Утром я отправила графу записку, сообщив, что побуду немного с тетушкой. В ответ старик прислал длинное, исписанное мелкими закорючками, письмо, в котором чуть ли не обвинял меня в предательстве. Все же его высочайшим благоволением, мне было разрешено "погостить" у мисс Уилоуби, но не сметь задерживаться, иначе "любящий дед зачахнет в невыносимой скучище, от которой мрут даже мухи". Мне как-то не верилось, что в Китчестере царила столь губительная для мух атмосфера. Если только леди Элеонора внезапно заболела немотой и прекратила свои молниеносные лобовые атаки и развернутые фронтальные наступления на всех и каждого.
В замок возвращаться не хотелось. По крайней мере, в ближайшие дни. Меня буквально лихорадило, когда я думала о встрече с Дамьяном. Мне казалось, что уже ничто не в силах возродить то светлое чувство к нему, что еще вчера владело мной и теперь бесследно сгорело в охватившем меня пламени возмущения и негодования.
Кроме того был Николс. Что сталось с ним? Было мучительно горько сознавать собственную вину в унижении и боли другого человека. Я чувствовала себя сломленной и казнилась за свое по-детски глупое тщеславие, которое захотело подложить Дамьяну колючку.
За завтраком тетя Гризельда была хмура, как позднедекабрьское утро, заволоченное грязно-серой моросью раскисшего снега, и бессловесна. Мы с Сибил нервно ёрзали на стульях и тревожно переглядывались поверх чашек. В комнате ощущалось густое, словно предгрозовой воздух, напряжение. Насупленные брови старушки Фини, только усилили нашу тревогу. Я послала ей вопросительный взгляд, но она крепко стиснула губы, будто дала обет молчания и приготовилась стоять насмерть, исполняя его.
Но вот допив чай и отставив в сторону блюдце с чашкой, тетя заговорила:
- Ранним утром Финифет как обычно отправилась к бакалейщику. В этом не было бы ничего примечательного, если бы, - она выдержала мрачную паузу, - не доброжелательство соседей!
Смолкнув, тетя придавила нас к месту тяжелым взглядом. В этот момент она была похожа на школьную надзирательницу, раздумывавшую, кого из двух нерадивых учеников наказать розгами, а кого поставить в угол с бумажным колпаком в знак позора.
- Только из самых лучших побуждений, - на слове "лучших" тетя сделала ударение, - и сам бакалейщик, мистер Смолтон, и пекарь, и еще парочка лиц - все они, как один, поведали Фини, что видели васна скачках! Это правда?!
Не смея поднять глаза, мы обе одновременно кивнули и уставились на блюдо со сладкими пудингами, стоявшее как раз посередине между нами.
- Ах, каналья! - взвилась тетя. - Этот мальчишка получит от меня горящей головешкой между глаз! Сумел-таки усыпить вашу бдительность! А вы?! С каких пор вы стали подвластны дурным влияниям?! Захотели примерить на себя ослиные уши и покорно поплелись вслед за лисом, который рад-радёшенек понукать двумя ослицами с ветряными мельницами вместо мозгов! Вот уж никогда б не подумала, что вами так легко манипулировать...
От переизбытка чувств голова тетушки мелко, но энергично тряслась. Не выдержав накала страстей, ее утренний чепец из кремового тюля съехал на затылок, открыв торчавшие во все стороны, словно ежиные иголки, длинные хвостики папильоток.
Мои губы бесцеремонно поползли вверх. От неуместного веселья стало ужасно неловко. Я еще ниже опустила голову, мозоля взглядом яблочно-ромовый пудинг. Со стороны, наверно, казалось, что мне не терпится наброситься на него и проглотить, не жуя, точно опасаясь, что кто-то другой опередит меня.
- Ну что ж... - после кратковременного безмолвия изрекла тетя Гризельда. - Не люблю сюрпризов во всех их проявлениях! Я ожидала попытки задурить вам головы, но и помыслить не могла, что они закончатся успехом. Оказывается, можно ошибаться и в тех, в ком безгранично уверен! Печально...Но надеюсь, вы обе осознали всю степень вашей глупости и получили весомый урок, который в следующий раз, когда вам вздумается выставить себя ослицами, заставит вас подумать о последствиях!
Немного поостыв и сменив раскаты громовержца на более мирный тон, она добавила:
- То, что вы целы и невредимы, главное. Говорят, там была потасовка. Это обычное дело, для таких мест. Слава богу, что вы не застали ее? Вы ведь ушли раньше, не так ли?
Ей пришлось дважды переспросить нас, поскольку мы обе оцепенели, как при встрече с бешеной собакой, которая, замерев и вперив в нас налитые глазки, подрагивала носом, чуя сладчайший вкус страха.
- Вы что языки проглотили?! Вы ушли раньше или нет?
- Нет, - выдохнула Сибил и сжалась, точно ожидая испепеляющей молнии.
Тетя повела бровью. Но и только.
- Все началось из-за нас, - с трудом выдавила подруга, - точнее мистера Клифера и Николса.
Я все еще цеплялась взглядом за пудинг, словно он мог признаться в слабости характера вместо меня. Мне кажется, я бы солгала тете. Но откровение Сибил сделало невозможным мое позорное спасение. Пришлось собираться с духом и пересказывать все, что произошло. Ну, почти все. Я смалодушничала, так и не объяснив, почему вдруг Дамьян взъелся на молодого Ливингтона, и тетя решила, что это его очередная забава - унизить достойного человека. Сибил могла бы возразить ей, поскольку, несомненно, поняла причину его ничтожной мести, но промолчала.
Уже через час тетя Гризельда чеканила семимильным шагом, держа курс к дому Ливингтонов, а мы, как послушные мопсы на коротком поводке, резво семенили следом.
На нас поглядывали со всех сторон. Не с осуждением, нет, но с каким-то сорочьим любопытством Готовые ловить на лету наши слова, взгляды, жесты и среди всего бесполезного выискать то сомнительное, что непременно вызовет жгучий интерес у соседских кумушек, и передать это им в самом лучшем виде.
- Вот и до вас очередь дошла, ласточки мои! - проскрипела тетя, едва шевеля губами. - Улыбайтесь! И смените, в конце концов, эти постные мины. А то подумают, что я вас все утро мариновала! Тогда уж толков точно не избежать.
- Их и так не избежать, - ввернула я, как можно шире растягивая губы и прикидывая, сколько времени нам еще добираться до коттеджа Ливингтонов, - так ведь и челюсть вывихнуть можно!
Душевная чуткость тетушки была далеко не соразмерна ее монументальной величавости и боевому пылу. Однако сегодня ее чуткость не знала границ и была поистине неистощима. Вследствие чего, тетя решила, что интересоваться состоянием здоровья джентльмена, поколоченного покрепче тренировочной куклы, - это не та тема разговора, которую прилично затрагивать "с порога", поскольку она требует особого подхода и исключительной деликатности.
Поэтому, в качестве достойного повода к визиту мы выбрали любимицу Ливингтонов - лопоухую таксу Марго, недавно разродившуюся, на радость хозяевам, тремя здоровыми щенками.
Как оказалось, мы были далеко не единственными, кто возжелал в это утро полюбоваться на приплод докторской любимицы. Столько щедрого внимания, скольким одарили ее в первый же визитный час в этот день, собака не испытала и за всю жизнь.
