Утреннюю электричку, как случалось нередко, отменили, но и та, которая должна была прибыть к полудню, что-то не шла. Даже те, кто стояли на платформе с невозмутимыми лицами часа два-три назад, теперь, как и все, время от времени напряженно вглядывались в зеленевший вдали лесной массив, в котором терялись подходившие сюда железнодорожные пути. Алена сидела на собственной сумке, стараясь не высовываться из короткой тени пыльных кустов акации, росших возле платформы, и читала книгу, обещавшую пролить свет на суть дзен-буддизма.
- Вот ведь что за напасть, как лето и людям надо ехать - так им пути ремонтировать, - уж в который раз громко возмутилась тучная и потная старуха, возле которой стояло ведро, покрытое марлей и издававшее запах клубники. - Ведь вот кабы не ягоды - нечто в такую жару бы поехала? - вопросила она у стоявшей рядом пожилой худенькой женщины с напряженно тревожным лицом, возле которой топтался маленький тоненький мальчик, в глазах которого стыло отчаяние.
- Баб, купи морожена, - жалобно попросил он у женщины.
- Скажете, вы ведь часто ездите? - не обратив на просьбу внука никакого внимания, негромко и не очень уверенно заговорила она со старухой.- Не скажите: билеты всегда проверяют?
- Билеты? - переспросила старуха. - Проверяют. А что? Да ты уж не билет ли хочешь купить? Пенсию-то чай в мае последний раз получила? Ну так с какого перепуга тебе билет покупать? - все с тем же возмущеньем, но не так уже громко проговорила она.
- Фу, бля, жара, - махнул остановиться здесь двум с белобрысыми чубами близнецам-подросткам не на много их старше обнаженный по пояс парнишка с покрывавшей обритую голову черной майкой и с бутылкою пива в руке. Близнецы были одеты в того же цвета майки, разнившиеся тем, что на груди одной была изображена оскаленная рожа черепа, скелетные фрагменты рук которого заносили над недорисованной жертвой кинжал, с которого уже вовсю кровило, а на груди другой имелась прожженная с ладонь дыра, в которой прямо на теле была нарисована ручкой граната-лимонка. Пустив по кругу бутылку, бритый парнишка затеял чрезвычайно громкий рассказ, уразуметь содержание которого через всевозможные 'ихи там, бля, все дела', 'иховая фигли, бля, фигня', 'ихневая, бля, х---я' могли только, по-видимому, уже знающие фабулу повествования белобрысые, которые в знак понимания временами натужно принимались гоготать. Раздумывая, могут ли 'ихи', ихневые', 'иховые' войти в словарь слов будущего, Алена с 'З-заткнулись бы вы' поднялась, повесила на плечо сумку и пошла прочь с платформы. ' М-да, вот и будь всегда только там, где ты сейчас, и думай только про то, что пред тобой, - пришло ей на ум оспорить только вычитанную в книге мысль'. 'Да еще ощущай свежо и ярко, что ощущается', - прибавила она себе, учуяв, что от деревянного старинного возле платформы навеса попахивает мочой и селедкой.
Алене захотелось вдруг пить. Она оглядела небольшую, пустынную и пыльную возле станции площадь, окруженную кирпичными и деревянными строениями, которые были так стары и убоги, что не попадись ей сейчас на глаза валявшиеся кое-где с яркими рисунками пустые банки и бутылки из-под пива и воды да стоявшее невдалеке, неизвестно зачем прикатившее сюда, бордовое 'вольво', можно было бы подумать, что перестройка здесь еще не начиналась, не кончалась и никакой обескураживший провинцию и лишивший ее последних светлых надежд капитализм не затевался совсем. На другом конце площади стоял деревянный ларек с довольно богатым бутылочным ассортиментом на обнесенной железной решеткой витрине. Однако Алене показалось, что ларек закрыт. Ближе к ней и платформе имелось обитое крашеным штакетником строение с вывеской 'Кафе', дверь в которое была широко распахнута. Войдя в него, Алена увидела буфетную стойку, на которой стояли только тарелочки с заветренными шпротами, кокетливо окруженные ботвою петрушки.
- Попить что-нибудь есть? - спросила Алена.
- Только кофе и теплые беляши, - радушно порекомендовала с промасленным потом лицом кругленькая женщина за стойкой.
Противно-ливерного вкуса беляш, который не без труда сжевала Алена, был теплым скорей всего из-за того, что больше недели стояла выше тридцати жара, зато первый же глоток кофе, имевшего вкус обжаренных на открытом огне зерен, сильно обжег ей язык. Раздумывая, где бы после глотка такого напитка попить, Алена вдруг увидала на дальнем конце площади кавказского вида парня, закидывавшего внутрь 'вольво' бутылки, явно купленные в том самом показавшемся ей закрытым ларьке. Поспешив к нему, Алена чуть не наскочила на валявшуюся на асфальте с вытянутыми перед собою лапами ужасно грязную собаку, быть может, уже и издохшую. Еще раз припомнив, что дзеновское ежесекундное смакование творящегося перед ней ей не подходит совсем, Алена шарахнулась от собаки в сторону, едва не угодив под пронесшийся по площади сумасшедший без глушителей мотоцикл, мгновенно покрывший всю площадь клубами пыли.
Купив в малюсеньком окошечке, обнаруженном-таки ею в решетке ларька, бутылку 'Тархуна', Алена поторопилась было к платформе назад, но едва не натолкнулась на вставшего у нее на пути покупавшего перед ней бутылки парня-кавказца. На нем была с черно-белыми полосами рубашка и с синтетическим блеском, черные, несмотря на жару, брюки с хоть куда отглаженными стрелками.
- Девушка, а девушка, куда так спешим? - с заискивающей улыбкой и кавказским акцентом спросил он, с невольной досадой заставив Алену подумать, какого черта этот парень, быть может, лет на десять моложе ее, задумал с ней заигрывать и когда наконец в ее жизни окончится это 'Девушка, а девушка'. Желая парня побыстрее обойти, Алена отступила в сторону.
- Зачем спешить? Садитесь - довезем, - сделав то же, снова преградил он Алене дорогу и кивнул на распахнутую дверцу стоявшего рядом 'вольво'.
- В другой раз, - проговорила Алена, замечая, что из 'вольво' вылезает еще один кавказец в темно-синей рубашке и в таких же, как и у молодого кавказца, черных брюках, однако этот был лет на десять старше Алены.
- Красивая, да? Скажи? - весело любуясь ею, кивнул на нее парень мужчине. Тот не ответил, но в его невеселых глазах мелькнуло согласье.
- С-садись, - скосив глаза на машину, неожиданно спокойно и сумрачно приказал он Алене, обнажив ряд золотых передних зубов. Еще неожиданней он взял из ее рук бутылку 'Тархуна' и сумку и швырнул их на сиденье машины.
Гася в себе ужас, Алена отступила назад, но парень-кавказец больно и цепко ухватил ее за руку, и улыбка любованья стала сползать с его лица. Алена попробовала высвободить руку, но парень держал ее крепко. Стиснув зубы и отклонив в сторону голову, со всей силой Алена стукнула парню теменем в нос. Удар, ей показалось, получился несильным, но парень, отпустив ее руку, на шаг отступил. Однако рвануть от них Алена не успела, стоявший позади мужчина больно ухватила ее за волосы, и, не чувствуя ничего, кроме буквально срывавшей с нее скальп боли, Алена ухватилась за руку мужчины. Заставив так Алену пригнуться, он кинул ее на заднее сидение машины. Очутившись на нем, Алена невольно тут же отодвинулась от плюхнувшегося рядом на сумку ее и бутылку 'Тархуна' того же мужчины, который все то свалил тут же на пол. Не очень веря, что с затылка ее не вырван большой клок волос, Алена осторожно потрогала свои, как будто все ж уцелевшие, волосы. Парень сел на место водителя, осторожно щупая одной рукой нос, по-видимому, от удара все ж пострадавший. Не отнимая одной руки от носа, он резко обернулся и ухватил другой рукой Аленино лицо. Наблюдая между пальцев наливавшиеся злобой глаза парня-кавказца, Алена увидела шлепнувшую того по лбу руку сидевшего рядом мужчины, который, едва парень отпустил ее лицо, нетерпеливо ткнул пальцем на руль. Показав Алене злобный оскал, парень обратился к рулю и, заведя машину, тронул ее с места. Дорога была грунтовой и очень неровной, так что быстро вести машину парень не мог. Совершенно не представляя, что делать, Алена отодвинулась как можно дальше от мужчины и прижалась к машинной дверце, отметив себе, что блокирующая ее открытие кнопка не утоплена. Скосив глаза на мужчину, она увидела, что он с презрительным равнодушием наблюдает за ней. Неожиданно послышался приближающийся стрекочущий рев мотора, и Алена увидела на дороге все того же сумасшедшего мотоциклиста, несущегося так, что встреча того лоб в лоб с их машиной, казалось, была неизбежна. Резко свернув и скрежетнув тормозами, машина едва не опрокинувшись, врезалась в придорожный деревянный столб.
- Шайтан! Шайтан!! - заорал, выскакивая из машины, парень. - Шайтан! - погрозил он кулаком вслед уносившемуся прочь мотоциклисту.
Бросив на припавшую к переднему сиденью Алену все тот же равнодушный взгляд, мужчина тоже вылез из машины и вместе с парнем стал рассматривать что-то на явно пострадавшем переде машины.
'Если бежать, то сейчас', - пришло на ум Алене, еще не переваривший до конца весь ужас безмолвной сцены в машине. Подергав дверцу, она открыла ее и вылезла из машины. Тем же повелительным жестом, что ткнул парню на руль, мужчина приказал ей сесть снова в машину. 'Ну, уж нет', - тяжело задышав, приготовилась бежать Алена и неожиданно услышала и увидела возвращавшегося назад мотоциклиста. Рванув прочь от машины, она едва не столкнулась с его мотоциклом, который с оглушающим ревом пронесся мимо нее. Не очень себе представляя, сколько ей бежать до платформы и как погонятся за нею кавказцы, Алена бежала так быстро, как не бегала еще никогда. Лишь поняв, что в глазах ее вот-вот потемнеет, она остановилась и оглянулась: ничего, кроме густых клубов пыли, на дороге вдали видно не было. Несмолкающий рев мотоцикла, то приближался, то удалялся, заставляя думать, что явно не в себе мотоциклист носится возле машины кругами. Ловя воздух ртом, уже шагом она свернула в придорожный лесок и пошла, стараясь двигаться в направлении платформы.
Наконец, переводя дух после измотавшего ее вконец бега и пережитого страха, Алена остановилась возле все тех же, топтавшихся на платформе в ожидании поезда: старухи с ведром, пожилой с тоненьким мальчиком женщины и тремя гоготавшими подростками. Кроме таких же беспомощных и убогих, как эти, никого поблизости не было, так что о вызволении у бандитов сумки не могло быть и речи. Снова послышался рев мотоцикла, и прямо по железнодорожному, между рельс, полотну пронесся в пятнистой защитной форме с высовывавшимися из-под шлема светлыми волосами мотоциклист. Несмотря на еще не утихший в ней страх, Алена удивилась именно его волосам, у носившегося по площади мотоциклиста они, хоть и были также длинны, но вовсе не светлы, и даже до синего отлива темны.
Немного успокоившись, Алена еще раз подумала, что дзен-буддистское беспрестанное смакование всего происходящего ей не подходит совсем и что едва ли б нашелся такой хранящий безмятежность в бушующей толпе дзен-монах, который, оказавшись в ее шкуре минут пять назад, не предпочел бы возвратиться к тем разбушевавшимся. Предаваться размышлениям о том, что было бы с ней сейчас, если б не хулиганская выходка полоумного мотоциклиста, Алене решительно не хотелось, однако так ли уж было случайно то хулиганство, она все же задумалась, но, когда увидела замедляющую у платформы ход электричку, ту самую, что ожидала с утра, разрешила для себя окончательно, что если в такую жару кому-то, разжигаемому похотью, и могло прийти желание ту хоть как утолить, то было абсолютно не реально, чтоб кому-то еще могло залететь в голову хоть кого хоть от чего, не будучи в жару, защитить. Мучимая уже сомнениями по поводу того, что не следовало ли ей и в самом деле попытаться отыскать поблизости кого-то, представлявшего здесь милицейскую власть, и уговорить его попробовать ее сумку вызволить, Алена вошла в узкий проем открытой створки двери электрички. То, что другая заклиненная створка не раскрылась, показалось Алене знаком, что сюда бы входить ей не следовало.
