По оконному стеклу с тихим шорохом скользила снежная крупа. Приткнувшиеся к кромкам тротуаров автомобили напоминали стадо больших спящих животных. Первая неделя Нового года подходила к концу. Завтра - сочельник. Они с Верой проведут его дома вдвоем. Хорошая семейная традиция. И отдых от новогодних хлопот. Надя любила этот тихий и светлый вечер. Он дарил ей покой и надежду на то, что все в ее жизни вот-вот образуется, утрясется. Но что она могла сказать себе сейчас? Что в ее жизни образовалось и утряслось?..
Стоять босиком на полу возле окна холодно. Легкая, почти невесомая сорочка не согревала. Гурам любил, чтобы Надя спала обнаженной. Чтобы всегда под рукой была, как он однажды сказал. Она, в общем, поначалу не возражала. Но в последнее время ей захотелось спрятаться хоть за полупрозрачной, а все же одеждой. Надя переступила с ноги на ногу и оглянулась на кровать, где, лежа на спине, закинув правую руку за голову и тихо похрапывая, спал Гурам. Лицо его было спокойно, только широкие брови чуть нахмурены. Она подошла к кровати и забралась под одеяло. Замерзшие ноги никак не удавалось согреть, сон не приходил, в голове крутились обрывки разговоров и встреч длинного суматошного дня. Будто настриженные и отобранные придирчивым режиссером кадры документального фильма.
Сегодняшняя выставка, несомненно, удалась. Надо отдать должное Гураму, рекламная компания была проведена грамотно. Статьи в центральной прессе, сюжеты о Наде и ее работах, несколько раз показанные по центральным телевизионным каналам, ее интервью в прессе... Большой зал, арендованный в престижном отеле, накануне Рождества был полон: бомонд в эксклюзивных туалетах и бриллиантах, богемные особы с рассеянно-затуманенным взглядом, шумно приветствующие друг друга, светские львицы со смазливыми мальчиками-пажами и светские львы с долговязыми девицами модельной внешности. Замечены были и представители крупного бизнеса, друзья и партнеры Гурама и, конечно, пресса. Всю предновогоднюю неделю и последние четыре дня Надя провела за развешиванием работ, установкой вместе с монтажниками правильного света, получением каталогов, переговорами с пожарниками и управляющим отеля. А до того утрясались вопросы аренды, подписывались необходимые бумаги, обсуждалась концепция выставки. Решение финансовых вопросов Гурам взял на себя. Она смертельно устала, лицо осунулась. Едва успела перед открытием выставки привести себя в порядок. А руки пришлось спрятать в длинных шелковых перчатках, поскольку иначе было не скрыть царапин и сломанных ногтей. На фуршете, запланированном через час после официального открытия выставки, Надя двигалась, разговаривала и улыбалась почти автоматически. Уйти раньше его окончания было невежливо, но Гурам все же отправил ее домой, сказав, что сам позаботится о приглашенных гостях.
Домой... Да, если так можно назвать съемную двушку. Правда, в историческом центре города и обставленную со всеми мыслимыми удобствами и роскошью. Для встреч два раза в неделю, по вторникам и пятницам, этого было более чем достаточно. Наде хотелось, чтобы квартира стала по настоящему уютной и приобрела обжитой вид, но ей так и не удалось этого добиться. Ни принесенные из дому яркие кухонные полотенца, ни красивые, любимого ею ломоносовского фарфора, чашки для утреннего кофе, ни два уютных халата, выбранных в Пассаже - ничто не помогло. Видимо, стены жилья понимали временность и непрочность отношений поселившихся в них людей.
Она приняла душ и легла в кровать, но уснуть не смогла. Напряжение последних дней давало себя знать бессонницей. Но когда приехал Гурам, Надя сделала вид, что спит. Не хотелось начинать разговор о прошедшем вечере. Тем более что его содержание было почти предсказуемо: кто пришел, кто не пришел, какие ее картины проданы еще в день открытия, и за какую именно цену, и что неплохо бы устроить в последний день выставки аукцион, какие газеты и что напечатают завтра, какие связи лично ему удалось завязать на выставке. "Девочка моя, успех любой выставки определяется только ее коммерческим успехом. Так же, впрочем, как и успех в литературе определяется уровнем продаж".
Да, сейчас это именно так. И она не может не доверять Гураму. Пожалуй, он собаку на этом съел. Но все же обидно, что Гурам прав. Ее работы покупаются, за последний год-полтора она стала вполне обеспеченной женщиной. Сделала в квартире ремонт, купила маленькую, юркую машинку, по поводу которой шутила, что та теперь в семье младшая - только восемь лет. А для Веры - компьютер. Теперь Наде не приходится стоять с картинами на улице или в переходах, испытывая поначалу унижение, а потом равнодушие. Все это благодаря Гураму, его опыту в раскручивании брэндов. Сейчас и она - бренд...
Свой первый батик она сделала пять лет назад. В то время в городе проходила большая индийская выставка. Надя с дочкой задержались в зале, где работали мастера: чеканщики, вышивальщицы, ткачи. Особенно Надю заинтересовал процесс росписи по ткани. Художница продемонстрировала сари, которое собственноручно расписала красивыми нежными цветами на тонких, переплетающихся друг с другом стеблях. Стоявшая рядом с Надей молодая индианка объяснила процесс изготовления батика, но заметила с улыбкой, что такой краткий курс не дает полного представления о возможностях этой техники. Говорила она по-русски с легким приятным акцентом. Оказалось, училась когда-то в Москве, а теперь работает в индийском консульстве. Сачи, как представилась собеседница, рассказала, что при консульстве работает своеобразный клуб. Если Надя захочет, то сможет получить там уроки изготовления батика. Конечно, отказываться от такой возможности было глупо. И Надя стала раз в неделю приходить на занятия. Тем более что никакой платы за них не требовалось. Ученицей она оказалась хорошей, схватывала все на лету и Сачи, с которой Надя подружилась, не могла нарадоваться Надиным успехам.
На зарплату учительницы музыки вдвоем с дочкой прожить было сложно, несмотря на частные уроки. Однажды вечером за одной из ее учениц зашел отец. Урок еще не закончился, и Надя пригласила мужчину присесть в гостиной и подождать минут десять-пятнадцать. Надина ученица Нуца очень волновалась в присутствии отца и часто ошибалась. Надо сказать, что особыми способностями она не отличалась. Но мама девочки считала, что девушке из приличной семьи необходимо играть на фортепиано и Надя сделала все возможное как преподаватель, чтобы необходимые навыки и приемы ее ученица усвоила. Гурам Шотаевич, как представился отец девочки, не столько слушал экзерсисы, сколько рассматривал развешенные по стенам работы Нади. А когда урок закончился, спросил кто их автор. И был "приятно удивлен столь разносторонним способностям учительницы его дочери. Тем более что успехи Нуци в музыке несомненны, несмотря на ее посредственные способности". Для него, дескать, никогда это не было секретом. На похвалу Нади усердию девочки Гурам Шотаевич только улыбнулся и откланялся. С тех пор с урока девочку забирал только он. И это лишило Надю и Нуцу возможности посидеть после урока, поболтать и попить чай. В середине мая Нуца со слезами сказала Наде, что она больше не будет ходить на уроки. Они с мамой уезжают погостить к родственникам в Грузию, а осенью она поедет учиться в Англию, в частный пансион. Надя уже привязалась к девочке, и ей было грустно расставаться. Она предполагала, что Нуце недоставало в родной семье тепла и внимания матери. А тут Англия. Бедная девочка...
