Боги своих опознают
Журнал "Самиздат":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
По лесной дороге кони идут шагом, впечатывая копыта в черную, влажную после дождя землю. На пол-шага впереди -вороной конь Чурилы Пленковича, в кости широкий, с густой гривой. По левую руку - добра лошадь, кобыла сумная. Чтобы не говорили, что боярин своих холопов в скудости содержит.
-Дурное это дело - за кровь виру брать, - рассуждал Клёк. - Если кто-то моего родича убъет, нечто я гривны возьму. Я сам убийцу зарежу.
Чурила ничего не ответил. Глубоко задумался боярин.
...Четыре дня назад Чурила гостил у венда Боруты. Борута поставил свой дом у самого берега Варяжского моря, так что ни на минуту не смолкал в нем плеск воды, волнами набегавшей на крутые скалы. Поздней ночью, когда косыми струями льет дождь, а в темном небе Сварог бьет по наковальне, путнику при свете выбитой искры терем Боруты мог показаться замком Кощея, стоящим на границе миров - столь зловещий вид у безлюдного берега. Никто другой не отважился бы поселиться там, где в любой день и час могли причалить чужие корабли, выбросить на прибрежный песок людей с копьями и мечами, жаждущих грабежа или мести.
Борута не боялся. Весело скалили зубы черепа врагов, усеявшие частокол, а внутри по стенам висели топоры да чеканы, мечи и сулицы, луки и щиты - большей частью выщербленные, с бою взятые на всех берегах, где только сходились в жарких схватках венды и другие бойцы.
Чурила при виде частокола не утерпел, остановился, начал считать и не успокоился, пока не убедился, что на его заборе висит на три черепа больше, чем у Боруты.
-А правду ль говорят, Дюк Степанович, - назвал он Боруту старым прозвищем, намекающим на богатство венда, - что ты готов золотом платить за каждую голову, которую сбили с плеч где угодно от Леденца до Колобжега? Не продать ли тебе одну из моих? Одной могу поступиться, но не больше.
Горячего человека обидеть легко. Особенно, если вы с ним давние соперники.
Не оборачиваясь к Чуриле, которого он на пару шагов опередил по дороге к дому, Борута заговорил, словно размышляя вслух:
-Вот не поверишь, Чурила, иной раз долгими вечерами, когда делать ну совсем нечего, сидел я раньше и размышлял, тем и время коротал. Знаешь ли, над чем? Казалось мне, вовек не найти ответа - и зачем я тебя в свое время из Пучай-реки за волосы тянул? Ну казалось бы, что в тебе хорошего? А теперь просветлило меня, Чурилушка. Язык твой длинный да злой - вот что в тебе самое ценное. Так и хочется себе на память оставить... Ведь мне теперь, когда нашел я ответ, почитай и заняться нечем...
Неизвестно, что еще сказал бы Борута в той же язвительной и вызывающей манере, если бы Чурила, углядев (как он потом уверял) какую-то дерзкую мошку, осмелившуюся опуститься на затылок соболей шапки Боруты, не поспешил прихлопнуть ее всей силой своей могучей длани, так что любезный хозяин, Борута-Дюк, неожиданно для себя, вместо того чтобы войти в свой дом, чинно и неторопливо, как собирался, влетел туда, словно щенок, которому дали пинка. Разумеется, Чурила тут же узрел лицо Дюка перед своим, там, где только что видел затылок, и дышало это лицо гневом, а в руке у хозяина был тяжелый франкский меч.
Чурила за меч не взялся, вместо того он как можно простодушнее пояснил Боруте:
-Муху прибил, Борута Степанович!
И предпочел венд поверить в это объяснение, потому что Чурила был ему нужен живым.
Ярко пылал очаг в доме Боруты, а на столике, резаном из моржевой кости и накрытом скатертью, расшитой дивным узором, ждали гостя медвежий окорок и кубок вина из франкской земли, вяленая осетрина и пиво, сваренное из славянского хмеля, сладкие заежки из запеченной в тесто брусники и ставленый мед. Прислуживал за обедом странный человек, с волосами темными и нечесаными, как у бродяги, с лицом, хотя и не слишком глупым, но еще менее заслуживающим того, чтобы назвать его умным, одетый в серое платье, в поясе кое-как перетянутое веревкой. Ноги его, крест накрест увитые ремнями, были обуты в плоские деревянные башмаки.
Борута нетерпеливым движением, словно отгонял муху, отослал раба, едва тот разлил напитки.
-Этому я позволяю не бренчать цепями, хлопот от дурня не будет, - пояснил он. - А для других у меня иные палаты, - Борута указал рукой на кольцо в полу. -Знаешь, Чурила, есть среди этих немцев один, за которого его сородичи заплатили бы выкуп больше, чем за всех остальных, да я не возьму. Наоборот, подарю гостю дорогому славный подарок.
-Дело твое, - лениво потянулся Чурила.
И начался промеж двух витязей разговор о делах, вельми значительных для всех, кто живет по берегам Варяжского моря.
... Позже, уже захмелевший Борута приподнял тяжелое творило и позвал кого-то голосом, исполненным ненависти:
-Эй, Мейнард, Мейнард, слышишь меня, пес...
Одиннадцать человек сидели в погребе дома Боруты. Бороды их, некогда аккуратно расчесываемые, теперь казались клочьями грязной пакли, яркие плащи, красного, зеленого и голубого цветов - а сидели здесь люди знатные, в своей стране привыкшие носить красивую одежду и золотые украшения - перепачкались в земле. Услышав голос господина, многие из них почти против воли потянулись к свету, который падал в подземелье через открывшийся квадратный проем. Лишь один остался недвижим, к нему-то и обращался Борута.
Немец сидел, привалившись к стене погреба, и казался спящим. На безымянном пальце левой руки у него был перстень с печатью, вырезанной столь искусно, что Чурила, из любопытства привставший со своего места, смог разглядеть оскаленные клыки вепря, изображенного анфас.
-Я для тебя заказал славный подарок, - продолжал глумиться венд. - Красивый золотой ошейник, жемчугом отделанный. Подожди, я еще посажу тебя дом сторожить, отогреешься на солнышке, пока не сгнил в порубе...
Бледное лицо пленника оставалось неподвижным, но Чурила расслышал, как хрустнули зубы. Не добившись ответа, Борута махнул рукой и нетвердой походкой возвратился на свое место.
2. Христианка.
На закат от границы славянской земли, посреди дремучих лесов, полных бильвизов и зелиген*, посреди болот, на песчаном берегу извилистой реки земляной вал огораживает пространство,
* бильвизы и зелигены - в германской мифологии лесные духи, бильвизы - мужские, зелигены - женские
достаточное, чтобы внутри разместился княжеский замок, а также жилища ремесленников, сгрудившиеся здесь в поисках защиты. Бывает, купец или просто досужий человек, проезжая мимо, приостановится, чтобы рассмотреть высеченную на воротах оскаленную морду вепря, да и подстегнет свою лошадь, чтобы поскорее оказаться подальше, думая про себя:
-Знать, недобрые люди живут в этом городе, если в гербе у них изображена эта клыкастая свинья.
Был утренний час, туман с реки окутывал город, так что громада замка казалась скалой, поднявшейся над морем. В деревянной башне замка, в скромно обставленной горнице стояла на коленях перед бронзовым распятием, укрепленным на стене, белокурая девушка. Светло-серая туника не стесняла движений, на ногах же были искусно сшитые башмаки из беличьего меха, теплые и удобные для ходьбы. Другая девушка, загорелая и высокая, крупная телом, в платье из красного льна (глубокий вырез открывал грудь, затянутую белой тканью), подошла к молящейся и принялась расчесывать ей волосы костяным фризонским гребнем.
-Оставь, Кларамонда, - недовольно бросила госпожа, - не видишь ты разве, что я разговариваю с Богом?
-Напомню принцессе, что она мне сама даровала привилегию - расчесывать ее господские волосы, каковая привилегия на прочих служанок отнюдь не распространяется, и потому хочу... - прошипела в ответ Кларамонда, многозначительно выделяя каждое слово.
