Урги очередь станичников у китайского банка не прекращалась, - кто сколько мог набивал свои карманы китайскими долларами, японскими иенами, русскими червонцами, царскими серебряными рублями; бумажными деньгами пренебрегали".
  
   Предпочитали "презренный металл" не только белые. Приведем интересный эпизод из воспоминаний С. Мамонтова, нашедший неожиданное подтверждение в мемуарах красного Маршала Командующего Первой Конной армии С. М. Буденного. Под Ромнами на батарею белых ночью наткнулась заблудившаяся пролетка с комиссаром красных. Наутро: "У ездовых были вещи, которые я видел впервые. У одного была на груди золотая звезда, и он ежеминутно вытаскивал из кармана золотые часы. Другой был одет в прекрасное кожаное пальто, а третий вытащил золотой портсигар и предложил мне папиросу. - Это подарки покойного комиссара, - сказали мне ездовые, смеясь. За батарей двигалась элегантная пролетка". Ездовые, кстати, все были в то время на батарее из пленных красноармейцев. Откуда у покойного комиссара золотые портсигар, часы, пальтишко и пролетка - ясно. Тут добавить нечего. Экспроприировано у экспроприаторов. Удивительно другое - то, что золотая звезда могла оказаться у скромного "бессребреника" большевика на самых законных основаниях. Подарок восторженных рабочих! В третьей книге воспоминаний "Пройденный путь", вспоминая почетного чекиста Ф. М. Зявкина, Семен Михайлович пишет на 236 странице в примечании: "Недавно дочь Федора Михайловича Зявкина, ... показала мне уникальную вещь, принадлежавшую ее отцу, - звезду из чистого золота с платиновым серпом и молотом. "Ф. Зявкину от шахтрабочих Дона" выгравировано на ней. Эту звезду в виде особого уважения и любви к своему герою сделали специально для Ф. М. Зявкина шахтеры Дона в далекие боевые годы". Откуда у шахтных рабочих золотишко и платина вопрос не стоит. Правда, в шахтах Дона добывали лишь черный уголь - антрацит. Но ... Но, ведь в дни рождения, именин, юбилеев и прочая, прочая директоров "шахтрабочие" и инженерно-технический персонал Донского угольного бассейна "дружно и добровольно" скидывался на золотые портсигары с именными табличками. Факты известные. Получается, традиция шахтерская продолжалась и при Советской власти. И видно не только один комиссар Зявкин числился у рабочих в героях с персональной золотой звездой.
  
   Обрастание хвостами боевых обозов с награбленным добром резко понизило боевые и моральные качества белого воинства. У красных звезды и портсигары доставались далеко не всем "героям", остальные - воевали. Боевых обозов за собой не тащили. Диалектика проста - нет в Красной армии обозов награбленного, значит, нет награбленного. Нет награбленного - не было грабежей населения. Следовательно, говоря о "красных" грабежах, белые, мягко говоря, привирают, выдавая желаемое за действительное. Дисциплина Красной Армии, благодаря Ленину, Троцкому, комиссарам и военным специалистам из офицеров, значительно повысилась.
  
   Побеждать белым стало труднее. Красные уже не представляли собой серые неуправляемые стада. Это отвечают и мемуаристы. Например, отличную подготовку и качественную экипировку "красных юнкеров" - курсантов военных школ. Красные юнкера, после стажировки в боевых частях, становились отличными командирами и получали под командование новые сформированные в тылу части. Белые юнкера большей частью так и оставались в строю, не закончив военного образования и не став офицерами. Белые юнкера грабили, за это не наказывали, смотрели сквозь пальцы. Красные юнкера - не мародерничали. Их за это ждал скорый суд и расстрел. Вот так, белые соколы, взвившись, пали черными коршунами, а коршуны, избитые в драке, обернулись в итоге орлами-победителями. Бывшие "красные юнкера" со временем советскими офицерами с золотыми погонами, перенявшими лучшие воинские традиции старого русского офицерства. Бывшие белые юнкера в эмиграции остались навечно юнкерами.
  
   С. Мамонтов в списке грабителей поставил белых на первое место. Увы, как это не обидно слышать нынешним радетелям Белой идеи, но белые грабили всех подряд и богатых и бедных, и крестьян и, кулаков, и рабочих, и предпринимателей. Одинаково рьяно грабили православных и иудеев. Впрочем, о еврейских погромах поговорим отдельно, чуть позже.
  
   В отличие от белых, Махновцы своих не грабили, ибо являлись плотью от плоти села и только среди селян могли существовать. Махновцы со своими мирно и честно договаривались, менялись, делились добычей и т. д.
  
   Красных бойцов за примитивный. Неорганизованный и сверху не "спущенный" грабеж населения без долгих разговоров расстреливали. В этом отношении товарищ Троцкий порядок навел. Красные не грабили, они - реквизировали, причем в большинстве случаев выдавали хоть какие-то, но бумажки с надеждой на оплату изъятого ... в светлом коммунистическом будущем. Иногда даже оплачивали. Буденный о таком случае пишет. Верить ему или нет? Дело вкуса, но, скорее всего по мелочам врать он не стал бы. Разница между реквизиций и примитивным грабежом для крестьянина махонькая, но - существовала. И разница сия именовалась - власть. Белые забирали "добро" и деньги для себя лично, красные - то, что требовалось для войны. Кстати, мало кто обращает внимание на тот факт, что традиции грабежей и погромов попытались перенести в Красную Армию мобилизованные белые казаки, в большом количестве захваченные в плен под Новороссийском. Об этом разговор тоже еще предстоит.
  
   Все ли "белые" замараны грабежом? Конечно же, не все поголовно. Но, увы, очень многие, если не большинство. Шульгин по этому поводу пишет: "Ведь вот везде, и в том полку, где я был - есть люди. Есть "комик" батюшка, есть и другие ... "комики". Вот тот полковник ... И у него не грабят в батальоне. Памятник при жизни таким ставить ...". Вдумайтесь, господа, полковнику нужно поставить памятник за наведение в батальоне дисциплины! Полковой священник - "комик" потому, что пытается убедить офицеров не грабить собственный народ. И это в лучшем, по словам самого Шульгина, полку Белой армии.
  
   Отдадим должное лучшим представителям Белого движения. В воспоминаниях они не щадят себя, не приукрашивают людей и события. Пишут и о грабежах, и о бесчинствах. У советской историографии, особенно послевоенных годов, подход совершенно иной. Все приукрашено, заштукатурено, подмазано и подчищено. О начальном периоде Гражданской войны, о времени тяжелых потерь и поражений в советские времена писать подробно и честно не принято. Типичный пример серой и безвкусной, словно бумажная жвачка, советской историографии, умудрившейся ни словом, ни обмолвится о трагических событиях 1918 - 1919 годов в книге Г. В. Кузьмина "Разгром интервентов и белогвардейцев в 1917 - 1922 г.г.". Итак, лето 1918 начинается заученно бодро: "Молодые полки Красной Армии вели ожесточенные бои на юге страны. Здесь основной удар против Красной Армии наносили Донская белоказачья армия Краснова и Добровольческая армия Деникина. Обе армии были хорошо вооружены и обучены, имели стройную военную организацию и суровую дисциплину. Несмотря на то, что Краснов в то время придерживался германской ориентации, а Деникин англо-французской, это, однако, не являлось препятствием для объединения их усилий в борьбе с Советской властью. Против контрреволюционных сил на юге страны вели борьбу отдельные разобщенные отряды, не имевшие ни достаточной боевой выучки, ни твердого командования". И это все.
  
   Более полно описаны "красными авторами" события последующего времени, то есть времени побед. Тут, в основном, используется военная переписка Ленина с командованием Красной Армии. О Троцком, естественно, не упоминается. О потере Царицына - тоже. То, что подается читателю не детализировано, расплывчато и неопределенно. Все успехи безоговорочно приписываются мудрости партийного руководства и беззаветной храбрости безликих красных войск, что, в общем, весьма далеко от действительности. Доблестные красные войска бегали от белых не реже, а может быть и чаще, чем белые от красных. Тут весь фокус, кто кого погонит в конце войны. Погнали белых.
  
  

Глава 8.

  
   Белые убивают только в бою. Кто приколол раненного, кто расстрелял пленного - тот лишен чести. Он не белый, он - палач. Белые тверды, как алмаз, но так же чисты. Они строги, но не жестоки. Кто хочет мстить - тот больше не белый.
   Кто первым начал убивать пленных выяснить невозможно. Белые кричат о красном терроре, красные - о белом. Скорее всего, сработал до примитива простой спусковой механизм озлобленности, изначально присущий российскому бунту - бессмысленному и беспощадному со времен Болотникова, Разина и Пугачева. Кровь проливается легко. Кровь - возбуждает. Но если бы белые решительно и жестко следовали Белому кодексу чести, то, несомненно, выиграли в глазах российского населения. Кто же иной кроме российского народа обеспечивал солдатской "серой крупой" и красных и белых? Не из мешка же с оловянными солдатиками вставали полки и дивизии мобилизованных. И расстреливали белые витязи безоружных, испуганных, но пока еще живых отцов, сынов, братьев и мужей тех, кто потом им это обязательно припомнит при первом удобном случае. Так рождалась ответная ненависть. Без устали твердили о "Великом русском народе", а на деле пытались штыком, шомполом, петлей и пулей загнать "восставшее быдло" в стойло. Но народ - не было. Потому и не вышло. Не полезла лошадь в старый хомут.
  
   Как расстреливали белые? Казалось вначале написания книги, что все это лишь неумелые "красные" выдумки. Попытки низвести в грязь с сияющих высот благородных и чистых рыцарей Белого дела. Действительно, разве способны благородные господа российские офицеры на подобное? Верилось, нет, не способны и все разговоры о зверствах Белого движения выдумки красной пропаганды.
  
   Но, нашлись свидетели преступных деяний. В упомянутом уже документальном сериале о Первой мировой войне, на третьем диске в главе "Союзники в России" ("Allies in Russia") вставлен до ужаса будничный эпизод расстрела белыми офицерами пленных "коммунистов". О том, что расстреливают белые офицеры, говорит не только диктор, но и погоны на плечах, кобуры револьверов, околыши фуражек "именных" полков, шевроны на рукавах, осанка, умение носить форму, привычка к оружию. Пленные валяются на земле у ног победителей в воронке. Те неторопливо осматривают и стаскивают сапоги, перебирают еще какую-то дребедень, вытряхнутую на землю из мешков и карманов. Затем по трое отводят к другой воронке. Заставляют повернуться лицом к оператору, глаза не завязывают, на колени становиться запрещают, вскидывают винтовки, стреляют почти в упор. Подходят. Проверяют качество "работы". Иногда деловито достреливают или докалывают штыком. Красиво курят папиросы по ходу дела. ... На рукавах френчей - трехцветные шевроны. Добровольцы.
  
   Расстреливаемые ведут себя не менее спокойно, чем палачи. Практически никаких эмоций, полная покорность судьбе и отупение. Убиваемые с удивлением и детским интересом смотрят больше в камеру, чем на стволы, направленные в грудь. ... Переламываются при попадании пуль, падают, исчезают в дыре земли, словно и не жили. Приводят на их место новых. Все повторяется. В воронку падают совсем молодые парнишки из рабочих и пожилые крестьяне. Вот оператор захватил крупным планом простое солдатское лицо одного из "большевиков", с усами, выбритого, в фуражке. Он смотрит не на казнь, на оператора и ... улыбается. Подмигивает, мол, не робей, парень ... умирать дело плевое и привычное.
  
   Снимает расстрел, скорее всего англичанин. Возможно именно тот, о котором пишет в мемуарах С. Мамонтов. Англичанин этот с массой аппаратуры сопровождал группу белой конницы. Однажды автору пришлось присутствовать при беседе казачьих офицеров: "Почему среди убитых нет обезглавленных? Можно ли одним ударом отсечь голову? Видишь иногда прекрасные удары: череп рассечен наискось, а вот отрубленных голов не видно ... ".
  
   Старший офицер объяснил молодежи технику работы шашкой и добавил: "Эх, жаль, если бы подвернулся случай, я бы показал, как рубят голову". Случай подвернулся. В одном из боев захватили в плен комиссара и для допроса посадили в пролетку генерала Бабиева. Тому все не находилось время для работы с пленником. Так пленного и возили, пока он вновь не попался генералу на глаза. Интерес к комиссару у генерал пропал, и он приказал освободить пролетку. Освободить поняли в именно том смысле, который и предполагал генерал. Вот на пленном и решили казаки продемонстрировать умение. Но не скажешь же, что, мол, стань, пожалуйста, дружок поудобнее мы тебе голову срубим, потренируемся. ... Потому подошли, будто по делу, заняли умным разговором, папироску предложили. А старший тем временем сзади тихо подкрался. Раз, и голова с плеч. Вместе с папироской. Англичанин-оператор на них потом долго обижался, что не пригласили, что не успел подобное представление для истории запечатлеть. Но кое-что, видимо, снять ему удалось.
  
   На том же диске представлена и другая сцена, сняты на ней белые, стоящие в молчании у присыпанных снегов трупов. Трупов много. Накрыты одеялами, шинелями. Некоторые на носилках. Теперь диктор сокрушается о жертвах красного террора. Ситуацию не разъясняет. Белые авторы пишут, что их раненные и больные при отступлении оставались в натопленных вагонах и замерзали. Не исключено, что прорвавшиеся красные перерубили отставший лазарет белых. Белые о таких случаях говорят - красные, естественно, отрицают, но, в свою очередь охотно рассказывают, как именно белые вырубали раненных красных. В мемуарах и красных, и белых участников Гражданской войны, встречаются упоминания о подобных случаях. И иное встречается - собственные раненные и тифозные больные, брошенные на произвол судьбы и замерзшие в вагонах. На старых фотографиях не разберешь, где искалеченные войной белые, где искалеченные войной красные. Равновелико варварство гражданской войны. Победы только военные без побед моральных, во всех случаях неполновесны, всегда временны.
  
   Но вернемся к воспоминаниям С. Мамонтова. Во время войны на Украине с махновцами, ехал он с донесением. Дремал, лежа на повозке: "Вдруг повозка покинула дорогу и пошла влево. ... Что-то большое качнулось надо мной. ... Парень возница захохотал. Оказалось, что он свернул с дороги, проехал под виселицей и дернул повешенного за ноги. Милые шутки! ... Кто был повешенный, не знаю. Суд был скорый".
  
   Бои с махновцами шли жестокие, с переменным успехом. Если побеждали махновцы, белых офицеров и солдат ждала мучительная смерть. Когда побеждали белые: "Кавалеристы добили раненных и ограбили трупы. Мы вернулись на наши квартиры" и так из боя в бой - "Дорога кишела убитыми и раненными, часть махновцев сдалась, часть бежала во все лопатки. Прикончили раненных и расстреляли пленных".
  
   Страшно? Это только начало. Читаем дальше. Терпя поражения от белых, Махно договорился о сотрудничестве с командованием красных. Заделался комбригом, получил орден Красного Знамени. Вскоре начались столкновения белых не только с махновцами, но с красными частями. Тут подоспел приказ: "Как репрессия за изуродованные трупы был отдан приказ - пленных не брать". Впрочем, как доходчиво объяснил С. Мамонтов, пленных и ранее не особо брали ... живьем. "И, как на грех, никогда так много пленных не брали. Пленных приводили со всех сторон. И их расстреливали. Красные и не думали сопротивляться, а бежали отдельными толпами и после первого залпа сдавались. Их расстреливали. А на смену вели уже другую партию. ... Думается, что расстреляли несколько тысяч. Это было какое-то побоище, вовсе нам не свойственное ... даже смотреть было невыносимо". Кавалеристы атаковали красную пехоту, "Те, конечно, сдались и их принялись расстреливать маленькими группами". Уж не этот ли случай запечатлел для истории английский документалист?
  
   К С. Мамонтову, исполнявшему тогда обязанности старшего на батарее, подошел кавалерийский офицер. "Мы не справляемся с пленными. Есть у вас желающие?
   - У нас нет желающих расстреливать.
   Офицер улыбнулся. - Вы так в этом уверены? Разрешите мне спросить ваших людей?
   - Сделайте одолжение ...".
  
   Мамонтов, к тому времени уже поручик, считал, что желающих поработать палачами среди солдат и офицеров его батареи не имеется. Тем боле, что многие офицеры исполняли должности рядовых номеров орудийных расчетов. А ведь артиллерийские офицеры считались армейскими аристократами. Среди аристократии палачей не найдется. К изумлению поручика откликнулись почти все. Офицер насмешливо улыбнулся и увел батарейцев. "А я то думал, что у меня в орудии порядочные люди", только и оставалось удивиться автору мемуаров. "С тех пор ... вера моя пошатнулась. Я пришел к заключению, что человек - хищник, и скверный хищник. Он любит убивать себе подобных и убивать зверски. Должен отметить армянскую конную сотню. Их было человек триста, прекрасно обмундированных, на хороших лошадях. Появились они внезапно и также внезапно исчезли. Ни раньше, ни позже не видел и ни в одном бою не встречал. ... Армяне приняли живейшее участие в расстрелах. Они брали небольшую партию пленных и отпускали их, как бы не обращая на них внимания. Пленные мялись, потом тихонько шли к лесу, потом ускоряли шаг, потом пускались бежать. Тут-то армяне вскакивали на коней, гнались за ними и рубили". Расстреляли и изрубили несколько тысяч пленных. Неужели никто из палачей не задумался, не задал себе вопроса, что далеко не все пленные большевики? Что это в большинстве своем простые селяне и рабочие. Вчерашние солдаты царской армии и мобилизованные мальчишки. Русский народ, одним словом, лег в землю. Вернулись белые в Бахмач и снова нашли изуродованные трупы офицеров. А на что собственно надеялись? Око за око.
  
   Бои шли с переменным успехом. Сам Врангель несколько раз чудом ускользал от пленения: "Штаб Врангеля выскочил полуодетым. Несколько казаков попали в плен. Когда назавтра мы снова заняли Константиновку, то нашли их изуродованные трупы. Это очень озлобило людей и пленных расстреляли".
  
   Расстреляли пленных. Это еще быстрая смерть, простая. Хуже когда штыком тренируется неопытный любитель. Или рубят тебя ... А как, насчет, поджарить живьем? Вот случай, рассказанный В. В. Шульгиным: "В одной хате за руки подвесили ... "комиссара" ... под ним разложили костер. И медленно жарили ... человека ... А кругом пьяная банда "монархистов" ... выла "Боже царя храни"... Проклятие ... растлителям белой армии ... предателям белого дела ... убийцам белой мечты". Шульгин помещает комиссара в кавычки вовсе не случайно. Умнейший и честный человек он, наверняка, знал, что поджариваемый заживо ни только, ни комиссар, но даже не большевик. Если бы на сей счет имелись у автора сомнения, то в тексте кавычки отсутствовали.
  
   Понятно, что после подобных "художеств" и сами добровольцы в плен к красным предпочитали не попадать. Господин Половцев упоминает случай, когда красным удалось дойти почти до обоза Добровольческой армии во время первого "ледяного" похода: "Тяжело раненные стреляются. Не имеющий револьвера с мольбой смотрит на отступающих своих. Глухой выстрел. Исполнен страшный обет - не оставлять своих живыми".
  
   Вначале белые расстреливали всех пленных. Но в дальнейшем, случалось, что и не расстреливали. С. Мамонтов описывает случай сдачи в плен под Спицевкой 5 - 6 тысяч красных: "Впервые пленных не расстреливали, а послали в тыл и из них сформировали белые полки, которые сражались вполне прилично". Ничего удивительного, и на одной, и на другой стороне имелся в наличие примерно одинаково инертный и непонимающий причин и целей войны людской материал. Материал, смертельно уставший от войны, примирившийся с мыслью о неминуемой смерти, апатичный ко всему. ... Потому и шли на расстрел, словно скот на бойню, а может устали настолько, что и смерть считали отдыхом и избавлением от мук земных.
  
   Кому-то покажется, что приведенные примеры массовых казней исключения, специально и дотошно вытянутые автором. Увы, это всего лишь рутинные, малозначащие события. Этакая проза жизни. О расстрелах пленных более или менее подробно, но говорят все белые мемуаристы. Рассуждения на сей счет артиллериста Мамонтова звучат, словно жесткая полемика с Кодексом господина Шульгина и текстом господина Половцева: "В гражданскую войну берут редко в плен с обеих сторон. С первого взгляда это кажется жестокостью. Ни у нас, ни у махновцев не было ни лазаретов, ни докторов, ни медикаментов. Мы едва могли лечить (плохо) своих раненых. Что прикажите делать с пленными? ... Конечно, была ненависть и месть за изуродованные трупы наших. ... Война самая аморальная вещь, гражданская наипаче. Правило для аморализма? Можно калечить и убивать здоровых, а нельзя прикончить раненного. Где логика?
   Рыцарские чувства на войне не приемлемы. Это только пропаганда для дураков. Преступление и убийство становятся доблестью. ... Что тут рыцарского? Думаю, что армия из сплошных философов была бы дрянной армией, я бы предпочел армию из преступников. Мне кажется, что лучше сказать жестокую правду, чем повторять розовую ложь".
  
   Боевой белый генерал Дроздовский с господином Шульгиным тоже категорически не согласен: "А, в общем, страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какую смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучается, но разум требует жестокости...". Рядовые офицеры из отряда Дроздовского меньше мучались различными морально-этическими и философскими проблемами. Вот увидели, например, двух отбившихся от своих красноармейцев, даже не помышлявших о сопротивлении и: "Арестовали их в полном вооружении, по дороге с ними покончили (так до отряда и не добрались)".
  
   Или такой пассаж о событиях 2-го апреля 1918-го года: "Всюду вдоль поезда масса трупов, в вагонах, на буферах, частью убитые, частью добитые. Несколько раненых. Между прочим, машинист и три женщины. ... Пленных отправили на разбор в штаб. ... К вечеру были передопрошены все пленные и ликвидированы: всего этот день стоил бандитам 130 жизней, при чем были и "матросики" и 2 офицера, до конца не признавшихся в своем звании".
  
   Третьего апреля, не приняв боя, красноармейцы: "Бежали в дикой панике, кидая сапоги, шинели, портянки, оружие, спасаясь по разным направлениям. Уничтожение их продолжалось, в плен не брали, раненных не оставалось, было изрублено и застрелено, по рассказу конницы, до 80 человек". Зарубили, расстреляли, прикончили пленных, простых российских солдатиков, а у высоко морального командира Дроздовского на сей счет ни слова, ни пол слова осуждения. Простая сухая констатация фактов сродни бухгалтерской.
  
   В отличие от белых, красные массово пленных и перебежчиков не расстреливали. По крайней мере, даже у белых авторов нашлось всего одно о подобном факте, происшедшем на Восточном фронте, упоминание. Как правило, пленным офицерам предлагалось перейти на службу в Красную Армию, дав подписку о том, что семья остается в качестве заложников. О рядовых солдатах и казаках говорить не приходилось. Многие соглашались. Один из таких офицеров - артиллерист Говоров, дослужился в Советской армии до звания Маршала Артиллерии. Командарм 1-й армии Восточного фронта М. Тухачевский издал специальный приказ: "запрещавший насилие и репрессии по отношению к перебежчикам и пленным" под личную ответственность командиров и комиссаров. Текст приказа приводится в книге Ю. Кантор. Массово перешли на службу в конницу Буденного пленные белые казаки. Причем, если на стороне белых они воевать перед Новороссийским пленением отказывались категорически и бросали оружие, то на стороне красных вполне исправно били и поляков, и, после того, армию Русскую белую армию генерала Врангеля.

Глава 9.

  
   Белые имеют Бога в сердце. Они обнажают головы перед святыней и не только в своих златоглавых храмах. Нет, везде, где есть Бог. Белые твердо блюдут правила порядочности и чести.
   Взаимоотношения Церкви и Белого движения весьма и весьма неоднозначны.
   Красная пропаганда практически отождествляла служителей церкви с белыми. Мы привыкли считать, что в лице священнослужителей Белая армия всегда и везде имела надежнейших союзников и друзей. Что во всех церквах и монастырях для белых готов был и стол и кров. Так ли все просто?
  
   Опять дадим слово Р. Гулю: "Пламя желтых свечей мерцает по бледным, усталым лицам. Церковь загорелась огнями. Священник читает Евангелие, Кончил - потухли свечи. Поют. Далеко ухает артиллерия, как будто кто-то большой, страшный тяжело вздыхает. Вышли в сад, на паперть. ... Из церкви круглыми, нежными звуками вылетает пение и замирает в весеннем воздухе. "Тут служба, а на площади повешенные", тихо говорит товарищ. "Кто?" - "Да сегодня повесили комиссаров пленных"". Вот так. Бог в сердце, повешенные перед домом Бога.
  
   В. В. Шульгин описывает следующий случай, характеризующий отношение добровольцев к слову и увещеванию служителей церкви: "Я видел, как почтенный полковой батюшка в больших калошах и с зонтом в руках, увязая в грязи, бегал по деревне за грабящими солдатами: - Не тронь! ... Зачем! ... Не тронь, говорю ... Оставь! Грех, говорю ... Брось!
   Куры, утки, и белые гуси разлетались во все стороны, за ними бежали "белые" солдаты, за солдатиками батюшка с белой бородой. Но по дороге равнодушно тянулся полк, вернее, пятисотподводный обоз. Ни один из "белых" офицеров не шевельнул пальцем, чтобы помочь священнику ... единственному, кто почувствовал боль и стыд за поругание "христолюбивого" воинства. Зато на стоянке офицеры говорили друг другу: - Хороший батюшка, право, но комик ... Помнишь, как это он в деревне ... за гусями ... в калошах ... с зонтиком ... комик!"
  
   В Одессе господин Шульгин часто захаживал к Митрополиту Платону. Время было тревожное, армия разложилась, генерал Шиллинг не принимал никаких усилий, чтобы организовать отпор красным, потому началось стихийное формирование белых отрядов. Церковь, в лице Митрополита Платона тоже формировала "священный отряд". До В. В. Шульгина "Дошли кое-какие сведения о том, что там делалось. Увы, в "священный отряд" вошли каким-то образом ... "уголовные элементы". ... Я почти был убежден, что из священного отряда ничего не выйдет священного. Я получил достаточные сведения о "священных людях", которые туда пошли ... ".
  
   Взаимоотношения белых со священнослужителями, особенно малого, местного масштаба, не всегда складывались так безоблачно, как это привычно описывали красные историки в советское время. В воспоминаниях белых офицеров и генералов нередко фигурируют сельские священники, возглавлявшие борьбу крестьян и казаков против Белой армии.
  
   Вспомним, например, пассаж из дневника Дроздовского: "попа-красногвардейца выдрали. Только ради священства не расстреляли. ... Страх нагнали".
  
   Конечно же, большевиками и красногвардейцами попы не являлись, но их поступки можно объяснить лишь тем, что поведение белых подвигало местное население на бунт, который священнослужителям, как пастырям, приходилось возглавить. Пример такого непривычного для советской историографии явления приводит А.Г. Ефимов, описывая борьбу в Сибири в 1919 году: "11-го сентября утром перешли в село Куреинское, занятое накануне 11-й Уральской дивизией. На площади и на улицах разбросаны разные домашние вещи, земля покрыта пухом от подушек, часть домов сожжена. Здесь ночью, спрятавшиеся красноармейцы и местные большевики порубили топорами 60 спящих уральцев. В организации избиения участвовал священник, который подговорил нападавших не выпустить начальника дивизии генерала Круглевского. Последнему удалось вовремя выскочить и спастись. Когда Уральцы справились с убийцами, пойманный и уличенный священник был по приказу генерала расстрелян. Дома местных большевиков, участвовавших в ночном нападении, были разгромлены и некоторые сожжены".
   От взаимоотношений людей с Богом, перейдем к отношениям между людьми. Порядочность и честь в русской армии всегда предполагали принцип взаимопомощи и взаимовыручки. С. Мамонтов приводит многие примеры, когда и он сам спасал товарищей по оружию, рискуя жизнью. И его спасали. То его при бегстве, пардон при "поспешном отступлении", на коня подсадят. То он под огнем красных дождется с конями отступающих товарищей. Это прекрасно. И на низовом уровне, судя по всему, благородное поведение считалось нормой. Исключения из него вели к остракизму и изгнанию из офицерской среды.
  
   Но всегда ли подобный Кодекс Чести соблюдался на высшем уровне, на уровне командования? О многом мы уже знаем, из воспоминаний генерала Махрова и других авторов, приведенных ранее. Но стоит дополнить увиденное генералами, тем, что наблюдали в повседневной жизни люди попроще. То, что из окон штабных вагонов разглядеть трудно, если и вовсе невозможно.
  
   Конная группа генерала Топоркова ушла в рейд по тылам красных. Вначале все шло более-менее нормально, сказывался фактор неожиданности. Победы давались белым легко и малой кровью. Легкость побед породила успокоенность и благодушие, караульно-дозорная служба неслась спустя рукава. В результате красным удалось изрядно потрепать белую конницу. Обратно к своим пробивались уже с трудом. В арьергардных боях теряли орудия, людей, достреливали последние снаряды и патроны. Наконец, произошла встреча с разъездом конных разведчиков Дроздовской дивизии. "Орудийную стрельбу у Должика в Харькове было хорошо слышно. Они недоумевали, что это значит. Удивительно! Ведь главное командование знало о нахождении терской дивизии в тылу красных. Слыхали канонаду и ничего, чтобы нам помочь, не предприняли. Ведь усиленная пальба означала бой, и даже сильный бой - пальцем о палец не ударили. Какой-то невероятный эгоизм, а то и бездарность". - Удивляется С. Мамонтов. Но кажется, что подобное "боевое товарищество и взаимная выручка" характерны части царского, а значит и белого генералитета с прусских времен Самсонова и Раниенкампфа.
  
   Не случалось подобного у красных? Много раз! Самый яркий пример - Первая Конная Армия, не выполнившая приказ РВС и не пришедшая под Варшаву на помощь Тухачевскому. И там и тут собственная шкура очень часто оказывалась ближе к телу, а шкурные интересы превалировали на общими.
  
   Порядочность и честь! Какие возвышенные слова. Увы, приземленная действительность разительно отличалась от парящего в голубой вышине вымысла. Осень 1919 года оказалась роковой для Добровольческой армии. Отступление, холод, голод. Отсутствовало теплое белье и обмундирование. О нем интенданты не позаботились, ведь собирались стать на зимних квартирах в Москве. Как это напоминает господ Наполеона и Гитлера!
  
   Вот в такое сложное время поручик С. Мамонтов, как человек активный и смышленый, откомандирован в Сумы за английскими шинелями для личного состава батареи: "Зима была ранняя. Англичане отдали нам склады своего обмундирования, оставшиеся после войны. Оно пришло в Новороссийск уже год назад, но до фронта еще не дошло. А все тыловики его носили, и оно уже продавалось на черном рынке. Все наши полковники, кроме Обозненко, который командовал батареей, собрались в Сумах. И порядочное количество офицеров. ... Полковники, более опытные, отдавали себе отчет в том, что надвигается катастрофа. ... Было холодно, неуютно, и армия отступала, а это всегда притягивает большинство в обоз".
  
   То, что тыловики воруют, не новость. Бог с ними, это уже словно поветрие такое, словно гнусная традиция. Иное дело - полковники, которыми можно было укомплектовать, при правильной организации службы, полки и дивизии. "Более опытные полковники" отсиживаются в тылу или, в лучшем случае, командуют конной батареей из четырех орудий! Офицеры, способные вести в бой не роты и сотни, а, как минимум, эскадроны и батальоны, полки и дивизионы, отсиживаются в тылу. На фронте боевые офицеры исполняют обязанности рядовых, в лучшем случае - унтер-офицеров. Это нормально? Это - благородно? Это - соответствует понятию офицерской чести? Чем это объяснить? Где элементарная логика? Чем руководствовалось командование Белой армии?
  
   Вместо напряженной работы белые штабы всех рангов занимались явным очковтирательством. Вместо организации обороны, мобилизации сил и средств, обманывали население, обманывали сами себя. Устраивали балы, пьянки, парады.
  
   "Как-то, после ужина с водкой, я спал непробудно. Но меня растолкали. Был назначен смотр в Сумах. Цель его была показать тайно сочувствовавшим красным, что войска есть и будет оказано сопротивление в случае чего. Обоз каждой части выставил для этой цели взвод солдат и офицера. Из-за моей шинели командовать взводом артиллеристов нашего дивизиона назначили меня. На нас напялили каски, взятые в Ромнах, и тотчас мои портные и сапожники превратились в Ахиллов, а я сам чувствовал себя не меньше Гектора". - Вспоминает С. Мамонтов. Бравые портняжки во главе с Гектором топали по плацу, а в боевых частях в это время замерзали без шинелей. Прекрасный образец боевого товарищества, господа офицеры.
  
   Впрочем, и в боевых частях не все одинаково понимали чувство долга, товарищества, офицерской чести: "У пулеметчиков был капитан Погодин, но он в батарейных делах участия не принимал. ... На Погодина нельзя было положиться. Он был пехотным офицером, лишен всякой энергии и робок. В трудных случаях, вижу сгорбленную фигуру Погодина, уходящего назад.
   - Куда вы? Пулемет должен охранять этот фланг.
   - Пулемет заело, отвечает Погодин. Или: - Патронов нет.
   Вольноопределяющийся Вильбуа горько на него жаловался.
   - И пулемет в порядке, и патроны есть, а вот смелости ни на грош".
  
   При отступлении мало кто думал о соседних частях, хорошо, если не забывали своих. Драпали. Кавалерия, как более мобильная, отступала быстрее, за ней торопились батареи конной артиллерии, обозы. Пехоте и раненным предоставляли спасаться самостоятельно. "Недалеко стояло несколько товарных вагонов. Я поехал посмотреть в них. ... Прямо с седла полез в вагон, но тотчас же поспешил опять сесть в седло и уехать. Потому что в вагоне были замерзшие люди. Вероятно, брошенные больные. ... Я содрогнулся. Какой ужас. И вероятно, таких покинутых вагонов множество повсюду. Нет никаких лазаретов. Самое верное место в батарее, пусть возят на повозке. Люди в частях сроднились и тебя не бросят". Где же санитарное управление Белой армии с его генералами, полковниками, бравыми военными врачами и их надушенными французскими духами "медсестрами"? В тылу, в глубоком и спокойном тылу. В армейских рядах остались только действительно преданные и лучшие из лучших врачи и медицинские сестры, делившие все невзгоды с раненными и умиравшие так же часто, как и они. Или даже чаще.
  
   Под станицей Егорлыкской на Дону, белые попытались вновь организовать сопротивление и дали сражение красным. Корпус регулярной, то есть не казачьей, а армейской кавалерии отразил удар Первой Конной армии Буденного и на некоторое время стабилизировал фронт. Из Ростова в части попытались присылать мобилизуемых офицеров из окопавшихся в тылу. Прибыли два офицера и в конную батарею, где служил С. Мамонтов: "На словах они были воинственны, на деле меньше. Нас было три офицера в батарее, а нужно, по крайней мере, пять. Мы надеялись, что эти двое нас пополнят. Но тут они заегозили и тотчас удрали обратно в Ростов". Может быть, стоило срывать с таких людей погоны и отправлять рядовыми в строй?
  
   Не лучше обстояло дело и с казаками, составлявшими основную массу белой конницы. Многие дезертировали с награбленным еще по дороге к Москве, во время победного наступления. Оставшиеся, вспоминает С. Мамонтов: "Были в плохом состоянии. Донцы были деморализованы потерей своей территории и были небоеспособны. Они потеряли дисциплину, бросали пики и винтовки, чтобы их не посылали в бой. Во всяком случае, они не были нам, Добровольцам враждебны. ... Совсем иначе вели себя кубанцы. Они были сплочены, собирали кинутые донцами винтовки. ... Но они были к нам определенно враждебны. Драться с красными не желали. ... Намеренно обрекли 4-й батальон Корниловского полка на гибель. ... Кубанцы поверили, что красные признают их независимое государство, как только они порвут с нами, Добровольцами".
  
   Вот в таком состоянии Добровольческая армия готовилась дать бой Буденному у станицы Егорлыцкой. В строю оставался корпус регулярной кавалерии генерала Барбовича в пять тысяч сабель при пяти конных батареях. Терские казаки генерала Агоева в количестве до двух с половиной тысяч сабель и конные калмыки в составе шести сотен сабель. В штабе Деникина, однако, по-прежнему учитывали в качестве боевых соединений полностью разложившихся донских и кубанских казаков. Противостояла белым Первая Конная армия Буденного, у которого имелось в строю до тридцати тысяч сабель. А, самое главное, всех красных конников объединяла дисциплина и воля к победе. Кроме того, у красных имелось больше артиллерии. Конечно, формально, качественно и в профессиональном плане, если судить по насыщенности опытными профессиональными командирами, белые части пока еще превосходили красных. Шансы победить были примерно одинаковые, что у белых, что у красных.
  
   Шансы имелись, только вот реализовать их не удалось с самого начала дела. Перед боем прилетел на самолете генерал Деникин, держал речь, долгую и малопонятную, а из-за ветра и практически не услышанную войсками. "Тут нужен был Врангель, в черкеске на чудном коне ... Это могло зажечь казаков. А не сутулая пешая фигура Деникина и длинная малопонятная речь. ... Но Деникин не любил Врангеля. А казаки его любили. К сожалению, играли роль симпатии и антипатии, которые вредили делу". - Вспоминает присутствовавший при этом представлении С. Мамонтов.
  
   Началось дело для белых успешно, с того, что ночью калмыки полностью вырезали беспечно расположившуюся на ночлег бригаду красных. Возвращались с триумфом: "Впереди ехали несколько всадников, орали дикий напев, били в бубны и размахивали несколькими захваченными красными флагами. За ними следовал молча, на белой лошади шаман. За шаманом всадник вел в поводу лошадь, на которой был прикручен, очевидно, комиссар. Лицо в крови и качался в седле, но веревки не давали ему упасть. Вслед за ним группа всадников толкала перед собой дюжину бледных, перепуганных пленных, раздетых, в одном белье. Толкали их конями и остриями шашек. Наконец шли сотни. Все оглушительно вопили и размахивали обнаженными шашками, с которых струилась кровь. Некоторые надели на бамбуковые пики отрубленные головы".
  
   Да, первоначально фортуна улыбнулась именно белым. Стоило развить успех, но ... Если батареи белых работали лучше, профессиональнее артиллерии красных, то казаки просто не выполняли приказа. В лучшем случае, придерживались "нейтралитета". Так терцы совершили по приказу охват фланга красных, но ... ни красные по ним, ни они по красным не стреляли. Парадоксы гражданской войны? Скорее некие потаенные правила, отнюдь не соответствующие Кодексу Чести.
  
   Бой проходил при переменном успехе сторон, чередовались атаки и контратаки. Конники обеих сторон порой так перемешивались, что бой превращался в схватки отдельных всадников. Так продолжалось до вечера, но решительной победы не добились ни те, ни другие. Хотя потом, задним числом, полную победу приписали себе и красные, и белые. Сражение не закончилось полной победой, но по его результатам Белая армия, хотя и не была разбита физически, морально потерпела сокрушительное поражение. Красная армия, хотя и оставила поле боя противнику, перегруппировавшись, продолжила наступление и, в конечном счете, победила врага.
  
   Под Егорлыцкой казаки откровенно предали добровольцев. Участь Кубани и Дона оказалась решена. "Началось жуткое отступление, по непроходимой Кубанской грязи, на Новороссийск. ... Считая от Ново-Корсунской станицы, наше отступление превратилось в бегство. Но в медленное бегство". Как обычно более мобильные части удирали быстрее, оставляя более тяжелую артиллерию без прикрытия. Спасало белых артиллеристов то, что и красные по грязи атаковать не могли. Все совершалось словно в замедленном кино. ... Так дотянулись к Новороссийску.
  
   При одном упоминании Новороссийска поручик С. Мамонтов содрогается. В отличие от поручика, генерал Махров описывал эти же события вполне спокойно. Содрогается при воспоминаниях не только С. Мамонтов, а многие из переживших эту, едва ли не самую позорную страницу истории Белого движения. Все бегущие на Юг знали, что в Новороссийске единственный порт эвакуации Белой армии в Крым. Новороссийск - единственный путь спасения. Все знали, от ездового солдатика до генералов штаба Деникина. Знать - знали, но: "Необъятные ангары были набиты не вывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено. Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд. ... Деникин был хорошим генералом, но видимо, из рук вон плохим организатором. На бумажных рапортах, вероятно, все обстояло прекрасно". Вот такую нерадостную картину застали в Новороссийске отступившие с боями добровольцы из батареи С. Мамонтова. Хороший генерал не может проигрывать битвы. Неспособный организатор не имеет право брать на душу ответственность за страну, народ, армию. Но лучший, во всех смыслах, генерал Врангель в это время оказался в результате штабных интриг, буквально вышвырнут за стремительно сокращающиеся пределы Белой России. Честь и порядочность?
  
   Город забит войсками, точнее, не войсками в прямом смысле этого слова, а толпой людей в военной форме. Дисциплина поддерживается пока только в элитных, истинно добровольческих частях. Потому их выставляют на высотах, окружающих город, как последний бастион, последнюю линию обороны, с минимальными шансами на благополучную эвакуацию.
  
   "Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней". Горели не просто некие ангары. Горели склады с военным имуществом, с вооружением, с боеприпасами, обувью, аэропланами, танками, сапогами, консервными банками, мукой, мясом, одеялами ... Со всем тем, чего так и не дождались белые армии на фронте под Курском, Орлом, Харьковом, на Дону и на Кубани.
  
   Склады горят несколько дней, несколько дней торчат в бухте переполненные разным невоенным добром и людом пароходы. "Необъятные пристани забиты повозками, лошадьми и людьми. Пробраться к пароходам немыслимо. Никто не распоряжается". Красных нет, красные пока ползут по колеям оставленным белыми, прорываясь через море грязи. Корабли белых, даже те несколько, что ржавеют в бухте, успели бы совершить несколько рейсов в близкий Крым и вернуться обратно. Но, никому ни до чего нет дела. О том, что склады необходимо эвакуировать, о том, что нужно спасать людей "офицерская совесть и честь" генералов молчит. О, генерал Махров, как спокойно шли вы с даренным английским карабином между рядами надежных шотландских стрелков к вежливому офицеру и персональной каюте на красивом пароходе. Где же ваша, офицерская честь, российский Генерального штаба генерал? И пребывал ли Бог в вашем генеральском сердце?
  
   Молчат честь и совесть флотских офицеров Белого флота, которые потом так доблестно пускали слезу в далекой африканской Бизерте, где догнивали доблестные боевые корабли под Андреевским флагом. Обратимся к воспоминания ротмистра князя Ишеева. По его словам, на рейде Константинополя после бегства из Крыма дымил флот боевых кораблей и транспортов в 120 вымпелов. Поверим, ведь он занимался эвакуацией. За время, прошедшее от Новороссийска до Севастополя, флот не рос, уменьшался. То есть, не менее 120 судов при нормальном, то есть честном, отношении белых руководителей к делу, можно было спокойно использовать, чтобы вывести все запасы и всех до одного человека из Новороссийска. Не говоря уже о том, что Белый флот господствовал на Черном море. У красных флота как такового не имелось, его с подачи Владимира Ильича, без боя затопили в Керчи и том же Новороссийске, дабы не попал в руки "союзников" немцев, просто союзников, петлюровцев, или добровольцев.
  
   Противостоять Белому флоту из линкоров, крейсеров, миноносцев и других кораблей, имея всего несколько вооруженных барж и буксиров, красные не могли. Но, даже при таком раскладе, доблестный Белый флот, практически всю Гражданскую войну проторчал в ленивом бездействии в Севастополе, совершив только несколько невнятных вылазок. Да и то, не кораблями основных классов, а вооруженными пароходами, ведомыми несколькими истинными добровольцами. Потому, позор Новороссийска, и падение Крыма, во многом на флотской совести. Во время штурма Перекопа, линкоры и крейсеры российского флота могли оказать помощь армии, но не оказали. Угля нет, снаряды заржавели, пушки неисправны... Уголек и мазут на бегство нашлись. Прекрасные морские орудия тяжелого калибра, оказались в прядке даже ко времени Второй мировой войны и, захваченные немцами у французов, громили Севастополь и Ленинград. Предательство гражданской войны, отозвалось жертвами Отечественной. Впрочем, подобную песню мы уже слыхали в пехотном исполнении - патронов нет, пулемет перекосило. Вот такая "порядочность и честь", господин Шульгин.
  
   Эвакуации попытались помочь англичане. Сам Мамонтов в это время занят важным делом, он выхватывал из огня пачку английских штанов: "раздались орудийные выстрелы. Нас, мародеров охватила паника. Я схватил пачку английских штанов и полез обратно. ... Оказалось, что самое большое английское судно "Император оф Индией", стреляло из бухты в направлении Туннельной, за 18 верст. Стреляло самыми большими орудиями, вероятно 16-ти дюймовыми. Разрыв едва слышны. Мы тут же скинули свои старые и вшивые штаны, и надели новые". Раздать хоть часть имущества оголодалому и ободранному воинству Белое командование тоже не догадалось, господин генерал Махров. То, что вы видели из окна комфортабельного персонального вагона всего лишь здоровая инициатива масс по обмену вшивого обмундирования на новое. "Питались мы консервами "корнед-биф", которые кто-то достал так же, как я штаны. Запивали чудесным вином, взятым в Абрау-Дюрсо. Интендантство ничего для нашего прихода не приготовило. Оно все бросило и удрало на пароходы. Вот такими тунеядцами и наполнились пароходы. А нам, армии, места нет!". Но интенданты ведь офицеры, дворяне, белая кость, голубая кровь, родовая честь. И просто, честь.
  
   Наконец, кто-то догадался, что нужно спасать и армию, иначе в Крыму спастись не удастся. "Дивизия пошла в порт. Дорога шла мимо лазарета. Раненые офицеры, на костылях, умоляли нас взять с собой, не оставлять красным. Мы прошли молча, потупившись и отвернувшись". А генерал Махров вспоминает неспешную погрузку раненных и больных, милые штабному сердцу бюрократические игры на причале, хлопотливых медсестер.
  
   В порту артиллеристы испортили орудия, оставили лошадей. А как же Василий Махров и его компания грузчиков? Что же за артиллерийское имущество они грузили? И зачем снаряды без пушек и лошадей?
  
   Испортить пушки дело плевое, гораздо сложнее оказалось пролезть на корабль, если, конечно, тебе не обеспечивают проход любезные и дружественные шотландские пехотинцы: "Я больше не могу никого взять. Нет места, - крикнул в рупор капитан.
   - У меня тут 60 артиллеристов, - ответил Сапегин. - Вы нас всех возьмете, даже если нет места.
  
   - Невозможно. Судно перевернется. Вы же видите.
   - А если нет места, то я его создам.
   Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили седла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков". Жаль, что карабины у артиллеристов не английские, не дареные. Ну да ладно, обошлись старенькими российскими. Против силы не попрешь и артиллеристы, правда, без седел, погрузились на пароход, забитый тыловыми крысами. Места поручику С. Мамонтову хватило поставить одну ногу. Так он и заснул. Кстати, оказалось, что все эвакуированные толпились на палубе, а трюмы остались абсолютно пустые и могли спокойно принять если не людей, то коней, оружие и снаряжение. Из-за такой идиотской загрузки пароход едва не перевернулся вверх килем по дороге в Крым. Ничего нового, вспомним, что именно таким образом плыл и пароход, доставивший в Болгарию из того же Новороссийска семейство генерала Махрова, а заодно вельможные сорные отбросы Российской империи. Те спали в каютах, как и белые генералы. Белый поручик Мамонтов спал на ржавом пароходе, стоя на одной ноге.
  
   "Утром меня разбудили орудийные выстрелы. Две красные трехдюймовые пушки, очевидно ввод конной батареи, обстреливал бухту. Конечно, их внимание привлек самый большой дредноут, которому их снаряды никакого вреда причинить не могли. Их притягивала светлая окраска и элегантные формы "Императора оф Индий". Это было наше счастье, потому что для простых транспортов их снаряды были бы гибельны. Но мы были темные, неказистые, и они на нас не обратили внимания. ... Несколько снарядов упало поблизости "Императора оф Индий" и к нашему изумлению, громадный дредноут задымил и пустился наутек, увлекая за собой весь военный флот. ... Флот постыдно бежал перед двумя красными трехдюймовками".
  
   Вот как проходила эвакуация белых из Новороссийска. Как видим, "красные" историки, писатели и режиссеры ничего не преувеличили. Скорее - приуменьшили, ибо никакими художественными средствами не могли описать картину более честно и подробно, чем сами свидетели и участники бегства.
  
   Готовилась к отпору красным "белая" Одесса. Предоставим слово В. В. Шульгину. Руководители Белого движения в Одессе попытались навести некий порядок и организовать новые части для обороны Одессы. Приняли решение первым делом зарегистрировать всех офицеров. Вот как это происходило: "Большое здание. Два этажа сплошь набиты офицерами. Очередь совершенно безнадежная. ... Это все "регистрирующиеся". Здесь всякие. Явные старики и инвалиды. Всякого рода "категористы", потом бесконечное количество служащих в тыловых учреждениях. Здешние - одесские и эвакуировавшиеся из самых разных губерний. ... "Командировщики", получившие всякие поручения. Часть из них действительно что-то здесь делает, а остальные - "ловчилы". Наконец ... наконец просто "дезертиры" ... Хотя все они, конечно, имеют удостоверения. ... Толпа ... Толпа офицеров. ... Офицер по существу "одиночка" ... Он должен быть окружен солдатами. Тогда понятно, почему он "офицер"... И это впечатление особенно ярко, если сравнивать "офицерские" роты с "юнкерскими" ... В них какой-то надлом, нет здоровья, нет душевного здоровья ... И как это ни странно - не чувствуется дисциплины. ... Везде стоят ... толпы офицеров, понурые, хмурые, озлобленно подавленные и требовательные ... Сколько их? ... не меньше двадцати пяти тысяч. ... Целая армия. Отборная. Да это только так кажется... На самом деле эти выдохшиеся люди, потерявшие веру, ничего не способны делать. Чтобы их "встряхнуть", надо железную руку и огненный дух".
  