Гурам Шотаевич приехал за дочкой и, отправив ее после окончания урока ждать его в машине, попросил Надю уделить ему немного времени. "Надежда Алексеевна,- сказал он, - я очень благодарен Вам за то, что Вы сделали для Нуци. Моя супруга занята своим бизнесом и уделяет девочке недостаточно внимания. Видимо, Вы и сами заметили, что Нуца была раньше очень замкнута. А теперь она по дороге домой рассказывает мне истории о музыкантах, художниках. Она смеется... За это я благодарен Вам. Понимаю, что это сложно измерить в денежном эквиваленте, но мне хотелось бы сделать Вам..."
Надя сначала побледнела, потом кровь прихлынула к щекам и они запылали. Ей стало ужасно неловко и почему-то стыдно. Гурам Шотаевич, увидев реакцию на свои слова, так и не закончил фразу. Но очень быстро нашелся. И, пока Надя не успела, а, вернее, не придумала что ответить, признался, что сказал очевидную глупость, но никак не хотел ее обидеть. Просто не решился сразу попросить продать ему несколько работ, на добрую память о знакомстве. Извинения прозвучали так искренне, а просьба была высказана столь учтиво, что Надя постаралась забыть прозвучавшие чуть раньше слова. В конце концов, Гурам Шотаевич скорее всего и впрямь не хотел ее обидеть.
Картин своих она еще никогда не продавала. Для нее это было хобби, и не более того. Вероятно, они и не стоят каких-то больших денег, ну, рублей триста за штуку. Хорошо, выбирайте, - сказала Надя, - можете взять любую. Гурам Шотаевич сказал, что уже давно выбрал. Он снял со стены батик с изображением цветка орхидеи и второй, на котором был нарисован золотисто-зеленый бамбук. А на стол легли деньги. Шесть тысяч рублей. "Надежда Алексеевна, и не возражайте, - с улыбкой сказал Гурам Шотаевич, - Вы просто не знаете цену батика на рынке. А я занимаюсь коллекционированием живописи много лет. И это, - он показал на деньги, - еще мало за такие работы." Надя подумала, что на самом деле не знает, сколько стоят картины, но согласилась скрепя сердце. На этом визиты Гурама Шотаевича прекратились.
Роспись по ткани была для Нади любимым занятием. Но, если их можно продавать, то хобби может стать финансовым подспорьем? Сначала она пробовала пристроить что-то из своих работ в художественные салоны, но это удавалось редко. И продавались они плохо. Однажды сердобольная сотрудница одного из салонов объяснила Наде, что сюжеты ее работ понравятся не каждому. "Вот видите те картины, на левой стене? Да-да, две больших вишни. Это идет нарасхват. Потому как - яркое пятно в интерьере. Или вот та, с рядами яблок. Тоже хорошо берут. Художник по нескольку повторов за неделю делает. А Ваши... Слишком... утонченные, что ли. Под них интерьер нужно выстраивать, а не так, как обыватель привык, украшать тот интерьер, что есть". Поэтому чаще всего картины кочевали из квартиры в салон, а потом обратно. Но вишни и яблоки Надя рисовать не хотела. Подумала о грядущем пике туристического сезона и решила сделать серию картин с видами Петербурга. Тут ее стиль был бы уместен. Три работы были готовы. Дочка сказала ей, что картины точно купят. Наде и самой нравились эти пейзажи. Решено было пойти с ними на Дворцовую, где всегда толпилось много туристов. Результат похода оказался плачевен. Сначала к Наде подошел милиционер и попросил очистить площадь. На робкое Надино "но другие же здесь стоят?" он хмыкнул и сказал, что они-то порядок знают. Наде этот порядок был не знаком, и потому ей пришлось убраться за арку Генерального штаба. Но бдительный страж порядка нашел ее и там. "Ты что, русского языка не понимаешь, или от рождения такая умная? - сказал он.- Если хочешь сегодня домой попасть - вали отсюда или плати за место как все". Ах, вот в чем дело! Конечно, за место надо было заплатить. А Надя не догадалась заранее и квитанции, само собой, у нее не было. Но, может, на первый раз простят? А куда платить, и сколько? На заданные вопросы она получила вполне внятный ответ. "Не куда, а кому. Мне заплатишь. И еще процент от того, что продашь." Сумма, которую назвал милиционер - это было все, что оставалось у Нади до зарплаты. И отдать ее она не могла. Да и не собиралась просто так отдавать. Это незаконно. Тут же по картинам ударил тяжелый ботинок. Ткань порвана, два подрамника треснули... "Можешь жаловаться, сука".
Надя глядела в спину уходящего милиционера. На нее словно столбняк напал. Казалось, она никак не могла понять, что произошло. Потом жуткая обида сдавила горло. Она глубоко, со всхлипом, вздохнула... и заплакала. Горько-горько и тихо, словно с чем-то дорогим прощаясь навсегда. Надя собрала то, что осталось от картин, сложила в клетчатую китайскую сумку. Наверно, бессмысленно было тащить это домой. Спасти ничего нельзя. Но не оставлять же здесь... Дома, так и не открыв сумку, она поставила ее в кладовку. Умылась и легла на диван, отвернувшись к стене. Так и пролежала до позднего вечера, пока Вера не приехала домой с дачи. Дача была Надиной тетки, Любы. Вере она приходилась бабушкой, но они тетей или бабушкой Любу не называли. Только по имени.
--
Мам, ну как успехи? Мы - миллионеры? - еще из коридора спросила Вера.- Ну что ты молчишь? И сидишь без света. Устала?
Вера вошла в комнату и зажгла свет.
--
Вер, погаси люстру, пожалуйста. Лучше торшер включи.
--
Ой, мам, ты чего? Что-то случилось?
Надя села на диване и потерла лицо ладонями.
--
Случилось. Все картины испорчены.
--
Мам, ну не переживай так. Ну, другие сделаешь, - Вера присела перед Надей на корточки и погладила ее колени.- Вот посмотришь, еще лучше будут.
--
Доча, я больше туда не пойду. Не пойду... Лучше бутылки собирать, чем так...
--
Ладно, мам, проживем. Вот я выучусь, работать пойду. Люба сказала, что пристроит меня к себе в турагентство. Я хоть сейчас экскурсию по Питеру проведу. Но чтобы работать образование нужно. А почему ты Соне ничего не напишешь? Ей полегче, чем нам будет, все-таки в Париже живет, муж состоятельный. Может, помогла бы чем, сестра все же.
Соня, младшая Надина сестра, была всего на пять лет старше Веры. Они и росли как сестры. В прошлом году Соня вышла замуж за француза и уехала с ним Париж. Писала часто, а звонила каждую неделю. Звала к себе в гости. Но свой визит Надя решила отложить. Соня ждала ребенка. Девочка должна была родиться в августе. Вот тогда и поеду, решила Надя, помогу сестре с малышкой.
--
Вер, Соня пока даже вызов мне не может сделать. Она от Поля сейчас во всем зависит. Правда, человек он хороший. Но, знаешь, чужая страна, обычаи свои. Не хочу ей на шею вешать нас с тобой. Ей сейчас самой впору помочь, поддержать.
--
Жалельщица ты моя. Пошли ужинать. Наверно день ничего не ела. А я тут картошки "в мундирах" привезла. У нас с Любой от обеда осталось. Вот сейчас почистим, да поджарим. Пошли на кухню.
Надя за своими неприятностями забыла поесть. А сейчас, после Вериных слов о картошке, поняла что проголодалась. Пять картошек. Как раз им на ужин. Так, есть еще огурчики соленые, сала кусочек - сотрудница на работе угостила. Чем не пир. Чай заварить нужно свежий. А булка белая еще есть. Вчерашняя, но не черствая. И варенье.