-Да я не хочу, - перебила хозяйка.
-О том, что требуется согласие, нигде не сказано, - ответствовала упрямая Кларамонда, продолжая делать свое дело.
Принцесса Маргерия, хотя и отличалась кротким нравом, в данном случае не смогла сохранить христианское терпение; круто развернувшись, (разумеется, при этом ей пришлось подняться с колен), она обеими руками вцепилась в длинные и нечесаные волосы горничной.
Несколько секунд обе девушки сохраняли подобие нейтралитета, хищным взором глядя друг другу в глаза, но еще не решаясь дать волю рукам, потом словно некие темные Боги овладели душами обеих, подавляя инстинкт самосохранения. Впоследствии ни та, ни другая не могла вспомнить, кто же начал первым, только обе они вдруг покатились по ковру, рыча, как два медвежонка.
К счастью, Кларамонда, более сильная, но менее маневренная, в какой-то момент ударилась ногой об стену комнаты, и неожиданная боль заставила ее ослабить хватку. Маргерия немедленно воспользовалась этим обстоятельством, чтобы откатиться на безопасное расстояние. Обе тяжело дышали; Маргерия подобрала один из золотых браслетов, которые Кларамонда носила на запястьях, и который свалился во время потасовки, чтобы приложить к расплывающемуся под глазом синяку - все какой-то металл, хотя и не очень холодный - только что с девичьей руки.
-Гм, хорошо, что в ближайшее время никаких послов заморских не предвидится. Злого котенка если в доме держать - он всегда оцарапать может.
Про котенка Кларамонда ничего не поняла, и от того снова разозлилась:
-Да ты меня сама оцарапала! - Действительно, на щеке служанки можно было разглядеть капли крови, кроме того, в схватке Кларамонда лишилась пряди волос со своей непокорной головы.
Принцесса ударила в медную пластину, подвешенную на цепях к потолку и выглянула из горницы. Несколько младших служанок уже спешили на звук гонга, обгоняя одна другую. Маргерия потребовала себе пирог с яблоками - должен же хоть один быть на кухне! - и вернулась к себе.
На Кларамонду все возмущенно косились, замечая синяк Маргерии. Вся замковая челядь столь же сильно, сколь любила и почитала госпожу, ненавидела ее любимицу, называя не иначе как кельтской ведьмой, на что та по свойственной ей душевной толстокожести не обращала внимания.
-Когда же я из тебя сделаю добрую христианку? - серьезно укорила Маргерия, заметив медвежий клык, который Кларамонда носила на груди - во время схватки он оказался поверх платья. Пирог принесли на большом серебряном блюде, Маргерия отломила огромный кусок и протянула Кларе, которая была вынуждена присесть на лавку, рядом со своей госпожой, чтобы удержать свою долю над подносом.
-Как ты думаешь, причислят меня когда-нибудь к лику святых? - вдруг спросила Маргерия.
-Вряд ли, - не задумываясь, ответила Кларамонда. - Первое - если ты хочешь, чтобы шла молва о твоем благочестии, не устраивай келью в своей девичьей. Таскайся по церквам, носи на показ рубище, ходи в деревянных башмаках, на всех торжищах и весях возноси свои молитвы, да так громко, чтобы тебя даже в Риме услышали. А второе - не простят тебе в Риме твоей шутки с Рихвальтом.
-Какая же шутка, не позволила бы я себе этим забавляться - все было сделано по его же пастырским словам.
Ровно за пять месяцев до описываемых событий во владениях Маргерии появился посланец из Рима - как и положено доброму монаху, облаченный в черное платье, с резным деревянным посохом в руке, с большим крестом на груди - отец Рихвальт. С пастырским усердием обошел все крестьянские хижины, коршуном высматривая признаки втайне совершаемых языческих обрядов. В огонь швырял не то что найденную у кого-нибудь фигурку идола - любой пучок травы, для чего либо тщательно засушенный и подвешенный к потолку.
Маргерия, хоть и была примерной дочерью церкви, пыталась вступаться:
-Отче, край у нас нездоровый, люди болеют - для них в этих травках, может быть, единственное спасение. Они все крещены, и в церковь ходят, и десятину платят, и потому нельзя у них последнее отбирать.
-Болезни - от Господа, - ответил отец Рихвальт, - боль лечит душу. Греховно было бы ее облегчать.
Стоял на северной окраине деревни каменный идол, изображавший Донара. К нему-то и направил стопы отец Рихвальт. Давно уже никто не поднимался на сложенный из бревен помост, даже курицы никто не приносил в жертву, разве что украдкой подкладывали медную монету, только запах засохшей крови напоминал о старых обрядах, так что бревна, наверное, успели изрядно подгнить (как еще можно объяснить то, что произошло?) и когда отец Рихвальт, потрясая топором, поднялся на помост, все сооружение вдруг захрустело, пошатнувшись, так что священник вдруг провалился, будто бы сквозь землю, хотя тут же выскочил обратно, нечленораздельно крича, и упал без чувств. Прихожане тут же бросились на помощь, и оказалось, что ногу пастырю зажало между двумя бревнами, да так, что кость оказалась раздавлена в труху. А был среди прочих слуг замка один старый воин, по имени Килиан, который еще с дедом Маргерии ходил в походы - и против датчан, чтобы заставить северных людей признавать власть германского императора, и против франков, на юг бывшей Галлии, откуда, между прочим, лет двенадцать назад привезли в подарок принцессе Маргерии маленькую Кларамонду, чтобы прислуживала дочери господина - так вот, едва взглянул этот человек на изуродованную ногу пастыря и сказал:
-Отрезать ему ногу надо, иначе сожжет отца Рихвальта огонь святого Антония, который бывает от незалеченных ран.
Старая Герда, самая опытная в деревне сборщица лесных трав, столь отцом Рихвальтом неуважаемых, тут выступила вперед, ибо поняла добрая старушка и примерная христианка, что настало время ей применить свое искусство:
-Чтобы не страдал отец Рихвальт, надо ему зубы разжать, да влить в горло мой отвар, от которого он двенадцать часов подряд будет спать, как ребенок, и ничего не почувствует.
И уже хотела Герда бежать на старых ногах готовить отвар, как вдруг Маргерия сказала:
-Постой, бабушка Герда, не впасть бы нам в грех. Отец Рихвальт учил, что греховно как-либо облегчать страдания, которые нам Господь посылает, и мы бы оскорбили пастыря, если бы по отношению к его собственной персоне отступились от этих принципов; итак, Килиан, делай свое дело, если так нужно для спасения жизни отца Рихвальта, а мы все будем молиться, чтобы Господь как можно больше продлил его дни.
-Дело ты говоришь, госпожа, - одобрил Килиан, - я ему живо ногу отхвачу, только надо связать пастыря покрепче, чтобы не мешал.
И принес Килиан устрашающего вида лекарский нож, и отделил Рихвальту ногу от тела для спасения жизни. Как на грех, во время операции пришел монах в сознание, но неизвестно, одобрил ли он такое последовательное соблюдение его пастырских советов, потому что вместо того, чтобы обратиться к прихожанам с назидательным словом, орал, словно сумасшедший или одержимый бесами.
На пользу ему пошло Килианово лечение, выжил отец Рихвальт, и через несколько дней уже ковылял, опираясь на свежевырезанный костыль, обратно в сторону Рима, но, как видно, остался не вполне доволен результатами своей миссии, и потому в Риме не высоко оценивали благочестие Маргерии. А это не к добру, особенно, когда волею судьбы такая молодая девушка единолично управляет целым княжеством - всегда найдутся желающие прибрать к рукам такой лакомый кусок.
От невеселых размышлений отвлек Маргерию шум, доносившийся доносившийся со стороны тех помещений замка, которые выходили на город. Оказалось, юная и смазливая служанка по имени Вильтруд поленилась дотащить ведро с помоями до выгребной ямы, да и выплеснула их прямо на голову какому-то горожанину, и теперь оскорбленный требовал княжеского суда и расправы, возмущенно препираясь со стражниками, что преградили ему вход в замок.