- Больше всего ей, бедняжке, досталось, конечно же, от миссис Додд, - озабочено сказала хозяйка. - Дадли пробыла здесь дольше всех и буквально закидала нас вопросами о малютках. Скажу честно, ее настойчивая забота только обеспокоила нашу Марго.
- О, тогда мы не задержимся! А то еще навредим вашей пси...собаке, - высказалась тетя, враждебно поглядывая на новоиспеченную семейку. Она совершенно не переносила маленьких собачек и их визгливого тявканья. Однако, чтобы доставить удовольствие миссис Ливингтон, вместе с нами склонилась над корзиной, где в шерстяном одеяле копошились крошечные лысые комочки, а гордая мамаша устало развалилась, открыв лоснящееся брюхо со взбухшими сосцами. От корзины несло смешанным запахом молока и мокрой шерсти.
- Вряд ли сегодня у нее выдастся хоть одна свободная минутка! - лукаво заметила хозяйка.
На что тетя Гризельда с умным видом воскликнула:
- Ни единой! Щенки - это чрезвычайно волнующее событие!
В гостиной нас встретил доктор Ливингтон, который на время утренних визитов закрыл свой рабочий кабинет и принимал любопытствующих гостей с растерянной улыбкой и сползшими на нос круглыми очками. После того, как мы разместились в рядок на диване, он уверил нас, что новорожденные чувствуют себя хорошо и могут похвастаться отменным аппетитом.
Счастливое прибавление в докторской семье мы обсуждали минут десять, после чего тетя Гризельда, решив, что достаточно потратила время на "достойный повод", не мудрствуя спросила:
- А как здоровье вашего сына? Мы слышали, он попал в неприятное положение на празднике.
В первый момент и доктор, и его жена оторопело глядели на бестактную гостью, с тугими оборотами соображая, правильно ли они разобрали слова. Но вдруг мужчина расхохотался, демонстрируя крупные зубы под щеточками усов. Напряжение, застывшее в ровных спинах и стиснутых пальцах, отпустило.
- Ну, Гризельда, вы даете! Ваша прямота выше всяких похвал!
- Что вы, и мне пришлось вильнуть.
- Да, но другие так и не осмелились задать этот вопрос, хотя приходили только ради него. А наша собачонка интересовала их не больше, чем десятая жена китайского императора!
- Неужели и Дадли Додд ушла ни с чем! - оживилась тетя.
В следующий момент дверь в гостиную отворилась, и вошел Николс. Конечно же, мое неопытное в таких делах воображение рисовало приблизительную картину того, во что может превратиться здоровое розовое лицо, когда по нему пройдутся с десяток тяжеловесных кулаков, но действительность превзошла даже самые смелые фантазии.
В вошедшем в комнату существе признать молодого Ливингтона можно было только по родству его тощей фигуры с колокольной вышкой. Лицо же его не поддавалось узнаванию и походило на обожаемый старушкой Финифет мясной деликатес, который она с сочным причмокиванием именовала "печеночной кровянкой" и готовила только на Рождество и Пасху. Яство это было крайне мудрёное, так как требовало более семи видов печени, каждой по фунту, распаренной гречихи, гусиных желудков, порубленного бараньего жира, костного мозга, свиной крови и промытых кишок для наполнения прокрученной смесью. Взбухшая на жире и мозгах колбаса разжигала аппетит только у самых голодных гурманов, но неизменно поражала богатой цветовой гаммой - от иссиня-черных и лилово-красных до мучнисто-серых тонов. Мой крепкий организм не мог укорить себя в слабости при виде любимой кровянки Финифет, но от взгляда на разукрашенное столь искусно лицо Николса мне подурнело.
Те же позывы, видимо, охватили и Сибил, так как она зажала рот и нос ладонью, а над побелевшими пальцами круглые глаза оповещали нас о ее бедственном положении.
- Силы небесные!!! - промычала тетя и вскочила, протянув руки к несчастной жертве деревенских развлечений. Но тут же опустилась обратно на диван и судорожно ощупала - на месте ли шляпка-капот из бронзового муара с мишурой и бисером.
Николс храбрился. Левая рука его покоилась на перевязи, плечи сутулились, а под рубахой просматривались марлевые бинты.
И все же было в нем что-то такое, что отвергало всякую жалость. Самозабвенный азарт, владевший им на скачках, не испепелился дотла в жаркой потасовке, а теплился еще в его душе, неясной, едва угадываемой тенью, отражаясь в заплывших глазах застенчивым торжеством. Он попробовал мужественно улыбнуться, но распухшие губы подвели его и болезненно скривились. Тогда Николс проковылял к материнскому креслу и оперся о спинку.
С появлением сына миссис Ливингтон растеряла всё деланное лукавство и теперь, не таясь, промакивала набежавшие слезы трепещущим платочком и деликатно пошмыгивала.
- Как видите, его хорошенько помяли, но жить будет! - с легкой иронией пробасил доктор. - В его года полезно разок другой наподдавать кому-нибудь или схватить пару затрещин. Поучительный момент, так сказать...
- И чему же он поучает? - скептически отозвалась тетя, мрачно изучая живописную абстракцию на лице пострадавшего. - Подставлять другую щеку?
- Не оставаться в долгу! - отрезал мистер Ливингтон.
- Замечательное утро, - с трудом разлепляя губы, подключился к разговору Николс. - Я...я как раз стоял у окна, когда увидел вас...э-э... любовался солнышком, оно сегодня так пригревает...
- Высматривал! - со значением присовокупил доктор.
- Вовсе нет! - уязвлено воскликнул Николс. - Никого я не высматривал, отец.
- Погода сегодня и впрямь чудесная, - участливо поддержала его Сибил. - Можно надеяться, что она продержится до конца месяца.
- Да...конечно, - запинаясь, произнес молодой человек и добавил. - Я рад, весьма рад, видеть вас в добром здравии.
- Печально, что мы не можем того же сказать и о вашем здоровье, дорогой мальчик.
- Я еще легко отделался, мисс Уилоуби!
- Легко?! Удивительно, как по-разному люди воспринимают одно и то же.
Николс закивал, но все его внимание было уже сосредоточено на мне и Сибил.
- А как вы... - начал было говорить Николс, но спохватившись, что может проговориться, поправился - Как...как вам понравились...э-э... мероприятия?
Он явно боялся поставить нас в неудобное положение.
- Всё было довольно эмоционально, - ответила Сибил с волнением в голосе.
- Да, по-моему, зрелище было что надо, - охотно согласилась я. - Можно сказать, мы давно так невеселились. Особенно захватывающей была финальная часть праздника! Мы так надрывали животы от смеха, что могли запросто лопнуть!
- О-о! - протянул Николс, а затем беспокойно спросил. - Надеюсь, всё обошлось, и никто не пос...не лопнул? Все целы и невредимы?
После моих заверений, что ни одна из нас, ни от веселья, ни от каких бы то ни было других причин не пострадала, молодой человек успокоился и стал с робким ожиданием всматриваться в окно. Мы посидели еще минут пять и распрощались.
У массивной увитой плющом калитки на нас, словно вихрь, вздымая воронками дорожную пыль, налетела Виолетта. Никак не поспевавшая за ней, миссис Тернер суетливо перестукивала каблуками еще в самом начале улицы. Ее вид не оставлял сомнений, что она намеревается со всей строгостью отчитать свою неуемную дочурку за чрезмерное нетерпение, какое категорически непростительно для воспитанной юной леди, да к тому же обрученной.
