Солнце восходит в тумане кровавом, меч по руке, как тростинка копье, ищущий славы вернется со славой, ищущий смерти добудет ее. Нынче не трудно - война у порога, стяги на башне и конунг в седле, лишь тот кто уходит тайной дорогой, черное знамя прячет в чехле. (Песня менестреля Потани)
-Не будет ли так любезна прелестная девица разделить с тем, кто обречен смерти, это чудесное оленье мясо, которое у нее и так на тарелке не помещается?
Кларамонда скосила глаза, чтобы узнать, кому принадлежит этот скрипуче-требовательный голос. Рядом с ней сидел человечек ростом не выше стола, или, проще говоря, карлик - в шляпе с пряжкой на голове, в накидке с короткими рукавами, как у герольда, с рыцарским поясом на бедрах - сделанным как будто на ребенка и явно служившим лишь для красоты - поверх брэ, и в башмаках с загнутыми носками.
-С чего это ты обречен смерти? - поинтересовалась Кларамонда, но мяса все-таки отрезала.
-Все люди обречены смерти, - мрачно ответил карлик, протягивая руку за куском, - но я в особенности. А все вот из-за них. - С этими словами он указал на свою щегольскую обувь.
День был осенний, листья уже покраснели, но солнце светило ярко, и ветра не было. Дубовые столы стояли в ряд перед замком Званштейн, и вдосталь было на столах жареного мяса, яблок, пирожных, вина и меда. Юная хозяйка замка праздновала свою свадьбу с рыцарем Генрихом. В день венчания только черни довелось полакомиться, а для знати, что на земли Маргерии зарилась, пир кровавым оказался. Зато уж теперь следовало по-настоящему свадьбу отметить. Напротив Кларамонды о чем-то оживленно разговаривали два человека - бородатый Ульрих фон Мейсенау, которому болезнь в свое время помешала примкнуть к друзьям Фердинанда Изрядного, и который, поправившись и узнав последние новости, поспешил заверить Генриха и Маргерию, что всегда был на их стороне, и усатый, наголо выбритый Любомил из Госткова, недавно получивший от Маргерии землю в лен.
За другим столом, чинно и в ряд, сидели шесть человек, по жребию избранных из крестьян Званштейна, и три человека из ремесленного люда. Еще дальше стоял стол, к которому любой прохожий мог подойти, чтобы насыщаться, чем душа желает.
Нищей братии, калечным, больным и недужным, Маргерия повелела разнести по домам лакомые куски с господского стола.
На сердце принцессы покоя не было - нелегко устоять мелкому княжеству, в котором отныне открыто исполняются обряды древней веры. Но все-таки - вельми Званштейну прибавило богатства и силы, когда самые могучие соседи его освободили свои земли в один день с Фердинандом.
... От этих мыслей Кларамонду отвлек голос карлика, который продолжал о чем-то рассказывать ей:
-Я даже сложил об этом стихи следующего содержания:
Ай - наступает край!
Ой - что это со мной!
Уй - отвалился каблук!
Но видно, моему тогдашнему господину, епископу Херсфордскому, стихи не понравились - наверное от того, что я не смог подобрать рифму на слово "каблук". И так он не только не дал мне денег на новые башмаки, но и самому мне пришлось оставить границы его владений. И вот, остановился я на ночлег у одного мужика близ Нёрдлингена, и когда вся его семья гадала, по обычаю, над пеплом очага, кому из домашних предстоит умереть в течение года, решил я, уже по своему обычаю, подшутить над этими селянами, а именно, дождавшись когда все уснут, взял я башмачок его младшего сына и оставил оттиск в пепле, чтобы подумали, что он то и есть избранник смерти.
Кларамонда отхлебнула еще вина из кружки.
-Наутро же, - продолжал карлик, - когда я еще сладко дремал, разбудили меня причитания хозяйки, глупой бабы, которая только на то и годилась, чтобы доить коров. "Горе тебе, бедный человек", - говорила она надо мной, - "года не пройдет, как предстоит тебе умереть. Молись святой Радегунде, чтобы легче тебе было встретить свой конец." Я ничего не понимал. Ей следовало бы оплакивать не меня, а своего сына, на которого, согласно моей проделке, указывал божий перст. Но когда я взглянул на пепел очага, я увидел там след башмака с отломанным каблуком... Мой след, не тот, который я оставил там накануне.
