Аннотация: I saw something sitting on your bed. I saw something touching your head. In the room where you sleep. You better run. You better hide! -- Dead Man's Bones - In the Room Where You Sleep
М Ы Ш Ь С Р Е Д И К О Р З И Н
В огромном городе, на самом дне улиц, за рассохшейся бочкой, держащейся на одном только нижнем обруче, прячется мышь. Она меньше всех, она слаба и безгласа, укуса её зубов никто не заметит. Повозка может переехать её колесом, человек - нечаянно растоптать. Даже если мышь выбежит на середину дороги и запищит изо всех сил, никто не услышит.
Но ей нельзя оставаться на улице после наступления темноты, потому что тогда всё меняется. Ночью на охоту выходят страшные люди и те, кто не люди. У них свои дела, о которых никто не знает и не старается узнать. Если увидишь, какие зелья дурные люди льют в фонтаны, то не сможешь днём оттуда пить; люди ставят новые ловушки, чинят старые, крепят одни упоры и выбивают другие, стягивают расползающийся город канатами, проверяют сети и капканы, восполняют силу ядов, водой наносят невидимые письмена на стены.
В их следах остаётся запах благовоний и звериной крови; все они разные - кто расписывает лицо краской, кто вместо него носит маску, другие обманывают своим сходством с дневными людьми, у иных нет ничего под кожей, следующие умерли и живут в чужом теле, прочим лишь предстоит это. От них пахнет колдовством, многих преследуют ведьмины огоньки. В волосы вплетены перья, на одежде вышиты узоры, которых днём не увидишь. Их поступь обычно бесшумна, но некоторые ступают смело, грохочут подковами каблуков без опаски, что их услышат. Они несут с собой странное оружие, манки и клетки, цепи и крюки, склянки чёрного стекла, берестяные короба, красные свечи, капканы и мешки. Они кроят улицы под себя, разговаривают на разных языках, спускаются под землю и поднимаются к вершинам башен.Пока длится ночь, город почти принадлежит им.
ЕЩЁ НОЧЬЮ ВЫХОДИТ ХУДОЖНИК, КОТОРЫЙ РИСУЕТ ДЛЯ МЕНЯ КРАСНЫЕ ЦВЕТЫ.
Голос покровителя едва не разрывает голову, он оглушительно громок и словно сплетён из тысяч других голосов. Мышь хочет, чтобы он говорил не так часто, но это не в её власти. Когда-то давно она была человеком, но у неё отняли всё, кроме жизни, быстрых ног, серой кожи, лохмотьев, цепких пальцев - в наказание за то, что она предала своего прошлого защитника, своего паладина. Новый покровитель знает, что рождает что, и как оно умирает. Он видит истоки и дельты. Он жесток, как и его голос.
Потеряв всё и став собой, мышь смотрит в щель между бочарными досками и трясётся от ужаса.
Люди-чудовища, люди-волы тащат повозки, гружёные вдвое выше их самих, бредут по колено в грязи. Некоторые даже напялили на себя сбрую, чтобы рабствовать сподручнее. С рёвом, перекосив рты, брызгая слюной от усердия, они сталкиваются, сшибая друг друга с ног. Все прячут глаза. Прямой взгляд здесь - вызов более явный, чем оскорбительные слова. Они не стесняются самых низких ругательств, но боятся посмотреть в глаза друг другу. Их много, они теснятся в привычной ярости и злости друг на друга. Утром каждый из них теряет спокойствие, привычное место перестаёт его удерживать. Находится дело на другом конце земли, и он устремляется куда-то, с ожесточением бросается в уличный бой, расшвыривая встречных. Ни один предмет не может быть использован там, где он создан, всё нужно тащить на себе куда-то далеко, надрываясь под его весом. Великое переселение, одним нужно на юг, другим - на север. Там, где ночные хищники оставляет тропинки, дневной народ выбивает тяжёлую колею.
Согнутые спины, взгляды мимо лиц - течёт людская река, словно из вздувшихся по утру домов выпустили гной; в грязи может утонуть, пойти на дно и захлебнуться даже кто-нибудь покрупнее мыши.
Люди-волы всегда на грани истерики, они просыпаются усталыми и засыпают без надежды. Их жилища стынут на берегах - жёлтые и серые стены с пятнами плесени и следами от ожогов, дома-пиявки, растущие на сгустках времени, жизни и сил, отобранных у хозяев.