   О каком боевом духе можно говорить, если начальство, не дожидаясь подхода красных, начало отправлять семьи в Варну? "Это стало известным всему городу и вызвало панику. ... Большинство стоящих во главе ведомств должностных лиц заняты одной целью - набрать возможно больше денег, потому взяточничество процветает. Лица, заведующие эвакуацией, берут взятки за предоставление мест на пароходах; комендатура порта - за освобождение судов от мобилизации; управление начальника военных сообщений - за распределение тоннажа в Черном море. Описать хищение, которые происходят на железных дорогах, нет возможности - там пропадают целые составы поездов с казенным грузом. Началась пляска миллионов".
  
   Дальше Одессы отступать некуда. Оставалось или сражаться за Одессу, или - эвакуироваться. Проще говоря, драпать. Одесса перед эвакуацией буквально забита людьми с офицерскими погонами, но толпа в офицерских погонах не армия, а только толпа. "Если бы в Одессе оказался "человек", сопротивление было бы ... Но человек этот непременно должен был быть назначен ... сверху. Короче говоря, это должен был бы быть назначенный главнокомандующим Деникиным генерал. Единственным генералом был бы, конечно, главнокомандующий Новороссийской областью генерал Шиллинг. Но генерал Шиллинг, ни в какой мере нужным "человеком" быть не мог".
  
   Вместо формирования регулярной армии в Одессе началось стихийная организация разрозненных отрядов. Но и они не дождались от командования помощи. По словам Шульгина: "Шаг вперед, два назад". В результате из как минимум двадцати пяти тысяч офицеров и многих тысяч способного носить оружие населения, едва-едва сколотили несколько "отрядов". Из всех этих отрядов хорошо если два, общей численностью чуть более двух сотен человек, оказались более-менее боеспособными.
  
   Ранее мы ознакомились с картинами эвакуации Новороссийска. Теперь очередь за Одессой. Господин Шульгин продолжает: "На улицах было "соответственно". Обозы, часть артиллерии - вошли в город. Напротив моей квартиры происходила какая-то каша из англичан и "Союза Возрождения". На Екатерининской площади вырастали горы чемоданов и ящиков, среди которых сновали автомобили. ... Сновали люди. В полутемноте была жуть, но город еще жил. Вдруг неожиданно и тяжело по улицам прошел звук очень большого орудия, очевидно с английского дредноута. Это должно было означать, что большевики заняли такой-то "квадрат", доступный обстрелу с моря. И сразу все изменилось. Все огни потухли. Толпа куда-то смылась, и только мальчишка на углу, который перед этим продавал папиросы за сто рублей коробка, стал требовать триста. Образовалась плотная темнота, которую время от времени буравили выстрелы винтовок, где и по ком, впрочем, неизвестно. Темнота эта была совершенно пустынная, улицы вымерли".
  
   В Одессе эвакуация белых проходила под скромный аккомпанемент артиллерии флота союзников. Где в это время находился флот российский тоже известно - на севастопольском рейде. Сохранял уголь и мазут для эвакуации в далекую африканскую Бизерту и вытолкать его оттуда для боевых действий не удалось. Впрочем генерал Шиллинг на Черноморский флот не особо надеялся, времени не терял и поторопился обосноваться на персональном пароходе. Поступил перед убытием весьма благородно и вполне по-генеральски, то есть власть передал некоему опереточному самостийному генералу Сокире-Яхонтову. Тот обладал "крупными" военными силами, в подчинении имелось целых триста галичан, находившихся на излечении в военном госпитале.
  
   Единственный способный что-то предпринять, деловой и активный полковник Стессель получил от генерала Шиллинга письменное приказание подчиниться галичанину. Если за трехцветное знамя некоторые офицеры еще могли пойти в бой, то под "жовто-блакитным" сражаться желающих не нашлось. Впрочем, новоявленный командующий Сокира-Яхонтов прокомандовал только до утра. По утру же объявил, что снял с себя командование и убыл в неизвестном направлении, забыв прихватить с собой три сотни галичан.
  
   В порту тем временем: "Люди бегали во всех направлениях, усаживаясь на всякие суда, но особых инцидентов не происходило. Поддерживали порядок юнкера. Им было обещано, что их возьмут на пароход после окончания погрузки". Отряд Шульгина в это время, прикрывая эвакуацию, подтягивался к штабу обороны города. Отряд гордо именовался "Отрядом специального назначения" и имел следующий состав: "Первая рота: человек тридцать офицеров самого разнообразного происхождения. Несколько из них, испытанных друзей, другие - прибежавшие в последнюю минуту, не зная куда деться. Вторая рота: около пятидесяти человек молодежи, преимущественно гимназистов. Сверх того, около десяти дам, несколько мужчин штатского вида, способных и неспособных носить винтовку, двенадцатилетняя Оля и четырнадцатилетний Димка, мой младший сын. Хозяйственная часть: одна подвода неизвестного происхождения, но переполненная вещами". Как видим, по составу "отряд" господина члена Государственной Думы, а ныне подпоручика Шульгина, едва-едва тянет на слабо вооруженную опереточную роту. О боевых качествах "роты" и говорить не приходится. Без тяжелого вооружения, гимназисты, дамочки, гражданские... И это притом, что пристань забита вооружением, артиллерией и, главное, людьми в офицерских погонах. Которые, по положению, являются гарантом чести и достоинства их хозяина.
  
   В месте сбора на углу Пушкинской и Лонжеронной произошло соединение с "главными силами": "Полковник Стессель со своим штабом стоял уже на улице.
   За штабом находились какие-то части в таком количестве, что прибытие нашего отряда, в котором не было и ста человек, оказало заметное влияние. ... В критическую минуту от двадцатипятитысячной "кофейной армии", которая толкалась по всем "притонам" города, и от всех частей, вновь сформированных и старых, прибившихся в Одессу, - в распоряжении полковника Стесселя, "начальника обороны", оказалось человек триста".
  
   Далее события развивались вовсе странным, неким трагико-комичным образом. Полковник отправил Шульгина с людьми в разведку. На Пушкинской отряд попал под обстрел красных, но в бой так и не вступил. Поступил приказ полковника отступать в порт. В порту "С трех сторон вода, с четвертой мятущаяся каша людей, повозок, орудий, броневиков, автомобилей". Не встретив сопротивления, большевики установили на окружающих высотах пулеметы и стали обстреливать порт. Пароходы прекратили посадку и поспешно начали отходить. Стессель приказал ""отряду особого назначения" выгнать всех, способных носить оружие, из-под сараев для атака высот. Я пошел "выгонять". Это было дело скучное и противное. Приходилось торговаться и спорить с офицерами всяких чинов, утверждавшими, что они "больны" или что-нибудь в этом роде". Какой к черту боевой дух, господа? Но, самое удивительное, красные отошли. Возможно, чтобы не мешать белым удирать, а может быть, из-за опасения ввязаться в бой с англичанами. Напомним, на рейде стоят английские корабли во главе с дредноутом, на причале привычные уже при эвакуации белых английские солдаты. Юнкера погрузились и теперь последний пароход принимал на борт: "... кроме "своей шпаны", женщин, больных и раненных. Английские солдаты составили цепь и пропускали по указанию".
  
   Вдохнуть новый дух в офицерский корпус и навести порядок в тылу попытался генерал Врангель. Не успел. А вот большевикам в точно таких же выдохшихся офицеров вдохнуть боевой дух и заставить их воевать вполне удалось. Для этого их только пришлось поставить перед незамысловатой альтернативой либо стать к стенке, либо согласиться на службу в Красной Армии. А, попав в Красную Армию, пришлось уже служить под бдительным оком чекистов и комиссаров без дураков. Там по кофейням особо шататься не давали.
  
   Под командованием генерала Врангеля начала возрождаться и Белая армия, точнее, добежавшие до Крыма ее остатки. Вот и не верь теперь постулатам о роли личности в истории. "Врангель оказался прекрасным организатором. Армия быстро восстановилась. Уж из одного того, как быстро конно-горная получила орудия, лошадей и седла, можно было заключить, что в тылу порядок. ... Армия стала называться Русская армия. Были поведены крестьянские реформы". - Писал С. Мамонтов.
  
   Армию Врангелю удалось возродить настолько успешно, что из Крыма войска Русской армии даже совершили два десанта в тыл красных. А ведь десантные операции, сами по себе, наиболее сложные в военном деле. Один из десантов, под командованием генерала Улагая был высажен на Кубань. Осуществление десантных операций на такую глубину, говорит о многом. Это - явление знаковое. Но далее повторилась опять все та же привычная для белых история. Вначале победы, разгром красных, порубленные батальоны, тысячи пленные, которых теперь уже не расстреливают пачками, а мобилизуют в Белую армию, где те сражаются не менее старательно, как у красных. Затем - поражение за поражением и, наконец, растерянность командования, отступление, переходящее временами в привычное бегство. "Все наши полковники должны отдавать приказания, а они молчат. Кажется, все потеряли головы". Но и бегство давало примеры не только низкого, но и благородного поведения: "Командиру конно-горной полковнику Алябьеву, снарядом оторвало ногу. Он попросил генерала Колзакова его прикончить. Колзаков выстрелил с седла и промахнулся.
   - Да не нервничай ты, - сказал умирающий, - слезь и докончи меня.
   Что тот и сделал. ... Появился отступающий генерал Бабиев.
   - Вы что тут делаете? Удирайте и живо. Красные идут сюда".
  
   В том бою полки, составленные из пленных, в очередной раз сменили "окраску", перебили офицеров и снова перешли к красным. Нормальные парадоксы Гражданской войны.
  
   Высадка десантов удалась на славу, но Кубань поднять не удалось, а без этого десант оказался бессмысленным. Правда, С. Мамонтов считает, что десант на время сковал резервы Красной Армии, за счет чего в Таврии Русская Белая армия разгромила конный корпус Жлобы. Красная историография о десанте белых пишет скупо, еще меньше - о разгроме корпуса Жлобы.
  
   Так или иначе, но войска белых возвратились в Крым. Это возвращение, уже само по себе говорит о новой странице в организации и управлении Белого движения. Хотя по-прежнему интенданты не озаботились ни едой для десантников, ни фуражом для лошадей. Но, по крайней мере, всех кого привезли они вывезли назад с оружием и вооружением. На смену медузоподобной расхлябанности времен Деникина, пришла более-менее жесткая дисциплина и организованность Врангеля. Если бы Врангель, как и собирался вначале, отсиделся в Крыму, а не ввязался в польскую авантюру, подстегиваемый и понукаемый французскими союзниками, то история могла закрутиться весьма интересно. Можно предположить, что появилось некое российское подобие Северной и Южной Корей, Китая и Тайваня, Западной и Восточной Германий. Но, в том то и фокус, что историю не перекроить, как не пытаются это доказать некоторые любители мифологий.
  
   Бои в Таврии закончились поражением Русской Белой армии Врангеля. Резервов не осталось. Добровольцы не шли. Тылы, хотя и изрядно сокращенные, все еще "кишели окопавшимися военными, всякими ненужными учреждениями и обозниками". Польша, на выручку которой двинул войска Врангель, еле-еле смогла остановить Красную Армию у ворот Варшавы и затем быстро заключила мир с большевиками. "А главное - Красная армия стало много лучше. Она выросла не только численно, но и в боевых качествах. Этим она была обязана мобилизацией офицеров старой русской армии. Эти мерзавцы не пошли к нам добровольно, не исполнили своего долга. Старались спрятаться и отсидеться. Но они не посмели ослушаться красной власти и пошли ей служить и служили усердно", - Это мнение поручика Мамонтова. Оставим его на совести поручика. Он может не знал, а может быть не захотел упомянуть тех тысяч офицеров и генералов, кто пошел в Красную Армию именно добровольно. И многие из этих "красных" офицеров и генералов, попав в плен к белым, не изменив новой Присяге и почитая долг Чести в служении восставшему народу, приняли мученическую смерть от бывших сослуживцев.
  
   Выбор "стороны" в гражданской войне, несомненно, дело совести каждого. Но вот, что стоит отметить в словах Мамонтова - мобилизованные в Красную Армию офицеры служили "усердно", а вот мобилизованные в Белую армию офицеры (вспомним капитана - коменданта станции, артиллеристов присланных из тыла и другие случаи), да и не только мобилизованные, старались от службы в боевых частях улизнуть (как бравый ротмистр князь Ишеев). Вопрос - почему? Почему красное командование во главе с непрофессионалами Лениным и Троцким, смогло организовать военное дело должным образом, а белое, во главе с профессионалами Колчаком, Деникиным, Миллером, Врангелем, Юденичем и другими, не смогло? Не стоит, наверное, говорить о неких особых зверствах красных, о ЧК и т. д., белые, как видим, тоже не были ангелами во плоти. Террор белый ни чуть не уступал красному. Значит дело в ином? В чем же? Кто ответит, не впадая ни в "красную", ни в "белую" идеологическую риторику, что есть товарищество и честь в Гражданскую войну? И на чьей стороне сражается Господь Бог?
  
   Последние сражения Русской Белой армии с Красной Армией прошли на Перекопе. "Перекоп все лето укреплялся. Там были вырыты прекрасные окопы и даже несколько рядов с проволочными заграждениями. Но, как водится, командование забыло, что защитники - люди, и не приготовило ни землянок, ни складов патронов и снарядов. Когда мы попали на Перекоп, в лютый мороз, снег и ветер, то жизнь там была невыносима. Правда, невыносима она была и для красных. Но их там было много и они могли меняться". Командование забыло! Опять звучат эти горькие слова. Командование! Это означает, одни люди в погонах добровольцев, забыли о других людях, с менее расшитыми золотом погонами и меньшим количеством звезд. Так было в царской армии, так потом часто, слишком часто, будет происходить сначала в РККА, а затем и в Советской Армии.
  
   Под Перекопом, для последнего и решительного боя "Красные стянули огромные силы, не считаясь с потерями. Артиллерия их гудела день и ночь. Снаряды с визгом проносились над нашими головами. Атаки следовали одна за другой. Я был свидетелем, как целая бригада красной конницы атаковала окопы и вся погибла на проволоке. Они не отступали, кричали и махали шашками, а их косили наша картечь и пулеметы. Наши смеялись над красными, а меня это испугало. С войсками которые гибнут, но не отступают, они нас прорвут рано или поздно. ... Мы все стали нервничать. ... Раз нашей кавалерии пришлось загонять нашу же пехоту обратно в окопы, которые она хотела покинуть".
  
   Красные устали воевать с белыми, война затянулась, война осточертела, победа оказалась на удивление близка и видима глазом. Победа ждала за Перекопом. Именно потому так остервенело дрались и красные, и махновцы, вновь оказавшиеся у тех в союзниках. "Даешь Крым!", - очередной лозунг большевиков, которому в который раз белые не смогли ничего противопоставить. И, как не удивительно, но снятый через много лет после войны фильм "Служили два товарища" с Роланом Быковым, Олегом Янковским и Владимиром Высоцким честно и точно воссоздает обстановку и настроение как на "красной", так и на "белой" сторонах фронта. Видимо, первоклассные мастера сумели, благодаря огромному таланту, нутром, душою понять героев того времени, перевоплотиться в них, не играть, но жить их судьбами. И смогли дать ответы на многие современные вопросы о том времени. Другое дело, что ответы сии даны не в полный голос, не расшифровано - для общего пользования, они неявны, они скрыты в подтексте, в полутонах, между строк диалогов.
  
   Вернемся к воспоминаниям С. Мамонтова. Последний бой белой батареи и вновь победа. Но, на этот раз, последняя. Залпами картечью в упор шестнадцать орудий дивизиона по команде генерала Щеголева остановили и рассеяли атаку кавалерийской бригады Махно. Солдаты уже спрыгивали с орудий и срывали погоны, тогда места номеров расчетов у орудий заняли офицеры. "Шестнадцать орудий полыхнули огнем в реве залпа. ... Я посмотрел через щит орудия. Пыль все заволокла. Перед нами лошадь бьет воздух четырьмя ногами и вправо можно отгадать силуэты трех удирающих всадников. ... Каждый артиллерист мечтает остановить конную атаку картечным залпом. ... Были офицеры, которые считали главной ошибкой красных то, что они атаковали нас в лоб. ... Не нужно забывать, что наши солдаты срывали погоны и удирали. Если бы батареи были солдатские, атака красных имела бы успех. Но батареи были офицерскими и это изменило все. Офицеры не побежали". Победа ничего не изменила, армия отступала, на станции Сарабула мародеры грабили в очередной раз брошенный интендантами склад. Не помогло даже присутствие командира дивизии генерала Барбовича, его просто оттолкнули. Артиллеристы еще представляли собой некую организованную силу и смогли захватить вагон английских консервов, последний привет от союзников. Питались этими консервами вплоть до Галлиполи - "Интендантство же, конечно ничего не заготовило".
  
   Наконец, опустошив по дороге винные погреба, перепившись и вновь протрезвев, разбив и скинув в ущелья ненужные уже орудия, конная дивизия вышла к Ялте. "На этот раз эвакуация была хорошо организована". Может быть и вправду тыловой канцелярист ротмистр князь Ишеев вовремя оказался на своем месте? А может быть, генерал Врангель оказался на своем месте, на должности Командующего Русской армии слишком поздно? Растоптав напоследок в бальной зале Большого дворца натурный макет обороны Крыма, изготовленный по его приказу саперами, генерал Врангель покинул Севастополь.
  
   "Никакой толчеи не было. ... Молчаливая цепочка солдат с винтовками за плечами пошла к пристани. Последние белые, оставляющие Россию. Побежденные. ... На душе было тяжело. Но было гордое сознание, что мы исполнили свой долг. ... Генерал Врангель подошел к нам на своей яхте "Кагул" и сказал нам несколько слов. Борьба не окончена. "Ура!" было ему ответом. Люди гвардии запели национальный гимн". Врангель ошибся. Вооруженная борьба белых закончилась. Жизнь - продолжалась.
  
   На этом можно было бы поставить точку. Но последний абзац слишком уж напоминает бравые реляции времен построения развитого социализма и потому вызывает естественное недоверие. Так ли уж все проходило чинно и благородно? Ведь история предыдущих эвакуаций белых армий пестрит совершенно иными примерами. Ответ нашелся в книге "Крымский альбом", изданной в 1996 году издательским домом "Коктебель". В этом интересном издании приводиться выдержка из корреспонденции в газете "Общее дело" от 23 ноября 1920 года. Итак: " ... началась эвакуация и в городе воцарилась паника. Войска еще дрались под Джанкоем, а в Севастополь хлынула волна дезертиров и беженцев. С утра 12 ноября все улицы, все набережные были запружены толпами народа, собирающегося уезжать. Толпы беженцев со всем скарбом стояли вдоль бухт густой стеной... Осаждали лодочников, которые брали за выезд в бухту по 200 тысяч рублей. Платили эти деньги, чтобы подъехать к кораблю и умолять капитана - спустить трап".
  
   Стена беженцев стояла на набережной дни и ночи напролет. Люди не уходили ночевать, боясь пропустить момент погрузки. До 13-го ноября транспорты загружали более-менее организованно. "К пристаням подавали баржи, катера, и они увозили счастливцев на суда. Пароходы забивались свыше всяких норм. С утра 14-го паника приняла колоссальные размеры. Стало известно об оставлении Симферополя. ... Днем 14-го в Севастополь пришли последние санитарные поезда. "Рион" вышел на рейд, погрузив штабы и войска. Крейсер "Корнилов", имея на мачте флаг главкома и комфлотом, стал при выходе из южной бухты. Под парами "Генерал Алексеев", "Алмаз", все миноносцы. Заканчивается погрузка, а живая стена на набережной еще густа.
   ... Начинало темнеть, власти не было никакой. ... Весь вечер в городе шел грабеж, стрельба. На набережной в это время уже шел настоящий бой между вооруженными и невооруженными за право попасть на "Саратов". В ход пускались револьверы и ножи. "Саратов" отходит на рейд. Больше нет пароходов. На Корабельной грузят последних раненных на американский миноносец. На набережной еще густая толпа. В 8 часов вечера миноносец снимается с рейда, оставляя в Южной бухте крейсер "Корнилов" ... Из Севастополя не удалось вывести всех раненных. Из них многие не захотели ждать смерти от большевиков, а сами покончили с собой. Не успевшие сесть в Севастополе на пароходы офицеры бросались вплавь, чтобы добраться до судов. Старик полковник, потеряв надежду попасть на пароход, застрелил свою дочь и застрелился сам на Графской пристани. ... Когда же наступила тьма, самоубийства приняли массовый характер. Стрелялись и бросались в море".
  
   Но, может быть, одного свидетельства недостаточно и эвакуация проводилась действительно образцово? Приведем другое мнение. Как раз освещающее достойный труд "эвакуатора Ялты" князя Ишеева. Помните господа и товарищи, как бравый ротмистр похвалялся отличной организацией? Вот, что пишет один из "облагодетельствованных" сим господином, бывший кадет М. Каратеев, кстати, тоже князь - Карачевский, в книге "Белогвардейцы на Балканах". До возвращения, по приказу генерала Врангеля обратно в кадетский корпус, Михаил Каратеев успел много повоевать на фронтах Гражданской войны, был трижды ранен, награжден Георгиевским крестом за боевые заслуги. В Ялте, откуда эвакуировался корпус, он должен был по плану погрузиться на пароход "Сарыч". В силу неких организационных неурядиц на корабль погрузили отходивший от Перекопа конный корпус генерала Барбовича. Для кадетов, некоторые из которых были совсем маленькие мальчишки, а другие "ветеранами" семнадцати лет, места на кораблях не оказалось, зато погрузили всех тех гражданских лиц, кто сумел найти правильный подход к организаторам сего мероприятия. После настойчивых просьб генерала Римского-Корсакова, командовавшего кадетским корпусом, заведовавший эвакуацией генерал Драценко, выделили кадетам и преподавателям баржу "Хриси". Предложение сие, сопровождалось следующими словами: "Есть у меня правда одна баржа, но я не рисковал ее вам предложить, ибо она так ненадежна, что никто не захотел на нее грузиться. Если будет буря, наверняка потонет. Словом, посудина дрянь, а команда и того хуже". С огромными мучениями, без продуктов и воды детей удалось эвакуировать в Константинополь. Генералы и "чистая" публика, как отмечалось выше, всегда эвакуировалась в весьма комфортных условиях.
  
   Вот теперь все снова становиться на свои места. Одни погружались в полном порядке и дивились организованности и четкости эвакуации. Другие ... О "других" первые предпочитали не вспоминать. Все как обычно. Пусть неудачник плачет.
  
  

Глава 10.

Белых тошнит от рыгательного пьянства, от плевания, и от матерщины.

   Тошнит, еще как тошнит. Особенно с перепоя. Во время рейда генерала Топоркова по тылам красных, белые после лихой конной атаки, взяли город Славянск. А могли бы и не взять - красные хорошо приготовились к обороне. Но ... в городе оказались огромные склады спирта: "Новость распространилась молниеносно среди казаков. Они атаковали как львы и захватили город, склады и не дали красным их поджечь. ... С начала войны продажа водки была запрещена. ... Люди так изголодались по водке, что один казак даже впопыхах свалился в цистерну и моментально умер. Мы выбросили все вещи кроме патронов и снарядов и нагрузили ящики с водкой всюду, где только было возможно ... ". - Пишет С. Мамонтов. - "Неудивительно, что после взятия Славянска большинство было пьяно".
  
   Водка - водкой, но для войны требуются боеприпасы. Генерал Топорков отправил С. Мамонтова, как одного из трезвых и опытных офицеров, доставить пакет в штаб армии и одновременно привезти из артиллерийских парков в конную группу запас снарядов и патронов. "Лучше бы я напился!", - подумал автор, осознавая, какого рода путешествие через территорию. Где еще бродят группы красных, предстоит. Но, приказ есть приказ. Взял непьющего казака из староверов, два ящика водки и пошел на станцию требовать паровоз и вагоны. Комендант станции - капитан, мобилизованный из местных жителей офицерского звания, о паровозе и вагонах даже говорить отказался. Магическое действие на рабочих оказала водка. В общем, только благодаря водке удалось С. Мамонтову достать паровоз, машинистов, теплушки. Еще за бутылку водки телеграфист обзвонил станции по маршруту и выяснил, что красными войсками они не заняты. Перед отъездом С. Мамонтов вновь навестил коменданта. Прощался следующими словами: "Я должен вам сказать, что вы или бездарь, или саботируете. Вы ни в чем не помогли мне в моей чрезвычайной командировке. Берегитесь! Если, возвращаясь, я не найду здесь десять подвод для погрузки патронов, я доложу о вас генералу Топоркову". Благодаря "магическому действию водки" словно волшебному "золотому ключику" отпиравшему ледяные сердца белых интендантов и тыловиков бравый артиллерист выполнил поручение генерала.
  
   Обратно ехал победителем. Правда родная дивизия уже покинула Славянск, но найти ее оказалось легко: "Путь дивизии был отмечен бесконечной колонной повозок с водкой. Все были пьяны - и возчики и конвоиры. ... Вся колонна была необычайно весела".
  
   Генерал Топорков несказанно обрадовался выполнением приказа: "И налил мне целый чайный стакан водки. Я выпил его, не отрываясь. Ноблес оближ.
   - Что я могу сделать для вас? Вы хорошо исполнили командировку.
   - Дайте, Ваше Превосходительство, мне огурец на закуску".
  
   Офицеры ничуть не удивились появлению сослуживца "Потому, что уже два дня жили в состоянии вполпьяна".
  
   Эпизод показателен, в том смысле, что бесполезно ставить в Кодексе Чести заведомо невыполнимые, нереальные условия идеального поведения реальных людей. Люди - не ангелы. И не стоит рядить их в неподходящую униформу. Пили, наверняка, до Славянска. Будут пить после Славянска. Кончится водка, пойдет в дело самогон и любая другая алкогольная продукция. Пить можно - пропивать офицерскую честь нельзя.
  
   В ходе рейда, изрядно порубив и пленив красных, подошли к Харькову, но взять его сходу не смогли, потому решили устроить пикник с местными барышнями, скатертями и самоварами. Прелестно. Для охраны пировавших выставили дежурное орудие: "При этом совершили две непростительные ошибки. Во-первых, не поставили за нами второго орудия. Во-вторых, капитан Мукалов, приглашенный в одну из дач, поставил орудие не на гребне шоссе, а против той дачи, куда его пригласили". И ... исчез. В итоге красные броневики подошли и открыли огонь. Пришлось дать деру: "Трудно описать, что творилось кругом. Броневики строчили пулеметами без перерыва. Казачьи коноводы распустили лошадей. Лошади скакали без всадников, казаки бежали без лошадей".
  
   Ладно, водка, но кроме нее пили все, что горит. В местечке Воронеж, один офицер на химическом заводе "нашел" бочку спирта. Ну, ясное дело, нашел, не украл же? "Вообразите нашу радость. Но радость была недолгой. Спирт отдавал эфиром и пить его было невозможно". ... Что только не делали господа офицеры, но запах отбить не получалось. Пришлось отдать местным крестьянам, те - люди простые, к такому спирту привыкшие: "Через полчаса все были пьяны, лезли целоваться и клялись в любви и верности. Мы им оставили бочку".
  
   Как пили белые "трезвенники" в армии адмирала Колчака, свидетельствует барон А. Будберг в "Дневнике": "По-прежнему только пьянство и скандалы. Атаманы и их старшие персонажи дивят посетителей харбинских кабаков своими кутежами, оплачиваемыми десятками тысяч рублей". Полковник Скипетров - посланник атамана Семенова в Харбине: "... как только Скипетров напьется (а это бывает почти каждый день), то сейчас же требуются казенные автомобили, добываются девки, и бешеное катанье продолжается до утра". Став с подачи атамана Семенова комендантом Владивостока и генералом, бравый господин Скипетров расширил диапазон пьяного веселья: "... в одном из шантанов он содрал кожу с лица и переломал ноги штабс-капитану Викену, заключив этим какие-то пьяные пререкания". Вот, теперь штабс-капитан может спокойно претендовать на орден за увечья, понесенные на фронте сражения с большевиками. Правда, с "белыми" большевиками.
  
   Воинство атамана Орлова, входившего в войска адмирала Колчака, прибыло на станцию Эхо. Событие сие они "Ознаменовали грандиозным пьянством с битьем посуды и ораньем "Боже, царя храни!". Ладно, битье посуды, но случались выходки и посерьезнее. Так 29-го июня "В кабаке "Палермо" происходило очередное грандиозное пьянство наших спасателей, закончившееся стрельбой и убийством семеновского офицера хорунжего Кабанова, имевшего какое-то причастие к продаже вагонов; при поднятии трупа Кабанова в его карманах нашли 130 тысяч рублей". Тут стоит пояснить о каких вагонах идет речь. Двадцать девять вагонов с кожей "реквизировал" атаман Семенов и продал спекулянту. Вся прелесть ситуации в том, что "вагоны следовали для снабжения армии как военный груз и с оплатой по военному тарифу". Получается, белые герои ограбили сами себя, а деньги пропили.
  
   По пьяному делу прикончили и собственного хорунжего. Ну и Бог с ним. Вороват оказался хорунжий. Но случалось, по тому же пьяному делу белые на востоке начинали перестрелку с благодетелями своими - с чехами. Так 10 августа 1918 года около станции Гродеково произошли столкновения с чехами. В результате убитые и раненные, виновно в происшествии "нетрезвое состояние начальника штаба российских войск генерала Хрещатицкого".
  
   Не лучше обстояло дело в Одессе. Шульгин вспоминает посещение штаба одного из отрядов, для встречи с командиром: "Двигаюсь постепенно с этажа на этаж. ... Внизу меня слегка коснулся запах спирта. Затем этот запах все усиливался, по мере того как я двигался выше, по всяким "отросткам" мгновенно сформировавшегося штаба. ... Мой спутник называл меня ... тогда пьяные и полупьяные лица, перед этим скользившие по моим "подпоручицким" погонам полупрезрительным взглядом, делались любезными и милыми, поскольку они могли быть милыми. ... Запах спирта достиг наивысшего напряжения, когда я достиг командира полка. Этот полковник был пьян. ... Запах спирта усилился, потому что пришел кто-то с докладом".
  
   Из дневника генерала Дроздовского: "Вчера вахмистр 1-го эскадрона познакомился в Каховке с сестрой поступившего к нам там офицера (вдова офицера же). Вечером спьяна женился, а утром даже забыл об этом; невероятно, но факт".
  
   Из записей генерала Махрова о первом дне службы в должности генерал квартирмейстера Ставки Деникина: "Ко мне вошел Генерального штаба генерал Языков, мой товарищ по Академии ... Передо мной стоял генерал в солдатской распахнутой шинели, из кармана которой торчала бутылка водки. От него пахло спиртным. И этот, прежде не пивший в прошлом корректный и элегантный офицер заплетающимся языком просил меня разрешить ему в кресле моего кабинета поспать. Так подлое время ломало жизнь людей, и они топили горе в вине". Белых действительно слишком часто тошнило от рыгательного пьянства.
  

Глава 11.

Белые верны себе, Родине и товарищам до последнего вздоха. Белые дружественно вежливы между собой.

   Теперь поговорим о верности Родине, себе и товарищам. То есть, о соблюдении Присяги, о дисциплине. В уже упоминавшихся мемуарах В. В. Шульгина "1920" приводится его беседа с генералом А. М. Драгомировым - "главнокомандующим области без области", человеком очень добрым, отличным военным специалистом. Так вот этот добрый человек, еще в октябре 1918 года в беседе с Шульгиным говорил: "Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти другую". Речь идет не о Красной, а о Белой армии. Почему же? Генерал объясняет - неповиновение приказам, особенно по отношению к гражданскому населению: "Я отдавал самые строгие приказы ... Но ничего не помогает ... потому, что покрывают друг друга ... Какие-нибудь суды завести?".
  
   Современные исследователи вполне справедливо указывают на то, что Белая армия состояла в основном из офицеров военного времени, что в ее рядах преобладали отнюдь не представители родового дворянства, а разночинцы, получавшие дворянство личное вместе с соответствующими воинскими званиями, классными разрядами и орденами. Мы об этом уже говорили выше. Это удивительно. Действительно, кому как не родовому дворянству, опоре Монархии, с оружием в руках защитить Империю, родовые поместья, дворянские гнезда, многочисленную родню, наконец? Где же искать родовитую, российскую, военную знать? В первых рядах добровольческих офицерских полков? Далеко не всегда. Гораздо чаще в глубоком тылу или за границей. Всячески избегает стычек с новой властью командир последнего Конвоя Его Величества потомственный военный генерал Граббе. Бежит с семьей и сыновьями, кадетом Пажеского корпуса и юнкером, через Сочи, Гагры, Керчь, Севастополь и Ригу в благословенную Англию. Об участии в Белом движении и не помышляет.
  
   Князь Юсупов, столь отличившийся в убийстве Григория Распутина, в боевых действиях Белого движения не замечен, спокойно проживал вывезенные фамильные драгоценности в эмиграции. В его мемуарах о Гражданской войне все написано вскользь и невнятно.
  
   Князья Ишеевы вели род от мурзы Акчуры, вступившего в службу Великого Московского Князя в 1509 году. Были среди них отважные воины, стольники, лихие морские офицеры. Князь П. П. Ишеев издал в Нью-Йорке книгу воспоминаний "Осколки прошлого. Воспоминания 1889 - 1959". Много в ней интересного о жизни дореволюционных гардемаринов, юнкеров кавалерийского училища, офицеров предвоенных и военных лет. Автор - кадровый военный, потомственный дворянин хорошего рода, получивший отличное военное образование. Участвовал в Мировой войне, получал ордена. Идет Гражданская война. Где как не в первых рядах борцов с большевистской опасностью пребывать ротмистру Ишееву? Дадим ему слово.
  
   "Еще в Одессе, комендант города генерал-майор Антонович, которого я знал, когда он был капитаном в штабе Виленского военного округа, старался меня "завербовать" в Армию, но я уклонился от этого, сославшись на свою болезнь. Попав же в Крым, я решил, что пора, наконец, и мне служить. А потому явился в Ялтинское комендантское управление и был назначен помощником капитана Грена, командира охранной роты". Вот так, в Ялте климат целительный. Болезнь прошла, и послужить князь решил на весьма непыльной должности, как можно дальше от фронта. Дальше уж действительно некуда. За ялтинским променадом сразу Черное море. Жили ялтинские отцы-командиры "на прекрасной даче какого-то богатея". Как говориться, кому война - кому мать родна.
  
   Ротмистр князь Ишеев продолжает повествование о белом тыле: "Комендантом Ялты в то время был полковник Лейб-гвардии С. Петербургского полка Корчинский. Поляк по рождению, он в один день, погрузив на турецкую фелюгу автомобили и еще какое-то комендантское добро, уплыл в неизвестном направлении. Потом стало известно, что он перешел в Польскую армию". Полковник Императорской Лейб-гвардии ворует казенное добро армии Белой. Достойное пополнение для польской армии.
  
   О настроении белых в Крыму, о желании сажаться до последней капли крови говорит следующее место службы бравого ротмистра. Называлось боевое подразделение "Эвакуационная комиссия". Председателем являлся лично командир ялтинского гарнизона в немалом чине генерала. Воистину генеральская должность! Членами - начальник ялтинского уезда граф Голенищев-Кутузов, профессор Алексинский. Секретарем - ротмистр. Фамилия графа говорит сама за себя. Предок его воевал на полях сражений, потомок - эвакуатор.
  
   Ротмистр, мужественно преодолевая тяготы воинской службы, тянет канцелярскую лямку, которая заключалась в "Выдаче воинским чинам разрешений (пропусков) на пассажирские пароходы". Отдыхал от забот и тревог князь у двоюродного брата, тоже князя в чудесной Массандре, попивая коллекционные вина. По количеству текста записи о времени проведенном ротмистром в Массандре примерно соответствуют записям о воинской службе. "Часто из Севастополя приезжал в Ялту дежурный генерал Архангельский, где у него на одной из дач жила семья". Опять генерал и вновь на тыловой должности. Видимо, не очень обременительной, если в военное, отнюдь не лучшее для Белого движения время, частенько приезжал навестить семейство на даче. Ротмистр генерала исправно обеспечивал билетами на пароход. Генерал в долгу не оставался: "И всегда удивлялся, почему начальник гарнизона не представляет меня к производству в подполковники". ... Действительно обидно. В Феодосии такую же должность занимал полковник Кутепов брат знаменитого генерала. "Так я и остался ротмистром. Царского производства за выслугу лет в 1916 году". Тут стоит заметить, что в царской армии имелось и иное производство "за боевые заслуги".
  
   Все проходит. Прошло время дач и Массандры. Пришло время эвакуации. Эвакуировался ротмистр царского производства на пароходе "Цесаревич Георгий", комендантом которого состоял опять таки генерал-майор Савицкий, а сам автор исполнял при нем должность помощника. Шел пароход под флагом Красного Креста. Для оправдания использования такого флага, дающего массу преимуществ, погружены на пароход раненные и больные из ялтинского госпиталя. Погрузили ли всех болезных воинов, или кого-то впопыхах эвакуационной суеты не заметили, автор не уточняет. Кроме страдальцев изволили отбыть в эмиграцию под Красным Крестом: "также генерал Бар со своим штабом и много генеральских семейств, главы которых были в Севастополе". По сравнению с другими пароходами средство передвижение ротмистра оказалось вовсе не перегруженное, многие имели отдельные каюты.
  
   Ротмистр, как истинный воин, привыкший стойко нести тяготы службы делил каюту с интендантским чиновником "благодаря которому мы имели запасы разных круп и других продуктов". Хочешь жить - умей вертеться. "В дороге этот чиновник рассказал, как ему удалось погрузить на пароход очень ценный, валютный груз табака и вина в бочках. И как местные большевики уговаривали его этого не делать, обещая службу у них и все возможные блага". Не поддался военный интендант на посулы красных, не изменил Белому движению. Остался честен и неподкупен, словно алмаз. И результат столь благородного поступка не замедлил сказаться, о чем немедленно упоминает князь: "Я встретил его уже потом в Константинополе в очень подавленном состоянии. И он мне жаловался, как с ним неблагородно поступило Добровольческое командование, продало очень выгодно, погруженные им на пароход табак и вино, а о нем забыли. И, что ему теперь приходится стоять, чуть не с протянутой рукой, на Галатской лестнице". Кинули белые генералы оборотистого чиновника. Комментарии излишни.
  
   "Свыше 120 кораблей флотилии Врангеля усеяли рейд. Это был клочок плавучей России, не пожелавшей остаться под большевистским игом". О доблестной военной флотилии Врангеля мы уже немного знаем. Уголек господа флотские офицеры раздобыли. И на рейде в Константинополе дымили недолго. Сбежали еще дальше, к африканским берегам. Судьба самого ротмистра и князя сложилась вполне благополучно. Оказывается, у него и заграничный паспорт был припасен заранее. Потому особых бед и галлиполийского сидения ему переживать не довелось. Уехал в эмиграцию, устраивал концерты, печатался, прожил долгую жизнь. Ну и, слава Богу. Только вопрос, можно ли его назвать участником Белого движения, да и вообще белым офицером?
  
   Один ли князь полировал локтями канцелярские столы? Вот, что пишет С. Мамонтов: "Тылы в тоже время кишели уклонявшимися от фронта. Учреждения в тылах разрастались до неимоверности, а полки редели. Интендантство ничего почти нам не давало. Лошадей, фураж и еду, мы доставали сами у населения".
  
   Отметим, что все уклонявшиеся от фронта преспокойно щеголяли в военной форме, с оружием, при погонах. Прекрасно питались и не испытывали ни в чем особой нужды. Неимоверно разросшееся тыловое воинство так качественно заботилось о своих фронтовых товарищах, что некоторые добровольцы имели буквально считанные патроны на винтовку. Случались и случаи откровенного воровства боеприпасов, коней, оружия. Вот один из случаев, произошедший с самим С. Мамонтовым: "Мы рассыпались в цепь и открыли огонь по красным. Мой карабин слабо щелкнул. Я открыл затвор - патронов не было - их у меня украли".
  
   А, вот еще пример "товарищеской верности": "После трудного и долгого похода под дождем и ветром, в темноте, мы пришли в деревню Марьевскую. ... Я пошел на квартиру, отведенную для 4-го орудия. Но поручик Клиневский мне объявил, что дом тесный ... и захлопнул дверь перед моим носом. ... Все двери были заперты, и на мой стук и просьбу впустить мне решительно отказывали".
  
   Некоторые интересные примеры офицерского "товарищества" находим у генерала Дроздовского. Они весьма красноречиво показывают, как обстояло дело с высокими понятиями "порядочностью и честью" внизу, в офицерской среде. Фрагмент из дневника генерала Дроздовского от 16-го апреля 1918-го года: "... В 6 утра. Дуэль между пехотным офицером и корнетом на револьверах по суду чести, дистанция 25 шагов, до 3-х выстрелов. Пощечина в пьяном виде, данная кавалеристом. Виновник убит 3-им выстрелом. Что непонятно, непорядочно, что сам оскорбитель требовал наиболее суровых условий". Вот такие пироги. Идет священная война. Речь идет о спасении России, о Родине, о Монархии, и "Единой и Неделимой", об изничтожении большевиков, красного зверя, взбунтовавшегося "Быдла", наконец, о помощи союзникам. Господа члены Государственной думы рассуждают о высоком, а господа белые офицеры - в пьяном виде лупят по мордасам, ну и потом пули в собственные тушки с перепоя вгоняют. Непорядок.
  
   Или вот такой казус. Отправились два героя-офицера в самовольную отлучку за водочкой. Вернулся один. Второго благодарное население прибило. "В 11 утра похоронили кн. Шаховского - вчера привезли тело; избит и убит комитетом, лицо - сплошная ссадина и кровоподтеки, поднят на штыки; картельный взвод поступил глупо, - виновные бежали, кроме одного, секретаря, его привели сюда, надо было на месте. Похоронили Шаховского здесь торжественно. ... Все же сам виноват - не будь алкоголиком, не ходи один по деревням. Попова сегодня выгнали судом чести, не бросай товарища в беде и на зов иди на помощь, а не уходи прочь. Мог спасти его вначале, когда большевиков было мало, скрылись бы оба...".
  
   К счастью, можно привести и примеры и иного рода. В Крыму, кажется впервые за все время Белого движения, офицерам выдали жалование. Офицеры тотчас стали играть в карты, и поручик Мамонтов проиграл 52000 рублей. Сумма по тем временам огромная, если принять во внимание, что за время боевых действий получил он 3000. Проиграл бы и больше, но некий капитан приказал прекратить игру. Карточный долг для офицера - долг чести. Отдать нечем. Остается стреляться. К счастью, выручил брат. Но главное в ином: "Как только встало солнце, я пошел к выигравшему офицеру и отдал деньги. - Что вы, что вы. Я не могу взять от товарища такую сумму". Выигравший офицер от денег отказался, хотя смог бы купить на них валюту и надолго обеспечить жизнь в эмиграции.
  
   Примеров товарищеской выручки в бою С. Мамонтов приводит много. Спасал он, спасали его. Но, то в бою - это понятно и закономерно, потому мы упоминаем о таких фактах вскользь, одинаково скупо говоря и о красных, и о белых героях. Вообще, героям повезло. О героях написано достаточно. И много еще напишут. О реалиях иного рода - большинство предпочитает молчать.
  
   Потому очень ценны примеры совершенно иного рода, не героические, приводимые А. Г. Ефимовым в книге "Ижевцы и Воткинцы". Он пишет об отступлении армии адмирала Колчака после сражения на реках Тобол и Иртыш с частями Красной Армии под руководством Тухачевского. В результате полной неразберихи в верхнем эшелоне командования сражение белые проиграли, хотя и Тухачевский показал себя тогда не самым лучшим образом. Знаменитый красный Маршал умудрялся руководить сражениями, находясь за сотни верст от линии фронта. Например, в сражении за Челябинск он управлял войсками с расстояния в 400 верст. Примерно с такого же расстояния на Западном фронте руководил сначала наступлением на Варшаву, а затем отводом войск от столицы Польши.
  
   Оставим Тухачевского. В конечном счете, победа осталась за ним. Так или иначе, но Белая армия отходила. На крайнем правом фланге отход должен был прикрывать генерал Гривин, командовавший войсками "Северной группы". Вот, что пишет автор "Эта группа отходила, не оказывая красным сопротивления. Дальнейшее поведение генерала Гривина указывало, что он стремился бросить фронт и самочинно уйти в тыл. После перехода через Иртыш генерал Гривин, не исполняя приказа Командующего 2-й армией генерала Войцеховского, отдал своей группе распоряжение двинуться на станцию Барабинск (около 300 верст к востоку от Омска), захватить эшелоны, если надо силой, и отправиться в Иркутск. За неисполнение приказа генерал Гривин был застрелен генералом Войцеховским".
  
   Отступление проходило в тяжелейших условиях. Наступили морозы. Зимнего обмундирования не имелось, так как все склады оказались захвачены в Омске Красной Армией. Единственным спасением оставались ночевки в деревнях. Но там белых воинов поджидала смертельная опасность, иногда в результате нарушения основополагающего принципа Белой армии - товарищества и взаимопомощи: "В деревне погибли начальник штаба Самарской дивизии подполковник Мягков с несколькими своими офицерами, не предупрежденные начальником дивизии генералом Сахаровым о выступлении. Спасся только один капитан Смирнов, выпрыгнувший из окна и прибежавший в штаб Ижевской дивизии в нижнем белье".
  
   Неорганизованное, беспорядочное отступление обескровило Белую армию. В строю одной из лучших, Ижевской дивизии, осталось порядка 400 человек. На вес золота ценился каждый солдат, каждый конник. "Начальник дивизии решил привлечь на помощь Ижевский конный полк, формировавшийся с августа в тыловом районе и теперь шедший впереди дивизии в двух - трех переходах. Командир полка подполковник Жирар де Сукантон и его помощник штабс-ротмистр Рачинский, формировавшие полк и взявшие с собой все отпущенные на формирование и хозяйственные суммы, уехали в тыл для приобретения седел и другого имущества. Они не давали о себе знать, и местонахождение их не было известно. ... Отъезд подполковника Сукантона и его помощника в тыл и их долгое отсутствие вызвали в полку недоумение и осуждение. Возмущало также и то, что они, кроме ассигнованных на покупку седел крупных сумм, кажется около двух миллионов сибирскими деньгами, забрали и полковые суммы".
  
  
   В бою товарищеская верность - основа взаимопомощи и взаимовыручки. В бою от товарища по строю зачастую зависит собственная жизнь. Спасение придет от того, кто прикроет огнем, вытащит в случае ранения к медикам, не бросит, не отступит. В бою оставаться хорошим товарищем просто жизненно необходимо. Иначе следующий бой окажется последним. Не поможешь ты - не помогут тебе. Иное дело в тылу. Во многом здесь показательно отношение к раненным и больным. Прапорщик Р. Гуль, автор книги "Ледяной поход", оказался во время "Ледяного" похода ранен и вместе с другими помещен на санитарные повозки в обозе. "На подводах раненных, кое-как прикрытых разноцветными тряпками, одеялами, занесло снегом, он тает, течет вода ... Все мокрое ... Холодно. Дорога испортилась. Подводы вязнут, застревают. Худые, слабосильные лошади черкесов не в силах вытянуть. К вечеру морозит. Падающий снег замерзает корой на одеялах, перевязки намокли. Раненные лежат в ледяной воде ... Обоз растянулся. В темноте нервные крики: "Да подождите же! Помогите подводу вытащить!" Но все спешат. Никто не слышит. Никто не помогает. Каждый погоняет своего возчика. ... Скорее ... До хаты ... Согреться. ... Подводы въехали в станицу, размещаются сами, как попало. Нет ни начальников, ни квартирьеров. Только сестры, грязные, усталые, ходят по колена в снегу по улицам, помогая раненным устроится на ночлег. Утром заговорили: подводы не все! Поехали искать ... Поздно. Восемнадцать раненых замерзли. ... Никто не помог, все торопились". Медицинские сестры, вышедшие в поход с добровольцами, проявляли мужество и отвагу, спасая под огнем раненных. Это не те "кузины", что ублажали тыловых генералов.
  
   Гораздо большего мужества требовало умение выхаживать раненных в невероятно тяжелых условиях походной жизни, практически без медикаментов, на открытых всем ветрам обозных телегах. И красные, и белые фронтовые медсестры вели себя достойно, пожалуй, более всех иных соответствуя кодексу порядочности и чести. В жесточайшем бою под Екатеринодаром: "Привезли раненную сестру, большевистскую. Положили на крыльце. Красивая девушка с распущенными, подстриженными волосами. Она ранена в таз. Сильно мучается. За ней ухаживают наши сестры. От нее узнали, что в Екатеринодаре женщины и девушки пошли в бой, желая помогать всем раненным. И наши видали, как эта девушка была ранена, перевязывая в окопе и большевиков, и добровольцев". - Пишет Р. Гуль.

   Отношение "белого" общества к раненным офицерам-добровольцам как ничто иное характеризует состояние "тылового" товарищества, да всего гражданского "белого" общества. Прапорщику Гулю довелось испить горькую долю раненного добровольца. Вот как описывает он эвакуацию раненных с линии фронта в тыл. "Рваные, грязные, вшивые, безрукие раненные выползли на берег. Смотрят на них. ... Шедший народ останавливается. Смотрит на нас. С палубы кто-то махнул платком. Но толпа - случайная. Расходятся по своим делам. На берег никого не пускают. "Почему?!" - "Да что это такое?!" - волнуются раненные. "Господа, оказывается, нас здесь не ждали". ... Но раненных, могущих идти, удержать нельзя. Обвязанные грязными бинтами, хромые, рваные, с тряпками, мешочками, с палочками, они уже сошли с палубы и ковыляют, идут в город. На улицах прохожие останавливаются, удивленно смотрят на оборванцев и осторожно спрашивают: "Вы кто такие? Откуда?" - "Корниловцы, из похода вернулись" - "А - а - а!" - тянут прохожие, спокойно ускоряя шаг. ... В Новочеркасске как будто ничего не менялось. Опять на чистеньких улицах мелькают разноцветные формы военных, красивые костюмы женщин, несутся автомобили, идут казачьи части. Только раненные корниловцы явились диссонансом. Хромые, безоружные, обвязанные, с бледными лицами, идут они по шумящим, блестящим улицам ... Вскоре мы с братом вышли из армии".
  
