Шорох бумажных фонариков. Синь за высокими окнами. Букет хризантем в фарфоровой вазе на полированой крышке рояля.Лепестки медленно падают на черное зеркало.
Русоволосая девушка в кимоно. Никто не тревожит ее, не мешает ласкать черные клавиши. Звуки стеклянными шариками раскатываются по комнате.
А где-то в том же городе, но безмерно далеко от нее двое мужчин в маленьком ресторанчике пьют кофе и спорят о женщинах.
- Анна - не такая, как все, - говорит один, тот, который повыше.
Странный тип - кирпично-загорелый, с выгоревшими добела волосами и слишком светлыми глазами. Лицо - словно иссеченная картечью крепостная стена. Рубцы на скулах - такие остаются, если промороженная до костей плоть слезает рваными лохмотьями. Обнаженные предплечья блондина похожи на жгуты живой проволоки. Он вертит в пальцах крошечную кофейную чашечку, и под кожей, отзываясь на движение, нервно шевелятся змеи мышц.
- Все они одинаковы, - качает головой второй, изящный брюнет с манерами великосветского бездельника. Но что-то есть в этом втором такое, что понимаешь: если эти двое сцепятся, то исход схватки непредсказуем. Каменная мощь против острой гибкости клинка. Однако сейчас они сидят в полутьме ресторанчика и мирно разговаривают. Кроме них в маленьком зале никого нет, бармен зевает за стойкой, официантка исчезла на кухне.
- Да и многих ли ты знал, бродяга? Ты же с йетти встречаешься чаще, чем с женщинами, - добавляет щеголь.
- Ха! Джокер, для тебя всегда виноград зелен. Ты говоришь так потому, что получил от ворот поворот, - в тон собеседнику отвечает загорелый.
- Ошибаешься, Вик. Она была со мной. Правда, недолго. Я ей быстро наскучил. Она так и сказала: "Ты мне наскучил, дорогой".
Редкий мужчина способен признаться в таком даже лучшему другу. Но эти двое давно переросли тот уровень отношений, когда доставляет удовольствие лишь хвастаться победами, старательно скрывая неудачи.
- Жаль, - Вик с хрустом потягивается. - Вы были бы красивой парой. И все же она - особенная. Я знаю.
- Что ты знаешь? Ты вообще приехал на этот раз какой-то не такой... словно нашел свою Шамбалу, - Джокер насмешливо фыркает и отправляется к бару за очередной порцией кофе.
- Ты знал или догадался? - встречает его вопросом Вик, когда Джокер возвращается.
- О чем? - недоумение брюнета неподдельно.
- Я видел ее. Шамбалу.
Загорелый замолкает, повисает тишина. Сквозь открытые окна слышны звуки ночного города: музыка в соседнем кафе, вульгарный смех, шорох шин, короткие гудки клаксонов, на реке рявкнул сиреной буксир...
Бармен, ощутив внезапное беспокойство, соображает, что аудиосистема давно молчит. Тыкает кнопку, ставит новый диск - какой-то ненавязчивый "инструментал". Хороший, опытный бармен, он знает, какая музыка нужна именно этим клиентам - или любым другим.
- Я видел ее, - продолжает наконец Вик. - Это было перед рассветом. Я выглянул из палатки... Там метров двести вертикали. Пришлось крепить палатку к скале... спишь, как в гамаке. Под тобой - пропасть. Ты - божья коровка на ладони горы... Завершающий этап, с собой уже почти ничего не берешь, все остается в промежуточном лагере... Только чуть-чуть воды...
- Знаю, - кивнул брюнет, - я, может, и не снежный барс, но тоже не пальцем делан. Не пальцем и не палкой.
- Дурак. Непал - это не смешно, - Вик замолкает, но что-то заставляет его говорить дальше. - Солнце еще не взошло. Только ледники подсвечены розовым. И - она - над пиками на той стороне долины. Она...
Вик опять замолкает. Он видит плывущий над горами город. Всем телом ощущает струящийся от него свет. И еще - ощущение бесконечного покоя. Наверное, для того, чтобы ощутить такой покой на земле, надо умереть.
- Шамбала?
- Да. Я высунул голову через клапан, посмотрел на небо. Думаю "еще час до света есть подремать". И увидел ее...
- Это солнце играло с облаками...
- Нет. Облака - ниже.
Вик снова чувствует, как он, оставаясь в шатком гамаке палатки, одновременно взлетел над горами. Воспарил. Видел сверху оставшиеся внизу группы, заходящий фронт циклона и тот маршрут, который еще предстояло пройти.
- Не веришь, - огорченно вздыхает Вик. - Но с того дня я вижу. Хотя нигде не учился... Всегда этих 'просветленных' гуру считал шарлатанами.
- Что видишь? - еще недоверчивее хмыкает Джокер.
- Ну, у тебя, например, барахлит правая почка.
- Верно. Не зажила еще... Работа у меня такая, сам знаешь. Порой не удается уберечься, - по-детски смущается брюнет.
- Тебе продырявили почку два месяца назад. Удар шел, как ни странно, слева. Почти вскользь. Если бы угол удара был чуть больше, ты бы сейчас со мной не пил.
- Ну, ты даешь! Экстрасенс! Но причем здесь Анна? Женщины и Шамбала? Это смешно.
- Она тоже рвется туда. По-своему, конечно, через музыку. Но каждый идет своим путем. Если идет...
- Я пока боюсь, - брюнет опускает глаза. - Я боюсь - в пропасть. Я же сигану всерьез... Вместе с телом.
Альпинист поднимается и, постояв несколько секунд в задумчивости, идет к бару, берет еще бутылку вина.
До того, как начать пить кофе, они с приятелем пили вино, много вина, потому что так принято - пить, когда встречаешь человека, которого долго не видел. Теперь мужчине снова нужно вино. Опасно быть слишком трезвым в рассветные часы, когда хочется говорить о самом главном...
Лощеный щеголь, каким казался Джокер еще десять минут назад, теперь походит на взъерошенную птицу. Он сидит, не двигаясь, уставившись в одну точку. Не обращает внимания на то, что блондин разливает вино по бокалам.
- Пей, - говорит Вик.
- Угу, - отвечает брюнет.
Молчит. Потом добавляет:
- Скажи Анне про Шамбалу.
- Скажу, - кивает высокий.
- В постели она чудо как хороша. Так что не изображай монаха, - Джокер все-таки не удерживается от циничной ухмылки.
- Когда-нибудь я тебя убью, шут, - устало говорит Вик. В его словах нет злости, только равнодушная констатация факта.
- Не ты - так кто-нибудь другой, - хохочет брюнет, залпом выпив вино из бокала. - Или я научусь летать!
Ночь сменилась ранним утром. Женщина в кимоно не думала о мужчинах. Она слушала музыку рассветного ветра, струящегося в безмерной вышине, там, куда не поднимаются даже самые легкие облака, и пыталась повторить эти звуки, перебирая клавиши рояля. Но земная музыка была лишь жалким подобием, она отличалась от песни ветра так же, как картинка в анатомическом атласе отличается от живого человека.
Лепестки хризантем, стоящих на рояле, осыпались на клавиши, но женщина не замечала этого. Она играла, снова играла, и снова, все яростнее и злее.
А потом она разрыдалась от бессилия рассказать о том, что знает.