Непреодолимое препятствие, в лице тети Гризельды, внезапно возникшей на пути как неприступная скала, вынудило Летти умерить прыть и остановиться.
- Докторская такса на днях ощенилась! - выдала ее матушка вместо приветствия, когда, наконец-то, дотрусила до калитки. - Виолетта с ума меня свела! Ей так хочется взглянуть на милых крошек. Должно быть они прехорошенькие! Признаюсь, у меня у самой чувствительность ко всяким зверюшкам. У нас это семейное... О, так вы же от Ливингтонов! Ну, как там...щенки?!
- Нет слов! - изрекла тетя и, пожелав приятного любования "псиным приплодом", прошествовала мимо.
Уже дома, подробно пересказывая Финифет наш поход к Ливингтонам, тетя пришла к выводу, что он оказался необычно плодотворным.
- А парень-то не промах! - объявила она, потрясая пальцем в сторону Фини, и с обреченностью в голосе посулила, - ох, и скандалец намечается, помяните мое слово!
В Китчестер я вернулась через несколько дней. В связи с моим возвращением тетушкой овладело подавленное настроение, но она старалась скрыть от меня неотвязную тревогу. Ей казалось, будто бы я все же впустила в свою душу "холодные камни и большие залы" Китчестера, и не за горами то время, когда я назову его "домом".
Прощаясь, она завела разговор издалека, пытаясь намекнуть, чтобы я не забывала о том, кто моя настоящая семья и где мой единственный дом. Естественно, я старалась подобрать такие слова, которые одним махом разрушили бы все ее опасения, но из-за натянутых нервов попытка вышла, мягко говоря, неубедительной.
Если бы тетушка знала, какие мысли одолевали меня в эти дни, проведенные в Сильвер-Белле, она непременно поставила бы себя в один ряд с теми самыми ослицами, которые ей все еще мерещились при взгляде на меня и Сибил. Признаюсь, острое желание не возвращаться в Китчестер не раз переполняло меня настолько, что я готова была написать графу.
В тетушкином доме, в покое и уюте, мучавшие меня кошмары сделались еще ярче, еще больнее. Я бессчетное количество раз вспоминала шелестящие шаги у двери, и скрип ступеней в сторожевой башне, и ту жуткую ночь, когда мне пришлось бороться за свою жизнь. Кто тот неизвестный, что так ненавидел меня?! Я понимала, что его партия не сыграна, и мой преследователь обязательно сделает еще один шаг навстречу моей смерти. И сколь удачным будет этот шаг, не знает никто.
У меня были веские причины забыть Китчестер. В конце концов, на кону стояла моя жизнь! Но что будет потом, когда я сбегу? Смогу ли я спокойно принять собственную никудышность? Смогу ли смириться с неизвестностью, которая всю жизнь будет пудовым грузом лежать на моих плечах и презрительно напоминать мне: "Ты трусиха"?
Даже когда экипаж остановился у парадного крыльца, и старый Генри помог мне спуститься, я продолжала тихонько шептать себе:
- Ты можешь уйти отсюда в любое время. Ведь с самого начала ты хотела только погостить в Китчестере, и ничего более. Тебя здесь ничто и никто не держит! Но ты должна, просто обязана узнать правду!
Правду! А не ее ли неустанно твердят мне с самого начала? Моя смерть нужна только одному человеку. Дамьяну! Сейчас я, как никогда, была близка поверить в его виновность. Проявленная им подлость по отношению к Николсу тысячекратно усилила мое недоверие к нему, а пропасть меж нами сделала не просто непреодолимой, а необъятной.
В Китчестере все было как всегда. О том, что я отсутствовала практически неделю, никто и не вспоминал. Граф встретил меня вялым "а, это ты" и тут же стал жаловаться на скуку и вновь разыгравшийся пострел, который скрутил хилое стариковское тельце в знак вопроса и грозил навеки закрепостить его в этой постыдной позе. Как я ни пыталась, но так и не разглядела хотя бы намека на то, что старик скучал по мне. Столь неподвластные определению дедовские чувства вызвали во мне острое искушение вернуться в Сильвер-Белл.
Одна Эллен нашла в себе силы порадоваться моему появлению. Но увидев ее, я обеспокоилась не на шутку. Больше надуманная мигрень из-за "колебаний в погоде", которой она страдала, когда я уходила на праздник, сменилась изнурительной хворью, сильно иссушившей женщину. Эллен лежала на несвежих простынях в ворохе одеял и примочек. Завязанная на птичьей шее шаль казалась непомерным грузом для столь изможденной больной и тяжким весом придавливала к постели. Женщина дремала.
Несмотря на враждебность, которую недвусмысленно проявил неприятель, в лице недремлющего цербера Терезы, я решила остаться у постели Эллен и дождаться, когда она проснется. Кроме служанки в комнате находился еще и мистер Тодд. Он неустанно мельтешил вокруг пациентки, тускло поблескивая во мраке, словно отполированным канифолью, лысым черепом. В руках у него был жестяной таз, и доктор выискивал место на кровати, чтобы заботливо пристроить его у неподвижного тела Эллен.
Когда я подошла ближе, то еле удержалась от возгласа. Все неприкрытые участки тела больной, а также лоб и виски были испещрены порезами. Кое-где маленькие ранки уже успели зарубцеваться, а некоторое - только подсохли; но были и крупные порезы, которые сочились и набухали ярко-алыми каплями.
Пристроив, наконец, под боком Эллен посудину, доктор сполоснул руки и вытер их о свой длиннополый сюртук. Затем взял с подноса ланцет с вырезанной из слоновой кости ручкой и продолговатую металлическую коробочку. Мужчина легко нажал на нее, и из дыр, расположенных в два ряда, со звонким щелчком выскочили шесть острых лезвий. От неожиданности я вздрогнула. В следующий момент, когда мучитель, склонился над изможденным телом, и, отодвинув шаль, нацелил скарификатор на предплечье пациентки, я яростно подскочила к нему.
- Прекратите сей час же! Остановитесь! Как вы смеете творить с ней подобное! На ней же живого места нет!
Коротышка окинул меня недоуменным взглядом.
- Я делаю свое дело, мисс! И не лезьте мне под руку, иначе я случайно перережу артерию.
- Она же и так вся изрезана! Вы хотите убить ее?!
- У миссис Уолтер синдром избытка крови и серьезный застой в конечностях. Если не освободить организм от токсинов, то моя пациентка в лучшем случае будет страдать припадками, а в худшем - отдаст Господу нашему душу еще до завтрашнего вечера!
- Если вылить из нее всю кровь, она отдаст Господу душу уже в сегодняшний вечер!
Забыв, что держит опасные для здоровья, а при некотором раскладе и смертельные, предметы, доктор раздраженно всплеснул руками.
- Я полагаю, вы наслушались тех новомодных идей, за которые ратуют мои молодые коллеги? - менторским тоном спросил он. - Но заявляю вам, они необоснованны и совершенно неприемлемы в медицинском кругу. Отворение крови - вредно, губительно и нерезультативно? Бред сивой кобылы! Вот, что я на это скажу. Целебность и полезность этой процедуры доказана временем, мисс Сноу!... Веками! Веками выпускали дурную кровь, избавляя организм от отравы и "мрачных настроений"! Еще сам Гиппократ, а вслед за ним и Гален писали о четырех соках или же гуморах... Вы знаете, что миссис Уолтер меланхолик?! Из этого следует, что в ее печени зародилась черная желчь, которая распространяет свой осадок по всей крови. В естественном состоянии она придает густоту и консистенцию. Но при одном взгляде на больную мне, как опытнейшему лекарю, ясно, что образовался избыток желчи, она стала в высшей степени едкой и кислой и вызвала отравление организма...