--
Вер, тебе клубничное варенье достать?
--
Угу, доставай. Я с этими полевыми работами нуждаюсь в повышенном употреблении глюкозы, сладкозы и прочей вкуснозы. Скоро стану как поджарый жеребец.
--
Лошадь.
--
Что?
--
Поджарой лошадью станешь. Женский род от жеребца.
--
И это мать родная говорит! Хуже мачехи. Кстати, женский род от жеребца - кобыла.
--
Звучит лучше, чем лошадь? - улыбнулась Надя,- Ладно, Золушка моя, я пошла на стол накрывать.
Надя и Вера, а раньше и Соня, всегда ели за большим столом в комнате. Так было заведено еще при Надиных бабушке и дедушке. А может раньше. И белая скатерть с салфетками была на столе каждый день, а не только по праздникам.
- Ох, хорошо как. Картошечка - чудо. И сало вкусное. Зинаида Михайловна угостила?
--
Да, она. Хороший человек. Говорит, возьми для Веры, будет ей "киндер сюрприз". Знает, что любишь.
--
Я ее фаршированную рыбу люблю. Ну, и сало... Ага, классная тетка.
Надя пошла на кухню мыть посуду, а дочку отправила в душ и спать. У той уже глаза слипались. Легко ли два дня участок вскапывать, сорняки выбирать? Да еще дорога туда и оттуда в душной электричке. Старуха да девчонка. Вот и вся рабочая сила. На следующей неделе Надя тоже поедет на дачу накрывать парник. Скоро конец учебного года, каникулы. Будем сидеть на веранде, есть клубнику с грядки, хрустеть ярко-розовой свежей редиской. А потом пойдет молодая картошка ... Они всегда сажали немного скороспелки, чтобы полакомиться. У Веры на даче своя компания. Они и в городе дружат, хоть в разных районах живут и в разных школах учатся. Хорошие ребята. Надя подумала, что и о Вере кто-то может сказать так. Девочка она добрая, самостоятельная, целеустремленная. Люба говорит таких как Вера можно десять родить. Ну, может и не десять, но троих точно можно было бы. Хорошая моя, что бы я без тебя делала?.. А где-то в Париже есть еще Соня, и скоро будет еще один родной человечек.
Часы в комнате захрипели, словно хотели откашляться, и пробили одиннадцать раз. День закончился. А завтра будет другой. И так, друг за другом, еще много дней. Во всяком случае, Надя на это надеялась.
Медленно переваливаясь через подоконник рыхлым телом, в комнату проникала жара. И здесь, не тревожимая слабым ветром с Невы, она росла, пухла как тесто, заполняя собой пространство комнат. Липла к зеленым в золотых завитушках обоям и ползла, ползла к потолку. Казалось, что даже линии цветочного бордюра стали менее четкими, оплывшими, а спинки стульев, подлокотники дивана и даже ножки большого овального стола - более изогнутыми.
Надя сидела возле стола, на котором вперемешку с книгами, детскими носочками и ползунками лежали ее одежда и белье, и просматривала список, отмечая в нем то, что она уже отложила в дорогу. Недавно выйдя из душа, в накрученном на голову тюрбане из махрового полотенца, она была так сосредоточена, что не сразу услышала телефонный звонок.
--
Алло, я слушаю.
--
Привет. Чем занимаешься?
--
А, это ты... Да ничем, в общем-то. Стирка-уборка.
--
Говорят, к сестрице собралась? Могла бы сама сказать. А то узнаю от чужих людей, что по парижам гулять будешь.
Наде очень хотелось ответить, что они теперь тоже чужие. И уже, между прочим, давно. Лет пятнадцать как. Но, наученная прежним опытом, она промолчала. Пусть выговорится. В противном случае она услышит от этого благодетеля кучу гадостей. А им с Верой без алиментов ну никак не обойтись. Пусть даже те с перерывами приходят. А то может и вообще по полгода не быть. В наказание за строптивость, так сказать. Плавали, знаем...
--
Да. Еду.
--
Когда отбываешь?
--
Завтра.
--
Слушай, у меня к тебе будет дело.
Ага, а я думаю, когда же о деле заговорит. Без этого и звонить не стал бы.
--
У Витьки день рождения скоро, знаешь ведь. Просит плеер. Штучка маленькая, тебя не утянет. А здесь, боюсь, левый будет, не фирменный. Там же подделки не продают. И Элле из косметики что-нибудь. На твой вкус.
--
Коля, у меня денег нет. Ни на плеер, ни на косметику. Если хочешь, то привези. Я до вечера дома буду.
--
Детка, не пудри мне мозги. Наслышан о том, как твоя сестрица устроилась. За миллионы замуж вышла. Неужели тебе ничего не перепадет? Я уж думаю, что теперь тебе мои деньги совсем будут не нужны. А? Что скажешь?
--
Ладно. Посмотрим.
--
Вот и умница. И я посмотрю. Пока.
В трубке зазвучали короткие гудки. Надя медленно опустила ее на рычаг. Господи, когда это кончится... Когда? Через три года. Когда дочке восемнадцать исполнится. Терпи...
Надя стянула с головы полотенце и масса темных, влажных волос упала на спину, полностью её закрывая и спускаясь ниже бедер. Теперь можно их расчесать и пусть досыхают. Она вернулась в комнату, посмотрела на отмеченный крестиками список. Ага, еще водку и баночку красной икры от Любы положить. Вечером за этим нужно съездить. Тогда все будет собрано. Хорошо, что за квартиру вчера заплатила. Не нужно сегодня время на очередь тратить.
В Европе тоже жара. Вчера по телевизору показывали Германию. И во Франции, наверно, так же жарко. Соня сказала, что кондиционер не выключает. Не продуло бы... Приглашение от Поля и деньги на билеты пришли поздновато. И у них, и у нас началась пора отпусков. Пока ждала визу, пока купила билеты... Хорошо, что Сачи из индийского консульства помогла. Они, в дипкорпусе, все друг друга знают. Позвонила знакомой из французского консульства, и вопрос с визой был решен быстро. С билетами пришлось помучиться. Тут уж Люба своих подруг подключила. Мир не без добрых людей. Наде на них вообще везло. Отдельные "паршивые овцы" не в счет.
--
Мам! Я на минутку. Только фотик возьму. - Вера влетела в комнату, схватила со стола фотоаппарат, чмокнула Надю в щеку и уже от входной двери крикнула, - Я скоро!
--
Недолго только,- сказала Надя. Но дверь в квартиру уже захлопнулась. Просто ураган, а не девчонка. И всегда такой была. Надя с другими молодыми мамами на лавочке не сидела. Только отвернёшься, а дочки след простыл. Вначале, кажется, бегать научилась, потом ходить. Ладно, что вечером ее Соня выручала. Вдвоем возились с игрушками.
Надя успела сложить приготовленные вещи в две дорожные сумки и в третью сложить то, что возьмет с собой Вера, когда та вернулась.
--
Вот здорово, что ты и мне сумку собрала! Есть ничего не хочу. Только пить. Так на пляже нажарились! Знаешь, вода в реке теплая-теплая, прямо как в ванне. Боюсь, плечи обгорели. И нос... Мам, квас у нас еще есть?
--
Да. В холодильнике. Ты слей аккуратно из банки, не взбалтывай. Я новый не стала ставить. Кстати, где фотоаппарат? Могу забыть.
--
На. Я дощелкала, там пару кадров оставалось. Потом сразу все проявим, когда вернешься.
--
Да. А вы Любин возьмете. Может, по салатику? Там еще редиска была и огурцы. Заодно сметану доедим, чтобы не пропала. Кстати, плечи и нос тебе тоже можно сметаной помазать. Мне помогало, если на солнце перележу. Правда, редко обгорала. Кожа смуглая.