-Удивляюсь этим девкам, - сказала Кларамонда, узнав подробности, - целыми днями ни черта не делают, оттого что ты их разбаловала, и даже чистоты в городе не хотят соблюдать. Если и этой не задашь порку, завтра они начнут кипяток выплескивать на головы жителей города.
Маргерия согласилась с этим доводом, и велела всыпать Вильтруд двадцать розог за ее вину.
Утренний туман уже рассеялся, солнечные блики весело играли на стенах домов. На площадке перед входом в замок со стороны города поставили дубовую скамью, и седобородый Килиан за ухо подтащил к ней хлюпающую носом от страха Вильтруд, заставил девушку лечь, прикрутил ей запястья пеньковой веревкой, чтобы не вырывалась, и задрал юбку. Мужская часть челяди начала с интересом проталкиваться к месту событий, пострадавший же горожанин стоял в величественной позе, словно олицетворение восторжествовавшей справедливости. Напротив, девицы заметно приуныли - каждая знала за собой грешки, и каждая представляла себя на месте Вильтруд.
Маргерия наблюдала за происходящим с высоты балкона, уже начиная жалеть о своем решении. Рядом с ней Кларамонда, как была после их потасовки, с растрепанными темными волосами, облокотилась на перила, преспокойно продолжая уплетать пирог. Кларамонда сейчас была единственной женщиной в замке, которую происходящее вполне устраивало.
На скамье отчаянно визжащая Вильтруд вертела ягодицами в тщетных попытках увернуться от очередного шлепка. Отсчитав двадцать ударов, Килиан отвязал зареванную служанку. Кларамонда сказала, обращаясь к принцессе, но достаточно громко, чтобы горожане могли услышать:
-Дала бы ты мне право казнить и миловать от твоего имени - увидишь, все твои владения прямо таки расцветут, все сразу станут образцовыми работниками, если приказывать палачу стану я.
Теперь уже и мужчины в испуге ждали ответа, но Маргерия, словно о чем то задумавшись, махнула рукой, отвечая:
-Я подумаю, Клара. Может быть, может быть...
И слышно было с балкона, как облегченно вздохнул город.
Вернувшись в девичью, Кларамонда сказала своей госпоже:
-Послушай, зря ты так близко к сердцу принимаешь то, что случилось с этой девчонкой. А ты принимаешь, я же вижу. Не беспокойся за эту бездельницу, с нее как с гуся вода. Я этих девчонок знаю, чем ближе их попы спознаются с кожаным ремнем, тем меньше они будут сидеть без дела и сплетничать, а то и придумывать от безделья какие-нибудь мелкие подлости.
-Я ей пошлю яблочный пирог и бутылку вина, Клара.
-Ну, это зря. Когда ты себе потребуешь такой же пирог, я у тебя отберу половину, так неужели у какой-то поротой девки должно быть в два раза больше пирога, чем у принцессы?
Маргерия против воли зашлась от смеха, толкая горничную кулаком в плечо:
-Клара, ты знаешь кто? Ты - enfant terrible, я это определение только сейчас придумала, и ты, если не совсем забыла свои галльские корни, должна догадаться, что это значит.
-Чего обзываешься?!
Отсмеявшись, Маргерия снова стала серьезной.
-Неспокойно мне, Кларамонда. Рихвальт в Риме настраивает Папу против меня, утверждает, что я потакаю язычникам, - Маргерия набожно перекрестилась, косясь на медвежий клык, который горничная так и не озаботилась убрать с глаз долой. - Соседние бароны только и ждут предлога, чтобы отобрать у меня лен, хорошо еще, что они никак не могут решить, кому из них достанется моя рука, сердце и прочая требуха. А с востока лезут эти славянские разбойники, как их там, Чурила, Дюк, Соловей - надеюсь, никого не путаю? Если бы мы не рвались насильно крестить всякого, кто под руку подвернется - я уверена, было бы на границе поспокойнее. Мой братец Мейнард говорил - "Христос воскрес, значит, все позволено", и отправлялся грабить языческие поселения, пока его славяне не изловили, и наверняка принесли в жертву своему Святовиту, и вот я теперь одна управляюсь княжеством, а от тебя никакой помощи, сестричка моя названная. Советы, чтоб побольше всех рубить и вешать, выводить всякую крамолу - не предлагать...
-Сейчас ведь мир со славянами. На границе уже торг завелся, поставили лавки с товарами в двадцать рядов. Прокатись туда, может, что интересное увидишь.
-А давай. Измаялась я здесь сидеть. Может, от перемены мест у меня в голове прояснится.
-Ну что, давай я тебя причешу, как собиралась, не ехать же тебе с такими волосами...
-А я - тебя причешу, если будешь дразниться!
* * *
Маргерия с Кларамондой сидели в повозке, которая неспешно катилась по дороге в сторону славянской границы. Несмотря на солнечный денек, принцессу преследовали мрачные мысли.
-Когда я умру, ты не горюй о своей сестричке, Кларамонда, - вдруг сказала она.
Кларамонда, которая до этого момента сидела, полуразвалясь и бесцеремонно облокотившись на свою госпожу, и смотрела на белые облака в синем небе, обернулась к ней со всей возможной скоростью.
-Опять на тебя эта дурь нашла? - процедила она сквозь зубы.
-Не горюй, говорю тебе. В раю мне не бывать... "Легче верблюду пройти через игольное ушко... " Простужаюсь я легко; когда начнется зима, в любой момент могу слечь.
-Прожила же до сих пор. Если сидеть в тепле, ничем не заболеешь. Конечно, будь твои отец и мать крестьянами, как мои... - желчно прибавила Кларамонда и намеренно не закончила фразу.
При этом намеке Маргерия вспыхнула и в свою очередь отвернулась.
... Двенадцать лет назад воины из замка Кейлер (Вепрь), влекомые жаждой наживы, помчались на юго-запад, в Бургундскую землю, в королевство Арелат. Злобно ржали кони, а рыцари, наслаждаясь бешеной скачкой, подбадривали себя воинственным гиканьем.
Килиан, уже тогда немолодой, в боях и походах поседевший, скакал на гнедом жеребчике, невысоком, но резвом. На нем была кожаная куртка, обшитая металлическими бляхами - двигаться неудобно, но зато защитит хоть от длинного меча-спаты, хоть от стрелы, летящей в грудь. Если, конечно, в драке не стоять, как пень.
Гораздо меньше Килиана устраивало полученное от герцога копье, короткое, с крючком-когтем на конце. Конечно, если несколько таких бросить в щит врага, так, что они повиснут гроздью, враг щит отбросит, все равно мало толку, когда на нем этакая тяжесть. Так неужели задача Килиана в том, чтобы вместе с пятью или десятью другими оглоедами - обезоружить одного?! Железо дорого, вот и поскупился герцог на вооружение для старого воина. Из своего у Килиана был еще топор, сейчас любовно притуленный к седлу - вот это вещь хорошая, еще от деда Килиану доставшаяся, когда деду было столько лет, сколько ему самому сейчас.
Килиан бросил недовольный взгляд вперед и чуть наискосок - туда, где во главе отряда ехали сам герцог, его пятнадцатилетный сын Мейнард и - что было всего обиднее - Лидерик, любимчик герцога, выдвинувшийся скорее наглостью и подвешенным языком, чем заслугами, и теперь сверкающий латами рядом с господином. Вот у этого и копье было длиной с хорошего лося, тяжелое, с элегантным стопором в форме лилии, чтобы если ткнешь в тело противника, тут же и выдернуть было легко, и на шлеме, который Лидерик сейчас держал в холеной руке, развевались разноцветные перья, и шпоры из чистого золота - сразу видно, что знатный господин едет.