Я уже не слушала этого твердолоба. Трубный голос доктора вывел Эллен из забытья. Сдавленно всхлипнув, она приоткрыла глаза и мутным взором уставилась на нас.
- Вот видите, мисс, вы разбудили ее! - с укоризной выговорила мне служанка, - В вас чуткости ни на фартинг! Миссис Уолтер больна. А вы мешаете доктору Тодду работать.
- Тереза, помолчи, - просипела Эллен, попытавшись мне улыбнуться. - Ты... уже вернулась...
Ей было тяжело говорить, после каждого слова, она делала пазу, чтобы вдохнуть. С бдительностью аргуса Тереза следила за мной, будто подозревая меня в преступных намерениях по отношению к своей хозяйке.
- Да, Эллен, я снова в Китчестере, хотя едва ли меня здесь кто-то ждал.
- Я...я ждала и...Дамьян тоже.
При упоминании его имени я вздрогнула и отвернулась от ее взгляда. Но тотчас почувствовала прикосновение к своему запястью ледяных пальцев и слабоощутимое пожатие.
Пробуждение пациентки никак не повлияло на доктора. Он все также продолжал заливаться соловьем, растолковывая мне, неблагодарной слушательнице, целебные свойства кровопускания. Я же, перебив его, предложила ему закончить сегодняшний визит и, собрав все пыточные инструменты, удалиться восвояси.
- Уважаемая мисс Сноу, - произнес он, изменившись в лице, - я с глубоким почтением отношусь к вашей учености, будьте уверены, я много наслышан о том, что вас удостоили преподавательского места, но простите мою дерзость, поняли ли вы хоть слово...
Меня неожиданно поддержала Эллен, безжизненным голосом приказав ему удалиться. Выждав, когда мистер Тодд, исполненный обиды, покинул комнату, она через силу заговорила:
- О, Найтингейл...я так рада, что ты здесь. Ты единственная понимаешь.
- Но что же с вами случилось, Эллен. Вы же были почти здоровы, почти полны сил, когда я уходила. Лишь легкое мигрень беспокоила вас...
Женщина вновь провалилась в забытье. Но глаза оставались открытыми. В них зияла бездонная пустота и, казалось, ничто не в силах разогнать ее. Даже белесые ресницы, оцепенев, не смели дрогнуть, боясь потревожить покой беспамятства. Время шло.
- Я разговаривала с ним, - внезапно натужливо произнесла Эллен.
- С кем? - уточнила я, не догадавшись с самого начала.
Послышался протяжный вздох, такой тихий, словно ветерок пролетел над зарослями вереска, легко дотронувшись до лилово-розовых кистей.
- С сыном...Я разговаривала с моим мальчиком...
- Эллен, вы не могли говорить с ним.
- Нет, он говорил со мной, говорил, как ему там одиноко, как холодно...Он умолял свою маму прийти к нему, прийти навсегда, чтобы разделить с ним одиночество. Он там один, один-одинешенек, и только ледяная тьма окутывает его. Она растворяется в его крохотном тельце... и скоро моего мальчика не станет...Только тьма...Он биться, он страшно боится, Найтингейл...
Мне показалось или действительно вдруг раздался надтреснутый щелчок, и стены с механическим лязгом начали неумолимо сдвигаться? В лице Эллен не было ни кровинки. Она, не отрываясь, глядела в черноту балдахина.
- Он позвал меня...Я сопротивлялась, не хотела туда идти. Но он так звал меня, так молил...мой Леми, мой маленький сыночек...И мне пришлось идти, пришлось слушать его смех. Ах, этот смех! Ты не можешь даже представить, какой он! Он раздирает душу...он мучает...Да, да, мучает. Это дьявольский смех...
Склонившись к ней, я приложила к ее лбу ладонь. Кожа была сухой и горячей. Несколько длинных волосков прилипли к сочащемуся порезу чуть выше брови. Я осторожно убрала их, заправив под помятый с бурыми пятнами чепец.
- Эллен, Эллен! - требовательно позвала я. Ее взгляд оторвался от балдахина и медленно переместился на мое лицо. - Эллен, вы ходили в часовню? Вы смотрели на статую?
Ее подбородок тяжело опустился к шее и остался в таком положении.
- Вы не должны туда ходить. Прошлый раз я совершила ошибку, поведя вас туда. Я заставила вас! Сами бы вы не пошли. Но что или кто заставил вас сделать это вновь? Отвечайте мне, Эллен! Кто заставил вас пойти туда? Это был Дамьян? Эллен, скажите мне!
- Нет, он бы никогда...нет, нет... Это Лемми, мой Лемми. Я же сказала, он звал меня. Он просил прийти. Он много чего говорил мне. Много всяких вещей! Он всегда мне обо всем рассказывает. Все это так неприятно...Его рассказы только расстраивают меня и...сквозняки... Ты знаешь, что он сказал про сквозняки? Что они не могут убить меня. Я могу ходить там, где дуют сквозняки, и быть спокойной - они не убьют меня. Но ведь они убили моего Лемми. Из-за них он сейчас там...во тьме. Но он всегда говорит мне правду. Он никогда не лжет. Никогда!
Я уже не следила за ходом ее мыслей - это был бред, бред больной, измученной матери. Мне нестерпимо хотелось уйти, сбежать! Оставить ее наедине со своими видениями. Она полностью жила в них, не сознавая своей болезни. Ни я, ни кто либо из живущих не в силах помочь ей справиться с тем, притаившимся внутри нее, хищником, что годами терзает ее, клыками впиваясь в самое сердце и раздирая самую болезненную рану.
В комнате было душно, как в огромной кухне, где кипят сто котлов. Я подумала о тенистой беседке в саду, о свежей прохладе, что царила в ней. Как было бы здорово сейчас приютиться там. Взять Китса или Шелли, или Байрона и погрузиться в лирический мир, наслаждаясь спасительной свежестью и одиночеством.
- Мисс Сноу, - глухо окликнула служанка. Я обернулась к ней. Она чинно сидела на углу тахты, сложив на коленях полотенце, которым протирала докторские инструменты. Ее иссохшее, словно чахлый лист на осеннем ветру, лицо вновь наполнилось превосходством, свойственным многоопытным сиделкам. В уголках губ застыла скорбь. - Выгнать доктора Тодда - преступление. Вот погодите, узнает об этом вседражайшая матушка миссис Уолтер! Идите и молитесь! Молитесь, чтобы ваш поступок не имел печальных последствий. А сейчас вы должны уйти! Миссис Уолтер, нужен отдых. Бедняжка истратила на вас последние силы...
Мое "преступление" не давало покоя ее радетельной душе. Безмерная совестливость, присущая преданной Терезе, впрочем, как и большинству представительниц ее профессии, грызуном впивалась в чувствительное сердце, и требовала немедля донести до сведения "вседражайшей матушки миссис Уолтер" о вопиющем проступке. Не успела я покинуть комнату, как услышала скрип двери и через пару секунд служанка обогнала меня. В ее скованных движениях, в сутулой осанке и скорбном наклоне головы - во всем ощущалась решимость не оставить преступника безнаказанным.