   Товарищество, братство по оружию, все эти слова интерпретировались до банального широко большинством людей в шитых золотом генеральских погонах. Братство существовало лишь на словах, до первой опасности, до наступления настоящих тягот. Далее генералы с рядовыми и офицерами уже товарищами себя не считали и братскими узами связаны не были. Да, большинство, но не все. За исключением отдельных генералов, действительно заслуживавших таковыми именоваться. Как правило, произведенных в генеральский чин за личную отвагу и храбрость, а не по выслуге лет и отбытию должностного ценза. Остальные генералы вели себя примерно одинаково на всех фронтах Гражданской войны.
  
   О том, как происходило отступление Оренбургской армии атамана Дутова через Каргалинскую голодную степь, воспоминания оставил участник похода С. Е. Хитун в книге "Дворянские поросята": "Три четверти состава были или больны тифом или выздоравливали от него. Весь путь был усеян трупами лошадей, верблюдов и кучами из камней, под которыми покоились казаки. Все киргизы со своими стадами ушли подальше от отступающей армии - провианта достать было негде. Стали резать лошадей и верблюдов. Менее всех пострадали, или вернее сказать, - совсем не пострадали - чины штаба армии, которые передвигались впереди всех на автомобилях Авточасти, начальником которой был я". Вот и вся генеральская честь, все монолитное братство белых офицеров и генералов, все товарищество их спаянное на словах, единой великой целью. На всех фронтах Гражданской войны при отступлении, переходящем в драп, основной массе белых генералов до сотоварищей офицеров, а тем более солдат и казаков, дела практически не было. Главное удрать самим и сделать это как можно более комфортно.

Глава 12.

Белые не презирают русский народ, ведь если его не любить, за что умирать?

   Действительно, как так "не любить собственный народ"? А очень даже просто, господа и товарищи. С. Мамонтов приводит весьма показательное обсуждение темы "народа" офицерами: " - Крестьянин отвернется от коммунизма, когда он его увидит. Он тугодум и, пожалуй, будет поздно - нас уже не будет, чтобы ему помочь ...
   - Нам вредят грабежи.
   - Они ограбили мой дом. Не вижу, почему мне не ограбить их дом.
   - Человечество создало только три моральных закона. Закон дикаря: "Я украл - это хорошо. У меня украли - это плохо". ... Моисей дал свой закон: " Око за око". Логично и понятно. ... Христос сказал: "Любите ближнего". Очень высокий закон, но малопонятный.
   - Как можно любить сограждан или целый народ? Я могу любить тех, кого знаю ... Любить за их положительные качества. А любить абстрактно целый народ, качества которого мне неизвестны, это, по-моему, просто чушь ...
   - Да, во время войны все законы перевернуты: убивай, делай как можно больше вреда и не говори правды.
   - Нужно различать, что полезно, а что нет. Раньше просто, а что нет. Раньше просто уничтожали население, а в современных войнах стараются привлечь население на свою сторону. Пропаганде придается большое значение.
   - Сплошное вранье и демагогия ваша пропаганда.
  
   - Я и не утверждаю противного. Пропаганда базируется на глупости и невежестве людей. Но не надо забывать, что глупость самая большая сила в мире. Массы глупы и поддаются пропаганде".
  
   Вот так, цинично и доходчиво о "народе богоносце". За что же тогда умирали, господа белые офицеры? За обозы с награбленным? И чем отличается заумное большевистское "Экспроприация экспроприаторов", от простого как штык офицерского "Они ограбили мой дом. Не вижу, почему мне не ограбить их дом". Уродливая логика гражданской войны. Но вывод предельно прост - победит, завоюет народ тот, кто первым прекратит грабить. Или, по крайней мере, прекратит делать это цинично, открыто, на глазах народа, на примитивном бытовом уровне.
   Товарищ Ленин после уроков Кронштадта и Антоновского восстания на Тамбовщине урок, наконец, усвоил и планку организованного грабежа заметно снизил. Да и сам грабеж упорядочил, придал ему законченный законный вид. Товарищ Сталин, как никто иной, умел обобрать до нитки благодарный народ. Но, делал это весьма искусно, под благодарственные вопли обдираемых и сладкие слезы на глазах тех, чьи карманы в данный момент выворачивались. Технология удалась настолько, что преданный вождю народ годами отдавал последнее с истовыми воплями преданного восхищения. Народ сваливал к сапогу Хозяина последнее. И не жаловался, считая наивно, что отдает все Стране, Державе, где каждый человек проходит как хозяин. Психологию народную вождь познал лучше любого иного лидера. Только вот страну, народ и партию товарищ Сталин отождествлял лишь со своей собственной персоной. И являлся ее единственным полновластным Хозяином. Пока не помер. Белые, сталинскими навыками не обладали, потому действовали прямолинейно, грубо одинаково со всеми и до предела примитивно, без учета психологии "благодарного населения".
  
   Но мы отвлеклись. Вернемся к запискам о Гражданской войне. Во время рейда по тылам красных в село занятое белыми ночью въехал, двигаясь по русскому обычаю "на авось", без разведки и боевого охранения, пехотный батальон красных, посланный для вылавливания "белобандитов". Далее рассказывает С. Мамонтов: "Установили несколько пулеметов и приказали батальону бросить оружие, что тот и сделал. Батальон утром выстроили и приказали петь Интернационал. Генерал Топорков с ними поздоровался.
   - Здорово, сволочь!
   Они прекрасно ответили:
   - Здравия желаем, Ваше превосходительство!
   Солдат отправили в тыл, комиссара в расход".
  
   Момент психологически интересный, ибо демонстрирует без купюр взаимоотношения, плавно перетекшие из царской в Белую армию. Солдатики, то бишь народец, суть сволочь. Генерал, ясное дело, превосходительство. Ответила "сволочь" "превосходительству" хорошо, порадовала генеральское сердце - осталась жива. Промолчали бы "сволочь", не угодила генералу, не потешила душу - пошла "в расход" вслед за комиссаром. Хозяин - барин. Впрочем, комиссар "расход" честно заслужил - воинскую службу знать и исполнять надо, а не только языком болтать.
  
   Впрочем, сдавались не только красные белым. Незадолго до описанного случая перешел к махновцам, предварительно перебив офицеров, свежий, численностью в шестьсот человек, прекрасно обмундированный и вооруженный батальон гвардейской пехоты, прибывший из Франции. Из армии атамана Дутова, когда наступили тяжелые времена, махнул к красным мотоциклетный отряд штаба во главе с капитаном. Иные примеры известны.
  
   Ладно, "сволочи", в конце концов, люди военные, но вот какое описание "любви" к мирному крестьянскому народу приводит В. В. Шульгин в "1920". Представим себе провинциальную российскую глубинку. Этакая сельская идиллия. Раннее утро. Огромный обоз белых заполонил деревеньку. На окраине села занимает огневую позицию артиллерийская батарея. Крестьяне в деревне вповалку валяются по избам в сыпном тифу, или, счастливо выжившие, бродили бледно-землистыми тенями "с ликами снятых с креста".
  
   Внутри избы хозяйка жалуется, что раньше хоть фельдшер приезжал с лекарствами, теперь от белых никакой помощи. Тут батарея открыла огонь ... не по врагу, по соседнему, точно такому же наполовину вымершему селу. Там убили фуражира. Никто и не думал, при каких обстоятельствах убили, кто убил. Скорее всего, фуражиры пытались урвать последнее от "благодарного населения", подобный случай мы уже наблюдали. А население решило этого последнего не отдавать. За что и поплатилось за "жадность". Расследование подобных случаев на уровне "неоплаченного петуха" - сусальные выдумки господина Половцева. В реальной жизни иначе, по господину Шульгину: "Убили в такой-то деревне - значит, наказать ...". Далее следует весьма показательный диалог: "Что там с этими бандитами разговаривать?
   - Да не все же бандиты.
   - Не все? Ерунда. Сплошь бандиты - знаем мы их! А немцы как действовали?
   - Да ведь немцы оставались, а мы уходим.
   - Вздор! Мы придем - пусть помнит сволочь!
   Деревне за убийство приказано доставить к одиннадцати часам "контрибуцию" - столько-то коров ... Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открыли бомбардировку.
   - Мы как немцы, - сказано, сделано. ... Огонь! ... Они все, батенька, бандиты - все. Огонь! ... Приказано семьдесят снарядов.
   - Зачем так много?
   - А куда их деть? Все равно дальше не повезем ... Мулы падают.
   Значит, для облегчения мулов. По всей деревне. По русскому народу, за который мы же умираем".
  
   И опять - "сволочи", уже о крестьянском народе. Ну да ладно, все одно - народ.
  
   А теперь вдумаемся в логику отдавших приказ. При пяти сотнях подвод с награбленным у народа хламом, они не могут найти места для семи десятков снарядов! И это притом, что зачастую Белая армия бросала орудия, из-за того, что кончались снаряды! Где же честь офицерская, господа?
  
   "Черный дым валит к небу. Неужели зажгли?". Еще бы не зажечь, выпустив по хатенкам семь десятков снарядов из трехдюймовок. Конечно, зажгли. "Да, кто-то, отказался дать корову, лошадь ... И вот. Могилу квартирьера засыпают. ... Завтра в следующей деревне убьют нового ... Там ведь уже будут знать и о нас и о контрибуции ... впереди нас идут части, перед которыми мы младенцы... Мы ведь "один из лучших полков". Что же удивляться? "Увы, "освободителям русского народа" нельзя оставаться в одиночку... Убивают". Впрочем, сам господин Шульгин уже ничему не удивляется. Вопрос без ответа, чисто риторический.
  
   Можно ли было относиться к собственному народу по-другому? Шульгин считает, что можно. И приводит в пример себя и друзей из редакции газеты "Киевлянин". Их уговаривали, на пути отступления через Украину, что в каждой деревне опасно, что всюду "большевики". Они не поверили и "Сунулись в хатку на самой окраине "сверх бандитской" деревни". Хозяева хаты "Полчаса были хмурыми, явно скрыто-враждебными. Полчаса присматривались. Еще через полчаса стали растаивать. К концу вечера стали ласковыми и угостили превосходным ужином. На ночь устроили, как только могли получше. А утром, когда мы уходили, провожали нас, как лучших друзей. Улыбались на прощанье так, как только умеют улыбаться хохлушки ... И так было почти в каждой деревне на расстоянии трехсот верст". Следовательно, могла при желании Белая армия постараться завоевать сердца крестьян, то есть большинства собственного народа? Могла, но ... не пожелала. Проще - из трехдюймовок, чего голову ломать из-за быдла серого. Проще, когда контрибуции натурой, когда полушубки "от благодарного населения", которое - поголовно "сволочи". А, главное лекарство - пороть, пороть, пороть!
  
   В этом плане очень красноречива запись генерала Дроздовского от 10-го марта 1918-го года. Запись сия весьма интересна в контексте требования любви к народу "Белого кодекса", сформулированного господином Шульгиным: "Нет, нет, да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логический разум торжествует над несознательным движением сердца. ... Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся воля, ибо этими дикими разнузданными хулиганами признается только один закон "око за око", а я скажу: "два ока за око, все зубы за зуб". "Подъявший меч ... " В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом - с волками жить ... И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно - жребий брошен и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь ... Сегодня ты, а завтра я. Кругом враги". Кругом не враги. Кругом - российский народ и принцип два ока и все зубы относится, прежде всего, к этому народу. К народу, который положено любить. Ибо не любить, то остается только одно - на пароход и подальше от народа-богоносца. Через потоки крови можно получить лишь ненависть, что, в конечном счете, и произошло. Народ, что ветер - супротив него не плюнешь. И, очень показательна сентенция Дроздовского об "умри сегодня". Комментировать не беремся, но, что есть, то есть - словно списано с воровского закона.
  
   А вот запись, сделанная после одной из карательных экспедиций, когда отряд полковника Дроздовского пришел в следующую по маршруту точку дневки. В деревне "отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность всюду; вообще, когда приходишь, кланяются, честь отдают, хотя никто этого не требует, высокоблагородиями и сиятельствами величают. Как люди в страхе гадки, нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ; наглый, безжалостный, полный издевательств против беззащитных, при безнаказанности не знающий препон дикой разнузданности и злобы, а перед сильными такой трусливый, угодливый и низкопоклонный...". Чему же удивляться? Наоборот, радоваться нужно бы... Хотели быдло назад в стойло загнать? Вот вам господа хитрое быдло и демонстрирует наилучшие образцы "быдлячего" поведения. Возрадуйтесь! Ну, а уж уйдете подальше, барчуки ... Или, Бог даст, подвернется удобный случай. ... Тогда уж не обессудьте, быдло вам, господа хорошие, вмиг все припомнит, толи ножик воткнет в спину, али топором по темечку тюкнет. Память у российского крестьянства веками дубленая и крепкая, словно поротая шкура.
  
   Стоит ли удивляться, что, дойдя до Орла и Курска, белые покатились назад? Кое-что, о причинах, вызвавших это отступление, мы знаем. Уточним остальное.
  
   В. В. Шульгин считает, что армия не пополнялась новой кровью, не нашлось смены: "Потому, что измученные, усталые, опустившиеся мы почти, что ненавидели тот народ, за который гибли. Мы, бездомные, бесхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, - мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате ... - Ишь, сволочь, бандиты - как живут!
   Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся ... - Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут!".
  
   Шульгин в "1920" писал, что большевикам проще, они выбивали смену террором, читай мобилизацией. Но, ведь мобилизации проводили и белые. В чем же разница? Разница, видимо, в том, что в то время у большевиков имелась хоть какая-то идея, привлекательная для населения. Идея, в которую большевики верили, за которую большевики шли в первых рядах, за которую, закрыв на замки райкомы и горкомы, уходили поголовно на фронт. Вот откуда бралась "смена" красных. А "смена" белых кроме "пороть сволочь" иной идеей себя не обременяла, да и реализовать эту простенькую идейку предоставляла другим, предпочитая фронту милые тыловые развлечения. Вот и вышло, что и тыл и фронт белых сокращались, словно шагреневая кожа, да и сошли в итоге на нет.
  
  
  
  

Глава 13.

   Белые не интернационалисты, они русские. Белые питают отвращение к ненужному пролитию крови и никого не ненавидят. Белые не мечтают об истреблении целых классов или народов.
   В Нежине гвардейские кавалеристы белых проворонили нападение махновцев "Гвардейцы были захвачены врасплох и удирали на неоседланных лошадях. Артиллеристы не успели запрячь орудия" - Повествует С. Мамонтов. Потери оказались на удивление невелики, махновцев прогнали, но: "Конечно, это было очень неприятное происшествие для гвардейцев, и в виде мести они стали утверждать, что еврейское население Нежина принимало участие в нападении. И устроили погром". Ну, конечно, смирные местечковые евреи - это же главные махновцы! С. Мамонтов "не уверен", что убивали, сам не видел, но то, что грабили, знает точно. Впрочем, его дивизию не ввели в город. И объясняет, по какой причине: "Для того чтобы удержать солдат от грабежа, говорили одни. Для того чтобы облегчить грабеж, говорили другие. ... Понятно, что грабили зажиточных, то есть наименее склонных к коммунизму". Впрочем, "многие офицеры протестовали против погрома, и генерал Барбович его прекратил энергичными мерами. Кого - пороли и даже кого-то повесили, и все сразу прекратилось". Вот оказывается как просто. Лекарство весьма эффективное, если им пользоваться. И если оказывается рядом такой генерал как Барбович.
  
   А вот один из случаев, описанных В. В. Шульгиным, человеком, открыто признававшем себя антисемитом, черносотенцем и монархистом еще с дореволюционных времен. "В одном местечке мальчишка лет восемнадцати, с винтовкой в руках, бегает между развалин ...
   - Что вы там делаете?
   - Жида ищу, господин поручик.
   - Какого жида?
   - А тут ходил, я видел.
   - Ну, ходил? ... А, что он сделал?
   - Ничего не сделал ... жид!
   Я смотрю на него, в это молодое, явно "кокаиновое" лицо на котором все пороки ...
   - Какой части?
   Отвечает ...
   - Марш в свою часть! ... Пошел.
   Ищет жида с винтовкой в руках среди белого дня. Что он сделал? Ничего - жид.
   - Что сделал этот человек, которого вы поставили "к стенке"? ...
   - Как что? Он "буржуй"!
   - А, буржуй ... Ну, валяй!
   Какая разница? Мы так же относимся к "жидам" как они к "буржуям". Они кричат "Смерть буржуям", а мы отвечаем "Бей жидов". Но где же "белые"".
  
   В советское время об еврейских погромах писать было не принято, тема считалась скользкой и политически опасной. Замалчиваемая прессой, тема погромов не раз становилась главной для обсуждений на "кухонных" беседах, посвященных вопросу "уезжать - не уезжать". Очень часто в дискуссиях подобного рода фигурировали имена Шкуро и Буденного. О Буденном разговор еще впереди, отдельный, а вот предоставить возможность высказаться на эту тему самому генералу Шкуро имеет смысл. "На Дону, Кубани и Тереке нет еврейского населения. Единичные евреи-врачи, адвокаты и вообще интеллигенты, живущие в городах, ничем не отличаются от русской интеллигенции. Таким образом, в начале Гражданской войны казачество совершенно не знало еврейского народа и даже не подозревало о существовании еврейского вопроса".
  
   Очень вероятно, что во время написания "Записок белого партизана" генералу Шкуро, жившему в эмиграции, было весьма выгодно именно так представить и толковать ситуацию, учитывая отношение к "еврейскому вопросу" на просвещенном Западе. Но верится во многое из сказанного им с трудом. Можно сказать, не верится вовсе. Во-первых, в царские времена казаки проходили регулярно службу в Западных и Центральных губерниях Российской империи, где, тогда как раз располагалась "черта оседлости". Во-вторых, отношение большинства офицерства, в том числе и казачьего, к еврейскому населению можно выразить на примере "юдофоба" Дроздова, идейного "антисемита" Шульгина, да и самого Шкуро, с отвращением вспоминавшего, что ему пришлось подать руку еврею. В-третьих, казаки массово привлекались к подавлению революционных выступлений, в которых широко участвовали евреи. То есть, в "еврейском вопросе" они, ко времени Гражданской войны, оказались весьма и весьма "подкованы". Шкуро, натягивая на себя и казачество маску этакой "невинности", просто-напросто пытается как-то стушевать, смазать все на деле происходившее. Точно так же, как в своих мемуарах будет поступать потом и С. М. Буденный. Сказать - скажет, но и дыма напустит.
  
   Ладно, вернемся к запискам Шкуро: "По мере продвижения моей группы к северу и западу от Донской области, стали попадаться населенные пункты с многочисленным еврейским населением. Расположенные по обывательским квартирам казаки слышали повсюду негодующие речи о доминирующей роли евреев в большевизме, о том, что значительный процент комиссаров и чекистов евреи, о том, что евреи хвастают: - Мы дали вам Бога, дадим и Царя!". Вспомним, ранее все авторы рассказывали, как белые рубили, кололи и вешали тысячами пленных и прочих, обвиняя их в большевизме. И евреев среди этих тысяч практически не обнаруживалось. А теперь, вот, обнаружился главный враг. Скорее всего, запуганный украинский обыватель, по старой доброй традиции, старался перевести "стрелки" с себя родимого, на вечного еврейского козла отпущения. Особенно нелепо и вовсе уж мало вероятно, что евреи в провинциальных украинских местечках повсеместно заявляли нечто похожее на цитированный выше бред украинским соседям. Это скорее созвучно с небезызвестными "протоколами сионских мудрецов", чувствуется одна рука.
  
   А вот уже и сам Шкуро пытается перекинуть ответственность со своих казаков, на местное население: "Не только простонародье, но и интеллигенция были страшно настроены против евреев и положительно натравливали казаков против них. Постепенно у казаков выработался резко отрицательный взгляд на еврейство. Однако в Екатеринославе нас встретили одинаково радушно, как русское, так и еврейское население. Явившиеся ко мне депутации высказывали возмущение деятельностью своих единоплеменников - большевиков, которые одинаково бесчинствовали и над русскими и над евреями, не примкнувшими к большевизму. Уже ходили слухи о готовящихся еврейских погромах, и евреи просили защитить их. Было зарегистрировано несколько случаев, когда толпа водила казаков для отыскания мнимых складов оружия и наворованного имущества у евреев, причем не обошлось без насилий и отдельных случаев грабежей. Однажды в еврейском квартале начался погром. Толпа в несколько тысяч человек, в числе коих было десятка два казаков, разгромила несколько еврейских домов. При этом некоторые женщины были изнасилованы". Тут стоит вдуматься. Толпа в несколько тысяч человек и несколько домов. И всего несколько женщин. Толпу автор явно приуменьшил, число домов снизил. Нескольким тысячам человек просто мало места, нет где развернуться, где "удаль приложить" на "нескольких" домах и нескольких женщинах. Скорее всего, разгромили и разграбили весь еврейский район и несколькими домами и несколькими женщинами дело явно не обошлось.
  
   Далее Шкуро пишет, что, узнав о происходящем, он немедленно лично во главе конвойной сотни прекратил безобразие, арестовал зачинщиков и предал их полевому суду. "Среди них оказалось шестеро одетых в казачью форму. Из числа этих шести казаков пятеро оказались не казаками, а обывателями, переодетыми в казачью форму для этого случая. Эти шестеро погромщиков были повешены по приговору суда на городском бульваре с надписью: "За мародерство и грабеж"". Странно и весьма удивительно то, что простые обыватели вот так запросто находят в только-только захваченном городе полную военную казачью форму. Удивительно спокойно "обыватели" одеваются в нее и она оказывается подогнана по фигурам. Еще более удивительно, что мирные обыватели опоясываются непременными казачьими шашками и закидывают за спину короткие казачьи карабины, а не длинноствольные красноармейские пехотные винтовки. Вовсе невероятно, что настоящие, природные казаки, наводнившие город, немедленно не вычислили "ряженых". Дело тут явно нечисто. Но, предположим, что Шкуро действительно навел порядок, покарал виновных и для предупреждения повтора вывел войска из города.
  
   "К сожалению, начальники разных степеней не подавали хорошего примера. Терцы погромили несколько еврейских местечек, хотя и без убийств. ... Продолжали поступать жалобы на погромы, якобы производившиеся моими казаками. Но это бесчинствовали партизанские шайки различных самозванных атаманов, прикрывавшихся моим именем. Отнюдь не обвиняя огульно все еврейство в сотрудничестве с большевиками, я постоянно твердил казакам, что "не тот жид, кто еврей, а тот, кто грабит людей". Прекрасно, господин Шкуро, браво! По определению Шульгина и по свидетельству остальных авторов, очень большое количество военнослужащих Белой армии отличалось неискоренимой склонностью к грабежам местного населения. Следуя логике Шкуро, приходится с грустью констатировать, что обе противоборствующие армии в большинстве состояли из жидов. Чего стоит одно воспоминание самого Шкуро о возвращающемся из рейда генерале Мамонтове: "Мамонтов вел за собою бесчисленные обозы с беженцами и добычей. Достаточно сказать, что я, едучи в автомобиле, в течение двух с половиной часов не смог обогнать их". Вот такие они, жиды-грабители, эти казаки генерала Мамонтова!
  
   Генерал Шкуро любит цитировать собственные высказывания и приказы того времени. Например, обращения к казакам. Только вот, очень сомнительно, что многое из написанного генералом после войны, было хотя бы единожды вслух им сказано во время войны сказано. Очень уж по-детски, наивно звучит. А для прекращения расправ над евреями действительно достаточно было одного Приказа Шкуро. Он, в отличие от многих иных белых генералов, пользовался реальным, а не дутым авторитетом и уважением среди подчиненных. Будь такие приказы отданы по корпусу и доведены в сотнях, эскадронах и полках, генерал в своих записках не упустил бы случая о благородном деле упомянуть.
  
   Следом за этакой слюнявой вставочкой, рассчитанной на сентиментальных послевоенных европейцев, среди которых приходилось генералам жить и на жизнь зарабатывать деньги, идет вполне честный текст воспоминаний: "Казаки решительно не давали пощады евреям-красноармейцам, даже не считаясь с документами, удостоверяющими, что они мобилизованы принудительно, ибо у казаков сложилось мнение, что при свойственной евреям изворотливости, они, если бы действительно пожелали, могли бы избегнуть мобилизации. Обыкновенно, пленив красную часть, казаки командовали: - Гей, жиды, вперед, вперед! И тут же рубили выходящих. Прослышавшие об этом евреи-красноармейцы, предусмотрительно надевали на себя кресты, сходя, таким образом, за христиан, но после того как по акценту некоторые были опознаны впоследствии, казаки перестали верить крестам и производили своеобразный телесный осмотр пленных, причем истребляли всех, обрезанных при крещении. Особенно озверели казаки, когда им пришлось столкнуться с батальонами еврейских коммунистов, шедших в бой с голубым национальным знаменем".
  
   Подобную технологию селекции потом примут на вооружение и немецкие нацисты. Белым казакам, перешедшим вместе со Шкуро и Красновым к ним на службу, даже не придется особо перестраиваться. Только эмблемы на мундирчике сменить. О "коммунистических" батальонах автор вообще сообщает нечто весьма сомнительное. Батальоны еврейских коммунистов под голубым национальным флагом? Может то были сионисты? Но найти подтверждение или опровержение подобного факта не удалось. Один взятый в плен батальон мобилизованных евреев Шкуро, вроде бы, своей властью спас от расправы и они потом работали на разгрузке судов. Так это или не так, Бог весть. Если действительно спас человеческие жизни - на том свете ему зачлось.
  
   Публицист Александр Хинштейн начал книгу "Подземелья Лубянки" с главы "Кровавый путь Первой Конной". Глава повествует о зверствах Первой Конной во время Западного похода и после него. Неужели господину Хинштейну удалось в подвалах бывшего КГБ обнаружить нечто ранее неизвестное про Красную Армию? Да, материалы, приведенные в книге, ранее опубликованы не были. Они доводят до современного читателя историю в подробностях и деталях. Но сам факт еврейского погрома и принятые по нему жесточайшие меры красного командования известны всем желающим давно, еще с момента выхода в свет воспоминаний Буденного.
  
   Действительно, две дивизии Первой Конной "отличились", позорно отметились на Украине, в деталях повторив приход и уход Белой армии. Встречали как освободителей, провожали как воров и бандитов. И Шкуро, и Шульгин, и Мамонтов, и другие "белые" авторы, сокрушаются о том, что большинство командного состава Белой армии смотрело сквозь пальцы на насилие над мирным населением, а еврейские погромы не только не пресекало, но исподволь поощряло. Задним числом о своей борьбе с этим паскудным явлением пишет Шкуро, одного батальонного командира приводит в пример Шульгин. Это практически все.
  
   А вот в Первой Конной в первые же мгновения погрома, как видно из книги Хинштейна, командиры и комиссары силой оружия боролись с погромщиками, расстреливая на месте. Жертвовали при этом жизнью, как военный комиссар 6-й дивизии Шепеляв. И реакция кремлевского начальства говорит сама за себя. Для выяснения фактов и наказания виновных, прибыли далеко не второстепенные люди. Это - факты из "подвалов Лубянки". А вот все вокруг - художественное оформление автора. Кто и что тогда конкретно говорил и думал, знать Хинштейну не дано. Он "расставил акценты", но уже на современный "мифологический" манер, мол, и Ворошилов, и Буденный, и кремлевская комиссия покрывали преступников.
  
   Прежде всего, ни Буденный, ни Ворошилов, ни члены московской комиссии не являлись антисемитами типа Дроздовского или Шульгина. Ворошилов уже тогда женат на еврейке. Буденный, хотя и употребляет слово "жид", но это, скорее всего въевшаяся с младых ногтей привычка, не более. На более он просто не способен, слишком много вокруг евреев. Фокус заключается в том, что и Ворошилов, и Буденный, в отличие от членов московской комиссии, прекрасно знали, практически весь личный состав замаранных дивизий, особенно шестой, изначально заражен "погромной" болезнью. Если расстреливать - то почти всех, а впереди предстояли бои и они старались сохранить хоть какую-то боеспособность соединения для борьбы с Врангелем. Корни погромов тянулись в Красную Армию из все той же Белой армии. Вспомним, что при эвакуации из Новороссийска основная масса казаков оказалась брошена Белым командованием на произвол судьбы. Часть прорывалась на Кавказ, в Грузию, но большинство смерились с участью и сдалось в плен. Перед пленными казаками красные поставили вполне определенный выбор: Или вступить в Красную армию, или прислониться к стенке. Собственно говоря, альтернативного выбора никакого и не существовало, а жить хотелось. Вот, кстати, почему белые герои "Тихого Дона" возвращаются домой после Гражданской войны не из Белой армии, не из плена, а из Конной Армии товарища Буденного. Григорий Мелехов увольняется в запас с должности командира красного кавалерийского полка. Это не вымысел Шолохова. Так вот, большую часть личного состава злополучной 6-й дивизии составляли именно бывшие белые казаки с их "милыми" погромными привычками, описанными выше "белыми" авторами.
  
   Буденный и Ворошилов оказались поставлены перед выбором - или расстрелять и расформировать практически всю дивизию, или спустить дело на тормозах, пожертвовав несколькими десятками расстрелянных зачинщиков. Вполне резонно считая, что такого урока хватит надолго. Совершать массовую экзекуцию перед предстоящими тяжелейшими боями с Врангелем они не могли. Чтобы каким то образом продемонстрировать соблюдение законности, дать улечься страстям и не взбунтовать всю дивизию, зачинщиков казнили не сразу, а через две недели. Предавать широкой огласке дело тоже не желали и не торопились, но уже по чисто человеческим, шкурным, причинам. Попросту говоря, держались за должности и звания. Именно за такой мотив их поведения говорит все, включая яркое пролетарское происхождение и декларированное комиссии нежелание марать себя и Конную позорным пятном.
  
   Вытянутые Хинштейном на свет божий конфликты Буденного и Ворошилова с Особым отделом, скорее всего традиционная нелюбовь строевых командиров к "особистам" и наоборот. Традиция конфронтации чинов "армейских" и "жандармских" благополучно протянулась до наших дней.
  
   Художественно дописанные, на основе произведений Бабеля, образы и личные качества командования и политсостава Конной, другие бытовые подробности и детали из "Подвалов Лубянки", сегодня вещи по большому счету маловажные. Люди эти давно уже ушли из мира сего. Такие современные понятия как "демократии" и "права человека", определяющие сегодняшнее отношение к прошлому, в те времена были "не в ходу", имели весьма далекое от нынешнего содержание.
  
   Но есть еще одна причина происшедшего, логически вполне достоверная, не указанная ни Буденным, ни Хинштейном.
  
   Вернемся к мемуарам Буденного. Вот, что пишет сам "виновник": "Переход целой армии на другой фронт не скроешь. Врангель, конечно, ожидал, что Красная Армия развернет против его войск решительное наступление. ... Врангель издал специальный приказ о засылке в нашу армию своих агентов. ... Перед маршем особому отделу удалось выявить несколько белогвардейских агентов, но чувствовалось, что в эскадронах еще оставались вражеские элементы, чуждые нам люди, которые стремились подорвать боеспособность армии и опорочить ее в глазах местного населения. Они распускали злонамеренные слухи, натравливали конармейцев на местных жителей, а тех - на конармейцев". Действительно, было бы удивительно, если контрразведка Врангеля не попыталась таким образом решить сразу две задачи. Во-первых, разложить Конную, а во-вторых, создать у нее в тылу очаги недовольства и активного сопротивления. Задача упрощалась тем, что как в Белой армии служила нестойкая масса вчерашних пленных красноармейцев, так и в Конной - большое число вчерашних белых казаков. Объединить их с изначально "красными", покинувшими станицы и сбежавшими от белых фронтовиками и иногородними задача непосильная. Трудно, даже если сильно разбавить старыми конармейцами новый контингент. Слишком много крови пролито обеими сторонами и слишком хорошо они знакомы по прежней жизни, что усугубляет ненависть. Приходится выкручиваться по мере возможностей. Опять стоит вспомнить Шолохова когда он пишет, что сдавшиеся вместе с Григорием Мелеховым казаки под его начальством продолжали службу. Получилось, что в погромах засветилась самая "белая" дивизия Красной Армии. Только вот прямо писать об этом не разрешалось и Маршалу СССР Буденному. Шолохов то мастерски материал подал, весьма иносказательно, для большинства читателей непонятно. Маршал таким даром не владел, его "перо" в звании капитана первого ранга обходился, по хорошей советской традиции, иносказаниями и недомолвками.
  
   Вот пример творчества Маршала Буденного в обработке флотского журналиста из третьего тома воспоминаний. Говоря о трудностях марша, Буденный делает упор на то, что командованию Конной приходилось постоянно "Строжайше следить за тем, чтобы бойцы строго соблюдали дисциплину". И добавляет: "Было бы наивно полагать, что все бойцы Конной армии отличались высокой сознательностью". Это довольно необычное признание, прозвучавшее после многих лет безудержного пропагандистского восхваления Первой Конной армии как образца героизма, стойкости и дисциплины. В Конной появились случаи пьянства, сокрушается далее Буденный. Скорее всего, это уже не "случаи", а повальная пьянка, влияющая на выполнение боевых задач. Особый отдел и комиссары "установили, что бойцов спаивали местные жители. И, как правило, это были дезертиры с фронта, агенты Врангеля, действовавшие с определенной целью: они вели среди конармейцев антисоветскую агитацию, пытались разложить их". Возможно такое? Вполне, ведь именно таким образом, начиная с 1917-го года, действовали сами красные, работая в тылах противника и постепенно разлогая вражеский личный состав. В армии адмирала Колчака красные агитаторы поработали настолько успешно, что целые дивизии предпочитали складывать оружие или даже выступать против вчерашних товарищей по Белой армии.
  
   Теперь о еще одном неучтенном факторе. Сколько больших и малых банд разнообразного окраса гуляли тогда по Украине говорить не приходится. Это теперь их некоторые "мифологи" называют истинными борцами за независимость. Чего стоили одни остатки разбитых петлюровцев, столь усердно громивших местное еврейское население, что справедливое возмездие достало Петлюру много лет спустя в эмиграции. Большинство банд избегало боев, как с белыми, так и красными регулярными частями, безбедно живя грабежом и насилием над беззащитным местным населением, которое в районе Бердичева составляли в своей массе евреи. Несколько погромов в местечках произошло перед приходом Конной армии. Буденный пишет о координации действий банд с Белым командованием. Зная отношения Махно к белым, и белых к Махно, сомнительно. Скорее бандиты просто спешили воспользоваться безвластием и старались ограбить городки и селения до прихода туда любых регулярных войск.
  
   Погромщики стремились не только настроить местное население против Красной Армии, объявляя себя ее частью, но и бойцов против местного населения. Только в такой мутной воде бандиты могли существовать длительное время. "Они зверски расправлялись с конармейцами, попавшими в их руки. Мы находили бойцов подвешенными к сучьям деревьев, с распоротыми животами, отрезанными носами и ушами, выколотыми глазами, с вырезанными на спинах звездами. Бандиты терроризировали местное население, жестоко преследовали тех, кто хоть чем-либо стремился помочь нам". И в это можно поверить, зная методы, которыми в сороковых годах бандеровцы, тоже идейные борцы за независимую Украину, расправлялись с захваченными партизанами и красноармейцами.
  
   Истории с еврейскими погромами и наказанием виновных Буденный посвятил в мемуарах страницы с 38 по 48. Даты немного отличаются. Хинштейн начало погрома относит к 28 сентября, а Буденный утверждает, что узнал о происшедшем только 9-го октября после доклада об убийстве военкома 6-й дивизии Шепелева. Но оба сходятся в том, что убийство комиссара произошло 28-го сентября, то есть в день погрома. Если верить Буденному, то утаить происшедшее и спрятать концы в воду старались на всех уровнях командиров и политработников до него. Естественно, Буденный не называет происшедшее "погромом". В СССР такие слова вслух не упоминали, особенно применительно к доблестным героям Первой Конной. Происшедшее подается им как "Несколько актов насилия и грабежей". Но временные и территориальные ориентиры автором мемуаров соблюдены, поэтому, все в принципе узнаваемо, и особого секрета для знающего историю читателя не представляет. В отличие от Александра Хинштейна Буденный не мог, да вероятно и не хотел, обнародовать подробные детали неприятных и позорных событий. Отдадим должное, С. М. Буденный проявил изрядное мужество, не изъяв полностью столь тяжелое и неприятное для него воспоминание из книги. Спокойно мог "запамятовать", но не сделал этого, хотя имелась у него полная возможность обойти неприятный факт молчанием, или ограничиться двумя-тремя общими фразами.
   Завершим тему с красной первой Конной и белой армиями Юга России и перенесемся на запад, в армию Юденича. Используем для исследования послесловие В. Логинова к сборнику "В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922гг", опубликованному "Альтернативой" 2007-11-26. Итак, представим очередного "героя": "Бэй-Булак-Балахович, офицер старой армии, в феврале 1918 года добровольно вступил в Красную Армию, командовал полком, в ноябре того же года перешел к белым и в 1919 году в составе армии Юденича участвовал в наступлении на Петроград. После разгрома, в августе 1919 г., перешел на службу в армию Эстонии, а позднее -- Польши". Послужной список типичного ландскнехта, приправленный впрочем острой ненавистью к большевикам и еще более патологическим антисемитизмом. Приведем перечисленные в "Послесловии" примеры "боевой" деятельности идейного борца с большевизмом: ""Балахович вступил в Плотницу 2 октября, немедленно собрал всех евреев и потребовал денег. После того как евреи отдали все свои вещи, начались самые дикие убийства и пытки. У Моисея Плотника оторвали нос, а затем повесили его. Путерман, у которого изрубили шашками все семейство, сошел с ума и начал танцевать, а потом был расстрелян. Ефрему Поляку сначала отрубили руку, а потом с него живого содрали кожу. Илья Финкельштейн сожжен живым. Всех женщин и девушек в городе, вплоть до 9-летних детей, изнасиловали. 600 беженцев из Плотницы находятся сейчас в Пинске в невообразимой нужде".
   "Подобный же погром произошел в Кремне Волынской губернии. Там в квартире Сокачева собрали 30 молодых женщин, которых после изнасилования перестреляли, мужчин же погнали к реке, где их бросали в воду и по плавающим стреляли до тех пор, пока всех не потопили. Убийства происходили также в местечках вокруг Ковеля".
   Но, может быть, все это лишь "газетные утки"? И в "святом, белом деле" ничего подобного быть не могло? Нет, все эти показания прессы и радио полностью подтверждаются известной книгой Б.Савинкова "Конь вороной". Поэтому продолжим дальше...
   "Рига. 2 ноября. Берлинский "Голос России" от 27 октября сообщает новые сведения об ужасах, творимых Балаховичем. Отступая из Пинска, армия Балаховича оставила чудовищные следы грабежей, убийств, пыток невинных людей, изнасилования женщин, в том числе 12-летних девочек.
   В деревне Инево, на границе Пинского и Ковельского уездов, добровольцы ограбили еврея, затем обмотали его колючей проволокой и катали по земле. Растерзанного и окровавленного его размотали и медленно жгли на огне; во время пыток еврей сошел с ума и был пристрелен. В ряде деревень произведены подобные же зверства с утонченным разнообразием приемов.
   В городе Камень-Каширске все еврейские квартиры были разграблены. Всякого еврея, показавшегося на улице, убивали. С целью убийства возможно большего количества евреев балаховцы подожгли дома. Выбегавших расстреливали. 12 девушек подвергнуты пыткам. Полковник Дарский спокойно присутствовал при этом. Известен случай изнасилования одной девушки 34 солдатами. Изнасилована также 60-летняя старуха. После изнасилования ее облили керосином и подожгли.
   Девице Эйзенберг, оказавшей сопротивление при изнасиловании, отрубили ноги. В ее присутствии убили ее отца и брата, затем подожгли дом".
   Вот такие боевые подвиги доблестное белое воинство совершало на Западе. Надо отдать должное В. И. Ленину, принявшему решительные меры, вплоть до ответных действий на территориях сопредельных стран, привечавших белые банды, для прекращения бесчинств. Подробности погромов попали в международную прессу и получили весьма нежелательную для Белого движения огласку. "В ноябре 1920 года северо-западнее Мозыря частям Красной Армии удалось нанести серьезное поражение бандам Балаховича, а 5 декабря из Польши было получено радиосообщение: "26 ноября ночью остатки армии Балаховича перешли на польскую территорию, где были немедленно разоружены поляками в присутствии представителя Советской России, специально для этого прибывшего. Савинков совершенно отказался от Балаховича"".
  
   За время Гражданской войны в погромах, учиненных петлюровцами, белыми, зелеными, просто бандитами и "красными казаками" пострадало около трехсот тысяч человек еврейского населения. Для убитых не представляла особой разницы политическая или цветовая гамма погромщиков. Но, погромы красных практически единичные и во всех случаях жестоко наказанные. Причем наказания документально подтверждены. В красных частях погромы и грабежи русского, еврейского, любого другого населения преследовались в дисциплинарном прядке и виновные практически всегда, безусловно, отправлялись под трибунал. Этого требовала, прежде всего, логика Коммунистического Интернационала. Скрывать подобные факты не удавалось, что видно на примере Ворошилова и Буденного. А вот у белых, очень многие генералы смотрели на подобные выходки сквозь пальцы. Большинство жертв погромов на совести белых и петлюровцев. Кстати, в количественном отношении более всего белые "рыцари" громили не только, и даже не столько, евреев, сколько собственных единоверцев - крестьян и рабочих. Невинных жертв среди православного населения количественно гораздо больше чем среди еврейского, Вот только, злобы и издевательств, пожалуй - поменьше, равно как и массовых изнасилований. Выше приводилось описание того как русскую деревеньку "громили" трехдюймовками не жалея снарядов, только пух и перья летели. А сколько таких деревенек попадалось на пути белой армии? Потому не стоит делить погромы на еврейские и нееврейские. Они все одинаково мерзки и отвратны. Белые "орлы" рвали одинаково безжалостно всех - и единокровных, и чужаков, и единоверцев и иудеев.
  
  
  

Глава 14.

Дела Крымские.

  
  
   После разного рода приключений на земле красного Юга, господин Шульгин благополучно перебежал в Крым. Вот его первые впечатления и оценки, данные в "1920": "Улицы полны народом ... прежним и даже будто бы похорошевшим. Масса офицеров, часто шикарных, хотя и по-прежнему нарядных, масса дам - шикарных дам, даже иногда красивых, извозчики, автомобили, объявления концертов, лекций, собраний, меняльные лавки на каждом шагу, скульптурные группы винограда и всяких фруктов, а главное, магазины ... Роскошь витрин ... Кафе, рестораны. ... Свободно, нарядно, шумно, почти весело". Но, после того как вчитаешься внимательно, начинаешь понимать, что не очень "почти" весело самому господину Шульгину. Действительно, описание подходит и под белую Одессу, и под белый Ростов, и под белый Харбин. Всюду празднуют пир во время чумы этакие "стрекозы" в офицерских мундирах, не читавшие в детстве, а может и читавшие, да не понявшие, мудрую басню дедушки Крылова.
  
   Времена Деникина закончились, нравы изменились. Теперь офицеры получают регулярно денежное довольствие. " - И не грабят?". - Удивляется Шульгин. " - Нет, не грабят, в общем. Пошла другая мода. ... Вы думаете как при Деникине? ... Нет, нет, - теперь иначе ... Как это сделалось - бог его знает, - но сделалось ... Теперь с мужиком цацкаются".
  
   В крымских магазинах все есть, но цены абсолютно беспредельные, все враз стали миллионерами. "- Отчего такая дороговизна?
   - Территория маленькая, а печатаем денег сколько влезет.
   - А что же будет?
   - Ну, этого никто не знает.
   - А вы знаете, что большевики остановились в этом смысле, не повышают ставок?".
  
   Далее происходит сравнение ставок и цен. Оказывается у "красных" все дешевле и доступнее. Опять, от финансовой политики белых отдает временностью, неустойчивостью, этакой ненадежностью. Хотя, барон Врангель и его штаб отчаянно пытаются найти именно политическое решение для Крыма. Времени у них мало. Военные действия отвлекают от решения важнейших политических проблем.
  
   В Крыму, на фоне дикой инфляции, проводится очень оригинальный эксперимент, необходимый для обеспечения надежного и спокойного тыла: "Представьте себе, что в этом "белогвардейском Крыму" тяжелее всего жить тем, кто причисляется к социальным верхам... Низы же, рабочие и крестьяне, живут здесь неизмеримо лучше, чем в "рабоче-крестьянской республике"". Оказывается, для стабилизации обстановки в тылу правительство Врангеля, с одной стороны объявило свободу торговли, а с другой: "Правительство выступает как мощный конкурент, выбрасывая ежедневно на рынок большое количество хлеба по таксе, то есть вдвое дешевле рыночного". В результате, на одинаковую зарплату рабочий в Крыму может купить хлеба в два с половиной раза больше, чем на "красной" территории. Но хлебом дело и ограничивается. На все остальные товары цены запредельные, галопирующие вместе с инфляцией, вызванной неустанной работой печатного станка. Но, хлеб - основное. Врангель прекрасно помнит, что революция в Петрограде, приведшая к свержению Монархии, началась именно с отсутствия хлеба, с диких очередей в хлебные магазины.
  
   Жизнь в Крыму трудна для всех и к ней приспосабливаются кто как может: "...Иные спекулируют, другие честно торгуют, третьи подрабатывают ... Вот видите этого офицера с этой барышней? ... Они сейчас оба возвращаются из порта ... Грузили ... тяжести таскали ... мешки, ящики, дрова, снаряды ... очень хорошо платят... - И офицерам разрешено? - Разрешено".
  
   Казалось, открывается совершенно новая, радостная страница истории Белого движения. Все прекрасно! Все преисполнены счастья и желания поработать на благо несчастной Родины. Увы. В глубинке, во фронтовой зоне ситуация несколько иная, менее радостная, совсем не парадная. Вот, что пишет корреспондент французской католической газеты "Gaulois" от 20 октября 1920 года (цитируется по книге "Крымский альбом"). "Неделю тому назад я заехал в небольшое село около Александровска и один крестьянин доставил мне обед за условленную плату - три иголки. Подошли два старика с хлебом и солью. Они пришли от имени населения, как старшие по возрасту, "поговорить с французом".
  
   - Пусть дадут нам обрабатывать нашу землю, - сказали они мне, - и пусть не отбирают наших лошадей и урожай. Мы не знаем, как называется тот строй, который даст нам это, но это тот строй, которого мы хотим.
  
   - Но Врангель обещал ...
  
   - При нем война не прекращается, а те люди, которых он нам присылает, это те самые, которые были при царе.
  
   И я в этом действительно удостоверился. Чиновники высокомерны, продажны, неспособны и бесчестны. Некоторые из них не верят в успех Врангеля и смотрят на занимаемый ими пост исключительно как источник доходов. ... Для русского крестьянства Врангель является представителем старого порядка вещей, которого они ни за что на свете больше не хотят".
  
  
   Предположим, что все перечисленное выше, лишь издержки реформ Врангеля, испокон веков свойственные российской глубинке. Вернемся в Севастополь где ночами трудолюбивые офицеры и их барышни таскают на плечах ящики и чувалы. Идиллия? Но, опять возникает противный вопрос: Откуда в Крыму столько офицеров, когда место им на фронте, в рядах ведущей ожесточенные бои армии? Чем и где они заняты днем, насколько продуктивен их штабной труд, если по ночам офицеры с барышнями разгружают снаряды и прочее добро, конкурируя с профессиональными грузчиками? Ситуация, описанная Шульгиным, буквально напоминает российские времена де6вяностых годов прошлого столетия, развал российской армии, слава Богу, закончившийся с окончанием "эпохи Ельцина".
  
   Господин Шульгин - видный политический деятель, фигура в Белом движении почти легендарная. За дело, которое считал правым он боролся и пером редактора газеты "Киевлянин", и голосом депутата Государственной Думы, и с винтовкой в руках как поручик Белой армии, и как конспиратор в белом подполье. В отличие от множества болтунов и политических проходимцев, господин Шульгин активный борец. Потому весьма интересна его оценка генерала Врангеля, по времени относящаяся к последнему, "крымскому" лету Белого движения: "Отворяется дверь, и на пороге появляется высокая фигура того, кого со злости большевики называют "крымским ханом". ... Он помолодел, расцвел. Казалось бы, что тяжесть, свалившаяся на него теперь, несравненна с той, которую он нес там, в Царицыне. Но нет, именно сейчас в нем чувствовалась не нервничающая энергия, а спокойное напряжение очень сильного, постоянного тока".
  
   Далее следует изложенное самим генералом видение состояния дел в Крыму: "Когда я принял командование, дело было очень безнадежно... Но я хотел хоть остановить это позорище, это безобразие, которое происходило... Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью. ... И спасти, наконец, то, что можно... Словом, прекратить кабак... Вот первая задача... Ну, эта первая задача более или менее удалась... и тогда вдруг оказалось, что мы можем еще сопротивляться... Оказалось то, на что, в сущности, говоря, очень трудно было рассчитывать. Мы их выгнали из Крыма и теперь развиваем операции. ... Я считаю, что мне необходимо выиграть время... Я отлично понимаю, что без помощи русского населения нельзя ничего сделать... Политику завоевания России надо оставить... Мы же чувствовали себя, как в завоеванном государстве... Так нельзя ... Нельзя воевать со всем светом. Надо на кого-то опереться. ... Того, что у меня сейчас есть не может хватить на удержание большой территории".
  
   Врангель четко понимал, что, прежде всего, нужно иметь: "Запас человеческой силы, из которого можно черпать. ... Надо брать тут же на месте людей и хлеб. ... Но для того, чтобы возможно было это, требуется известная психологическая подготовка. ... Никто словам теперь не верит. ... Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы на этом клочке, сделать жизнь возможной. Показать остальной России ... вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь: идет земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода. ... Надо выиграть время, чтобы ... слава пошла: что вот в Крыму можно жить. Тогда можно будет двигаться вперед, - медленно, не так как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за сбой захваченное. Тогда отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости. ... Я себе представляю Россию в виде целого ряда областей, которым будут предоставлены широкие права. Начало этому - волостное земство, которое я ввожу в Крыму. Потом из волостных земств надо строить уездные, а из уездного земства - областные собрания. ... Когда области устроятся, тогда вот из этих самых волостных или уездных собраний будут посланы представители в какое-то Общероссийское Собрание. Вот оно и решит ...". Концовка немного подкачала, опять слова уводят в неопределенное будущее "потом" и "когда". ... Это уже имело место быть при Деникине, при Колчаке, только вместо вообще непонятного Общероссийского Собрания звучало примелькавшееся Учредительное. И то, и другое в принципе для большинства населения не более чем пустой звук. Большевистский Съезд Советов, словосочетание к тому времени уже населению известное, привычное. Съезд этот выступал с вполне конкретными и доступно изложенными лозунгами, с предложениями, формально отвечавшими желаниям большинства населения, да и делегаты на него выбирались все больше свои, знакомые, выходцы из низов. Это тоже стоит учитывать.
  