Когда отряд из Кейлера налетел на ту галльскую деревню в Арелате, мужики суматошно бежали, кто куда мог, кроме одного - громадного, с пышной шевелюрой черных волос и нежно-розовой кожей, который сидел на поваленном бревне и ел кашу из горшка, а при виде грабителей вскочил, словно лев, и схватился за тяжелый крестьянский топор. Лидерик вскинул лук, который он носил у седла, не афишируя непрестижного оружия, и свалил мужика стрелой, а потом спрыгнул с коня и бросился к хижине, навстречу женщине в сером домотканом платье, которая, нелепо взмахнув руками, устремилась к телу мужа, жалобно крича: Конан! Конан!
Лидерик ей долго кудахтать над трупом не дал - повалил на землю, рвал на груди одежду, спешил: два других воина уже спешили разделить с ним забаву. Остальные разбежались грабить деревню.
Дети из деревни в тот час в лесу собирали грибы и ягоды, а услышав крик и увидев зарево пожара, стайкой бросились в чащу, кроме темноволосой девочки, которая, наоборот побежала к своему дому. Килиан видел, как она идет по деревенской улице, и не было страха на лице малышки, а была решимость и еще что-то, чему старый наемник не нашел названия, и когда Лидерик, насытившись, поднялся и хотел осмотреться в поисках новой добычи, она уже подошла так близко, что когда камень, зажатый в руке, полетел в лицо рыцаря, он не успел уклониться.
Килиан голой рукой оглушил девчонку так, чтобы не повредить мозгов, и подхватил на руки, прежде чем она успела упасть.
-Моя добыча, Лидерик, - крикнул он. -Попробуй отбери.
Лидерику кровь из рассеченной брови заливала лицо, взглянул он на Килиана, который цепким взглядом ловил малейшую угрозу с его стороны, и не решился связываться.
Килиан опутал свою "добычу" веревкой так, чтобы не попыталась бежать, но и не страдала от чрезмерно стянутых узлов, и осторожно смочил ей лицо водой из фляги, которую носил возле седла - к старости у него пропала охота напиваться, и вино он пил редко. Придя в себя девчонка молча рванулась, и он увидел, что она похожа на злого птенца из орлиного гнезда, хоть носик и был идеально прямым, ничем не напоминая клюв.
-Не рвись, если силы нет, - сказал ей Килиан. Она хоть и не поняла германской речи, но смысл ухватила. И когда он поднес к ее губам воду, сделала маленький глоток, а остальное сплюнула на землю.
Деревня догорала. Мелкий, умиротворяющий дождь не мог справиться с пламенем, которое сейчас играло в каждом доме. Все, кто не успел убежать, рваными мешками валялись между домами, воины уносили на себе скарб. Килиан снял с головы шлем, давая отдых натруженной шее. Что ж, день прошел недаром...
...В замке Зваанштейн девочка с длинными, пепельно-белыми волосами, слабая и болезненная, печальными глазами глядела из окна башни на дремучий лес, пыльную кривую дорогу, на зеленое болото и синюю реку - неизбежный пейзаж, сменяющийся только белым снегом в зимнюю пору. Не ждала она возвращения воинов, никого из них не хотела видеть, не желала и подарков, даже если бы отец вздумал их предложить. Может быть, была бы Маргерия обыкновенным, как все, ребенком, тем более, что доставшийся принцессе от природы вздернутый носик как будто говорил о веселом нраве - если бы ее мать не положили в землю, под крест, вечером того же дня, когда Маргерия родилась. А дед с бабкой умерли еще раньше, тем самым поспособствовав счастливому отцу округлить владения, так что причин проявлять интерес к дочери у герцога не было. Не было и причин обижать. Потому герцог родительские чувства посвящал воспитанию наследника, Мейнарда, который подрастал в Кейлере, родовом замке отца, а Маргерию оставили в Званштейне, замке матери, на воротах которого герцог, вопреки лебединому названию, приказал высечь свой кабаний герб. А чтобы она не росла безграмотной девкой, не способной даже имени своего разобрать на пергаменте, приставил к ней герцог священника, отца Питера, бывшего капеллана из Кейлера.
Отец Питер научил принцессу читать библию, из которой она почерпнула множество полезных сведений, как то:
"только жен и детей и скот и все, что в городе, всю добычу его возьми себе";
"а в городах сих народов, которых господь, бог твой, дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души"
"и поразили они его и сынов его и весь народ его, так что ни одного не осталось (живого), и овладели землею его"
"...Взял Иисус Макед, и поразил (его) мечом и царя его, и предал заклятию их и все дышащее, что находилось в нем; никого не оставил, кто бы уцелел"
"и истребил ее Иисус мечом и все дышащее, что {находилось} в ней"
"И поразил Иисус всю землю нагорную и полуденную, и низменные места, и землю, лежащую у гор, и всех царей их; никого не оставил, кто уцелел бы, и
все дышащее предал заклятию, как повелел господь, бог израилев"
"Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много"
"Негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов"
"Блажен,кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!"
Это было привычно и понятно. Отец постоянно "разбивал младенцев о камни" - во всех областях, с владетелями которых успевал поссориться.
По дороге в Кейлер герцог решил заглянуть в замок Званштейн.
Килиан уже утомился заботиться о пленной девчонке, которая упорно хранила молчание, словно глухонемая, хотя несомненно все слышала. Что с ней делать, он решительно не представлял, и когда замковая прислуга суматошно бросилась подхватывать под уздцы, проводить, чистить и поить господских коней, а Маргерия, с равнодушно-задумчивым лицом, вышла из замка встретить батюшку, Килиана вдруг осенило:
-Возьми, маленькая госпожа, эту рабыню, которую я привез из галльской земли, - сказал он, выталкивая вперед пленницу, - будет она прислуживать тебе, как подобает слуге прислуживать господину.
Маргерия еще не успела вникнуть в смысл слов, зато в него вникло маленькое черноволосое существо, которое рабыней быть не желало, и теперь бросилось вперед, так что Маргерия оказалась опрокинута на пол, и набухала на голове шишка от удара затылком ("Блажен, кто возьмет и разобьет твоих младенцев о камень!"), а ближайший воин занес топор, чтобы разом разрешить недоразумение, и только выбирал момент, чтобы не задеть дочь господина. И вот тогда эта самая дочь вдруг сумела как-то оказаться сверху (и откуда только ловкость взялась?) и впервые в жизни властно крикнула, обращаясь к стражам:
-Не трогать! Мое!
С тех пор и осталась в замке Званштайн девчонка, которой Маргерия, так и не узнав, что родители назвали ее невольницу Эпонина, что означает "рабочая лошадка", дала германское имя Кларамонда - Яркая Воительница. Кларамонда быстро поняла, что госпожа испытывает перед ней чувство вины из-за того, что люди ее отца убили ее родителей, чем и привыкла пользоваться без зазрения совести. Зато и Маргерия со временем научилась ставить подножку, вцепляться зубами в плечо, намотав на кулак непокорные волосы, бить по голове той же рукой - словом, умела поддерживать нейтралитет со своей единственной подружкой. Так же и в своем замке она со временем научилась держать в руках все нити управления.
А Лидерик через три года погиб в походе на датчан, и привезли его изрубленное боевыми топорами тело, и схоронили в подполе часовни замка Кейлер, как верного воина.
* * *
На славянском торгу шумно, людно. На огороженном пространстве стоят вдоль стен лавки с товарами - найдешь все, что хочешь. Толчется здесь всякий люд - славяне, германцы, франки, арабы, венгры. В центре площади - бревенчатый дом в два этажа, третим этажом светелка с вырубленным изображением какой-то священной птицы, а на стенах - змеи-ящеры, да кресты в круг вписанные, да зверь неведомый. Маргерия перекрестилась, а Кларамонда просто выпялила глаза, как на редкую диковинку.
Откуда-то послышался треск ломающегося дерева. Маргерия увидела, что пестро раскрашенный, богатый возок стоит, завалившись на сломанное колесо, а возле него стоит славянский купец в красном шелковом плаще, оставляющем открытым одну украшенную золотым браслетом руку, в широких шароварах, подвязанных у колен, в бобровой шапке, хвост которой свисал до пояса, - стоит, поддерживая женщину, в длинном одеянии, на груди которой висела какая-то коробочка. Со страдальческим выражением лица женщина пыталась пошевелить рукой, очевидно вывихнутой при сотрясении.
