В должность давно не хожу, все читаю в интернете современную прозу. Ее там столько, что малой доли ее никакой книгочей не осилит. Сдается, только самые у нас из ленивых ленивые в сочинители еще не подались. Только вот есть ли среди них писатели? Оттого, что я и сам сочинительства не чураюсь, меня стал тревожить этот вопрос. Я даже не могу хорошенько разобрать, о чем все пишут. Ни начал, ни концов, стиль какой-то весьма расплывчатый, и оттого что все пишущие только на эпатаж напирают, читать очень скучно; кажется, все то один кто-то писал, выделить кого-то только по степени скучности можно. Говорят, что у нас непременно должен быть писатель. Ведь должен же объявиться, наконец, писатель. Иначе, зачем такая канитель с таким числом пишущих? Хотя я, может статься, совсем не оттуда читаю. Раскрученных сочинителей, возможно, нет смысла читать. Писатель, тут где-то есть, но он в неизвестности.
Признаться, ужасно был удивлен, что в июнлях сего лета, вместо моей номинированной на литературном сайте работы о прекрасной даме, наградили какой-то рассказик про кусачего кукленка, найденного возле мусоропровода и через пару страниц издохшего. Ну, конечно же, мусоропроводного кукленка вполне разглядели, а на изображенную мою на таком возвышении прекрасную даму никто и не глянул. Еще бы, есть им время, наградителям, на меня глаза поднимать. Разумеется, кто я, они не поймут никогда. Это им только кажется, что все они Белинские, оттого что всякую литподелку от стоящей литературы вполне отличают. Но отличают-то для того только, чтоб первую в подробностях разобрать, а вторую даже и не заметить. Ах, я ужасно длинно пишу, а им литературные безделицы в две-три страницы только и нужны. Уж очень боятся, читая, напрячься. Ну да шут с ними! Я наверное знают, что меня вот-вот наградят, и в Центральном доме литераторов для меня уже лежит наградная тысячерублевая купюрка. Но, признаться, та купюрка мне не больно нужна. Мне надобно, чтоб меня все читали и почитали. Чтоб меня выделяли на всех литсайтах каким-нибудь ярчайшим рейтингом или лучше бы даже все их глупые баннеры только меня одного открывали. Отчего бы иной раз читателю и стоящей литературы не почитать? А ведь в рейтингах популярности у них черт знает что: какие-то все больше фривольности. Признаюсь, их пару раз случайно открывал, в иных такие непристойности описаны, что, только глаза закрывши, их и можно читать, а иные из тех даже и пронумерованы, чтоб те, кому они интересны, какую-нибудь не пропустили ненароком. Сдается, этакое многие на сайте не прочь и вовсе стереть, и главный редактор то обещал. Но навряд ли это случиться, этакие вольности то ли за высший демократизм, то ли за такой же точно либерализм теперь почитаются. Ну да я от того в стороне. Я всегда в стороне от всяких литературных мейнстримов, они все мне как-то чужды. У всех сейчас на уме течения, направления, ориентации, они в них с головы до пят и всегда доподлинно и наперед даже знают - кого из пишущих как хвалить, кого как бранить надобно. Черт их знает, откуда они их берут, все эти свои ориентации. У меня их отродясь не было.
И подумать только, та литераторствующая братия утверждает, что писателя ждет и при том еще разъясняет, что теперь писатель совсем уже не писатель, а бренд себя самого. То есть писатель это не тот, кто лучше прочих пишет, а тот, который скандалами ли, родством ли, знакомствами ли, редкой ли непристойностью своих сочинений громче прочих объявит себя, тот и бренд будет. Точно писатель вещь какая, или вино, или вовсе даже пиво. Не всякий же возымеет охоту опуститься до пива. Так что совершенно непонятно, как же так объявится бренд, а потом уж он будет писатель. Совершеннейший бред получается.