Народу в поезде оказалось так много, что никто из вошедших дальше тамбура пройти не сумел. Едва поезд тронулся, как все три подростка закурили, удивив, быть может, не только Алену, что не сделали этого до того, как очутились в набитом людьми тамбуре, который, правда, неплохо продувался на ходу в незакрывавшуюся дверную створку. На первой же остановке в проем этой створки вошел невысокий, но державшийся весьма осанисто старичок в светлом, отглаженном полотняном костюме, такой же кепке и архаических парусиновых полуботинках. В одной руке он держал жестяной бидон, в другой - брезентовый чехол, конфигурация которого позволяла заподозрить в нем только лопату.
- Что это такое, молодые люди? - глянул он очень строго на куривших подростков, которые все были хоть на сколько-то выше его. - Курить при дамах, - указал он почему-то на тучную старуху, жавшуюся к стене тамбура со своим клубничным ведром. - Прекратите немедленно.
Услышав такое, все трое подростков кривовато осклабились, в самом деле едва не выронив из ртов сигареты.
- Совсем другое дело, - когда три окурка улетели в открытую створку, удовлетворенно проговорил старичок, не поняв совершенно, что процесс курения завершился сам собой. После этого старичок обратился к незакрытой створке, за которой мелькали пейзажи лесов и полей, и осветил взор восторженно-доброжелательной улыбкой, из тех же, сдавалось, времен, что и его из парусины полуботинки.
- Вот пень, бля, дает, - не смог не восхититься все еще продолжавший кривить осклабленный рот бритый подросток, когда старичок, проехав всего остановку, сошел.
Вместо него в незакрывавшуюся створку двери втиснулся в сбитой на затылок фуражке и с бутылкой пива в руке пузатый милиционер, потребовавший места в тамбуре много больше, чем старичок.
- Ничего, что я вот тут вот так вот встану? - обдав парами пива, потеснил Алену милиционер.
- Ради бога, - не возразила она, невольно подумав, что такой вот блюститель едва ли б что мог сделать с отнявшими у нее сумку кавказцами.
- Ща Пеклово будет, почти все сойдут, я сам там сойду, - обрадовал Алену новый попутчик. - Меня, между прочим, извиняюсь, Толик зовут - глотнув из бутылки, неожиданно представился он.
- Очень приятно, - проговорила Алена, помышляя только о том, как бы время от времени касавшийся ее своим большим, упругим животом Толик не передумал на следующей остановке сойти.
- А сама-то, извиняюсь, откуда будешь? - перешел он вдруг на фамильярнейший тон.
- Из Москвы, - ответила Алена.
- А к нам, между прочим, из Москвы многие едут. И все, как ты, - в Невозвраты, место - дрянь, кто заплутает - потом его шнурка с ботинка не сыщешь, торфяник, болота, - определив Алене совершенно ей не ведомый пункт назначения, снова отхлебнул Толик пива. - Но многие едут. И знаешь - зачем? - выдержал он интригующую паузу, после того как Алена покачала ему головой. - А вот зря. Тут, между прочим, такие явления бывают, нигде таких нет, к нам с приборами из Москвы, между прочим, всякие ученые едут. Как их расставят - ни фига, как уедут, все видют. Да я сам сколько раз объекты видал. Но если так вот будешь смотреть на них долго, или соваться ближе, вообще крыша на фиг может поехать, назад не покроешь. Навсегда на фиг отъехатой будет. Головастиков с глазами, я, правда, врать не буду, не видел, но вот бабы, - есть же вообще непьющие бабы, мало, но есть, - так они вообще, они у них вообще чуть ни в сараях живут. Хочешь про них есть анекдот, ща расскажу? Малость он, тово, похабный, но нормально пойми.
От анекдота Алену спасло, что поезд вдруг притормозил и стал у платформы довольно большого поселка Пеклово. Здесь, действительно, сошло много народу, как Толик и обещал, и, что особенно порадовало Алену, вышел он сам.
Усевшись в заметно опустевшем вагоне как раз напротив старухи с клубничным ведром и тревожной пожилой женщины с тоненьким мальчиком и глянув на трех поскучневших и явно потерявших свой матершинный кураж подростков, устроившихся на лавках в другом конце вагона, Алена решила теперь оценить ситуацию трезво и совершенно по дзен-буддистски.
К счастью, деньги, паспорт и даже на электричку билет Алена положила в застегивавшийся нагрудный карман рубашки, и теперь уже не корила себя за то, что вырядилась, несмотря на жару, в рубашку и джинсы; будь она в платье - и паспорт, и деньги ей пришлось положить бы в сумку. Ценного в отнятой сумке для кого бы то ни было, кроме самой Алены, не было ничего, и, разумеется, во всем случившимся была виновата сама - ведь же видела она боковым зреньем того кавказца, когда подходила к ларьку, и потом, предупреждала же, что туда не надо идти, та дохлая собака, так что тратить время на терзанья, что не предприняла попытку вызволить сумку и не втравила никого из милицействующих в разборку с кавказцами, не имело теперь ни малейшего смысла. Все происшедшее следовало принять как данность. Алена уразумела, пожив немного в провинции, что та уже почти перестала сопротивляться тому, что вытворяла с нею власть имущая столица: в окрестных городках и деревнях почти никто не получал во время зарплат, пенсий, пособий или получал от них какую-то малость, дававшую лишь возможность не помереть с голоду. К тому же, жители здешних мест регулярно лишались то света, то воды, то газа; но и этого власть имущим казалось мало, они пугали людей ухудшением жизни еще. Хотя, в общем и целом, все они были настроены отнюдь не по дзен-буддистски, ибо совсем не желали жить тем, что имели в настоящий момент, и постоянно пребывали в тревожном ожидании, когда же эти неприятности кончатся. Хоть чем.
Уговаривая себя не думать об отнятой сумке, а лишь радоваться, что удалось уйти невредимой, Алена все же никак не могла отделаться от мысли, что совершенно ненужная бандитам найденная давно-давно в подвале Университета тетрадь, которую хранила столько лет и в которой решила наконец разобраться, была безвозвратно утеряна; кроме тетради, было жалко собственного ее трактата о выживании, еще кой-каких оставшихся в сумке вещей, и совсем не жалко почти дочитанной книги о буддизме. 'Да и к тому же, - припоминая все отнятое, размышляла Алена, ощущая сухость во рту, - бутылка 'Тархуна' сейчас не помешала б совсем'.
Глядя на мелькавшие в окне зеленые пейзажи, Алена решила попробовать вспомнить все, что было написано на пожелтевших страницах тетради с выцветшей на обложке печатью Института экспериментальной биологии. Там старинной каллиграфии почерком прямо поверх схем наследования всевозможных признаков дрозофилами было написано буквально нижеследующее. 'Несмотря на то, что человечеству довольно скоро удастся открыть все основные законы наследования генетических признаков и даже научиться процессом наследования вполне управлять, выживание индивидуумов будет зависеть в гораздо большей степени, чем от генного их совершенства, от тактики и стратегии жизни, коим...' - от вспоминания следовавших далее тезисов, о стратегии и тактике бытия, Алену отвлекла проходившая по вагону продающая мороженое женщина.
- Да, вот, пожалуйста, - охотно отозвалась на его мольбу мороженщица, доставая из короба потерявшие форму с подтаявшим содержимым вафельные стаканчики.
- Ну вот видишь, какие они, - с надеждой, что тот откажется, посмотрела женщина на внука.
- Хочу, - прошептал мальчик.
Женщина со вздохом достала кошелек и выбрала из него какую-то, быть может, и последнюю мелочь.
'Черт, - пришло Алене на ум, - я все о чем-то возвышенном размышляю, а тут бедному ребенку купить мороженое не на что. Да он, наверное, голоден и голодает вообще, - посмотрела она на тоненькие ручки и шейку мальчика. - С ума сойти, если вот так подумать: сколько сейчас людей вокруг живут в такой бедности и так унижены ею, а не униженным на них наплевать, да они, может статься, и рады, что так вот, лучше прочих, в достатке и якобы достойно живут. Да и достоинство-то их на одном лишь достатке и зиждется, если вышибить его из-под них, что от них вообще останется? - ничего. И чего мне стоило купить малышу это чертово 'морожено', - продолжала терзать себя Алена, - глядя на то, как аккуратно подбирает пальцем и тут же слизывает капающее из дырявого стаканчика мороженое пожилая женщина с изможденным лицом. - Ах эта моя деликатная трусость.'
& & &
- Да, профессор ставил меня в известность, что вы придете сегодня, но очень просил его извинить, сегодня он не сможет принять никого, - проговорила Алене немолодая, с бледным, притомленным интеллигентностью, лицом женщина-секретарь, сидевшая перед дверью кабинета с табличкой, на которой золотились на черном фоне имя, отчество, фамилия и должность профессора.
- Но простите... - нерешительно начала Алена, косясь на странный, не столько старый, сколько скорее старинный, на стуле возле двери портфель, в котором было что-то как будто знакомое, и на зиявшие краснотою байки под тем же стулом галоши, - он сейчас на кафедре?
- Не думаю, - после мелькнувшей в глазах растерянности ответила секретарь.
- Быть может, имеет смысл его подождать? - снова вопросила Алена.
- Сегодня он даже отменил ученый совет... Нет, нет, - прибрав с лица интеллигентность, припустила женщина в ответ раздражение и принялась стучать по клавишам допотопной машинки.
В аудиториях шли лекции, так что по коридорам бродили лишь одинокие студенты и стремительно переходили из одного кабинета в другой сотрудники. Кабинеты с лабораторным оборудованием, в приоткрытые двери которых заглядывала Алена, и коридоры с тянувшимися вдоль их стен застекленными с наглядными пособиями стеллажами были хорошо ей знакомы со студенческой поры, и, если бы не усугубившаяся всего того обшарпанность и обветшалость, Алене несомненно могло показаться, что за столько прошедших лет здесь ничто не изменилось. Даже попадавшиеся ей на глаза немолодые сотрудники кафедр, в нечистых халатах, прикрывавших их более чем скромные одежды, смотрелись как-то жалко, наводя своим видом на мысль, что слабо теплящаяся в этих стенах наука вместе с ними и упокоится.
Побродив по коридорам, Алена остановилась возле дверей одной из аудиторий и присела на старую скамью; на такой же скамье рядом сидели три девушки: одна из них, высокая и худощавая, в серебристо поблескивавшей люрексом длинной юбке, отвернувшись от двух других, томно смотрела в окно, вторая, в юбке-шортах, с миловидным ироническим личиком поддерживала перед третьей девушкой в порванных по моде джинсах и больших очках открытую тетрадь, из которой та переписывала что-то в другую, положенную на колени.
- Серый! Серов! Сереж! - прервав свое занятие, прокричала она выделывавшему неподалеку от них замысловато-диковатые, не исключено танцевальные, па патлатому парню, из ушей которого свисали проводки зажатого в его кулаке плеера; на парне были давно не стираные джинсы и грязно-серого цвета свитер, быть может, подстать тем и, действительно, нечистый.
- Чего ты тут написал? Переведи, - строго приказала патлатому парню девушка в очках, когда широкими шагами тот приблизился к ней и, щелкнув кнопкой плеера, заглянул в тетрадь.
- Кроссинговер, - прочел он.
- О, господи, словечка в простоте не напишет, - снова принимаясь за списывание, проворчала она. - А ты, Мань, тоже кончай страдать, пиши, ты ведь тоже на лабораторной не была, - обратилась она к девушке, не отрывавшей от окна томного взора.
- Ни за что, - печально промолвила та. - Я роскошь люблю. Ее блеск, красота, Словно солнц сиянья, Чаруют меня.
- Это ты, Маня, сама сочинила?
