Говорят, в Нормандии солнце светит только один день из трех. Сегодня выдался именно такой. Солнце глядит сквозь листву, лесная земля, покрытая травой, пружинит под башмаками. Аромат древесной коры смешивается с запахом дыма, поднимающегося к небу где-то далеко, на самом берегу моря. Человек, пробиравшийся по лесу, в изнеможении опустился под куст, машинальным движением сорвал гроздь красных ягод.
Тихо журчал ручеек, пробираясь среди камней и грязи. Громадная лягушка вылезла на тропинку и деловито проскакала мимо измученного путника. Стая воронов пролетела над лесом, устремляясь к берегу. Человек не без усилия приподнялся, сделал пару шагов и склонился над водой. Лицо его, еще молодое, обычно выбритое, сейчас поросло щетиной, на худом теле плотно сидело зеленое трико. На поясе болтался деревянный гребень.
Утолив жажду, человек снова пошел в одном направлении с воронами.
На морском берегу было прохладнее, чем в лесу. Солнечные лучи играли на склонах меловых скал, белые от пены волны с шипением разбивались о берег, чайки же с моря летели навстречу воронам, туда, где в беспорядке лежали на траве тела в черных, испачканных кровью одеждах. Аббатство Сен-Жанник-Сюр-ла-Мер догорало. Он прошел мимо, остановился на берегу над кручей.
"Они ненавидят монастыри, и обрушивают на них свою ярость - furore Normannorum" - так ему когда-то говорила бабка. Стара была бабка Маргодик, спина уж не разгибалась, однако помнила, как, в дни ее детства, пришел с моря свирепый Роллон, как притрепетал ничтожного правнука великого Карла, заставив отдать ему бледную от страха принцессу Жизель. Много лет минуло с той поры, и много раз приходили к берегам земли, которая получила имя от завоевателей, новые захватчики, еще более отважные, и ярость их была тем больше от того, что признал Роллон веру Христову, и склонил креститься своих воинов.
Два человека показались из-за холма, подошли поближе к дымящимся развалинам.
-Что тебе в горелом сарае, Скули? - спросил один другого. - Лично мне христианскую молельню жалко не больше, чем костей обглоданной трески. Ваш Христос в подметки не годится Рыжебородому, если позволил вендам сжечь его храм.
-Да ты сам глупее трески, Хлёдвер. Разве там, на берегу, сейчас лежит хоть один норманн? Эти римские собаки нужны, пока они помогают нам удерживать в руках покоренную землю, и это у них хорошо получается.
Человек в зеленом стоял над морем так неподвижно, что норманны не сразу заметили его. В руках они держали фляги, сделанные из кабаньих желудков, из которых на ходу прихлебывали хмельной мед.
-Скули, - вдруг сказал один другому, - видишь ли парня, что стоит над обрывом?
-Не дух ли морской, Эгира пленник, стоит над пучиной? - ответил Скули. Так было странно, что человек не обращает внимание на двух воинов, что показался он Скули сверхъестественным существом.
Однако Хлёдвер лишь недавно прибыл из языческой Исландии, а потому был вполне способен отличить драуга от живого человека. Драуг не стоял бы над обрывом, а поспешил бы в сторону ближайшего кладбища.
-Больше похож на беглого траллса, или как они тут у вас называются, серва, - сказал он. Скули понял и тут же разозлился на себя за минутную слабость.
-А ну, -зарычал он, решительным шагом подходя к беглецу, - иди сюда, бродяга.
Обернувшись, Ив увидел перед собой стремительно приближающегося норманна. Как наиболее яркая деталь, привлекала взгляд рыжая борода в проеме шлема.
Равнодушно отвернувшись, Ив шагнул вперед и полетел навстречу волнам.
* * *
Спорила с крутой волной тяжелая ладья, уходя все дальше от берега. В ладье тринадцать воинов, четырнадцатым же был предводитель, венд Пальнатоки. Десять человек легко управлялись с веслами, двое играли в "мельницу", изобразив игровое поле на борту ладьи, тринадцатый, швед Сигвальди, говорил с предводителем, полуразвалившись на скамье для гребли.
Свой зеленый плащ Сигвальди из-за жары снял и положил рядом с собой. На солнце блеснула золотая заколка ворота.
-Конунг, - говорил он, - что толку было разорить какое-то нищее аббатство. Разве мы боимся удаляться вглубь от берега?
-С чего вдруг такая тяга на сухую землю, викинг? О славе думаешь или о добыче?
Сигвальди лишь махнул рукой, глядя, как плещутся волны.
-Я не знал, конунг, что ты ведешь нас за собой для того, чтобы скальдам было чем потешать бездельников, да сопливые мальчишки мечтали повторить наши деяния.
Пальнатоки в ответ лишь засмеялся, да так, что гребцы на веслах недоуменно оглянулись на вождя. Рыжеволосый Свен, племянник Сигвальди, закусил губу.