Карлика передернуло, должно быть, от воспоминания. Кларамонда продолжала потягивать вино, не желая вставить своего слова.
-И с того дня, - закончил человечек, - я не знал покоя, зато знал, что доживаю на земле последние дни или месяцы.
Он сам отрезал себе еще кусок и, не поблагодарив, ушел, держа добычу в руке. Кларамонда забыла о нем сразу, как только он скрылся с глаз. Перед ней стояли три кружки с остатками вина, меда и пива, она смешала все в одной, залпом проглотила и немного погодя встала с места и нетвердой походкой подошла туда, где, в платье из тяжелого бархата, увенчанная убором из тонкого полотна, украшенного жемчугом, сидела ее названная сестрица.
-Марго, - позвала Кларамонда, так, чтобы могли слышать только они двое, - ты прости меня, что я твое имя и твою корону чуть не украла. - Прежде они никогда не говорили на эту тему.
Маргерия обхватила руками плечи Кларамонды и на мгновение прижала к себе, прошептала на ухо:
С того дня, - а события располагали к тому, чтобы все время молодой четы, свободное от взаимных ласк, уходило на то, чтобы искать средства военные или политические для сохранении хрупкого мира - Маргерия не любила надолго оставлять Кларамонду без присмотра. Для Кларамонды наступили черные дни - если прежде она в любой момент могла временно оставить пределы замка, если не княжества, благодаря щедрости госпожи имея возможность оплатить звонкой монетой любую случайную прихоть, теперь у нее поубавилось воли. Генриха Кларамонда терпеть не могла, за что он, конечно, платил ей взаимностью. К весне Кларамонда не выдержала - однажды на рассвете, никому не сказав ни слова, вывела из конюшни первую попавшуюся лошадь и погнала подальше. Путь ее лежал на восток, туда, где остались земли Чурилы Пленковича.
* * *
-Милый, недавно помер в итальянской земле император Оттон. Прервалась мужская линия потомков Людольфа, от того, я думаю, будет смута в землях империи. В такое время сможем мы не только устоять против злых, но и еще увеличить пределы княжества. Я всегда с горечью думаю об участи тех людей, которые вынуждены жить под властью дурных властителей, полагаю, лучше им будет жить под моей властью.
Воодушевленная этими мыслями, казалась Маргерия Генриху подобной ангелу, спустившемуся с небес. С растрепанными волосами, в одной белой рубашке из тонкого полотна, принцесса полулежала рядом с ним на кровати с резной спинкой.
-Смущают меня епископы, потому что, хотя они люди не воинские, но способны натравливать воинов, а будучи связаны между собой долгом повиновения единой римской церкви, могут представлять серьезную силу.
-Если бы обладал я даром красноречия, наверное, мог бы я встретиться с каждым из епископов и убедить его, сколь неразумна их враждебность к людям твоей веры, - сказал Генрих. - Христос, господь наш, был ведь славным рыцарем, и на Голгофе мог бы разметать своих врагов, а если позволил прибить себя к деревянному кресту, то это для того, чтобы всем нам показать пример твердости - так неужели он не поймет приверженцев других Богов, которые тоже ведь славные рыцари, бесов молниями бьют...
Так думал Генрих, таков был его способ примирять свою веру с верой жены, но, кажется, никто кроме него в Званштейне не облекал этого в такие слова.
Соскользнув с кровати, Маргерия натянула через голову длинную верхнюю рубаху-котту с узкими рукавами.
-Сестричка моя Кларамонда, - со смехом продолжала она, - обо всем этом имеет одно мнение: говорит, силой нужно, и только силой, я же мыслю - силу надо применять, если ум подсказывает применять именно ее.
-В одном права твоя Кларамонда - мечом быстрее решить дело можно. Но я могу меч поднимать только против человека, у которого такой же меч, с епископами же и прочим духовным людом мне трудно было бы договариваться, - признался Генрих.