- Если б я такое могла сочинять, я б здесь вообще ни с кем не разговаривала. Это Сапфо, - проговорила Маня.
- Это которая такая странная была? - поинтересовалась, оторвавшись от переписывания, переписывавшая.
- Ты так странно смотришь на меня, точно я могла справиться у нее об ее странностях. Это же седьмой-шестой век до нашей эры, - возмущенно посмотрела на подругу Маня.
- Выражения выбирайте, пожалуйста, - строго из-под очков посмотрела переписывавшая на подругу.
- Серый! Сереж! У тебя есть сигареты!? - отвернувшись от окна, прокричала томившаяся девушка явно не слышащему ее Серому, снова ушедшему в свои не координированные, не лишенные, однако, диковатой пластики па.
- Ты что, откуда у него сигареты? - изумилась служившая пюпитром девушка. - Ему еще только курить. Ты только посмотри на него, - изобразив в лице сострадание, взглянула она на, действительно, смотревшегося лопухом Серого. - На вот лучше - пожуй, - протянула она томившейся девушке жвачку.
- Ой! 'Ригли сперминт', - взглянув на жвачку, передернулась та. - Ну 'ригли' ладно, почти что фигли, но это второе нечто можно сунуть в рот, - решительно не приняла она угощенье.
- О! Кого мы видим! - воскликнула вдруг отвлекшаяся от переписывания девушка, заставляя и прочих обратить взор на подходившего к ним импозантного, длинноногого парня. - Макс, сам Макс.
- Ты, как всегда, великолепен, - привстав и шагнув навстречу парню, проговорила томившаяся до его появления девушка, подавая тому руку, к которой тот, склонившись, как для поцелуя, прижался лишь лбом.
- Как бы мне влюбиться, чтоб не ошибиться, - лукаво глянув на парня, решила и девушка-пюпитр принять участие во всеобщем восторжении Максом, источавшим аромат терпких, быть может, недешевых духов. На Максе был кремовый с иголочки костюм, на лацканы которого был отвернут ворот белоснежной рубашки апаш, и над тем серебрился шелковистый шарфик.
- Чтоб не ошибляться - лучше не влюбляться, - посоветовал он, подавая подошедшему Серому для приветствия два пальца левой руки.
- Мы уж думали: ты там с концами в Сан-Франциске завяз. Ты что, только что прилетел? - поинтересовалась у Макса девушка-пюпитр.
- А ты в самом деле в Штаты летал? - с пресерьезным интересом спросил Серый.
- В Швейцарию, - уточнил Макс как-то сухо.
- Это в Швеции которая?
- Ну вот, все тебе разжевывай, дал тебе направление - и ступай, - недовольно махнул ему Макс куда-то в направлении окна.
- Ну и как там у них Мадонна с Джордж Майклом? - хлопая глазами, поинтересовался у него Серый.
- Вот все бухтишь, а написал-то, написал, и почерк, как у вождя международного пролетариата - недовольно посмотрела на Серого девушка, пытавшаяся, несмотря на отвлекавшее ее окружение, продолжать переписывать. - Голова аж разболелась, - вытащив из кармана конвалютку каких-то таблеток, вырвала она оттуда прямо зубами пару таблеток и всухую сжевала их.
- Ты как Гитлер накануне краха - двести таблеток в неделю, не считая инъекций, - пожурила подругу помогавшая переписке девушка.
- Пошли, Макс, на крышу, у тебя всегда есть сигареты - покурим, - вдруг потянула за собою высокого Макса томная девушка.
- Э, подожди, куда ты его уводишь, - запротестовала вдруг переписчица, - Прости, я так и не поняла, у тебя там с Мадонной или с Майклом что-то все-таки было?
- С обеоими, - доставая на ходу из кармана пачку 'Марлборо', увлекаемый томной девушкой, обронил Макс не без грусти.
- Послушай, а что все Маня тоскует? Макса куда-то с собой потащила, - престав переписывать, обратилась к подруге переписчица. - Ее друг, в самом деле, что ль, бросил? У них же была как бы любовь?
- Да она ей как бы и не нужна, ее интересует замужество, и вообще она не верит, что замужние женщины живут много меньше.
- Почему?
- Мужчины - вампиры. Правда, этот ее вампир богаче Буратины.
- Стало быть, вампирство хотя бы частично оплачивал, - заключила переписчица, перестав писать и взглянув на подругу. - Послушай, а Макс, думаешь, тоже богат? Откуда эти наряды, поездки?
- Ну, он же по ночам в казино кем-то шустрит - крупье, что ли, работает. И вообще не очень понимаю, зачем ему при его благосостоянии учиться вообще.
- Ха! - вмешался вдруг слушавший их одним только не заткнутым пуговицей плеера ухом Серый. - Вам хорошо, а нам чуть что... - засвистел он марш 'Прощание славянки'.
- На. Не буду я больше ничего переписывать. Утомил ты меня своею тетрадью, - с появившимся в лице недовольством неожиданно отдала переписчица парню тетрадь.
Алене, с умильной улыбкой поглядывавшей на беспечно болтавших студентов, вдруг захотелось на крышу.
- Ваш билет... Ваш билет... - с екнувшим сердцем вдруг услыхала Алена, но поспешила припомнить, что билет все ж остался в кармане рубашки при ней.
Две женщины в пятнистых униформах, в таких же с козырьками шапках, напяленных почти до глаз, и грубых солдатских ботинках шли по вагону, проверяя билеты.
'В такую жару - блюсти такой униформизм', - невольно про себя подивилась Алена, доставая из кармана билет.
- Ваш билет, - отдав пробитый компостером билет Алене, обратилась одна из униформисток с высовывавшимися из-под шапки густыми светлыми волосами к пожилой женщине, почему-то совершенно проигнорировав тучную старуху, принявшуюся вдруг с безразличнейшим видом высматривать что-то в окне.
- Нету у меня, - с очень извиняющейся, виноватой улыбкой тихо проговорила женщина.
- Что!? - грубо вопросила униформистка. - Я спрашиваю, где ваш билет!?
- Вот мы с внуком... нам очень надо, - все с той же жалкой улыбкой указала женщина глазами на внезапно заснувшего мальчика, в протянутой ладошке которого осталась белая от съеденного мороженого лужица.
- Ничего не знаю. Платите штраф, - так же равнодушно проговорила униформистка и, чуть развернувшись, ловкой подножкой заставила повалиться собиравшегося улизнуть бритого подростка, которого вместе с белобрысенькими близнецами подгоняла в конец вагона вторая темноволосая униформистка. - Штраф платите, - снова обратившись к женщине, напомнила светловолосая униформистка.
- Денег... нету, - жалобно проговорила женщина.
- Послушайте, девушка, но ведь это ж аб... - споткнулась Алена на недосказанном 'абсурде', вдруг сообразив, что эта немного моложе ее, грубая женщина едва ли знает значение этого слова.
Удостоив Алену равнодушнейшим, секундным взглядом, та продолжала ждать.
- Послушайте, - решилась наконец Алена, протягивая свой только что пробитый билет. - Пусть вот ее билет. Я заплачу вам штраф.
- Пошли, - махнув Алене следовать за ней, мгновенно оставила униформистка женщину в покое.
Не очень понимая, почему бы не расплатиться на месте, а надо куда-то идти, Алена проследовала с нею до тамбура, сильно продувавшегося теплым ветром, через все ту же заклиненную, не закрывавшуюся створку двери.
Судя по встретившим ее там крикам 'А, бля, больно же, бля, все... больно...' подростки не оставляли попыток удрать из-под стражи темноволосой униформистки.
- А чего вы, бля, все деретесь? - проныл бритый подросток, черная майка которого переползла с головы на шею.
Внезапно конвоировавшая Алену униформистка залепила подростку ботинком в живот, да так, что тот свалился на пол навзничь, и голова его повисла за незакрывавшейся створкой.
- А-а! - схватившись за живот, взвыл от боли подросток. - Б-больно, больно же, - прохлюпал он.
Присев к нему, Алена приподняла ему голову и взглянула на униформисток, с совершеннейшим тупым равнодушием смотревших куда-то поверх нее и двух белобрысеньких вжавшихся от страха в стену тамбура близнецов.
- Вы что!? С ума сошли! - закричала Алена. - Это же дети! - от возмущенья ей вдруг стало трудно дышать и выразить все то, что она сейчас ощущала. - Я... за них заплачу, - дрожавшими сильно руками вытащила она из кармана все имевшиеся в ее распоряжении деньги.
Темноволосая униформистка показала ей четыре пальца.
- За четверых, - пояснила ей светловолосая и, взяв деньги, что-то из них отобрала себе, остальное вернула Алене.
- Ур-родки, - с чувством проговорила она, глядя, как двое белобрысеньких просачиваются через приоткрытые двери тамбура в вагон и посыпаемый какими-то бумажками-квитанциями уползает за ними с мокрыми от слез щеками бритый подросток. Несмотря на то, что весь тамбур сильно продувался влетавшим в незакрытую створку воздушным током, Алене начало казаться, что воздуху ей не хватает, и, шагнув к незакрывавшемуся дверному проему, где вовсе не безопасно было стоять, она ухватилась за ее вертикальный поручень. С таким тупым зверством женщин Алена столкнулась впервые и, томясь ощущением совершенного перед ними бессилья, чувствовала, что они продолжают стоять у нее за спиной.
- Черт! Ш-шли бы вы, что ли, в болото! - как можно отчетливее, чтоб те расслышали ее через грохот колотивших под нею колес, прошипела Алена, не в силах погасить в себе желание - врезать обеим униформисткам по морде и вышвырнуть их на крутую насыпь на полном ходу.
- Нет проблем. Выходим, - не поверив себе, услыхала Алена у самого уха. Ни обернуться, ни что-либо подумать она не успела. Обе ноги ее вдруг оторвались от пола, и какое-то время рука, вцепившаяся в вертикальный поручень двери, соскальзывала вниз. С полминуты Алена болталась над рябящей насыпью, пытаясь нащупать ногою какой-нибудь выступ, но, так и не нащупав его, с ужасающей быстротой полетела вниз. Приземления от пронзившей ее боли Алена почувствовать не сумела и, лишь скатившись по крутой насыпи до самого низа, ощутила себя валяющейся на земле. Переводя дух, Алена присела и закрыла на минуту глаза, а, открыв их, увидала стоящих рядом обеих униформисток. Задрав штанину, Алена разглядела на голени здоровенную покрытую полосами царапин болезненную припухлость и, засучив рукав, обнаружила еще одну такую же припухлость поменьше над локтем. Посгибав руку, ногу, Алена поняла, что кости ее, как будто, целы; и едва она поднялась на сильно еще дрожавшие от возбуждения ноги, как одна из униформисток кивнула следовать за ней, направившись со своею подругой куда-то в сторону от насыпи.
Метрах в двадцати от той начинался поселок с маленькими, всего в несколько соток, садовыми участками, на каждом из которых имелся либо похожий на избушку садовый домик, либо сарай. Прихрамывая на ушибленную ногу, Алена поплелась за униформистками по пыльной поселковой улочке, на которой не видно было ни души, да и на самих участках за заборами копошились одни только куры.
- Послушайте, девушки, - когда обе униформистки остановились возле домика, над дверью которого имелась ржавая вывеска 'Продукты', решилась заговорить с ними Алена, - что вы от меня хотите? - Обе были, возможно, моложе ее, и ей пришло вдруг на ум, что их обескураживающая грубость - всего лишь игра в бравых десантниц, которую пора бы было закончить.
Вместо ответа светловолосая униформистка кивнула Алене зайти в магазин и вошла в него сама. Не став за нею входить, Алена опустилась на ступеньки магазина и еще раз осмотрела свои удивительно быстро посиневшие и еще больше припухшие места ушибов и, скосив глаза на тоже не вошедшую в магазин темноволосую униформистку, убедилась, что та с деланным безразличным наблюдает за ней. Вышедшая из двери магазина довольно скоро ее светловолосая подруга вмиг заставила Алену о своих синяках позабыть: в руках той была бутылка водки 'Московской особой', две пачки 'Беломора' и что-то завернутое в серую грубую бумагу, в которую заворачивали товары только в самых дремучих сельпо. Кроме того, и это поразило Алену особенно, две такие же бутылки 'Московской' высовывались из огромных набедренных карманов униформистки. Пока она запихивала своей товарке в нагрудный карман обе папиросные пачки, та сама засунула себе третью бутылку в такой же набедренный карман, так что в руках светловолосой униформистки осталось лишь что-то завернутое в серую бумагу.