   Умные, основательно обоснованные слова генерала Врангеля, увы, разошлись с делами. Понукаемый союзниками, на сей раз французами, он ввязался вновь с "большую" войну по завоеванию территории, пошел на соединение с поляками. Зря. Ведь, в отличие от предшественников, определил генерал не политические цели Белого движения вполне здраво. Но, сорвался! ... "Момент наступил. Сейчас нам, конечно, очень помогают поляки. ... Наше наступление возможно потому, что часть сил обращена на Польшу.
   - А они не подведут, по своему обыкновению?
   - Могут, конечно. ... Но нельзя же не пользоваться этим благоприятным обстоятельством.
   - А если подведут, что тогда?
   - Тогда, конечно, будет трудно ... я надеюсь удержать Крым". Вот так - не захвачу, так удержу. Как говорится, не стоит гнаться за двумя зайцами сразу. Если уж захватил - то держи, а считаешь, что не сможешь удержать - готовь очередную эвакуацию. Кстати, ее начали готовить заранее, уже весной. В способность удержать Крым Врангель всерьез не верил. Зачем же тогда стоило проливать кровь и начинать заранее обреченное на провал наступление?
  
   Став во главе Белого движения, Врангель попытался навести порядок в тылу. О том, что творилось за линией фронта и как тыловая братия "помогала" Белой армии мы уже наслышаны. Н. Росс в книге "Врангель в Крыму" приводит интересные сведения по данному вопросу: "Ген. Врангель не смог полностью справиться с обычным недугом белых армий - разбуханием тыла. В сентябре, по оценке военного представителя Врангеля в Константинополе, ген. Лукомского, "общий состав армии, по числу состоявших на довольствии, определялся в 50000 офицеров и 270000 солдат: из них на фронте было 19000 офицеров и 152000 солдат, причем из последних, бойцов было 6000 офицеров и 52000 солдат. ... На офицера бойца приходилось 7 офицеров в тылу и на одного солдата бойца - 4 солдата в тылу".
  
  

Глава 15.

Дела дальневосточные.

   Может возникнуть вопрос, что все перечисленное выше характерно лишь для Белого движения Юга России. Увы и ах, и на Севере, и на Востоке все повторялось еще в больших масштабах, несмотря на то, что в этих регионах Белое движение непосредственно поддерживалось, снабжалось и подпитывалось значительными военными силами союзников. Вот, что пишет о том времени в своем Дневнике известный политический деятель Белого движения барон А. Будберг: "1918. 5 - 9 апреля. ... Прибывшие из Благовещенска беженцы делали сообщение о бывшем там погроме буржуазии; погибло до 1300 человек офицеров, служащих и коммерсантов; хулиганам помогла, как всегда, полная неорганизованность и растерянность обывателей: ведь одни молокане, будь они только организованы, могли раздавить всю местную красноту. ...
   11 апреля. Сформировавшиеся здесь под негласным покровительством и на денежные субсидия Хорвата отряды спасителей родины, под фирмами Семенова и Орлова, по моему мнению, самые анархические организации, так как для них не существует никаких законов, и слушаются они только тех, кто дает им деньги... Уходить из Харбина никто не хочет и не собирается, предпочитая ничего не делать и весело жить. Семенова всячески поддерживают японцы и французы ... эти иностранцы, умело угощаемые, и умело чествуемые, видят только внешний порядок, козыряние и внешнюю дисциплину и не способны разобраться в духовной, идейной стороне всего происходящего. Внутренней гнили они не видят или не хотят видеть и не в состоянии трезво, спокойно, проникновенно заглянуть в русское будущее".
  
   Опять та же песня: нет организации, растерянность, безыдейность, вытягивание денег на веселую жизнь в тылу. Уже в первых строках чувствуется необъяснимая безысходность. Точнее, какая-то предрешенная обреченность Белого движения. Что сказать - хорошее начало, но дальше - больше, начинается уже явное разложение Белой армии. И, как всегда, с тыловых частей: "У Семенова сбежали некоторые хозяйственные чины, прихватив бывшие у них на руках авансы. ... Интересными образчиками современного офицерства являются четыре штаб-офицера, поселившиеся у одного из моих товарищей: живут, едят, держат себя иногда слишком непринужденно, ни копейки не платят очень стесненному материально хозяину дома, а получаемое содержание прокучивают".
  
   Видимо, реальное положение дел взволновало и спонсоров Харбинского Белого движения. Пришлось начать отрабатывать полученные деньги, и войско не торопясь, собирается выступать в поход на большевиков: "Первый этап движения на восток - ст. Пограничная, где сидит Калмыков, самый обыкновенный разбойник, и грабит поезда по способности". Барон возмущается и предлагает нечто весьма оригинальное: "Нужно во что бы то ни стало остановить развал и покончить с этими белыми большевиками; промедление смерти подобно: чем дальше, тем больше потребуется решительности, железа и крови, чтобы ввести все это в рамки долга, порядка, обязанностей, беспрекословного повиновения, здоровой дисциплины и тяжелой работы-подвига". Итак, оказывается, большевики бывают не только "красными", но и "белыми". Спорить трудно, барону виднее, и, по-своему, он, несомненно, прав.
  
   Итак, белые войска выбрались, наконец, в поход. Как и в случае Добровольческой армии, численность боевых отрядов, сформированных в Харбине невелика, потому барон записывает: "17 апреля. ... Успех похода рассчитан на переход на нашу сторону уссурийских казаков, то есть на то, чего никогда быть не может, так как уссурийцы совсем обольшевичились и никогда к офицерским отрядам не примкнут". Как видим, барон в успех предприятия не верит: "Если этот нелепый поход осуществится, то кровь жертв должна пасть на голову инициаторов и распорядителей ". Кто же эти таинственные господа? Барон их охотно называет: "японских офицеров здесь очень много, и, по видимому, они играют роль возбудителей агрессивной энергии, исполняя какие-то определенные махинации, предначертанные им руководящей ими военной партией японского генерального штаба".
  
   Далее барон, не стесняясь в выражениях, определяет состояние умов и подлинные цели освободителей: "Во лжи и подтасовке не стесняются; если верить всем сообщениям, то чуть ли не вся Россия ждет харбинских спасителей. Что большевики всем надоели и ненавистны, в этом никто не сомневается, но что массы ждут избавления при помощи таких спасителей, как здешние атаманы, то это неправда: ни для кого не тайна, что у большинства спасателей только и на уме, сколько "серой сволочи" они повесят за то, что переиспытали". Это определения барона Будберга, вполне совпадающие с приведенными оценками в отношении Добровольческой армии.
  
   Борон издевается над "розовыми идеалистами", утверждающими, что "народ молится, чтобы мы вернулись". Он прямо говорит: "не верю в существование таких лошадей, которые сами бы просили, чтобы их заложили в старые, ненавистные и когда-то до костей протершие хомуты. Остановить разложение сейчас можно только, увы, с помощью варягов, при полном устранении собственных спасителей типа здешних атаманских организаций, взращенных на соусе революционного разложения".
  
   Варяг вскоре появится - адмирал Колчак. И самому барону еще предстоит работать в его правительстве военным министром. Вот только толку от "варяга", как главного спасителя России окажется совсем немного. Его разобьют еще раньше, чем Деникина и Врангеля. Почему? Сегодня принято изображать всех без разбору белых генералов и атаманов этакими рыцарями без страха и упрека. Об атаманах Семенове и Калмыкове мы уже немного наслышаны, что касается адмирала Колчака, то в истории Белого движения это фигура более трагическая, чем героическая. Обреченность Колчака заметна с первых дней революции, когда бессильный предпринять что-либо, неспособный заставить матросов Черноморского флота выполнять приказы, он в Севастополе выбросил в море золотой кортик и покинул Россию. Думал - навсегда. Но, оказался вытребован на роль "варяга". Неутомимый и отважный полярный исследователь, бесстрашный и лихой командир легких сил Балтийского флота занял явно не соответствующее знаниям и опыту место политического руководителя Белого Движения и Главнокомандующего Белой армии. Как политический и государственный руководитель Колчак не смог предложить и осуществить ничего нового. Как Главнокомандующий не имел ни опыта, ни образования для успешного ведения боевых действий на суше. В результате - орава разнообразных советчиков в делах гражданских, равно как и военных, но, увы, ни одного толкового.
  
   Появление на сибирском горизонте адмирала Колчака еще впереди. Пока на дворе 23 апреля 1918-го года. Барон записывает в своем дневнике: "Семенов начал наступление на Даурию ... те, кто дают деньги ... устали ждать и требуют ... видимых результатов. ... Сегодня в собрании ликование по поводу взятия семеновцами станции Даурия; "взятие", конечно, весьма условное, так как станция оказалась пустой".
  
   Пустая или непустая захолустная Даурия, но "боевые" лавры победителей не дают покоя конкурирующим атаманам: "26 апреля. Вчера на вокзале орловские спасатели пытались произвести обыск пассажирского поезда (не отставать же от Семенова и Калмыкова, занимающихся этим в своих районах), но были окружены китайскими войсками и после переписи отпущены". То есть, грабить белые герои начали, не отходя от кассы, прямо в Харбине. Своих. "Семеновцы и калмыковцы счастливее: там каждый поезд дает причастным к обыску лицам сотни тысяч рублей плюс разные ценные вещи; жалоб не бывает, ибо очень строптивые переселяются в загробный мир, а осторожные молча претерпевают эту революционную неприятность". Скорее "контрреволюционную" неприятность от "белых" большевиков. Это - по поводу "рыцарского" отношения к местному населению.
  
   Состояние белого тыла одинаково, что на Севере, что, на Востоке, что, на Юге. Подобное описание могло выйти и из-под пера уже цитированных выше авторов. Все словно списано под копирку: "28 апреля. Заходил в штаб начальника российских войск, содержимый по штату отдельного корпуса, но почти не имеющий войск; во всяком случае, в штабах этих войск больше народу, чем во всех строевых их частях; есть полки по 50 солдат, а в батареях по два номера на орудие; зато штабные должности переполнены, и всюду еще толпы прикомандированных; все начальство обзавелось стадами личных адъютантов; по городу носятся автомобили с супругами, содержанками и ординарцами высокого начальства и разных кандидатов в атаманы; появились так называемые сестры, или, вернее сказать, кузины милосердия. ... Опять бесчисленные штабы; опять пять штабных там, где свободно управляется один, опять ненавистные войскам личные адъютанты, накрашенные сестры ... штабное величие, штабная лень, веселая штабная жизнь".
  
   29 апреля. С линии фронта в Харбин приходит и сообщение о первых трофеях: "состоящих пока из двух телеграфных аппаратов и двух вагонов". Наиболее ретивые тыловые деятели предлагали по этому поводу отслужить молебен.
  
   30 апреля. В Харбин привезли раненных пленных. По этому поводу опьяневшая от "боевых успехов" тыловая публика предлагала: "чтобы Семенову и всем отрядам было отдано приказание пленных не брать и вешать, обязательно вешать на месте захвата". Барон, вполне обоснованное предполагает, что сама эта публика дальше Харбина не тронется. И, с очевидной брезгливостью, уточняет, что в случае, если эти господа окажутся под большевиками, то пролижут им насквозь подметки, а то и сами станут ради личного спасения вешать пленных офицеров. "В своем ликовании они не замечают даже, что с них свалился их фиговый учредительный лист, на время позаимствованный из демократических оранжерей". Пока малочисленное и неорганизованное белое воинство захватывает "трофеи" и грабит местное население, тыловые "господа офицеры" под звуки "Боже царя храни!" беспощадно расправляются с бутылками шампанского в харбинских ресторанах.
  
   1-го мая барон "был мучим нестерпимой болтовней полусумасшедшего, но пронырливого авантюриста генерала Потапова. Потапов обратился ко мне с вопросом, соглашусь ли я войти в состав проектируемого дальневосточного правительства". Барон фигура неординарная, значимая, привлекательная для состава кабинета. Тем более интересна его характеристика поименованного выше генерала - короткая и исчерпывающая.
  
   От принятия столь "лестного" предложения барон благоразумно воздержался, мотивируя тем, что: "все, что я вижу и слышу, приводит меня к печальному заключению, что все намечающиеся здесь комбинации ищут власти ради ее вкусных сторон; твердого и здорового плана реконструкции не имеют и будут продолжать вреднейшую политику, заманивая толпу ... несбыточными посулами и временными подачками".
  
   2-го мая. "Семеновцы продвигаются вдоль линии железной дороги; ... спекулянты ликуют, ожидая восстановления торговых связей с Сибирью. Многочисленные осведомители разных штабов объявляют о том, что забайкальские казаки многими тысячами переходят на сторону "любимого" атамана; платят осведомителям жирно, что делает их очень покладистыми по части фантазии и прибавления нолей".
  
   3-го мая. Барон записывает в дневнике некоторые конкретные данные о составе белых войск, в частности корпуса генерала Плешкова: "В штабе корпуса больше людей, чем во всех отрядах, вместе взятых; в управлении инспектора артиллерии сидит 8 генералов и штаб-офицеров, а во всем корпусе только семь старых пушек ... штабы переполнены женами, сестрами, кузинами, сердечными симпатиями и т. д.". О какой реальной боеспособности может идти разговор, господа и товарищи?
  
   4-го мая. "Настроение самое невеселое. Родилось какое-то новое сибирское правительство из совершенно незнакомых Дальнему Востоку персонажей очень мелкого калибра". Господин барон весьма непоследователен, ведь и ему предлагали войти в правительство, но он отказался, чего тогда такое невеселое состояние? А, ведь чуть ранее он мечтал о пришествии "варягов". Мечты сбылись. Варяги появились. Ну, а то, что масштаб мелок, так - увольте. Позже товарищ Сталин будет приговаривать, имея в виду наличных писателей - "иных варягов у меня для вас нет". Не родило Белое движение Мининых и Пожарских, Невских и Донских, не успело или не смогло. Одного барона Врангеля, да и то чересчур поздно.
  
   8-го мая. Генерала Плешкова назначают Главнокомандующим армиями фронта. Барон незамедлительно комментирует: "Это так чудовищно нелепо и цинично, что не хочется этому верить; надо же знать хоть какую-нибудь меру в области самоустройства разных тыловых сеньоров и состоящих при них клик прихлебателей и лакеев".
  
   12-го мая. "Настроение такое, что будь деньги, попробовал бы пробраться на Дон". Бедный барон, на Дону он застал бы приблизительно то же самое. "Харбинская атмосфера, все эти главно- и просто командующие, с их многоэтажными штабами, общая подлость и чисто разбойничий эгоизм, прогрессирующие атаманские банды - все это способно заставить выть от горя".
  
   13-го мая. "Весь город взволнован зверским убийством бывшего преподавателя Хабаровского кадетского корпуса Уманского; третьего дня его схватили и увезли какие-то военные, а вчера его труп найден на городском огороде, изрубленный шашками. Шепотом говорят, что это дело рук калмыковцев".
  
   14-го мая. "Скверные известия из отряда Семенова; говорят, что передовые части его почти уничтожены ... решили, что красные слабы и ничего не стоят, а потому ... распоясались и полезли вперед, не имея достаточной разведки и при очень плохих условиях обеспечения сообщения с тылом". Опять старая песня - на фронте воевать некому и нечем, в тылах все забито бездельниками, неспособными не то что воевать, но даже нормально снабжать воюющих.
  
   28-го мая. "Когда начались неудачи в Забайкалье, Семенов очутился в Харбине ... На фронте наши войска хорошо знали цену тем начальникам, которые при катастрофе оказывались в далеком тылу "для докладов", "для выяснения положения"... Семенов заявил, что он Колчака не признает, слушаться его приказов не будет и что все чины его, Семенова, отрядов подчинены только своему атаману и никому больше". Вот уже появился, вытребованный из Америки варяг - адмирал Колчак, только результаты пока далеки от ожидаемых. Колчак конфликтует с главой Харбинской администрации Хорватом. Атаманы - с Колчаком. Впрочем, волнует это немногих. Зачем волноваться, если: "Вся публика, примазавшаяся к харбинских штабам, устроилась отлично, получила казенные квартиры и содержание по высоким окладам".
  
   31-е мая. Кое-как удалось помирить Колчака и Семенова. О фронте никто не вспоминает "По-прежнему только пьянство и скандалы. Атаманы и их старшие персонажи дивят посетителей харбинских кабаков своими кутежами, оплачиваемыми десятками тысяч рублей". Вот и выходит, что изображение белого тыла в советской литературе, театре и кинематографе оказывается не было "злостной коммунистической пропагандой" и клеветой на белых, а лишь блеклым отображением печальной для Белого движения реальности. Действительно "нечего на зеркало браниться, коли рожа крива".
  
   1-го июля. На подмогу разбитым красными семеновцам выступили "колченогие", то есть, войска самого нового Главнокомандующего адмирала Колчака, "которому тоже хочется военных лавров". Вот как описывает барон поход колчаковцев, причем под "спасителями" он ехидно подразумевает толи спасителей Отечества, толи спасителей разбитых красными семеновцев: "Грозные спасители двинулись на восток со всеми семьями и всем скарбом, но почти без патронов, которые в отрядах растеряли, а как говорят злые язык, просто распродали, потому что патроны сейчас в большой цене (до нескольких рублей за штуку). Улицы Харбина дымят пылью проносящихся автомобилей разных спасателей с разнообразными флажками; всякое революционное начальство начинается обыкновенно с автомобиля". Вот так дела! Оказывается и белые бывают настолько "революционными", что перенимают повадки красных!
  
   6-го июня. Нового "варяга", адмирала Колчака достали до такой степени, что он "собирается опять в Месопотамию, поступить на службу к англичанам и там бить большевиков и турок". Да, конечно, Месопотамия весьма удобное место для охоты на большевиков, а заодно и на турок. Но, вот вопрос, причем здесь турки? Их то бить зачем? Впрочем, адмирала в очередной раз уговорили и месопотамские турки и большевики остались в целости. Уговоры - уговорами, но вследствие интриг в правительстве Хорвата адмирал все же убыл из Харбина. Правда, не в пресловутую Месопотамию, а поближе, в Японию. К сожалению, он еще вернется в Россию где и найдет смерть от пули то ли матроса, то ли левого эсера. А жаль, отличный был адмирал и полярник, этот Колчак.
  
   8-го июня. "Главковерхи и главкомы спокойно смотрят на такие возмутительные вещи, как наличие двух оркестров музыки в отряде Орлова численностью всего в 200 - 300 штыков". Ну, а как же им иначе смотреть, если на восемь старых пушек в белом корпусе приходится восемь же генералов и полковников? Это, господа, явление отнюдь не новое, в русском языке известное как "бардак". Так, что два оркестра это прекрасно! От двух оркестров пользы наверняка больше чем от восьми генералов при восьми пушках.
  
   26-е июня. "Расхищаются ... на станции Манчжурия груженые вагоны; семеновцы реквизируют все, не брезгуя ни галантерей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата. Содержимое вагонов продается близким к атаману и его главным приспешникам за десятую и меньше часть стоимости"
  
   Так бы и закончилась совершенно бесславно Харбинская эпопея, но на помощь белым неожиданно пришел красный из красных, лично сам товарищ Л. Д. Троцкий. Наркомвоенмор РСФСР решил задержать и разоружить чехословацкий корпус, ни шатко, ни валко тащившийся по Транссибирской магистрали во Владивосток, откуда должен был двинуться в очередную Месопотамию на охоту за немцами, австрияками или, на худой конец, турками. Но, благодаря Льву Давыдовичу, под руку подвернулись большевики. По количеству, качеству подготовки, вооружению и дисциплине чехословацкий корпус на голову превосходил красные части, пытавшиеся их разоружить. Чехи, это не харбинское воинство, продавшее патроны, но не забывшее домочадцев и скарб. Потому, поражение красных казалось предрешено.
  
   Поначалу так оно и вышло. Барон возрадовался и не замедлил отразить благую весть в Дневнике: "Попыткой задержать чехословаков Троцкий дал нам все козыри и сам родил ту силу, которая способна раздавить красную мразь". Только в те ли руки нежданно свалилась та сила? В этом сомневается и сам барон: "Но если то, что зародилось в Харбине и сгноено в различных отрядах, полезет на русскую территорию, то население скоро пожалеет об ушедших большевиках, - конечно, черное население, которого большевики почти не трогают, но которое больше всех затрещит от наших спасателей". Черного населения, то есть простого народа, подавляющее большинство. Оно пока нейтрально, но потенциально является питательной базой скорее красных, чем белых. Это - первое. Второе, - "то, что зародилось в Харбине" называется никак не иначе чем "Белое движение". Такое как оно было и другим стать не могло. Поэтому опасения господина барона весьма и весьма обоснованы.
  
   7 июля. С красными на территории Западной Сибири штыками чехов практически покончено. В Харбине решают восстановить собственный фронт. "Местные полководцы очень горды образованием "собственного фронта", так как после самоопределения Семенова они остались при одних тылах, а между тем иметь свой фронт ... считается необходимейшим аксессуаром для всякого большого тылового героя". Тут стоит пояснить, что основные воители белых, а, проще, атаманы Семенов, Калмыков, Орлов переругались и действовать вместе, а тем более под руководством командующего армиями фронта генерала Плешкова, о коем мы уже немного наслышаны, наотрез отказались. Мирить бунтовщиков выехал на фронт, а проходил он совсем недалеко от российско-китайской границы, на станции с многозначительным названием Пограничная, сам "сладкоголосый соглашатель" Хорват. Соглашатель, то он может и соглашатель, но вот деньги имелись лишь у него.
  
   8 июля Россия получает сразу два Белых правительства. Одно - Сибирское, но разместившееся почему-то во Владивостоке. Другое, Харбинское, объявившее себя сразу Всероссийским. "Правительства натопорщились друг на друга и уже сбираются одно другое арестовать". Разве тут до реформ, до выработки политической платформы, до черновой государственной работы, до, наконец, организации более-менее дисциплинированной армии? Тут даже не до большевиков. Дележ властной шкуры дело первоочередное.
  
   22 июля. Большевики уже разгромлены чехами, можно приниматься за выполнение политической программы. Вспомним, барон ее очень доходчиво сформулировал, речь идет о том, что у "большинства спасателей только и на уме, сколько "серой сволочи" они повесят за то, что переиспытали". Теперь сию нехитрую программу можно спокойно и безбоязненно претворять в жизнь. Это ведь не с красными отрядами сражаться. Для пополнения рядов "спасителей" не нашли ничего лучшего, чем нанять в отряды, а точнее, банды атаманов китайских хунхузов, в переводе на русский - бандитов и разбойников. "Какую-то деревню при этом герои больших дорог уже сожгли - этим они сожгли целый шанс на восстановление России, ибо эта нелепая жестокость никогда не забудется той власти, которая ей приказала и ее допустила; очень больно, что среди усмирителей часть наемных китайцев".
  
   Пока спасители с помощью хунхузов порют местное население и сжигают "дабы неповадно было" сибирские и забайкальские деревни, "два правительства сидят на концах Приморской области, обливают друг друга помоями и удивляют разными разоблачениями".
  
   23 июля. Ура! Назначен начальник тыла всех Российских войск. И сразу возникает бюджет, скромный, всего на 150 миллионов рублей, на первые полгода. Барон с ним внимательно ознакомился: "Все штаты раздуты до неимоверности; имеется даже управление запасной бригады, в которой нет, да и не будет, вероятно, ни одного солдата, но зато есть два генерала, несколько адъютантов и бригадные: врач, священник и прочие. ... Количество личных адъютантов, этого мерзейшего отзвука старого прошлого, грозит сделаться анекдотическим. Умножились весьма и вертихвостки, именуемые для приличия сестрами милосердия (на одну настоящую рабочую сестру приходится штук девять таких кузин); это нарочитое удобство для женолюбивого начальства". А на что, собственно говоря, барон надеялся? Чего ожидал? Ведь правительство, и, соответственно, армия теперь не малозначащие харбинские, а, бери выше, Всероссийские! Масштаб иной! Есть где развернуться! Так чего деньги жалеть? Не свои, чай, казенные! И объяснение дается. Один из старших начальников на вопрос барона почему так раздуваются штаты, прямо ответил: "Сие нужно для флага и для получения содержания; надо же как-нибудь кормиться". Ни о Родине, ни об Отечестве, ни о монархии, ни об Учредительном собрании, даже о зловредных немцах и красных речь не идет.
  
   11 августа. Воевать в Забайкалье уже практически не с кем, но карательные экспедиции продолжаются "при выступлении в экспедицию, прежде всего, заботятся о запасах вина и кузинах милосердия, все растраты покрываются из казенных сумм".
  
   22 августа. Спокойная жизнь белых заканчивается. Большевики оправились от удара чехов и союзников и нанесли удар в районе озера Ханка, где высадили десант, угрожая прервать сообщение между Никольском и Пограничной. У Шмаковой - "потрепали союзников, которые потеряли при этом часть артиллерии". То есть артиллерия союзников перешла в руки красных.
  
   23 августа. Семенов грозно ответил на вызов красных, переименовав свой отряд даже не в корпус, а сразу в армию. Пусть красные трепещут! Численность армии по-прежнему составляет "несколько сотен офицеров и юнкеров, плюс, приманенные жалованьем и положением хунхузы и инородческие банды".
  
   Сентябрь принес новые победы. Атаман Семенов, например, выборочно перепорол железнодорожных служащих. Очень поучительная мера воодушевления на трудовые подвиги, но и она почему-то не сработала.
  
   23-го сентября во Владивосток приехал адмирал Колчак. Потихоньку началась новая глава в трагикомической истории Белого движения на Востоке. В Хабаровске неожиданно объявился генерал Мандрыка и заявил, что он и есть единственный и законный наместник власти в Хабаровске и Приморской области. Но тут против такой наглости восстал атаман Калмыков. То ли в поддержку атамана, то ли сам, претендуя на сей пост, попер с броневыми поездами в Хабаровск и атаман Семенов. Официально целью поездки он декларировал "заключение общеказачьего союза, а затем установление казачьей гегемонии на Дальнем Востоке".
  
   17 октября. Поняв, что на добрые чувства благодарного народа опираться не имеет смысла, белые для борьбы с красными объявили мобилизацию. Население на призыв мгновенно откликнулось в характерной для неблагодарного народа форме: "по объявлении призыва ... поднялось восстание, толпы крестьян напали на город, перебили всю городскую администрацию и стоявшую там офицерскую команду".
  
   23 октября. Никто в глубине души не верит в победу Белого дела. "Спекулянты скупают все наиболее ходкие товары и отправляют на запад ...Не брезгуют спекулятивными доходами и проносящиеся мимо нас революционные министры, уполномоченные и новоявленные генералы, набивающие свои вагоны контрабандой и разными ценными товарами; конвои у них свирепые и неразговорчивые, потому таможенные чиновники, щадя свой живот, и не пытаются досматривать такие запретные вагоны". Господи, ну все как всегда! То ли это в крови, в генах, то ли особенности национального генералитета? Так было при царе-батюшке, при белых, при красных, при Сталине, при Брежневе, при демократах, при Ельцине, при олигархах. Неужели, так оно всегда есть?
  
   24 - 25 октября. Большевики все активнее. Приходится каким то образом сколачивать боеспособные части. "Вернулся со станции Эхо полковник Волков, ездивший туда, чтобы познакомиться с состоянием тамошнего офицерства (на случай формирования новых надежных частей); по его мнению, Ў молодых офицеров распущены и развращены до полной невозможности их исправить, а некоторые из них - готовые уже преступники, опасны для общества и государства, ибо за деньги на все способны". Видимо потому и предлагается неким господином проект "подъяпоненной русской армии, где в каждом полку одна рота будет японской (на случай усмирения), а при каждом штабе будет японский комиссар".
  
   28-го октября. День сей ознаменовался новыми подвигами атамана Калмыкова и его "армии". "Калмыков сначала ограбил, а потом истребил проезжавший отряд шведского Красного Креста; операцию провели так чисто, что нашли и убили уцелевшую от первой экзекуции женщину". Господин барон, кто же из деловых людей после мокрого дела оставляет живых свидетелей?
  
   1-го ноября. "Калмыков вместо заслуженной им петли получил два миллиона и разрешение на общую мобилизацию уссурийских казаков. Одновременно он заявил, что до установления в России твердого правительства он никакой власти не признает".
  
   2-го ноября. В Омске адмирал Колчак разогнал министров и объявил себя диктатором. Барон делает провидческую запись: "Он будет очень скверный диктатор - для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решимости очень недостаточно".
  
   7-го ноября. Барон Будберг получает предложение занять пост начальника штаба Дальневосточного военного округа. Барон согласился, но только при условии безусловной ликвидации атаманов, в первую очередь - Калмыкова, которого назвал "квалифицированным военным преступником". В Чите безобразия Семенова и его армии довели до самоубийства семерых офицеров Генерального штаба. Вообще же: "Расстрелы идут сотнями, и начальники состязаются в числе расстрелянных; про порку и говорить нечего, это обычное занятие".
  
   Барон продолжал вести дневник. Но мы остановимся. Далее следует взлет и падение адмирала Колчака, вещи грустные и всем давно известные. Благодаря откровенному Дневнику барона Будберга становится понятно, что именно и как привело к краху Белое движение Сибири и Востока. Собственно говоря, в тех условиях и с теми "кадрами", что стояли во главе "Белой" общественности, шансов победить у них не имелось, кто бы их ни возглавил. Жаль только отважного адмирала, который оказался не в том месте, не в то время и окруженный в придачу совсем уж не теми людьми.
  

Глава 16.

Немного об иностранной помощи и интервенции "без выстрелов".

   Предоставим слово участникам тех событий. Вот как характеризует помощь союзников на первом, самом тяжелом и трудном этапе становления Белого движения господин Половцев: "Их представители поощряли генерала Алексеева в его начинаниях и надавали ему самых богатых обещаний, исполнения которых добровольцы так и не видели до самого конца похода".
  
   Со временем, постепенно, помощь союзников Белому движению стала выливаться в конкретные формы. Одной из таких форм явилась вооруженная интервенция.
  
   Непонятно, почему некоторые современные российские писатели пытаются поставить вопрос об интервенции с ног на голову. Например, объявляется, что и не было вовсе вооруженного нашествия союзных держав, а была "мягкая" миротворческая миссия без выстрелов и крови. Пустяки, одним словом. Глядишь, в Архангельске пара тысяч англичан склады охраняла, в Крыму не более трех месяцев длился "курортный сезон" союзников, во Владивостоке экскурсанты из различных стран пару раз щелкнули фотокамерой. Вот, пожалуй, и все. Все же остальное - злостная большевистская пропаганда красных историков.
  
   Оставим в покое "красных" историков и воспользуемся совершенно открытыми для читающей публики материалам историков англоязычных. Ведь интервенция, в основном, это как раз дело англоязычных стран. Об одном из материалов, серьезном хроникальном проекте по истории Первой мировой войны, уже говорилось. Остановимся на нем. Так вот, на Севере и Востоке России, кроме "пары тысяч" англичан и десятка - другого - третьего их боевых и транспортных кораблей и судов высаживались и американцы. Первыми, как положено, проторили дорогу американские морские пехотинцы. Они же первыми приняли участие в боях с красными. Обошлось ранением одного американца. Зато морпехи посчитали себя заправскими героями, а фотограф их таковыми немедленно запечатлел. Кстати говоря, затеял наступление английский генерал Пул.
  
   Ввязаться в драку дело нехитрое. Сложнее из нее выпутаться. Для распутывания английских узлов генерала Пула на Север России прибыли еще три батальона американских "ковбоев" польского происхождения. Кроме морских пехотинцев, теперь на российской земле находились американские войска общей численностью в пять тысяч человек с медиками и саперами. Американские парни запечатлены добросовестным оператором на ленте старой кинохроники. Сначала они, приветливо и радостно улыбаясь, спускаются по трапу с борта транспортного корабля. Потом янки не менее браво маршируют по летнему городу. Затем радость поубавилась. Следующие кадры показывают тех же ребят, но уже мерзнущих зимой в окопах среди российских лесов, на две сотни миль заброшенных в глубь российской же территории. Другие кадры запечатлели обстрел красных позиций полевой артиллерией и станковыми пулеметами союзников. Показаны также особенности быта и несения службы в насквозь промерзших бревенчатых блокгаузах и мелких окопах.
  
   Хроника тех лет рассказывает зрителю о затерянных среди снежного безмолвия необъявленной войны батальонах американцев и англичан. Об атаках красных позиций и отступлении под нажимом Красной Армии. О двадцати восьми американских парнях, первыми погибших в бою с красными и отправленными домой в гробах уже после перемирия на Западе. О раненных и обмороженных. Жаль, что не показаны английские мониторы на северных русских реках, ежедневно ввязывавшиеся в перестрелки с речными кораблями красных. Как видим - миссия чисто миротворческая, по охране складов от разграбления. Только вот один нюанс упущен. Кому эти склады теперь юридически принадлежат? Спор мог бы идти между Северным правительством генерала Миллера и Советским правительством. Но уж никак не касался союзникам. Россия, как известно, военные поставки оплачивала через военных агентов, одним из которых был генерал граф Игнатьев, оставивший прекрасные мемуары "50 лет в строю". Начал граф службу в строю царской гвардии, а закончил в строю Советской Армии.
  
   Диктор сериала совершенно без эмоций сообщает о том, что интервенция начата, несмотря на протест Советского правительства. Интервенцию союзных держав западные историки прямо называют прологом к противостоянию СССР и Запада. Интервенцию историки не одобряют. Более того, приводят слова американского генерала, что вмешательство в Гражданскую войну в России подобно высиживанию яиц с динамитом. Не верите на слово - посмотрите хронику, например: "World War I: The Complete Story" Narrated By Robert Ryan. 3 DVD box set. CBS News". Главу о союзниках в России на третьем по счету, заключительном диске. Там, кстати, и кадры расстрела белыми пленных красноармейцев, дотошно снятые английским оператором. С подробностями, включающими снятие с еще живых расстреливаемых сапог и иных, полезных в хозяйстве вещей. Впрочем, об этом уже говорилось выше.
  
   Кроме кадров о Российском Севере в истории хроникального кинематографа имеются и многочисленные материалы, в которых довольно подробно рассказывается об оккупации Дальнего Востока, о высадке во Владивостоке. Там одних американцев оказалось порядка семи тысяч. Причем интервенция, слово в слово, повторяя господина Половцева, объясняется и оправдывается необходимостью помощи бедненьким чехам. Оказывается, вторжение на Востоке и Севере России настоятельно диктовалось противодействием немцам и их "союзникам" большевикам. О том, какие немцы большевикам союзники уже поведал господин Дроздовский в "Дневнике".
  
   В анналах истории того времени можно с большим трудом отыскать пару - тройку случаев "столкновения" англичан и американцев с немцами или их союзниками на территории России во время интервенции. В одном случае англичане на Каспии перехватили заблудившийся пароходик с несколькими перепуганными немецкими вояками. Дело обошлось без выстрелов. На Севере союзники один раз вступили в перестрелку но, не с немцами, а с белофиннами. Финны, действительно, уже тогда состояли у немцев в союзниках и вместе с ними подавляли выступление местных красных. В Риге огонь английских эсминцев велся по восставшим против белого правительства Ульманиса казармам. Немцы тоже находились в Риге, но их не обстреливали, более того побуждали активнее противодействовать большевикам. На Кавказе англичанам пришлось тяжко, бой имел место серьезный, с большими жертвами. В результате англичане в первый раз эвакуировали Баку. Но тогда побили англичан не немцы, а союзные немцам турецкие войска. Все эти боевые операции, за исключением, быть может, обороны Баку и Батуми с нефтью и трубопроводом, в военном плане не стоили и выеденного яйца.
  
   Как союзники вели себя на русской земле то же не великий секрет. Предположим, что советские источники все фальсифицировали. Но в различных англоязычных трудах имеются указания на расстрелы и репрессии, имевшие тогда место. Расстреливали и англичане, но, в основном, старались остаться не замаранными и потому передавали грязные дела белым. Особенно зверствовали, не боясь замарать руки, японские и китайские союзники. Например, опубликованы фотографии расстрелянных японскими "союзниками" рабочих-железнодорожников. Есть групповая фотография плененных во время боев с красными англичан, собранных перед отправкой домой в Москве. О том, как сожгли в топке Лазо и о многом ином, происшедшем, по мнению господ российских историков, "без выстрелов".
  
   Кстати, одних только "союзников" чехословаков насчитывалось на территории от Казани до Владивостока от 60 до 100 тысяч по данным из различных источников. Они, что, тоже не разу таки не выстрелили и в интервенции не участвовали? Кто же тогда освобождал от власти большевиков для Колчака Урал, Сибирь и Дальний Восток? В том, что чехи именно полноправные "союзники", западные историки ни на минуту не усомнились и сегодня. Не сомневались и тогда. "Мирных и не воевавших" японцев на российской земле сражалось более семидесяти тысяч. Уж очень им хотелось прирезать Сибирский кус к Империи Восходящего Солнца. Общее число китайских "друзей" уточнить не удалось, так как кроме регулярных сил имелась на службе белых атаманов Калмыкова и Семенова несчетная масса наемников "хунхузов".
  
   Об американской интервенции на Севере России, а точнее в районе Мурманска и Архангельска много поведал участник тех событий генерал-майор Эдвард Е. МакМорланд в статье с многозначительным названием "Наша первая война с русскими" ("Our First War with the Russians"), опубликованной в журнале "Collier's" 13 октября 1951 года. Автор, кстати говоря, добросовестно перечисляет "союзных" игроков на том поле военных действий: американцев, англичан, французов, итальянцев, литовцев, китайцев, поляков, финнов, чехов и эстонцев. Ныне некоторые знатоки истории утверждают, что Троцкий чуть ли лично не пригласил союзников на Север. Откуда взялись эти данные отнюдь не ясно, но вот участник тех событий пишет, что англичане и американцы совместными усилиями выгнали большевиков из Архангельска после небольшого боя. Большого боя и случиться не могло, так как в Архангельске на то время не имелось больших сил Красной Армии. Но постепенно к красным подходят подкрепления и американцы втягиваются в настоящие бои. Автор статьи, а тогда майор экспедиционного корпуса, привычно жалуется на отличную подготовку Красной Армии, на "германских" инструкторов, на то, что высокий моральный настрой красных бойцов. Интересно отметить, что вначале боевых действий автор отмечал некую жестокость красных по отношению к пленным, проявлявшуюся, в основном, со стороны ... казаков! Но, по мере укрепления воинской дисциплины, подобные случаи прекратились. Последующее хорошее обращение с пленными, ясное дело, объясняется "красной" пропагандой. Непонятно лишь, почему подобной успешной пропаганды не наблюдалось в то время, и в том месте, на стороне белых и интервентов?
  
   Боевые победы Красной Армии объясняются, по известному уже трафарету, во-первых жестоким обращением с отказывающимися идти в бой красноармейцами, а, во-вторых, в качественном и количественном преимуществом красной артиллерии. И тут же, противореча самому себе, автор приводит пример расстрела белыми одиннадцати зачинщиков массового отказа уже белых пехотинцев выступить на фронт. Причем для подавления неповиновения использовались даже минометы. То есть, в жестокости белые мало чем уступали красным, но вот одного этого оказалось весьма недостаточно для поддержания боевого духа. Еще более смехотворны причитания автора статьи по поводу недостатка вооружения. Склады Мурманска и Архангельска были буквально забиты новейшей военной техникой, амуницией и боеприпасами, в том числе и артиллерией. Многое союзники привезли с собой. Многое увезли домой. Остальное уходя утопили дабы никому не досталось. Не испытывало Белое движение, а, тем боле и сами союзники, недостатка и в подготовленных офицерских кадрах. Тот же автор упоминает о массе офицеров, находившихся в северных городах. Выходит, что было и чем воевать, и кому воевать, и, даже, кому командовать. Не понятно лишь - зачем все это. Потому на фронте, как это постоянно наблюдалось на белой стороне, офицеров всегда не хватало. На Севере фоны без выстрелов не получилось.
  
   Не обошлось без выстрелов и на Юге. Генерал Махров многократно упоминает о боевом, но явно недостаточном, вмешательстве интервентов на Юге России. Так в 1918, 1919 годах английская и французская эскадры прикрывали огнем эвакуацию белых из Одессы, Севастополя, Новороссийска. Английские миноносцы огнем орудий обеспечивали фланги Белой Крымско-Азовской Добровольческой армии на Ак-Манайских позициях под Керчью, обстреливали Аджимушкайские каменоломни, где скрывались красные партизаны. Участвовавшие в интервенции греческие пехотинцы сражались с красными на крымском перешейке в районе Соляных озер и понесли тяжелые потери, был тяжело ранен или даже убит командир греческой роты. Авиационный английский отряд находился в составе Кавказской армии генерала Врангеля. Активно участвовал в боевых действиях, а затем отходил с белыми от Царицына, когда Кавказскую армию возглавил "вешатель" Покровский.
  
   Англичане высаживались в Баку и принимали непосредственное участие в карательных и боевых операциях. Не обошлась без них и казнь Бакинских комиссаров. Есть фотодокументы расстрелов англичанами пленных прямо на борту парохода. Настоящий морской бой между британцами и красным флотом произошел под Энзели на Каспийском море. Цель английского "миротворческого присутствия" на Каспии прозрачна до предела и четко выражена в условиях примирения с Турцией. По этим условиям Турция передавала Англии, а не независимому Азербайджану, Бакинские нефтяные прииски, Кавказскую железную дорогу и нефтяной терминал в Батуми. Именно из-за всего перечисленного "добра" англичане категорически запретили Деникину развивать наступление в направлении этого региона.
  
   В течение всего времени интервенции и "дружбы" с Белым движением, союзники так и не определились со своим правовым положением. Мешало общественное мнение, настроенное против войны. Рядовые солдаты так и не поняли, чем они занимаются и какую миссию выполняют. Для одних политических лидеров союзников, например Черчилля, интервенция это плацдарм для совместного с белыми наступления на красных до их полного уничтожения. Для других действительно борьба с немецким влиянием на большевиков, восстановленный "Восточный" фронт. Для Американского Конгресса выдумали сказочку об охране завезенного ранее союзниками военного имущества, как самое практичное и понятное, с точки зрения бизнеса, мероприятие. Свое охранять дело святое.
  
   Впрочем, все произносимые слова скрывали лишь заинтересованность в собственном влиянии, в "доле" при неизбежном дележе "русского пирога". А в случае победы Белого движения без подобного дележа дело бы не обошлось. К пирогу стремились все, но каждый в отдельности "союзник" изо всех сил противодействовал попыткам иных "друзей России" отхватить кусок пожирнее. Делу Белого движения такая подковерная схватка явно не содействовала.
  
   Дело бы закончилось долгой и кровавой войной, если бы верх взяли ястребы во главе с господином Черчиллем. Но тут сработало послевоенное общественное мнение, с которым политическим лидерам приходилось считаться. Народы мира от войны устали и солдаты после поражения Германии воевать отказывались. Этот факт открыто признают зарубежные историки. За Белую идею русских никто из союзных солдат, выживших в окопах Мировой войны, умирать после перемирия с Германией не желал. Пришлось ведущим политическим лидерам стран победителей балансировать между желанием помочь белым в России и общественным мнением, которое влезать в российские разборки не хотело.
  
   Имел место и фактор неуверенности союзных лидеров в способности Белого дела победить. Потому, с одной стороны союзники вроде и помогали Белому движению, а, с другой, постоянно держали на уме вероятность того, что белые могут и проиграть Гражданскую войну. Более того, официально американцам, например, просто-напросто запрещалось становиться в споре на сторону одной из враждующих сторон. Проигрыш белых автоматически ставил перед союзниками необходимость далее вести дела уже с красными. Россия огромна, ее движением ладошки не прикроешь и из мировой политики, а тем более торговли не вычеркнешь. Об этом всегда помнили, хоть вслух и не говорили. Но такая двойственность постоянно сказывалось на взаимоотношениях союзников с белыми.
  
   Победа белых тоже не особо вдохновляла союзных "добродетелей". Белым помогали, да ... Но помогали "вполсилы", так, чтобы не дай-то Бог не укрепить Белую армию настолько, что она смогла бы после победы над красными быстро воссоздать сильную "Единую и Неделимую" Россию в прежних границах. Этого союзники боялись не менее чем победы красных. А, может, даже более. Помогали, но все переданное до последней пуговицы записывали на счет послевоенной России. Предъявленный к оплате счет раздавил бы ослабленное войной и разрухой государство, но кого это волновало? Счет подлежал оплате. Но и тут имелись неувязки. Многое из поставляемого белым имущества было заказано еще или царским, или Временным правительствами. Очень многое ими же уже и оплачено. Несмотря на это поставки для белых шли ни шатко, ни валко. Все приходилось буквально выбивать из союзных представителей. Создается впечатление, что "союзники" пытались одновременно и рыбку кушать и сексом заниматься, но подобное всегда чревато неприятными последствиями.
  
   Но есть еще одно объяснение "недостаточной" помощи союзников. Как мы знаем, белый фронт существовал практически без тыла. Фронт питался оружием, боеприпасами и прочим военным имуществом "с колес", тем, что подвозилось с портовых складов. Белый тыл сам по себе ничего не производил. Белый тыл, погрязший в бюрократии и коррупции, очень малую часть вывозил на фронт из получаемого от союзников добра. Союзники это тоже ясно видели. Огромные массы военного имущества скапливались в портах и там же уничтожались при отступлении белых. На фронте кричали о недопоставках и отсутствии самого необходимого, виня во всем союзников. Белые тылы сиднем сидели на уже поставленном имуществе, но на фронт ничего так и не шло. В поставляемом вооружении фронтовики нуждались отчаянно, до безумия, а тылы видели в союзных поставках лишь собственный жирный кусок, который как не желали, но переварить не могли.
  
   Интересно взаимоотношение союзников с аборигенами. Старая хроника показывает, как радостно дружественно и празднично, встречало местное население высадившихся союзников на Юге, на Востоке, на Севере. Праздник продолжался недолго, как правило, до первых выстрелов, до первых изб подожженных снарядами из "дружественных" стволов, первых расстрелов. После этого "друзья" быстро теряли дружеский статус и превращались в недругов и интервентов. Ничего экстраординарного. Подобное повторялось и повторяется в этом мире неоднократно - встречают цветами и метанием в воздух чепчиков, а провожают ... Диапазон "проводов" широк: от гранатометов и взрывающихся самоубийц на не совсем цивилизованном Востоке, до злобного шипения и плевков в спину в цивилизованной Прибалтике.
  
   История помнит, как встречали и как выпроваживали немецких "освободителей" с Украины и Прибалтики, американских "демократизаторов" из Вьетнама, советских "воинов-интернационалистов" из Афганистана, российских "братьев по оружию" из стран Варшавского договора, российских же солдатиков из Прибалтики, международную "коалицию" во главе с американцами из Ирака ... Одним словом - добрыми намерениями выстлана дорога в ад. Перекраивать развитие стран и народов штыками - дело бесперспективное. Жаль, что уроки истории не идут впрок. Попытки силовыми методами извне изменить внутренний строй любой страны в ту или иную сторону, практически всегда оканчиваются одним набором "благодарностей". В том числе и вывозом на родину тел павших солдат, в лучшем случае - в гробах, прикрытых национальными флагами, а в худшем - в наскоро сваренных цинковых ящиках.
  
   Вспомним основные этапы интервенции союзных войск в Советскую Россию.
  
   Год 1918-й.
  
   Начиная с 1918-го года англичане активно участвовали в боевых действиях против сил красных на Балтийском и Каспийском морях. На Балтике их корабли неоднократно вступали в перестрелки с красными эсминцами. Причем, потери несли обе стороны. Англичане потеряли новейшую по тем временам подводную лодку типа L-55, поднятую затем ЭПРОН. Красные - несколько боевых надводных кораблей. Часть из них по причине плохого командования и слабой организации дозорной службы. Доходили английские корабли практически до рейда Кронштадта. Например, известны случаи атак стоявших на рейде кораблей английскими торпедными катерами. Один из них вошел в историю РККФ как "Кронштадтская побудка".
  
  
   Весной правые эсеры, во главе с Савинковым при активном участии в заговоре французского посла Нуленса, поднимают восстание в Ярославле. Восставшие рассчитывают на высадку десанта союзников в районе Мурманска и Архангельска. Союзники "задержались" и эсеры потерпели сокрушительное поражение от большевиков. Остатки боевиков и офицерского отряда полковника Перхурова сдались ... немецким военнопленным. Номер не прошел и 57 наиболее активных участников были расстреляны.
  
   Вот как описывает начало борьбы чехов с Советской властью "белый" историк В. А. Розинский в "Очерках по истории гражданской войны". "14-го мая 1918-го года произошло столкновение группы венгерских военнопленных с чешскими солдатами из-за того, что один венгр ударил железным куском одного из чешских солдат (в Челябинске); завязалась общая драка - венгр был убит. Этот эпизод стал искрой, воспламенившей гражданскую войну на огромной территории России. Челябинский совет 17-го мая 1918 года арестовал несколько чешских солдат. Чехи потребовали их освобождения, насильственно освободили их, захватили город и разоружили красноармейцев. Тогда центральная советская власть из Москвы стала принимать меры к аресту, разоружению и роспуску отрядов чехословацкого корпуса".
  
   Если не знать, что именно "защита" чешских союзников явилась "фиговым листком" формального прикрытия высадки союзного десанта во Владивостоке, все может показаться дурным анекдотом. Действительно, венгр в России ударил чеха. Чехи, в отместку, убили венгра на российской земле. Участников драки арестовали местные российские власти. Чехи разогнали местные власти чужой страны и разоружили воинское формирование страны приютившей их. Это же чистой воды криминал. Какое правительство позволит такие выходки на суверенной территории? А когда правительство принимает вполне законные и адекватные меры против хулиганов и дебоширов появляются заморские дядюшки с массой оружия и боеприпасов, с тысячами солдат и начинают неугодное им правительство смещать. Чтобы самим не особенно мараться в российских делах, союзники для решения частной проблемы "защиты чехов", начинают активно помогать деньгами, вооружением, боеприпасами и прочим военным имуществом, одной из сторон внутреннего российского конфликта. Конфликта, по большому счету, их никоим образом уже не касающегося, так как власть победившей стороны установлена на всей территории России.
  