Со вздохом Маргерия одела поверх котты другую рубашку, с рукавами короткими и широкими, пошла к двери спальни:
-Где там эта Кларамонда, хочу с ней посоветоваться...
Но ответить на этот вопрос не мог никто в замке. Отчетливый след лошадиных копыт вел к лесу, что прилегал с восточной стороны к границам княжества.
-Догнать и возвратить немедленно! - словно для подкрепления своих слов Маргерия ударила ножкой об пол.
-Беглую возвратить - это мы мигом! - поспешил похвастаться один из недавно принятых на службу воинов. Маргерия представила, как на лесной тропе конные люди догоняют Кларамонду... Да разве она пойдет добром, если не хочет?!
-Нет... Моя названная сестра вам не беглая, - бросила она, остывая. - Мне бы самой за ней поехать, да это не княжеское дело. Пускай уж погуляет... всё равно сама вернется.
К полудню принесли принцессе пирог с яблоками в меду, как она любила - чтобы мёд тонкой пленкой покрывал нарезанные ломтики. Нелегко было яблочки до весны сохранить... Маргерия по привычке разломила пирог и позвала: Клара!..., но вспомнила и повесила голову. Подумав, держала ту часть, что в правой руке, над пламенем очага, пока руке не стало слишком жарко, и лишь тогда разжала пальцы, позволив подношению упасть в огонь:
-Дух очажный, скажи своим братьям, духам лесным - пусть сберегут мою сестрицу Кларамонду... так бы и ударила ее башкой о стенку.
* * *
А Кларамонде все было горя мало. Весь день она гнала белую лошадку через лес, не чувствуя усталости, под вечер увидела строение, сложенное из тяжелых бревен. К тому времени небо вдруг покрылось черными тучами, тяжелые капли начали бить по листве, так что крыша над головой, по мнению Кларамонды, пришлась впору. Но когда она направила лошадь к избе, животное заржало, упираясь копытами, так что девушка была вынуждена спешиться.
-Чего ты? - удивленно спросила она. Почувствовав волю, кобылка помчалась через лес, туда, откуда пришла. Пожав плечами, Кларамонда шагнула в черный проем двери. Окон в доме не было, Кларамонда безуспешно ждала, когда глаза привыкнут к темноте, и, не дождавшись, вслепую, ощупью нашла у стены место, на котором можно было, расстелив плащ, улечься и попробовать заснуть. Дождь прибавил силы, но ни разу вспышка молнии не прорезала ночной мрак, зато ветер, днем будто дремавший, теперь засвистел где-то снаружи. Сна не было. "Пожалуй, Марго невесть что подумает, когда кобылка одна прибежит" - не без смущения думала девушка. - "Да не возвращаться же". По мере того, как шло время, для Кларамонды начал все более различимым во мраке становиться грубо сколоченный стол, стоящий в центре комнаты, и на нем нечто, напоминающее вытянутый дубовый ящик в рост человека. И хотя в первые минуты девушка только о том и думала, чтобы получше отдохнуть к утру, предмет этот все больше занимал ее внимание. Оторвав лоскут от рукава, Кларамонда ударила кресалом о кремень и подошла поближе, держа горящую тряпку в руке.
В неровном свете пламени она увидела человека, лежащего в ящике на спине. Мрачное лицо смотрело в потолок, заросшие бородой скулы, казалось, выпирали из-под сухой кожи, и во всем облике было для Кларамонды нечто неуловимо знакомое. "Где я его видела?" - размышляла она, пока лоскут не догорел и лицо мертвеца не скрылось во мраке. Снова завыл ветер, а дождь чуть поутих, и теперь капли стучали по крыше медленно, словно то было человеческое сердце.
Вернувшись на свое место, Кларамонда еще долго ворочалась на своем плаще, то беспокоясь за Маргерию, то предвкушая вольную жизнь, которая ждала ее у Чурилы. Наконец, сон взял свое, и до конца ночи в комнате больше уже никто ни о чем не думал.