- Пошли, - кивнула она Алене последовать за ней.
- Куда!? Зачем!? - с чувством вопросила Алена.
'Куда они меня ведут?- поднявшись и двинувшись за ними, принялась раздумывать она. - Зачем я им? Ведь не в отделение же милиции они меня ведут, с риском для жизни выкинув из поезда. Если они просто идут выпивать и берут меня третьей, то неужели по мне не видно, что я не пью совсем. Но если они просто садистки и им я нужна как жертва, то это хуже всего, и самое лучшее, что я могу сделать, так это попробовать от них удрать, и как можно быстрей'.
Едва Алена замедлила шаг и остановилась, как светловолосая униформистка сделала то же, провожая взглядом проезжающих мимо на старых ржавых велосипедах немолодых полных женщин в не скрывавших их форм сарафанах. К раме одного велосипеда была привязаны тяпка, к рулю другого - прикручена корзина с огурцами, редиской и стрельчатым луком.
- Кер, тебе нравятся женщины на велосипедах? - вдруг громко спросила светловолосая тоже притормозившую темноволосую. - А скажи, в них что-то есть? - как будто не нуждаясь в ответе, ухмыльнулась она своему же вопросу, продолжая следить за удалявшейся женщиной с толстым задом, седло под которым на каждом ухабе дороги опускалось, казалось, все ниже и ниже.
Темноволосая не ответила, но тоже скривила усмешкой свой четко, красиво очерченный рот. 'Она действительно назвала ее этим странным каркающим 'Кер' или мне то послышалось? - подумала Алена. - Хотя какая разница, как одна грубиянка кличет другую. Все равно общенье с двумя любительницами 'Московской особой' и 'Беломора' мне ничего хорошего не сулит'.
Поселок окончился, и проложенная между садовыми участками грунтовая дорога перешла в ведущую к лесу тропинку, вдоль которой были навалены холмики мусора. На покореженные, поржавевшие части каких-то машин, холодильников, газовых плит были накиданы жестяные банки, пластиковые бутылки и подванивавшие съестные отбросы. В одном месте Алена чуть не наступила на две выброшенные кем-то книги, одна из них, выглядевшая совершенно новенькой, нечитанной была 'Введением в термодинамику', другая же с обтрепанными углами за счет, по-видимому, многочисленных прочтений была романом 'Как закалялась сталь'. Несмотря на то, что книги валялись на узкой тропинке одна за другой, первая имела вид совершенно интактный, обложка же второй с вглядывающимся в светлое завтра незрячим автором была перечеркнута велосипедными шинами и запачкана следами подошв. Это наводило на мысль, что проходившие и проезжавшие все ж успевали названья книг прочитывать. 'Интересно, что бы делал пламенный, все мечтавший о светлом завтра, Павел Корчагин в помрачневшем сегодня, чтоб не было мучительно больно за... и чтоб, умирая, мог сказать..?' - мелькнуло в мозгу Алены, на ходу пригнувшейся и сдвинувшей обе книги с дороги.
Судя по мягкой торфянистости тропинки, по которой шла Алена, по торчавшим повсюду из земли кочкам осоки, напоминавшим чьи-то вихрастые головы и темневшим тут и там непроточным канавам, в которых плавали все те же пластиковые бутылки, вся местность была осушенным болотом.
Перед самым леском тропинка ныряла в неглубокий овраг, на дне которого в месте перехода, в топкой жиже, были навалены тонкие стволы берез. Как раз в этом месте и завязла кренившаяся набок самодельная, фанерная тележка с травой, и все усилия возившегося в канаве рваненького, щупленького деда - выправить тележку и перевести не желавшую переходить через топь козу - были напрасны. Из накренявшейся все больше тележки высыпалась трава, а упиравшаяся коза лишь крутила головою, надеясь освободиться от тянувшей ее за шею веревки. Одна из униформисток, проигнорировав наваленные березовые стволики, с небольшого разбега перескочила через топкое место и вместе с подоспевшей подругой вытащила и поставила тележку на сушь, после чего наподдала козе так, что та с жалящимся 'бе-э-э', обгоняя хозяина, припустила по тропе со всех ног.
Помощь деду, скорей всего, была для униформисток просто забавой, однако быстрота и четкость, с которой они все это проделали, навели Алену на мысль, что попробуй она удрать - они настигнут ее за считанные секунды. К этой мысли невольно приплюсовывалась и еще одна; и, как ни странно то было в положении Алены, довольно забавная: попытайся бандиты, отобравшие у нее утром сумку, обойтись с униформистками также, как с ней, обоим, быть может, понадобилось немало времени для обретения своей прежней формы вседозволенности, обретаемой исключительно безнаказанностью; хотя не исключалось и то, что после общения со страдавшими такой же тяжелой вседозволительностью садистками-униформистками ничего бы обретать несчастным уже не понадобилось.
Лесок, в который они вошли, был почти что прозрачным, кроме реденьких невысоких березок да малюсеньких сосенок, других деревьев в нем не было. Едва Алена очутилась в лесу, как лишь жужжавшие до того комары принялись кусать ее, не защищенные одеждой лицо, шею, руки; отмахиваясь от них, Алена должна была еще и время от времени убивать на себе бесшумно начавших присасываться и побольнее комаров жалящих слепней. Однако шедшие впереди нее униформистки, которых как будто не донимали ни жара, ни насекомые, продолжали идти совершенно спокойно, буквально печатая шаг. Наконец Алена заметила группку покучнее стоявших березок, в которых, ей показалось, она могла бы укрыться; но как только она, чуть приотстав, сошла с тропы и устремилась к ним, темноволосая униформистка обернулась и со странным гортанным выкриком, послышавшимся Алене как 'Гоу, гоу', махнула ей не отставать. Не успела Алена, повинуясь приказу, приблизиться к ней, как раздались один за другим два громких выстрела, и после короткой паузы - еще подряд три. Униформистки остановились, переглянулись и, не сказав друг другу ни слова, кинулись туда, откуда, как показалось Алене, прозвучали выстрелы. Потеряв их из виду, она отерла со лба пот, огляделась и, никого вокруг не увидев, сделала несколько шагов по тропе в обратную сторону, после чего, совершенно не понимая - зачем, повернулась и направилась туда, куда устремились ее конвоирши. Пройдя совсем немного, Алена наткнулась на довольно широкую канаву с уже зацветшей стоячей водой; вдоль канавы шла поросшая травой, слегка примятой колесами машин, дорога, по которой те, должно быть, проезжали нечасто. Тревожно озираясь по сторонам и стараясь не выходить на дорогу, Алена прошла метров сто вдоль канавы и вдруг увидала своих конвоирш. Они стояли в березках спинами к ней и высматривали стоявшую невдалеке на дороге бордовую машину. Внезапно послышался довольно жалобный и явно человеческий надрывный стон 'А-а!' Обе униформистки тут же поспешили к машине, и одна из них махнула Алене последовать за ними, сильно ее озадачив, потому что столь ее осторожное издалека к ним приближение мог почувствовать разве что зверь. Не очень веря, что должна повиноваться этому маху, Алена тоже стала, озираясь, приближаться к машине.
Все дверцы бордового, с перекореженным передним бампером, 'вольво' были распахнуты и сидевший в нем, уткнувшийся в руль головой человек был недвижим; судя по темной шевелюре и черно-белой полосатой рубашке, на которую стекала из уха алая кровь, это был тот самый парень-кавказец, который хотел затащить Алену в машину. Другой же мужчина-кавказец, который ее туда затащил, полусидел-полулежал на земле возле машины, пытаясь затянуть на плече одной рукой и зубами резиновый жгут, от натуги лоб его и даже волосы были в обильно проступившем поту. 'А-а!'- запрокинув голову, выстонал он.
Присев к нему, темноволосая униформистка взяла лежавший у него на животе шприц и подала его Алене, после того надломила тоже взятую с живота ампулу и забрала шприц из затрясшихся Алениных рук. Засосав в него содержимое ампулы и умело введя в надувшуюся на локтевом сгибе вену содержимое шприца, униформистка распустила стягивавший плечо жгут и поднялась на ноги.
- Спасибо, - не без труда прошептал ей мужчина, руки которого были, как разглядела Алена, в крови. В ней же была и темная, с едва приметной дырочкой под нагрудным карманом рубашка. С минуту мужчина пролежал, тяжело дыша открытым ртом, сиявшим на солнце рядом золоченых передних зубов, после чего завел глаза к небу и стал недвижим.
От ужаса забывая отмахивать от себя продолжавших жалить ее комаров и слепней, Алена отступила от мужчины подальше и увидала другую униформистку, тащившую за ноги к машине еще одного мужчину, на белой майке которого тоже алела еще не запекшаяся кровь. Мужчина этот был белокож и, судя по вздернутому носу и рыжеватым волосам, не кавказец. Плохо понимая, что происходит и что в такой ситуации она должна делать, Алена довольно вяло пошлепала впившихся в нее комаров и отлепила нескольких уже присосавшихся к шее слепней.
Обе униформистки, не обращая вниманье ни на нее, ни на убитых, принялись рыться в машине: с невозмутимым видом они покидали на землю с заднего сиденья все валявшиеся там вещи, и среди них Алена усмотрела часа два назад купленный ею 'Тархун', который сейчас, несмотря на то, что не могла уже провернуть усушеным жарой и ужасом языком, не стала бы пить ни за что. После того одна из униформисток подсела к уткнувшемуся в руль парню и вытащила из-под его безжизненно свисавшей руки связку ключей; подойдя к багажнику, она открыла его каким-то подошедшем ключом и принялась выкидывать и из него все имевшиеся там вещи. Подоспевшая к ней подруга быстро начала их перетрясывать и высыпать содержимое оказавшихся в багажнике сумок прямо на землю.
- Черт, где ж они? - выругалась светловолосая, с неудовольствием поглядев на посыпавшиеся из какой-то сумки прямо на землю сто долларовые купюры. В их количестве (они покрыли собой почти квадратный метр) было что-то нереальное.
Подняв три слетевшие к ее ногам купюры, Алена сложила их веером и глянула его на солнечный свет: рисунки трех толстых Франклиных смотрелись очень четко и, судя по магнитным с мелким текстом полосам и хорошо знакомой Алене шероховатости купюр, они были настоящими - сто долларовыми, то есть теми самыми, без показа которых теперь не создавалось ни фильма, без упоминания о которых не писалось ни книги и без которых уже никто и не знал, как дальше жить. От разглядывания купюр Алену отвлекла выброшенная из багажника ее собственная, отнятая у нее кавказцами сумка. Схватив ее и расстегнув, Алена не увидела ничего из того, что еще утром туда положила, но пустою сумка не была, в ней оказались три черных целлофановых пакета. Поспешно выхватив из нее один из пакетов, темноволосая разорвала его, и Алена увидела, что он набит маленькими цилиндрическими с палец пакетиками. Разорвав один из них, темноволосая лизнула оказавшийся в нем белый порошок, после чего поднесла его к губам Алены, и та, плохо соображая - зачем, совершено засохшим языком тоже лизнула чуть кисловатый порошок.