Того же года осени день, в часу 13-ом
Мне самому кажется, что здесь что-то не так. Не может быть, чтоб все, кого в толстых журналах печатают, лучше меня писали. Конечно, слог у меня чрезвычайно неровный, но да зато сразу видно, что человек писал. Бесспорно, многие есть, что и гладко, и ловко пишут весьма, и синтаксис препунктуально соблюдают. Ну да ведь вздор один только пишут! Иной раз такое про новинку литературную прочтешь, что бежать читать хочется. А примешься читать - как можно эдакие глупости насочинять? Ну да, конечно, я для всех заурядный только писака, и до писательских эполет мне как до луны будет. Ну, а если б меня в журнале толстом вдруг напечатали? То-то бы сразу все удивились. Но ведь нет - не напечатают. Хотя уж сколько раз обещали, но да главные редакторы - ни в какую. Ох, уж эти литературные генералы. Хотя их командная роль в литературном процессе мне непонятна, меня к себе не подпускают, и лица у них всегда пасмурные, так что никакой возможности к ним подступить. Вчера случайно подслушал разговор двух редакторов: очень они сокрушались о смерти убитого каким-то Бартом автора. Очень мне захотелось справиться у них об убиенном, совершенно непонятным мне образом, по их мнению, с литературой покончившим. Но не стал, припомнив, что всякого со своими текстами к ним подступающего, считают профаном, но очень бы хотелось узнать, отчего после смерти одного только автора все прочие авторы сделались редакторам неинтересны. Да и секретарша в редакции с каким-то учтивым состраданьем на меня глядела вчера, верно, скорбь редакторов по почившей литературе вполне разделяет, и всякий новый текст для нее - бумажный хлам, который надобно зачем-то регистрировать. Проглядывают ли его редакторы, судить никак невозможно, беседовать с живыми авторами те опасаются.
Вообще ужасно непонятный народ литераторы, они что-то такое о литконъюнктуре ведают, чего ни за что разъяснить не хотят, так что молчком меня презирают, даже если и напечатать вдруг захотят и пожмут даже руку и биографию с фотографией выспросят; дескать, без фотографии с биографией ну никак напечатать ни роман, ни повесть нельзя, но кончится тем всегда, что и рукопись-то затеряют и совершенно обо мне забудут. Кажется, всего раз один редактор без дураков меня собирался печатать, так ему приглянулись мои какого-то весьма высокого порядка мысли, но вот только почему-то без гонорара. Ну да бог бы с ним. Но ведь и под другой совершенно фамилией! Про то, что без гонорара в самом что ни на есть толстом журнале меня напечатает, он мне тет-а-тет сообщил, а про фамилию чужую - ее он почему-то и не уточнил - уже по телефону. Уж так я сам глуп, что в том, что написал, не могу разобраться. Ну да я напрочь от чести такой отказался, что мне до их традиций за дело. Да что я ему Поприщин, что ли, какой. У меня и фамилия совершенно другая, на другую даже и букву. Редактор мне и после звонил все, говорил, что, не печатаясь так, я попираю традицию, что только именитые писатели-патриции всем интересны, а безымянные их рабы - никому, никогда. Удивительную все же власть имеют над нашей литературой традиции! Я полагаю, что это превосходственное ко мне редакторское отношение оттого, что во мне маститости нет, даже и растительности на лице никакой, ни плешин, ни очков не имею, буквы до единой с рожденья выговариваю, да и излюбленных пиджаков редакторских с обвисшими карманами не ношу. Хоть бы бородавка какая для солидности на лице вскочила. Но ведь как назло и не вскочит. Еще бы, у меня никакого литературного статуса нет. Хотя... Но о том пока что молчание.