Кара обрушилась на меня за ужином. Элеонора не могла упустить столь заманчивую возможность - основательно облить меня ушатом яда на глазах семейства. Если она надеялась, что подобным наказанием достигнет моего раскаяния и я осознаю всю тяжесть содеянного и, наконец-то, уясню свое место в Китчестере, то изрядно перестаралась в надеждах.
- Всякий раз, когда я пытаюсь извлечь из сердца хотя бы мельчайшие крохи теплых чувств к тебе, милочка, ты выкидываешь нечто такое, что давит эти попытки на корню, как цветочную тлю.
С достойной кротостью я выслушала ее заявление и, ожидая дальнейших атак, приготовилась так же покорно принять их. Я опасалась, что, начав защищать себя, еще пуще ожесточу старуху, и ее немилосердный гнев обратится на ту, что слабее меня, на Эллен... Кроме того присутствие за столом Дамьяна выбило меня из колеи и меньше всего, что меня сейчас волновало - это уничижительные уколы одряхлевшей гадюки.
- По какому праву ты вмешиваешься в устоявшийся порядок этого дома? Как посмела судить то, что было принято и одобрено мною еще до твоего рождения?! Ты в этом доме - гость. И как любого гостя, тебя привечают до поры до времени. Как скоро радушие хозяев иссякнет, зависит от твоего умения быть незаметной. Помни это, милочка. И не рассчитывай на свое "особое" положение. Этого положения у тебя нет!
Элеонора взирала на меня, поджав губы, что свидетельствовало об удовольствии, какое она черпала в своем подспудном клокочущем негодовании.
- Мне кажется, доктор Тодд сторонник устаревших методов лечения, - осторожно высказалась я. Элеонора открыла рот, чтобы заговорить, но Дамьян опередил ее.
- И чью кандидатуру ты предлагаешь? Ливингтона? - он осклабился. - Ты все еще печешься об этом слюнтяе? Кстати, как его драгоценное здоровье?
Я проигнорировала издевку, болезненную, как укол вилами, и сдержанно обратилась к нему:
- Я слышала, ты сам однажды спустил с лестницы доктора, посчитав его шарлатаном. Тот сообщил, что графа уже не вылечить, так как его "механизм истерт до дыр". А ты силой привез из Солсбери лучшего врача и спас графу жизнь. Уж не мистер ли Тодд был тем самым шарлатаном?
С левой стороны от меня послышался гортанный смешок, а за ним довольные покряхтывания и сопения, подобные тем, что издает лисица, запустившая свой жадный нос в гнездо с лакомыми птичьими яйцами. Старик наслаждался зрелищем. Дамьян же только ухмыльнулся и принялся отчищать от кожуры яблоко.
- Твои слова не что иное, как оскорбление, - старуха вновь взяла нить разговора в свои руки. - Доктор Тодд заботился о нас больше тридцати лет, с тех самых пор, как закончил ученичество. Его отец эсквайр Уилкинс Тодд платил по 50 гиней в год, чтобы сын получил образование. Естественно, эти джентри не стоят и ногтя с мизинца Китчестеров, но это единственная приличная семья, чей сын имеет докторскую практику. Мы вынуждены принимать его услуги. Повторяю, доктор Тодд единственное на десятки миль вокруг подходящее для нас средство.
Последнее слово привело меня в замешательство. Видимо, на это она и рассчитывала.
- Средство? Вы называете человека, чьим рукам доверяете свою жизнь - средством?
- Что тебя возмущает, милочка? Лекарь - всего лишь эффективное средство, призванное поддерживать нашу смертную оболочку в работающем состоянии, и только.
- Но вы сравниваете человека с таблетками и ланцетами, будто у него нет души. А есть красивая коробочка и инструкция по применению.
- Ты уводишь разговор, а я не терплю страусиной политики. Китчестеры всегда отвечали за свои поступки, а не прятали голову в песок. Но ты ведь только отчасти Китчестер, и то, если Эдварда, твоего отца, можно считать таковым, потому что сам он не желал этого... Да, если хочешь знать, я смотрю на доктора Тодда именно так. Если пилюлю наделить душой, и она будет дергаться и визжать, когда ее отправляют в рот, то все равно она останется только средством ослабить головную боль, не более...А что касается тебя, то впредь запомни, твое вмешательство в наши дела - сизифов труд. Неуступчивость может дорого обойтись как тебе, так и другим.
Я нарушила кроткое безмолвие, которое хранила на протяжении последних минут.
- Я поняла вас, леди Редлифф, - сказала я тоном, в котором звучала точно отмеренная доля смирения. - Постараюсь быть ненавязчивой.
- Незаметной, милочка. Незаметной!
После ужина я не пошла вместе со всеми в музыкальную комнату, где Элеоноре захотелось продлить столь продуктивный для нее вечер и под аккомпанемент рояля продолжить оттачивать на мне свое словесно-пыточное мастерство, а отправилась к себе.
Внутри меня все кипело. Я не была уверена, что справилась бы с мятежными чувствами, если бы позволила Элеоноре и дальше оскорблять себя. Я крепилась духом, убеждая свой неукротимый норов перетерпеть эту смехотворную головомойку из страха за Эллен. Но почти до боли было обидно, что старый граф так ничего и не ответил в мою защиту. Хотя, зная его слабость к спектаклям и сценам, я была уверена, что наблюдая за нами, он от души веселился.
Похоже, с этого момента смертная скучища, что затопила Китчестер подобно вязкой болотной тине, больше не терзала старика. Его озорные лукавые глазки горели явным предвкушением. Он словно ждал, что с моим появлением в замке начнут происходить куда более захватывающие события, чем поголовный падеж мух под гнетом невыносимой скуки.
ГЛАВА 33
Удивительная, божественная скорость! Дамми летела без устали так, словно ее гнали вперед невидимые взору мощные крылья. Истосковавшись за ту неделю, что меня не было, по неистовому бегу и свисту в ушах упругого ветра, лошадь мчалась, не сбавляя скорости, желая вволю испить пьянящей свободы.
Когда впереди нахохленной стеной выросли деревья, я натянула поводья и придержала Дамми. Ей это не понравилось, она заартачилась, не желая покойного шага. Но все же подчинилась приказу и свернула с открытого поля в дремотный, пронизанный паутиной тумана, лес.
Я направила Дамми по едва заметной тропинке между папоротниками. Она мирно плелась мимо вязов и падубов, то и дело опуская морду к высокой траве, и, фыркая и вздрагивая всем телом, когда холодная роса окропляла ее бархатный нос, ворошила широкие листья.
Стоял тот ранний час, когда блеклая голубизна неба еще исполосована розоватым рассветом, а разноголосое и робкое ото сна пение птиц только-только пробуждается к жизни. Воздух, напоенный хмельным запахом прелой листвы и мшистой сырости, обладал слабым горчащим привкусом. Я вбирала его всей грудью, словно не могла надышаться. Словно хотела вдохнуть частичку этого волшебного лесного мира, скрытого за утренней занавесью зеленых сумерек.
Вскоре мы выехали к болотистым низинам, заросшим осокой, желтым дроком и мясистым хвощом. Промозглый туман поднимался от земли слоистой пеленой, застилал глаза и сбивал с пути. Кобыла нервно выворачивала шею, поглядывая назад. Я похлопала ее по загривку, успокаивая. Но она продолжала беспокойно встряхиваться. Ее тревога передалась и мне. Желто-мутная хмарь за последние минуты сделалась как будто еще плотнее. На небольшом расстоянии я уже едва различала склоненные к земле длинные стебли осота.