-Позволь, я окажу тебе помощь, - предложила Маргерия, благодаря ученым книгам отчасти знакомая с основами врачебного искусства.
Немного поколебавшись, купец предложил обеим женщинам укрыться внутри его кареты, чтобы ничей посторонний взгляд не мог увидеть чего-либо нескромного. Кларамонда присела на придорожный камень, обмахиваясь платком от жары.
-Кабы можно было легко найти лекаря в такой-то день, - сказал купец, беспокойно поглядывая в сторону экипажа, в недрах которого исчезла его благоверная, - нипочем бы не доверил жену немцам. Скажи, девушка, искусна ли твоя госпожа в лечении травм такого рода?
-Если твоей жене станет лучше, это будет первый случай, когда лечение моей госпожи помогло, - не задумываясь, ответила Кларамонда, но заметив, как изменилось выражение лица купца, поспешно прибавила: - Я не хочу сказать, что она калечит всех, за кого ни возьмется, просто раньше случая не было на ком-нибудь опробовать то, чему она научилась из своих книг. Я думаю, у нее непременно получится. В других областях она очень талантлива.
-Пошли тебе Леля и Морана, чего ты сама себе желаешь, дочка, за твою доброту, -говорила купчиха, пытаясь пошевелить кистью, - как тебе удалось вправить вывих так легко?
-Не двигай рукой, добрая женщина, сейчас ей нужно предоставить покой. Приложи лист капусты, первый день держи руку в холоде, второй день в тепле, а если очень разболится, глотни немного вина. Хорошо, что вывих у тебя не очень серьезный, а то бы мне не справиться, - простодушно прибавила Маргерия.
Внезапно она замолчала, разглядев в щель между прутьев воза нечто, что заставило ее внимательно присмотреться, не слыша ответа своей пациентки.
Несколько человек, по виду дружинники какого-то барона, шли по улице вика в сопровождении девушки, которая держалась среди них будто мышка в окружении кошек, и была этой девушкой служанка Вильтруд, которую недавно высекли за выплеснутые помои. И которой совершенно нечего было делать на торгу, а главное, совершенно незачем прогуливаться в окружении воинов, на плаще которых герб в виде двуострой секиры, вонзающейся в зеленый дуб.
Маргерия еле подавила желание распластаться на дне кибитки, словно ее могли разглядеть. Совсем не к добру это - увидеть свою служанку в компании с людьми барона Фердинанда Изрядного, особенно когда ты инкогнито совершаешь поездку на славянское торжище.
Ганс, паренек, который сидел на козлах когда Маргерия и Кларамонда ехали в вик, сразу по приезду куда-то отлучился, и теперь должен был вернуться с минуты на минуту, Кларамонда же сидела на камне и была недоступна глазам людей барона, скрытая повозкой. Маргерия негромко окликнула ее, одновременно в надежде на понимание делая упредительный знак жене купца. В ту же минуту Вильтруд, узнав возок принцессы (лишенный каких-либо знаков достоинства и представлявший собой значительно более скромное транспортное средство по сравнении с тем, из которого Маргерия в данный момент лихорадочно наблюдала за происходящим) тронула за плечо одного из рыцарей и указала рукой, с таким видом, будто узрела для себя якорь надежды. Воины сразу же повернули стопы в том направлении, но тут же затоптались на месте, как люди, не находящие глазами чего-то потребного. Один из них грубо потянул Вильтруд за руку со словами:
-Не врешь, девка? Что-то я ее не вижу.
И вдруг послышалась песня, которую кто-то распевал фальшиво, как все пьяные:
-Красотки лицемерят, безумец кто им верит...
Маргерия ушам не поверила, узнав голос Ганса. Не повадило пареньку хмельное славянское пиво, которое он успел где-то раздобыть на торгу, и теперь слуга верный возвращался туда, где оставил госпожу, шатаясь из стороны в сторону, и едва не налетел на одного из воинов.
-Этого и на скамью не отправишь, - заметила Кларамонда, которая успела рыбкой скользнуть внутрь возка и теперь смотрела через плечо своей госпожи, - мужчин пороть нельзя. Мужчину можно в крайнем случае только сразу повесить.
Пока воины пытались расспросить Ганса - не слишком грубо, потому что в чужой земле было бы опасно начинать какое-нибудь разбойное дело, - Вильтруд воспользовалась случаем, чтобы отбежать на такое расстояние, чтобы ее нельзя было схватить, не привлекая внимания, и теперь людям Фердинанда оставалось только смотреть, как служанка удаляется все дальше, пробираясь через торжище. Ганс же вдруг завалился на землю и теперь лежал с блаженным лицом, как человек, от которого не скоро можно будет дождаться чего-либо путного.
-Пора и нам ноги уносить, - шепнула Кларамона на ухо Маргерии.
-Не позвать ли стражу на помощь, девочки? - участливо спросила купчиха. -Вижу, грозит вам беда от лихих людей.
-Не тревожься, добрая женщина, -ответила Маргерия, которая не желала, чтобы ее узнали. - Прости, но мы должны идти.
Для сестры Мейнарда, врага славян, славянская стража могла оказаться опасной не в меньшей степени, чем люди Фердинанда. Следовало уйти с торга, не попавшись врагам на глаза, и пешком вернуться в замок; Ганса же, будем надеяться, счастливая судьба дураков и пьяниц избавит от слишком больших неприятностей. Маргерия заметила, что через плечо Кларамонды висит объемистая сумка - словно предчуствие заставило служанку прихватить какой-нибудь припас для длительного путешествия. Зная Кларамонду, можно было не сомневаться, что под одеждой у нее сейчас нож, и не один.
На глазах удивленного купца девушки быстро обогнули ряд торговых лотков, бросив на произвол судьбы свою повозку.
* * *
Едва Килиан отвязал Вильтруд от скамьи, на которой служанке довелось провести несколько весьма неприятных минут, как она устремилась к реке в надежде, что проточная вода охладит пылающий зад. Мужчина, который только что в толпе с немалым интересом наблюдал процесс порки, теперь, выждав некоторое время, пошел вслед за ней.
Была на реке излучина, которую перегородил камень высотой в человеческий рост, так что в этом месте образовался маленький водопад. Мужчина замер от неожиданности, когда Вильтруд, продолжая всхлипывать, сбросила свою одежду, вошла в поток и наклонилась, подставляя ягодицы под струи. Будь бы его воля, он бы подольше понаблюдал за открывшимся зрелищем, тем более что девушка была миловидна, но следовало использовать ситуацию иным способом, поэтому он, выждав несколько секунд, окликнул служанку:
-Любезная девица, позволь мне нарушить твое уединение.
Вильтруд не ожидала услышать такие слова, тем более стоя в столь необычной позе; в испуге она поспешила скрыться в воду до плеч, прежде чем поднять глаза на незнакомца. Первым, что она увидела, были разноцветные башмаки с загнутыми носками и серые тувии, намоченные, чтобы плотнее обтягивать икры, потом черная шляпа с пером, потом зеленый кафтан и черный плащ, наброшенный на плечи. На поясе висел тяжелый кошель, а на руке было кольцо с большим фиолетовым камнем.
Вильтруд растерялась, не зная, что ответить, а мужчина продолжал:
-Не будешь ли ты так добра, разделить со мной несколько минут, damigella... я бы хотел сделать тебе небольшой подарок. - Ярко блеснула на солнце цепочка из поддельного золота.
Вильтруд большим умом не отличалась, а потому, увидев побрякушку, она, розовея от смущения, решилась выйти из воды и принялась одевать юбку и рубашку. Незнакомец вдруг оказался рядом и надел цепочку на шею служанки.
Глаза Вильтруд против воли заблестели, а щеки раскраснелись не меньше, чем ягодицы, об ощущениях в которых она на некоторое время забыла, зачарованная видом цепочки. Подняв благодарные глаза, она отметила, что человеку этому лет двадцать пять - двадцать семь, кожа у него смуглая, волосы черные, черные же и усы на лице, и от всего этого в голове девушки пронеслись мысли, которые можно свести к формуле: "Матерь божья, какой мужчина!"