но-7-8-ября число миллениумов = числу года
В должность, уже не помню, сколько времени не ходил. Все больше сочинительством занимаюсь. Ужасно тем, полагаю, начальство свое удивляю. Да и сослуживцы в недоумении от того как будто. Ну да какое мне до них теперь дело. Видели б они, какое было надо мной торжественное небо, когда совсем от казенной службы отказаться решил. Я совершенно не понимаю выгоды служить, жалование смешное выдают, не то что в коммерческих организациях, где все деньги вращаются. Там все, кто в офисах, так скромны и учтивы, а квартиры и дачи ох! с каким броским шиком отделывают. Но меня теперь гораздо больше литература занимает. И надо же такому случиться, едва я в нее войти вознамерился, она вдруг почему-то в рынок обратилась. Но тот мне ни к чему - там на одни лишь бестселлеры вздорные спрос. Когда еще по редакциям всяким ходил в расчете, что кто-то меня сумеет прочесть, мне один редактор так объяснил, что главное в литературе совсем не какой-то нравственный или хотя бы здравый смысл, а новейшие западные литтехнологии. И если кто хочет себя подороже продать, то непременно должен литконъюнктуру понять и совершенно точно рассчитать, что читатель покупать лучше прочего будет. То есть всякий пишущий непременно должен осмыслить весь тот литмусор, что имеется в каждом ларьке в виде карманных книжонок, который то ли на вес продают, то ли как сдачу всучивают. Плодовитость многих авторов мусора меня весьма удивляет, по роману в месяц, а то и больше строчат. Именно то меня и натолкнуло на мысль, что у нас никаких авторов давно уже нет, бестселлеры пишут машины, потому что те авторов много умнее. Даже справлялся о том у одного редактора, как же все машины за авторов пишут, а те только за гонорарами после публикаций являются. Ведь составить программу - сколько, скажем, в сюжетной канве бестселлера должно быть убийств, сцен насилий, или любовных, или каких-то еще любой компьютерщик запросто может. Лексикон там чуть больше чем у мантр для бормотни, одни любовные мантры-романы - для дам, другие детективные - для мужчин, другие, фантазийные - для юношества. Но суть у всех одна - дать забыться, не задуматься, как раньше, над прочитанным, а именно забыться, но не до такой, разумеется, степени, чтоб кто, читая в транспорте, свою остановку проехал. Само собой, чтоб те романы можно было хоть как различать, имена героев, марки стволов, иномарки машин, сорта спиртных напитков и парфюмерии вставляются разные. Услышав от меня такое, этот редактор только губу покривил и сказал, что никакие машины бестселлеров не пишут, потому что все авторы эти самые машины и есть. То есть так получается, что все удачливые наши авторы есть совершенные роботы. Размыслив над тем, я, признаться, в ужасное беспокойство пришел. Что как не только авторы роботы, но и читатели тоже? И выходит, что оригинальная литература уже никому не нужна.
Я теперь совершенно то уяснил, что не одна литература, а вся культура уже такова. Вот ведь и песни теперь без мелодий совершенно пишут, и запомнить их головоломные тексты мудреней мудреного, старых же песен, душевных, по радио не исполняют совсем, все накалы чувств в музыке совершенно барабанам доверили. Да и художественные полотна теперь таковы, что смелость мазков напрочь возможность их разгадать исключает. Так что свой авангард художники после выставок по подписям лишь одним различают. Телесериалы по телевизору такие идут, что хоть задом наперед пускай или хоть один сериал в перебивку с другими показывай - никто ничего не заметит. А если кто и справится, отчего в одной серии герой был ментом, в другой уж он в камзоле и в эпохе Петра очутился, ну а в третьем и вовсе урка и чуть ли не женщина, то на такого тут же все руками замашут - он, дескать, постмодерна не разобрал.
Черт возьми, отчего у нас одних только роботов ценят. И все гонорары только им одним достаются. И всего-то им на запчасти с батарейками и надо. Досадно! Если какой, например, писатель не робот и по технологиям их писать не желает, то непременно в нищете пребывать обязан. Если б я сделался роботом, то неужто хуже, чем кто-то, программы писал? Враки! Не хуже. Но не буду я роботом! Разумеется, я того никому не объявил пока, чтоб сумасшедшим меня не сочли.
Нет сомнений, что и критики теперь исключительно роботы, и роботов-авторов им все одно, что хулить, что хвалить, лишь бы те на слуху у всех были, и для пущего пиара ими акции книгосожжения в центре столицы затеваются, чтоб уж сожженное все прочие бестселлеры собою затмило. Если автор не робот, то о нем ни звука от критиков добиться нельзя, про него никто не прознает. Правда, толковее критиков-роботов о культовом нашем искусстве не рассуждает никто, и те, когда поминают про старое наше искусство, то можно заметить в голосе трепет и даже увлажнение в глазах разглядеть. Должен сознаться, эти роботы новейшего поколения изумительно сделаны.
Конечно, все то оттого проистекает, что полагают, что совершенно безразлично, что с искусством, что без него людям жить. Но я того не разделяю совсем. И все думаю: нет ли здесь чьего-то злого умысла. Думаю, что таковой, быть может, и есть, но о том пока что... молчание.