Покровитель говорит, что это всего лишь улица, в которой пять шагов ширины, и по которой идут люди. Они на самом деле уродливы, и он их не любит.
Мышь не хочет идти туда.
НЕ МЕДЛИ. ВРЕМЕНИ МАЛО, И ГОРГУЛЬЯ ГДЕ-ТО РЯДОМ.
На нижнем ярусе крыш, среди прокопчёных труб живёт горгулья, горбатое чудовище, что следит за мышью не ради наживы или мести, а только для потехи. Ковыляет, прыгает на кривых ногах, тащит за собой тяжёлый ящик, укрытый пледом, шепчется с ним, указывая на мышь мосластым пальцем. Край жёлтого ногтя вымазан трупным ядом, и каждый раз, когда он нацеливается в её сторону, нужно ждать беды. Ящик отвечает горгулье шипением и писком, голосами хищников, звериной вонью, запахом гниющей родни. Чудовище играет с мышью, издевается, плетёт травяные верёвки и на них спускает с крыши приманку - вещи, вырванные из городского кровотока. Иногда это вещи тех, кто украсил собой город, скинув серую шелуху и став красно-белым цветком, паутиной белых связок и красных капель. Мышь грезит ими, ей кажется, что эти вещи могли бы спасти её, что они имеют какое-то отношение к её прошлой жизни, к тайному имени, к предательству и прощению, но стоит подойти на расстояние вытянутой руки, как горгулья вздёргивает приманку наверх и смеётся, хлопает в ладоши.
ДА, КРЫСОЛОВ ВЫГЛЯДИТ ИМЕННО ТАК.
Дни, когда появляется чудовище, ещё тяжелее обычных. Приходится чаще нырять сквозь толпу, прятаться под узкими арками, ходить кругами, меняя направления и сбивая шаг, чтобы скрыться от горбатой твари и не выдать ей своё убежище.
ПЕРЕСТАНЬ ТРЯСТИСЬ. ВСТАНЬ ПОД КРЫШЕЙ, ТОЧНО У УГЛА, С КОТОРОГО СТЕКАЕТ ВОДА. ЗАКРОЙ ГЛАЗА, НАКЛОНИ ГОЛОВУ И ИДИ - МЕДЛЕННО-МЕДЛЕННО, КАК УЛИТКА. НЕ ПОТРЕВОЖЬ ДАЖЕ ВОЗДУХ.
Осторожными движениями покорная мышь выбирает доли шага - и в какой-то момент слышит, как мимо её уха пролетают капли. Для столь крохотных частиц воды они шумят очень громко. Похоже на биение сердца.
МНЕ НЕ ЖАЛЬ ЭТИХ ДРЯБЛЫХ ЛИЧИНОК С ЗАСОХШЕЙ ГРЯЗЬЮ ВМЕСТО СУДЬБЫ.
Капли падают все реже.
СМЕРТЬ ПРЕВРАЩАЕТ ИХ В КРАСНЫЕ ЦВЕТЫ, КАК ГУСЕНИЦ В БАБОЧЕК, РАСКРЫВАЕТ ИХ ИЗНУТРИ. ПО ОДНОМУ, ПО ДВОЕ, ПО ТРОЕ ЗА НОЧЬ, НЕСМОТРЯ НА ЧИНЫ, СИЛУ, ОХРАНУ ИЛИ БОГАТСТВО, НОЧНОЙ ХУДОЖНИК ВЫВОРАЧИВАЕТ ИХ НАИЗНАНКУ, И СЕРАЯ СУТЬ СТАНОВИТСЯ НЕЗАМЕТНА.
От голоса покровителя темнота под опущенными веками становится горькой. Мышь сплёвывает кровь.
ОНИ СЛЕПЫ. НЕ БОЙСЯ, Я НЕ ДАМ ТЕБЕ УТОНУТЬ В ЛЮДЯХ.
Ветер приносит запах крысиной мочи, и мышь решается, очертя голову ныряет в толпу.
Грохочут повозки, высекая коваными ободами колёс искры из камней, по которым скачет мышь, пешие подпирают друг друга в общей толкотне. Здесь все друг друга ненавидят. Никто не силён, но распирающая изнутри злоба делает каждого опасным. Все ждут только повода, чтобы сорваться на ближнем. Кто-то шарит по чужим бокам, выискивая кошелёк. Мышь виляет среди рук, привычных хватать за шиворот, среди ног, умело ставящих подножки. Одна голова тонет с коротким криком, и больше не появляется. Оступившегося давят с хрустом, как насекомое. Обитатели улицы машут оружием - у каждого припасён гвоздь, шило, молоток, заточенная монета, камень, обрезок цепи. Толпа ходит волнами, месит грязь, разбавляя её брызгами крови. Слабых затаптывают, сильных бьют в спину. Водоворот, пороги, острые камни на дне, стремнина, омут, поросшие ракушками сомы, цепкие водоросли и топкий ил.