   Белые не брезгуют получать помощь от кого угодно, не задумываясь о том, что бесплатен в этом мире только сыр в мышеловке. Вот, что пишет об атамане Семенове в Дневнике" барон Будберг: "Забайкальское правительство Семенова сидит на китайской территории, под защитой китайских войск; не может носа сунуть на территорию, правительством которой именуется, но декларирует законы, назначает министров и должностных лиц". Причем, отмечает в дневниковых записях барон, по мере понимания ситуации, китайцы наглеют все более и более, понимая полную зависимость белых войск от их доброжелательности.
  
   Не отстают от китайцев и иные союзники. Барон пишет о "Решении союзников помочь России путем вмешательства в дальневосточные и сибирские дела. ... "Правительства" и комитеты зашевелились и заерзали перед местными иностранными представителями; у многих текут слюнки от предстоящих возможностей попасть на первое место". Предстоял большой дележ сибирской и дальневосточной пирогов и шкур "неубитых медведей". Дело для многих из "правительств" и "комитетов" стояло только за ценой. Самые шустрые предполагали распродать все российское добро побыстрее, не особо цепляясь за цену, а затем плюнуть и "свалить" на благословенный цивилизованный Запад.
  
   Барон Будберг понимает вмешательство союзников российские дела более серьезно: "Союзное вмешательство более чем необходимо, дабы под его впечатлением в первый же период дать новой власти окрепнуть и создать необходимый государственный аппарат. Я очень надеюсь на Сибирь, на ее солидарность и уравновешенность и на то, что среди коренных сибиряков наберется несколько десятков честных людей, способных установить власть определенную, твердую, законную и для населения полезную. Только бы не играли в демократию и не боялись отобрать у масс те опасные игрушки, которыми те завладели ... ". Ничего толком не получилось. Причин множество. Помощь союзников правительству Колчака оказалась недостаточной. Не нашлось "честных". Если и нашлись, то качества "найденных" оказались несовместимыми с остальными требованиями, что выдвигает барон. Условия барона оказались несовместимы с реальной жизнью, точно также как и Белый Кодекс господина Шульгина. А, может все проще? Может народные массы слишком к "игрушкам демократии" привыкли и силой белым не отдали? Так или иначе, но настоящую, полноценно функционировавшую Власть, ни в Сибири, ни на Юге, ни где-либо еще в России, создать белым так и не удалось. И виноваты в этом вовсе не союзники.
  
   Вот как описывает установление новой "всероссийской" власти известный нам барон: "С несколькими сотнями вольницы, сдобренной наемными хунхузами, можно сжечь одну-другую деревню, перепороть несколько десятков крестьян, но делать это можно, имея чехов впереди и китайские войска сзади. ... Такие безумные распоряжения гибельны, ибо порядка восстановить не могут, но зато поднимают за собой бурю ненависти и желания отомстить; последнее вполне осуществимо ... Самое же скверное то, что такие дикие выходки вконец губят самую идею новой власти, ибо ярко показывают населению, что несет ему эта власть, сливающаяся немедленно в его представлении с возвращением старого режима ...". Читаешь барона и диву даешься, неужели, то о чем там много и настойчиво твердили советские учебники истории, "красные" писатели и кинематографисты действительно есть правда? Правда или нет - судить читателю, но думается, что и барону, и остальным привлеченным к делу выяснения истины свидетелям, виднее.
  
   В июле 1918 года Приморье и Сибирь усилиями чешских союзников оказались очищены от большевиков. Кажется на первый взгляд, что Белая власть вроде бы надежно подперта штыками многочисленных и многоязыких союзников. Казалось бы, вот теперь и нужно засучив рукава работать над восстановлением государственности, промышленности, сельского хозяйства. Но - нет. Опять все тоже состояние неопределенности, временности, торопливого набивания карманов, воровства всего, что подвернется под руку. Нет единовластия, никто не желает никому подчиняться, все желают подобраться поближе жадным рылом к кормушке власти. "Распоряжаются, приказывают, указывают, но слушаются только японцев и чехов, ибо за приказами тех и других стоят внушительные кулаки". - Сокрушается в "Дневниках" барон.
  
   Всегда ли отношения между союзниками белых безоблачны и дружественны? Отнюдь. На востоке - свой конфуз: китайцы озлоблены продвижением японцев и "были случаи столкновения японских солдат с китайскими; последние держат себя вызывающе, особенно по отношению ко всему русскому". Пикантность ситуации в том, что и японцы, и китайцы приготовились комфортно расположиться на русской земле, которую, вероятно, посчитали уже каждый своей.
  
   Первое время в "восточные" российские дела союзники не вникают, понять их не стараются. Им гораздо проще давать деньги, войска и техническую помощь, не задавая лишних вопросов. При таком раскладе потом окажется легче востребовать долги и набежавшие проценты. Но склока между "российскими правительствами", обосновавшимися во Владивостоке достигает такого накала, что союзники вынуждены вмешаться. Рецепт прост. Они, не долго думая, просто разоружают туземные русские войска, дабы не мешали делу "освобождения" России.
  
   В сентябре национальный белый российский бардак настолько надоедает союзникам, что они принимают руководство на себя. 18 сентября барон меланхолически отмечает: "Сидим под палкой главнокомандующего генерала Гайды, блеснувшего в беседе с представителями Владивостокской прессы редкой развязностью и лейтенантской смелостью в разрубании самых сложных политических и военных узлов. Этот австрийско-чешский пузырь должен скоро лопнуть, но пока он воняет и осложняет наше и без того косматое положение". Вот так, летом чехи - освободители от большевиков и союзники, осенью - стали вонять и осложнять жизнь. В Харбин на "воеводство" прислали чешского полковника, но и чех ничего толком в жизни белого тыла не изменил. Атаман Калмыков к чехам прислоняться не стал и принял четкую японскую ориентацию. Благодаря чему спокойно осел в Хабаровске, где во всю развернулся под крылом японских штыков в полнейшем беззаконии.
  
   Генерал Гайда, очередной "варяг", тем временем, решил окончательно оформить собственное главнокомандование, о чем незамедлительно уведомил остальных действующих лиц дальневосточного шантана. Генерал Плешков покорно согласился с ролью статиста, а вот японцы объявили, что "для них Гайда, как главнокомандующий, не существует". "Печально наше положение", - вздыхает барон, - "когда приходится играть роль горшка между стукающимися котлами".
  
   Старшие союзники воли генералу Гайде не дали. Только "утром собрался кого-то арестовать и разоружить немногочисленные плешковские войска, но наткнулся на китайцев, которые заявили, что этого не допустят и для внушительности предоставили в распоряжение Плешкова целую бригаду своих войск".
  
   И опять удивляется барон: "Непонятно поведение союзников; казалось бы, у них есть все способы прекратить шалые выходки и наших, и чешских атаманов, и, казалось бы, что это первое, что надо сделать для восстановления в стране порядка. А то над нами повторяются эксперименты, достойные увековечения в продолжение щедринской "Истории одного города". Бедный барон, он всерьез думал, что союзникам нужен порядок и покой в России, что болеют они за сильную и единую Русь-матушку. Им нужно совсем нечто обратное, да только и они сами себя перехитрили да переиграли. Порядок, как союзники его понимали, спокойствие, стабильность и единство России принесли ни кто иной как ... большевики.
  
   Постепенно отношения с союзниками становятся похожими на кулачные разборки. Глупые русские не хотят понять, кто есть в России теперь хозяин: "На нас рычат все; на днях японцы пригрозили даже нападением на личный конвой Плешакова за то, что начальник конвоя отнял у японских солдат избиваемого ими русского. Американские солдаты на станции Пограничной избили нашего коменданта; итальянцы разграбили товарный поезд ... Недурны первые цветочки дружеской интервенции". А может иностранцы и не виноваты вовсе? Может это вирус такой в воздухе или воде? Ведь итальянцы, к примеру, в Италии поезда не грабят. Не принято это у них. И американские солдаты вряд ли в Америке отважатся набить морду коменданту. Там за это судят и в тюрьму сажают. Да и японские солдаты в Японии на улице вряд ли стали бы избивать японского гражданина. В России - всем все можно! Почему? А потому, что, во-первых, сами русские этим во всю грешат, а, во-вторых, "Горе побежденным!". Очень правильно барон замечает "Vae victis!", на покоренной территории все принадлежит победителю. Для "союзников" белые не союзники вовсе, а попрошайки, жалкие и плохо воспитанные. Потому и обращение с ними соответствующее.
  
   Год заканчивается "Союзники грызутся и интригуют; на днях у Флуга был французский капитан Пеллио (один из поддерживателей Семенова) и заявил, что генерал Нокс самозванец, что никто не разрешал ему начинать русские формирования и что единственный законный уполномоченный союзников - генерал Жанен". Нет, явно что-то не так с российским "вирусом", вот уже и французы готовы вцепится в глотку англичан из-за российского бардака.
  
   1919-й год. Белые заняли Харьков, Курск, Орел, Царицын, Киев, Полтаву, Одессу, на востоке адмирал Колчак, на западе и севере армии Юденича и Миллера... И вдруг - отступление белых, скорее напоминающее бегство. Пленен и расстрелян адмирал Колчак, интернированы вчерашними союзниками офицеры и солдаты Северной и Западной армий белых. ... Что произошло? Многие авторы "белых" мемуаров обвиняют в происшедшем союзников. Именно их интриги доконали адмирала Колчака, благодаря им не выпустили на Южный фронт, интернированный в Польше личный состав белых, порядка ста тысяч человек. Хотя и командующий Третьей армией там появился в лице генерала Махрова.
  
   Вот типичный пример, приведенный генералом Махровым: "В Севастополе находился десантный французский отряд, состоявший из полка пехоты и двух батарей под командованием полковника Рюэ, который не имел приказа от своего командования выступить на фронт. ... Рюэ держал себя не только независимо, но как бы главнокомандующим в городе. Он совершенно игнорировал коменданта крепости и отдавал приказы о поддержании порядка в батареях. Присутствие этого отряда и слухи об ожидающейся дальнейшей высадке французских войск в Крыму, наводили на мысль, что Крым, подобно Одессе, попадает в сферу влияния французского командования". И продолжает чуть дальше: "Между тем у генерала Деникина были недоразумения с главнокомандующим французским экспедиционным корпусом генералом Бартелло. В Одессе всем вертел начальник штаба дивизии генерала д'Ансельма полковник Фрейденбург, который смотрел на Россию, как на колонию. В военном отношении французское командование не искало форм какого-либо сотрудничества Добровольческой армии с войсками французского экспедиционного корпуса и стремилось к независимости своих действий не только в Одесском районе, но даже в Крыму. Все просьбы генерала Деникина о расширении одесского плацдарма и о мобилизации были отклонены. Добровольческая армия расценивалась французами как "реакционная", на призыв которой о мобилизации население якобы не пойдет... ". Видимо, французы имели осведомителей среди местного населения и вполне четко представляли смысл незамысловатого выражения "от благодарного населения".
  
   В марте прибыл французский генерал Франше д'Эспре который имел "полномочия разрешить все недоразумения политического и военного характера между Ставкой и французским командованием", кроме того прибыл отряд греческой пехоты. Но ожидания русских на "разрешение противоречий" оказались весьма далекими от реальности. Французский генерал противоречия разрешил весьма оригинальным путем: "... произвел переворот. Представители генерала Деникина, генералы Санников и Гришин-Алмазов, были высланы в Екатеринодар". ... 11-го марта решительный французский генерал прибыл в Севастополь и имел деловую беседу с генералом Боровским. "Разговор велся в чисто деловой форме и сопровождался "поучениями", как русские должны воевать. ... Французы обещали Боровскому обеспечить тыл в Крыму, но требовали, чтобы все русские силы были бы выдвинуты на фронт".
  
   Русских сил для выдвижения на фронт не нашлось, французы мужественно обеспечивали тыл, потому дыру попытались заткнуть двумя ротами греков: "... Но что значили две роты, когда фронт трещал по всем швам! Будь это дивизия или хотя бы те 2 тысячи "гоплитов", которые стояли в Севастополе под начальством полковника Труссона, они могли бы оказать существенную помощь на фронте, если бы перешли в контратаку, во всяком случае ободрили бы наши измученные войсковые части". Пустые надежды. Французы давно и ясно дали понять кто есть "хозяин в доме". Умирать на русской земле за российские идеалы они не собирались. Грекам пришлось отдуваться разом за всех союзников. "... Одна рота понесла большие потери и ротный командир тяжело ранен. Бой произошел у Соляных озер. Большевистское наступление было приостановлено". О положение на фронте немедленно доложили "барону Нолькену, состоявшему при штабе французской миссии. От Нолькена никакого ответа не последовало".
  
   Ответ дало французское командование, эвакуировав Одессу. Как это происходило мы знаем по рассказу господина Шульгина. Генерал Махров лишь грустно констатирует: "Внезапность случившегося ... многих удивила".
  
   Интересен пример, приведенный в книге А. Г. Ефимова "Ижевцы и Воткинцы". Во время боев за реку Тобол в боевые порядки Ижевской бригады, к тому времени развернутую в дивизию и награжденную за отвагу в боях орденом Св. Георгия 4-й степени, прибыл английский генерал Нокс. "Этой атакой восторгался английский генерал Нокс, приехавший ко времени начала наступления на автомобиле. В свою очередь, Ижевцы были удивлены хладнокровием и смелостью англичанина. Не вылезая из своего автомобиля, он ехал за цепями, не обращая внимания на огонь красной артиллерии и пулеметов". Генерал приехал, умилился и с восторгом убыл. Больше воткинцы и ижевцы западных союзников не видели, а вот с японскими дело имели до самого конца Гражданской войны в 1922 году.
  
   Румыны тоже числились в "союзниках". Причем, по логике вещей, должны были испытывать к офицерам бывшей царской армии как минимум чувство благодарности. Ведь фактически Российская армия сначала спасла Румынскую от полного и весьма позорного разгрома, а затем держала Румынский фронт. Но, не жди благодарности за добрые дела. После эвакуации Одессы не успевшие на пароходы белогвардейцы, в том числе оборонявшие порт части полковника Стесселя, включая и отряд Шульгина, решили прорваться в Румынию. Для вооружения они воспользовались массой тягловой силы, техники и оружия, включая броневики и автомобили, брошенными в порту удравшими частями Белой армии. В отряде имелась и артиллерия. Прорыв в Румынию совершали зимой. Двигались проселочными дорогами, а иногда и полем. Воевали практически без продовольствия и пополнения боеприпасов. По пути постепенно потеряли сначала все автомобили и броневики, потом артиллерию, телеги и даже лошадей. Обмороженные и больные остатки отряда полковника Стесселя наконец достигли вожделенной Румынии. Оставалось перейти мост. Вот как выглядела встреча с "союзниками", описанная в книге Шульгина "1920": "Крик, выстрел ... румыны, конечно. ... Мы останавливаемся, и набежавшие румыны берут нас "в плен". Отбирают оружие и почему-то часы. Затем ведут ... в какой-то домик, очевидно, караульное помещение... Тепло после стольких часов бесконечного замерзания имеет в себе что-то чарующее. К тому же выясняется, что можно купить хлеб за десять рублей фунт царскими деньгами". Тут стоит уточнить, что царские деньги к тому времени стали довольно редким в карманах рядовых белых явлением. Добровольческая армия и правительство Юга выпускало деникинские деньги, так называемые "колокольчики", но румыны требовали именно царские. Царские внушали уважение и равно высоко котировавшиеся тогда и у белых, и у красных, и у румын. Если учесть, что до войны буханка отличного хлеба стоила несколько копеек, а простого и того меньше, то цену за хлеб румыны загнули неправдоподобно высокую. Именно поэтому она так четко запомнилась Шульгину и он привел ее в своих воспоминаниях. Ну, а почему вместе с оружием румынские солдаты "конфисковали" часы, ясно и без комментариев.
  
   Утром пришел румынский офицер. "Мы начали с ним говорить по-французски ... Он выражает нам какое-то сочувствие. Я, по просьбе остальных, начинаю писать телеграмму румынскому генералу Коанда, с которым когда-то был знаком. В телеграмме изложена просьба ходатайствовать перед властями о разрешении временно остаться в Румынии. Я не дописал телеграмму, потому что выяснилось, что ее не отправят". Становится ясно, что всех, с таким трудом пробившихся в Румынию, ждет отправка обратно к большевикам. "Румынский караул окружил нас. Пошли. ... Когда наступил вечер, румыны развернули свою настоящую природу. Они приступили к нам с требованием отдать или менять то, что у нас было, т. е. Попросту стали грабить. Сопротивляться было бесполезно. Один толстый полковник пробовал устроить скандал, вырвался, но его схватили, побили и отняли все, что хотели. Брали все, что можно. У одних взяли сапоги, дав лапти, у других взяли штаны, у третьих френчи, не говоря о всевозможных мелочах, как-то: часы, портсигары, кошельки, деньги, кроме "колокольчиков". Разумеется, поснимали кольца с рук. Словом произошел форменный грабеж". Вот такие они союзники - румыны. Но на грабеже дело не окончилось. Ограбленных белых вывели к Днестру и "Весьма энергичными жестами они показали нам, что мы должны идти к себе, в Россию. К себе в Россию - значит, к большевикам. ... Вступили на лед. ... Румыны пустили нам несколько выстрелов вслед".
  
   "Румынам неприятно будет ... прочесть эти строки. ... На следующий день после нашего ухода румыны выгнали из своей страны оставленных нами женщин и детей. Напрасно сочинялись пламенные телеграммы королеве румынской о помощи и милосердии. Конечно, если бы ее величество получила эти телеграммы, вероятно, что милосердие было бы оказано. Но в том-то и дело, что никаких телеграмм румынские офицеры не принимали, и вот произошла эта невозможная история: доведенных до последней грани отчаяния и усталости женщин выгнали к большевикам. Некоторые не выдержали и искали в своих сумочках яду. По счастью, у других хватило мужества перенести все до конца и удержать ослабевших. К чести "товарища Котовского" надо сказать, что его штаб принял этих несчастных прилично. Особых издевательств не было, они получили даже возможность нанять подводу за "царские пятисотки" и приехать в Одессу". Сквозь зубы признается, надо отдать ему честь, господин Шульгин. Как видим не произошло ни "обобществления женщин", ни ограбления, ни расстрела, ни чего из страстей и страшилок, коими так обильно пугали господин Половцев и иные господа.
  
   В союзника белогвардейцев замечены и войска новорожденной Эстонии. В книге В. А. Розинского "Очерки по Истории Гражданской Войны" события эти описаны следующим образом. В ноябре 1918-го года Белая Армия созданная с помощью немцев в Пскове под давлением Красной Армии отошла в Эстонию где "соединилась с новой армией Эстонской республики и подчинилась ее командованию. Белая армия в Эстонии так же, как и армия Северного фронта подпала под английское влияние ... Во главе с генералом Родзянко "Северный корпус" (белых) в союзе с эстонскими войсками перешел в наступление, продвигаясь на восток, имея кровавые бои с большевиками". Наступление новоявленных союзников развивалось вполне успешно и во второй половине октября им удалось занять пригороды Петрограда Павловск, Царское село и Красное село. В боях принимали активное участие полученные от англичан танки с экипажами из обученных русских офицеров. Все шло прекрасно: "Полки горели желанием сражаться. Жители освобожденных городов и деревень встречали белых с восторгом".
  
   Немного задержимся на приведенной цитате. Опять "все прекрасно, все отлично и жители мечут вверх чепчики". Но, вот незадача, уже видны купола Исаакиевского собора, а сил наступать у белых больше нет. А где же тогда "благодарное и полное энтузиазма" местное население? Ведь не секрет, что в пригородах этих жили люди благородного сословия и далеко не пролетарского происхождения, очень многие из которых имели и военное образование и боевой опыт. Значит не очень большое желание выразило "благодарное" население влиться в ряды белых. Господин Розинский сожалеет "Но всякое напряжение сил имеет свои пределы. 23-го октября 1919 года один из полков в центре боевого фронта не выдержал и отошел ... ". И опять стенания о том, что инициатива перешла к красным. Почему так? А потому, что, оказывается, у красных неисчислимые резервы, например практически полностью поддерживающие большевиков рабочие районы. Это уже известный и вполне справедливый аргумент. Только вот и белых за спиной далеко не пустыня. Интересно другое - поведение новых союзников "При повороте счастья образ действия Эстонского Правительства сделался неприязненным в высшей степени. Был один эпизод: гарнизон Советского Укрепленного пункта "Красная Горка" вел уже переговоры с белыми и готов был перейти на их сторону, но посланная ими делегация для окончательных переговоров, попала не к русским, а к эстонским войскам, завязался спор между ними, делегация настаивала на том, чтобы сдаться только русским белым. Эстонцы настаивали, чтобы сдача была сделана им. В результате эстонцы расстреляли депутацию". Затем Белую армию дожали к самой эстонской границе, где ее интернировали на самых жестких условиях. Белогвардейцев заставили работать на лесных работах, где многие из солдат и офицеров умерли от непосильного труда, а еще большее количество заболело.
  
   В. А. Розинский объясняет поражение белых тем, что подтолкнули их на преждевременное наступление, а затем оставили без помощи британские союзники. "Британские военные представители ободряли предприятие и выражали надежду, которая не осуществилась, на обширное сотрудничество с частью британских военных кораблей". Обещания эти так и остались пустыми словами. Воевать за белых англичане не собирались.
  
  
   Год 1920-й.
  
   В начале года на Восточном фронте адмирал Колчак был предан чехословацкими военными и выдан ЧК. Зная обо всем и четко представляя, что ждет адмирала, французы палец о палец не ударили, хотя спокойно могли спасти Верховного командующего. Потеряв, в результате предательства союзников, адмирала Колчака и потерпев поражение под Красноярском, остатки 2-й и 3-й армий белых, уже под командованием генерала Каппеля откатывались на восток, разваливаясь на бегу подобно южным армиям Деникина. Голодные, замерзшие и деморализованные солдаты и офицеры, массами сдавались в плен, не выдерживая трудностей похода через зимнюю тайгу. Прорваться удалось только наиболее сплоченным и хорошо управляемым дивизиям, точнее, их остаткам. Шли на последнем дыхании, кони падали от бескормицы, а только в них и было спасение. В такой тяжелейшей обстановке происходит встреча с "союзниками" чехами. Вот как ее описывает А. Г. Ефимов. "При пересечении железной дороги была встреча с чехами. Их эшелон стоял около переезда. В нем было несколько конских вагонов. Один из всадников спросил у чехов, не смогут ли они дать немного овса. Те ответили, что есть только для себя. "А если я заплачу вам серебром?" задал вопрос всадник. Лица у чехов сразу прояснились: "О, мы очень бы хотели привезти домой на память русские серебряные монеты". Быстро организовали торг и была установлена цена на овес".
  
   Верные "союзники" содрали деньги с несчастных собратьев по оружию, явно находившихся в бедственном положении. Видно это было невооруженным глазом. Торговались, а не поделились, по-братски, боеприпасами, едой, продовольствием. Мало того, командование эшелона, опасаясь ответных мер красных, даже попыталось запретить белой колоне пересечь железнодорожные пути и снова уйти в тайгу. Пришлось выставить чудом уцелевшие пулеметы с последними лентами патронов и только под угрозой обстрела чешского эшелона, продолжить движение.
  
   Генерал Махров в книге воспоминаний "В Белой Армии генерала Деникина", приводит интересное высказывание Генерального штаба полковника Тихобразова, начальника отдела иностранных миссий при Ставке Деникина о взаимоотношениях с союзниками: "И английская военная миссия с генералом Хольманом во главе, и французская, возглавляемая генералом Манженом, очень сочувственно и доброжелательно относятся к генералу Деникину и готовы оказать ему всяческое содействие. Однако ... не нужно забывать, что в Англии существует правительство Его Величества, а во Франции - правительство парламентское. Генерал Хольман знает, что все обещания будут исполнены, а генерал Манжен не может быть в этом уверен".
  
   Новороссийск. Бегство Добровольцев с Юга России в Крым. В бухте стояло несколько крупных боевых кораблей союзников. Линкоры, крейсеры, эсминцы с морской артиллерией, до самого крупного калибра включительно, с полными погребами боезапасов, с широкими палубами. Эта армада могла огнем недели, а то и месяцы, сдерживать красных на подступах к городу. Как поддерживала перед тем союзный десант в Галлиполи под натиском гораздо более сильной турецкой армии. В крайнем случае, союзные корабли и суда могли одним махом принять на борт тысячи человек, вывезти в Крым раненных и больных. Взяли только 800 человек, дабы не потерять лицо, но и не замарать палубы. Об этом с горечью пишет поручик С. Мамонтов в книге "Походы и кони".
  
   Да, союзники приличия соблюли и огонь по красным открыли, но стрельбу вели до первых ответных выстрелов красных артиллеристов, а затем бронированные монстры позорно сбежали от двух полевых трехдюймовок легкой конной батареи.
  
   Если тщательно разобраться в политической ситуации того периода, то поведение английских союзников вполне логично и закономерно. Мировая война закончилась, наступало время торговли и перевода промышленного производства на выпуск мирной продукции. В этом случае с Россией выгоднее было не воевать, а торговать, наплевав на высокие принципы союзничества и нелюбовь к большевикам. Торговая выгода превыше всего. Да и старый добрый английский принцип, гласящий, что у Британской Империи нет постоянных союзников, а есть лишь постоянные интересы, сыграл свою роль. В последние дни пребывания у власти генерала Деникина Британское Правительство заявила ноту, в которой вполне просматривался ультиматум Белому движению. "... с указанием о необходимости прекращения неравной и безнадежной борьбы с тем, чтобы Правительство Короля Великобритании обратилось бы с предложением к Советскому Правительству об амнистии населению Крыма и, в частности, войскам Юга России, причем в случае отказа генерала Деникина на это предложение, Британское Правительство категорически отказывается оказывать ему впредь всякую поддержку и какую бы то ни было помощь". (Цитируется по книге Н. Росса. "Врангель в Крыму".) Деникин ушел. Руководство Белого движения ультиматума англичан не приняло. Место генерала Деникина занял генерал Врангель.
  
  
   Генерал Врангель оказался последней реальной надеждой Белого движения. Ему удалось реорганизовать армию, восстановить дисциплину, а, главное, наладить снабжение. От французских союзников пошла помощь, пусть и не бескорыстная, и недостаточная. О недостаточности вооружения говорит слабая насыщенность артиллерией и бронетанковыми частями. В составе армии Врангеля, состоявшей из четырех армейских корпусов и одного отдельного конного, имелось всего 108 разного калибра орудий, в основном полевых. Это примерно в три раза меньше штатного количества. Всего 630 пулеметов, только 36 единиц бронетехники, несколько бронепоездов и четыре десятка самолетов. Для бронетехники и самолетов постоянно ощущалась острая нехватка бензина, который англичане ранее доставляли морем из оккупированного ими Батуми.
  
   Процитируем Н. Росса. В книге "Врангель в Крыму" он, в частности, пишет: "Существенной задачей было приведение в порядок "технических средств борьбы" - танков, броневиков, самолетов ... - которые были в весьма плачевном состоянии. ... Заграница с запасными частями не помогала, и приходилось кое-как перебиваться самим. Покупка бензина, угля и прочих необходимых для армии и флота припасов была налажена ген. Лукомским через Константинополь". Частично поставки необходимого шли в Крым из запасов, закупленных и даже частично оплаченных еще царским и Временным правительствами. И тут бывшие английские союзники проявили неожиданный норов "Доставка припасов и материалов налаживалась все же медленно и с трудом, в частности из-за препятствий, чинимых Англией". Впрочем, препятствовали обороне Крыма не только англичане. Собственные вороватые интенданты умудрились даже вывести заграницу и продать запасы колючей проволоки для проволочных заграждений позиций на Перекопе.
  
   Несмотря на фактический выход из конфронтации с большевистской Россией на Юге, на Каспии англичане активно действовали весь 1920 год, но, судя по результатам, не очень успешно. Об этом довольно подробно пишет Адмирал И. С. Исаков в книге "Каспий, 1920". Англичане, ранее организовали угон и вооружение нефтеналивных судов и создание Белого флота на Каспии. Кроме того, англичане совместно с белыми проводили минные постановки, пытаясь заблокировать Красный Флот и не дать ему выйти в море. В 1919 году англичанам артиллерийским огнем с крейсера "Президент Крюгер" удалось разбить плавучую батарею красных. Активно действовали их торпедные катера и самолеты, имелась даже плавучая авиабаза. Фактически все крупные надводные корабли на Каспии принадлежали России, но часть из них ходила под флагом " Святого Георга" и с английскими командами, то есть формально входили в состав флота Британской Империи. Топя и повреждая "британские" и белые корабли красные моряки фактически уничтожали собственный нефтеналивной флот. На Каспийском море.
  
   Вот, что пишет Исаков в "Каспий, 1920" о времени английской оккупации Баку: " Великую Британию представляли здесь не только офицеры военного времени или капралы, выслужившие погоны за "дрессировку" индусов, но и джентльмены из так называемых хороших фамилий. Они как бы старались подтвердить ходовое мнение о том, что англичанин -- джентльмен, пока он в Англии, и первейший хам, когда он в чужой стране. Если специфически английским было холодное высокомерие и презрение к окружающим, то все остальные качества являлись стандартными для любых завоевателей. Поэтому зверства, жестокость, грабежи, насилия и издевательства совершались повсеместно, как днем, так и ночью. Генералы вывозили из банков ценные бумаги, торговали нефтью с большим размахом и брали "комиссионные" от сделок. Штаб- и обер-офицеры грабили купцов и дельцов под видом обысков или вымогали для себя презенты у родственников арестованных; что касается капралов, то они мало чем отличались от ночных грабителей квартир и прохожих. Контрабандной торговлей занимались все, строго соблюдая служебную иерархию. Пьянство в ресторанах с битьем люстр, зеркал и лакеев, бешеная езда по городу со стрельбой, насилия над женщинами, которые старались не выходить на улицу без охраны, избиение всех, кто не понравился одним своим видом, и многое-многое другое, что вмещается в понятие разнузданного хулиганства".
  
   Закончилась английская интервенция "Энзелийской побудкой", когда Красный Флот неожиданно атаковал английскую военно-морскую базу и возвратил все захваченные ранее белыми и англичанами суда.
  
   Об активном присутствии английского военного персонала в районах боевых действий Гражданской войны свидетельствует и групповая фотография английских военнопленных, сделанная в Москве перед их возвращением на родину (Опубликована в "The First World War in Photographs" Издание Imperial War Museum). В 1920 году покинули Российскую Сибирь и последние истосковавшиеся по дому амекриканцы.
  
   В последнем акте драмы Белого движения корабли французских союзников немного, но помогли при эвакуации Крыма. За что не преминули прибрать к рукам все вывезенные генералом Врангелем запасы. На последнюю эвакуацию уголь нашелся и у остатков "доблестного" Черноморского Белого флота, всю войну практически себя не показавшего в боевых походах. Ушли в Бизерту или были затоплены перед эвакуацией Севастополя, линейный корабль, три крейсера, десяток миноносцев и эсминцев, сторожевые корабли и канонерские лодки, тральщики и минные заградители, подводные лодки. Французы в Бизерте содержать российский флот особого желания не имели и при первом удобном случае прибрали к рукам и это "бесхозное" имущество.
  
   Богатый эвакуационный опыт белых пригодился и самим союзникам. Англичане и американцы начали постепенный вывод войск летом 1919-го года с Севера и Дальнего Востока. Уходили без той помпы и радости, что наблюдалась в 1918-м году. Грустно махали платочками немногочисленные провожающие. Плакали покидаемые женщины. Официально интервенция Антанты закончилась в 1920-м году, когда вместе с Врангелем Крым оставили союзные корабли и военные специалисты. Японцы и китайцы задержались на Дальнем Востоке до 1922-го года. Неофициально. Уж очень не хотелось отдавать захваченное. Впрочем, кое-какие "трофеи" союзники домой увезли. Например, американцы не растерялись и покидая негостеприимную Россию увезли с собой в качестве невест российских северных красавиц. Эти видимо и ограничился положительный эффект интервенции.
  
   Вот как оценивает помощь союзников тогдашний ее получатель белый полковник А. Г. Ефимов: "Отряды союзников, вообще незначительные, появлялись вместе с их высокими комиссарами на белых фронтах, но участия в военных действиях избегали, нередко договаривались с большевиками о нейтралитете или прекращении враждебных действий, и при появлении опасности быстро удалялись. На Восточном фронте большое зло причинили наши бывшие военнопленные - чехи, начавшие борьбу с большевиками ради собственного спасения ... но вскоре "устали" и ушли в тыл на охрану железной дороги. Здесь чехи превратились в спекулянтов и грабителей, не торопились домой, и во многих тысячах вагонов везли свои "трофеи" во Владивосток. И без того слабо справлявшийся с огромным движением длинный Сибирский путь был окончательно расстроен. Во время отступления Армии погибло много поездов, не пропущенных чехами, в которых замерзли раненные, больные и беженцы. Когда чехов настигли красные войска, предательской выдачей Верховного Правителя Адмирала Колчака они купили себе право беспрепятственного движения дальше. Иностранная помощь принесла больше вреда, чем пользы, и дала основание большевикам кричать в своей пропаганде против "прислужников иностранного капитала. Неопределенная и колеблющаяся политика союзных держав значительно помогла большевикам в их торжестве над белыми ... ".
  
   О помощи союзников многие "белые" авторы говорят с плохо скрываемой горечью и разочарованием. Всегда в наиболее ответственные моменты, когда решалась судьба людей Белого движения, союзники вели себя, мягко говоря, совсем не так, как от них этого ожидали. А, попросту, предавали доверившихся им белых. Некоторые объясняют такое поведение желанием и невинность соблюсти, и, по возможности, капитал приобрести. Другие - тем, что союзники желали воевать руками русских, не очень пачкаясь в крови и дерьме аборигенов. Во всяком случае, действия союзников повсеместно отличает некая нервозность и фрагментарность, половинчатость. Никогда и ничего не доводилось до конца.
  
   В Крыму, на последнем клочке территории Белого движения в Европейской части России Врангель пытается начать с того, что не удалось его предшественнику Деникину. Постепенно набирают темп государственные, политические и военные преобразования. Времени катастрофически не хватает. Но тут Польша, подзуживаемая Францией втягивается в войну с РСФСР. Сначала все развивается по сценарию союзников и поляки совместно с петлюровцами захватывают Киев. Но далее этого дело не идет и Польша попадает в критическое положение. Надежда теперь опять только на русских и спасать поляков вынуждают генерала Врангеля. Чтобы придать политический вес нажиму на белых, французы идут даже на то, чтобы публично выразить поддержку Крымскому правительству в парламенте. 20 июня Мильеран озвучивает условия на которых Франция готова признать "де-факто" правительство Врангеля. Первым и самым главным является необходимость выплаты всех долгов, всех когда либо существовавших белых правительств. Остальные два условия служат лишь демократическим довеском к первому. Это - необходимость передачи земли в собственность крестьянам и официальное обещание демократических выборов в Учредительное собрание. Врангель с выдвинутыми условиями согласился.
  
   Николай Росс в книге "Врангель в Крыму" пишет о французской помощи: "Французская помощь ген. Врангелю оставалась в основном в области благих намерений, и Струве неоднократно приходилось напоминать о ее необходимости. Быстро выяснилось, что речь идет отнюдь не о бескорыстной поддержке. 30 августа в английских газетах был опубликован текст договора между Францией и ген. Врангелем. Текст этот содержал признание финансовых обязательств русских правительств по отношению к Франции в полном объеме и выплату долгов с рассрочкой на 35 лет и с годовым процентом в 6.5%. Выплата эта должна была гарантироваться, в частности, предоставлением Франции эксплуатации всех русских железных дорого, предоставлением всего экспортируемого с Украины и Кубани зерна, правом 3.4 русской продукции нефти и 1.4 продукции угля Донецкого бассейна". Подписал ли генерал Врангель эти прямо скажем кабальные условия или не подписал не известно. Особого выбора у него к тому времени уже не имелось.
  
   Франция открыто торговалась, а точнее шантажировала и вымогала у Врангеля оплату всех долгов и различные полуколониальные уступки в обмен на ставшее ненужным после окончания Великой войны военное имущество. США и Великобритания, в свою очередь, вели уже набившую оскомину "полу дипломатию". Так США с одной стороны выступали против расчленения России, а с другой - против признания большевиков, заводя дело в практически безвыходный тупик. Англичане с одной стороны пытались вести с красной Россией торговые переговоры, а с другой выторговывали для Польши выгодные условия перемирия. Правда, как показали последующие события, условия эти могли оказаться весьма выгодными и для большевиков. По крайней мере, не пришлось бы в 1939 году заключать Пакт с Гитлером для выхода все на ту же пресловутую "линию Керзона".
  
   Вообще говоря, очень многое в поведении англичан вызывает, по меньшей мере, удивление. Н. Росс приводит в книге "Врангель в Крыму" воистину удивительную шифрограмму представителя Врангеля в Швейцарии Ефремова. Приведем ее без комментариев "Из Англии по инициативе английского правительства, отправлена в распоряжение войск армии генерала Врангеля в Крым миссия "Красного креста", состоящая исключительно из англичан. Некоторые из них говорят по-русски. Ныне эта миссия находится в пути, а, может быть, даже прибыла на место своего назначения. Под флагом "Красного креста" и оказания помощи армии Врангеля англичане снарядили специфическую разведывательную организацию, действия которой могут быть чреваты последствиями: не исключается возможность передачи большевикам сведений военного характера, добываемых этой миссией для сообщения в Лондон. Так, по крайней мере, утверждает агентура, в отношение которой не может быть никакого сомнения".
  
   Примерно таким же образом, с недомолвками, тайными интригами и разночтениями между союзниками, развивались события на Востоке России. Вот как описывает события февраля 1920-го года А. Г. Ефимов в книге "Ижевцы и Воткинцы": "Стремление чехов и прочих "союзников" к этому времени заключалось в желании скорее выбраться из-под перекрестного огня русских враждующих сторон. Огромное количество грузов, вывозимых чехами из Сибири, сильно замедляло их движение на восток". После Красноярска Красная Армия многократно била чехов. Те отходили по железной дороге, взрывая за собой мосты, но это помогало мало. В результате боев чехи потеряли пять бронепоездов, практически всю артиллерию, 16 эшелонов с награбленным имуществом. 7-го февраля им удалось заключить перемирие с командованием Красной Армии. По условиям этого перемирия была, кстати, формально оформлена выдача красным адмирала Колчака, которого в тот же день расстреляли. По одним сведениям расстреливали адмирала матросы из ЧК, по другим - боевики из левых эсеров. Ценой жизни бывшего союзника чехи оплатили беспрепятственный уход из Сибири на восток.
  
   Японские "союзники" успели пробраться от Владивостока до Байкала. Именно возле Байкала с ними встретились остатки Белой армии адмирала Колчака после сибирского "ледового" похода. В отличие от других союзников, японские "оказались единственными, которым было чуждо предательство, и которые не заботились только о спасении своей шкуры", - пишет А. Г. Ефимов.
  
   Как видим, в целом у белогвардейцев мнение о западных союзниках и их помощи сложилось далеко не позитивное, нерадостное. М. Каратеев в уже цитированной ранее книге приводит навсегда запомнившийся ему эпизод. После долгих мытарств по бурным водам осеннего Черного моря на плоскодонной барже без еды и питья, кадеты Крымского кадетского корпуса, фактически брошенные врангелевской администрацией и военным командованием на произвол судьбы, прибыли на рейд Константинополя, во владения союзников. На реях баржи были подняты сигналы "терпим голод" и "терпим жажду". Предоставим теперь слово свидетелю: "Поднятые мною сигналы довольно быстро возымели свое действие, хотя и не такое, как мы ожидали. В простоте нашей русской души, еще не тронутой западной цивилизацией, мы думали, что нас, прежде всего, накормят. Но вышло иное. Часа пол спустя, после того как мы бросили якорь, к нам подлетел нарядный английский истребитель и остановился в нескольких метрах от "Хриси". На его верхней палубе был установлен на треноге киносъемочный аппарат, рядом стоял стол, на котором высилась груда нарезанного кусками белого хлеба, а вокруг толпилось десятка полтора изысканно одетых дам и джентльменов". Вот, а мы господа, волновались. Получаса не прошло и английские благородные дамы и господа подлетели с шиком к грязной российской, барже полной отощавших малолетних борцов с коммунизмом. Сейчас накормят, обмоют, приголубят. Тем более, что дамы не забыли захватить и русского "земгусара" в качестве переводчика. "Вы очень голодны?" - Осведомился последний? - Мы ответили утвердительно, пояснив, что два дня почти ничего не ели".
  
   Но, по мнению благодетелей, пищу и воду требовалось сначала отработать, поучаствовав в киносъемке. "... Оказалось, что нас хотят фильмовать не просто, а так сказать художественно, с желательным для англичан эффектом. Дамы с палубы истребителя начали кидать в толпу кадет куски хлеба. Кое-кто из голодных малышей кинулся было хватать их, но наш генерал выпуска Лазаревич, - старший кадет, слово которого, в силу традиций было для всех остальных непререкаемо, громко крикнул. - Не прикасаться к этому хлебу! Не видите, что ли, - эти халдеи хотят вызвать среди нас свалку, чтобы потом показывать у себя в Англии, как "русские дикари" дерутся из-за еды! Куски хлеба сыпались на наши головы и плечи, но мы стояли неподвижно ... ". Потом, с тем же успехом, метали пачки сигарет, но киносъемка не удалась. Эти дети, отдадим им должное, прошли через такие испытания, что английским господам и не снились. А российская военная форма, принадлежность в Армии выковали непоколебимое чувство собственного достоинства и офицерской чести. После вполне корректного упоминания, что в ответ на дам и господ могут с баржи полететь предметы потяжелее чем сигареты и хлеб, благодетели поспешили убраться восвояси.
  
   "Через час после визита английской общественности, обед нам прислали французы. Правда, он был отвратителен, но имел то преимущество, что его выдали без всяких издевательств. Это было варево из червивых галет и неочищенной, даже не мытой картошки. Черви плавали на этом, с позволения сказать, супе толстым слоем, есть его было немыслимо, но мы вылавливали из него картошку, чистили ее, обмывали в воде и ели". Вот так, господа союзники, с огнем играли. Если припомните, то ведь именно черви в супе вызвали стихийный матросский бунт на "Потемкине". Бунт сей, пролог революции, породил первые жертвы гражданской войны - убитых экипажем офицеров корабля. И, кстати, убитых офицерами матросов тоже. Привыкли мы слышать, читать и видеть на экране, что, мол, восстание на "Потемкине-Таврическом" подготовлено и проведено под мудрым руководством большевиков. Ерунда это, большевиков, в многочисленном экипаже броненосца насчитывалось аж ... один человек, да еще один или два "сочувствующих". Да и единственного этого большевика убили в самом начале восстания. То есть, ни само восстание, ни все последующие события, ни нам большевикам приписать нельзя, ни сами большевики приписывать себе тоже не вправе.
  
   Но, мы отвлеклись. Кадеты - люди дисциплинированные, из положения с червями и англичанами вышли достойно, без бунта. А ведь могли, честное слово, полное право имели поднять над баржей пусть не красный, но черный флаг, и пойти крушить союзников. Их тогда в Константинополе имелось гораздо меньше чем русских войск. Вообще, нелюбовь к союзникам, а это еще мягко сказано, выражают многие, если не все "белые" авторы. Припоминают им и поставки в Белую армию устаревшего, чуть ли не времен Бурской войны, оружия и боеприпасов, залежалого обмундирования неходовых размеров, просроченных продуктов, консервов и медикаментов, и более серьезные грехи о которых уже говорилось выше. Оплату, кстати говоря, союзники требовали и очень часто получали в российском золотишке.
  
   Плохо или хорошо помогали союзники, но воевали и они. Среди погибших союзников около двухсот американских парней, десятки англичан, французов, греков, сотни чехов, китайцев и японцев. Оставили после себя скромные деревянные кресты на русской земле, гробы, покрытые национальными флагами. В несколько раз больше оказалось количество раненных, больных, обмороженных. Такова цена "бескровной" миротворческой миссии обошедшейся "без стрельбы".
  
   В общей сложности интервенция длилась как минимум два года, а не три месяца, как считают продвинутые "мифологи". Первыми уплыли американцы и англичане. Уплыли, несмотря на призывы Уинстона Черчилля к наращиванию сил для того, чтобы окончательно покончить с коммунизмом. Ллойд Джордж, впрочем, по этому поводу резонно заметил, что предпочитает видеть в России большевиков, чем присутствовать при банкротстве Британии. Следом за старшими союзниками убрались восвояси французы, итальянцы, греки, сербы и представители иных народов, но еще долго, до ноября 1922-го года, оставались на российской земле японцы. Оккупация "малыми союзниками" Антанты Румынией и Польшей части территории бывшей Российской империи продлилась до 1939-го года.
  
  
  
  
  
  

Глава 17.

Всегда ли красные звери, а белые ангелы?

   Ныне априори принято считать, что ужасы террора красных большевиков времен Гражданской войны в отношении массы "классового врага" есть вещь абсолютно доказанная. Модно утверждать, что кроме террора, иного отношения к бывшим офицерам, да и ко всему классу "бывших людей" не существовало. Что "красный" террор являлся повсеместным и обязательным явлением. Ну, а террора белого вроде бы и не наблюдалось вовсе. Певцы и кинематографисты дружно изображают ныне всех белых этакими ангелами во плоти. По современному синодику лишь красные суть дьяволы и законченные исчадия ада. Так ли это? Кое-что о художествах белых "ангелов" мы уже знаем. Давайте снова обратимся к свидетелям.
  
   Вот, например, что пишет в книге "Врангель в Крыму" Н. Росс: "Генерал Е. К. Климович был не менее одиозной фигурой для левых ... Климович был жандармским генералом, и еще до революции приобрел большой опыт борьбы с революционным подпольем. При Временном правительстве он был арестован, но оправдан в 1918-м году "большевистским" трибуналом". Что еще сказать? Большевики оправдали жандармского генерала, которого арестовало Временное правительство, но, по логике современных толкователей истории, такого генерала красным зверям следовало бы поставить "к стенке" одним из первых без всякого следствия и трибунала. Кстати говоря, при Врангеле генерал Климович нашел дело по опыту и душе, став начальником контрразведки.
  
   2-го июня 1918-го года, находившийся в Харбине барон А. Будберг, делает весьма интересную запись в своем "Дневнике": "У нас продолжаются бесчинства. В ответ на арест одного семеновца, обвиненного в грабеже и мошенничестве, Семенов приказал захватить начальника первого отдела охранной стражи генерала Марковского. Семеновцы в 4 часа утра ворвались в квартиру М. на станции Бухеду и, не найдя его дома (он был в Харбине), перерыли все вещи и залезли даже в спальню жены генерала; когда же последняя указала им на грубость их поведения и добавила, что когда в Иркутске их обыскивали большевики, то оказались вежливее и не входили в ее спальню, то производивший обыск крикнул, чтобы она не читала им нотаций, а то они с ней разделаются так, что она навсегда разучится это делать". Вот вам, господа, образчик поведение белых офицеров и джентльменов по отношению к жене белого же генерала. Можно только представить, что произошло, окажись на ее месте жена простого местного обывателя или, не дай Бог, пролетария. Удивляет следующий факт. Как видим, до белых генерала обыскивали большевики в Иркутске. По логике современной трактовки истории, зверствующие "красные дьяволы" должны были генерала с супружницей немедленно поставить к стенке и расстрелять, а вещички семейства похитить. В первую голову изъять в пользу Республики генеральское золотишко, наверняка хранившееся в спальне генеральши. Ничего подобного не произошло. И сам генерал, и его супружница оказались в безопасном Харбине. Большевики, в отличие от белых, спальню не обыскивали, а, следовательно, и вещички генеральши не похитили.
  
   У красных, скорее всего, террористические фокусы с расстрелами на месте и конфискацией золотишка в собственный карман, откалывали не идейные большевики, не члены партии с дореволюционным стажем, коих всего на Россию имелось хорошо, если десятка два тысяч, а выдвиженцы из народа и прочий примкнувший к победителям сброд, ставший на сторону большевиков, но в действительности к большевизму как политическому течению никакого отношения не имевший.
  
   У белых, дело обысков и реквизиций часто оказывалось, организовано весьма профессионально. Барон Будберг приводит пример деятельности атамана Калмыкова: "На днях калмыков приказал расстрелять свой "юридический отдел", занимавшийся арестами, обысками и калмыкациями (конфискациями по Калмыкову); кара разразилась за то, что атаман узнал, что чины отдела брали не по чину и мало сдавали начальству из полученной добычи; перед расстрелом чинам отдела отдали на изнасилование захваченных разведкой девушек, обвиненных в большевизме, последнее было обычным приемом для добывания себе женщин, которые по миновании надобности выводились в расход".
  
   Не отстает от атамана Калмыкова и атаман Семенов. В Чите безобразия Семенова и его армии довели до самоубийства семерых офицеров Генерального штаба. Вообще же: "Расстрелы идут сотнями, и начальники состязаются в числе расстрелянных; про порку и говорить нечего, это обычное занятие". Состязание в числе расстрелянных оказывается не только чекистский вид спорта. Тут "белые" мастера заплечных дел могут по итогам Гражданской войны дать мастерам "красным" хорошую фору. Кто у кого учился, разобрать невозможно.
  
   Чуть выше, мы оставили господина Шульгина и остальных защитников Одессы на льду Днестра, ограбленными и раздетыми "благодарными румынскими союзниками". К счастью, их приютил местный рыбак, отогрел в маленькой хатке. Этот берег Днестра контролировала конница Григория Котовского. О нем у местного населения мнение сложилось весьма положительное - хороший человек и запрещает грабить. Прислушавшись к гласу народному, большинство офицеров решает идти в Тирасполь и там сдаваться Котовскому. Почему так далеко? Да потому, что местное население поголовно вооружено. Местные настроены против белых, помнят их слоган "от благодарного населения" и уж точно, если не пристрелят офицеров, то наверняка разденут до гола и пустят скакать по морозу нагишом. А мороз таков, что Днестр покрыт льдом во всю ширину. Румыны же даже голого назад не примут.
  