Внезапно из тумана донеслось невнятное бормотание, кто-то зачертыхался, а затем послышался скрипучий, как заржавевшее колесо молотилки, голос:
- Бо...Бо, черти тебя возьми, у нас гости! Да очухайся ты, недоросток собачий!
Я напрягла глаза, всматриваясь, но кроме изломанных ветвей поваленного дерева, размытыми пятнами выглядывавшими из тумана, ничего не рассмотрела. Голос доносился оттуда.
- По наши души явился... - скрипение сделалось злым, слова перемежались забористыми ругательствами, посылаемые небу и всему живущему на земле и под землей. - Вынюхал, гнида, где мы прячемся... О, чтоб лопнули мои зенки, дык это ж дамочка!
Раздался гнусавый смех, и буквально через секунду я услышала хруст веток и хлюпающие в вязкой жиже шаги. Я все еще не видела говорившего, но тот, похоже, не испытывал такого неудобства и прекрасно различал меня в мутной хмари.
- Эй, Бо, смотри-ка, какая пташечка к нам пожаловала ни свет ни заря. Чтоб я сдох, если вру, крошка высший сорт! Вот так удача! Эй, Бо...дурень, да ты бельма свои протри! Чует моя селезенка, дамочка не прочь позабавиться...
В тумане замелькал тусклый огонек лампы, похожий на растекшуюся кляксу. За ним маячила неясная бесформенная тень. И уже через несколько шагов за завесой водянистых паров прорисовался приземистый мужской силуэт. Я невольно вдавила пятки в бок лошади, и та попятилась. Я нисколько не испытывала страха, лишь какое-то неловкое омерзение.
Где-то совсем рядом, потревоженная шагами, издала пронзительное кваканье и бултыхнулась в мутную тину жаба. Дамми нервно дернулась и вздыбилась. Я едва удержалась в седле, но справилась. Еще не хватало свалиться немощным кулем к ногам пьяного бродяги! Я гикнула кобыле и, уверенно натянув повод, направила лошадь в лес. Вдогонку мне понеслись скабрезные шутки и чертыханье
Размышляя о том, кто же это такие: человек со скрипучим голосом и невидимый Бо, - я выехала из леса. Почуяв пахнущую сочной луговой травой свободу, Дамми припустила легкой рысью. Никто из нас не спешил возвращаться в Китчестер.
Мы поднимались вверх по лугу, пока речной поток не преградил нам путь. Серая речушка бурлила и перекатывалась пенными "барашками", дотрагиваясь водяными пальчиками до низких ветвей ив. Я пустила Дамми вдоль реки, намереваясь подъехать к мостику и немного побыть там.
Возможно, на шаткой скамеечке сидит старичок, его трость и зеленый котелок покоятся рядом, а сам он, сморщив желтушное личико и сощурив блестящие глазки, с превеликим наслаждением попыхивает трубкой. Я надеялась, что увижу его на нашем месте, и мы беззаботно поболтаем, как бывало раньше, веселясь и подшучивая друг над другом. Но его не было. Зато чуть поодаль, выше по течению, я заметила другого человека.
Дамьян стоял по грудь в воде и, заложив руки за голову, подставлял лицо утреннему солнцу. Частые "барашки" окатывали его загорелые плечи. Он не шевелился. И я, разглядывая его, не могла ни вздохнуть, ни отвести глаз. По коже от самых сапог до макушки пробежались тысячи иголок, оставив после себя гусиную сыпь. Но вот резким движением Дамьян выкинул вперед руки и нырнул. Через долгий-долгий миг он показался над водой и, встряхнувшись как собака, размашисто загребая руками, поплыл навстречу течению.
Я наблюдала за ним, даже не стараясь укрыться. До жути холодная вода ни капли не смущала его, а вот меня от одной только мысли о ней, свело судорогой. Это неприятное ощущение привело меня в чувство. Предательская мысль, что я опять веду себя как дурёха, засверлила в мозгу. Я же приняла решение! Дала себе зарок никогда больше не поддаваться его всепроникающему влиянию, противиться всякой тяге к нему, тлетворной слабостью разъедавшей мое сердце. Я приняла решение! И должна следовать ему!
Но, когда я, стараясь не шуметь, покинула "место преступления" и скрылась за ивами, раздался звенящий насмешливый крик:
- Мисс Сноу, вы куда-то спешите?!
Я невольно застонала, поняв, что попалась с поличным, и теперь уже он вволю натешиться над моим постыдным поведением. Мне пришлось показаться из-за деревьев.
- Что вы, мистер Клифер, я никуда не спешу и совершаю поистине приятную конную прогулку, любуясь занимательными видами окрестностей.
Он стоял лицом ко мне, и грудь его была только наполовину скрыта водой.
- Тогда что тебе мешает до конца рассмотреть столь занимательный вид, которым ты порядком увлеклась последние минуты? Я так старался угодить твоим горящим глазкам.
- Фанфаронство и актерство - вот ваша сущность, мистер Клифер, - мне не удалось скрыть горечь. В этот момент я думала вовсе не об этой щекотливой ситуации, а о том, как Дамьян поступил на скачках. О его подлости.
Он понял мои чувства. И в его ответе уже не было насмешки и веселости.
- Я отвечаю ударом на удар, Найтингейл.
Мне подумалось, что то же самое говорил и доктор Ливингтон, отец Николса.
- Да, ты никогда не остаёшься в долгу.
- Это способ выжить.
- Это способ продемонстрировать силу.
- Разве плохо быть сильным? Ты можешь просветить меня на эту тему, моя слабенькая, беззащитная пташечка.
- Сомневаюсь, что тебе придется по нраву, если кто-то начнет учить тебя.
- Ошибаешься, я всегда жажду знаний...особенно, когда у меня такая учительница.
- Мне кажется, у тебя нос оброс сосульками, - прервала я двусмысленный разговор.
- Так не терпится увидеть меня, так сказать, во всей красе? Опять непутевое любопытство или... - он красноречиво замолчал.
- Нет, нет, - забормотала я, смутившись, - можешь оставаться там сколько захочешь.
Но он только хохотнул и начал продвигаться к берегу. Я поспешно развернула лошадь, чтобы не видеть его выходящим из воды. Дамьян еще пуще расхохотался, а я, чувствуя дикое смущение, вспыхнула, как костер из сухих листьев и щепы, и зачем-то крепко зажмурилась.
Однако уши мои работали так, точно в них были вставлены слуховые рожки. Я ловила каждый звук, будь то одинокий стрекот кузнечика в траве или легкое покачивание ветвей, или бурные перекаты воды от резких мужских движений. Я слышала, как Дамьян вышел на берег и, издав энергичное "бррр", от которого я поежилась, будто мне самой предстояло окунуться в ледяную, заволоченную рваным туманом реку, прошлепал к сваленной в кучу одежде. Казалось, пролетели часы, прежде чем он окликнул меня:
- Угроза миновала, золотко. Я сама благопристойность! И ни одна расстегнутая пуговица не оскорбит твою ранимую девичью честь.