--
По салатику так по салатику. И все. Люба все равно будет кормить. Она говорит, что для нее главное, чтобы ребенок был сыт.
--
Знаю. Она и мне так говорила. Правда, готовит она отменно. Что да, то да.
В семь часов они звонили в дверь бывшей дворницкой старого питерского дома. Им открыла маленькая, седая женщина в синих шелковых брюках и блузе с вышитым на груди драконом. Волосы ее были красиво причесаны, губы накрашены красной помадой.
--
Ну вот, теперь можно и ужинать. Мойте руки и за стол.
--
Что я тебе говорила? - шепнула Вера, пока они с Надей шли в ванну. - Тут салатиком не обойдешься.
--
Знаешь, а я бы и съела что-нибудь. Два последних дня почти и не ела. Все на бегу. Или кофе по-быстрому.
--
Вот-вот, не бережешь себя, - вступила в разговор слышавшая последние Надины слова хозяйка. - Одно кофе и пьешь. А я вот на зеленый чай перешла.
--
Любаш, я его не люблю. Хоть и понимаю, что полезно, но не нравится он мне.
--
Ладно, садитесь за стол. У меня сегодня рис и рыба. Ты уже все собрала в дорогу? Во сколько поедешь?
--
Часов в двенадцать, а то и в пол первого. Раньше не стоит. Вера у тебя заночует. Сумку с вещами мы принесли.
--
Очень разумно. Мы с ней завтра с утра, пораньше, в бюро сходим. Кое-что нужно еще оформить. А в среду и мы поедем. Ты по Парижу будешь гулять, а мы по Золотому Кольцу. Все при деле. Да, икру не забудь взять. Я ее из холодильника достала и в коридоре на столик поставила. Пойди, положи в сумку. Иначе точно забудешь.
--
Не забуду. Ты забыть не дашь. Вот доем только этот чудный блинчик.
--
Бери еще. Не поправишься, не бойся. Не та у нас конституция. Я вот ни одной диеты не придерживалась, ела все что хочу, и до семидесяти пяти лет такой осталась, какой была в молодости.
--
Я до семидесяти пяти не доживу. Как это вашему поколению удается так держаться - ума не приложу. И война, и блокада...
--
Может, именно потому... Привычка держаться... Даже за воздух...
Домой Надя пришла уже после десяти. В квартире было душно. Она открыла окно в спальне. К ночи ветер набрал силу и согнал потемневшие облака в одну темную, лиловую в центре тучу, растекавшуюся большим пятном от западной части неба и дальше, на восток. Похоже, будет гроза.
Вскоре тяжелые капли дождя упали на землю, разрисовав асфальт крупным редким горохом. И вот уже дождь ударил дробью в стекла окон, отбил чечетку по жестяным откосам, загремел по водостокам и оттуда пенным потоком выплеснулся на тротуары. Окно пришлось срочно закрывать, и Надина ночная рубашка стала мокрой от воды, натекшей на подоконник. Скинув ее, Надя забралась под простыню и свернулась калачиком так, как любила делать в детстве. Дождь не утихал, только становился тише и монотонней. Хорошо, если до утра он закончится. Конечно, современные самолеты не чета стареньким Ту-134, более надежные. Но все же... Нужна хорошая погода, Господи. Ты уж побеспокойся. Знаешь сам...
Господь знал. Только никогда не мог объяснить Наде, почему это произошло.
Родители улетали в отпуск, собирались навестить в Баку фронтового друга отца Галиба Мамедова. В прошлом году тот со своей женой приезжал в Ленинград и взял с отца обещание следующим летом всей семьей быть у них.
- Дорогой, приезжай к нам, мы ждать будем. Ты мне как брат, ты мне больше, чем брат. Ты мне - друг. Галиб не забудет того, кто ему жизнь спас. И дети его будут помнить, и внуки. Раненый был, а меня вытащил. Мой дом - твой дом. А дом какой! Посмотришь. Сам строил. Слово себе дал, что, если живой на войне останусь, буду дома строить. Вот уж сорок три года строю, на пенсии сидеть без дела не могу. Скажи, друг, что приедешь.
Отец обещал. На том расстались. И весь следующий год планировали, как поедут к морю. Соня была еще маленькая, Наде нужно было сдавать госэкзамены в музыкальном училище и устраиваться на работу. Поэтому решено было ехать без них. И в начале июня они улетели. Мама звонила чуть не каждый день и взахлеб рассказывала, как их хорошо приняли, какие чудесные люди, а море, а фрукты, и такая красивая природа! Радовалась тому, что почти все экзамены дочка сдала на отлично. Отец, стоявший, видимо, рядом с мамой прокричал в трубку, что гордиться своей Надюшкой. Ждали их через 3 недели. Но дождались только телефонного звонка. "Такие-то числятся в списках погибших и пропавших без вести при авиакатастрофе, произошедшей в Баку 28 июня". В газете об этом не было ни слова... Надя и Люба вылетели в Баку. Соня осталась с соседкой по даче. Надя не плакала, не могла себе представить, что мамы и папы нет. Конечно, им удалось спастись и они в больнице без сознания. Наверно, звонили всем родственникам тех, кто летел этим рейсом. Не может быть, чтобы они погибли! Ведь сказали, что "погибшие и пропавшие без вести". Просто пока не нашли!
Их привели в какое-то учреждение, стали задавать вопросы, казавшиеся Наде странными. Спрашивали, с какой целью прилетали родители в Баку и где останавливались. Услышав имя Галиба Мамедова, человек, задававший Наде вопросы, вышел. А когда вернулся, то сказал, что сейчас за ними приедут. Приехал Галиб. Лицо этого веселого, шумного человека было бледным и измученным. Он молча обнял Надю и Любу, спросил у сотрудников специальной комиссии (как потом объяснили Наде), могут ли они ехать. "Да, можете, - ответили ему. Мы вам позвоним".
Надя уже не помнила, сколько дней они с Любой были в Баку. Для семьи Мамедовых их горе было общим, семейным горем. Люба и Галиб несколько раз куда-то уезжали, потом Надя слышала, что тётя Лола, жена дяди Галиба, плакала и все повторяла "не приведи Аллах увидеть такое". А Надя то ходила по комнате от окна к двери, то подолгу лежала и ждала, ждала звонка, который был обещан. Но ничего хорошего он не принес. Им сообщили, что поскольку останки Веры Петровны и Алексея Николаевича Астаховых среди фрагментов тел не опознаны, они будут числиться пропавшими без вести. Дядя Галиб тут же уехал. Люба сказала, что поехал разбираться.
- В чем, Люба? Какая разница, погибли они или пропали? Все равно их нет! Как ты не понимаешь? Нет!
- Я понимаю... У меня за войну никого из семьи не осталось. Кроме сестры. А теперь и ее нет... Но есть ты и Соня. И, если будет бумага, что Вера и Алеша погибли, то и пенсия для Сони будет. А если пропали без вести, то пойди, докажи, что их нет. И пенсии может не быть. По крайней мере, случаи такие бывали.
Из Баку они возвращались с нужной бумагой и двумя маленькими металлическими урнами. Там был пепел с места катастрофы. Люба потом, через пару месяцев, сказала Наде, что самолет был перегружен фруктами и, не успев набрать высоту, налетел на нефтяную вышку. Фюзеляж раскололся вдоль и так, вися на вышке, загорелся. Люди кричали. Но спасти их было невозможно... Сколько лет прошло с тех пор, а Наде иногда казалось, что она его слышит... И лететь для нее было очень страшно. Но завтра она все же полетит.