Мышь выползает на другой берег, глотая воздух. В людском потоке нечем дышать, воздух беден, из него выбрали жизнь и залили густыми и жирными запахами. Тяжёлый нырок, ноги подкашиваются и ноют сухожилия, но мышь невредима, невидима и нетронута - никто в толпе не коснулся её даже кончиком пальца, не задел краем одежды.
Покровитель не даёт ей отдохнуть и гонит дальше. Небо темнеет, а до убежища далеко.
ПОТОРОПИСЬ.
Вперёд, через переулки и грязные задворки харчевен - живот сводит от голода, но нельзя останавливаться даже ради объедков; под полами домов на гнилых сваях, прыжками по терриконам битой черепицы и через ручьи в каменных руслах - город сидит верхом на великой реке и отравляет её своей грязью; ползком там, где кирпичное небо слишком давит - будущее тяжело, прошлое непрочно, и настоящее сжимается между ними.
ТЕМНЕЕТ.
Быстрее, быстрее! Мост, за которым сегодняшнее укрытие, совсем близко. Босые ноги скользят по камням.
ОСТОРОЖНО.
Мышь замирает, тоже почувствовав опасность. Среди потока озлобленных слепцов стоят зрячие. Охотники. Трое людей на мосту - как киноварный камень в мутном ручье. Они горят, и река серых людей обтекает их.
ПРЯЧЬСЯ! ЗАПОЛЗАЙ ВГЛУБЬ, ВЖИМАЙСЯ В ТРЕЩИНЫ, НАГРЕБАЙ НА СЕБЯ ГРЯЗЬ И СОЛОМУ, ЗАКАПЫВАЙСЯ В ЗЕМЛЮ, КАК ОХОТНИК, ЗИМОЙ ЗАПОЛЗАЮЩИЙ В ВЫПОТРОШЕННОГО ЛОСЯ.
Мышь пятится. Каждый из этих людей достоин множества слов. Каждый - целая история. Такую одежду нельзя просто купить у мастера, её можно только вырастить на себе за целую жизнь, чтобы она покрылась царапинами и морщинами вместе с тобой. Каждый мелкий изъян только украшает её, делает сложнее. Такие вещи, такие люди с возрастом становятся дороже, как серебро со множеством печатей. Потёртые сапоги, подковы, пряжки с узором - не тем узором, что легко подделать. Одна такая пряжка стоит больше всей одежды иного проходимца, а для хозяина она лишь скрепляет две полоски кожи, и случись потерять её завтра, он не сильно расстроится, заменит её ржавым кованым колечком. Вот, на левом сапоге кожа уже покрылась рыжими отметинами от такого кольца. Крепкие штаны, потрескавшиеся на сгибах, фартук с карманами, по которым растолкан инструмент то ли часовщика, то ли шкурника - то ли того, кто разбирает на шестерёнки людей.
Двое из тех, что стоят на мосту - наверняка братья, так они похожи друг на друга лицом и сложением, манерой становиться рядом, повернувшись, словно их разделяет невидимое зеркало. Только цвет волос у них разный, и не понять, от природы ли это, или один выкрасил себя, чтобы хоть чем-то отличаться от брата.
Какие лица! Голоса! Глаза, рисунки на коже, шрамы, жесты. Как изящно в них опасность превращается в красоту.
Я БУДУ ЛЮБОВАТЬСЯ КРАСОТОЙ ИХ СМЕРТИ.
Покровитель запрещает приближаться к ним, ведь они могут заметить мышь, они - вовсе не безглазые личинки, что населяют труп города.
Может, они уйдут, покинут свой пост на мосту.
НЕТ ВРЕМЕНИ. НУЖЕН ДРУГОЙ ПУТЬ, ДРУГОЕ УБЕЖИЩЕ.
Вот бы подобраться поближе и послушать, о чём они говорят.
НЕЛЬЗЯ! НАЗАД!