Когда я повернулась, он уже скрылся за деревьями, направляясь в мою сторону. Но, не пройдя и десятка шагов, остановился и, прислонившись к развесистой иве, принялся изучать меня. Пряди мокрых волос облепили его лоб, по щекам тонкими ручейками бежала вода, затекая за воротник и расползаясь по спине. Узкий рот слегка изогнулся, приподняв уголки вверх, будто мужчина находил что-то забавное в том, что я была здесь, перед ним.
Мысленно я твердила себе не смотреть на него, уйти, умчаться отсюда, подстегнув Дамми, чтобы она неслась быстрее самого свирепого ветра. Вновь и вновь я воскрешала в памяти ожесточенные крики толпы, почуявшей загнанную добычу, налитые кровью глаза, отражавшие яростные всполохи огня, бешеный водоворот тел и... искаженное болью, изуродованное синяками и ссадинами лицо Николса. Все это сотворил Дамьян! Но, зная это и испытывая мучительное негодование, а порою и острое неприятие к нему, мое сердце не желало подчиняться разуму. Сердцу было все равно, чтобы ни сделал этот человек. Оно жаждало Дамьяна. Жаждало его любви.
- Слезь с лошади. Я не люблю задирать голову, когда разговариваю.
- Вряд ли мы будем разговаривать. Мне пора возвращаться, дед наверняка уже ждет меня.
- Любимая игрушка старика. Знаешь свое место подле него.
Меня оскорбили его слова, но я не подала вида.
- Что ж, все мы выполняем какие-то роли: кто игрушки... кто собачки, которая ради косточки готова кусать собственный хвост.
На мгновение он весь напрягся, точно хищник перед прыжком, но уже в следующую секунду расслабился и улыбнулся, подняв руки, будто признавая свое поражение.
Неожиданно для себя я спрыгнула с лошади и, взяв ее под уздцы, сделала несколько шагов в сторону Дамьяна. Господи, что я творю! Я не намерена была подчиняться ему. А тут! Но теперь уже поздно хвататься за голову и забираться обратно в седло. Я была поставлена лицом к лицу с фактом, что абсолютно не знаю себя.
Немного сощуренные глаза, в которых сияла бездонная глубина ночного неба, по-прежнему были прикованы ко мне. В них сквозило восхищение...Или я ошиблась?
- Найтингейл, - мягко произнес Дамьян, - я не верю, что ты ненавидишь меня.
- Ты всегда отличался повышенным недоверием к людям.
- Ты любишь меня.
Я замотала головой.
- Вероятно, ты мало знаком с этим чувством, - ответила я резко. - Ты умеешь любить только себя и вряд ли способен понять, как могут любить другие. Поэтому тебе простительно, если ты спутаешь ненависть с любовью.
- И все же ты любишь меня.
- Ты льстишь себе. Уверяю тебя, ты мне отвратителен, особенно после ска...
- Ты неубедительна. Могу поспорить, сейчас в твою головку лезут самые непристойные мысли... А ведь я могу исполнить их. Я могу подойти к тебе очень близко...вот так... Могу запрокинуть твою голову...вот так...Посмотри на меня...смотри на меня, соловей! Я могу поцеловать тебя...Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?
Его голос легким перышком плыл по воздуху и таял, теплым эхом касаясь моей щеки. Я молчала, до скрежета сжав зубы.
- Ты вся дрожишь, золотко.
- Да, дрожу, - взорвалась я. - Это от ярости!
Я отскочила от него, испугав лошадь, и та дернулась, собираясь вздыбиться. Но Дамьян крепко ухватил уздечку, удерживая кобылу на месте. Меня он не держал.
- Боишься дать мне то, чего я хочу, и то, чего так сильно хочешь ты.
- Что? Китчестер не мой и никогда моим не будет. Тебе нужно только дождаться смерти графа. Или тебе уже не терпится? Ничем не могу помочь!
- Неужели ты всерьез веришь в эту байку, что старик сделает так, как захочешь ты? Если он решил - значит, в завещании будет стоять твое имя. Ты все равно не в силах будешь отказаться от наследства, в этом случае все перейдет Элеоноре. А ты не настолько бессердечна, чтобы так поступить с Китчестером.
- В последнее время, я все больше понимаю, что не знаю себя.
- Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы старик переменил решение.
- Что же? Моя смерть, например? Смерть могущественнее любо самоуправства.
- Ты слишком высоко ценишь себя, золотко, - Дамьян искренне улыбнулся. - Существует масса вариантов. И один из них - наша свадьба. Мы поженимся и этого достаточно, чтобы старик сдался. Ведь в этом случае ты так же станешь хозяйкой замка.
- Но всего лишь хозяйкой "на словах". А ты будешь владеть и управлять всем.
- Ты упираешься, потому что знаешь, тебе придется подчиниться. У тебя есть выбор - идти под венец добровольно или же я силой приволоку тебя в церковь...потешная картина!
- Выбор! - возмутилась я. - Ты предлагаешь выбор?! Не смеши меня. Ты вроде разбойника с большой дороги, который останавливает почтовый дилижанс, стреляет вознице в сердце, а потом наставляет пистолет на пассажиров и говорит: "Кошелек или жизнь! Ваш выбор, господа?". Вот что ты предлагаешь мне. И что я должна ответить?!
Подняв к моему лицу руку, Дамьян дотронулся до выбившихся из узла волос.
- Ты должна ответить, что отдаешь в мое полное распоряжение и свой кошелек, и свою драгоценную жизнь. А я пообещаю хранить и то, и другой с величайшей бережливостью. Это судьба, когда разбойник, грабя дилижанс, влюбляется в пассажирку.
- Если это судьба, то она схалтурила. Уверяю тебя, я не предназначена для тебя... как, впрочем, и ты для меня. Ты, наверное, был создан для Китчестера. И слишком большое значение придаешь этому факту.
- Нет, это ты придаешь ему слишком большое значение.
Когда я все же набралась духу и уехала от него, то ощутила пугающее одиночество. Въезжая во внутренний двор, а затем пробираясь по коридорам в свою комнату, это чувство только усилилось. Вокруг чудилась какая-то особая тишина... напряжение, как будто что-то ужасное пряталось рядом, готовое вновь вынырнуть из темного угла за моей спиной и наброситься на меня.
Я останусь здесь ровно столько, чтобы выяснить, кто угрожает мне, а затем уйду прочь, уйду навсегда. Но почему-то эти размышления не принесли мне успокоения. Может, виноваты какие-то чары, исходившие от древних стен, квадратных башен с острыми зубцами и изумрудных лугов, окаймлявших Китчестер? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью.
В третий день сентября я решила выполнить обещание, данное Сибил, и уговорить деда стать почетным гостем на свадьбе. Через две недели намечался званый прием в Китчестере, и леди Редлифф, объявив меня своей помощницей в подготовке к вечеру, до минутки расписала мое время, заняв его поездками в Солсбери за покупками и латанием праздничных гобеленов, которые не вынимались из сундуков около двадцать лет. Этим утром в город отправилась Джессика, поскольку ей необходимо было забрать корреспонденцию из попечительного совета, а я смогла выкроить полчасика, чтобы заглянуть к графу.
Деда я нашла в кабинете. В последнее время он стал засиживаться там целыми днями. И Элеонора, не скрывая триумфа, особенно в присутствии жабёныша, заверяла нас, что граф всецело поглощен составлением бумаг для моего официального входа в семью и во время приема, естественно, объявит о наследнице.