На следующий день около часа дня Надя вышла из дому. От ночного дождя не осталось никаких следов. Блекло-голубое небо будто выгорело от солнца и нового дождя не предвещало. Ехать в аэропорт было удобно: на метро до Московской, а там - маршруткой. Багажа - всего две небольших сумки. Правда, они еле закрылись, и Надя опасалась, как бы ни пришлось платить за лишний вес. Международный терминал находился в старых зданиях послевоенной постройки, с колоннами и лепниной. Она подумала, что раньше перед ними, наверно, были разбиты клумбы и стояли скульптуры мужественных летчиков. Надя приехала заранее. Не хотелось выстаивать очередь на паспортный и таможенный контроль. Лучше уж быть в первых рядах и поскорее пройти все формальности. Как будто от этого сократится время полета. Смешно, конечно. Заполнила декларацию, приготовила билет и паспорт и заняла место у окна небольшого, почти пустого зала ожидания. Потихоньку приезжали другие пассажиры, и Надя решила, что надо бы найти стойку регистрации рейса. Когда она проходила мимо столиков для заполнения деклараций, ее окликнула женщина в цветастом брючном костюме и соломенной шляпе с большими полями.
- Девушка, не могла бы Вы мне помочь? Я в первый раз лечу, как тут заполнить правильно все бумаги? Я уже кучу этих бланков испортила. Придумают неизвестно что, лишь бы людям голову морочить. И все на импортном языке написано. Может, поможете мне. Вы уже, вижу, все заполнили.
Надя знала французский язык. Спасибо за это маме. Английский учила в школе, потом в училище. Языки давались ей легко, и она свободно говорила на обоих. Но для заполнения декларации знание языков не требовалось.
- Вы просто не те бланки взяли. Вот тут есть на русском. Поставьте галочки там, где это нужно. Сумму денег, которая у Вас с собой, впишите цифрами и прописью. И ювелирные изделия перечислите.
- Спасибо, милочка, а то я совсем замучилась. - Дама вытерла лицо платком, при этом сдвинув шляпу на затылок. Она раскраснелась и от висков по щекам и полной шее стекали струйки пота, корни коротко подстриженных желтовато-рыжих волос были мокрыми. - А Вы в первый раз летите?
- Да, в первый, - ответила Надя. Почему-то ей не хотелось пускаться в долгие разговоры с "дамой в шляпе", как про себя назвала она собеседницу. - Извините, я должна идти.
У нужной стойки уже стояло человек пять. Объявили регистрацию, и сразу же за Надей образовалась внушительная очередь. Правда, двигалась она быстро. Надя не волновалась по поводу таможни. Документы в порядке, лишнего она не везет. Насчет запрещенных к перевозке вещей она заранее все узнала через Любу. У той знакомые были везде. За долгое время работы в туристическом агентстве Люба была знакома, казалось, с половиной города. Надя всегда удивлялась тому, как та в своем возрасте могла держать в памяти добрую сотню номеров телефонов, имен, отчеств и фамилий, помнить имена детей своих старых телефонных знакомых, а иногда и болячки их родственников. В тот момент, когда она уже готова была протянуть девушке-регистратору свои документы, кто-то дернул ее за руку. Оглянувшись, она увидела "даму в шляпе", которая громко шипела ей: "Скажите, что я за Вами. Я тут просто в обморок сейчас от духоты упаду". Времени для препирательств не было, и Надя пропустила ее впереди себя, чтобы не объясняться со стоявшим за ней мужчиной. Впрочем, благодарности от "дамы в шляпе" она не дождалась. Быстро пройдя паспортный контроль, Надя направилась к таможенникам. Впереди нее плыла соломенная шляпа, и развевались цветастые брюки. Нет уж, подожду, решила Надя и поставила сумки на пол. Она пропустила несколько человек и только тогда пошла сама.
Как и предполагала, никаких проблем с досмотром у нее не возникло. Лишний вес был, но всего полкило. Она вытащила из сумки книгу и переложила в пакет к зонтику и легкому шарфу. Теперь нужно было ждать, пока остальные пассажиры соберутся в "накопителе". Странное название, будто "железное" на слух. Будто не о людях речь идет, а о чем-то неодушевленном. А, впрочем, мы для них, наверняка, все на одно лицо. Как для продавцов в магазине. Если пассажир не доставляет особых хлопот, то его и не запомнят. Или если он не выделяется из общей массы странным внешним видом. Зелеными волосами, красными глазами или рыбьим хвостом. Пожалуй, кое-кому удается и без рыбьего хвоста привлечь к себе внимание, подумала Надя, наблюдая как через два ряда от нее с причитаниями и жалобами "дама в шляпе" перетряхивает содержимое дамской сумки повышенной вместимости. Пожалуй, в ней найдется все для жизни на необитаемом острове, подумала Надя. Не знаю только, где там можно подключить выпавший из сумки кипятильник... Времени до отлета оставалось не много, но в самолет их еще не приглашали. Надя старалась не волноваться, думать о чем-нибудь постороннем. Вот, например, семья, занявшая места рядом с ней. Еще молодые родители и мальчишки-двойняшки. Все заняты своим делом: папа читает газету, мама разгадывает кроссворд в "Лизе", мальчишки режутся в игры на мобильных телефонах. А у меня уже ладони вспотели. Спокойно, никакой паники. Лучше сама почитай. Надя достала из пакета темно-синий томик. "Гранатовый браслет" Куприна. Одна из ее любимых книг. Читала не один раз, и всякий раз заново ощущала горькое "послевкусие" купринских строк. Но сейчас ей не читалось. Скорее бы уже лететь.
Наконец объявили посадку в самолет. Надя показала стюардессе билет и прошла к своему месту. Оно оказалось возле запасного выхода. Это обстоятельство почему-то ее успокоило. Хотя, если самолет падает, то какая разница, где ты сидишь. Ладони снова стали мокрыми. Господи, сохрани и спаси! Места рядом с Надей занимала пожилая супружеская пара. Французы. Они тихо переговаривались между собой и шутили, помогая друг другу устроиться. Вот и славно. Значит, рядом будут нормальные люди. Надя всегда любовалась такими парами. Наверно, родители тоже были бы такими, подумала она. Они ходили по улице, держась за руки. Отец и через улицу так маму переводил, как маленькую. Не потому, что она бы стала переходить дорогу на красный свет, хотя с ней такое бывало, просто это получалось у него само собой. Надя сначала подсмеивалась над папиной привычкой, а потом поняла, что в этой мелочи тоже проявлялась его забота о маме.
От воды, предложенной стюардессой, равно как и от еды, Надя отказалась. Каких-то три часа - и она увидит Соню. Ну, не три, больше. Еще нужно получить багаж и доехать до Сониной квартиры. Это еще часа два или три. Так что к ужину она успеет. Может, зря отказалась перекусить? Нет, кусок в горло не лезет. От переживаний и волнения Надя теряла аппетит. Пухленькая Катя, подруга по училищу, всегда ей завидовала.
- Ты меня бы научила, как это у тебя получается. Я все подряд мету, когда к экзаменам готовлюсь, даже под дверью в аудиторию что-то "хомячу". А у тебя сила воли, что ли, такая сильная?
- Нет, Кать, у меня просто аппетита нет, когда волнуюсь. Даже думать о еде не могу. И никакого секрета тут нет.
- Эх, Надька, лучшей подруге не хочешь тайну открыть. Прям как партизанка на допросе.