-Как вы меня назвали, сударь? - промямлила она.
-На языке моей родины damigella значит барышня... фроляйн по-вашему... - с гортанным акцентом ответил чужеземец. - Я венецианский купец, который был ослеплен красотой твоего тела, а зовут меня Бенджамино Моро.
Сказав еще несколько комплиментов красоте Вильтруд и угостив ее ломтем арабского щербета, который извлек не то из своего кошеля, не то вовсе из рукава, купец без особого труда увлек служанку в кусты, а через час счел нужным перейти к деловой части программы.
-Вах, моя королева, тебе бы в парче ходить, а не помои здесь выносить. Такой женщине в Багдаде бы цены не было. Не ценит тебя Маргерия.
-Принцесса - добрая, - неуверенно возразила Вильтруд.
-От ее доброты ты на попе сидеть не скоро сможешь, моя королева, - усмехнулся смуглый красавец. - Тебе здесь жизни не будет. Один раз проштрафилась - считай, вечно тебе быть битой. В Венеции тебя бы цветами осыпали, в Багдаде бы щербетом и рахат-лукумом кормили. Я через неделю уезжаю, и ты, если бы захотела, поехала бы со мной, только службу надо сослужить. Легкую службу. Когда услышишь, что принцесса собралась куда-нибудь из замка, дай мне знать - я тебя озолочу.
У Вильтруд в голове все смешалось, от хоть и путаных, но заманчивых предложений. Удерживала многолетняя привязанность, которую Маргерия умела внушать подданным, и которую не вытравишь одной-единственной поркой.
-Сударь, зачем вам это знать... нельзя ли без этого? Я... я все буду делать, только...
-Не думай, что я хочу причинить твоей госпоже зло, - возразил чужеземец. - Есть один человек, которого прельстила красота твоей госпожи, хотя в моих глазах она намного уступает твоей, крутобедрая моя газель. Он лишь хочет прочитать ей касыду... балладу, по-вашему. Передай ему только одно слово - когда услышишь, что твоя госпожа едет куда-нибудь из замка, сообщи об этом - и будешь жить, как госпожа. Знаешь ли ты цену хотя бы той цепочке, которую я надел на твою шею? Она твоя, но не думаешь же ты, что сможешь обладать ей, если обманешь ожидания моего господина, самая страстная мечта которого зависит в том числе и от твоих слов? Раскаленным ошейником на шее окажется она для тебя, если ты сделаешь такую глупость. Впрочем, не бойся заранее, о лилия среди фиалок и фиалка среди лилий. Я буду незримо наблюдать за тобой, в любую минуту смогу найти тебя, хотя бы ты оказалась погребенной в земле или скрытой на дне реки, а если ты сама захочешь увидеть меня, приходи на это место и жди меня, и я увезу тебя в дивный сад, полный прекрасных цветов, туда, где ты будешь госпожой, а не служанкой, только надо будет заслужить это - заслужить одним словом, как я тебе говорил.
В смятении возвратилась Вильтруд в замок, но через несколько дней она пришла к реке, и глаза ее горели от женского желания, которое успел зажечь в ней черноусый купец, а на шее было подаренная цепочка, которую она не решалась носить в замке.
-Сударь... Сеньор Бенджамино Моро, - окликнула она своего любовника, думая, что он появится перед ней, как инкуб перед монахиней.
Ни река, ни прибрежный песок, ни серые камни не отозвались на ее слова, лишь ивовый куст у воды вдруг закачался от ветра, словно грозя девушке своими гибкими ветками, и это видение вдруг напомнило Вильтруд про другой прут, гибкий и жалящий, напомнило дубовую скамью и веревку на запястьях, так что служанка хотела было бросить всю эту затею и вернуться в замок, но на полдороге вспомнила, что цепочка по-прежнему висит у нее на шее, отчего ее бросило в жар при мысли, что еще немного, и кто-нибудь из челяди увидел бы ее компрометирующую драгоценность. Теперь Вильтруд одинаково боялась и возвращения, и возможных последствий своей встречи с сеньором Бенджамино, но не могла решиться снять цепочку и бросить в траву. Тревожно оглядываясь по сторонам, она снова подошла к реке:
-Сеньор Бенджамино...
Все эти дни купец толкался в городке у подножья замка, прицениваясь к товарам ремесленников, здесь и там делая мелкие покупки, и в конце концов примелькался до полной незаметности, сам же старался не сводить глаз с замкового двора, высматривая среди челяди Вильтруд, и когда заметил, что она вышла через калитку, поспешил вслед за ней, но у реки сначала взобрался на высокий холм и осмотрел окрестности, чтобы убедиться, что нигде нет засады, и только тогда решился выйти к Вильтруд.
-У тебя появилось что сообщить мне, моя королева? - спросил он.
-Сегодня госпожа Маргерия отправилась в славянский вик, - ответила девушка. От волнения она задыхалась, словно ей пришлось долго бежать. -Теперь, когда я исполнила свое обещание...
-Адонаи! Уже выехала! Ты должна была сообщить заранее!
-Она сказала только в последний момент...
-По крайней мере, скажи мне, много ли с ней охраны?
-Нет охраны... Она в простой повозке поехала, с одним кучером и госпожой Кларамондой, сестрой ее названной. Не хочет, чтобы знали, кто она...
-Так, пошли со мной, - господин Бенджамино цепко ухватил Вильтруд за руку. - Ты заслужила награду, златогривая моя кобылица. К Маргерии же тебе теперь хода нет. Не помилует она тебя, когда узнает, что ты ее предала.
Оказалось, у господина Бенджамино в кустах припрятана лодка, купец заставил Вильтруд сесть и сам сел на весла. Слова, которые он бормотал себе под нос, показались девушке какими-то каббалистическими заклинаниями. На том берегу он увлек ее за собой в лес.
Вильтруд по лесу ходить не привыкла, поэтому теперь спотыкалась на каждом шагу, но господин Бенджамино не обращал на это внимания, продолжая упорно тащить за собой. Впрочем, птицы щебетали слишком уж безмятежно, чтобы подумать, что он собирается зарезать ее в темной чаще, поэтому Вильтруд даже немного приободрилась. Для нее оказалась сюрпризом поляна, на которой в разных позах сидели и стояли человек восемь в плащах с изображением двуострой секиры, вонзающейся в зеленый дуб. Двое возились у костра, на котором поджаривалась косуля, другие в ожидании жаркого подкреплялись медом. Девять лошадей были привязаны под деревьями и сейчас лениво топтались на месте, но ни одна не издавала ржания, ничем не выдавая хозяев. Казалось, на появление купца и девушки никто не обратил внимания, так что Бенджамино был вынужден громко поприветствовать честную компанию, продолжая удерживать растерянную Вильтруд за руку. Затем он подошел к человеку, который спиной к нему сидел на покрытом мохом камне и сказал ему:
-Господин Фердинанд, мы должны поспешить. Принцесса Маргерия уехала из замка одна, без сопровождающих, если не считать женщины и слуги, но не так легко будет узнать ее карету, потому что она выехала тайно, и на карете нет ее герба. Я привел девушку, которая своими глазами видела эту повозку, и сможет, я надеюсь, опознать ее.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы господин Фердинанд вскочил с камня и повернулся к торговцу лицом. Вильтруд увидела, что это человек лет сорока, белокурый и сильный, с аккуратно подстриженной бородой.
-Время трогаться в путь, - крикнул он, обращаясь к остальным, и тотчас же все беспрекословно оставили бочонок с медом и недожаренную косулю. Вильтруд сама не заметила, как оказалась в седле перед господином Бенджамино, хотя и не переброшенная через седло, как мешок с тряпьем, но все же успевшая почувствовать себя тряпочной куклой, которую тащат за собой, куда хотят. Кони ломились через лес тяжелой рысью. Один из восьми подъехал к Бенджамино, и теперь скакал вровень с ним, так чтобы можно было разговаривать, не повышая голоса. Вильтруд увидела, что он отличается от остальных. Вместо простого плаща, лишенного других украшений кроме герба, прочного и удобного для дальней дороги, на нем были две рубашки, восточный халат, шаровары, на голове - высокая шапка, а на ногах разноцветные туфли - на правой ноге - желтая, крашеная толедским шафраном, а на левой, которую Вильтруд со своего места разглядеть не могла - черная. Вороной его конь на скаку держал хвост высоко, словно петушиный гребень.