- Е-е! - вдруг гортанно прокричала темноволосая светловолосой, которая тут же перестала рыться в багажнике. Обе они подошли к так и не подавшему больше признаков жизни кавказцу и, ухватив его за руки, кивнули Алене на ноги того. Все так же не соображая, зачем это делает, она не без труда приподняла его ноги. Так втроем они подтащили мужчину к машине и усадили на заднее сидение. После этого униформистки подступили к рыжеватому мужчине с простреленным животом, одна из них взяла его под мышки, другая за ноги. Возможно оттого, что рыжеватый был заведомо легче кавказца, униформистки подтащили его к машине и подсадили к тому, не призвав на этот раз на помощь Алену, что было кстати: ей, после всего произошедшего с нею, захотелось просто опуститься на землю и посидеть. Все так же не понимая, что перед ней происходит, Алена, отойдя немного от дороги, присела на траву и принялась наблюдать, как униформистки поспешно стали закидывать в багажник и кузов машины все то, что только что из них побросали на землю; собрав и все до единого разлетевшиеся доллары, они швырнули в багажник и их, точно ничего не стоящий мусор. Только одну Аленину сумку с ее содержимым они не стали никуда кидать, и темноволосая застегнула ее на молнию. Побродив возле машины, обе униформистки подняли с земли что-то еще, и когда они приблизились, Алена разглядела в руках одной из них пистолет, а на ладони другой золотившийся на солнце массивный нательный крест, поразглядывав их минуту-другую с миной презрительного любопытства, обе зашвырнули и эти свои находки в машину и захлопнули все ее дверцы. Неожиданно Алена увидела, что машина медленно тронулась с места и, проехав совсем немного к краю канавы, начала в нее вниз передом проваливаться. Не сразу и не без труда поднявшись на ноги, когда машины не стало, Алена увидела, как из непрозрачной воды, выбулькивают огромные пузыри, потом они стали мельче и, наконец, прекратились совсем, после чего разошедшаяся в стороны, по-видимому, при погружении машины ярко зеленая ряска стала постепенно равномерно расходиться по темной водяной поверхности. Невольно Алене подумалось, что уйди она отсюда сейчас, - этого места не отыщет уже никогда, и все, что могло свидетельствовать о только что произошедшей здесь трагедии, навсегда похоронено в непроглядных недрах этой, в нескольких шагах от нее, запруженной канавы. Обе униформистки с видом покончивших с чем-то, с чем надо было покончить, сняли с себя свои пятнистые шапки и, размахнувшись ими совсем по-мальчишески с поясным разворотом, закинули их, точно мячи, в ту же темную воду. Без шапок обе они как-то вдруг стали походить на обычных девушек, у светловолосой оказался даже большой чистый лоб и светившиеся насмешкой светло-серые глаза, у темноволосой же нос был с горбинкой и, в темных глазах ее с четким азиатским разрезом как будто сверкала к чему-то очень далекому страсть, и вообще в ее облике было много больше этой обескураживающей Алену грубости, чем у ее светловолосой подруги.
- Пошли, - направившись куда-то, снова неизвестно куда, кратко скомандовала Алене светловолосая, а тронувшаяся было за ней темноволосая, обернувшись, глянула так, что Алена с неожиданно пронзившей ее вдруг тоской поняла, что не сбежит от них никогда.
Уже прилично искусавшие Алену комары и слепни не оставляли ее в покое ни на минуту; от продолжавшей, казалось, расплавлять вокруг все живое жары Алену все сильнее мучила жажда и даже тревога - куда и зачем ее ведут эти две непонятные униформистки - уступила место какому-то ко всему безразличию. Разумеется, никакие они не поездные контролерши, - наконец пришло Алене на ум, - все то был просто розыгрыш; теми деньгами, которые они взяли у нее как штраф, - она вдруг припомнила то совершенно отчетливо, - они и посыпали того несчастного побитого ими мальчишку, и, судя по абсолютному равнодушию даже к долларам и совершенно явно выказанному пристрастию к оказавшемуся в ее сумке наркотику, - кроме него, униформисток ничто и не интересовало. И очень возможно, что обе они бойцы какого-нибудь спецназа, борющегося с наркотой и ею же кормящегося.
Внезапно униформистки остановились возле ямы, из которой, быть может, брали для огородов торф, спрыгнув в нее, они, поковыряв дно ее каблуками, углубили его и, кинув туда Аленину сумку, принялись также ногами обваливать на нее рыхлый легко осыпавшийся торф. Скорей всего, решила Алена, они прячут ее здесь на время. Поплясав своими грубыми ботинками на месте зарытой сумки, обе двинулись дальше, не забыв поманить Алену за собой. Пройдя еще немного все тем же в реденьких березках леском, они неожиданно вышли к небольшому почти квадратному явно искусственно вырытому пруду, окруженному высокими, в рост человека, розовыми зарослями Иван-чая, смотревшимися в лучах яркого солнца весьма живописно. Обессилено опускаясь на землю, Алена даже подумала, что, не будь сейчас такой жары, комаров со слепнями и, разумеется, униформисток, с удовольствием свалилась бы в тени этих зарослей прямо на растрескавшийся от жары торф и надолго забылась бы сном в этих травяных, отдающих болотным духом ароматах, в этой нарушаемой негромким птичьим пересвистом тиши. Усевшаяся рядом темноволосая достала из пачки две папиросы, одну сунула в рот, другую же протянула Алене, заставив ту покачать головой в знак отказа. Запихнув папиросу в пачку назад, темноволосая зажгла спичку, однако закурить не успела - стремительно скакнувшая к ней светловолосая задула огонь и, жестом показав, как все сейчас здесь может вспыхнуть, обозвала ее, как послышалось Алене, 'крейзи'. Темноволосая поплевала на спичку, с каким-то даже интересом поразглядывала на пачке 'Беломора' карту, прочертила на ней сожженным концом спички какую-то линию от центра на северо-восток, после чего засунула спичку в торф, убрала в карман папиросы, вытащила из набедренного кармана бутылку 'Московской особой' и, свинтив на ней пробку, протянула Алене. Та снова покачала головой, подумав, что ее, скорей всего, вырвет и так, потому что, кроме сухости во рту и напавшей на нее ватной слабости, ее вдруг начало мутить. Отвернувшись от униформисток, Алена подавила руками живот в надежде, что ее вырвет, но скоро поняла, что из-за сухости внутри нее, то случится едва ли, и увидела шлепнувшийся возле нее на землю серую бумагу, на которой лежали куски, судя по цвету и запаху, свежепожаренного мяса.
'Плохо, что я от всего, что они мне предлагают, отказываюсь', - подумала Алена, но, как без не желавшей выделяться слюны сжует хотя бы небольшой кусок мяса, представить себе не сумела. Правда, Алене пришло на ум, что она могла бы зарыть мясо в торфе, благо, обращенные теперь к водяной глади пруда униформистки, сидели к Алене спинами, которые держали удивительно прямо. Прожевав неспешно несколько кусков жареного мяса, обе принялись запивать его 'Московской особой', не притрагиваясь при этом губами к горлу бутылок, а только с расстояния вливая в рот их содержимое, не проливая при этом ни капли. Даже пить так воду сумел бы не всякий. 'Да кто ж они наконец? - отмахивая от себя роившихся возле нее насекомых, снова невольно принялась раздумывать Алена. - Судя по униформе и такой физической подготовке, они, конечно же, из спецназа: им ничего не стоит на полном ходу сойти с поезда, присмирить группу подростков, таскать свежие трупы в не запекшейся крови; однако навряд ли обе они в этом 'назе' простые исполнители-пешки, просто гоняющиеся за наркотическими крошками и вообще малюсенькой для себя только выгодой, ведь даже доллары им не нужны, и, когда рылись в машине, там были и бутылки с дорогими напитками и целые блоки дорогих сигарет, не тронули из того ничего. Их обеих интересует только одна наркота, только ею они и живут, а эти 'Беломор' с 'Московской особой' всего лишь спецназовский шик. Да, это так', - решила Алена и, отерев со лба обильно выступивший на солнце пот, отползла в тень зарослей Иван-чая, откуда уже сбоку могла разглядывать своих конвоирш. Прикончив мясо и большую половину содержимого бутылок, они продолжали сидеть, все также удивительно прямо держа свои спины и широко по мужски раздвинув согнутые в коленях и упертые в землю ноги. На носках их ботинок Алена заметила железные подковы и снова подивилась тому, что насекомые то ли не приставали к униформисткам вовсе, то ли те сами не обращали на такую мелочь никакого внимания. Во всяком случае, Алена не приметила, чтоб хоть одна из них хоть раз отмахнула комара или шлепнула слепня. Несмотря на выпитую водку, - их бутылки, как разглядела Алена, были даже и не полулитровыми, а по ноль семьдесят пять - лица униформисток ничуть не оживились и, даже напротив, на них как будто застыл мрачноватый покой.
'Да, конечно же, они - обученные спецназом самбистки-каратистки, но, судя по всему, блюдут какую-то свою корысть; выйдя на наркодельцов и просчитав все-все до места их встречи и даже предугадав ее конец, они его дождались и теперь, убирая все улики, уходят с наркотою. Но только вот зачем им я? Зачем?? Уй! - шлепнув на шее больно присосавшегося слепня, осенилась наконец Алена первой правдоподобной догадкой. - Мотоциклист на площади! Они же видели, видели, как я подходила к машине и то, как кавказец отнял у меня сумку, в которую положил потом свою наркоту. Да, теперь все сошлось. Они считают, что я имею отношение к этим наркодельцам. Но неужели обе они так тупы, что не видят, что я ни малейшего отношения ко всему тому не имею. Да, теперь понятен их ко мне интерес, и единственное, что мне еще не понятно, отчего они все же не взяли себе те чертовы доллары. Хотя черт их всех разберет, всех этих умалишенных, не брезгующих 'Беломором' с 'Московской особой'.
Темноволосая униформистка скривилась вдруг усмешкой и несколько икотных хохотков содрогнули ее, светловолосая повторила все то же почти один в один.
'Но, быть может, они, и впрямь, сумасшедшие, - пришло Алене на ум, - помешанные на своей наркоте. Хотя едва ли, - тут же отвергла она это довольно правдоподобное предположение, - в их сумасшествии слишком много единства. Сумасшедшие не единятся ни с кем. А эти так просто, даже не сговариваясь, захоронили такие деньги на дне пруда. И если б не эти доллары, то все бы сошлось'.
- Их там нет, - неожиданно резко к ней повернувшись, проговорила светловолосая униформистка.
- Что? - не поняла Алена, о чем она говорит.
- Там их... - повторила та и, быть может, проговорила что-то еще, но вниманье Алены вдруг приковали два сидевших на другом берегу пруда человека, престранных, и - весьма. Своими бесцветными большими черепообразными без волос головами и огромными миндалевидно разрезанными глазами они чрезвычайно походили на гуманоидов, изображениями которых иллюстрировались обычно статьи о пришельцах, о появлении которых фанаты НЛО просили незамедлительно им сообщать. Не веря своим глазам, Алена даже наклонилась вперед, отчего эти двое, вдруг видоизменившись, превратились во вполне реальных мужчин с волосами и даже в сюртуках и галстуках, весьма старомодных, которые носили до двадцатого века или в начале его; однако, вместо брюк, на мужчинах были кальсоны, из-под которых торчали синевато-зеленоватые, почти касавшиеся воды в пруде, босые ступни. С пресерьезными минами мужчины вели между собою беседу, причем, сообщив что-то друг другу в самое ухо, они на время замолкали, усугубляя серьезность на лицах, как будто только так и могли переварить услышанную информацию. И вообще они имели вид людей, ужасно доверяющих словам. В синхронности их серьезничанья было что-то трагикомичное. Когда Алена отклонилась назад, мужчины снова превратились в гуманоидов и исчезли совсем, когда же она наклонилась вперед, те вновь появились и проделали превращенье в тех же реальных мужчин, стоявших уже на коленях и осенявших себя крестами. Один мужчина крестился двумя, другой - тремя перстами, оба при этом бросали друг на друга гневливые взгляды. Наконец мужчине, осенявшему себя двумя перстами, то надоело, он вскочил и приблизился к куче вещей, непонятно как появившихся на берегу болотного водоема и выглядевших там крайне странно. Среди них были несколько чемоданов, шляпная картонная коробка, пишущая машинка, подзорная труба и из грубой плотной материи фартук, из кармана которого торчал кирпич с тесненной на нем эмблемой; все эти вещи смотрелись весьма антикварно. Как только мужчина надел на себя фартук и с большим чувством, опустившись на одно колено, поцеловал на кирпиче эмблему, с какими-то одна в другой геометрическими фигурами, вскочил и второй мужчина и, схватив подзорную трубу, принялся разглядывать в нее вещи. При этом он то и дело менял ракурсы обзора, и временами даже совал трубу внутрь вещей, точно пытаясь уразуметь, что таят вещи в себе. Другой мужчина снял с себя фартук и тоже принялся разглядывать вещи, сложив кисти биноклем. Смотревший в трубу откинул ее и принялся вдохновенно колотить по клавишам машинки. Мужчина, разглядывавший вещи, принялся трясти за плечи колотившего по машинке мужчину, явно призывая того продолжить разглядывание вещей, но тот отмахивался от него и все в том же напавшем на него вдохновении печатал какой-то рождавшийся в голове его текст.
