- Я тебе, Кузьминишна, истину говорю. Странные они какие-то.
- Да что в них странного? Люди как люди. Семейные, спокойные, вежливые. Всегда поздороваются, подождут, пока до лифта дойду, не уедут одни. Подозрительна ты, соседка.
- Зря говорить не стану. Семейные. Вот ты видела, как они друг с дружкой ходят? За ручки держатся. А им уж не по пятнадцать лет. Или вот... смотреть противно... Целуются они, - перешла на шепот Мария Степановна. - Прям у подъезда целуются. Идут на работу, расходятся она в одну сторону, он - в другую. И так это чмок-чмок друг друга.
Спорить со Степановной было сложно. Окна ее квартиры выходили во двор, и вход в подъезд был виден как на ладони.
- Ну и ладно. Они ж не чужие люди. Ты вот на нынешних сикух посмотри. Живот голый, штаны бог знает на чем держатся, трусы торчат. Да что трусы, ж..а вся видна. Повиснут у парня на шее, а он ее облапит за голое-то и лижутся посреди дороги. Вот где срам.
- И не говори. Глаза бы на них не глядели. Еще дырок себе понаделают где ни попадя. В носу, в пупке. Говорят и там, - Степановна выразительно посмотрела вниз, но взгляд до того места, что она обозначила словом "там" не дошел, мешал живот, - они себе колечек понавешали.
Кузьминична, проследив за взглядом соседки, опустила глаза и прыснула в кулак.
- И еще вот что. Хвост у него, у соседа этого.
- Да что ты говоришь?! Хвост? Откуда ты взяла?
- Ты про какой хвост подумала-то? На голове хвост у него, на голове. И смех, и грех с тобой, подруга.
- Господи, а я-то, действительно, решила..., - захохотала та, а следом за ней, басом, засмеялась Степановна.
- Ты уж боле меня так не смеши, - вытирая глаза платочком и еще всхлипывая от смеха, пропищала Кузьминична, - у меня давление.
- Эка невидаль, нынче у всех давление.
Степановна вытерла щеки тыльной стороной ладони. Поднялась из-за кухонного стола и приоткрыла форточку.
- Иди, иди сюда скорее, - поманила она рукой подругу. - Вот смотри сама.
С высоты второго этажа им было хорошо видно, как к подъезду подходили те, о ком шел разговор. И правда, держались за руки.
- Ну, скажешь, я не права? - Степановна взглянула на подругу. - Ты бы так со своим пошла?
Кузьминична грустно покачала головой. Это он с ней так не пошел бы. Ее Петро всегда был на шаг впереди, а она, с сетками-сумками сзади. Баба должна знать свое место... Эх... Но подруге ничего не ответила.
А та продолжала, посчитав молчание за согласие: "И я бы не пошла. Совестно уже, возраст не тот. Может, на улицу выйдем? Что-то жарко дома, воздуху мало. Я форточки пооткрываю, пусть проветрится".
На лавочке возле подъезда никого не было. Первые они сегодня. Вечер хороший, теплый, безветренный. Пахнет флоксами и душистым табаком. Возле подъездов весной клумбы разбили. Подруги у своей плетень поставили, старый горшок на него повесили. Вроде как настоящий палисадник получился. А рядом с плетнем подсолнухи посадили. Солнышка им не хватает. Но ничего, растут, ярко-желтыми головками глаз радуют.
Люди возвращались с работы. Кто просто здоровался со старухами, а кто и присаживался на лавочку поболтать. Но ненадолго. Все торопились по домам, ужин готовить, семьи кормить.
--
Ну что, Кузьминична, пойдем и мы?
--
Пора. Свежеет, а у меня ногу тянет, опять спать не буду.
--
А ты ее усом три, я ж тебе ус-то золотой давала. Вот и три. Мне помогает.
--
Добрый вечер, Мария Степановна! Добрый вечер, Вера Кузьминична! - в один голос сказали мужчина и женщина, выходящие из подъезда, - Погода какая славная. Мы вот гулять пошли.
--
Добрый вечер, добрый вечер! - ответила Кузьминична, тогда как Степановна только кивнула.
Высокий мужчина со смеющимися карими глазами и маленькая рыжеволосая женщина пошли дальше, продолжая прерванную беседу. Женщина увлеченно говорила:
--
Нет, ты слышал это ее "ти-та-та, ти-та-та-ри-та-ри"? И потом "та-та", к верхнему "до"? - Она жестикулировала, плавно ведя руку за пропеваемой мелодией и взмахом показывая полет голоса к тому самом "до". - Ах, небесный голос. Она божественна!
--
Да, дорогая. С этим трудно спорить...
Тихий смех, легкий поцелуй в щеку...
Когда соседи отошли на приличное расстояние, Степановна, пожевав губами, сказала:
--
Как это до меня сразу не дошло. В секте они состоят. Как пить дать, в секте. Вот смотри, говорят о божественном. И люди к ним ходят. Вроде как в гости. Один тоже с хвостом. А бутылок пустых не выносят. Это кто ж нынче в гостях не пьет? Сектанты. Точно тебе говорю. Ты попомни мое слово - они еще молодежь совращать будут.
Только подруга махнула на нее рукой, встала с лавочки и пошла домой. Следом потянулась и Степановна.
И снилось Кузьминичне, что идут они с Петром, молодые и красивые, рука об руку по большому пустырю за домом. И она берет это самое верхнее "до", почти взлетая над растущими на пустыре подсолнухами. А Петр говорит ей, светлея лицом: "Дорогая, ты божественна!"
Ниже этажом не спала и плакала Степановна, бывшая хохотушка и частушечница Маняша. У нее не было ни такого Петра, как у Кузьминичны, ни кого-то другого. И ей до смертной, давящей горло тоски хотелось хоть разочек, хоть один разочек так вот пойти, доверчиво положив свою ладошку в большую ладонь мужчины со смеющимися глазами.