-Дядюшка Иссахар, - обеспокоенно обратился к нему Бенджамино, - остался ли Фердинанд доволен моими трудами?
-А у него таки есть другие варианты?
-Жаль, что придется придушить девчонку, - заметил Бенджамино, свободной рукой машинально тиская груди Вильтруд. - Слишком многое видела.
-Да ты с ума сошел, Бенони. Что в Египте, что в Багдаде рабыня-блондинка стоит не меньше тысячи динаров.
-Но венецианский закон запрещает вывозить рабов-христиан! Для нас это слишком опасно!
-Да ты глупее ягненка, Бенони, - с искренним огорчением сказал Иссахар. - Хоть ты и сын моей сестры Мириам, умом пошел в отца-венецианца. Кто же помешает нам сказать, что она некрещеная славянка, попавшаяся в полон? Это называется - сакалиба.
Вильтруд не понимала языка, на котором говорили Иссахар и ее милый, но инстинктивно почувствовала нечто, не предвещавшее для нее ничего хорошего. В смятении она искала выход, и не находила.
"Не обойтись сейчас без Иссахара" - думал Фердинанд Изрядный, скакавший во главе своего отряда. - "Он и знаток законов, и связи у него есть. Говорят, супруга императора и та с ним в родстве. Противно, конечно, мне, рыцарю, иметь с ним дело, да что поделаешь. Не так просто будет примириться с другими баронами, когда я возьму себе Маргерию."
Такое владение - и оставить в руках девчонки! Отец Маргерии - тот для Фердинанда был боевым товарищем, да и с ее братом Мейнардом успели разделить славу и добычу, да только первый уже в могиле, а другой попался славянам, как мышь в мышеловку. Многие после того стали присматриваться к юной хозяйке Званштейна, и не только красота девушки была тому причиной. Фердинанд давно бы посватался честь честью, но знал он норов святоши из Званштейна, и боялся получить отказ. Наверняка хотел действовать, а для этого следовало не вызвать преждевременно подозрений других знатных людей. Не брать же ему замок невесты приступом! Тогда все выступят защищать голубку от ястреба, не столько ради справедливости, сколько в надежде самим поживиться. Вот если бы ему удалось хоть силой, но обвенчаться с Маргерией! Тогда другие примирились бы с его удачей и на свадебном пиру подняли бы чашу за здравие молодых. Должна же она куда-то выезжать! Так велико было желание Фердинанда, что собрал он нескольких самых верных дружинников и кормил комаров в лесу под Званштейном, влекомый лишь тенью надежды на удачный случай, питаясь дичью, которую его люди стреляли из луков, без чести, не как рыцари, а словно крестьяне, с голодухи обкрадывающие господина - и не прогадал! Перехватить принцессу до того, как она окажется в славянском вике - вот и сбудется его мечта.
Не вышло. Слишком долго господин Бенджамино тянул время, прежде чем выйти к Вильтруд у реки, потому что не доверял ей, и очень хотел получше подстраховаться. А на торжище не только Маргерия выскользнула из капкана, но и злополучная Вильтруд смогла найти случай, чтобы унести ноги.
* * *
На исходе дня ветер ласкал полевую траву, а солнце горело, словно камин, в котором на вертеле поджаривают целого оленя, только Вильтруд лучи били в глаза, поэтому она, опьяненная обретенной свободой, снова и снова переживая свое чудесное спасение, солнцу подставила спину, а сама шла и шла, увеличивая расстояние, которое отделяло ее от Иссахара, Бенони-Бенджамино, Фердинанда Изрядного и других страшных людей. Казалось, для нее зацветает вереск, для нее поют жаворонки, для нее лежат клады в каждом холме, большом и малом, которые тут и там разбросаны по полю, и того и гляди, увидишь доброго гнома, который снимет шляпу и раскланяется перед красавицей, приглашая на чудесный бал. Жива! Не продана в Багдад или Каир каким-нибудь разворотливым торговцем! Не попалась законной госпоже на своем предательстве и не должна держать ответ! Было отчего на ходу напевать от счастья, то срываясь на бег, то приостанавливаясь, чтобы сорвать какой-нибудь цветок, который через двадцать шагов все равно упадет из разжатых пальцев на землю, или полетит, подхваченный ветром.
Будущее Вильтруд не тревожило, красивая девушка без хлеба и булавок не останется. Придет она в какой-нибудь город и встанет под каким-нибудь фонарем.
Уже начинало смеркаться, когда Вильтруд, утомленная долгой ходьбой, а также и волнениями дня, присела отдохнуть на невысоком, плоском холме, подобном многим другим. Камни окружали холм, не давая земле осыпаться, а рядом с Вильтруд стоял на холме маленький горшок из обожженной глины. Заглянув внутрь, Вильтруд увидела пепел и человеческие кости.
Спасаясь от людей Фердинанда, Вильтруд забрела на заповедную территорию, для немцев означавшую начало славянских земель, а для славян землю, предназначенную, чтобы отделять один мир от другого. Холмы были курганами, а поле - славянским кладбищем, жальником.
Между тем, в сумерках уже не так легко было различать предметы, находящиеся от тебя слишком далеко, и тени курганов начинали сливаться в один ночной мрак.
По сравнению с впечатлением данной минуты, все что Вильтруд испытала за день, можно было бы назвать легким испугом, если бы она была расположена делать сравнения. Предпочла бы она, чтобы ее каждый день секли на скамье, только бы проводить ночи там, где рядом с ней живые люди, а не обгорелые кости.
Не разбирая дороги, теряя направление, бежала и бежала Вильтруд через страшное поле, спотыкалась, падала, зацеплялась за что-то собственным платьем, не замечая, что петляет между могилами, чуть ли не по кругу - и не было ей спасения, а ночь словно дразнила ее, чернилами разливаясь над согретым солнцем землей. Вконец обессилев, она увидела, что навстречу ей идут две темные фигуры, и с пронзительным воплем упала на землю.
* * *
Выбравшись с вика, Маргерия и Кларамонда сначала не хотели удаляться далеко от дороги, по которой приехали; сделав круг, девушки уже подходили к большаку, душой готовясь долго брести до замка, когда из-за поворота появились девять коней, и неслись они, взметая копытами дорожную грязь, словно их хозяева решили свернуть себе шею. Маргерия догадалась по выражению лица Кларамонды, что ее названная сестра, мгновенно узнавшая герб на плащах, хочет броситься наперерез и предстать перед всадниками в роли карающей Немезиды, требующей отчета. Конечно, глупо было бы девчонке одной бросаться против шайки головорезов, осмелившихся покуситься на безопасность ее госпожи... да не более глупо, чем рабыне в первый же день сбить с ног госпожу, или ребенку бросить камень в рыцаря Лидерика, а Кларамонда со времен своего детства менее отважной не стала. Маргерия еле успела свалить Кларамонду и прижать своим телом к земле, зажимая рот.
Кларамонду в руках удержать нелегко, это Маргерия знала еще по детскому опыту, а вот теперь удалось. Лишь когда всадники оказались на таком расстоянии, что проклятия Кларамонды до них долететь не могли, Маргерия откатилась в сторону, как после их последней драки в девичьей.
-Где же я еще такую рабыню найду, - пояснила она свои действия. Кларамонда ничего не ответила, философски примирившись с невозможностью немедленно высказать людям Фердинанда все, что о них думает, не считаясь с последствиями.
...-Куда ты меня завела, - ворчала Маргерия, шагая рядом с Кларамондой. - Уже темнеет, мы в каком-то поле, в какой стороне Званштейн - не знаем...