Закрыв на минуту глаза, Алена, открыв их, снова увидела обоих мужчин. Один из них уже в фашистской каске с бычьими рогами и при кобуре на портупее маршировал на месте, старательно оттягивая босые носки. Другой мужчина сидел в позе лотоса, молитвенно сомкнув пред собой ладони, и что-то бормотал. Набормотавшись, он смерил маршировавшего мрачным взглядом и постукал себя указательным пальцем по лбу. Маршировавший тут же перестал маршировать, скинул с себя каску в шляпную коробку и, вынув из кобуры браунинг, приставил его дуло к виску. На это набормотавшийся покрутил ему указательным пальцем возле своего виска. Отмаршировавший откинул в коробку и свой браунинг. После этого оба мужчины дружно вдруг съежились и принялись озираться, точно ожидая отовсюду смертельных напастей, какое-то время их буквально колотило от страха, после чего они принялись высматривать что-то в не омраченной ни облачком лазури небес, и выражение их лиц стало трагическим. То, что перед нею актеры, увлеченные искусной, в буквальном смысле неподражаемой игрой, Алене не приходило даже на ум, неотрывно глядя на мужчин, она изумлялась только тому, что эти, несомненно существовавшие в обозримом пространстве и времени, люди предстали перед нею здесь и сейчас.
- Кто это? - засохшим языком прошептала Алена.
- Мыслители, - как-то, по-видимому, умудрившаяся расслышать ее, скучно ответила светловолосая, сама она как будто без малейшего интереса лишь изредка поглядывала на тех же мужчин.
- Какие мы... какие мыслители?? - оторопело посмотрела на нее Алена.
- Всякие, - не очень охотно, не удостоив ее взгляда, так же сухо ответила светловолосая.
- Здоровы ли они? - спросила Алена, заметив, что мужчины, устав страшиться и таращиться на небо, уселись снова на мостки и продолжают свою серьезную беседу.
- Это большой вопрос, - хмыкнула светловолосая явно с насмешкой относившаяся к мыслительным забавам мужчин. Темноволосая хмыкнула тоже. Скосив глаза на Алену, они переглянулись, точно вспомнили нечто двусмысленное, про что ей почему-то лучше б было не знать. - А хорошо быть мужчиной, - глянула на Алену светловолосая униформистка с откровенным презрительным вызовом, - можно выдумывать всякие глупости, которые существуют лишь в голове, и вне ее не имеют ни малейшего смысла. Правда, существуют и женщины...
- Однако многое из того, что они в свое время выдумали, оборачивалось после... - перебив ее, осеклась вдруг Алена, разглядев в руках той рукопись своего трактата, которую та держала над поверхностью пруда двумя только пальцами, собираясь те явно разнять.
- Рукописи не горят! - во внезапном порыве вскочив и выхватив у униформистки рукопись, швырнула ее Алена на середину пруда и, попытавшись изобразить презрение на лице, опустилась на прежнее место.
- Если всплывают, - покойно съязвила униформистка, утрачивая интерес к разговору и обращаясь снова к подруге.
Пронаблюдав, как ее ненадолго всплывшая рукопись потонула в темной воде, Алена заметила, что странные мужчины куда-то со своим реквизитом пропали. Неожиданно ей показалось, что обе негромко переговаривавшиеся между собой униформистки беседуют по-английски, она даже могла поклясться, что одна из них сказала: 'Modern is admiring the lack of soul'. (модерн - любованье бездушностью. - англ.).
'Быть может, я сплю, и все мне только грезиться', - пришло Алене на ум. Почувствовав вдруг жуткую слабость, она, запрокинув спину, обмякла на теплом торфе и увидела над собою такое, что пожалела, что не может созерцать двух непонятных мужчин. Над нею вовсе не облачным, подразмытым, а хорошо различимым виденьем неслись в клубах смога бесчисленные, нескончаемые фабрики, заводы, стройплощадки, нефтяные вышки, линии высоковольтных передач, мосты, железные дороги, мусорные свалки, и все это смотрелось так, точно она сама находилась на небе и под нею вращалась поверхность земли, на которой не осталось ни клочка живой, зеленой растительности. Причем временами эти мрачные пейзажи приближались настолько, что Алена могла ощущать удушающий запах курившихся дымами громадных труб и слышать карканье круживших над свалками ворон. Чтобы унять начавшееся от этого видения головокружение, вызывавшее у нее приступ невыносимого страха, что небо поменялось местами с землей и вот-вот на нее упадет, Алена уткнулась лицом в растрескавшийся торф и даже попыталась вцепиться в него, ухватив две очень теплые горсти. В точности, где верх, где низ, сейчас решить она не могла, потому что, и закрывая глаза, ощущала куда-то уносившее ее вращенье, ось которого как будто шаталась; даже определить - на земле ли она - ей было трудно, потому что то голова, то ноги ее, казалось Алене, уже начинали куда-то, возможно, в эту, увиденную ею, индустриальную бездну паденье. Пролежав так, вцепляясь до онемения в пальцах в корешки торчавших из рыхлого торфа травинок, Алена наконец приоткрыла глаза и, с некоторым даже облегчением разглядев возле себя похожую на ежика кочку зеленого мягкого мха, принялась ее гладить. Каждая его мшинка была изумительным мохнатеньким деревцем, напоминающим маленькую пальму, внутри кочки торфяного мха оказалась и небольшая группка мшинок кукушкиного льна, с торчащими из них нитяными стебельками со смешными загогулинками. Страх свалиться в безжизненную бездну стал утихать, Алена даже припомнила, что размножаются мхи при помощи спор, развивающихся в особых коробочках (спорогониях), и попробовала их рассмотреть. Но от созерцания вызвавших у нее прилив нежности мхов Алену отвлек очередной укус слепня; она почесала свои покрытые зудящими ранками шею, лицо и поняла, что вся покусана в не защищенных одеждой местах. Внезапно все чувства и мысли Алены перебило ощущение кручения в животе, мгновенно покрываясь потом, она ощутила вдруг буквально распластывающую ее по земле резкую слабость. Крученье в животе перешло минут через пять в ужасно болезненные рези, заставившие Алену уразуметь, что непременно умрет, если ее прямо сейчас не пронесет. Однако подняться у нее не было сил. 'Скорей всего, они отравили меня этой чертовой своей наркотой, и оттого все эти галлюцинации, все то нереальное, что я только что увидала и ощутила. Да, я сама имела неосторожность эту гадость лизнуть, и потому мне плохо, как никогда. Да, это все от их наркотика', - помыслила Алена, посмотрев на вскочивших вдруг на ноги униформисток.
- Ха, а беляш? - совсем не замечая ее страданий, весело глянула на Алену светловолосая униформистка и неожиданно, приняв бойцовскую позу, турнула кулаком темноволосую. Та сделала то же и между ними завязался бой. От мелькавших пред взором Алены, то делавших ловкие выпады, то кидавших друг друга, то катавшихся клубком спортсменок-униформисток Алене становилось все хуже и хуже. Переждав приступ животных резей и отерев уже струившийся по лбу ее пот, она, собравшись с силами, заставила себя подняться и, шатаясь, точно пьяная, поплелась подальше от затеявших бой в заросли Иван-чая. Присев на небольшую в торфе яму, она приспустила джинсы и не успела даже додумать, что предпримет, если хоть одна из униформисток к ней сейчас подойдет, как ее начало нести. Временами видимое ею становилось нерезким и ей начинало казаться, что сознание вот-вот покинет ее навсегда; роившиеся возле комары и слепни, которых отгонять она сил уже не имела, жалили ее сколько хотели. Когда она наконец поняла, что внутренности ее опустели настолько, что если что-то еще из нее потечет, то, должно статься, это будут уже мозги, она напялила джины и, все так же плохо соображая, что делает, снова приплелась к пруду и свалилась на прежнее место. Обе бойчихи, обнаженные теперь по пояс и босые, c широко открытыми глазами недвижно сидели на берегу пруда, обращенные к начавшему спускаться, но продолжавшему все также нещадно палить, солнцу. Причем Алене внезапно показалось, что взгляды их обращены совсем не к нему, но и не к чему-то видимому и конкретному.
Тоже стащив с себя ставшую мокрой от пота рубаху и кроссовки, Алена шагнула к краю пруда и сползла в него, тут же ощутив подошвами ступней теплое илистое дно. Медленно дойдя до середины пруда, она погрузилась в воду по плечи, потом пригнулась и окунулась с головой, так Алена сделала несколько раз, почувствовав, что ей стало чуть легче. Выглядевшая с берега совершенно темной и непроглядной вода вблизи оказалась, хоть и не очень, но все же прозрачной, и в ней можно было видеть мелькавших серебристыми нитями маленьких рыбок.
Внезапно Алена увидела входившего в воду мальчика и к тому же китайца, у него были раскосые глаза, широкие скулы, однако при всем том волосы и брови его были почти что белы, светлыми были и его глаза. Осторожным, замедленным шагом, совсем не мутившим воды, он подходил все ближе, что-то разглядывая в ней перед собою; пригнувшись, он опустил в воду руку и вытащил маленькое прозрачненькое деревце со свисавшими от ствола корнями; крохотные листики на маленьких вдруг ставших разрастаться в стороны ветвях разом все распустились, шевелясь, чуть слышно пошуршали и начали опадать, но не в воду, а прилипая к корням; когда деревце совсем потеряло листву и ветки его поникли, из набухших корней по прозрачной коре стал подниматься водянистый сок и на распустившихся ветках снова появилась листва.
Мальчик с восторженной задумчивостью созерцал свое деревце, держа его с неописуемой грацией только пальчиками обеих рук, как будто представляя и Алене это оживающее чудо, начавшее рождать в душе ее необычайный покой. Совершенно забыв все опасения, что с нею что-то нехорошее случится, Алена принялась наблюдать за начавшими вдруг мелькать перед ее глазами серебристыми нитями.
Лишь когда вода вошла ей в нос, в рот и стала перекрывать дыхательное горло, Алена поняла, что больше не вдохнет никогда, если не возбудит еле тлевшую в ее мозгу волю к жизни, и из последних сил оттолкнулась руками и ногами от илистого дна.
& & &
Доски пола посередине большого полуподвального помещения были вскрыты, и под обнаруживавшимися на месте вскрытия балками темнела скопившаяся там вода, которую, по видимости, собирались откачивать через спускавшийся в нее из окна шланг. Определить, насколько глубоким был уровень воды, несмотря на царивший здесь полумрак, рассеиваемый лишь светом из запыленных у самого потолка окон, присмотревшись, все ж было возможно; и человек с седыми висками, в двубортном с острыми лацканами костюме, сидевший перед этим странным бассейном на корточках, обозревал его с каким-то застывшим на лице завороженным изумленьем. На дне бассейна валялись уже обросшие бархатистым наростом различные предметы, как то: ботинок, реостат, битая, смахивавшая на амфору, колба, довольно большой почти полуметровый макет разнокупольного собора Василия Блаженного и сидевший рядом с ним, одетый в буденовку и шинель красноармеец-пупс. Только два последних предмета, собор и пупс, не были покрыты водяными наростами. Вместо крестов на куполах собора красовались серпы и молоты, а на груди красноармейца висел ярко-салатового цвета игрушечный автомат Калашникова.
- Что это? - удивленно спросил человек сидевшего на досках позади него мужчину в очках, лет на двадцать старше его.
- Ах, - досадливо махнул тот в ответ. - Вот вы, Владимир, спрашиваете: над чем мы бьемся. Да все над тем же - ищем конечную истину. А то, что мир меняется, для нас очевидным не будет никогда. Мы ведь даже ничего не сумели сделать с нашей рабочей гипотезой 'бог'.