Даты в окне компьютера не приметил
На почту утром ходил рукописи посылать. Но, сдается, зря отослал. Надежды, что прочтут, никакой. Сейчас только именитых читают. Их делают искусственно и, похоже, для одного только того, чтоб прочих никто не заметил. Сколько ни пробовал те имена читать: глубокомыслия очень немного, и то все больше внутринационального. Я же, напротив, так всемирно пишу, что меня и насекомые уже понимают. Тут недавно двух мух с рукописи еле согнал. Не иначе - зачитались. Это принято только считать, будто мухи совсем читать не умеют, но то вовсе не значит, что они глупее наших редакторов. Я и сам сначала не понял, как случилось, что мухи умнее редакторов стали, но после до меня дошло: мухи вольны выбирать, что читать, а редакторы конъюнктуру одну почитают. И меня, случается, с графоманами вкупе бранят, точно ними и мной ни малейшей дистанции.
Вот и на почте вчера бранили меня, что конверты с рукописями не запечатал гадким клеем, и еще удивились, что даты текущей не помню. Смешные, зачем мне клей с их глупой датой? Я ведь не простолюдин, и всякое мгновенье без даты вполне ощущаю.
В горе бумаг на столе все чаще нахожу непонятные записи. Судя по почерку, сделаны мною. По большей части их прочесть никакой возможности нет: почерк крайне неразборчивый, и многое вымарано. Впрочем, потомки - уповаю на них - все разберут, потому что там прелюбопытные мысли имеются, иные из них, надо думать, - великие. Такие мысли приходят во сне, только там вполне обретаю величие. Писатели большие, случается, туда ко мне жалуют. Да что писатели. Ко мне и... сам нередко захаживает. Думал, что хоть у него все... ан нет, и он тоже. Как открылся он мне - аж сердце сжалось. Вот и давеча был, конфиденциально, разумеется, как всегда. Справлялся: что нам с нашею литературою делать? Я, сознаться, растерялся, и даже ответить что не нашел. Хотя так прежде считал, что редакторов всех надобно выгнать, но тут усомнился: где новых сыскать, что литературу лишь тасовкой наскучивших смыслов не мнят. Казенные души не ведают, что уж и философы до сути свободы не мифологической вовсе дошли и на бессмертие души замахнулись. И без всяких, опять же, метафор!
Однако, о чем там с кем говорю, не всегда после вспомню. Досадно. Случается, спросонья строчу и строчу, пока не все из головы повыветрилось. Конечно, и сам бы мог что-то разобрать из настроченного, но да, как подумаю, что никто, что пишу, публиковать не спешит, руки опускаются. Полагаю, опубликовать меня по одному недосмотру лишь можно. Но за тем, что публикуют, сейчас у нас, как никогда, присматривают; за писателями почему-то очень любят присматривать. Раньше тем, не таясь, занимался целый союз и членам своим директивы давал, как какого писателя хулить или славить. О чем тот союз печется теперь - ведь же все дозволили и думать, и читать - не очень мне ясно. Да и кто теперь за литературой присматривает - не вполне понимаю. Но, сдается, тут не без Запада. Находится в таком удалении от нас, а влияние его на нас удивительное. Все наше, не одобренное там, у нас ни за что не одобрят. Оттуда зачем-то очень следят, чтоб ничто, умнее литпопсы, у нас не случилось. Этот Запад только позапрошлых наших писателей чтит, а новых несмышленышами совершенными полагает: верно, подозревает, что мы, что в государстве творится, как прежде, не ведаем. Да мы и про то, что они везде вытворяют, получше их понимаем; да и то, что раньше сами творили, разумели; только тогда не на земле ведь жили совсем, а только луной одной грезили. Уж так нам хотелось луну покорить, что на то что рядом глянуть было некогда. Так что совершенно мне теперь непонятно, отчего не мы, а они на луну полетели, не иначе нас оттуда хотели спустить, да и слетали туда как-то странно. До сих пор сами в толк не возьмут: летали ль туда или то - одна фантасмагория.
Ну да, что нам до их фантасмагорий, мы и сами сочиняем не хуже, да и писателям, то, наконец, разрешили. Раза три тут писательские конференции посетил: очень захотелось узнать, что сейчас сочиняют, и посмотреть, что за публика. Смотрел все больше исподлобья. О чем бы с ними поговорить, не вышло придумать, да и, о чем они друг с другом толковали, совершенно не понял. Говорят одними недомолвками, чуть что на арго переходят и беспрестанно, кажется, шутят. Мне показалось, о скучном. На самого страшная скука напала, но, слава богу, спохватился, что скучать мне решительно некогда. Что как, кроме меня... сочинять больше некому.