Столь отрадная перспектива и тот решающий факт, что с обретением "правильного" наследника репутации Китчестеров не угрожает быть осмеянной во всех уважаемых домах Англии, привели ее в состояние благодушной эйфории. За столом она одаривала всех доброжелательным взглядом и делала это так, что нельзя было ошибиться - мы, простые смертные, удостоились наивеличайшей чести. Даже об Эллен она говорила с тончайшим налетом заботливости и в приступе благодушия снизошла до того, что навещала больную каждый день, проводя отмеренный ею час в рассказах о подготовке к званому вечеру.
Эта была приятнейшая для всех нас метаморфоза, поэтому я не могла не оценить всю прелесть заблуждения леди Редлифф. "Заблуждения", потому как я все же смела надеяться, что слово графа Китчестера заслуживает доверия, и он не обманет меня.
Однако состоявшийся в этот день разговор в корне изменил ситуацию.
Разумеется, я предполагала, что выманить у старика соглашение отправиться на венчание в деревню, да еще к тому же к кузнецу, задача не из легких. Но категорический, с глубоким чувством брезгливости и высокомерия отказ поверг меня в горькое изумление. Дед не просто отмёл все мои попытки убедить его, он раздухарился настолько, что в горячке наговорил с три короба таких выражений, какие даже в малоприличном обществе показались бы ядреным перчиком. Его китчестеровская гордость была непомерно оскорблена тем, что я осмелилась подойти к нему со столь вопиюще-безобразной просьбой, и тем самым поставила восемнадцатого графа Китчестера в один ряд с презренными плебеями.
Я не знала, как быть. Ошеломленная и подавленная я сидела в кресле, а на другом конце стола, старик, выставив перед собой руки, загибал пальцы на каждую вескую причину, которая все дальше и дальше отдаляла его от навязываемого на его плешивую голову мероприятия.
Почему-то я не могла отвести зачарованного взгляда от этих иссушенных рук. Засаленные рукава зеленого сюртука были гармошкой засучены до самых локтей. Желтушного цвета сморщенную кожу покрывала россыпь коричневых веснушек, будто неведомый художник, неосторожно взмахнув кисточкой, оставил несмываемые следы старости. Твердые жилы выпирали, точно зашитые под кожу вязальные спицы.
Я глядела на стариковские руки и, как заведенная кукушка в часах, повторяла про себя: "Как быть... Как быть". Сибил верит, что я спасу ее. С первой минуты нашей дружбы она верила мне, слепо и непоколебимо. Иногда подруга шутила, называя меня своим ангелом-хранителем, но в ее глазах за улыбкой и смехом читалась прочная уверенность, что так и есть на самом деле. Я не могу подвести ее! Если графа Китчестера не будет на венчании - не будет и самого венчания. Допустить такое, все равно, что собственной рукой разбить ее сердце, и каждый осколочек втоптать в землю каблуком ботинка.
- Хорошо, - сказала я без надобности и повторила, - хорошо.
Я нашла только один единственный ответ на вопрос "как быть", и этот ответ отнюдь не принес мне облегчения. Я стояла перед выбором: счастье Сибил или потворство собственным принципам и гордости, которыми неминуемо придется пренебречь, если я выберу первое. Но я отчетливо понимала, что не позволю своей гордости стать причиной крушения всех надежд и чаяний Сибил. Счастье моей горячо любимой подруги было превыше всего для меня.
- Хорошо, - вновь повторила я, соглашаясь с собой и с тем бесповоротным решением, какое далось мне очень тяжело. Дед как будто что-то почувствовал в моем голосе. Он перестал загибать пальцы и внимательно посмотрел на меня.
- Я хочу заключить с вами сделку, граф Китчестер, - голос мой был до резкости натянут. - Если вы примите приглашение на свадьбу мистера Готлиба и мисс Рид и никоим образом не покажете своего превосходства и презрения, будучи там, тогда я соглашусь стать вашей наследницей, как вы того неизвестно по какой причине жаждите, и честно выполнять свой долг по отношению к Китчестеру. Вам не придется переписывать бумаги и воевать со мной, ожидая моей безоговорочной капитуляции. Если же вы откажетесь, я навсегда покину замок и вас, забуду о том, что у меня есть дед и целая семейка драконов в придачу к нему. Не думайте, что вы сможете сделать меня наследницей не зависимо от моего согласия, если так произойдет, то я подпишу отказную и замок перейдет к леди Редлифф.
Пару секунд граф пристально вглядывался в меня, пытаясь выяснить, насколько решителен мой настрой. Затем проворно выскочил из кресла и утиной походкой направился к двери.
- Ишь ты, как скрипит! - забормотал он, - Погоди-ка, прикрою дверь. Сквозняки разыгрались, вон как свистят, окаянные! По всему дому носятся и нет от них покоя.
Я и впрямь слышала какие-то то ли свисты, то ли стоны, но сейчас меня занимал вопрос более важный, чем неугомонные сквозняки.
Старику нужно было время, чтобы обдумать мои слова. И он пытался выиграть его. Закрыв дверь, он прошел к камину, где уже тлели малиновыми боками угли и тяжелой кочергой сгреб их в кучу. Затем остановился у книжного шкафа и снял с полки большую Библию, пышно украшенную рельефным узором и золотом. Ее фронтиспис изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака.
Положив передо мной книгу, дед указал на пожелтевшую страницу. Здесь, на первом листе, согласно обычаю, он когда-то записал четким почерком, какой не встретишь в его письмах, даты своего брака и смерти жены и день рождения и имя сына, которое теперь скрывалось за жирной чертой. Однако ровно под ним стояла новая запись. Это вновь было имя моего отца, а рядом имена моей матери и мое, даты дней рождений, брака родителей и их смерти.
Костлявый палец постучал по листу, попав как раз на дату смерти отца.
- От этого ты никуда не денешься, Найтингейл, - назидательно заговорил граф. - Куда бы ты ни бежала, везде тебя будет преследовать Китчестер, потому что ты не свободна. Ты - звено единой цепи; ты - часть почти тысячелетней истории, немыслимой без долгой череды тех, кто предшествовал нам, без оглядки следуя путем преемственности. Мы не можем существовать разрозненно, потворствуя своим личным нуждам, которые мы по близорукости своей, склонны считать первостепенными.
- А отказавшись от сына и зачеркнув его имя, лишив Китчестеров той самой пресловутой преемственности, вы вовсе не потворствовали своим личным нуждам?
- Это совсем другое.
- Да что вы говорите! - вместо восклицания из меня вырвалось какое-то простуженное сипение. В горле стоял ком, ершистой щеткой раздирая плоть.
- Нора права, Эдвард не желал быть одним из нас. Как изящная роза кичится, что не схожа с грубым чертополохом, так и он раздувался от гордости, что отличается от нас. Он всем существом восставал против Китчестера и семьи, все время пичкал нас вздором о самозаклании и фанатичном поклонении... Женитьба на твоей матери стала для него своего рода подтверждением того, что он осколок, отдельное звено, которое оторвалось от длинной цепи, не найдя в себе сил принять тот многотонный груз, что удерживает эта цепь.
- Если нам есть в чем себя упрекнуть, мы всегда отыщем виновных.
- Я поступил согласно его потаённому желанию, но это не умоляет моей вины! Я уже говорил, что сделаю все, чтобы искупить ее... Ты же - одна из нас! В тебе дух Китчестеров.
Граф вернулся за стол и, приняв расслабленную позу и смежив веки, закурил. Так он просидел около минуты. Пергаментное лицо, испещренное оспинами, не выражало ничего.