- Так он так и не умер? - спросил Владимир, поднимаясь с корточек и подсаживаясь к сидевшему на досках мужчине в очках.
- Случается, что его умерщвляют, но при этом непременно растворяют в природе, поселяют в мозгах и все так же подозревают во всесущем; для осмысления того изобретаются понятия, термины - ужасающее количество терминов. И говорят о нем и думают столько, что поверьте, он живей всех живых. Хотя все также не ясно: интересуется он нами или нет и возможно ли словами хоть что-то в том прояснить.
- Он все так же под термином 'бог'? - улыбнулся Владимир.
- Да как его еще не нарекают и Абсолют, и Высший дух, и Проведение, и Высший разум. Но все так же исправно продолжают творить ритуалы, к нему все так же взывают в молитвах и поджидают от него чудес. Без нравственного камертона, бога, мы до сих пор ни ногой. Человек величайшего духа, наш покойный учитель Владимир Иванович, ваш тезка, Владимир, прекрасно обходился без него.
- М-да, ритуалов и молитв он не свершал и полагал, что, покончив с иудео-христианскими ценностями, мы поднимемся на другую ступень осмысления мироздания, - взглянул на собеседника Владимир. - Даже буддизм он ставил выше, но вообще считал, что религия, философия и наука в своей сути едины.
- Да, да, - в задумчивости согласился с ним мужчина. - И если так вот вдуматься, Владимир, все что мы сейчас имеем, вся наша социальная несостоятельность - и есть кризис нашего православия. Прими мы даже католичество... хотя не очень представляю нас в церквях на скамеечках, а уж молящимися на подушечках...
- Ничего не поделаешь, другой мой тезка, князь, обрек нас на православие на тысячу лет; прими мы ислам, мы, быть может, были другими - агрессивней и проще.
- Да уж, конечно бы, столько не пили. Но и принять буддизм в таком-то окружении никак не могли; всем он хорош, философичен, логичен, умен, но больно уж бесдеятельно-созерцателен и ужасающе беззащитен, - проговорил мужчина в очках.
- Да, я слышал, это ужасно, что учинили на Тибете китайцы.
- М-да, но вообще говоря, Владимир, - впадая как будто в задумчивость, начал мужчина, - все это наше не прекращающееся мифотворчество: все эти претендующие на новизну или нескончаемо интерпретирующиеся давнишние религиозные доктрины, с их поисками интимного контакта с божеством, с желанием обретения вечного блаженства и абсолютнейшей истины - это какое-то затянувшееся всеобщее младенчество, какая-то не переходящая ни во что экзальтация и в основе всего того все то же упорное нежелание трудиться, думать и в конечном счете - смотреть реальности в глаза.
- То, о чем вы говорите, это вызов нескольким тысячелетиям, это не просто. И все-таки, человечеству предстоит это сделать, чтоб перейти в новое качество, иначе ему просто не выжить, - твердо проговорил Владимир.
- Да, да... - все в той же в задумчивости согласился с ним мужчина. - Время уже подпирает. Так долго развлекать свою чувственность абстрактными играми, искусствами, дикими войнами - всем тем, что дает забвение, что... - не докончив, поморщился он на очень громкую с доминирующим барабанным боем музыку, зазвучавшую вдруг на другой стороне разверзнутого в полу бассейна, перебраться куда можно было только по темным подгнившим балкам, и посмотрел на троих давно возившихся там молодых людей. Один из них с ленточкой, вплетенной в тощенькую косичку, и в сатиновом черном халате, прибивал к стене плюшевое темно-бордовое знамя, на котором золотом было вышито: 'Слава ударникам коммунистического труда'; двое других, один с волосами ежиком и другой полуплешивый-полуобритый, но зато с окладистой бородой, двигали покрытый несколькими слоями всевозможных, облупившихся красок стенд, на котором потертыми пластмассовыми буквами было выведено 'Наши передовики'; впрочем, единственным передовиком была почему-то очаровательно улыбавшаяся из рамки на стенде Мерлин Монро, все прочие рамки были пусты. Оба двигавших стенд довольно горячо препирались, где лучше его поставить, чтоб тот не загораживал центральной экспозиции. Этой центральной была пооббитая гипсовая скульптура согбенного на пеньке Ленина, который что-то вдохновенно писал в тетрадь; прислоненная к его спине своею спиной сидела с черной мушкой под носом большая кукла Гитлера, одетая в бриджи, вправленные в детские красные сапожки. В руках эта кукла держала алый со звездою флажок.
- А все-таки, что это? - кивнул на молодых людей Владимир.
- М-м-да, андеграунды - дурные мальчики, выплескивающие накопившиеся в них экскременты, - как будто с неохотой отвечать и некоторой даже досадой промямлил мужчина в очках. - Все, что вытворяют, никчемно и бессмысленно, ниже даже критики. Так, энтропия - выход энергии в никуда, - сняв очки и почесав переносицу, договорил он в усталой задумчивости.
- Быть может, в их действиях есть все-таки смысл, нам уже недоступный?
- Возможно, но меня много больше тревожит, что мы ужасно отстаем, ужасно ... при наших-то наработках, так отстать... Субсидий на науку никаких... но еще ужаснее, что мы не творим - подражаем.
- Да, нам внушали, что подражание - рабство. И долго эти мальчики будут..? - спросил Владимир, с лица которого не сходил все тот же зачарованный ко всему вокруг интерес, точно находился не в сумеречном грязноватом помещении, а в музее.
- Эти? - переспросил, кивнув на копошившихся парней, мужчина. - Эти до гроба, - со вздохом надел он очки. - Для них время - ничто. И знаете, тот, кто нам обещал принести ключ, из тех же, не имеющих никакого представления о цене времени. Давайте попробуем без ключа, - поднялся он и поднял какую-то валявшуюся здесь же возле досок железяку. Когда-то я был вас сильней и... моложе, но теперь... - подал он собеседнику железяку с появившейся на лице виноватой улыбкой.
- Вас не арестуют? - подходя к находившейся неподалеку от них двери, обитой железным листом, иронически глянул на собеседника Владимир.
- Знаете, я не уверен, что мы найдем то, что ищем, и... я вообще без счетчика, но на всякий случай не трогайте там ничего.
- Да-да, не беспокойтесь, хотя не уверен, что такая предосторожность имеет для меня какой-нибудь смысл, - тоже улыбнулся Владимир.
Выкашливая воду и выдувая ее из ноздрей, Алена выбралась на берег пруда и, отползла от его края, перепачкав мокрые тело и джинсы торфом. На то, что она только что предприняла, чтоб не остаться в пруду навсегда, ушли ее последние силы, и, распластавшись на земле вниз лицом, чтоб снова не увидеть своего недавнего жуткого на небесах виденья, Алена в изнеможении закрыла глаза.
Кой-какие выдержки из собственного трактата о выживании Homo sapiens в условиях имеющего тенденцию к нарастанию экстремальности бытия стали приходить ей на ум. Непрекращающееся вымирание Homo sapiens-ов-соотечественников Алена связывала с их чрезмерной верой в социальные идеи, обращавшей их в инфантильных, недоверяющих собственному разумению, иждивенцев совершенно утратившего теперь вкус к иждивению общества. Абсолютное несоответствие декларируемого им идеального бытия имеющему место быть приводило к почти поголовным неврозам тех иждивенцев с утратой теми не только смысла этого бытия, но даже и простейших рефлексов выживания. Все то обращало миллионы индивидуумов в никчемно живущее, страдающее и гибнущее от произвола среды стадо, травящее себя алкоголем, табаком, наркотиками, истощающее себя жаждой беспредельного обогащения и единящееся, таким образом, стремлением скрыть от себя указания собственной совести. Обязательный разрыв с устоявшимися в постсоветском обществе идеями и идеалами инфантильно-безвольного (тоталитарно-христианского) бытия Алена полагала основополагающим моментом зарождения новой, разумной, ищущей свободы и, стало быть, выживающей - быть может, уже и! - расы.
Припомнив еще некоторые положения своего трактата о выживании, Алена решила еще раз осмыслить свое теперешнее критическое положение и попытаться найти из него выход. Судя по всему, напавшее на нее бессилие, не позволявшее ей даже присесть, было обусловлено: во-первых, отравлением наркотиком, во-вторых, потерей электролитов со всем, что только что из нее изверглось в торфяную яму, в-третьих, жарой, в-четвертых, укусами насекомых и, в-пятых, тревогой в связи с пребыванием в неизвестности, что с ней собираются сделать эти две ненормальные униформистки. Однако все Аленины раздумья то и дело стало перебивать хоть и банальное, но весьма мучительное ощущение жажды, заставив наконец Алену понять, что самое лучшее, что следует сейчас предпринять, это напиться. Но целесообразно ли было подползти к таящему, быть может, еще большую угрозу отравления, пруду и утолить свою жажду? - этого она разрешить не могла, хотя, выбираясь из пруда, невольно из него уже хлебнула, усилив тем давно томившую жажду. 'Живя, будь мертв, будь совершенно мертв - и делай все, что хочешь, все будет хорошо', - припомнилось ей классическое даосское, прочитанное утром в той отнятой у нее мертвыми теперь кавказцами книге. - 'Сдается, я почти мертва. Но что могу делать и где оно, 'хорошо'?' - невольно вслед припомненному подумалось ей. Столь приятно умиротворявшие ее из буддистского трактата мысли о присущем всему свойстве 'пустоты', которое даосы определяли как неведомый 'путь вещей', совершенно стали ей чужды. К идее чистой Реальности, лишенной начала, конца, формы, смысла, порочности, непорочности, чего-то еще, она была не готова совсем, понимая, что без привычной здравой оценки того, что творится здесь и сейчас, разгадывать свойства Реальности ей после уже навряд ли придется.
Неожиданно она почувствовала, как кто-то приподнимает ей голову и, открыв глаза, увидела темноволосую униформистку, прижимавшую горло третьей, еще непочатой бутылки 'Московской особой', к ее губам. Сжать их Алена не успела и невольно проглотила то, что влила ей в приоткрытый рот темноволосая. Это оказалась вовсе не водка, а вода, слегка солоноватая, имеющая вкус минеральной и даже прохладная. Когда Алена снова приоткрыла рот, темноволосая снова немного влила ей в рот из бутылки. Так, глоток за глотком, Алена принялась жадно пить, опасаясь проронить хоть каплю. Такой вкусной воды она не пила в своей жизни ни разу. Наблюдая за Аленой с каким-то хладным бесстрастием, темноволосая влила ей в рот все содержимое бутылки и едва ли, кладя Аленину голову на землю, обратила внимание на прошептанное ею 'Спасибо'.
Сначала Алена даже радовалась, что хмурую, темноволосую ее конвоиршу сменил довольно безобидный с виду Толик, тот самый, что утром ехал с нею в переполненном тамбуре поезда; однако плетясь все в том же неведомом направлении, слушая не смолкавшие Толиковы анекдоты, в другой бы ситуации могших потрясти изыском похабности, и стараясь, чтоб рука рассказчика, лежавшая на плече светловолосой униформистки, ограничивалась только им, Алена все больше жалела об этой замене.
- Во, все, девчонки, заходите сюда, - совершенно неожиданно остановил всех Толик, возле горелого каркаса довольно, по-видимому, просторного до сгорания дома. И поразительным было то, что внутри каркаса-дома стояли хоть и казенно-неказистого вида, но явно не горевшие шкафы, стулья, столы, и за столами сидели два милиционера в расстегнутых из-за жары до последней пуговицы форменных рубашках и что-то писали, время от времени прикладываясь к пивным бутылкам.
- Что это? - в недоумении спросила Алена, поднимаясь на высокое, тоже до черноты сгоревшее крыльцо непонятного дома-каркаса, на котором укреплена была табличка, обозначавшая номер отделения милиции и опекаемый им район.
- Че не видишь? Отделение наше, - с благодушной улыбкой пропуская Алену через остов двери, имевшей вид рамки, сколоченной из головешек, ответил Толик. - Сколько раз отстраивали по-новой, все равно или опять подожгут, или снова на фиг взорвут.