Между нулевым и пи-часом
Сколько-то дней глаз почти не смыкал, о литературе все думал и об искусстве вообще. Их, мнится мне, возродить оттого не могут, что до них дела нет никому, кроме малопонятных промоутеров. Вроде б то люди, но, однако, престранные. Без них любой сотворенный шедевр сам по себе теперь ничего совершенно не значит, но им по вкусу отчего-то только совершенное ничто; и, чуть оно им приглянется, с такою помпой его на всеобщее обозренье представят. Опус писателя, не намаравшего ни строки и даже вовсе еще на свет не рожденного, таким сверхтиражом могут издать и после таких аппетитных рецензий о нем понастрочат, что читатель тот виртуальный 'шедевр' хоть в сотни страниц без единой буквы иль точки непременно 'изучит' и обсудит преживо. А профессиональный критик читателю тому еще и втолкует, что именно такой-то безбрежной чистоты всем нам не доставало: так тривиальность словес утомила.
Эти промоутеры отчего-то только китчи в шедевры возводят и, похоже, правило вывели, что если китч до абсурда совершеннейшего довести, непременно шедевр выйдет, ну а истинный шедевр для них, выходит, нечто обратное. Сдается им, что у нас лишь китчей и страждут, а с шедеврами только морока. А многие и вовсе утверждают, что шедевр от китча никто уже не в силах отличить, они теперь совершенно одно, и искусству вдохновенья и фантазии нисколько не нужны, и всякие там продолженья традиций - излишни. Все нынче положено изобретать, то есть всякий опус надобно высчитывать по формулам. Те само собой лишь продвинутым ведомы. Так, каждый являющийся опус обязан стать авангарднее, что был до него, пусть хоть тот был уже авангард авангардов. И творящие, что школу старых мастеров изучили вполне, теперь не нужны, промоутерам по душе с новоязами опусы, в них авторы все больше сведенья неполной средней школы тасуют. Такие опусы и заграница принимает вполне. Особенно ценятся там сейчас наши ненормативные опусы: по плотности ненормативного лексикона равных нашим им не сыскать.
Новейшее творимое я не всегда, о чем оно, постигаю, хотя названия нет-нет - да что-то подскажут. Но все равно в толк взять не могу, отчего сейчас такое творят, что впечатление, будто ничего художник никогда, кроме наскальных рисунков, не видел, композитор сложней барабана в руках не держал, а сочинитель, кроме детского лепета, отродясь не слышал. Экая тяга к архаике.
Ну да как бы там ни было, то мне претит. Признаться, я втайне все еще боготворю старинное искусство. Ах! какое раньше допускалось благозвучие в музыке: что ни симфония, что ни концерт - то просто полет в несказанное; и серьезность в прозе была и рассудительность, и портреты героев, и природу изумительно живописали; а поэзия так, та, совершенно песней звучала. И все то так целомудренно, простосердечно бывало; и картины на старых холстах ох! как чудно до последней детали были понятны. На них только глянуть - и точно в них побыл и все, что в них представлено, ощутил и даже воздухом тем надышался. Конечно, я не вовсе уж прям такой ретроград, и старые формы нередко, скрипя душой, все ж ломаю, и бегством в непонятность от проторенного нередко спасаюсь, и многозначительную многозначность развести не хуже прочих могу. Кому ж из пишущих в неведомое самому читателя увлечь не желалось? Но тут очень надо знать меру, а не наворачивать смыслы на смыслы. Все эти теперешние бестселлеры и фэнтэзи из примитивнейших смыслов одних составляют, да и те в ходе прочтения улетучиваются, при том бесследно. Это уж даже и не литература, а только тексты, хотя, признаться, и забавные тексты случаются, но и в них намека сочинителя на тайну бытия нету. Нечто возможно мир этой тайны лишить? Ведь тому, полагаю, кто аромат ее хоть когда ощутил, ускользающих смыслов не нужно. Я теперь себе открыл: только раскрытие тайны - творение. Но, коли творителю никакого нет дела до тайны, то и воздействия его ни на что, ни на кого ни малейшего нету, и в вершине его разумения - очередную оригинальность к месту ввернуть, и тем только пронять, удивить кого из профанов. И, выходит, все сейчас творимое у нас есть по большей части бессмыслица. Бессмыслицы рождают профаны, но и профаны - порожденье бессмыслиц. Такая взаимогенерация меня крайне тревожит: не выйдет ли чего? Хотя, конечно, те, кто за ускользанием смыслов следят, могут решить, что бессмыслицы и профаны из разных совсем категорий, и материального и умозрительного сути, и еще возразить, что профаны бренны, а бессмыслицы в информационных копилках - отнюдь. Так что всякий рожденный, на которого столько учтенных в мифах всех времен и народов бессмыслиц, уже есть профан. И ведь если подумать: при таком безудержном размножении мифов-бессмыслиц и упертым в свои мифы профанов, те, заполняя одно времяпространство, когда-никогда столкнутся, и тут аннигиляции никак нельзя исключить.