Катя, Екатерина Степановна, и теперь такая же пышка, какой была в шестнадцать лет. Да и Надя осталась по-девичьи тонкой и гибкой, словно не прошло двадцать лет. Может, и располнела бы чуток, но спокойной жизни у нее не было. И, видно, уже не будет. Её давний, бывший муж говорил, что не мешало бы ей мяса нарастить, он уколоться боится. Но она ведь не худая совсем, просто стройная. И руки, и ноги ровные, гладкие, суставы не выпирают, ключицы не торчат. Когда ухаживал за ней, все нравилось. Хотя, надо сказать, ухаживал мало. И разобраться, что к чему, Надя не успела...
- Надя, познакомься, это Коля, - Катя, улыбаясь, представила стоявшего рядом с ней молодого человека.
- Надя, - она протянула руку.
- Николай, - молодой человек задержал ее руку в своей и добавил, - Много наслышан о Вас. Катя нахвалиться Вами не может. И умница, говорит, и красавица.
- Только что не спортсменка, - засмеялась Катя.
- Но в хорошей форме, - заметил Коля.
От его взгляда Наде стало не по себе. "Будто лошадь выбирает",- подумала она и, сославшись на неотложные дела, поспешила уйти. На носу были госэкзамены, времени, и вправду, было мало. И еще мама просила забрать Соню из садика.
А Коля и не собирался прекращать знакомство, показавшееся Наде ни к чему не обязывающим. Он встречал Надю после занятий, сидел с нею в читальном зале библиотеки и порывался познакомиться с Надиными родителями, чего Наде совсем не хотелось. Она думала, что папе он определенно не понравится. Было в Николае что-то неосновательное, шаткое. Он учился в институте, но сейчас был в академическом отпуске. Называл его творческим, поиском себя.
- Коля, а что ты подразумеваешь, когда говоришь о поиске себя? И на что живешь, ведь ты не из Питера?
- Понимаешь, может получиться так, что, проучившись в институте, пять лет, я пойму, что напрасно потратил время. А поиск себя - творческий процесс. Поэтому взял академический отпуск.
- Именно так ты и сказал в деканате?
- Конечно нет, глупыш. Сказал, что по состоянию здоровья. Маман справку прислала. Пришлось, конечно, кое-кому кое-что дать в лапу. Ну, так дорожка проторенная. А деньги предки присылают. Единственный сынок, знаешь ли.
- Коля, очень тебя прошу не называть меня ни глупышом, ни деткой.
- Ха-ха, какие мы злые. Это мне нравится,... детка. - Он вдруг повернул Надю к себе и поцеловал ее в губы, не обращая внимания на идущих рядом прохожих. Поцеловал как-то по-хозяйски, будто делал это уже не раз. Надя, совсем не ожидавшая такого, была оскорблена. Она вырвалась и побежала в сторону дома. Николай посмотрел вслед убегающей девушке, коротко и зло выругался. И пошел в сторону Невского, где всегда мог встретить приятелей, особенно вечером в пятницу.
Надя, прибежав домой, дала волю слезам. Совсем не так она представляла себе первый поцелуй. Ей хотелось нежности. И любви. А любовью здесь, похоже, не пахло. "Я, наверно, как-то не так себя веду, если со мной можно так обращаться", - подумала она. Но с мамой на эту тему говорить не стоит. И вообще, надо пойти умыться холодной водой, чтобы скрыть следы слез. Поговорю потом с Катей. Уж она точно даст мне хороший совет. У нее всегда много поклонников и опыта общения с молодыми людьми ей не занимать.
Утром, перед занятиями, Надя отвела Катерину в сторону, к большому высокому окну в холле.
- Кать, тут такое дело...
- Случилось что? С Колей поругалась?
- Нет, не поругалась, но видеть его больше мне не хочется.
- Это серьезно. В чем дело-то?
И Надя рассказала ей о вчерашнем поцелуе, о том, что не спала ночь, не могла избавиться от ощущения, что ее испачкали чем-то липким и противным. Хотя, может, она что-то недопоняла или сделала не так. Поцелуй ведь не может быть наказанием? Это, скорее подарок и большое доверие человеку.
Катя расхохоталась.
- Вот послушаешь тебя и словно на два века назад попадешь. Меньше романов читай. Сейчас жизнь совсем другая. Наши мамы даже за ручку со своими ухажерами не ходили. А у нас другие взгляды. И нежных мальчиков не так много, да и те... не совсем чтобы мальчики. Тебе такому хочется доверие оказать? А Колька нормальный. И ведет себя соответственно. Как самец, который самку завоевывает. Ты не красней-то, я правду говорю. Люди не так уж далеко от животных ушли. А такие тихие, как ты, в животном мире без пары остаются. Короче, быть тебе старой девой, если будешь шарахаться от ребят. На него много девчат заглядываются. Подумаешь, поцеловал! Не впадай в истерику, подруга.
Начались занятия и у Нади уже не было времени думать о вчерашнем. А к моменту прихода домой она совсем успокоилась. Родители собирались ужинать, ждали Надю.
- Я уже волноваться стала, гроза собирается, а тебя нет. Зонтик ведь не взяла?
- Не взяла, мама. Он от грозы мало помогает, весь наизнанку от сильного ветра выворачивается. Все равно бы промокла. Одна надежда была, что успею добежать.
За ужином родители обсуждали предстоящую поездку в Баку и подарки, которые еще нужно купить Мамедовым. Смеялись, что лучший подарок для жаркого юга - торт из "Севера". Мама купила там сегодня пирожных. Соня уже крутилась на кухне, ждала, когда ей дадут чай и "вареное", как она называла эклер. Надя помогала маме заваривать чай и расставлять на столе чашки.
- Вы вот боитесь вымокнуть под дождем, а тут человек до нитки промок, а стоит, с цветами, между прочим, - сказал отец, открывая форточку. Дождь, только что яростно бушевавший за окнами, почти прекратился, только с тополей еще стекали на землю задержавшиеся на листьях капли.
Надя выглянула в окно. Под деревом стоял Николай с букетом кремовых роз. Он заметил Надю и взмахнул рукой с цветами.
- Ты его знаешь?
- Да, папа.
- Будем держать человека на улице? Иди, пригласи его в дом.
Пришлось пойти, не объяснять же отцу, почему ей этого не хочется.
Надо сказать, что до нитки Николай не промок. В основном, досталось белой нейлоновой ветровке.
Надя представила его родителям, как своего знакомого. Букет был тут же разделен на три части - маме и Наде по три розы и одна Соне. При этом он еще поцеловал маме руку. Гостя усадили за стол, предложили чая. Ах, как Николай мог быть обаятелен и любезен! Даже, смущаясь, сказал, что вот нечаянно вчера обидел Надю и очень переживал по этому поводу. Пришел просить прощения. Мама, конечно, вступилась за него. Мол, повинную голову меч не сечет. Надо простить молодого человека, с кем не бывает! Ах, мама... Отец участия в беседе не принимал. Но по тому, как иногда поднималась его правая бровь, Надя могла судить, что разговор ему не нравится. Да и Коля тоже. Постепенно разговор затих, общепринятые темы о погоде и учебе были исчерпаны, а новые не находились. Тишину нарушал только стук чайной ложки по блюдцу. Соня расправлялась с пирожным.
Вскоре Николай откланялся. Надя вышла в прихожую закрыть за ним дверь.
- Надеюсь, я прощен?
- Спасибо за цветы.
- Ты не ответила на мой вопрос.
- А я не хочу на него отвечать.
- Как знаешь.
Отец стоял у окна, повернувшись к нему спиной, мама убирала посуду. Соня тщательно облизывала губы и пыталась достать языком до кончика носа. Она скашивала глаза, пыхтела, но у нее ничего не получалось.
- Соня, прекрати баловаться. Так и окосеть можно.
- Мам, а почему у котятов получается, а у меня нет?