   Шульгин выводит группу к городу. Возле Тирасполя происходит первая мирная встреча с красными: "Эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция - все в порядке. Если бы они носили погоны, это напомнило бы старую русскую армию.
   - Вы кто такие? - Это спрашивает офицер не офицер, ну словом, то, что у них заменяет офицера - "товарищ командир".
   - Мы ... мы пленные. - Это тут так принято отвечать".
   Спрашивают уже не первых, таких групп выходит много и никто их не трогает, не пытает, не расстреливает. Так и бредут себе.
   "- Так вы пленные ... полковника Стесселя?
   - Да.
   - Ну, так вам к коменданту ... В Тирасполь - прямо.
   Вошли в предместье города.
   - Товарищи, будем меняться. - Это он ко мне обращается. В воротах стоял мальчишка красноармеец:
   - Что менять?
   - Вот папаху менять ... Вам товарищ, в вашем положении лучше меняться".
  
   Шульгин сменялся и не прогадал. Поменял офицерские папаху и бекешу на ушанку, и гражданское пальто. Причем пальто выменял у комиссара в кожанке. Вид его сразу преобразился, что в дальнейшем помогло благополучно выбраться сначала из Тирасполя, а затем и пробраться в Крым к Врангелю.
  
   Примечателен диалог занятых торгом комиссара и Шульгина: Итак, комиссар, - "Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие ...
   - Какое безобразие? Расстрелы?
   - Да ... Мы все этому рады. В бою, это дело другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались ... еще вы адъютанта Котовского убили... Ну, бой так бой. Ну, кончили, а расстреливать пленных - это безобразие...
   - Котовский хороший человек?
   - Очень хороший. ... И он строго-настрого приказал ... И грабить не разрешает ... Меняться - это можно ... У меня хорошее пальто, приличное ...".
   Разговор с обмена плавно перешел на политику.
   "- Отчего вы так против Петлюры?
   - Да ведь он самостийник.
   - А вы?
   - Мы ... мы за "Единую Неделимую".
   Я Должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я, с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски-эпически дрался за "Единую Неделимую" именно с этой дивизией Котовского ... И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за "Единую Неделимую".
  
   Вот такие оказываются иногда казусы в Гражданской войне. За разговорами красный комиссар и член Государственной Думы не заметили, как подошли к караульному помещению. Тут состоялась формальная процедура обыска. Причем, у господина Шульгина обнаружилось сразу несколько паспортов, и все на разные фамилии, и даже женские. Впрочем, Шульгин не растерялся и заявил комиссару прямо и честно: "Вот мой настоящий паспорт. ... А это подложные. ... А это совсем мне не нужный ... случайный ... а вот эти - женские паспорта. Их мне надо отдать. ... Так вы этот заберите, ненужный, а остальные мне отдайте. ... Он сделал так, как я ему говорил. ... У меня в круглой коробочке от лепешек Вальда была целая коллекция иконок, подаренных мне в разное время. Он спросил: - Можно взять одну на память? ... Остальное он мне вернул".
  
   Да, действительно ужасный обыск и жестокое обращение, особенно по сравнению с румынскими "союзниками". "В это время происходила мена с поручиком Л. и с Лялей. Тут дело не обошлось бес легких недоразумений. Поручик Л. отказывался менять свое пальто, которое было, во-первых, штатское, во-вторых, теплое. А у "товарищей" из караулки разгорелись глаза. Они стали "примушивать". ... Тогда "товарищ командир" вступился: - Товарищи, нельзя принуждать! ... Помните, приказано только по соглашению".
  
   Один из красноармейцев отобрал у сына рассказчика маленькую золотую ложечку, чудом уцелевшую после румынского гостеприимства. После чего всю компанию офицеров просто опустили на все четыре стороны. "Но не прошли мы и ста шагов, как он нас догнал. - Возьмите вашу ложечку, товарищ. Не хочу ... ". Видимо, командир узрел трофей и велел вернуть. Все приведенные факты говорят о том, что, во-первых, Красная Армия уже вполне успешно закончила период "партизанщины" и превратилась в регулярную. Во-вторых, о том, что в Красной Армии имелись командиры, вызывавшие у подчиненных и населения чувство уважения. В-третьих, речь идет о строгом соблюдении дисциплины и безусловном выполнении приказов даже далекого начальства.
  
   Пройдя с Белой армией долгий путь отступления до Одессы, а, коме того, будучи хорошо информирован о состоянии дел в иных регионах занятых белыми, господин Шульгин удивляется увиденному у красных. "В Тирасполе мы жили десять дней под чужими фамилиями. Старорежимные паспорта оказывались хорошими документами пока. Мы ходили свободно по улицам, иногда встречая кое-кого из офицеров, участников нашего совместного похода. За это время мы присмотрелись к тому, что происходит в городе. Увы, пожалуй, сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу "белых"; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, произвели обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никого не обижала - это нужно засвидетельствовать - ни еврейского, ни христианского населения". Итак, белые произвели "обычный дебош". Сие обтекаемое выражение включало стандартный для белых набор развлечений - еврейский погром плюс грабеж всех остальных. Пардон, господа, не грабеж а ... "от благодарного населения". И навести дисциплину даже "лучшие полковники" могли хорошо, если в отдельных батальонах. А вот Котовский в красной дивизии порядок навел. И, можно предположить, что следовал в этом, жестким приказам Красного командования. "Да, они пока не обирали, не расстреливали, не грабили. Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы думаем. Но это все пока ...".
  
   Господин Шульгин начинает задумываться. Думы эти, в конечном счете, приведут его обратно в Россию и даже на гостевую трибуну Съезда КПСС. О нем даже покажут по Центральному Телевидению документальный фильм. Но это будет еще очень нескоро. Пока же господин Шульгин со товарищи освоились до того, что начали регулярно наведываться в комендатуру красных за новостями. Там стояли длинные очереди бывших пленных, и было относительно тепло: "Хвосты вели к столику, где сидели два еврейчика. Субъекты эти записывали имена и фамилии солдат, а также, куда они хотят ехать. Все это были наши солдаты, сдавшиеся в плен. Офицеров тут не было видно". На самом деле очень видно, стоит только поглядеть на себя. Да и среди пленных солдат наверняка скрываются офицеры. Отрадно, видеть, что пленных белых солдат никто не расстреливает, до нитки не обирает, насильно в Красную Армию не мобилизует. Население - довольно. Разительный контраст с Белой армией. В этом кроется еще одна причина поражения белых. Вывод Шульгину хотя и трудно дается, однако вполне закономерен: "Это я пишу так, на всякий случай для тех, кто обуян жаждой расстреливать "комиссаров"...".
  
   После всяческих передряг, больные тифом, Шульгин с сыном оказались в красной Одессе. ... "В Москве была объявлена амнистия и даже отменена смертная казнь. Правда ... было разъяснено из Харькова, что все это к Украине не относится: здесь, мол, продолжается контрреволюция и потому террор должен продолжаться. Но все же общее настроение сказалось и в Одессе. ... На этот раз, впрочем, это еще была наиболее благоразумная локализация кровожадности: чрезвычайкам приказали убивать "уголовных". Одесса испокон веков славилась как гнездо воров и налетчиков. Здесь, по-видимому, с незапамятных времен существовала сильная грабительская организация, с которой более или менее малоуспешно вели борьбу все ... четырнадцать ... правительств, сменившихся в Одессе за время революции. Но большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса скоро стала совершенно безопасным городом". Вот так. Как видим и в этом отношении большевикам удалось показать себя населению не временщиками, но хозяевами, государственниками. Явно выигрышная в глазах обывателя позиция, по сравнению с белогвардейской бюрократической бестолковостью.
  
   Красные выкорчевывали преступность ... "Остальных пока не трогали. В отношении офицеров несколько раз объявлялись сроки, когда все бывшие белогвардейские офицеры могут заявить о себе, за что не будут подвергнуты наказаниям. Часть "объявилась", часть - нет. Разумеется, все это не относилось к лицам, имевшим с большевиками особые счеты, вроде меня".
  
   В Одессе относительно спокойно и безопасно. Власть красных упрочилась настолько, что: "В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, предписывающий читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них "гуманных чувств и смягчения классовой ненависти". ... Обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с предоставлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись. ... Неужели большевики действительно поумнели?". Поумнели или не поумнели, но власть взяли всерьез и надолго, а господин Шульгин этого при все своем уме тогда не понял. Понимание пришло лет через тридцать, с победами Красной Армии над немецко-фашистскими захватчиками.
  
   Жизнь налаживалась, но до идеала еще весьма далеко. Случались облавы: "Облава - это одно из обычных явлений "социалистического рая"", - Тут господин Шульгин немного передергивает. Облавы проводили белые не менее интенсивно чем красные. Но, прочитаем далее описание типичной "красной" облавы: "Идут люди по улице тихо, мирно, все как всегда ... Но вдруг начинается бегство. Навстречу мчатся люди ... это значит, они там впереди, наткнулись на цепь. Часть этих бегущих успеет проскочить. Остальных поймают. Ибо такие же цепи внезапно вынырнут в противоположном конце улицы и на всех боковых. Эти цепи постепенно сближаются и сгоняют людей в одно место. Тогда начинается процедура пересмотра "лова". Иногда, таким образом, ловят тысячу - две, один раз поймали 8 000 человек. Тут же, на улице, начинается проверка документов, ибо цель этих облав поймать контрреволюционеров, дезертиров, спекулянтов и всяческих врагов Советской Республики. Облавы эти колоссально глупы потому, что у настоящих врагов Советской власти, активных, документы всегда в блестящем порядке. Длится эта процедура много часов, затем подозрительных ведут в чрезвычайку. Естественно, подозрительными оказываются, главным образом, те, у кого есть деньги. Деньги остаются в чрезвычайке". Да, велика и непреодолима власть денег, тем более в Одессе. Но все же лучше расстаться с деньгами, чем с жизнью. Выходит и облавы не столь уж кровожадны.
  
   Несколько раз господин Шульгин попадался патрулям, но благополучно выскальзывал из рук "ужасных и кровожадных большевиков". В первый раз назвался гитаристом и даже попросился ночевать в отделении милиции. Оставили, а утром, поговорив о гитарах и романсах, отпустили. Второй раз - назвался скрипачом: "Кажется, они были растроганы. ... Из заднего ряда кто-то сказал:
   - Отпустить бы ...
   - Тогда старший, почувствовав "глас народа", который действительно был для меня в данном случае почти "гласом божьим", сказал:
   - Ну, как вы скрипач, товарищ ...
   И прибавил:
   - Только не попадитесь другому патрулю. ... Тихонько идите, не шумите. ...
   О, русский народ ... Зверь-то ты, зверь ... Но самый добрый из зверей... ".
  
   И еще, о зверствах ЧК: "... чрезвычайка, добравшись до моей первой квартиры ... захватила в свои когти Ирину Васильевну. Правда, они ее не арестовали, но подвергли утонченным пыткам, в виде ежедневных допросов, и окружили непрерывной слежкой". А вот и рассказ самой "утонченно пытаемой". Изложим его без излишних подробностей и ненужных деталей: "Они пришли в тот же день ...
   - Кто они?
   - "Заграничные жиды"".
  
   - Вспомним, господин Шульгин считался чуть ли не главным антисемитом Российской Империи. Окружение его, что вполне естественно для людей общающихся с подобным господином, особой любви к евреям также не испытывало. Обвинили евреев скопом в "большевизме" и теперь в каждом чекисте видели еврея. Вот такая милая рокировка. Ну, а если чекисты чуть по виду на евреев не походят, то, следовательно, они "заграничные. Что же эти заграничные чекисты вытворяли с несчастной пленницей?
  
   - "Они пришли под видом служащих жилотдела. ... И через два дня я получила повестку явится в Чрезвычайную Комиссию. ... Я пошла. ... Он стал меня допрашивать. ... Следователь, которому было поручено все это дело. Он меня спросил, куда исчезли мои жильцы".
  
   Далее ушлая дамочка объявляет себя любовницей господина Шульгина. И старательно водит следователя за нос: "Когда мы остались одни, я стала плакать и сказала, что если он меня не выдаст мужу, то я все скажу. ... Он обещал, и я созналась, что у меня в этой квартире было любовное свидание. ... Тут была еще масса разговоров, я еще больше плакала. ...".
  
   Плачет дамочка охотно и без принуждения. Это пытка такая, изощренная. Над невинной душой, правда, вступая в белое подполье "душа" наверняка догадывалась в какие игры предстоит играть и на какой риск предстоит идти.
  
   - "В конце концов, я согласилась помогать ему ... но перед этим я устроила бенефис слез и повела его к иконе.
   - Да ведь он жид?
   - Нет, русский. Я его заставила клясться перед иконой, что он никакого зла Вам не сделает. Он говорил: "Да почему вы о нас так думаете?"
   - Я ответила: "Вы все-таки чрезвычайка, вы людей убиваете и пытаете" ... Он мне клялся, что никого они не пытают уже больше. ... Так продолжалось несколько дней. ... Некоторое время мне удавалось смягчать его тем, что я ездила с ним кататься по Французскому бульвару (у него была своя лошадь)". Вот такие воистину страшные муки от зверя чекиста. ... Даже по Французскому бульвару катал белую подпольщицу, противный какой.
  
   Однажды навстречу господину Шульгину, приготовившемуся совершить побег к Врангелю, попались идущие под конвоем красноармейцев люди с лопатами и ломами: "По всей вероятности, наибольший процент здесь был из тех спекулянтов, что тучами бродили около кофейни Робина в былое время. Теперь всех этих гешефтмахеров дюжие солдаты гнали по пыльной дороге на какие-то сельскохозяйственные работы". Читаешь, и не поймешь, кому автор сочувствует. А ведь эту рабочую силу могли использовать и белые, с примерно тем же эффектом. ... Во всяком случае, очистили бы город от всякой дряни и накипи. В очередной раз красные показали себя как власть, в ситуации, аналогичной той, когда белые имевшейся властью не воспользовались.
  
   Вскоре зашевелился на свою голову генерал Врангель в Крыму, корабли Белой эскадры обстреляли непонятно с какой целью Очаков. В ответ ЧК заволновалось, ожидая высадки десанта. В Одессе вновь завертелось колесо террора - опять начали расстреливать за "контрреволюционную деятельность", снова в газетах появились списки расстрелянных. Это - красный террор. Но абсолютно необоснованным назвать его невозможно - в Одессе активно работало белое подполье, о чем свидетельствует сам господин Шульгин. И, наверняка, его группа была далеко не единственной в городе.
  
   О методах белых сами они пишут неохотно, но случается, что кое-какие сведения между делом сообщают. Вот, например, описанный, попутно, этак между делом, случай, произошедший во врангелевском Крыму с господином Шульгиным. Жил он, за неимением лучшего, на пароходе. Находясь в кают-компании, услышал доклад одного морского офицера, старшему начальнику. Офицер, находясь на удаленном маяке, перехватил мужчину и женщину, переправлявшихся из Одессы на лодке в Крым "... которых на маяке почему-то признали шпионами и жидами. Офицер говорил: ... Он уже сознался, что он жид. ... Я думаю, что его надо бы пороть до тех пор, пока он ее не выдаст. Она тоже шпионка - это ясно!". Пороть, конечно же, пороть! Это лучшее и единственное, лекарство из белой "аптеки". Выпороли и первый этап пройден, пойманный признался, что он "жид". Если пороть дальше, если поусердствовать - признается, что сомалийский шпион и скрытый буддист. Чему удивляться? Вот товарищ Тухачевский со товарищи, запирались, отнекивались, а после хорошей порки, дружно признались, что шпионы! Решили, что лучше уж пуля один раз, чем пытка каждую минуту. А товарищ Блюхер оказался недостаточно сознательным. Ему порка не помогла. Пришлось глаз выковыривать. Может он и сознался бы, да помер раньше времени.
  
   Впрочем, история с морскими "жидами" имела счастливое продолжение. Шпионку показали господину Шульгину. А он пригляделся и узнал в ней генеральскую дочку. "Вернулся на "Корнилов" и сказал патриоту, что шпионка на "Скифе" - дочь генерала Н., семью которого я знаю. Патриот ответил, что получен ответ из Севастополя, устанавливающий и подтверждающий подлинность разведчицы. "Расстрелять, расстрелять!" - сумасшедшие люди. Мораль сей истории для молодых "расстрельщиков". Когда у вас будут чесаться руки непременно кого-нибудь "вывести в расход", подумайте о том, что может быть, где-нибудь в другом месте, но с таким же легкомыслием, какой-нибудь из ваших товарищей расправляется с вашей сестрой или женой". Это обращение адресовано отнюдь не красным, белым.
  
   Вот ведь как хорошо обошлось, господа, и девицу не выпороли, и поротого "жида" в православие вернули. Да еще оба оказались не "красными", а самыми натуральными "белыми".
  
   Интересные факты сообщает по теме красного террора генерал Махров, описывая в книге "В Белой Армии генерала Деникина" противостояние на Керченском полуострове: "7-го апреля произошел такой случай: полковник Коняев, находившийся в распоряжении коменданта крепости, получил от него приказ произвести разведку подступов к каменоломням".
  
   Уточним - в каменоломнях скрывались большевистские партизанские отряды, действовавшие очень энергично в тылах Белой армии. Теперь посмотрим как бравый полковник выполнял порученное задание. "Коняев выехал на автомобиле из Керчи без всякой охраны и даже легкомысленно пригласил двух дам прокатиться. Едва автомобиль доехал до окраины города, как был остановлен бандитами, которые захватили машину и отвели ее с Коняевым, его спутницами и шофером в каменоломни".
  
   По логике вещей, страшный конец пришел бравому белому полковнику, дамам и шоферу.
  
   "В тот же день был захвачен бандитами Симферопольского полка полковник Керножицкий с женой. ... Не доезжая вокзала, он был окружен вооруженными бандитами, которые отвезли повозку с кучером и седоками в Аджи-Мушкайскую каменоломню. ... В ней укрывалась целая деревня после того как ее обстреляли с английских миноносцев".
  
   Да, воинская дисциплина в тылу белых практически отсутствует, если даже среди полковников с дамами и пролетками выкрадывают почем зря. Но самое интересное следует далее. Для спасения похищенных большевиками офицеров, дам, пролеток, денщиков, шафера и прочего имущества белые срочно арестовали в городе "Свыше двадцати человек общественных деятелей". Зная "любовь" большевиков к "общественным деятелям" мера сомнительная. Но белые в хитросплетениях партийной политики разбираются слабо. Люди они военные, потому предъявили ультиматум с требованием вернуть все похищенное, включая дам и офицеров. Ультиматум подкрепили бомбежкой каменоломен с английской эскадры. "Городской голова поспешил во французскую миссию с просьбой защитить от грозящей смерти ни в чем не повинных членов Городской управы". Естественно, члены Городской Управы к красным большевикам никакого даже отдаленного касательства не имели. А вот английские пушки - самое непосредственное. Пушки помогли. Начались переговоры и вскоре произошел обмен общественных деятелей на офицеров с дамами, повозки, автомобиль, денщиков, шофера и прочее имущество. В каменоломни деятелей не отвели, отпустили по городским домам.
  
   Теперь, самое пикантное. Казалось бы, в каменоломнях офицеров и дам должны были пытать, пороть и морить голодом. Кроме того, от зверей-большевиков мужского пола, предполагалось особо неприглядное обращение по отношению к "белым" особам женского пола. Но, вот, что рассказали освобожденные "пленники". В кавычки слово пленники взял, кстати, сам генерал Махров и вот почему. "Обращение с захваченными офицерами и, особенно с женщинами было корректное. Кормили хорошо. С первого дня стали убеждать офицеров, чтобы те остались у них работать и помогли бы организовать дело. Узнав, что мадам Керножицкая хорошо печатает на машинке, они потребовали, чтобы захваченная работала в канцелярии, и ей пришлось печатать прокламации против Добровольческой армии. ... Со всеми офицерами и другими захваченными лицами большевики продолжали оставаться корректными" ... и так до самого освобождения. Действительно - звери, дикие звери, эти красные большевики! Особенно по сравнению с утонченными флотскими офицерами. У тех все предельно просто - выпороть и расстрелять. А тут вот такая утонченная пытка - печатание прокламаций против Добровольческой армии! И не откажешь ведь. Ужас!
  
   Как мы уже знаем, после занятия частями генерала Бредова Полтавы, генерал Махров отправился в сей город, совмещая поездку по делам семейным с делами служебными. Ехал он, естественно, не в теплушке и даже не в классном вагоне, а на персональном поезде. Генералу - положено. Чего там мелочиться. Встреченная на вокзале, жена генерала Маркадьева, ошарашила соседа: "Ваш дом разграблен. Жена и дети чуть не были расстреляны в Чрезвычайке, но, слава Богу, их выпустили в последний момент". Генерал побежал домой, даже вызванного тарантаса не дождался. Домашние, слегка оголодавшие, но живые радостно встретили нашего героя тыловых будней. Тут бы помыться, переодеться, но "Все мое белье и моего тестя, и его четырех сыновей-офицеров, как и все обмундирование, забрали большевики. Женского белья реквизиция не коснулась и генералу была предложена дамская ночная рубашка. Выбирать не приходилось". Женское белье реквизиции не подлежало, в отличие от мужского, военного образца. Чуть ниже поймем почему вышла такая дискриминация.
  
   Вот как описывает жизнь семьи под красными генерал Махров: "С приходом большевиков все на рынке исчезло, часто не было хлеба и за ним приходилось стоять в бесконечных очередях, чтобы получить на семью из четырех-пяти человек фунт-полтора хлеба. С первых же дней начались аресты офицеров и расстрелы". Кого расстреливали и за что не ясно, но тестя, тоже полковника, в число расстреливаемых не включили.
  
   Разгром в доме генерала произошел буквально перед самым отступлением красных из Полтавы. До того его семью не трогали. Вот как это случилось. "В дом ввалились человек восемь солдат с винтовками под предводительством молодого человека дегенеративного вида с гнилыми зубами, который оказался чекистом Сметаниным. ... Он заявил: - Денщик Вашего белогвардейского мужа сообщил нам, что в вашем доме хранится оружие". Дом обыскали, но ... все ценные вещи, включая соловое серебро с помощью прислуги спокойно спрятали. Изъяли царские ордена, кортик и диссертацию хозяина по военной психологии, приняв, по неграмотности, за контрреволюционную литературу. Затем перешли в сад и приказали показать где скрыто оружие. И тут вышел конфуз - оружие действительно имелось!
  
   Зарытое в саду оружие жена генерала показала. "Она указала место в саду, где под деревом были зарыты 15 или 16 австрийских винтовок, привезенных с фронта моими братьями на память. Солдаты раскопали это оружие и нашли еще несколько револьверов и ручных гранат". Ясное дело домочадцев незадачливых "коллекционеров" арестовали, а дочку отправили к соседям. Да и трудно представить себе иное. По военному времени дело выходило очень серьезное, пахнущее расстрелом. Даже в мирное время хранение целого арсенала боевого оружия дело подсудное.
  
   Несчастных арестованных, впрочем, не погнали по городу со связанными руками. Отнюдь, вежливо посадили на коляску под охрану двух солдат. По модному сегодня сюжету, следуя принципу, "красные - звери", за арестом должны последовать допрос, пытки и немедленный расстрел конспираторов. Но, вот какие "незаслуженные зверства" претерпели в ЧК арестованные жена и тесть, тоже, кстати, полковник, белогвардейского генерала: "Жену и тестя привезли в здание окружного суда, где помещалась Чрезвычайка. Допрос вел человек средних лет. Записав все данные и расспросив обо мне, он сказал, что сейчас идет экспертиза найденного оружия, и отправил жену в комнату для арестованных, куда скоро пришел и ее отец. Во дворе Чрезвычайки раздавались выстрелы. Это расстреливали приговоренных ...". Расстреливали или не расстреливали дело темное, так как сами арестованные ничего не видели, тем более, что и сидеть им долго не пришлось. "Через некоторое время к арестованным вышел мужчина в штатском и заявил: - Вы свободны, возвращайтесь домой, но впредь до особого распоряжения из дома не выходите, иначе вы будете арестованы".
  
   Предыстория ареста проста. Предал генеральшу бывший денщик генерала по фамилии Горбачев. "Большевики издали приказ о немедленном под угрозой смертной казни сдаче оружия и объявили большую денежную награду за каждую винтовку, если кто-то укажет, где и кого она хранится". Вот Горбачев и не удержался. ... Такие они, эти Горбачевы.
  
   Вот они, "красные зверства". Под городом идут бои с белыми, ЧК раскапывает кучу винтовок, револьверов, гранат. Отговорка о коллекции явно смехотворна. Кажется, чего проще, взять да расстрелять контру, тем более - семью белогвардейского генерала. Не стреляют, возятся, экспертизу проводят. Экспертиза, кстати, обнаружила, что винтовки иностранные и русские патроны к ним не подходят. Но пока арестованные сидели в ЧК, обыск в доме провели. Может еще рассчитывали найти вооружение и боеприпасы из коллекционного арсенала. "Дома все было раскрыто и разбросано. На полу валялся мой парадный кивер. Соседка рассказала, что квартирующий у нее коммунист из городского Совета ... немедленно отправился в здание окружного суда хлопотать за них". Чуть раньше, этот же коммунист сказал генеральше следующее: "Какая Вы генеральша? Вы молодая, простая, скромная. ... Отец Ваш, да и муж служили честно, зла никому не делали". Описывая происшедшее в книге, генерал, очевидно, считает, что вызовет у читателя возмущение, причиненными его семье страданиями. Но, отметим, у читателя зарубежного. Книга издана в эмиграции.
  
   После такого откровения генерала, не стоит говорить о повальных арестах, пытках и расстрелах красными людей, только за причастность тех к офицерству, к чуждому классу, и так далее. Несколько приведенных случаев, рассказанных самими белыми, показывают, что поголовного террора "красных" отнюдь не существовало в действительности. Даже в тяжелых условиях отступления, чекисты, пусть даже не все, но многие перечисленные, старались провести следствие и не карать невинных. И, отнюдь нет уверенности насколько благородно в аналогичной ситуации повела бы себя белая контрразведка, обнаружив подобный склад в доме не генерала, но скажем рабочего. Скорее всего, и в контрразведку их не повели, а том же саду и повесили.
  
   В современном российском обществе бытует и получила, с подачи деятелей литературы и искусства, широкое распространение легенда о поголовных расстрелах большевиками царских офицеров. Но, как известно, и Шкуро, и Махрову, и многим другим генералам и офицерам большевики предлагали служить в Красной Армии, а отнюдь не хватали и расстреливали. Как это не неприятно узнать продвинутым читателям, воспитанным на сказочках современных мифологов, но уже в 1918 году добровольно вступили в Красную Армию порядка девяти тысяч генералов и офицеров. Именно - добровольно. Позже, по мобилизации - еще десятки тысяч. И не только офицеров, в Красную Армию вступали генералы, в том числе и более ста по Генеральному штабу.
  
   Когда о Гражданской войне говорят - "Брат на брата пошел", то это не просто красивые слова, но, увы, горькая правда. Вот два примера из книги генерала Махрова. Разговаривая с генералом Тихменевым, начальником Главного Управления Начальника военных сообщений Белой армии, он спросил о судьбе брата генерала: "С грустью он ответил мне, что генерал Юрий Тихменев не смог вовремя уехать на юг и застрял у большевиков. "По некоторым сведениям, - сказал генерал Тихменев, - он был мобилизован и попал на службу в Красную Армию. В свою очередь я рассказал ему о своем брате, Николае Семеновиче, генерале Генерального штаба. Мне было точно известно, что его мобилизовали большевики, и он командует не то бригадой, не то дивизией, которая действует против Добровольческой армии".
  
   Тут стоит еще раз уточнить, что стихийные расправы над офицерами начались и достигли своего апогея именно после Февральской революции, после пресловутого "Приказа номер 1" и большевики к ним, как политическая партия, по большому счету, отношения не имели. Практически вся верхушка большевистской партии появилась в России, по милости Временного правительства, гораздо позже, прибыв частью из-за границы, а частью прямиком из тюрем, каторги и ссылки. К тому времени пик расправ над офицерами уже прошел.
  
   Практически во всех воспоминаниях и мемуарах о Гражданской войне, вольно или невольно, но авторы из стана белых рассказывают очень схожие эпизоды об отношении красных к старым генералам и их семьям. Не обходит эту традицию и генерал Шкуро. Во время своего визита к красному Главкому Автономову он: "попросил Автономова походатайствовать за бывшего Кубанского наказного атамана - генерала Бабича, у которого большевики проводили частые обыски и вообще стремились всячески унизить старика, прослужившего верой и правдой 50 лет и которому теперь поздно менять свои взгляды. Автономов тотчас же выдал мне на руки бумагу, в коей запрещалось кому бы то ни было беспокоить старого атамана".
  
   Описание зверств красных, причем весьма достоверное, находим в книге полковника Белой армии А. Г. Ефимова, посвященной боевому пути Ижевцев и Воткинцев - рабочих, восставших против большевиков и затем составивших одни из наиболее стойких воинских частей Белой армии адмирала Колчака. После поражения восстания Ижевск был занят частями Красной армии, а Воткинская дивизия и Ижевская бригада отступили за Каму где соединились с основными силами белых. Более подробно об этих и других случаях "классовой измены" будет рассказано ниже, а пока остановимся на том, что в конце апреля 1919 года белые вновь овладели Ижевском. Вот, что застали там вернувшиеся с фронта рабочие: "... Прибытие Ижевцев на завод было рядом ужасных личных трагедий. Редко кто нашел свою семью невредимой. Действительность превзошла все слухи, доходившие к Ижевцам на фронт. Красные палачи не знали пощады. Происходило безжалостное уничтожение тех, кто принимал какое-либо участие в восстании. Мстили родным тех, кто ушел за Каму. Радостных встреч было мало. Больше стоны и плач были приветствиями вернувшимся от оставшихся в живых. Назначили перепись погибших. Переписчики по каждому кварталу обходили дома и записывали имена жертв. Подсчет дал сумму 7983. Неутомимые палачи арестовывали каждый день без особого разбора и вели за город к оврагу. Тут всаживали пулю и сбрасывали труп в овраг. Не щадили женщин и подростков. Предъявляли обвинения? Пролетарское правосудие этого не требует. Жена видит - ведут мужа в группе арестованных. "Куда забрали?" - "Идем, узнаешь!". Обоих расстреливали. Такая расправа была, по крайней мере короткой. Какие истязания претерпевали те, кто попадал в подвалы ЧК, в каких мучениях они умирали от пыток садистов-палачей, - можно судить по рассказам случайно спасшихся русских людей, которые редко доходят до внешнего мира. Немало Ижевцев исчезло в этих подвалах ЧК".
  
   В этой же книге дается и описание "особых отрядов", входивших на правах отдельных частей в пехотные и кавалерийские дивизии Красной Армии. О существовании таких отрядов белые узнали из документов, захваченных в обозе штаба красной пехотной бригады: "Как было указано в списочном составе 2-й бригады 26-й дивизии, на 2500 - 3000 штыков красных солдат имелся "особый отряд" в 158 чекистов с двумя пулеметами. Кроме того, прослойки коммунистов или комсомольцев были и в мелких единицах до рот и взводов включительно. Таким образом, даже испытанная и известная своей надежностью 26-я красная дивизия нуждалась для успеха в боях в помощи "особых отрядов". Они расстреливали бегущих и дезертиров, а также поддерживали "героические порывы" красных бойцов при наступлении стрельбой в их спины". Видимо, особые отряды выполняли в Красной Армии приказы Троцкого и так или иначе, но поддерживали дисциплину. Впрочем, и в Белой армии за дезертирство и бегство тоже расстреливали беспощадно. Да и наверно, за такое поведение не дают ордена ни в одной армии мира. Интересно упоминание о коммунистах и комсомольцах, как о прослойке, добавляющей стойкость пехотной дивизии, повышающей ее боевые качества. В этом плане белый автор вполне солидарен со всей красной историографией. А вот о стрельбе в спины при наступлении поверить трудно, хотя бы потому, что стрельба в тылу всегда ассоциируется у солдат с окружением и резвости при наступлении не прибавляет, равно как и неизбежные при такой пальбе потери от своих же пулеметов. Но так или иначе, можно считать "особые отряды" Гражданской войны прообразом и предтечами заградительных отрядов войны Отечественной.
  
   Из книги "Ижевцы и Воткинцы" известен и такой пример, происшедший около г. Канска зимой 1919-го года: "В засаду попал один егерский батальон. На льду реки лежали до 200 трупов зверски зарубленных егерей и среди них несколько женщин и детей. ... Красные убедили егерей сложить оружие и обещали полную пощаду. Когда егеря сдали оружие, их всех перерубили вместе с женами и детьми".
  
   Впрочем, не отличались особой гуманностью и белые. Не ясно, произошло следующее событие ранее и позже описанного случая, но когда навстречу колоне Воткинской дивизии белых вышли красные парламентеры "с призывом, что пора прекратить вражду, перейти на мирное положение и зажить счастливой жизнью", то белые в ответ перебили всю делегацию парламентеров. За одно расстреляли без пощады и бывших белых, перешедших на сторону красных и опять попытавшихся сдаться белым. Вот такая многоходовая коллизия. "Веры им не было, не было и пощады, - их постигла участь красных комиссаров". Звучит конечно бравурно, но перебить безоружных парламентеров заслуга отнюдь не воинская, а скорее палаческая. Парламентеры в цивилизованном мире есть лица неприкасаемые. Легко представить, чего после этого "геройства" можно было ожидать от красных.
  
   Сообщает А. Г. Ефимов и о расстреле сдавшегося в плен белого генерала. Генерал Богословский, начальник штаба генерала Каппеля, "отстал под Красноярском, сдался врагам и был позднее расстрелян красными".
  
   Сергей Эфрон в "Записках добровольца" тоже приводит рассказ о массовом расстреле офицеров в Киеве. Но, Киев декабря 1917 года город весьма невнятной политической ориентации, потому кто именно расстреливал офицеров и за какие такие грехи очень непонятно. В равной мере это могли быть и красные, и жовто-блакитные различных оттенков, и анархисты. "Вот капитан в солдатском, только что пришедший с вокзала. Его спрашивают, - Вы откуда прибыли? - Из Киева, после расстрела. ... Я числюсь расстрелянным, да я и был расстрелян. И вот рассказ капитана о том, как его с другими офицерами повели расстреливать к обрыву. Поставили на краю и дали залп. Легко раненный в руку, он нарочно свалился вместе с другими расстрелянными под откос и, пролежав пять часов неподвижно, с наступлением темноты пробрался к своему товарищу, переоделся и поехал к нам на Дон".
  
   Интересен эпизод, происшедший с автором "Дворянских поросят". Вскоре после Октябрьской революции и победы большевиков подпоручик С. Е. Хитун, нисколько не тяготясь данным обстоятельством, водил дружбу и пил водку по ресторанам в одной компании с комиссарами-большевиками. Или теми, кто себя так именовали. Чуть позже и этих "комиссаров", и самого автора арестовали и поместили сначала на страшную Лубянку, а затем на не менее знаменитую Таганку. Причиной ареста автора явились чистые незаполненные армейские бланки с подписями и печатями и несданный пистолет с полной обоймой патронов. В тюрьмах Хитун сидел в отдельной камере, его не пытали, не били, он имел кровать и постель, приличное, по его словам питание, возможность получать из библиотеки книги. В заключении С. Хитун провел три месяца. После того, как "Каледин застрелился ... и в связи с объявлением Правительством амнистии, меня ... вскоре выпустили на волю". Для получения документов вчерашнему сидельцу пришлось явиться в Московский Городской Совет. "В большой пустой комнате, за единственным столом, сидел черноусый бледнолицый мужчина средних лет. Возвращая мне документы он как бы между прочим сказал: - В Красной Армии нехватка офицеров Инженерных войск. Если Вы хотите, то двери открыты". В ответ автор лишь промямлил вслух о необходимости восстановления здоровья, а мысленно представил как вышибает с кровью половину зубов "комиссара". Тот не настаивал и посочувствовав, предложил сначала подлечиться в госпитале, куда автор и убыл.
  
   Зубы автора, после пребывания в советской тюрьме, остались вполне целы. Никто его и пальцем не тронул, в противном случае в книге об этом непременно было бы сказано. Тем более, что автору есть с чем сравнивать. Из красной Москвы Сергей Хитун вырвался на Дальний Восток, воевал в составе армии адмирала Колчака. При отходе остатков Белой армии к китайской границе, попал в плен к китайцам и долгих 104 дня просидел в тюрьме монгольского города Урга. Условия содержания русских пленных были ужасными, бесчеловечными. Часть пленников постоянно содержалась в кандалах. Питание - немного муки и горячей воды на день. В одной камере теснились несколько десятков человек. Ни о книгах, ни о постелях разговор не шел, было очень холодно и голодно.
  
   С. Хитун повезло, его освободили из "союзного" китайского узилища белогвардейцы барона Унгерна. Впрочем, посидеть автору довелось и у барона. Проступок двух шоферов, заключался в том, что они наладили работу осветительных приборов автомобиля без высочайшего разрешения. Барон, он же "дедушка", слыл великим оригиналом, потому провинившихся содержал на плоской крыше. " - Сукины сыны! ... Когда доставить важное донесение от дедушки на фронт - огней в автомобиле нету..., а когда домой к Пасхе - они есть. ... На почти плоской земляной крыше стоял с давно небритым лицом и грязными погонами артиллерист-фейерверкер. ... Наступила холодная ночь. ... Несколько плоских, высохших и грязных овечьих шкур, которые валялись на крыше, послужили нам и подстилкой и покрывалом".
  
   Отметим, что по приказу барона наказанных, не кормили и не поили. Пороли хлыстом для верблюдов, после чего наказуемый не мог сидеть шесть недель. Из-за хронической нехватки шоферов автор наказания избежал и вскоре оказался на воле. Но, все перечисленные "удовольствия" предназначались исключительно для "своих", для так или иначе провинившихся белогвардейцев. О том как содержались пленные красноармейцы автор не пишет. Да, их, видимо, и в плен не брали.
  
   В самом конце Гражданской войны, уже на Дальнем Востоке, последнем оплоте белых, красный Командующий Блюхер три раза посылал белому Командующему генералу Молчанову письма с предложением прекратить кровопролитие. Блюхер гарантировал сохранить жизнь, свободу и личное имущество всем белым солдатам и офицерам, добровольно прекратившим сопротивление. Копии всех трех писем приводятся в конце книги об Ижевцах и Воткинцах. Письма сильные и убедительные. Первое письмо приводится в приложении.
  
   В последнем, подписанным уже не Блюхером, а его начальником штаба, говориться "Главком Блюхер дает слово, что никто из Вас не будет уничтожен, что жизнь и имущество Ваше будут в полной сохранности. Давайте протянем руки и поймем друг друга. Сложите оружие. Условия, которые предлагает Главком, те же, которые предлагались нами еще в прошлом году, а именно: 1. Полная неприкосновенность всех. 2. Возможность вернуться на родину. 3. Разрешение вступить в ряды Народно Революционной армии, или Красной Армии". На все три письма Блюхера генерал Молчанов ответил отказом.
  
   То ангелами, то демонами оказывались поочередно, или даже одновременно, обе воевавшие стороны. Всё зависело, вероятно, от фактора места и времени. Или от счастья и удачливости людей, попадавших в жернова бытия. Беда выходила тем, кто попадал в плохое место, в неудачное время.
  
   О том как пытала и мучила ЧК написали белоэмигранты. Причем написали столько всякого, что вызвали естественное недоверие к собственным рассказам. О пытках, которыми выбивала признания и разведывательные данные у большевиков белая контрразведка охотно писали "красные" авторы. И те, и другие описывают живо и с жуткими подробностями "нехорошие" страсти родственных подвалов. Им можно верить, а можно и не верить.
  
   Пытки и казни дело обычное для любой Гражданской войны. С носителями информации, идейными и классовыми врагами равно не церемонились обе стороны. Захваченных врагов папиросами не угощали, шоколадами не кормили. Выбор оказывался в большинстве случаев предельно ограниченным - всё те же "деревянные костюмы". Чаще всего и красная ЧК, и контрразведка белых за недостатком времени вели допросы предельно жестко. Жизнь врагов ценилась в полушку. Жестокость рождала жестокость. Месть порождала месть. На Каме белые топили баржи с красными пленными и подпольщиками. Пытали большевиков интервенты и белые на страшном северном острове М. Красные топили, по приказу Сталина мобилизованных офицеров вместе с баржей на Волге под Царицыным. Жгли красных комиссаров белые вместе с интервентами в топках паровозов на Дальнем Востоке. Белые заживо замораживали и ставили верстовыми столбами пленных красноармейцев вместо дорожных указателей в Забайкалье и Сибири. Загоняли под ногти подпольщикам иголки в Севастополе. Дружно по обе стороны фронта расстреливали вдохновенных романтических поэтов. Пороли, дабы признались, что "жид". Скорее всего, так оно и случалось по обе стороны братоубийственной войны. Грязное это дело - Гражданская война.
  
  
  

Глава 18.

Всегда ли пролетарии шли за большевиками?

   Один из главных мифов о Гражданской войне - воспитанная у населения коммунистической пропагандой, непоколебимая уверенность в том, что рабочий класс всегда и везде поддерживал исключительно большевиков. Это такое же заблуждение, как и то, что большевики всех офицеров поголовно расстреливали.
  
   Вот пример из воспоминаний генерала Махрова. В день, когда возглавляемое им Управление военных сообщений покидало Царицын, к нему пришла делегация рабочих-путейцев: "Все сняли шапки. Я ответил на приветствие. Бригадир, держа в руке что-то вроде ящика, завернутого в бумагу, обратился ко мне со словами: - Ваше Превосходительство! Деповские рабочие просят Вас принять от них как благословение икону Пресвятой Богородицы. ... Да хранит она Вас от всяких бед! Эту святыню мы вынесли из Царицынского собора во время бесчинства коммунистов и долго хранили ..." ... Потом бригадир сказал, что 150 рабочих просят меня в случае, если Царицын не удержится, отправить их вместе со мной на следующую станцию ... Для рабочих был сформирован поезд". Кроме того, рабочие сформировали дружины для гашения пожаров, вызванных обстрелом красной артиллерии.
  
   Вместе с Управлением генерала Махрова, отступала, перенося все тяжести военного времени, большая группа железнодорожных рабочих из Царицына. Причем работали они очень добросовестно: "Вечером на станции Екатеринодар начались пожары. ... Верные деповские рабочие, приехавшие со мной из Царицына, узнав о возможности пожара у меня, прибежали с бригадиром Молостовым и вручную откатили вагон в безопасное место. Какие это были хорошие люди! Простые, надежные и глубоко порядочные", - пишет генерал.
  
   А вот, что рассказывает о рабочих Екатеринослава генерал Шкуро: "Рабочие постановили работать на Добрармию по мере сил. Они исправляли бронепоезда, бронеплощадки, чинили пушки и ружья". Правда, произошло подобное немедленно после занятия города белыми весной 1919-го года, еще до того, как местные обыватели прочувствовали в полной мере все прелести тылового белого бытия. В июне того же года в Екатеринослав прибыл с визитом и сам генерал Деникин. В честь Командующего дали грандиозный обед в Русском клубе, а затем, на квартире генерала Шкуро Деникин изволил пообщаться с рабочими. В клуб с "чистой" публикой их, естественно, не допустили. Шкуро вспоминает: "После обеда Деникин, сидя у меня на квартире, принял явившуюся к нему депутацию рабочих, с которыми беседовал долго и благожелательно; он совершенно очаровал их". Очаровать может, и очаровал, да весь последующий ход событий весьма разочаровал. И, в первую очередь тем, что ничего толком в "рабочем вопросе" не изменилось и измениться не могло по причине отсутствия, на тот период времени, конкретной политической программы. Деникин ограничивался в политических делах одними "застольными" беседами. Причем от застолья к застолью, как вспоминает Шкуро, смысл политических высказываний, в том числе и по "рабочему" вопросу, мог кардинально меняться.
  
   Во время обороны Воронежа от красных в октябре 1919-го года: "Рабочие Воронежа относились к нам хорошо - всякого рода заказы, починка вооружения и броневиков производилась ими быстро и аккуратно; многие из них поступили к нам добровольцами. ... Во время моего пребывания в Воронеже состоялся ряд митингов, на которых рабочие высказывались за необходимость активно помогать мне. В последний момент, когда Воронеж уже обстреливался красной артиллерией, прямо на митинге, на котором выступил мой офицер, есаул Соколов, явился ко мне отряд рабочих-железнодорожников в составе около 600 человек. Я вышел и обратился к рабочим с горячей благодарностью. В это время прилетевший откуда-то снаряд с треском разорвался в воздухе. Перепуганные и непривычные к таким вещам, рабочие шарахнулись в разные стороны; некоторые со страху попадали на землю. Стоявший близ меня рабочий был ранен и упал, обливаясь кровью. - Поздравляю вас с боевым крещением! - крикнул я, ободряя рабочих.
   Они оправились и, не заходя даже домой, с песнями двинулись из города. Этот батальон под командованием полковника Рутсова, позже, по просьбе людей, переименованный в "Волчий ударный батальон". Рабочие сделались хорошими солдатами и далеко превосходили своей доблестью многих казаков в боях".
  
   Приведенная цитата из воспоминаний генерала Шкуро, звучит дико для человека, привыкшего к тому, что российские пролетарии поголовно являлись надежнейшей опорой и основным источником армейских пополнений для большевиков. Совершенно очевидно, что в действительности все было далеко не так просто.
  
   В приведенных выше примерах, из воспоминаний Махрова и Шкуро, вызывает доверие то, что многие, если даже не все поголовно, рабочие оказывались железнодорожниками. Сотрудники железных дорог, в том числе и рабочие, являлись квалифицированными, обученными профессионалами. Жили такие рабочие относительно лучше, богаче и благоустроенней остального российского пролетариата. Кроме того, железнодорожники пользовались немалыми льготами. Железнодорожников объединял наиболее сильный и сплоченный профсоюз, попортивший после революции много нервов большевикам. Видную политическую роль, в первые годы революции, играл ВИКЖЕЛ - Всероссийский Исполнительный Комитет Железнодорожных рабочих и служащих. Многие рабочие-железнодорожники в политике ориентировались не на большевиков, а на эсеров и меньшевиков. Железнодорожникам, равно как и привилегированным рабочим оборонных государственных заводов, было что, кроме цепей, терять с приходом к власти большевиков. Неумная политика местного низового большевистского начальства, зачастую малообразованного, доверия у рабочей "аристократии" к большевикам не добавляла.
  
   Прекрасным документом, подтверждающим добровольное и активное участие части пролетариата в Белом движении, служит редкая, малотиражная книга полковника А. Г. Ефимова "Ижевцы и Воткинцы".
  
   Вот, что пишет участник тех событий. "В борьбе с большевиками на Восточном фронте большое участие приняли рабочие некоторых приуральских заводов. Дружно восставали они против гнета и издевательства власти, которая называла себя "рабоче-крестьянской". Рабочие формирования отличались крепкой сплоченностью состава и выдающейся стойкостью в боях. Наибольшую известность заслужили ижевские и воткинские рабочие, восстание которых осенью 1918 г. нанесло большевикам тяжелый удар и отвлекло у них значительные силы с других фронтов. В дальнейшем восставшие рабочие влились в общий фронт борьбы".
  
   Государственный Ижевский оружейный завод выпускал перед Первой Мировой войной знаменитые мосинские винтовки, стволы, лафеты и другую военную продукцию. Завод модифицировался, расширялся, довел производство до 150000 тысяч винтовок и 900000 стволов в год. Станки приводились в движение электричеством, рабочие имели благоустроенное жилье и приусадебные участки. Большинство рабочих являлось кадровыми, потомственными пролетариями, хорошо по тем временам образованными, профессионально подготовленными в заводских школах специального рабочего обучения. К началу Октябрьской революции на заводе работало порядка 27 тысяч человек, причем часть рабочих составляли люди, эвакуированные или привезенные из прифронтовых и оккупированных немцами волостей, из Москвы и Петрограда.
  
   Пришлые работники заводов в большинстве поддержали Октябрь, а кадровые, в том числе и вернувшиеся фронтовики, выступили против большевиков. Два раза выбирались Советы и оба раза большинство в них занимали беспартийные, отнюдь большевикам не сочувствовавшие. Начались репрессии. Положение усугубилось тем, что работа на заводах практически прекратилась, а товары многократно вздорожали. Кроме того, большевики начали изъятие ценностей у наиболее зажиточной части населения, к которой отнесли и большинство кадровых рабочих. Проводилась и реквизиция продовольственных запасов, что больно ударило по рабочим, имевшим в большинстве не только приусадебные хозяйства, но и сельские угодья. В ходе обысков и реквизиций красные расстреляли для "острастки" нескольких местных купцов, пользовавшихся авторитетом у населения, а, главное, погибли при невыясненных обстоятельствах два пролетария - мастер и токарь, открыто выступавшие против большевиков.
  
   В начале августа Каппель и белочехи захватили Казань. Большевики объявили на заводе мобилизацию, на что рабочие в ответ выставили собственные требования, местных большевиков не устроившие. Требования рабочих немедленно оказались отвергнуты и в ход пошли угрозы. В ответ последовало восстание. Вооруженные изготовленными на заводе винтовками и патронами из пристрелочных мастерских, Ижевцы разогнали местную власть и гарнизон из роты красноармейцев, двух батарей, конных и пеших милиционеров. Немедленно организовался штаб восстания из местных офицеров, большей частью произведенных в чин во время войны. Командование вручили полковнику Федичкину как "единственному строевому кадровому офицеру, оказавшемуся на заводе. Стрелок 13-го Туркестанского полка, он получил большой боевой опыт на Кавказском фронте и был награжден ... в том числе орденом Св. Георгия 4-й степени". Кроме того, в штаб вошли заведующий школой оружейных мастеров и жандармский полковник. На военном заводе находилась большая группа кадровых офицеров мирного времени, составивших "мирно настроенный старший артиллерийский персонал". Как и в других частях Росси, они от участия в восстании уклонились. Непосредственное командование боевыми единицами - ротами и взводами, приняли на себя фронтовики унтер-офицеры и младшие офицеры из солдат и техников. Роты, как правило, формировались из рабочих одной профессии или по цеховому признаку, что делало их сплоченными и дружными воинскими коллективами. Восставшие рабочие немедленно наладили выпуск оружия, подняв производство винтовок с 600 до 2500 штук в сутки.
  