Сидевшие за столами толстенькие милиционеры в чинах, не требовавших на погонах звездочек, кивнули Толику и снова углубились в письмо и питье, закусывая его ошметками распотрошенной воблы. Отрываясь от письма для и питья и закусывания, оба поглядывали на экран работавшего телевизора, каналы на котором довольно часто с помощью пультика один из милиционеров менял.
То, что это действительно было функционирующее отделение милиции, отчасти подтверждали еще и вставленные в погоревшую стойку стволами вверх карабины и стоявший невдалеке милицейский желтый с синей полосой 'уазик'.
- Ща, ща, девчонки, все будет, ща, ребята допишут рапорта, - в совершенной уверенности в том, что Алену и светловолосую весьма заинтересуют пишущие ребята-милиционеры, кивнул на них Толик.
'Уж не то ли это самое отделение милиции, в которое меня, скинув с поезда, зачем-то вели?' - опускаясь в единственное с потрескавшимся кожзаменителем, стоявшее на черном горелом полу, кресло, подумала Алена.
- Ща, девчонки, ребята все, как положено, все принесут, закусь, все такое, - не замедлил Толик усесться на подлокотник кресла, укладывая руку на плечо Алены. - А вообще девчонки, я такой, что вообще запросто, между прочим, жениться и вообще все такое могу, с очень игривым лицом стал сползать Толик на колени Алены.
- Что, стомил? - неожиданно как-то очень проникновенно взглянула униформистка Алене в глаза, после чего помогла ей, подав руку, выбраться из-под толстого Толика, и уселась в кресло сама, ничуть не воспротивившись усаживанию толстяка к себе на колени.
- А я ведь, правда, девчонки, запросто, между прочим, жениться могу, - все больше распалялся тот, кажется, совершенно не замечая произошедшей матримониальной подмены.
- Скажите, - серьезно и раздумчиво вдруг вопросила униформистка Алену, принявшись поглаживать и временами даже пробовать пальцами на упругость толстый Толиков живот, - вы могли бы взять в мужья беременного неизвестно от кого? Я как-то еще к тому не готова, - необычайно серьезно созналась она.
Алене подумалось, что ее могло бы позабавить сказанное униформисткой, не произойди сегодня столько всего.
- Пристрелить? - все в той же задумчивости продолжала та. - Будет вонь, кровь. Топить - еще больше мороки. - Вздохнув, она решительно доусадила Толика к себе на колени и, жеманясь, поиграла высунутым языком, однако клюнуть его Толику она не позволила, и едва тот, поняв ее игру, высунул изо рта свой очень красный, толстый язык, жадно впилась в него губами.
Опасаясь помешать столь внезапно прорвавшейся страсти, Алена отвернулась от них и минуту-другую лишь слышала стенания, перешедшие очень скоро в заходящееся бычьей страстью 'м-м-м'. Обернувшись на такие непонятные звуки, Алена увидела вскочившего с донельзя выпученными глазами Толика, с углов рта которого стекала алая кровь. При этом приподнятые руки, да и все его тучное тело как-то странно тряслось. Наконец, закрыв ладонями рот, он выскочил из двери на крыльцо. Сплюнув за ним в приоткрытую дверь что-то алое, мягкое, заставившее Алену обдаться ужасной догадкою - что, униформистка взяла со стола графин, влила из него воду в рот, прополоскала его и сплюнула ее в непонятно на чем висевшее на воображаемой стене головешковое окно; после этого она отобрала у одного из милиционеров пультик телевизора и, направив его на мечущегося по крыльцу, мычащего Толика, нажала одну из кнопок, отчего тот моментально соскочил с крыльца и побежал куда-то удивительно быстро, точно был заснят ускоренной съемкой, и вскоре исчез.
- Однако, столько времени на этого обалдуя, - проговорила униформистка с досадой, заставив Алену к ней обратиться и увидеть, что та облачается в неизвестно откуда взявшееся с блестками, очень декольтированное платье с начинавшимися повыше середины икр разрезами. - Вот здесь, - указывая на свое недопокрытое искусным макияжем веко и подавая Алене кисточку и коробку с косметическим, тоже непонятно откуда взявшимся, набором, приказала она. - Как я выгляжу? - в волнении вопросила она, когда Алена помогла ей домакияжить лицо.
- Волшебно, - довольно сумрачно восхитилась Алена, признавая все же, что униформистка, и впрямь, поменяв радикально свой облик, обратилась в роскошно смотревшуюся даму.
- Этого мало, - недовольно проговорила она. - А где этот? - оглянувшись, поискала она кого-то глазами.
- Я здесь, - проговорил, появляясь в двери, тот самый, жаждавший мороженого, тоненький мальчик, которого Алена видела утром. Однако теперь он был не в майке и трусах, а в черном, по-видимому, сшитом по нему смокинге, который оттенялся раскрахмаленно-белоснежными манишкой, манжетами и бабочкой на шее.
- Георгий Семенович вот-вот приедет, а вы... - строго выговорила мальчику дама. - Лицо побелей на полтона, - макнув кисточку в пудру в косметическом наборе, приказала дама Алене. - Синеву под глазами уберите совсем, - подсказала она, когда Алена, совершенно не понимая зачем это делает, напудрила и без того довольно бледное лицо мальчика. - И причешите его, он ужасно не любит причесываться, - подала дама расческу Алене, когда та закрасила синеву.
Реденькие, волнистые и светленькие волосики мальчика, к удивленью Алены, не очень-то поддавались расческе, и, только когда дама втерла в них гель для укладки волос, Алене удалось зачесать назад непокорные волосы. Во все время причесывания мальчик всем своим видом изображал, что терпит невыносимую муку.
- Георгий Семенович привезет молоко, - сказала дама.
- Хочу морожена, - проговорил жалобно мальчик. - Мороженого, - тут же под грознеющим взглядом дамы поправился он.
- Вам надо больше читать, Георгий Семенович вот-вот прибудет. Читайте немедля, - швырнула она на колени осевшего в кресло мальчика большую толстую книгу, судя по запатеневшей бронзовой на потускневшем коленкоре отделке, очень старинную.
- Я не люблю читать, - почти проплакал мальчик, открыв книгу, на блекло-желтоватых страницах которой возвышались над строками яти.
- Читать никто не любит, - отрезала дама.
- Но я не понимаю в том, что читаю, почти ничего, - хлюпнул он.
- Этого не понимает никто. Но если весь мир почти одни обалдуи, кто-то же должен читать, - взглянула дама на самозабвенно продолжавших писать рапорта милиционеров, все так же не обращавших на говоривших никакого внимания. - Вы со мной не согласны? - строго спросила она.
- Согласен, - вздохнул тяжко мальчик и перевернул в книге страницу. - А с чем? - посмотрел он на нее прелукаво. Та стала говорить ему что-то еще, что заставило того углубиться в открытую книгу и что расслышать было непросто, потому что звук в телевизоре стал нарастать. Изредка бросая взгляд на его экран, Алена довольно скоро уяснила телепристрастия милиционеров, по очереди игравших пультиком: сидевших на экране мужчин и что-то серьезно вещающих они терпели не дольше секунды, дерущихся или крадущихся за кем-нибудь вооруженных мужчин (иногда те дрались и крались по всем имевшимся телепрограммам) разглядывали на секунду дольше; но, как ни странно, фрагменты сериалов, в которых хорошо причесанные, прибранные мужчины и женщины начинали свои высокопафосные диалоги канонизированной сериальной фразой: 'Нам надо поговорить', милиционеры вытерпливали даже минутами, и именно в эти минуты, переводя взоры с экрана на небо, казалось, отыскивали там то, что были должны отобразить в своих рапортах, ибо совсем отвлекались от тех, лишь когда натыкались на эпатажные клипы, в которых девяносто процентов дамских одежд составляли с чулками туфли. Наконец звучание очередного клипа стало таким, что обоих милиционеров стало возможным заподозрить не просто в тугоухости, а в абсолютном отсутствии слуха.
- Вас не затруднит!? - громозвучно вопросила дама мальчика, мгновенно прервавшего чтение и вскочившего на ноги. С минуту на лице его играла роскошная, озорная улыбка, заставившая Алену вдруг заподозрить, что все предшествующее тоскливое нытье было мальчиком для чего-то разыграно. Боднув головой и щелкнув каблуками совершенно на бело-офицерский манер, он подошел к стоявшим в стойке карабинам, достал один из них, взвел затвор и почти в упор расстрелял экран телевизора. Это заставило милиционеров оторваться от своих рапортов, поморгать глазами и подняться с мест. Принявшись крутить все ручки телевизора и тыкать вилкой в розетку, они довольно долго убеждались, что без лопнувшей и рассыпавшейся трубки телевизор едва ли что им покажет. Наконец, надевая на ходу делавшие их еще толще бронежилеты и играя затворами карабинов, милиционеры бросились за мальчиком, убегавшим по засаженному картошкой полю. Поняв, что догнать беглеца им будет не просто, один из них, сев в 'уазик', тронул его, другой, примостившись на его подножке, принялся производить одиночные из карабина выстрелы, норовя попасть в то и дело менявшего направления бега мальчика.
- Они же убьют его! - закричала, выбегая на крыльцо, Алена.
- Этого еще не хватало, - недовольно возразила ей дама и, направив телепультик на поле, заставила выскочивших из машины милиционеров и мальчика бегать так быстро, что не всегда было понятно, кто и где бежит, смешно дрыгая руками-ногами. И, когда наконец, вскочив на крышу 'уазика', мальчик с нее соскочил, а оба намеревавшихся ухватить его за ноги милиционера так и остались прижавшимися к бокам 'уазика', тот под манипуляциями дамы пультиком взорвался, не оставив на поле никаких следов разыгравшейся только что битвы.
- Ах, сколько можно шалить, - выговорила дама удивительно быстро очутившемуся рядом мальчику, - ведь Георгий Семенович вот-вот будет здесь.
- Что есть Георгий Семенович? - спросила Алена.
- Геор... Се... - буквально захлебнулась возмущеньем блондинка, - точно речь шла о человеке, которого абсолютно неприлично было не знать. - Это человек, это мужчина, это - мен, а не это фуфло, - бросила она взгляд презренья на снова очутившихся за столами милиционеров, к которым присоединился теперь и переставший их замечать и тоже занявшийся написанием рапортов с прикладываньем к пиву Толик. - Однако он уже здесь! - Он! Он! - вскричала дама в охватившем ее ужасном волнении, от которого глаза ее буквально стали блистать, и через толстый слой макияжа на щеки ее прорвался собственный яркий румянец. Все это, Алена не могла того не признать, действительно, обратило даму в неоспоримую красавицу.
Неожиданно Алена увидела, что с подкатившего к крыльцу весьма допотопного мотоцикла с коляской слезает небольшого расточка немолодой мужчина - тот самый статный старичок, которого она видела сегодня в тамбуре поезда. На нем были все те же полотняные костюм и кепка, и в руке он держал букет незабудок.
- Боже мой! Боже! Сколько лет! Георгий! Я так ждала! - вскричала в каком-то необычайном высокосветском восторге дама, с распростертыми руками спускаясь к старичку с горелого крыльца совершенно так, как прилично было разве что с парадной лестницы роскошно-старинного зданья.
Не обращая никакого внимания на погорелый экстерьер, старичок преподнес даме букет, снял полотняную кепку, обнаружив реденькие, седенькие, однако тщательно зачесанные на голове волосики, и надолго припал к ручке дамы.
- И вот, хочу представить вам, - едва тот от ручки отпал, указала дама на мальчика, и, перевернув букет, одела тот себе на голову, отчего ниспадающие стебли незабудки переплелись с ее блестящими, золотистыми волосами, довольно живописно.
- Наслышан, наслышан, - ухватив и принявшись потрясывать ладошку тоненького мальчика, проговорил старичок. - Очень рад, - действительно, с благодушнейшим удовольствием поизучал он бледненькое личико, выражавшее явное нежелание чувства старичка разделять.
Покончив с приветствиями, старичок извлек из коляски своего мотоцикла уже знакомые Алене бидон и в футляре лопату.
- Молоко, если желаете, - предложил он, взглянув при этом и на не представленную ему Алену.