ММ н.э.→ МММ н.э.
Все больше теперь на диване лежу, не всякий день компьютер включаю. Но сегодня включил: от редактора по интернету ответ пришел, эти бестии, редакторы, крайне редко отвечают. Ну да ответил-то, что мое сочинение журналу не подходит, и еще творческих успехов мне пожелал. То верный признак, что ни строки моей не прочел. Мне в интернете все больше женщины отзывы пишут, да и то про сомнения относительно того, что пишу: понять не могут никак, отчего так дерзко пишу. Дерзость в письме маститым писателям лишь дозволяют. Но да ведь они не знают, кто я. Ничего о моей масти не знают. Чего этим женщинам нужно? Черт про то ведает! Больше никто. Мужчины от литературы меня гораздо откровенней женщин бранят. Хотя многие совсем читать меня не торопятся. Отчего с прочтеньем такая медлительность? Неужели честолюбие?
На литературных сайтах одна игра честолюбий идет. И есть ли там что еще, кроме тех игр преглупых. Да к тому ж еще сейчас кто только не пишет. Всякий школьник, в интернет только вошедший, тут же себя к писателям в сайт для забавы пропишет. Хотя и те один только вздор и пишут.
На днях на презентацию книг случилось попасть. Решил после нее у двух издателей по секрету узнать: нет ли какой почитать интересной новинки. Оба смолчали и только на меня взглянули угрюмо. Тогда я по-иному запросил, что сейчас модно читать.
- 'Коуэлью', - пробурчал один из издателей, но как будто не мне, а коллеге-издателю, отчего тот в веселость впал на минуту.
Разумеется, из 'Коуэльи' и я кой-чего начитал, и должен признать: там тьма преприятных фантазий, но тому, полагаю, кому в детском саду Александра Пушкина сказки читали, 'Коуэльей' зачитаться мудрено. Тогда я у книготорговцев (те попроще издателей будут) решил попытать, кого из писателей лучше всех покупают и кто у нас сейчас в Достоевских. Тут они мне наложили груду женских книжонок. И чего скрипеть пером взбрело вдруг женщинам? Конечно, согласно новейшим исследованиям, женщины так нынче наловчились писать, что тексты их от мужских отличить никак невозможно. Но ведь давно доказали, что писать может только мужчина, - и две вместе женщины, и хоть даже три лучше его одного ни за что не напишут. Хотя я, само собой, не такой уж ретроград из тех кто мнит, что женщине только тогда дозволено будет писать, когда все мужчины с ума посходят. До того, быть может, еще не дойдет.
Тогда я осведомился у книжников, кого из мужчин-сочинителей лучше прочих читают. Японец один, отвечали мне, очень неплохо идет и из наших кое-кого, кто без непотребных словечек пары слов не в силах связать, хорошо покупают. Я тех тут же и просмотрел, не отходя от лотка. Претензий на оригинальность тьма, но смысл той, сдается, в нее саму упирается. Ну, никак уяснить невозможно: кого же читать!
Из того я себе вывел: сейчас любое и даже распрекрасное творение ничто, если под ним нет концепта. Объявись в нашем веке очередной Альфонс Алле со своей из по-за того еще века 'Ночной дракой негров в подвале', намалеванной совершеннейшим черным квадратом, и беззвучной пьесой 'Траурный марш к погребению великого глухого', то, чтоб то все отметили, необходимо концепты Малевича с Кейджем в некую степень еще возвести. Вне ренессансов - ах, те удивительно редки! - концептам много больше внимают нежели творениям, и, думаю, именно оттого культурные перевороты случаются.