   Первые столкновения с красными начались уже на следующий день. Пополнение, присланное для подавления восставших, оказалось перехвачено на подъезде к вокзалу и расстреляно из засады прямо в вагонах. Оставшиеся в живых 360 человек сдались в плен. В последующих боях восставшие рабочие уничтожили или рассеяли другие красные части, хаотично направляемые командованием в Ижевск. Как правило, отражение атак велось из засад. В боях ижевцы захватили различное военное имущество, вооружение и боеприпасы. До командования красных, наконец, дошла вся опасность и масштабность восстания. Теперь на подавление восставших отправили надежную и хорошо вооруженную крупную часть Красной Армии под командованием опытного командира Антонова. Численность карательной экспедиции достигала шести тысяч человек при восьми трехдюймовках, двух гаубицах и 32 пулеметах. В состав отряда входили коммунисты, латышские стрелки и добровольцы из пленных мадьяр.
  
   Начался бой. Артиллерия красных обстреливала завод и пригороды Ижевска. Полковник Федичкин вновь применил партизанскую тактику и на рассвете по сигналу заводского гудка атаковал красных. В штыковой атаке большая часть карательного отряда оказалась уничтожена, а восставшие захватили практически все вооружение и боеприпасы.
  
   17-го августа восстал и Воткинский завод, где сложилось примерно такое же положение, как и на Ижевском. Воткинцам удалось разогнать местную власть и гарнизон красноармейцев. Восстание рабочих поддержали местные крестьяне, которые "были тесно связаны с ними общими интересами: работой, сбытом своих продуктов, родственными узами". А, главное, крестьяне уже оказались в достаточной степени замучены продовольственными отрядами и разного рода поборами и реквизициями. Заводы снабжали деревни оружием и боеприпасами, те, в свою очередь привозили продукты питания. С винтовками проблем не возникало, заводы производили их в достаточном количестве, пользуясь накопленными еще с царского времени запасами сырья и материалов. Остро недоставало патронов. Их запас на заводах был ограничен, так как использовался только для испытания и пристрелки оружия. Патроны и другое снаряжение с боями забирали у красных частей, наскоро сформированных и практически необученных. При столкновении со спаянными железной дисциплиной восставшими рабочими, те разбегались, оставляя богатые трофеи.
  
   Боевые действия восставших охватили значительный по площади и важный в стратегическом отношении район, поставив в тяжелое положение 2-ю и 3-ю армии красных. Вскоре связь между этими армиями оказалась прервана. В боях Ижевцы и Воткинцы основательно потрепали части 2-й армии красных и те начали в беспорядке отступать вдоль реки Камы. Вместе с пехотой отходили и красная военная речная флотилия, практически не использованная в боях, совершенно потерявшим способность руководить боевыми операциями, командованием 2-й армии.
  
   Теперь перед восставшими стояла задача соединиться с основной массой Белой армии для получения вооружения и боеприпасов. Это не удалось. Каппель к этому времени уже оставил Казань, доставить из Самары смогли только несколько телефонных аппаратов и деньги. Некоторое количество вооружения передала Белая волжская флотилия адмирала Старка, но его было явно недостаточно.
  
   Тем временем, командование Красной Армии навело порядок в растрепанных частях 2-й армии. Фактически, создало ее заново, цементируя стойками и верными частями из состава московских рабочих продотрядов, моряков, интернационалистов, сводных отрядов особых отделов. В армию вливается Волжская флотилия матроса Раскольникова, ей придаются бронепоезда и бронеплощадки. А, главное, приказами Троцкого вводится коллективная ответственность за бегство без приказа и трусость. Жесточайшими мерами потрепанные части дисциплинируются, организовываются и приводятся в боеспособное состояние.
  
   В сентябре произошел первый бой будущего Маршала СССР Блюхера с отрядом Воткинцев. Отряд Блюхера выходил из окружения под Оренбургом и состоял из закаленных в боях с атаманом Дутовым частей красных казаков, красноармейцев и пленных мадьяр. В своих походах по тылам Белой армии красные воины получили боевую закалку и опыт, ведя постоянные бои с превосходящими силами противника. Блюхер ввел в отряде строгую дисциплину, бдительно неслась караульная и сторожевая служба, разведка, высылались секреты и дозоры. В боях Блюхер применял интересные тактические новинки, в частности, обходы и охваты противника, маневр резервами. Перед восставшими оказались не дезорганизованные части 2-й армии, а опытные, хорошо обученные регулярные войска Красной Армии.
  
   Первый же бой, имевший целью предотвратить соединение Блюхера с основными частями Красной Армии, наглядно продемонстрировал это. Как помним, основным видом боевых действия Ижевцев и Воткинцев являлось нападение из засад или внезапные ночные атаки. Но теперь ночной бой не застал красных врасплох, и нападение было отбито с большими потерями, только одних убитых восставшие насчитали 83 человека. Некоторые потери понесли и красные, потерявшие часть обоза. Ввязываться в бой Блюхер не счел нужным, так как его основной задачей являлся переход линии фронта, что он и сделал. Вскоре после соединения с главными силами отряд Блюхера был переформирован в 30-ю дивизию Красной Армии. В первый раз "белые пролетарии" воткинцы и ижевцы не добились успеха.
  
   К октябрю военная удача окончательно перешла на сторону Красной Армии. Каждый бой, даже закончившийся отступлением красных, стоил больших жертв. Так одна рота в бою против отряда латышских стрелков, наткнулась на хорошо организованное боевое охранение и потеряла треть своего состава - 80 человек убитыми и раненными. С тяжелыми боями Ижевцам и Воткинцам пришлось отступать к родным городам. В период неудач, как это часто случается, обострились разногласия между политическим и военным руководством восставшими. Полковник Федичкин предложил вполне обоснованное решение по эвакуации обоих городов и отступлении для соединения с Белой армией. Комитет членов Учредительного собрания, представлявший гражданскую власть этому воспротивился. В результате полковник объявил об отставке и в гордом одиночестве пробрался в Уфу, где поступил в распоряжение Главнокомандующего генерала Болдырева. На его место назначили капитана Юрьева, а того в должности командующего Ижевскими частями заменил штабс-капитан Журавлев, "по оценке некоторых - очень храбрый офицер, но малоопытный и бестолковый начальник".
  
   По мере приближения к мятежным заводам бои становились все более ожесточенными, все чаще приходилось рабочим вставать в строй по зову заводского гудка и штыковыми контратаками ликвидировать опасные прорывы. Патронов и снарядов катастрофически не хватало. Потери росли. Но и в этих условиях случалось одерживать победы. Так перед самым занятием Ижевска Красной Армией рабочим ротам удалось обратить в бегство 2-й "мусульманский" полк красных. Рядовой состав полка ударился в паническое бегство, бросив орудия и пулеметы, но, не забыв при этом по пути разграбить собственный обоз и похитить вещи командного состава. Сам командный состав полка, надо отдать должное, остался на позиции и, по сообщению вышестоящего командования, вел себя образцово. Беглецов сурово наказали, а 2-й мусульманский полк расформировали.
  
   7-го ноября, к годовщине Октябрьской революции, красные войска Ижевск, наконец, взяли, о чем немедленно доложили в Москву. Телеграмма, впрочем, немного преувеличивала цену успеха. Так, сообщалось о "бешеном" огне восставших, о тяжелых уличных боях и многочисленных проволочных заграждениях с окопами вокруг города. Но, по свидетельству очевидцев, проволочных заграждений вокруг города не имелось вообще, на улицах города бои не велись, да и "бешеного" огня рабочие вести просто не могли по причине нехватки боеприпасов. Трехмесячная эпопея Ижевской обороны закончилась исходом из города от сорока до пятидесяти тысяч рабочих и членов их семей. За несколько дней рабочие построили понтонные мосты через Каму, по которым проводилась эвакуация. В первую очередь выводились из-под удара красных войск госпиталя и беженцы.
  
   Красные войска, равно как и восставшие, оказались к моменту исхода настолько изнурены непрерывными боями, что не проявляли активности и лишь вяло следовали за уходящими. Переправиться, однако, удалось далеко не всем. Те, кто двигались к мосту с северного направления, из-за плохого управления штабс-капитана Журавлева, задержались. Из-за бестолкового командования северная группа попала в окружение, оказалась рассеяна и практически полностью уничтожена или взята в плен Красной Армией. Только отдельным рабочим удалось лесами выйти затем к белым. Всего вырвалось за Каму порядка пятнадцати тысяч вооруженных бойцов и примерно столько же беженцев.
  
   Исторические издания советского времени или обходили восстание Ижевцев и Воткинцев молчанием, или же невнятно писали об "эсеровски настроенных рабочих". Но, вот, что пишет А. Г. Ефимов: "После успеха восстания, вынырнули из подполья эсеры, члены Учредительного Собрания, воспользовались отсутствием власти после уничтожения большевистского "совета" и, как убежденные народоправцы, никого не спрашивая, объявили себя высшей гражданской властью под названием "Прикамского Комитета Учредительного Собрания". Как обычно у них практиковалось, они поспешили захватить казначейство и стали распоряжаться денежными средствами. Их появление и начавшаяся теперь, после восстания, эсеровская пропаганда были встречены большинством рабочих равнодушно". Впрочем, пишет вышеприведенное бывший царский офицер, человек изначально ко всякого рода политическим болтунам относившийся одинаково брезгливо. Скорее всего, какое-то количество рабочих действительно шло за эсерами и меньшевиками. В пользу данного предположения говорит даже факт сформирования рабочими роты имени "Учредительного Собрания". Командир роты, эсер Шеломенцев, присланный из Самарского правительства членов Комитета Учредительного Собрания (КОМУЧ), погиб в боях под Ижевском.
  
   Что самое удивительное, были среди восставших и рабочие большевики во главе со своими "комиссарами": "Они называли себя "большевиками-мстителями", а своих врагов "комиссаро-державцами"". Сообщает автор монографии. Воистину, чудны дела твои, Господи, в годы войны Гражданской.
  
   Выступление рабочих оказалось разгромлено, в большой степени, из-за нежелания Командующего Сибирской армии генерала Гайды помочь восставшим снаряжением и боеприпасами. Гайда, выскочив за три года из фельдшеров в генералы и командующие армии, никакими военными талантами и знаниями стратегии и тактики не обладал. По словам французского военного представителя подполковника Пишона он "Метался во все стороны и дрался растопыренными пальцами, вместо кулака".
  
   После того, как восставшие рабочие покинули родные места, их боевой дух заметно снизился, кроме того, начались разлады, как на уровне командиров, так и рядовых. Например, не смогли прийти к единому мнению по вопросам "несправедливого" раздела трофейного имущества, снабжения и выделения ресурсов для переформирования. Не внес успокоения и жесткий, расстрельный приказ о дисциплине, возмутивший добровольцев. В результате бригада Ижевцев покинула фронт и соседей Воткинцев. Ушли "по-английски", не предупредив соседей Воткинцев. Результат не замедлил сказаться, Каму по льду перешли красные части и ударили в открытый фланг Воткинской дивизии. В дальнейшем Ижевцы, как воинское формирование, сражались в составе Западной Белой Армии адмирала Колчака, а Воткинцы в составе его же Сибирской армии. Только в самом конце Гражданской войны, вытесненные Красной Армией в Забайкалье, поредевшие сводные полки Воткинцев и Ижевцев снова сражались рядом.
  
   С приходом к власти адмирала Колчака Ижевская бригада получила, наконец, более-менее полноценное снабжение обмундированием, боеприпасами и продовольствием. Командиром Отдельной Ижевской Стрелковой бригады стал кадровый военный полковник Молчанов. Ему пришлось начать с наведения дисциплины и обучения рабочих-добровольцев азам военной науки. "В боях Ижевцы действовали смело, и дружно, признавали власть начальников и исполняли их приказы. Вне боя отношения менялись. Начальник обращался в Ивана Ивановича или просто в Ваньку, как было на заводе. ... Приказы вне боя вызывали обсуждения и пререкания. Сторожевая служба, когда противник не был поблизости, неслась неисправно, - часовые уходили с постов погреться или попить чайку".
  
   А. Г. Ефимов рассказывает в цитируемой книге, что во время зимнего наступления Колчака Ижевская бригада действовала в окрестностях Уфы, причем так активно, что часто в наступлении опережала другие белые части. В боях только пленными было взято в плен 1880 человек во главе с командирами и комиссарами батальонов, захвачены большие трофеи. Уфу белые заняли, но затем в наступление перешли красные, и положение сложилось для бывших победителей очень опасное. Для обороны Уфы направили Ижевскую бригаду полковника Молчанова. И опять, в который раз, бригада оказалась практически без патронов. Использовали лишь то, что удавалось захватить у противника. Напряжение боев оказалось очень велико. Потери достигали более двухсот человек в день убитыми и раненными. Положение осложнилось настолько, что "Молчанов донес командующему армией, что если патроны не будут доставлены, бригада начнет отступление к Уфе". Пришлось срочно отбирать патроны у других частей и городскими извозчиками доставлять в бригаду по два - три ящика, что было совершенно недостаточно. Недостаток патронов не позволял долго обороняться или наступать на всем фронте, потому полковник Молчанов предпринял решительный и дерзкий маневр с выходом в глубокий тыл противника. Схватка вышла ожесточенная, но в результате ее удалось разбить и обратить в бегство резервные части красных и захватить огромные трофеи. Только одних орудий было захвачено двенадцать штук.
  
   Совершенно иначе описывает сражение бывший участник с "красной стороны" комиссар 233-го полка Красной Армии Ваврженкевич в книге "Борьба за Урал и Сибирь": "Наша дерзость и угроза ст. Чишме настолько обозлила колчаковцев, что они в то же утро бросили против одного нашего полка Ижевскую бригаду, которая целый день безуспешно атаковала нас, а к вечеру перехватила единственные две дороги нашего отступления. Но мы, получив приказ отступать, пробили себе новую дорогу, а противник, оставшись в дураках, злобно глядел на нашу отступающую колонну".
  
   Окончательную истину, за давностью лет, установить трудно, потому оставим оба мнения без комментариев. Впереди нас ждет гораздо более интересный факт. В конце марта белые взяли Ижевск. Ранее, Белое командование, для которого до начала боев рабочие Ижевской бригады представляли загадку и являлись скорее чужеродным, противоестественным элементом, объявило, что при первом требовании те, сдав оружие, могут возвращаться домой. Естественно, что никто Белую армию не покинул, так как возвращаться по сути дела, оказалось некуда. Теперь же желающих нашлось более чем достаточно, но тут уже командование белых потребовало продолжать боевые действия. "Нарушение обещания вызвало брожение. Полковник Молчанов хорошо знал суровый нрав своих подчиненных. Они плечом к плечу могучей стеной шли на врага. Так же дружно и упорно они будут добиваться исполнения данного им обещания. Он донес о тревожном настроении Ижевцев и предлагал, чтобы не разрушать бригаду, отправить ее в полном составе в Ижевск".
  
   Командование Белой армии отклонило предложение Молчанова и повторно приказало выступить на фронт. Дело дошло до того, что посыпались угрозы не допустить уход бригады с фронта силой оружия. "29-го апреля Ижевцы потеряли надежду уйти домой получив разрешение, и начали самовольный уход. Рота за ротой, в полном составе, под командой фельдфебелей или унтер-офицеров, шли к начальнику бригады, прощались с ним и направлялись домой. Начальник бригады уговорил их не брать оружия, и оно было сдано. ... Все офицеры остались на своих постах, хотя на заводе большинство их были теми же рабочими, и семьи ждали их возвращения". Дома Ижевцы застали разрушенные дома и убитых родственников, друзей и коллег.
  
   Вместо ушедших рабочих, бригада, сохранившая наименование "Ижевской" пополнилась необученными молодыми башкирами. В первом же бою с красными казаками Каширина те ударились в панику и рухнули на землю, уткнув лица в грязь. Офицеров и пулеметчиков красные казаки всех перерубали. Командование белых даже собиралось расформировать бригаду, но тут начали возвращаться "отпускники". Рабочие части восстановились, но уже не в прежнем составе, после того как Красная Армия вновь заняла Ижевск и Воткинск, что вызвало новый исход рабочих с семьями. Вновь начались бои, успехи и поражения, но наступательный порыв Белой армии уже выдохся.
  
   Попытка окружить и уничтожить 5-ю армию Тухачевского под Челябинском потерпела сокрушительный провал, объясняемый тем, что две армии белых действовали разрозненно. Сибирская армия генерала Детерихса не поддержала Западную генерала Сахарова, "Как будто действовала не одна русская армия, не за одну общую святую цель", - пишет Ефимов. Генерал Сахаров действовал самовольно, без ведома Главнокомандующего лишь "при поддержке начальника штаба Верховного Главнокомандующего" ... потому "не выполнил и нарушил планы своего начальника". В результате несогласованных действий погибла половина подготовленных к выпуску юнкеров школы генерала Москаленко и Белая армия адмирала Колчака не досчиталась столь необходимых младших офицеров. Спасая от разгрома юнкеров, понесли большие потери и Ижевцы. Оторваться от Тухачевского удалось за рекой Тобол. Действия же самого "красного Маршала" и красные, и белые авторы описывают как весьма неудачные. В частности, руководил он войсками с расстояния в несколько сот километров.
  
   Во время переформирования посетил Ижевцев адмирал Колчак. Привез несколько автомашин подарков и после церемониального марша выступил с речью. Вот как это описывает А. Г. Ефимов: "После церемониального марша Адмирал Колчак собрал к себе поближе Ижевцев и обратился к ним с речью. Благодарил за славные ратные дела и самоотверженную службу Родине. Он старался объяснить цель борьбы с большевиками, хотел что-то сказать о положении рабочих, но смешался и смутился". Вспомним, как генерал Шкуро безуспешно пытался объяснить рабочим политику Белого движения, основываясь на "застольных" беседах генерала Деникина. Вспомним, как сам генерал Деникин барственно принимал рабочую делегацию в прихожей дома Шкуро, где так и не смог толком объяснить пресловутый рабочий вопрос. Подобное фиаско в одно и тоже время, по одному и тому же поводу, потерпел и сам Верховный. Смутился и смешался, не имея ни достаточно четкой политической программы, ни ясного понимания пресловутого "рабочего" вопроса, не зная путей его решения. Впрочем, и времени для политических игр оставалось все меньше и меньше. Вновь началось отступление, закономерно перешедшее в беспорядочное бегство. Беглецов, потерпевших поражение вчерашние друзья не уважают. Последовало предательство чехов, выдача и расстрел адмирала Колчака, уход уцелевших Ижевцев и Воткинцев в чужие страны. Эмиграция.
  
   Ижевцы и воткинцы, некоторые иные категории рабочих, составляли привилегированную часть российского пролетариата. А вот шахтеры частных рудников и шахт, где оплата и условия труда были совершенно иными, наоборот, выступали за большевиков. А. Г. Ефимов очень неодобрительно рассказывает о шахтерах из красных партизанских отрядов Сибири. Да, обучены и вооружены шахтеры плохо, но воевали отважно. Продолжали сражаться даже в окружении, при численном превосходстве противника. "Население этого района было под сильным нажимом большевиков, и их агенты вели усиленную пропаганду против правительства адмирала Колчака и нашей армии. Недалеко находился крупный очаг красных - Черемховские угольные копи, где большинство рабочих было обольшевичено и посылало немало пополнений в красные партизанские отряды. В бою под Зимой, по некоторым сведениям, участвовало в красном отряде более тысячи черемховцев".
  
   Факт восстания пролетариата против большевиков не укладывался в партийную доктрину пролетарской революции и последующей диктатуры пролетариата. Сделать подробный анализ происходившего и толково объяснить его, связанные по рукам и ногам партийной дисциплиной и цензурой "красные" историки не могли. Да они и не особо к этому стремились, вполне обоснованно побаиваясь реакции партийных и иных "надзирающих" органов. Писатель Юлиан Семенов единственный, кто пусть мельком, но упомянул о восставших рабочих. Сделал он это в самой первой книге о полковнике Максиме Максимовиче Исаеве. К сожаления, книга издана микроскопическим, по тем временам тиражом, и до массового читателя не дошла. Также незамеченной оказалась и книга А. Г. Ефимова, изданная оставшимися в живых Ижевцами и Воткинцами, на собственные сбережения в США.
  
   О том как воевали рабочие полки в Красной Армии, примерно тех же местах и в то же время, желающие могут прочитать в интересной книге Ф. И. Голикова "Красные орлы", изданной Воениздатом в 1959 году. Отдадим должное, в Красной Армии рабочих было во много раз больше чем в армии Белой.
  
  

Глава 19.

Персоналии Белого движения.

   Теперь дадим возможность "белым" авторам приведенных выше воспоминаний, высказаться, охарактеризовать некоторые знаковые фигуры Белого же движения, кои, по их, авторов, мнению, обусловили поражение Белого дела.
  
   Итак, барон А. Будберг о некоторых первых персонах Белой Сибири и Востока:
  
   Адмирал Колчак: "... все его очень ругают за его вспыльчивость и грубость, но то, что он рвется отсюда, показывает, что он лучше здешней своры; кроме того, никто не может упрекнуть его в том, что он ищет чего-то для себя лично. Но бесспорно одно, что он абсолютно непригоден к тому месту, на которое его кто-то выпихнул, так как у него нет ни одного качества, которые для сего требуются".
  
   Атаман Калмыков: "... самый обыкновенный разбойник, и грабит поезда по способности". Атаман Калмыков - сын мелкого харьковского лавочника, саперный подпоручик, незаконно причислил себя к кубанскому казачеству. Прикомандирован к уссурийским казакам, интриговал против офицеров и только благодаря нежеланию генерала Крымова марать честь уссурийского казачества отделался изгнанием из полка. После революции витийствовал в пользу совдепов, когда понял, что стать вождем ему не светит ушел в Харбин, где сколотил группу молодых офицеров, юнкеров и кадетов и объявил себя очередным спасителем России. Армия атамана Калмыкова: "... не офицерская организация, а гнусная шайка самых отобранных негодяев и форменных разбойников, учиняющих над населением невероятные насилия".
  
   Атаман Семенов, в записках А. Будберга - был или не способен, или же не желал навести порядок в отряде, грабившем поезда и местных жителей, находился на содержании японцев. Не признавал адмирала Колчака, как главнокомандующего. При первых неудачах на фронте, оказывался в Харбине для "выяснения положения".
  
   Генерал Потапов: его характеризуют как " полусумасшедшего, но пронырливого авантюриста".
   .
   Генерал Плешков - тыловой сеньор с состоящей при нем кликой прихлебателей и лакеев. Глава харбинского правительства Хорват - "сладкоголосый соглашатель", человек беспринципный и не очень умный, интриган.
  
   Генерал Иванов-Ринов, военный министр омского правительства: "Пустомельный, но нахальный дурак: врет вовсю и хвастается, что у него превосходная армия в 150 000 штыков и золотой запас, под который он может выпустить кредиток на 60 миллионов рублей. Важен чрезвычайно и объявил, что "творит великое государственное дело"". Вот уже в дополнению к Владивостокскому и Хабаровскому, объявилось и омское правительство. И. Самое главное, генерал не врал, оно действительно имело золотой запас и, в конечном счете, мобилизовало и вооружило огромную колчаковскую армию.
  
   Генерал Хрещатицкий, начальник штаба - "по отзыву железнодорожных служащих, сей генерал специализировался по провозу контрабандного спирта во Владивосток и назывался между ними "спиртовозом"". Он же, чуть далее характеризуется бароном как: "многословная и сладкоглаголивая бестия, по своему содержанию замечательно подошедшая к харбинскому болоту".
  
   Господин Шульгин об исторических персонах..
  
   Генерал Врангель. "В этом человеке чувствовался ток высокого напряжения. Его психологическая энергия насыщала окружающую среду и невидимыми проводниками доходила до тех мест, где начиналось непосредственное действие. Эта непрерывно вибрирующая воля, вера в свое дело и легкость, с которой он нес на себе тяжесть власти, власти, которая не придавливала его, а, наоборот, окрыляла, - они-то и сделали это дело удержания Тавриды, дело, граничащее с чудесным".
  
   В отличие от Деникина, который по словам П. Б. Струве "Был улиткой в скорлупе", "не видел людей и абсолютно ими не интересовался", Врангель "жил с людьми и на людях". (Из книги "Врангель в Крыму").
  
   "Генерал Шиллинг не был "человеком" в нужном смысле, человеком момента.... Он не мог решиться на то, что должен был сделать: расстрелять нескольких командиров полков для того чтобы привести остальных в сознание действительности. Не мог он и собрать около себя дисциплинированного кулака, который сумел бы внушить расхлябавшейся массе, что главнокомандующий имеет возможность заставить себе повиноваться". Не смог генерал из десятков тысяч офицеров, мобилизовав без разговоров рядовыми, из состоятельных слоев населения сформировать полки. Скорее господин генерал заразился все той же сонной апатией, больше думал об эвакуации в Варну, чем о сопротивлении. А "генералы" красные, надо отдать им должное, думали только о победе.
  
   А. М. Драгомиров. "... экс-премьер деникинского периода и бывший наместник киевский ... Человек долга, органически не способный к интриге, он не побоялся взять ответственность, когда его позвали, и ушел в мирную тень, когда оказалось, что его "не требуется"...". Шульгин приводит слова Драгомирова: "... все это ... только этапы. Деникин был этап. Боюсь быть плохим пророком, но мне кажется, то, что сейчас, - тоже этап". Опять звучат все те же надломленность, безысходность, неверие в успех, так характерные для белых ... Если это действительно так, то зачем проливать зря свою и чужую кровь? За что?
  
   В. А. Кривошеин, помощник главнокомандующего, премьер и гражданский правитель Крыма времен Врангеля. "... когда то правая рука Столыпина, этот человек сделал много в грандиозном деле Петра Аркадьевича, в той земельной реформе, которая одна только могла спасти Россию от социализма. ... Осталась ли былая энергия? ... У меня остается смутное чувство. И верится, и нет. Кажется, надломилось что-то в нем... Выдержит ли?".
  
   О генерале Деникине (из послесловия к Дневнику генерала Дроздовского): "Деникин был плоть от плоти штабной генерал, рутинный, привыкший к тыловой спокойной работе. Он диктовал свои приказы Начальнику Штаба; тот их препровождал и приказы кем-то исполнялись. Все проходило через руки Начальника Штаба, в данном случае ген. Романовского, которому Деникин беспредельно верил, которого любил и на все смотрел его глазам, не проверяя и не критикуя. Романовский же докладывал то, что находил нужным. Докладывая, освещал вопрос, придавая ту или иную окраску, а часть прятал под сукно. Таким образом от Главнокомандующего ускользало очень многое, многого он совсем не знал, а многое доходило до него в искаженном виде".
  
   О генерале Романовском: "Характер же Романовского достаточно известен: злобный, завистливый, честолюбивый, не гнушавшийся средствами для поддержания своей власти и влияния - он "убирал" с пути опасных для него людей".
  
   Генералы Эри и Трухачев о генерале Деникине: "Деникин... по их мнению, был единственным, кто правильно понимал сложившуюся обстановку и подходил к вопросам о военных операциях с точки зрения не только стратегической, но и с государственной и политической".
  
   Генерал Романовский (со слов генералов Трухачева и Эри) : "... оба отзываются с большой теплотой. Романовский был, по их мнению, очень вдумчивым и трудолюбивым работником. К нему... надо было приходить не только с хорошо обоснованным докладом, но и приносить с собой груду материалов и книг - Своды законов и военных распоряжений. Им казалось это порой даже недоверием и мелочностью, но оба они с этим мерились, зная свойство характера Ивана Павловича Романовского. В качестве примера его стремления к поискам правды и справедливости они указывали на то, что он требовал предварительно докладывать ему все приговоры военно-полевых судов, подлежащих утверждению коменданта Ставки". Как видим, данная характеристика разительно отличается от приведенной выше и дает представление о том, как многочисленные мелочи заваливали штаб и не давали заниматься подлинно важными делами. О том как добровольцы справляли суд и расправу в реальной жизни мы уже наслышаны. Непонятно вообще какую роль играли военно-полевые суды, если в большинстве случаев вершилась на месте внесудебная расправа.
  
Генерал Махров занимал начиная с весны 1919 года различные штабные должности в Белой армии вплоть до начальника Штаба генерала Врангеля. Встречался по службе с руководителями Белого движения.
  
   Прежде всего, приведем высказывание генерала Махрова о генералитете Добровольческой армии. Вот, что он пишет: "Генерал Келчевский, бывший до войны профессором Академии Генерального штаба, пустил о командном составе армии Деникина крылатое словечко, что он разделяется на "князей", "княжат" и "прочих". Под первыми подразумевались Быховские узники, генералы и офицеры, арестованные еще Временным правительством по делу генерала Корнилова во главе с ним самим. Под вторыми - первопоходники, так сказать, привилегированная категория, а под третьими - остальная, большая часть всех офицеров Белой армии. Однако надо сказать, что в числе "князей"(помимо генералов Деникина и Романовского) т. е. Бывших Быховских узников, был генерал Лукомский ... Ему нельзя было отказать ни в знаниях, ни в служебном опыте. Был среди них и генерал Марков, возглавивший Добровольческий офицерский полк и геройски погибший на поле сражения еще в 1918 году в должности командира бригады. К "князьям" принадлежал также полковник Неженцев, основатель Корниловского полка, образованный офицер Генерального штаба, человек долга и безумной храбрости, убитый под Екатеринодаром во время 1-го Кубанского похода. В числе первопоходников были и бывший гвардейский полковник, отличный боевой генерал Кутепов, ставший командиром Добровольческого корпуса, генерал Казанович, начавший службу в Добровольческой армии рядовым солдатом, а к моему приезду ставший командиром корпуса. Также начали свою службу храбрейший из храбрых генерал Боровский, выдвинутый потом на должность командующего Крымско-Азовской армией, и генерал Май-Маевский, дослужившийся до должности командующего Добровольческой армией".
  
   О генерале Врангеле: "... он, несомненно один из лучших, если не просто лучший генерал Добровольческой амии, хорошо образованный, энергичный, храбрый, умеющий подойти к солдатам, и в то же время и требовательный, и настойчивый. Все эти качества Врангель проявил во время операции по освобождению Северного Кавказа... но, ... генерал Врангель чрезвычайно честолюбив и не стесняется адресовать свои условия, а то и поучения начальнику штаба генералу Романовскому, а бывает и самому Главнокомандующему".
  
   "... Прослужив с Врангелем четыре с половиной месяца, я узнал его и привык к нему. Служить с ним было очень легко. Это был умный человек и образованный генерал. Обстановку он схватывал быстро, сразу же принимал решения и отдавал краткие и ясные распоряжения, которые не могли вызвать каких-либо кривотолков. .... он был одним из немногих строевых начальников, который понимал, что железная дорога очень деликатный организм и что всякие задания по перевозкам должны отвечать провозоспособности и пропускной возможности. Редким качеством генерала Врангеля было, в частности, то, что он всегда был готов внимательно выслушивать возражения по поводу его распоряжений и, если находил их убедительными, то соглашался. В обращении с сослуживцами он был настоящим джентльменом и держал себя очень просто".
  
   А вот и слова самого Врангеля о Деникине, сказанные в августе 1919 года перед эвакуацией Царицына и приведенные Махровым в его книге: "Вот до чего довел Кавказскую армию Деникин. Вместо того, чтобы сегодня ей быть в Саратове, завтра она может оказаться под стенами Царицына. Деникин, приехав в Царицын 11 июля, приказал отправить из моей армии в Добровольческую 7-ю дивизию Бредова, а потом и другие войска. А мне приказал овладеть Саратовом слабыми силами на плечах разбитых красных. ... Сколько раз я писал и телеграфировал Деникину и Романовскому, прося прислать мне подкрепления, сколько раз я сообщал им, что пополнения не приходят, а ряды поредели, сколько раз я упоминал, что снабжение армии в ужасном состоянии. Порой даже хлеба не было! И все это было гласом вопиющего в пустые. Наконец я написал Деникину письмо, в котором честно и откровенно все высказал и указывал на безучастное его отношение к Кавказской армии".
  
   Махров о генерале Деникине: "... генерал Деникин был испытанный воин. Он не принадлежал к числу людей малодушных. Уравновешенный и спокойный, он отлично знал суворовское изречение: "Нам тяжело - противнику не легче". Потому он тщательно следил за показаниями пленных красноармейцев и за другими сведениями о состоянии противника".
  
   О генерале Покровском вполне отрицательное мнение генерала Махрова уже знаем. Можно добавить всего несколько слов: "О нем ходила слава как о хорошем партизане, решительном начальнике, но чрезвычайно жестоком человеке, по приказу которого вешали и расстреливали. ... Он совершил какой-то подвиг безумной храбрости и был награжден Георгиевским крестом". И закончим словами генерала Шкуро: "... Приехавший вскоре генерал Покровский распорядился повесить всех пленных и даже перебежчиков. У меня произошло с ним по этому поводу столкновение, но он лишь отшучивался и смеялся в ответ на мои нарекания. Однажды, когда мы с ним завтракали, он внезапно открыл дверь во двор, где уже болтались на веревках несколько повешенных.
   - Это для улучшения аппетита, - сказал он.
   Покровский не скупился на остроты вроде: "природа любит человека", "вид повешенного оживляет ландшафт" и т. п. Эта его бесчеловечность, особенно применяемая бессудно, была мне отвратительна. Его любимец, мерзавец и прохвост есаул Раздеришин, старался в амплуа палача угодить кровожадным инстинктам своего начальника и развращал казаков, привыкших в конце концов не ставить ни в грош человеческую жизнь. Это отнюдь не прошло бесследно и явилось одной из причин неудачи белого движения".
  
   И вновь генерал Шкуро о генерале Покровском, но уже как о военном руководителе: " ... он совершенно не умел руководить боем конницы: страшно горячился во время боя, раздергивал части по сотням, распылял резервы и принимал личное участие в бою, мечась с конвойной сотней по полю сражения и видя лишь тот участок, на котором в данном случае находился. Части, уже нацеленные и ввязавшиеся в бой, выдергивались внезапно обратно, чем компрометировался достигнутый ими успех, часто добытый дорогой ценой, и перебрасывались иногда на другой фланг, где нужды в них не ощущалось".
  
   Генерал Махров о генерале Шкуро весьма немногословен: "... был блондином маленького роста, лет тридцати восьми, с круглым добродушным симпатичным лицом. Он был подвижен как юноша, держал себя очень просто в противоположность всем генералам производства периода гражданской войны".
  
   Генерал-лейтенант Шкуро о Донском атамане Краснове: "... Бывший атаманец, убежденный монархист, германофил по необходимости, Краснов был человеком широкого и разностороннего образования, громадной работоспособности и железной воли. Он вел Дон твердой рукой. Организовав многочисленную, прекрасно вооруженную, экипированную и стойкую Донскую армию, Краснов освободил от большевиков всю территорию Дона и ... часть Воронежской губернии. ... Краснов, страдавший значительной манией величия, отнюдь не намерен был признавать приоритета генерала Деникина и не упускал случая это демонстративно проявлять".
  
   Генерал Кирей, начальник артиллерийского отдела Ставки Деникина: "... Замечательный человек ...Высокого роста, широкоплечий, стройный, с мужественным лицом ... Он был известным ученым-артиллеристом и, уже окончив Артиллерийскую академию, поступил в Академию Генерального штаба ... Кирей блестяще окончил Военную академию, но от службы в Генеральном штабе отказался и ушел в свою артиллерийскую бригаду. ... Ни один из наших лучших артиллеристов не мог соперничать с ним в управлении огнем больших артиллерийских группировок. В Добровольческой армии он построил из ничего оружейный завод и был единственным из начальников тыловых учреждений, организовавшим так снабжение артиллерийским имуществом, что никогда не вызывал нареканий. ... при эвакуации он своевременно успел погрузить все снаряды и артиллерийское имущество". Снаряды оказались погружены, но, по воспоминаниям того же С. Мамонтова, если не все, то подавляющее большинство артиллерийских систем были или брошены на путях отхода, или выведены из строя и оставлены в Новороссийске.
  
   Среди портретов белых генералов, данных Махровым, есть и пассаж о генерале "красном" - командующего красным Восточным фронтом С. С. Каменеве, отбросившем армии адмирала Колчака к Уралу: "... Каменев был одного выпуска со мной из Академии Генерального штаба, и мы с ним были в дружеских отношениях. Несмотря на свою усидчивость, Академия давалась ему трудно. На последнем, дополнительном курсе, его положение было критическим по общей сумме баллов. ..." Выручил С. С. Каменева брат генерала Махрова, передавший ему свою старую разработку стратегической темы. После выпуска Каменев: " ... был хорошим офицером Генерального штаба и отлично командовал полком в конце войны. Его политических убеждений я не знал, но во время революции он умел ладить с комитетами, а потом, попав в Красную Армию, он служил большевистскому правительству так же честно, как и царю и Временному правительству"..
  
   О командире кавалерийского корпуса генерале Мамонтове. "Генерал Врангель относился к Мамонтову как к кавалерийскому командиру отрицательно и как-то, когда рейд был уже закончен, сказал мне: "Подобный рейд - есть преступление, заслуживающее преданию военно-полевому суду". А вот характеристика Мамонтова, данная полковником Соболевским, начальником штаба одной из дивизий кавалерийского корпуса: "... Он выше среднего роста, с тонкими чертами красивого лица, украшенного чрезвычайно длинными, на концах пушистыми усами, уверенный в себе, спокойный и энергичный. Казаки любят его и боятся его, хотя он никогда не прибегает к суровым мерам. Ему около пятидесяти лет, но он по-прежнему неутомимый наездник. Не имея серьезного военного образования, Мамонтов обладает большим боевым опытом".
  
   Командир кавалерийской дивизии генерал Секретов: "Мускулистый, сильный, с лицом, полным отваги и решительности, он был похож на хищника, обладавшего каким-то природным чутьем ориентироваться в обстановке. Он жил жизнью простого казака и был в первых рядах во всех боях. Его активность во время рейда была из ряда вон выходящей. Он тяготился, когда стихали бои. Его причудой было ездить всегда на белых конях. За ним всегда водили запасного коня на случай, если его коня убьют. Наездником Секретов был прирожденным, лихим и неутомимым. В порыве, идя в атаку, он увлекал за собой казаков. Секретов не боялся быть окруженным противником. Он всегда находил выход из положения".
  
  
   Дежурный генерал Ставки Деникина генерал Трухачев: "... Трухачев был моим товарищем по выпуску из Академии Генерального штаба. Он показал себя как очень способный офицер, отличный администратор и организатор. В частной жизни его знали как добрейшего человека с очень общительным характером и большим юмором."
  
   Генерал Барон Нолькен: "... Как офицер Генерального штаба он не обладал ни знаниями, ни способностями, но выйдя из гвардии благодаря протекционизму, он уже в мирное время стал делать карьеру. Владея иностранными языками, он в Добровольческой армии попал в Управление, ведавшее иностранными миссиями".
  
   Начальник штаба Кавказской армии генерал Шатилов: "... По окончанию Пажеского корпуса ... поступил в лейб-гвардии Атаманский казачий полк. И через три года поступил в Академию Генерального штаба. ... не лишен был способностей, но отличительной чертой его характера являлось тщеславие. Как только была объявлена русско-японская война, он немедленно перевелся в один из забайкальских казачьих полков и, как о нем говорили в Академии, отправился "на гастроли!". Вместо того чтобы быть с полком на фронте, он оказался в конвойной сотне главнокомандующего, генерала Линевича, где ухитрился, почти не участвуя в боях, получить все боевые награды. ... Окончив Академию посредственно, он как офицер генерального штаба ничем себя не проявил. На фронте 8-1 армии, где я его знал, он обнаружил свою ловкость в получении наград". Отличная характеристика начальника штаба.
  
   Генерал-квартирмейстер Кавказской армии генерал Зигель: "... лет под шестьдесят. Маленького роста, худощавый блондин с козлиной бородкой ... скромнейший человек, добросовестный служака, честно выполнявший свой долг. Он был женат на молоденькой очень красивой женщине, которая служила в одном из госпиталей в качестве сестры милосердия. Казалось, что эта очаровательная дама составляла для Зигеля вес смысл его жизни. Все его помыслы и заботы были только о ней, о себе он мало думал". Учитывая все сказанное, можно только представлять чем были заняты помыслы и думы добросовестного служаки на посту второго лица в штабе армии. А если добавить сюда характеристику самого начальника, то станет ясно, что состояние штабной работы в Кавказской армии белых вполне соответствовало общему состоянию белого тыла.
  
   Генерального штаба генерал Болховитинов: "... В начале гражданской войны ... очутился в Красной армии, наступавшей с Кавказа на Кубань ... кажется был начальником штаба в армии Сорокина. Когда армия Сорокина была разбита Деникиным под Екатеринодаром, Болховитинов попал в плен и легко вздохнул, что освободился от службы у большевиков. Однако он был предан военно-полевому суду и приговорен к смертной казни. Но Деникин заменил это наказание разжалованием в рядовые. Болховитинов был направлен на службу в один из пехотных полков Добровольческой армии, в которой и прослужил доблестно сперва рядовым, а потом унтер-офицером около года. За отличия в боях был награжден солдатским Георгиевским крестом, а затем генерал Деникин восстановил его в чине генерала".
  
   Командир корпуса генерал Слащов: "Незаурядный военоначальник, имеющий "нюх" на слабые места противника. Благодаря безумной храбрости Слащов пользуется большой популярностью в своем корпусе. Ему ... Крым обязан и поддержанием внутреннего порядка, который он достигал, однако, чрезвычайно крутыми мерами - виселицами и расстрелами, часто даже без суда. Севастопольские рабочие пели частушки с припевом :"От расстрелов идет дым, но Слащов спасает Крым"".
  
  
   Кроме характеристик многочисленных генералов, Махров приводит портреты и некоторых полковников, в основном из штабов которые он возглавлял.
  
   Генерального штаба полковник Н. Л. Щербицкий: "... занимал в штабе Романовского должность начальника общего отделения и, в частности, заведовал личным составом офицеров Генерального штаба. Щербицкий был человеком большого ума, образованным и наблюдательным. В высшей степени деликатный и тактичный, правдивый и исключительно честный, он беспристрастно оценивал офицеров"
  
   Генерального штаба полковник Шкеленко: "... помощник начальника оперативного отделения ... выдающийся и талантливый офицер Генерального штаба. ... "Душа оперативного отдела"".
  
   Причисленный к Генеральному штабу полковник Колтышев - докладчик по оперативной части: "... С самого начла войны обратил на себя внимание начальников доблестью, знаниями и недюжинными способностями. ... Прекрасный во всех отношениях офицер, особенно в моральном отношении".
  
   Полковник А. Г. Ефимов про генерале Каппеля: "29 января на ночлеге ... узнали, что генерал Каппель скончался 26 января. Его смерть тяжело переживалась всем составом армии. Он пользовался большой любовью за его выдающиеся качества военоначальника. Всегда показывавшего примеры доблести и самопожертвования. Это и было причиной его преждевременной смерти. На суровой горной реке Кан он шел с передовым отрядом разведчиков, разыскивая проходы среди не замерзших порогов, промочил ноги и жестоко простудился. Уже совершенно больной, он заставлял подавать ему верховую лошадь, с трудом садился в седло и отправлялся встречать остатки своих полков, зная, что его появление поднимает силы измученных бойцов".
  
   С. Е. Хитун о бароне Унгерн-Штернберге. "Генерал-лейтенант барон Унгерн граф Штернберг Фрейхер фон Пильхен-Пильхау ... образование получил в Морском Корпусе, после которого был произведен в чин мичмана". Морская служба у барона не задалась и он решил переквалифицироваться в казака. Тем боле, что не на шутку увлекся буддийскими верованиями и учениями. "Первая мировая война застала барона уже в чине сотника. На фронте он проявил исключительную храбрость ... был ранен. За исключительную храбрость он был награжден орденом Св. Георгия". После разгрома Колчака Унгерн ушел в Монголию, где взял у китайцев штурмом город Ургу и решил "Создать там военную базу для дальнейшей борьбы с большевиками. ... Кроме безумной отваги барона, необходимо указать на другую положительную черту его характера: он вел почти аскетическую жизнь, пренебрегая возможным комфортом, и пользовался только необходимыми, самыми простыми жизненными удобствами. К деньгам он относился почти с пренебрежением. Будучи вождем Белого Движения в Монголии, барон Унгерн вел борьбу с большевиками умело, упорно и успешно". Благородный барон, впрочем, не брезговал и лупить собственных офицеров по головам палкой за малейший действительный или воображаемый проступок. За дело и без оного. Около шестидесяти офицеров такого обращения не выдержали и сбежали. Барон подобного своеволия не стерпел, направил вдогонку всадников из личного конвоя и те перестреляли отступников. Всех до единого.
  
   Барону воздалось сторицей. В одну не очень прекрасную для него ночь офицеры его собственной армии расстреляли его палатку из пулемета. Барону удалось выскочить и добежать к своим верным телохранителям, но и им он так надоел, что те связали Унгерна и оставили на дороге до подхода частей Красной Армии. Красные барона подобрали, возили в клетке, демонстрируя местным жителям одного из последних "столпов" Белого движения. Затем судили и расстреляли.
  
   Что сказать? Негодяи, ханжи, самодуры случались с обеих сторон и трудно сказать где их было больше, а где меньше. Но, наряду с негодяями и вешателями, в боях проявляли себя полководцами и героями как лучшие красные командиры всех рангов, так и лучшие белые офицеры и генералы. Настоящие воины обеих сторон выказывали исключительно высокие боевые и моральные качества, традиционно присущие российскому офицерскому корпусу даже в сумасшедшее время Гражданской войны. Другое дело, что зачастую все оказывалось впустую и вело лишь к пролитию новой крови.
  
  
  
  
  

Подведение итогов.

   Говоря об горьких для Белого движения итогах Гражданской войны, прислушаемся вначале к анализу, данному одним из ее участников, автору уже не раз цитированной книги, полковнику А. Г. Ефимову. Он пишет: "Большевики сумели наладить централизованный и дисциплинированный политический аппарат, который смог направлять их деятельность для достижения нужных им результатов включительно до организации большой армии и создания для нее командного состава. В большевистской Федеративной республике были вытравлены, кроме оставшихся вывесок, всякие Федеративные и сепаратистские течения, быстро исчезли разные "уездные" и прочие "республики" и, под гнетом кровавого, беспощадного террора, раздробленные составные части России, разъединенные организации и группы населения и отдельные лица заставлялись работать и идти под руководством большевиков... ". Но только ли в этом дело? На занятых белыми территориях тоже в полной мере разворачивалась администрация, включая и органы контразведки и полиции. Террор белых, как уже показано, ни в чем не уступал, а иногда превосходил, террор красных. Да и с самостийностью белые расправлялись по мере возможности. Примером тому могут служить и речи Деникина о Петлюре и Украине, и разгон Покровским Кубанской Рады, с арестами и повешением самого активного депутата.
  
   Далее господин Ефимов пишет: "В белом лагере оказалось много осколков политических и общественных организаций, много деятелей разной величины и окрасок. Большинство их было воспитано на борьбе со старым "режимом", который и был погублен ими, при их помощи или бездействии, в грозное время внешней войны. Управлять, создавать и строить они не умели, и никто из громких имен "великой и бескровной" - противников большевиков, не выдвинулся как талантливый государственный администратор". Сказано очень верно и история еще раз подтвердила справедливость подобной ситуации во время развала СССР. Развалившие страну коммунистические политики и самодеятельные деятели "демократического толка", самонадеянно рассчитывали единолично прийти к власти и создать нечто, отвечающее их наивным представлениям об "идеальной российской демократии с западным лицом". Ничего подобного не получилось. Не случилась у них и демократия. Наоборот, российское общество получило лошадиную дозу прививки от доморощенной скороспелой "демократии". Ни удалось и с покушением на власть. Ни один из деятелей "Перестройки и Ускорения" в большие политики не выбился, а те, что дорвались к кое-какой власти, вскоре ее из слабехоньких ручонок выпустили, не удержали. Потому лицо российской "демократии" на следующее десятилетие олицетворил портрет Бориса Николаевича Ельцина - гаранта и прочая, прочая. Только вот можно ли сию персону назвать лицом демократии?
  
   Прямая аналогия прослеживается и далее: "Нужна была энергичная и плодотворная работа за линией фронта, за спиной белых армий. К несчастью, у белых не было ничего, что могло бы сравниться с бешеной энергией большевистской партии. Антибольшевистские организации были многочисленны, разрознены и слабы. ... Главные деятели первых дней революции - Родзянко, Милюков, Гучков и другие, столь успешно поработавшие на гибель "старого режима", были обязаны, казалось, принять участие в уничтожении большевизма и исправить свои ошибки. Но все они в содеянном ими умыли руки и исчезли. ... Вместо тесной спайки и дружных усилий появляется и нарастает волна требований самостоятельности и независимости. Личное честолюбие или местные интересы ослепляют и заставляют забывать об общей цели борьбы, о неизбежности поражения при действиях вразброд. Даже в военной среде, привыкшей к строгому порядку и дисциплине, колеблются и расшатываются эти воинские начала".
  
   Вывод автора однозначен и суров: "... Гражданская война протекала у большевиков в исправлении своих слабых мест и постепенной консолидации сил. У белых - в раздробленности, в трениях, в открытой и скрытой борьбе за влияние, власть или привилегии".
  
   Планка, изначально заданная для Белого движения его основателями, такими как генералы Корнилов и Алексеев, член Государственной Думы Шульгин и др., оказалась массовому Белому воинству не по силам, слишком высока и недостижима.
  
   Белое движение являлось слишком разнородной массой и состояло из относительно небольшой, в процентном отношении, группы боевых офицеров, фанатично преданных Белой идее возрождения России (как они ее понимали, а понимали очень по разному) и огромного тылового офицерского балласта. Тыловые офицеры, в подавляющем большинстве были инертны и безучастны к борьбе фронтовиков. В худшем своем проявлении они активно саботировали и игнорировали все и всех, думая лишь о способах личного обогащения, заранее смирившись с мыслью о потере России и эмиграции.
  
   На одной стороне Белой картины - ожесточенные, изнуренные непрекращающимися боями, израненные, плохо одетые, зачастую небритые, грязные, вшивые фронтовики в облепленных грязью дырявых сапогах, с руками по локоть в крови людей невинных и виноватых. Но, большей частью, совершенно обычных, простых людей, то есть - российского несчастного народа. С другой - лощеные, наглаженные и надушенные тыловые орды в золоте аксельбантов, погон, незаслуженных наград. Что здесь нового? Ничего! Но, увы, Белая идея изначально предполагала совершенно иные пропорции чести и бесчестья.
  