Что-то касается спины и исчезает: мышь оборачивается и видит горгулью, прямо перед собой - не на крыше, а на расстоянии шага. Чудовище опускает руку и смеётся. Тарахтят нанизанные на бечёвку крошечные черепа. На спине мыши горит след от прикосновения грязного пальца.
Кажется, мышь кричит. Чья-то рука - человеческая - мелькает, сбивая горгулью с ног. Мышь прыгает через её скомканное тело и бежит. Люди не обращают внимания, их спины смыкаются, отрезая преследователя.
НАЛЕВО. ВПЕРЁД. НАПРАВО.
Мышь слушается и поворачивает, выполняет всё, что приказывает ей грохочущий голос, бежит, прыгая через препятствия, летит через разваливающийся лабиринт старых домов, расплёскивая лужи, сбивая ноги о неровные камни, протискиваясь в дыры в заборах, скользит среди людей, балансируя между берегами улицы. По правому несётся горгулья, тёмным силуэтом перебрасываясь с одной крыши на другую. Левый берег рассечён переулками, но редкие из них безопасны - город встревожен, в его котле ворочают палкой, варево плещет в огонь и шипит на углях. В переулках стоят те, кто обычно выходит на охоту ночью, люди с опасным взглядом, который отдаётся ознобом по коже. Никуда не свернуть, везде они. Они смотрят и видят её дикий бег от заката.
Горгулья прыгает с крыши на крышу, совсем не прячась. Это мышь боится её, зачем осторожничать? Люди внизу не смотрят наверх. Мышь ничтожна под их ногами, она живёт в трещинах мира, а горгулья - выше взглядов.
Времени нет, небо едва светится над западными крышами. Ветви огромного дерева, нависающего над кварталом из-за крепостной стены, кажутся совершенно чёрными.
Я ПОСАДИЛ ЭТО ДЕРЕВО, КАК НАДЕЖДУ, И ОНО ВЫРОСЛО, КАК НАВАЖДЕНИЕ. МОЯ ВДОВЬЯ ИВА.
Значит, мышь на самом краю города. Здесь можно собирать кислый мох, которым закладывают раны. Под ногами гудит подземная река, дома кривятся, поскользнувшись на жидкой глине.
Женщины убирают бельё с верёвок, хлопают ставни. Времени нет. Мышь озирается на бегу по сторонам, взгляд прыгает по закрытым окнам и дверям, по стенам и крышам, по оконцам на фронтонах, по отдушинам у конька, по краям крыш и трубам. Кто приютит ее? Запоздавшие прохожие тают в сумерках, как белый жир на закопчёной сковороде.
Вот она, дверь!
НЕТ, НЕ ПОДХОДИТ.
Но этот дом ближе других. Закат...
НЕТ. ДАЛЬШЕ, ИЩИ ДРУГОЙ.
Граница ночи преследует мышь по пятам. Назад уже не повернёшь, и некогда искать другое укрытие. Горгулья на крыше воет так неистово, что охотники в переулках оборачиваются и смотрят вверх.
НЕЛЬЗЯ!
Камни мостовой под ногами встают дыбом, как драконья чешуя.
Белый фасад, не закрытая ещё дверь. Дорога к ней манит, она словно натёрта маслом. Охотники не видят мышь - все отвлеклись на взбесновавшуюся горгулью. Ярость покровителя ножами вскрывает голову.
НЕ СЮДА! НЕ СЮДА! НЕТ!
Давясь кровью, мышь скачками летит через улицу, и когда хозяин оглядывается внутрь своего дома, успевает скользнуть мимо него. Мышь, живущая в трещине; мышь, невидимая и юркая, она всегда находит лазейку. Хозяин задвигает засов за мгновение до того, как свет неба окончательно меркнет.
Что это за место? Корзины, корзины, стопки их до потолка. Пахнет яблоками и воском. Бухта пеньки, с потолка свешивается вязанка лука и яблоко, наколотое на большой рыбацкий крючок. В горшке стоит зола с мелкими углями, дальше - веник с остатками листьев на стёртых прутьях, ухват и кочерга.
Хозяин уже ушёл вглубь дома.
Мышь забивается в щель между корзинами так, чтобы никто никогда не заметил, и затихает. В укрытии тепло, тихо и спокойно. Мышь смотрит наружу, глаза её слипаются. Две крошечные тёмно-красные капли на полу отмечают путь от порога.
Тихо-тихо, медленно кто-то скребёт снаружи по двери, словно рисует на ней мелом знак, таясь, чтобы его не услышали изнутри.