И все то, сдается мне, от Энди Уорхола пошло, он первый надумал чистую глупость вместо искусства представить, хоть сам втайне от всех собирал шедевры искусства. Однако сейчас мало кто разберет, чем все эти его плакаты с шеренгами кока-кол от Леонардовых полотен отличны: где умозрительной глупости тьма и где прекрасного свет отличать уже и не надобно. Все деятели от искусства в расчеты совершенно ушли; кроме ворчливых сентенций о нынешнем да душещипательных мыслишек об ушедшем, от них ничего не исходит. Они и знать не знают, что на свете еще есть столько всего...
?-год + 0-ябрь = миг восторга!
Но вот великий день! У нас есть писатель. Он наконец объявился. Этот писатель - я. И именно сегодня я это понял. До этого дня я точно в тумане каком пребывал, и вдруг меня осветило. Ах, да темный народ на этом литсайте: я ведь ему сразу хотел растолковать, что я - писатель и между всеми пишущими и мною ни малейшего сходства. Странный этот сайт: здесь нельзя, хоть чуть отклонившись от их примитивной стилистики, хоть что написать, все тут же объявят тебя не в себе. Они в абсолютной уверенности, что все их пустые сочинения должны быть схожи с моими как две капли воды, то есть не содержать ни молекулы мысли. Черт с ними! Не стану я писать как они! Их ничуть не смущают ни вздор, ни пошлость, ни вопиющая непристойность, но мне, чуть слога больше подпущу, тут же пеняют. Тут недавно с одним гением, почившим, само собой, предавно, захотелось сразиться. Сразился. И что? Все тут же вспомнили, как гения того обожают, и всех таковых вообще. Да кто ж не обожает их, признанных-то? При сем еще чуть ли и не в плагиате меня обвинили. Точно я мыслей своих не имею. Ох, кто б знал - сколько их у меня, и иной раз в голове буквально вихрем несутся! Не всякую мысль удается поймать. Но понять их пока что никто не отважился. Все это, думаю, оттого, что все воображают, что все стоящие мысли находятся в головах признанных литераторов, совсем нет: они рожаются и у безнадежно непризнанных.
Никак понять не могу, что за земля такая Россия. Ее обычай - при жизни писателей не замечать и после от них уцелевшее со слезой умиленья до букв разбирать - весьма мне кажется странен. Обычай глупый, бессмысленный! Тем более что Россия в центре высшей мысли стоит. Хотя решительно понять не могу, отчего вдруг она все свои мысли Лондону совершенно доверила. Конечно, и в Лондоне писатели очень недурные случаются. И этим со всего света англоязычным многие вполне доверяют. Да только высшего благородства мыслей от нас по привычке все ждут. И, сдается мне, - очень. Но мы пока что ни звука мысли проронить не дерзнули. Хотя литературная жизнь у нас, само собой, все еще теплится, за счет, конечно же, помпезнейших презентаций. Перед каждым таким представлением литературная общественность вся лбами перестукается, но непременно найдет что представить. Удивительная твердолобость.
Даже вот и лондонские сайты сочинителей наших очень просят им что-то представить, непременно в страничку, а еще лучше в четверть ее. Если хоть на букву текст удлинить, то уж ни за что на рассмотренье не примут. То ли боятся, что мысль сочинителя их утомит, то ли запамятовали, что мысль у нас ни в какие длинноты романов и то вполне не вмещалась.
Вот и мне все пеняют, что длинно и скучно пишу. Да есть ли кому дело до того, что я пишу. Все редакторы как сговорились: не внемлют мне, не видят меня, не читают. Совершенно уверены, что я пишу как все. И даже хуже всех. Впрочем, я и сам уже думаю, что никакие они не редакторы, а самые что ни на есть инквизиторы мысли. И великий их инквизитор, главный редактор, уже распорядился меня игнорировать. Как-то, видно, проведал, что я его коммерческие выдумки, которые он литературными задумками выдает, не вполне разделяю, и прочим редакторам до меня дела нет, оттого что у меня никакого рейтинга нету. И палками критики меня никто не побьет! Про меня ни полсловечка никто не узнает! Бросить все - и на самолет в туман холодной Англии! Навсегда! Да что мне хоть где бесприют, коли здесь никому я не нужен! Укатить на самый край света! И уж совсем не думать никогда, ни о чем!... А знают ли они, что все их литературные короли голые?