   Создается впечатление, что основной политической идеей Белого движения, засевшей практически до самого конца в головах большинства и рядовых участников, и вождей была одноходовая простенькая мысль "загнать плеткой и штыком восставшее и покусившееся на хозяйский каравай быдло в стойло". Все остальные слова о немцах, о помощи союзникам, об Учредительном собрании, воспринимались как некий, требуемый обстоятельствами, но не обязательный для выполнения камуфляжный треп. Но, как правильно подметил в "Дневнике" другой деятель Белого движения барон А. Будберг - "лошадь в старый хомут идти не пожелала". Предпочла новый.
  
   А вот каким образом подводит итоги белой борьбы господин Шульгин: "Наши идеи перескочили через фронт. ... Прежде всего, мы научили их, какая должна быть армия. ... Они поняли, что армия должна быть армией... И они восстановили армию. ... Это первое. ... Конечно, они думают, что они создали социалистическую армию, которая дерется "во имя Интернационала", - но это вздор. ... На самом деле, они восстановили русскую армию. И это наша заслуга. Мы сыграли роль "шведов" ... Ленин мог бы пить "здоровье учителей", эти учителя - мы. ... И это первая наша великая заслуга".
  
   Господа, вслушайтесь! У господина Шульгина просматривается этакая горделивая струнка, некая сопричастность к воссозданию российской армии, пусть даже под весьма неприятным для "белого" уха названием - РККА. Но, пойдем дальше: "Злые силы, разрушившие русскую армию в 1917 г. мы заставили со всей энергией, на которую они способны (а ведь они самая волевая накипь нации), мы заставили работать по нашим предначертаниям на воссоздание нашей русской армии ... Мы учили их не рассказом, а "показом". Мы били их до тех пор, пока они не научились драться... И к концу вообще всего революционного процесса Россия будет иметь новую, столь же могущественную. Наш главный, наш действенный лозунг - Единая Россия. ... Знамя Единой России фактически подняли большевики". В этом господин Шульгин оказался провидцем. Успел увидеть и Красную российскую армию в поверженном Берлине, и воссозданную, за малым польско-финским исключением, Великую и Единую Россию.
  
   А далее, следует Великое Предсказание господина Шульгина: "Социализм смоется, но границы останутся. ... Будут ли границы 1914 года или несколько иные - это другой вопрос. Во всяком случае, нельзя не видеть, что русский язык во славу Интернационала опять занял шестую часть суши. Сила событий сильнее самой сильной воли... Ленин предполагает, а объективные условия, созданные богом, как территория и душевный уклад народа, "располагают"... И теперь очевидно стало, что, кто сидит в Москве, безразлично, кто это, будет ли это Ульянов или Романов ... принужден ...делать дело Иоанна Калиты. ... они взяли у нас принцип единоличной власти. Большевики ... 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы до ее естественных границ; 3) подготавливают пришествие самодержца всероссийского". - Думаете это о Сталине? Заблуждаетесь. Сталин своей нелепой "расстрельной" политикой Россию едва не довел до полного поражения в 1941 году, чем фактически предопределил поражение рокового 1991 года. Благодаря Жукову Сталину удалось титаническим усилием отодвинуть поражение во времени на пятьдесят лет в будущее. Оставил себе триумф, а поражение передал в наследство потомкам и преемникам. Как это ни прискорбно звучит для современных его почитателей, но Сталин - всего лишь один из цепи сиятельных российских временщиков, начатой Николаем Вторым Романовым и заканчивающейся Борисом Ельциным. Спасителями России во все времена становились беззаветные солдаты и толковые генералы, трудовые городские обыватели и безответные сельские жители.
  
   Теперь - основная часть пророчества Шульгина: "В русской действительности героические решения может принимать только один человек...". И уточняет - "Не Ленин, и не Троцкий. ... Ибо он не будет ни психопатом, ни мошенником, ни социалистом". Как видим, Сталин не обозначен. Скорее всего, в момент написания "1920" Шульгин о Сталине просто не слышал, а если и слышал, то краем уха, как об одном из когорты врагов, возглавляемых Лениным. Иначе, включил в тройку, ибо Сталин полностью соответствует всем трем показателям.
  
   Нет, это не Сталин, но: "Придет Некто, кто возьмет от них их "декретность" ... Их решимость - принимать на свою ответственность, принимать невероятные решения. Их жестокость - проведения однажды решенного. ... Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря ... И "человеческие глаза". И лоб мыслителя ... Комбинация трудная ... ".
  
   Десятилетие "Эпохи Ельцина" начатые с путча 1991 года по разрушительным итогам превзошли цену Победы в Отечественной войне. Воссоздание России легло на плечи Путина. ... Пришел Владимир Путин.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Приложение.

Ты, товарищ, за большевиков, аль за коммунистов?

   В ставшем классикой при рождении фильме братьев Васильевых "Чапаев" подобный каверзный вопрос задает легендарному комдиву простоватый на вид старичок крестьянин. Чапаев и сам-то ответа не знает, потому апеллирует к Ленину. Мол, как тот, так и я. На первый взгляд эпизод малозначащий, проходной, этакая комическая вставка, демонстрирующая нравы того времени. Но, если вдуматься все оказывается не так просто.
  
   Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию, по терминологии одних, или - октябрьский переворот, по словам других, осуществили действительно большевики. То есть, отколовшаяся от РСДРП группа единомышленников господина Ульянова-Ленина. От классических марксистов Плехановского задела эта группа отличалась боевитой драчливостью, гипертрофированной активностью, умением принципиально, вплоть до ругани и освистывания, игнорировать оппонентов, желанием и, главное, способностью, взвалить на плечи бремя государственной власти. О последствиях особо не задумывались, считая, что вооруженный захват социалистами власти в России, немедленно послужит детонатором цепной мировой революции. "Главное - ввязаться в драку", справедливо считал Владимир Ильич, а там уж тактику и стратегию борьбы подскажут сами обстоятельства. Мирового взрыва не получилось. Пришлось впрягаться в текущие дела и, кого силком, кого добровольно, тащить российский народишко в светлое коммунистическое завтра.
  
   На момент взятия власти, старых большевиков с "дореволюционным стажем" оказалось в России совсем ничего, и концентрировались они, в основном, в крупных городах. Как правило, эти люди, составлявшие ядро партии, или получили вполне приличное формальное образование, либо усиленно занимались самообразованием, постигая, как минимум теоретические основы марксизма. Кроме того, по своему складу ума, по характеру, сформированному в подполье, ссылках, тюрьмах, старые большевики оказались своего рода фанатиками-идеалистами, романтиками борьбы за дело освобождения рабочих. Причем, последнее они понимали, не мелочась, не иначе, чем в мировом масштабе.
  
   По логике развития событий после Февральской революции масса людей активных, достаточно беспринципных, но очень желающих, так или иначе, занять лучшие места "под солнцем свободы" и отхватить свой кусок власти примыкала к тем или иным партиям. Большевики прельщали многих непреклонной волей к захвату власти и уверенностью в победе. Время шло, и нужно было побыстрее определяться, чтобы не опоздать к раздаче. Потому, наиболее деятельные "местные" кадры определялись, вступая в ряды РСДРП (б). Вступать - вступали, но имели при том весьма смутное понятие о коммунизме вообще и о "большевизме" в частности. Партия против притока кадров не возражала. Партии нужен был постоянный "рост рядов", особенно "на местах". Потому, с приемом не тянули, да и на полную политическую безграмотность глаза закрывали. К чему это привело? К тому, что "коммунисты" по мере продвижения к коммунизму сожрали "большевиков". Именно тот тончайший партийный строй сподвижников, что так волновал Ленина. Остались лишь конформисты второго плана, не игравшие в дореволюционной партии значительных ролей. Выжили безмолвные, исполнительные люди типа Молотова, Кагановича, Микояна, ну и, естественно, самого товарища Сталина.
  
   Процесс превращения партии большевиков в партию коммунистов весьма детально описал граф В. П. Зубов в книге "Страдные годы России", хотя, естественно, и не ставил перед воспоминаниями конкретно данную задачу. Старый, многое повидавший человек просто вспоминал прошедшее. Пройдем же и мы по ступеням памяти этого весьма и весьма достойного человека.
  
   Торопиться не станем и остановимся вначале более-менее подробно на событиях осени 1917-го года. Отметим, однако, что именно осенью этого года, под Гатчиной и Царским Селом прозвучали первые выстрелы Гражданской войны.
  
   Граф Зубов, в те годы, большой авторитет в области истории искусства, занимался в Гатчине по поручению Временного правительства спасением императорских дворцов и их содержимого от приближающихся тевтонов и к политике относился со здоровым презрением человека "мира прекрасного". Временное правительство и его деятелей автор описывает с плохо скрываемым сарказмом. "Приближался конец октября. Все знали, что на 25-е число большевики назначили захват власти. Только временное правительство, казалось, этого не подозревало". Итак, общественное мнение вовсю обсуждало грядущую революцию и прогнозировало, сколько дней или недель удержаться у власти большевики. Правящие страной деятели, находились в глубоком ступоре, наступившем, в конце концов, после водопада произнесенных речей, пожатия рук и прочей пустопорожней болтовни Члены временного правительства жили перед концом правления словно сомнамбулы, ничего происходящего под носом не замечали.
  
   "... 25 октября ... во двор влетел автомобиль с английским флажком. Приготовленный к серьезным событиям на этот день, я не был слишком удивлен, когда мне доложили, что приехал Керенский, бежавший из столицы. ... Адъютант Керенского, мой приятель, присяжный поверенный Борис Ипполитович Книрша, офицер военного времени, сейчас же поднялся ко мне и от него я узнал о необычайных событиях, происшедших в это утро в Петербурге. Брожение в тамошнем гарнизоне достигло накануне такой степени, что председатель совета министров не чувствовал себя в безопасности в Зимнем дворце, в частных апартаментах бывшего императора, в которые он имел безвкусие поселиться. Он предпочел переехать на эту ночь в соседнее здание штаба войск гвардии и округа на Дворцовой площади ... Тут у него созрел план отправиться на фронт за войсками, на которые он мог бы опереться. Утром он, однако, заметил. Что все сообщения между ним и внешним миром прерваны: телефонные провода перерезаны, из всех военных автомобилей, в большом числе стоявших на площади, удалены свечи, так что первый министр, в то же время гордо именовавший себя верховным главнокомандующим, не мог воспользоваться ни единым способом передвижения".
  
   Выручил Керенского верный адъютант. Лейтенант Книрша обходными путями пробрался в английское посольство и умолил одолжить Керенскому автомобиль. "Таким образом, председатель совета министров и опереточный верховный главнокомандующий под прикрытием английского флага смог выехать из столицы". Перекусив в Гатчине, Керенский подался в Псков, где располагалась донская казачья дивизия генерала Краснова. "Та самая, что играла роль во время столкновения Корнилова с Керенским. Она считала, что Керенский ее предал, и не могла питать в отношении его слишком горячих чувств".
  
   Все происходящее волновало графа Зубова лишь постольку, поскольку Гатчинский дворец со всеми художественными ценностями попадал в зону военных действий. Действительно, уже "27-го Керенский вернулся в Гатчину в сопровождении кавалерийской дивизии, следовавшей за ним нехотя, лишь потому, что видела в нем единственного представителя порядка, и что надо было бороться с беспорядком. Я еще вижу Керенского входящим с видом Наполеона, заложив руку за борт военной тужурки, в ворота Кухонного Карэ, во главе высших офицеров". Итак, верховный главнокомандующий во главе войск вступает в Гатчину. Что первым делом делает главнокомандующий? Где его место в бою? "впереди, на лихом коне!", - восклицает комдив Чапаев. Господин Керенский на сей счет иного мнения.
  
   Граф Зубов, на правах хозяина, спускается к военному вождю России и застает его в самый разгар разработки военных планов ... "Когда я вошел, он только что начал играть партию на стоявшем там маленьком бильярде и встретил меня с кием в руке. Он попросил отвести комнаты для себя и "своей свиты". При этих словах я с трудом сохранил серьезный вид. Он, очевидно, страдал мегаломанией. В своих речах он часто представлял себя облеченным верховной властью, каким-то мистическим образом перешедшей на него от императора. Теперь, утопая, он еще говорил о "своей свите"".
  
   Как уже отмечалось, все происходящие события граф оценивал с точки зрения безопасности Рембрантов, Рубенсов и прочих сокровищ мировой цивилизации, потому расположил "главнокомандующего" и "свиту" в кухонном крыле. Там, с кием в одной руке и успокоительными каплями в другой, вершились военные советы. "Лейтенант Книрша, из адъютантов Керенского произведенный в управляющего делами не существующего временного правительства, сидел за моим письменным столом, составляя радиотелеграммы "всем, всем, всем", объявляющие, что сведения из Петербурга о захвате власти большевиками ложны, что за исключением столицы вся страна верна временному правительству, и что завтра банда будет выброшена из города. Добрый Книрша был очень горд своими литературными талантами".
  
   Вообще говоря, дни пребывания Керенского в Гатчине насыщены подобными событиями в стиле театра абсурда. Появляется, например, обвешанный ручными гранатами офицер-монархист, характеризуемый автором как кандидат в дом умалишенных. Сей герой, намеревается взорвать гранатами Керенского. "Как многие крайне правые в то время, он видел в большевиках орудие для достижения своих контрреволюционных целей". С помощью графа несостоявшегося шахида арестовали и посадили под замок. Парадокс, но, заняв Гатчину, большевики освободили страдальца и наградили должностью, на которой тот и продолжал честно нести службу новой власти, забыв о былых монархических пристрастиях. Вдруг, совершенно неожиданно начинает работать проходящая через линию первого фронта Гражданской войны телефонная связь со столицей. Пользуется ей, однако не разведка Керенского, а любопытствующая буржуазная публика, которая живо интересуется временем прибытия войск Керенского в столицу. Свою лепту, в создание соответствующей обстановки, внес и Керенский, принявший с перепугу юнкеров охраны за солдат-большевиков, пришедших его убить. "Дрожа, он стонал: "Начинается!". Вот герой всех молодых и старых дев революционной весны, блестящий оратор, смелый верховный главнокомандующий, обещавший вести армию в новое наступление против немцев. Большевики были правы: шут гороховый".
  
   Наигравшись в бильярд, и вдоволь напившись успокоительных капель, Керенский объявляет генеральное наступление. "На заре "армия" выступила в бой. В этот день Краснову еще удалось заставить Керенского, глотавшего без меры успокоительные капли, принять участие в предприятии. ... Когда к вечеру войска вернулись в Гатчину, уверенность вчерашнего дня значительно ослабла. По-видимому, под Царским Селом, где произошла встреча с силами большевиков, сопротивление последних превзошло ожидания". Одного дня боевого опыта для главнокомандующего оказалось более чем достаточно, и далее он войска уже не "сопровождал", отлеживаясь на кушетке и глотая капли.
  
   Графу Зубову, сей тип, внушал такую антипатию, что тот старался "воздерживаться от близкого контакта с ним". "Краснов и его офицеры были возмущены его поведением, многие из них громко говорили, что он уже раз предал кавалерийскую дивизию и теперь опять ввел ее в заблуждение. Среди казаков начал распространяться сепаратистский дух: "Какое нам дело до России, Керенского и большевиков? Уйдем на Дон, туда большевики не пойдут!" Дон начинал действовать гипнотически. Известия, доходившие до нас в следующие дни с "театра военных действий" были удручающими. Сомнений больше не могло быть, большевики были сильнее; три дня тому назад никто бы этому не поверил. Игра была проиграна, и, как следствие этого сознания, дисциплина, как среди офицеров, так и среди солдат, с минуты на минуту падала. Большевики владели оружием более действенным, чем ружья и пушки - пропагандой. Нескольких дней, прошедших со времени первой встречи между казаками и красными, оказалось достаточно для начала тайных переговоров о выдаче Керенского в обмен на обещание свободного отхода на Дон с оружием в руках. Об этом поползли слухи, скоро ставшие уверенностью ".
  
   Керенскому вновь пришлось прибегнуть к маскараду. Переодевшись в матросский костюм и натянув на лицо шоферские очки, он прошел к автомобилю и укатил из Гатчины. Вслед за главнокомандующим разбежалась и свита. Граф опровергает миф о переодевании Керенского в платье медсестры "Версия нелепая, во дворце не было сестер, как не было и раненных, доказательство, что бои были не слишком кровопролитны. ... Возмущение, вызванное среди казаков исчезновением Керенского, было огромно, самые нелестные эпитеты висели в воздухе. Между тем переговоры с большевиками продолжались и кончились тем, что вечером большевистские эмиссары прибыли во дворец и вместе со своими товарищами из гатчинского совета приняли власть. Казаки получили право свободного ухода на Дон, в то время как высшие офицеры во главе с Красновым были на следующее утро отвезены в Петербург в Смольный, где их через короткое время освободили".
  
   Как видим, пока большевики вовсе не проявляют кровожадности, стараются обойтись мирными решениями, переговорами, убеждением, агитацией. Кровь еще не льется, не разделяет враждующие стороны непреодолимым Стиксом. Адъютанта Керенского отловили казаки, под арест не посадили, передали большевикам, пользовался он по-прежнему свободой передвижения, но только под охраной часового. Последнее обстоятельство его весьма тревожило. "Он еще не подозревал, насколько на первых порах будет мягко новое правительство. Террор будущих лет был еще далек; большевики сами были столь удивлены своим успехом, что еще не решались всерьез проявлять свою власть. По-видимому, и они думали как почти все, что они удержаться не больше недели".
  
   Что думали о захвате власти большевики? Скорее всего, что власть взяли всерьез и надолго. Но вот применять репрессии, оснований у них пока нет. Как нет повода для развязывания террора. Нет и террора. На первых порах власть сконцентрирована в революционном центре, она в руках идеалистов с дореволюционным стажем, всерьез желавших переустроить мир насилья, всех осчастливить и найти в новом раю место для всех желающих. Власть еще не расползается по стране, не попадает в руки местных новоявленных большевиков-неофитов, запрыгивающих на ходу в локомотив победителей, тянущихся жадными ручонками, если не к реверсу, не к подаче угля, то хоть к свистку. Их время еще придет, оно впереди. Пока у руля большевики. Издаются отвечающие интересам большинства декреты, отменяется смертная казнь, вводятся смешные до идиотизма меры уголовного наказания вроде публичного порицания.
  
   Граф Зубов, пока локомотив революции тащится по глубинке страны, знакомится с представителями первого плана большевистской партии. "Поздно вечером в Гатчину приехал Троцкий. Книрша был эсером, Троцкий когда-то - меньшевиком. В царское время они были между собой знакомы. Троцкий приказал освободить Книршу под условием, что он завтра вместе с Красновым и другими офицерами отправится в Смольный". Нравы вполне либеральные, рыцарское обращение к офицерской чести. Благородных людей отпускали под честное слово. Книрша, что? Лейтенант Книрша - мелочь, пустячок. Отпускали генералов, например, того же Краснова.
  
   Бои закончились. Победитель определился, но Гатчинскому дворцу опять угрожала опасность - по плитам его коридоров грохотали шаги: " ... шла "красная гвардия" ... занимать помещения. По существу это было логично: Керенский не постеснялся превратить дворец в казарму, почему большевикам было не сделать того же?". Граф, примерно одинаково расценивал и временное правительство и большевиков. И те, и другие взяли власть в результате военного переворота, то есть с точки зрения, например, монархистов равно не легитимно. Сам граф отнюдь монархистом не был и о потерявшей власть династии отзывался весьма скептически. Особенно его, как человека творческого, поражало то обстоятельство, что последняя царствующая семья упорно сносила в кладовки дворцов бесценные произведения искусств, завешивая стены вырезками и журнальными иллюстрациями. Парадоксально, но и товарищ Сталин предпочитал дешевенькие репродукции из журнала "Огонек". Ну и, слава Богу. А не то оказались бы завешаны стены дач и бункеров картинами из Эрмитажа и Русского музея.
  
   Итак, граф Зубов служил искусству, а не прислуживал власти. Именно этим определен его поступок, во имя сохранения сокровищ дворца: "... я вошел в сношение с теми, кого в эту минуту можно было рассматривать как исполнительную власть. Я обратил их внимание на то, что следовало охранить имущество, отнятое у "деспотов" и принадлежащее отныне народу". Власть согласилась, и основные хранилища были опечатаны, а для постоя отданы те же помещения, где ранее располагались воинство и "свита" Керенского. Тут же дается и портрет еще одного типажа того времени. Запомним его, это один из тех неофитов, что вскоре начнут теснить "дореволюционных" большевиков от кормила власти. "... Товарищ Герман, латыш или эстонец. Всклокоченные светлые волосы, фуражка набекрень, пулеметные ленты через оба плеча, ружье в руках, всегда готовый стрелять, если кто покажется в окне; собственной властью он решил, что это запрещается. Заводской рабочий, член красной гвардии, он был символом разбушевавшегося пролетариата".
  
   Граф, надо отдать ему должное, вполне отчетливо различает "неофитов" от "старой гвардии". Решения старается принимать на высшем уровне власти, где пока еще люди образованные, идейные, интеллигентные. "Я составил рапорт народному комиссару просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому, что мой музей должен относиться к его ведомству. Я ставил себя в распоряжение нового правительства и сообщал о принятых мною для безопасности дворца мерах. С грузовиком, увозившим Краснова и его присных, я отправил княгиню Шаховскую в Смольный с этим рапортом". Княгиня - научный сотрудник графа. В Смольном это обстоятельство никого не шокировало. Княгиню не расстреляли, наоборот внимательно выслушали и вернули в Гатчину уже как сотрудницу Советского правительства. Все просьбы графа также большевиками высшего уровня власти благополучно удовлетворены.
  
   На низшем же уровне происходило иное. "Казаки, собравшиеся к уходу на Дон, в течение нескольких дней сожительствовали во дворце с большевиками. Часто они жаловались на покражи; замков, казалось, не существовало, даже из ящика моего письменного стола, лучше охраненного, чем все остальное, исчезла маленькая картина Адама Эльсхеймера "Товия и Ангел". Единственная более или менее значительная пропажа музейного имущества, случившаяся в эти дни". Казакам повезло менее, криминальные умельцы даже вытащили полковую казну из-под головы, спавшего казначея. "... Этот человек, которому, казалось, сам черт не брат, плакал как ребенок. Его честность не могла перенести мысли, что на нем будет лежать подозрение. Еще многому ему предстояло научиться от нравов новых времен". Этот малый абзац очень достоверно характеризует качественный состав "неофитов" большевизма. Трудно себе представить, что кто-либо из "старой гвардии" мог вести себя подобным образом. Захватить власть России или мире, это да, могли запросто, но стянуть сумку с деньгами или картину - нет.
  
   Насколько романтичны старые большевики, свидетельствует и следующий факт, изложенный графом. "Носился слух, что в Москве во время боев погиб Кремль со всеми свезенными туда сокровищами Эрмитажа и других музеев. Кремль, в котором как в крепости засели верные временному правительству юнкера, был взят большевиками под артиллерийский обстрел. Преувеличенные слухи говорили о полном разрушении. Луначарский, хотя и был уже 25 лет большевик, все же сохранял некоторые "буржуазные отрыжки". Он подал в отставку, отказываясь принадлежать к правительству после случившегося. Слух оказался ложным: башни Кремля несколько пострадали, но ничего непоправимого не произошло". Луначарский остался на посту наркома, а граф Зубов "... вернулся в Гатчину как должностное лицо "рабоче-крестьянского правительства", тогда еще "временного", сильный поддержкой народного комиссара и обладая нужным авторитетом для разговоров с местным советом и солдатней". Как видим, уже на начальном этапе строительства новой власти умнейший человек граф Зубов вполне определенно проводит грань, разделяющую большевистские "верхи" от "коммунистических" низов.
  
   Надежды на то, что большевики люди вполне цивилизованные и вести властные дела будут соответственно, базировались на знании российским обывателем любого ранга именно дореволюционной, "благопристойной" верхушки партии, оказавшейся и "на слуху", и "на виду". Казус заключался в том, что местные "низы" власти далеко не всегда, и не обязательно в точности, выполняли указания "верхов". Такое раздвоение продолжалось все время правления партии большевиков-ленинцев РСДРП (б) и было решительно и окончательно прекращено партией коммунистов-сталинцев ВКП (б). Возвращение после смерти Сталина к "ленинским нормам", означало на иносказательном сленге КПСС лишь то, что местным властям вновь возвращается часть былой самостоятельности, а, точнее говоря, - самостийности, отобранная Сталиным после революции и Гражданской войны.
  
   Но это будет еще не скоро, а в 1917 - 1918 годах непонимание многими людьми "благородного" сословия низменной реальности сыграло с ними весьма дурную шутку. Излишнее благородство Николая Второго, отказавшегося отправиться ко вчерашним врагам немцам, под присмотр кузена Вили, точнее императора Вильгельма, привело к расстрелу низовыми большевиками Екатеринбурга его самого и всей семьи. Примерно так же сложилась и судьба последнего, несостоявшегося самодержца России Михаила Романова. Вначале, казалось, что Ленин и другие высокопоставленные большевики вполне терпимо относятся к Михаилу Александровичу, никогда всерьез не желавшему возложить на главу тягость шапки Мономаха. По словам графа Зубова, хорошо знавшего великого князя, тот "придерживался поведения, которое он называл строжайшей лояльностью. ... При большевиках, его свобода и жизнь были в опасности, но он предпочел остаться в России, вместо того, чтобы перейти близкую линию фронта и искать убежища у немцев: он видел в последних врагов своей страны и предпочитал быть убитым своими, чем совершить шаг, который считал бесчестным. ... Он усматривал во втором перевороте выражение воли народа и считал своей обязанностью ей подчиниться. ... Что до последних лет монархии, Михаил Александрович не скрывал своего отвращения к тому, что называл "режимом Александры Федоровны"". Благородство - благородством, но и чувство самосохранения с весов сбрасывать не стоит. Видимо, великий князь, немного зная руководителей большевиков и вовсе не зная коммунистических местных заправил, просчитался с оценкой собственного будущего, отказавшись от предложения графа Зубова переехать подальше от местных властей и поближе к правительству, в Петроград.
  
   Граф дает весьма детальное описание бытия и личности одного из старых большевиков, Луначарского, которого хорошо знал и с которым сотрудничал долгие годы. "По мере надобности я ездил в Зимний Дворец с докладом к "товарищу" Луначарскому. В этих случаях я завтракал за его столом, вокруг которого собирались его ближайшие сотрудники. ... Вход был через маленький подъезд, первый от угла. Сюда входил всякий, кто хотел, без доклада, даже в самый кабинет Луначарского, не спрашивая, беспокоит ли его или нет. Бумаги валялись по столам, и каждый мог совать в них свой нос. Печать "наркома", простой резиновый штемпель, превращавший всякий оборвыш бумаги в официальный документ, находился тут же, доступный всем, также как и бланки комиссариата, фабриковавшиеся при помощи резинового же штемпеля". Старый большевик Луначарский, как видим, отнюдь не страдал коммунистическим чванством, был доступен и простодушно доверял людям, с которыми "делал революцию", то есть сотрудникам. Граф несколько злоупотребил доверием большевика и на бланке напечатал приказ наркома выдать хранившиеся во дворце сундуки с вещами великому князю Михаилу. Луначарский документ подписал, спросив лишь: "Вы уверены, что это его частная собственность?". Слова графа Зубова оказалось достаточным подтверждением.
  
   Вот как граф Зубов характеризует личность большевика Луначарского: "... в глубине души это был добрый человек, которого нельзя было принимать совсем всерьез, легкомысленный, слабый, но готовый помочь. ... Во всяком случае, через Луначарского можно было сделать кое-какое добро, если уметь им правильно руководить. Не то, чтоб он мог часто вызволить кого-нибудь из тюрьмы, но всякий раз, что я его об этом просил, он не отказывался сделать всё от него зависящее, то есть он писал или телефонировал, кому следовало. В то время он еще пользовался в партии некоторым престижем, который он позже постепенно терял и, весьма вероятно, не умри он вовремя, как раз собираясь отправиться к месту своего назначения послом в Мадрид, он разделил бы судьбу старой гвардии Ленина после возвышения Сталина".
  
   Вот таким выражением, интуитивно, подсознательно умнейший граф Зубов проводит водораздел между большевиками Ленина и сменившими их коммунистами Сталина.
  
   Если с большевиками высшего звена власти можно было работать, спорить, выдвигать некие аргументированные требования, принимаемые как минимум к сведению, то с местными коммунистами, старавшимися изо всех сил превзойти в "святости папу римского", доказывая верность и ценность новой власти, работать, оказывалось вовсе невозможно. Между графом и местным советом постоянно происходят стычки, до поры до времени разрешаемые авторитетом Луначарского.
  
   Именно для поддержки графа в споре с местными коммунистами большевик Луначарский посылает в Гатчину большевика: "... забавную личность, весьма уважаемую в партии - товарища Киммеля, эстонца, фанатика коммунистической идеи, но добрейшего парня и чистую душу. ... Одно время ему, между прочим, поручили ведать церковными зданиями столицы; он главным образом заботился, чтобы звонари ни в чем не нуждались. В Гатчине он своей наивностью наделал больше вреда, чем пользы. Видя все в розовом свете, убежденный в том, что все люди добры, и что с коммунизмом установиться рай земной, он только еще повредил моим отношениям с местной властью". Повредил по наивности, но когда местная ЧК собралась арестовать графа, без малейшего возражения и весьма радушно приютил того у себя дома, несмотря на то, что честный граф вполне определенно объяснил причину позднего визита. Через некоторое время во время выступления на митинге белогвардейцы убили большевика Киммеля выстрелом в спину. Вот и понимай, были ли у большевиков причины для террора, или таковых не имелось.
  
   Относительно мирное сосуществование графа и местных коммунистов закончилось весной 1918-го года. "В один из первых дней марта происходило у меня такое заседание, когда вдруг открылась дверь, и вошли несколько военных, спрашивая меня. Они объявили мне, что я арестован по приказу гатчинского совета". Вместе с графом Зубовым арестовали и доставили в Смольный великого князя Михаила и его секретаря англичанина Джонсона. "Мой арест", - пишет граф, - "одновременно с ним, был хитростью местной власти, хотевшей от меня отделаться; она надеялась таким образом пришить дело советского служащего к делу члена династии. На меня падало подозрение, которое могло только усугубиться благодаря титулу". Отметим, что в то время даже местные коммунисты относились к арестованным вполне корректно. "Нам отвели целый вагон первого класса (в то время еще были предупредительны!)".
  
  
   Последующий абзац весьма интересен, как своеобразное объяснение очевидца событий, предшествовавших началу новой, более активной фазы гражданской войны: "Два офицера, принадлежавшие к царской армии, нас сопровождали. Один из них со слезами на глазах говорил мне, как он возмущен обращением с Его Высочеством и как он страдает от возложенного на него поручения. Это был один из тех офицеров, полки которых перешли к красным, и которые были вынуждены идти за своими солдатами. Не следует забывать, что война против Германии продолжалась, и армия, будь она красная или белая, считалась армией России, сражавшейся, плохо ли, хорошо ли, против внешнего врага. Это объясняет, почему в эти дни стопроцентно монархические элементы еще находились в ней и подчинялись фактическим правителям. Самый термин "Красная Армия" еще не существовал и был создан лишь впоследствии. "Красная Гвардия" ... была лишь рабочей милицией, образовавшейся для проведения переворота, и ныне уже почти растворившейся". То есть создалось уникальное положение, когда Красная Гвардия уже не существует, Красная Армия еще не создана, а имеется лишь российская армия, воюющая против немцев. Именно в эту армию большевики приглашали добровольно вступать в российскую армию, и генерала Махрова, и полковника Шкуро, и многих иных, для совместной борьбы против немцев. Фактически, отметим, вновь на стороне Антанты. Многие - согласились вполне добровольно. Мобилизаций офицеров, подчеркнем, тогда не проводилось.
  
   Но, вернемся к судьбам арестованных. Их доставили в Смольный, где заседала страшная ЧК. Вот как описывает свой первый опыт встречи с чекистами граф Зубов: "... Во главе последней находился недюжинный человек, товарищ Урицкий. Короткая встреча, которую я имел с ним (он вскоре был убит юным идеалистом Канегисером), не была слишком приятной, но, оставаясь объективным, я должен сказать, что моим впечатлением было, что передо мной человек глубоко честный, до фанатизма преданный своим идеям и обладавший где-то в глубине души долей доброты. Но фанатизм так выковал его волю, что он умел быть жестоким. Во всяком случае, он был далек от того типа садистов, что управляли чекой после него". Как видим, опять исподволь проводится вполне определенное противопоставление старым большевикам и новым коммунистам. Грозная чека, как мы увидим, пока еще не очень грозна и старается выглядеть и объективной, и человечной. Это с одной стороны. С другой стороны, в качестве весьма убедительного аргумента, следует выстрел "юного идеалиста". "Идеалист с пистолетом", стреляющий в спину другому идеалисту, спокойно может именоваться "террористом". Выстрел террориста, и на смену идеалисту-большевику приходит некто вовсе иной. Скорее всего, коммунист из новых, выдвинувшийся со второго плана партии, отнюдь не желающий повторить участь предшественника, а потому спешащий "выстрелить первым". И не очень при том задумывающийся в того ли он стреляет и скольких невинных нужно убить, дабы добраться до одного виноватого. Записки графа Зубова вполне определенно подтверждают высказанное выше предположение: "... представление о нем, которое я тут изложил, сложилось у меня в результате трех дней и сведений, подчеркнутых у лиц, заслуживающих доверия и близко его знавших. Жестокости им совершенные были детскими игрушками по сравнению с потоками крови и неимоверными страданиями, последовавшими за его смертью, и предлогом к которым вначале послужило как раз его убийство. Урицкий рассматривал смертную казнь как исключительный случай и говорил о ней слегка придушенным голосом. Его преемники объявляли о своих убийствах в трубном гласе, бросая этим вызов всему миру. Мне кажется, что бедный мальчик, стрелявший в Урицкого, открыл дорогу всем ужасам советского режима, как в 1914 г. Гаврила Принцип Сараевским выстрелом положил начало первой мировой войне".
  
   Итак, террор рождает террор. Ответный террор - порождает ничего иного как новую волну террора. Интересная вещь, однако, господа, просматривается. Февральская революция началась именно с террора. Именно тогда по Балтийскому флоту, по армии, по городам прошла кровавая волна убийств офицеров, городовых, полицейских чинов. Но об этом общество и Временное правительство предпочли очень быстро забыть и практически все участники бесчинств наказания не понесли. Списать эту кровавую вакханалию на большевиков трудно, как это не пытаются ныне сделать некоторые мифологи. Слишком незначительное количество тогда имелось в России членов их партии, да и те, что имелись в наличии особым влиянием в обществе и военной среде не пользовались. Это, кстати говоря, показали и выборы в Учредительное собрание. Об этом говорит и тот факт, что сам господин Ульянов-Ленин Февральскую революцию проспал в тихом Цюрихе. Это уже потом коммунистическая пропаганда начала приписывать все и вся РСДРП (б), мол, и революционную ситуацию в феврале они подготовили, и работу в армии вели, и разлагали, и укрепляли. Ерунда все это. Февраль, себе же на голову, готовили совсем иные силы и партии. А Николай вкупе с женой и министрами делали все возможное и невозможное, для облегчения сей отнюдь не благородной работы партий, входящих в состав последней Думы. Большевиков, как одну из партий "социалистического" спектра вернули в Россию уже после победы Февраля деятели Временного правительства. Если бы не их добрые помыслы, те так бы и остались рассеченные на части - "голова" или в эмиграции, или за решеткой, обескровленное и обезглавленное тело - по заводским и солдатским казармам. Тело без головы может подергивать конечностями, но произносить зажигательные речи отнюдь не способно. Деятельность большевиков получила гигантский жизненный импульс именно в промежуток времени между февралем и октябрем. Именно в этот промежуток времени голова партия воссоединилась с телом, а сама партия наросла мышцами на в столь важном для революции "местном" уровне. Большевики власть захватили, являясь в глазах многих именно "деятелями", а не "болтунами". Захватив власть в основном бескровно, большевики ею вначале не злоупотребляли для пролития крови.
  
   Но, вернемся теперь к допросу Великого Князя Михаила и графа Зубова товарищем Урицким. По мнению последнего "По своему содержанию этот допрос не представлял особого значения, но этот разговор между двумя существами, принадлежащими к двум совершенно разным мирам, совершенно неспособными понять друг друга и одинаково глубоко убежденными в справедливости присущего им миропонимания, был достоин античной трагедии". Именно разговор, диалог, и продлись этот диалог далее, возможно, что между двумя мирами оказался бы переброшен некий, пусть поначалу и хлипкий мосток. О том, что возможность подобного мостка существовала, свидетельствует следующий диалог между большевиком Урицким и Великим Князем Михаилом: "Вы все еще считаете себя великим князем?" - "Великим князем рождаются и этого отнять нельзя, так же как у графа Зубова его титул". - " Законами республики рабочих и крестьян титулы упразднены. Романовы заставляли нас подчиняться своим законам, теперь мы заставим вас подчиняться нашим". То есть, заставим подчиняться, не более - ни менее, как заставляли их самих. Это можно рассматривать, как вполне определенное намерение включить бывшую аристократию, включая самую высшую, в жизнь создаваемого большевиками государства.
  
   Личность Великого Князя Михаила вызывала тогда, и продолжает вызывать сегодня искреннее уважение. Достанься престол ему, человеку благоразумному, мыслящему, образованному и благородному, а не его брату Николаю, история России, скорее всего, сложилась бы по другому. Но, увы, история не переписывается, а сразу пишется начисто.
  
   Интересно и следующее место из воспоминаний графа Зубова. "Если вспомнить что евреи, в особенности обитатели западных гетто, откуда происходил Урицкий, перенесли в прежние времена, можно понять ненависть, накопившуюся в этом маленьком талмудисте". Это, кстати говоря, объясняет то, почему в рядах большевиков, меньшевиков, эсеров и анархистов оказалось столь много евреев. Особого повода для любви и преданности царскому режиму у них не имелось. Отмени Николай Второй унижающие человеческое достоинство ограничения и законы, дай евреям равные гражданские права наравне с остальным населением Российской империи, а они о большем и не просили, и в революционных партиях остались бы считанные единицы представителей этой национальности. Кстати, в прокатившихся по России, если не с одобрения, то, во всяком случае, при его полном безразличии, погромы еврейского населения можно тоже расценивать как первые громы надвигающегося террора. Пролитая в Кишиневе, Одессе, в массе иных мест и местечек еврейская кровь, возможно, явилась предтечей потоков крови, пролитой всеми нациями России чуть позднее. А крики, стоны и проклятия убиваемых и насилуемых - эхом отозвались во время Гражданской войны.
  
   Допрос Великого Князя закончился тем, что тот предложил подписать любой документ, подтверждающий его непреклонное решение не царствовать. Видимо, этого оказалось вполне достаточно для Урицкого. Пришла очередь графа Зубова.
   "Кто вы?", - обращается ко мне Урицкий. - "Директор Гатчинского Дворца-Музея по назначению товарища Луначарского". Урицкий озадачен, он не ожидал увидеть здесь советское должностное лицо. "Где вас взяли?" - "При исполнении служебных обязанностей, во время заседания". Урицкий не только озадачен, он скорее возмущен, особенно, после того как местные коммунисты несвязно объясняют арест Зубова тем, что мол, граф подписывает советские документы "гр.", что можно считать старорежимным титулом. "А, можно считать и сокращением от слова "гражданин", парирует Зубов. Отличную деловую характеристику графу, дает и примчавшийся на выручку Луначарский. В общем, первый арест графа продлился менее трех суток и проходил вполне комфортных по тому времени условиях. Мог бы закончиться и ранее, да граф не захотел убывать домой на ночь глядя и решил провести время до утра в приятной компании Великого Князя и его секретаря. Жизнь двух последних закончилась трагически. Граф же Зубов вполне благополучно продолжил заниматься историей искусств уже в Москве, занимая с благословения Луначарского и Урицкого должность руководителя Института изучения искусств. Жил граф в собственном особняке, где расположил и институт, основанный, кстати говоря, на его средства еще до революции.
  
   Довелось графу Зубову присутствовать и на заседании Всероссийского съезда советов, посвященном переносу в Москву столицы и ратификации мирного договора с Германией. Именно там Зубов увидел и услышал Ленина. "Его ораторское дарование было удивительным, каждое его слово падало, как удар молота и проникало в черепа. Никакой погони за прикрасами, ни малейшей страстности в голосе; именно это было убедительно". Впоследствии, уже в эмиграции графу довелось слушать и Гитлера, и Муссолини, и Черчилля. Первые два, по сравнению с Лениным были "не дельными". "Один лишь западный оратор мог сравниться с Лениным - Черчилль". Далее следует интереснейшее наблюдение. "На эстраде правительства находились многие партийные вожди; затерянный среди них, в последнем ряду сидел Сталин, роль которого в ту минуту была совсем второстепенной".
  
   Историей искусств граф Зубов занимался в советской России вплоть до 1925 года. В 1922 году его по ошибке арестовали, и он провел три месяца под арестом. "... Было бы смехотворно говорить об "ужасах" тюрем 1922 года, бывших скорее домами отдыха, кроме как для имевших неудачу "пойти налево". В то время еще не совсем к этому привыкли и считали нужным возмущаться". Ошибка выяснилась, и графа с извинениями отпустили. Более того, после вынужденной "отсидки" он два раза отправлялся как советский служащий в долгосрочные заграничные командировки. Вернувшись, после смерти Ленина из шестимесячного вояжа он понял, что после смерти последнего большевика в стране начались необратимые перемены. Власть набирали коммунисты Сталина. НЭП сворачивался. Работать с коммунистами граф не пожелал, да долго бы и не смог. Потому выписал себе новую заграничную командировку, передал дела Института достойному преемнику и убыл в эмиграцию.
  
   Мемуары графа Зубова для одних ценны воспоминаниями человека мира искусств, для других - как литературные записи того времени, воспоминания о выдающихся людях. Но помимо того они очень наглядно иллюстрируют видовой переход от большевиков к коммунистам, со всеми сопряженными с данным эффектом обстоятельствами. Видоизменения и перерождения правящей в России партии происходили еще не раз. Партия коммунистов Сталина ВКП (б) сохранила лишь внешнюю атрибутику партии большевиков Ленина РСДРП (б), уничтожив практически поголовно всех не пожелавших приспособиться членов с дореволюционным стажем. Интересно, что под конец жизни Сталин решил полностью и окончательно сбросить остатки большевистского тряпья с иконы новой партии, формирование которой завершилось к 19-у Съезду. При этом предполагалось и уничтожение последних остатков "старой ленинской гвардии" честно и верно служившей Сталину. Он в них более не нуждался, сформировав совершенно новое верное только ему ядро. В 1952 году ВКП (б) стала окончательно и бесповоротно КПСС.
  
   Партия Хрущева - только внешне напоминала партию Сталина. Нравы смягчились, расстреливали уже далеко не всех, ограничившись отстрелом наиболее опасного из членов старой партии Л. П. Берия. Остальных - просто выгнали из партии и выкинули на задворки. Партия Брежнева. Бесконечно далека от даже партии Сталина, это просто сообщество объединенных вполне определенными корыстными целями властолюбивых людей, прикрывающихся фиговыми листками партийных догм и все еще вынужденная выполнять по инерции некие обязательства перед вверенным ей обществом. Партия Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе - это уже даже не партия. Им не нужна была даже словесная коммунистическая идеология в качестве "фигового листка" прикрытия собственной политики. Народ эти коммунисты искренне презирали, не особенно даже пытаясь скрыть глубину данного чувства. От коммунистической трескотни, позволившей им вскарабкаться на вершину власти, они избавились, словно от использованного походя презерватива, проклиная и понося все те истины, что годами вдалбливали в головы других. В большинстве своем КПСС последних лет существования (по крайней мере, на руководящем уровне) - партия непревзойденных лицемеров и политических негодяев, с радостью откинувшая, словно вяжущий руки и ноги балласт, благостные тезисы предшественников, прежде всего "заботы о советском народе" "слугами" которого являлись.
  
   Представим на минуту, что власть попытались бы в 1991 году отобрать у большевиков Ленина, или коммунистов Сталина теми же методами и те же люди, что проделали это с КПСС Горбачева. Ни чего бы у них не вышло. Их бы просто смешали с прахом. Одно время после развала СССР было модно во всю ивановскую кричать о "Нюрнберге" для коммунистов. Но для кого конкретно? Для благополучно вымерших большевиков? Для практически ушедших в небытие коммунистов? Или для членов КПСС Горбачева, Яковлева, Ельцина? Для миллионов людей, вступивших в партию, ради заветной "хлебной книжки"? Нет, для себя самих новоявленные демократы суда не желали, потому он и не состоялся.
  
   Вот и ответь, товарищ, ты за коммунистов или за большевиков?
  
  
  
  
  
  
  

Список использованных источников:

  
      -- В. В. Шульгин. "Дни. 1920". Издательство "Современник", Москва, 1989.
  
      -- Князь П. П. Ишеев. "Осколки прошлого. Воспоминания 1889 - 1959".
   Нью-Йорк.
  
      -- "Рыцари тернового венца" Воспоминания Члена Госуд. Думы Л. В.
   Половцева о 1-ом Кубанском (ледяном) походе ген. М. В. Алексеева,
   Л.Г. Корнилова и А.И. Деникина. LEV. 85, Rue Rambuteau, 75001 Paris.
  
      -- " World War I: The Complete Story" Narrated By Robert Ryan. 3 DVD box set. CBS News.
  
      -- С. Мамонтов. "Походы и кони". YMCA-PRESS, 11, Rue de la Montagne-Ste-
   Genevieve, 75005 Paris.
  
      -- С. М. Буденный. "Пройденный путь". Книга третья. Ордена Трудового Красного Знамени Военное Издательство Министерства Обороны СССР. Москва, 1973.
  
      -- Роман Гуль. "Ледяной поход". Молодая Гвардия, Москва, 1996.
  
      -- А. И. Деникин. "Поход и смерть генерала Корнилова. Молодая Гвардия, Москва,1996.
  
      -- Барон А. Будберг. "Дневник". Молодая Гвардия, Москва,1996.
  
      -- Г. В. Кузьмин. "Разгром интервентов и белогвардейцев в 1917 - 1922 г.г.". Ордена Трудового Красного Знамени Военное Издательство Министерства Обороны СССР. Москва, 1977.
  
      -- Ген. М. Г. Дроздовский. Дневник. Всеславянское Издательство, 1963,
   Нью-Йорк.
  
      -- П. С. Махров. В Белой Армии генерала Деникина. Записки начальника штаба Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Издательство "Logos", Санкт-Петербург, 1994
  
      -- Ген. А. И. Деникин. Очерки Русской Смуты. Берлин, Медный всадник, 1926.
  
      -- Генерал - лейтенант А. Г. Шкуро. Записки белого партизана. Издательство "Сеятель" - Буэнос Айрес, 1961.
  
      -- Хинштейн А. Е. Подземелья Лубянки. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, ОАО ПФ "Красный Пролетарий", 2005
  
      -- The First World War in Photographs. Imperial War Museum. By Richard Holmes, London, 2001
  
      -- An Illustrated History of The First World War. By John Keegan. Random House. New York, 1999.
  
      -- Марк Вишняк. Дань прошлому. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк, 1954.
  
      -- А. Г. Ефимов. Ижевцы и Воткинцы. (Борьба с большевиками 1918 - 1920 г.г.), напечатано в Калифорнии, США.
  
      -- Юлия Кантор. Война и мир Михаила Тухачевского. Издательский дом "Огонек", Время, Москва, 2005.
  
      -- Сергей Е. Хитун. Дворянские поросята. Citadel Press, Inc., Сакраменто, Калифорния, 1974.
  
      -- Павел Граббе. Окна на Неву. Мои юные годы в России. Издательство "Иванов и Лещинский", Санкт-Петербург. 1995.
  
      -- Гр. В. П. Зубов. Страдные годы России. Воспоминания о Революции (1917 - 1925). Wilhelm Fink Verlag, Munchen. 1968.
  
      -- Владимир Розинский. Очерки по истории Гражданской войны. Мельбурн - Австралия. 1997.
  
      -- Кн. Гр. Н. Трубецкой. Годы смуты и надежды. Монреаль. 1981.
  
      -- H. P. Willmott. World War I. DK, London, New York, Melbourne, Munoch and Delhi, A Penguin Company, 2003.
  
      -- Исаков И.С. Каспий, 1920. М. Советский писатель, 1973.
  
      -- Сергей Эфрон. Записки добровольца. М. Издательство "Возвращение", 1998.
  
      -- Голиков Ф. И. Красные орлы. М. Воениздат, 1959.
  
      -- Воспоминания Генерала Барона П. Н. Врангеля. Материалы собранные и разработанные бароном П. Н. Врангелем, герцогом Г. Н. Лихтенбергским и светлейшим князем А. П. Ливеном. Под Редакцией А. А. Фон Лампе. Издательство "Посев", 1969.
  
      -- Николай Росс. Врангель в Крыму. Посев. Possev-Verlag, V. Gorachek KG, Printed in Germany, 1982.
  
      -- Л. Троцкий. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Из-во "Гранит", Берлин, 1930.
  
      -- By Maj. Gen. Edward E. MacMorland with Lt. Col. Clarke Newlon. "Our First War with the Russians", Collier's for October 13, 1951.
  
      -- "Крымский альбом", предисловия Дмитрия Лихачева и Бориса Чичибабина. Составление, вступительные заметки к разделам и публикациям, интервью Дмитрия Лосева, Феодосия - Москва, Издательский дом "Коктебель", 1996.
  
      -- Гр. В. П. Зубов. Страдные годы России. Воспоминания о Революции (1917-1925). Wilhelm Fink Verlag, Munchen.
  
      -- М. Каратеев. Белогвардейцы на Балканах. E D I C I O N, Talleres Graficos DORREGO, Буэнос Айрес, 1977
  
      -- Владлен Логинов. "Послесловие к сборнику "В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922гг.", Альтернатива, 2007-11-26"
  
  
      --
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   150
  
  
  
  
Оценка: 5.59*10  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"