Кларамонда упорно отмалчивалась, поскольку привыкла считать себя умной и ловкой, а потому взяла на себя поиск обратного пути. Она продолжала тащить на себе мешок с какими-то наспех собранными вещами "в дорогу", чуть ли не медвежьим рычанием отвечая на попытки принцессы разделить с ней ношу. Кларамонда явно была не в духе, когда из-за холма выбежало какое-то существо с растрепанными волосами и, заметив в темноте девушек, закричало от ужаса и грохнулось в обморок.
Маргерия в три прыжка - Кларамонда даже не успела заметить, как - оказалась рядом с лежащим телом и слегка приподняла от земли, отбросив волосы со лба.
-Да это же Вильтруд! - удивленно воскликнула она.
-Вильтруд? - Кларамонда с нехорошей улыбкой подошла поближе, сбросив сумку с плеча. - Вот славно то! Задам ей пару вопросов.
-Подожди, дай ей в себя прийти, - отозвалась Маргерия, поворачиваясь спиной к Кларамонде, так чтобы заслонить собой служанку. Скрипнув зубами, Кларамонда достала из мешка флягу с водой и протянула принцессе, а сама отошла на несколько шагов. Заметив бревенчатую опалубку и глиняный горшок на ближайшем пригорке, она заглянула внутрь и присвистнула от неожиданности. "Хорошо, что кости белые, а то бы в темноте и не разглядеть..." - подумала она, а вслух крикнула:
-Марго, хочешь объясню, чего она так по полю бежала?
-И так знаю, а тебе не следовало бы кричать из уважения к праху усопших, хоть они и язычники, - ответила Маргерия, осеняя себя крестным знамением.
Клара была удивлена:
-И давно ты догадалась?
-Да с того момента, как ты потопала по этому полю... Удивляюсь я тебе, Кларамонда: вечно ты бегаешь участвовать в ваших языческих обрядах, а ничего про язычников не знаешь.
-Да мне же все ваши язычники попадались, германские, про славянских откуда мне знать...
Едва приоткрыв глаза, Вильтруд сквозь ночной мрак увидела лицо Кларамонды, недобрыми глазами смотрящей на нее, и сделала движение, словно хотела снова погрузиться в безопасную пучину обморока. Маргерии пришлось встряхнуть ее, чтобы помешать ускользнуть от разговора.
Стуча зубами от страха, Вильтруд сначала пыталась выдумать какую-нибудь правдоподобную причину своего пребывания в вике, в обществе людей Фердинанда, но в конце концов была вынуждена рассказать все, как было. Цепляясь за руку Маргерии, молила простить предательство, клялась в своем полном раскаянии.
-Значит, в Венецию тебя увезти обещал, если ты поможешь захватить Маргерию? - спросила Кларамонда таким свирепо-задумчивым голосом, что Вильтруд умолкла на полуслове, и, казалась, погрузилась в полную прострацию.
-Подожди, Кларамонда. Она раскаялась, и сейчас прибегает к моему заступничеству, - серьезно ответила Маргерия. -Если не четыреста девяносто раз, то семь раз я смогу простить... Вставай, Вильтруд, не собираюсь я здесь ночь проводить.
Вильтруд с трудом поднялась, не выпуская руки Маргерии и стараясь держаться так, чтобы принцесса оставалась между ней и Кларамондой.
-Не бойся Кларамонды, она тебя не съест, - пообещала Маргерия. - За это по салическому закону - штраф двести солидов, а у нее денег нет.
-Съесть не съем, а кости ей переломаю, - возразила Кларамонда.
Маргерия сделала несколько шагов, собираясь продолжать путь через поле, и обнаружила, что Вильтруд нужно тащить за собой, словно козу на веревке.
-Мое терпение - не безгранично, - проговорила она, встряхивая служанку за плечо. С детства привычная драться с Кларамондой, Маргерия, хотя и слабая телом от природы, при необходимости могла бы справиться с Вильтруд без особого труда. - Иди за нами, и не вцепляйся в мою руку.
-Госпожа... - проговорила служанка, затравленно глядя по сторонам. -Здесь, в этих курганах...
-Могилы? Я знаю. Мы собираемся идти дальше, Вильтруд, и если боишься здесь оставаться, у тебя только один выбор...
Вильтруд одинаково сильно, хотя и на разный манер, боялась Кларамонду и славянских мертвецов, лежащих в курганах, Маргерия не боялась, на Христа уповая, а Кларамонда вообще не умела бояться. Так они и шли через кладбище -Кларамонда впереди, за ней Маргерия, а следом Вильтруд, расширенными глазами осматривающая каждый холмик или куст в ожидании, что из-за них появится какое-нибудь страшное существо, то обгоняющая на ходу Маргерию, чтобы не идти последней, без какой-либо защиты со спины, то, останавливающаяся, чтобы не обогнать Кларамонду...
Рассвет застал девушек далеко от поля мертвых. Они брели редколесьем, Вильтруд при солнечном свете приободрилась и уже не шарахалась от каждой тени, лишь когда вспоминала пережитый ужас, содрогалась всем телом. Зато начало клонить в сон, сказывались треволнения минувшего дня, тем более что Кларамонда, вспомнив про мешок с запасами, висевший у нее на плече, с удовольствием перевалила его на Вильтруд. Вильтруд плелась, с трудом переставляя ноги, напоминая своим видом загнанную лошадь. Маргерия пожалела девку, сказала Кларамонде:
-Утомилась я что-то, давай передышку сделаем.
Кларамонда покосилась на Вильтруд, но все-таки остановилась и молча легла в траву, зная, что Вильтруд и Маргерия немедленно последуют ее примеру. Маргерия быстро задремала, а у Вильтруд, как это нередко бывает, сон прошел, едва появилась возможность спать. Вильтруд тревожно наблюдала за своими повелительницами, из головы не шли беспокойные мысли.
Еще ночью Кларамонда спросила, не таясь служанки:
-Что ты намереваешься делать с этой предательницей?
-Я за всех своих людей в ответе, - ответила Маргерия. - За души их, по крайней мере. Что делать? Перевоспитывать.
Тогда Вильтруд не до того было, она больше о призраках думала, которые подстерегали за каждой кочкой, а вот теперь вспомнилось, и стало не по себе о загадочного и страшного слова. Вильтруд лишь смутно представляла себе, что значит перевоспитывать, но в контексте слов Кларамонды прозвучало зловеще. Вильтруд крепко задумалась: а стоит ли ей возвращаться с Маргерией в Званштейн?
При свете дня привидения не пугали, да и кладбище осталось далеко позади. Солнце смотрело сквозь деревья, ветерок сдувал пух с одуванчиков, ничто не напоминало жутких холмов с глиняными горшками. Вильтруд мучал голод, она испуганно поглядела на Маргерию и решилась заглянуть в мешок Кларамонды.
Стоило тащить с собой всякий хлам, подумала бы Вильтруд, если бы могла в ту минуту рассуждать отстраненно. У Кларамонды предчувствия хватило на то, чтобы захватить с собой "что-нибудь полезное", она и побросала в мешок все, что подвернулось под руку. Легкий топорик, подогнанный под женскую ручку и любовно обвернутый грубой мешковатой тканью - чтобы не прорвал изнутри сумку, соседствовал с книгой, состояние переплета которой оставляло желать лучшего. То была Хросвита Гандерсгеймская - Маргерия научила Кларамонду зачаткам латыни. Единственными предметами, которые заинтересовали Вильтруд, стали копченый окорок и бутылка вина.
Если бы там был нож, Вильтруд обязательно отрезала бы себе только кусочек, но нож был только под одеждой у Кларамонды, поэтому Вильтруд, шепча про себя покаянную молитву, забрала окорок целиком, приложилась и к вину. Записку бы какую оставить госпоже, с последней мольбой о прощении, да Вильтруд писать не умела. Прижимая краденое к груди, она на цыпочках, словно под ногами была не земля, а мощеная дорога, а на ногах Вильтруд подкованные железом сапоги, грохот которых мог разбудить страшную Кларамонду, отошла шагов на сто и опрометью побежала через лес.
* * *