- Надо говорить "у котят". Наверно, потому что ты не котенок. Можешь пойти поиграть в детской. На улице очень сыро, да и поздно уже.
- А можно взять одеяло?
- Зачем оно тебе?
--
Кибитку буду строить. Мне Надя рассказывала стихотворение про кибитку. Она по полю мчалась.
--
Кто мчался? Надя?
--
Кибитка мчалась. Какая ты, мама, непоняха.
- Ну, пойдем, дам тебе одеяло.
Мама с Соней ушли. Вера тоже собралась пойти к себе, поучить билеты по музыкальной литературе.
- Вера, откуда ты знаешь этого Николая? - спросил ее отец.
- Катя познакомила.
- И давно?
- Месяца два назад.
- Он тебе нравится?
- Не очень.
- Вот и мне. Не очень. А маме наоборот.
- Что вы тут обо мне говорите? Что это я наоборот? - входя в комнату, спросила мама.
- Да вот, Вера, о госте нашем сегодняшнем говорим.
- Хороший мальчик, воспитанный. Не пойму, что тебе, Леша, в нем не понравилось.
- Все. В его руках даже цветы казались не настоящими. И глаза у него... Он в глаза не смотрел, когда разговаривал.
- Тебе посмотри. Ты его одним взглядом убьешь. Появился у дочки молодой человек, а ты уже ревновать начинаешь. Это рев-ность. И ничего более. Давай я тебе лучше поиграю. Твоего любимого Шопена, а?
- Хорошо. Может, я и впрямь предвзято к парню отнесся ... Поживем - увидим.
А через месяц родители улетели в отпуск, в Баку...
Уйдя от Астаховых, Николай зашел в телефон-автомат у соседнего дома и набрал хорошо знакомый номер.
- Привет, крошка Кэт. Ты была абсолютно права. Мамаша растаяла от цветов. Правда, ее отец все брови хмурил. Но ничего, я и к нему подход найду. О войне поговорю, о том, о сем. Что еще надо старикам? Ага, конечно... Тут я на тебя надеюсь...Узнай все. Ты права в том, детка, что это не дом, а музей. Одна мебель чего стоит. Ты в этом ничего не понимаешь? Учись разбираться. Рояль? Ну, видел, и что? Ах, вот оно что. Мечта пианиста, говоришь... Ну, про рояль не скажу. А про мебель прикинул, что ее там не на одну штуку баксов только в столовой, и даже не на десяток. Жаль, не успел рассмотреть фарфор в шкафу. Но и то, какая посуда была на столе, о многом говорит. Золотая жила. Если устроится по-моему, будет и тебе презент. Почему не сейчас? Возьмешь натурой, говоришь? Да я не прочь с тобой покувыркаться, если еще накормишь-напоишь. Матери нет дома? Ага, в ночную... Жди, скоро буду.
В черные дни после возвращения из Баку и похорон Надя плохо замечала то, что происходило вокруг нее. Просыпалась, собирала Соню в садик. Иногда сама отводила, иногда Люба, которая перебралась к ним жить. Ела то, что было в холодильнике или могла целый день, до Любиного прихода, ничего не есть. По распределению Надя попала в музыкальную школу, которую когда-то сама заканчивала. До выхода на работу оставалось несколько недель. Катя забегала к ней почти каждый день, плакала и расспрашивала Надю, как та собирается жить дальше. Сама она уезжала в Горелое. Надя не знала, как сложится теперь ее жизнь. То, что родителей нет, никак не укладывалась в ее голове. Она и не плакала. Ходила по дому, что-то делала, бралась убирать на полках в шкафах, но так и не заканчивала уборку. Люба говорила, что живым нужно жить. И то, что родители не были бы рады видеть ее такой потерянной. А втроем они проживут. У Любы пенсия и зарплата, да и Надя будет работать. Но все эти правильные и нужные слова проходили мимо Нади. Она и на приход Николая отреагировала спокойно. А он стал приходить все чаще и засиживаться допоздна. Однажды, стоя за Надиным стулом, он вдруг погладил ее по голове. Как гладил когда-то отец... Слезы, так долго сдерживаемые ее нежеланием принять потерю, потекли из ее глаз. И стало даже как будто легче оттого, что Коля обнял ее за плечи, притянул к себе и стал целовать в мокрые щеки. Эту картину и застала Люба, вернувшаяся с Соней из детского сада. Она промолчала, сделала вид, что ничего не заметила. А Соня подошла к ним и спросила: "Ты теперь на ней женишься? Когда целуются, потом всегда женятся". Надя покраснела, подхватила Соню на руки и ушла в детскую. А Николай прошёл за Любой на кухню и прикрыл за собой дверь.
--
Я хотел бы поговорить с Вами, - начал он, - о нас с Надей. Понимаю, что не лучшее время выбрал для разговора, но так уж получилось. Я люблю Надю и прошу у Вас ее руки.
--
Не рановато ли просите, молодой человек? Да и время сейчас, действительно, не подходящее. Надя только недавно похоронила родителей.
--
Вы правы. Я хотел сказать, что, возможно, Вы правы. А если подумать, то сейчас ей, как никогда, нужна поддержка и забота. Я ей могу это дать.
--
А что еще Вы, Николай, можете ей дать? У Вас есть профессия? Насколько я в курсе - нет
--
Профессии, может, и нет, но друг зовет в свой бизнес. Думаю, что смогу обеспечить Наде достойную жизнь.
--
А Соне? Вы о ней подумали?
--
Ну, Соня может пожить и с Вами.
--
Ах, вот как Вы решили?
--
Пожить с Вами, если Надя вдруг приболеет, я это хотел сказать.
--
Мне кажется, я правильно Вас поняла. А мне, стало быть, помещение нужно освободить?
--
Нет-нет, это и Ваш дом.
--
Давайте остановимся на этом. Иначе Вы скажете гораздо больше, чем Вам хотелось бы. А что думает по этому поводу Надя? Она согласна?
--
Я решил сначала спросить Вашего согласия. А с ней поговорю завтра.
--
Тогда до завтра, молодой человек.
Ни Люба, ни Надя разговора о Николае начинать не спешили. Каждой было о чем подумать. Утро вечера мудренее, конечно. Но ждать его, чтобы поговорить, не стоило. Надя играла с Соней в "гости". Наряжала кукол, "кормила" их и занимала разговорами. Потом пришло время покормить и искупать Соню. И рассказать на ночь историю. Истории нужно было придумывать каждый день разные, чтобы они были похожи на приключения маленькой девочки. И никаких других. Так что за два года, что мама и Надя рассказывали ей эти истории, их набралось на добрую книгу. Конечно, никто их не записывал. Сегодняшняя история, в которой героиня искала заблудившегося в лесу медвежонка, была рассказана, свет выключен и малышка уснула. Надя забралась с ногами на широкий подоконник и отгородилась шторой от комнаты. Это создавало иллюзию замкнутого пространства и уединения, которого ей иногда не хватало. Можно было сидеть и смотреть в окно, читать, просто мечтать. Зимой от батареи шло тепло, но из щелей в старых рамах сквозило. Тогда Надя брала теплый платок и маленькую подушку под спину, так было уютнее. А сейчас так не хватало уюта и покоя. Она не могла понять свое отношение к произошедшему сегодня. С одной стороны ей не было неприятно, как в первый раз, тогда, на улице. И даже показалось, что она нашла бы у Николая необходимые ей понимание и поддержку. Конечно, она не одна, у нее есть Соня и Люба. Но Соня еще очень маленькая, ее саму вырастить нужно. И надолго ли хватит сил у Любы? Но, с другой стороны, было тревожно. До сих пор ей не приходилось самой принимать серьезных решений. Да и какие проблемы были у нее раньше? Главное - учись. Потом начнется настоящая, взрослая жизнь. Вот она и началась...
