Есть такие дороги за городом. Как в былине: прямо пойдешь - к смерти попадешь, налево пойдёшь - не скоро вернешься, а направо пойдешь - себя потеряешь.
По этой дороге хожу редко. Возможно, придет моё время. Только моё. А пока...
- Здравствуй. Я думала, не придешь. Что ты мне принесла? Разве этим будешь сыт? Пойди, купи что-нибудь посущественнее.
Не спорю, иду в магазин. Колбаса и хлеб. Это, наверно, посущественнее. Тороплюсь вернуться, времени у меня в обрез. Возле магазина бабули из ближайшего поселка торгуют искусственными цветами. Все правильно: еда тем, кто торопится, а цветы - кому уже не нужно спешить.
- Хорошо, что быстро вернулась. А зачем эту купила? Она испортится скоро. Надо было копченой брать. Ладно. Садись. Съешь кусочек, мне много одной.
Беру ломтик колбасы, нарезанной предупредительной продавщицей, снимаю с края кусочки оболочки и молча медленно жую.
- Плохо мне тут. Дома лучше. Только сын мой жестокий. Почему? Никогда не пожалеет.
Молчу. Что ответить? Он не жестокий. В нем боль так маскируется. А видит это тот, кто хочет видеть... За таким вот разговором, с перечислением того, что принести в следующий раз, проходит час. Знаю, что половину перечисленного потом унесу назад. Смотрю на часы. Нужно уходить.
- Да, иди. Иди.
Иду. Возвращаюсь той же дорогой, в цепочке молчаливых, с пустыми сумками, людей. Хочется плакать. И от Божьей несправедливости к человеку, и от стыда за себя. Не смогла, ну, не смогла прямо смотреть ей в глаза и выдумывать смешные темы для разговоров. Наверно, я тоже больна жестокостью, как тот сын? Или это нормально? В таком месте понятия нормы расплывчаты как нигде.
В следующий раз мы пойдем гулять. Будет теплый день, а на дорожках много замерзших за ночь листьев ...
И три дороги за городом: на кладбище, в туберкулезную больницу и психиатрическую клинику.