Люба закончила мыть посуду. Еще подмести пол на кухне, и на сегодня все. Обед на завтра есть, только разогреть. Сонино бельишко постирают завтра. Надюшка сегодня только перегладила и привела в порядок кучу ее маечек, трусишек и носочков. Можно пару дней отдохнуть. Что-то стала уставать. Да и то, не двадцать лет. И давление шалит, и суставы. Каждый синяк, полученный в детстве, вспоминается нам в старости. Что же делать-то, что же нам делать, девочка моя? Соня пока не поняла, что мамы и папы у нее больше нет. Сказали, что они умерли и теперь на небе. Надя ей показала две ярких звезды, вроде это родители на них смотрят. Поверила. Поймет потом, что такое безразмерное горе... Хорошо, что Вере повезло в жизни с мужем. Почти ведь на двадцать лет старше ее был, такой вот муж-отец. Он так боялся, что умрет, и девочки его останутся одни. Эх, Лёшка, знать бы, где упадёшь. Теперь вот остались одни и нужно думать, как дальше жить. И Коля этот из головы не идет. Надо с Надей пойти поговорить. А что скажешь, когда пока нечего сказать?
- Надюша, - Люба приоткрыла дверь в детскую, - ты где?
- Я тут, Люба, на окне.
- Как всегда, в убежище своем спряталась. Соня давно уснула?
- Да, минут пятнадцать назад.
- Пойдем, чаю попьем. Я гренок нажарила.
В столовой горела только одна небольшая настольная лампа под шелковым, вышитым абажуром. Белые ночи почти закончились и по вечерам свет уже включали чаще. Люба принесла гренки и налила чай.
- Надя, Коля просил у меня твоей руки, - сказала Люба, внимательно глядя на племянницу. - Я не очень испортила тебе аппетит?
- Нет. Не очень, - ответила Надя.
- Разумеется, я ответила ему, что решать будешь ты. Он придет завтра. По всей видимости, и за твоим ответом. Тебе есть, что ему ответить?
- Люба, я не знаю... Я думала... Я думаю, что могла в нем ошибаться. Он не такой эгоистичный и поверхностный, как кажется.
- А любишь ли ты его?
- Не знаю... Если ты имеешь ввиду замирание сердца, плывущую из под ног землю и прочие признаки страсти в дамских романах - так нет. И, наверно, все это чепуха. Человек меня любит, готов быть нам с Соней опорой...
- Ты в этом уверена? Знакомству Вашему всего-то месяца три.
- Родители тоже друг друга мало знали, две недели, кажется.
- Коля на твоего отца похож мало. И отцу он, вроде бы, не понравился?
- Да, не понравился. А маме наоборот.
- Ну, Вера всегда была романтична. Ей цветы подари, и она уже растаяла. А Леша был реалистом. Да что теперь говорить. Нам с тобой решение принимать. Вернее, тебе. Я только свое мнение могу высказать. Жить не мне. Сколько я протяну - неизвестно. Хотелось бы подольше, а как получится, один Бог знает. Во всяком случае, и квартира моя, и дача тебе останутся.
- Что ты себя хоронишь раньше времени? Я и с этой квартирой не знаю, что делать. Такие деньги за нее платить надо.
- Эта квартира - твой дом. Здесь еще дед с бабушкой после свадьбы своей поселились. Как раз перед войной, в 1914 году. Дед тогда всю эту мебель купил, любил стиль модерн. Мебель русская. Рояль шрёдеровский. А фарфор, стекло и бронза французские, австрийские и еще откуда-то, забыла уже. Это уже твой прадедушка собирал. И сама квартира совершенно не изменилась, никто тут печи не рушил и стен не ломал. Наоборот, одну дверь заложили, к соседней квартире две комнаты присоединили. Да и ремонт косметический делали не очень часто. Мама моя, а твоя бабушка, аккуратистка была. Все у нее было вычищено, латунные дверные ручки сверкали, на обоях - ни пятнышка. Белье постельное и столовое белоснежное, накрахмаленное. Вера, конечно, тоже за домом смотрела. Но чтобы дверные ручки и оконные шпингалеты раз в месяц начищать - такого не было. Надо бы как-то нам с тобой взяться... Да, далеко это я в воспоминаниях от темы нашего разговора ушла. Я к тому это все сказала, что с этой квартирой никак нельзя расставаться и ни с чем из нее. А с моей можно. Или сдавать ее. Вот и деньги будут. И как это я не подумала раньше? Все же на поверхности лежит, а мы деньги ищем! Так что не пропадем. Ты подумай лучше, нужен ли тебе Николай? И не как "кормилец", а как человек.
- Люба, я подумаю еще. Время есть.
- Хорошо, девочка. Думай прежде всего о себе. Это должен быть твой выбор.
Надя уснула под утро. Она даже не слышала, как Люба будила Соню и собирала ее в садик. Проснулась от того, что звонил телефон.
- Привет, подруга!
- Ой, Катерина, доброе утро!
- Скоро день на дворе, а у тебя еще утро.
- Да я только что проснулась, твой звонок разбудил.
- Ну, ты даешь! А я тебя хотела вытянуть за покупками. Я же скоро уезжаю. Хотела прикупить себе пару тряпочек.
- Не знаю, Кать. Пока я проснусь окончательно, позавтракаю, пока...
- Тогда уже вечер будет. Вот как мы договоримся с тобой: я еду к тебе, а ты пока просыпайся и завтракай. Потом пойдем с тобой в Гостинку. Идет?
- Идет.
Вот и хорошо, что Катя придет. Можно будет с ней о Коле поговорить. Да и по магазинам походить тоже неплохо, в смысле психотерапии. Раньше они с мамой часто выбирались за покупками. Она была очень яркая, красивая женщина. И вслед ей оборачивались не только мужчины, но и женщины. Одни с восхищением, другие... Нет, не с завистью, а с каким-то удивлением - есть же на земле такая красота. Надя была похожа на маму. Те же зеленые глаза и густые каштановые волосы, та же прямая спина и гордая посадка головы. Правда, фигура у Нади была девичья, тонкая. И выглядела она гораздо моложе своих лет. Косу мама ей обрезать не разрешила. Пришлось изобретать перед зеркалом прическу, которая бы сделала ее чуть старше. Однако, кроме пышного узла, ничего Надя придумать не смогла.
Катерина влетела в квартиру горячим, ярким ураганом. Загорелая, веселая, она вся была как упругий мячик. Пышный бюст, казалось, вот-вот выпрыгнет из глубокого выреза эластичной майки ярко-лимонного цвета. Короткие, до колена, полосатые брючки обтягивали крепкие полукружия ягодиц. На плече у нее болталась почти пустая большая пластиковая сумка с рекламой Кока-Колы.
- Ну, готова?
- Да, почти. Только нос кремом от загара намажу. Он у меня в первую очередь загорает и я потом хожу с темно-коричневым носом, вроде как у Тузика какого-то.
- Зато у тебя никогда шкура не слезает. А у меня как с картошки в мундире можно снимать, стоит только обгореть. Я потом вся пятнистая хожу.
- Да ты вон какая загорелая, Кать, и кожа в порядке.
- Ха, это я автозагаром намазалась.
- Чем намазалась?
- Автозагаром. Крем такой, кожа от него темнеет. Поклонник подарил, финн. Слушай, давай мы тебя тоже намажем, а то бледная такая.
- Ой, Кать, не надо. Вот погуляем с тобой по жаре, я тоже как румяный пончик буду.