Продолжая смеяться, Пальнатоки поднялся со своего места, а сидел он в носовой части ладьи, лицом к воинам. Сигвальди против воли привстал ему навстречу, затем, желая скрыть порыв, подошел к мачте и с небрежным видом поставил ногу на стем. Князь же подошел к борту, и, облокотясь, посмотрел вдаль, туда, где остался берег с обгоревшими развалинами и слуги Мертвеца, отправленные к господину. Дружинникам сейчас было особенно хорошо видно, что ростом Пальнатоки уступает Сигвальди. Одежда его была из алой ткани, красными же были и сапоги из мягкой кожи.
-Кто хочет повернуть к берегу и поискать то... чего ищет Сигвальди?
Глядели друг на друга воины, славяне и свеи, и каждый искал на лице товарища подтверждения или опровержения своим мыслям.
Вернуться... Не освежив пересохшее горло даже глотком воды, не дав передышки усталым рукам. Круто развернуть ладью-насад, и причалить к опустошенному берегу. Туда, где сейчас каждый, кто носит оружие, сейчас хотел бы заполучить вендов в руки живыми, чтобы умелой и медленной пыткой рассчитаться за неслыханное оскорбление. Рассчитаться с теми, кто грозную славу Пенителей Моря не ставил ни во что. Для кого бить норманнов - не подвиг, а промысел. С теми, наконец, кто не отказался от своих Богов, не променял их на веру в Распятого.
И даже покоренное франкское население, запуганное, привыкшее ютиться в грязных хижинах, изнурительным трудом обеспечивать потребности норманнских господ, лишь по ночам чувствуя себя в относительной безопасности, ибо ночью меньше возможность попасть какому-нибудь норманну на глаза - даже оно на этот раз будет заодно с господином, и любой франкский мужик, если наткнется на вендов - а убить его будет недостойным йомсвикинга делом, и значит он сможет унести ноги и будет гордиться собой, своей смелостью и ловкостью, позволившим ему ускользнуть от чудовищных разбойников - любой франкский мужик поспешит оповестить норманнов.
Да, второй раз вернуться туда - это было бы подвигом, о котором не скоро забудут Волынь и Бирка, Щетинь и Сигтуна.
-Я, я хочу, конунг, - первым выкрикнул юный Свен. Забыв даже поискать знаков одобрения на лице своего дяди.
-И я тоже! - И я! - а это уже подхватили Яровит и Вольмир. Вскоре один и тот же призыв повторяли все воины. И солнце озаряло лица, а ветер, до того тихий, когда ладья разворачивалась на обратный путь, вдруг засвистел, подгоняя к враждебному берегу.
Кто-то запел песню, другие в охотку подхватили.
Когда до берега оставалось не больше версты, внимание викингов привлекло нечто, качавшееся на волнах.
Сигвальди удивился, когда князь указал рукой на то, мимо чего Сигвальди прошел бы, не обратив внимания.
Лишь когда ладья, слегка изменив курс, подошла поближе к предмету, стали видны вцепившиеся в доску белые, сведенные судорогой пальцы, напоминавшие птичьи когти,- наверное, так мертвец-варсель хватает живого, - запрокинутое к небу лицо, заросшее щетиной, и тело в плотно облегающей одежде из зеленой ткани.
-Поднимите, - сказал князь, вторично указывая рукой.
-Стоит ли тащить на драккар какую-то падаль, - сказал Сигвальди и отвернулся.
Один из викингов сделал петлю на конце веревки, бросил и зацепил край доски. Веревка натянулась, как леска удочки. Человек, видимо, что-то почувствовал, потому что, не открывая глаз, удвоил хватку - даже с ладьи можно было разглядеть, как напряглись мышцы и сухожилия.
Оказалось нетрудно поднять из воды тощее тело. Только чтобы перетащить "добычу" через борт, викингу потребовалась помощь товарища.
-Доска-то уж не первый месяц по морю плавает, вон как волны отполировали, смоленую, - удивленно заметил кто-то. -Вот диво дивное, не мог же он все время так с доской и плавать.
-Корабль о скалу разбило, уже давно. А этому повезло, обломок с корабля подвернулся.
-Жаль, не разведешь на драккаре огонь и не раскалишь железа, живо бы перестал притворяться, что лежит без чувств, - сказал Сигвальди и подошел, чтобы пнуть несостоявшегося утопленника ногой в тяжелом сапоге.
Но ему пришлось остановиться на полпути, потому что Пальнатоки подошел первым и встал над человеком, глядя себе под ноги, на распростертое тело.
-Вижу человека, который знает нечто, что такое, что должны узнать и мы, - сказал он.
Кто-то достал флягу и влил в рот спасенному хмельного меда. Не сразу, но веки человека затрепетали, а потом приподнялись. В глазах не было страха, что само по себе было удивительно, для человека, который оказался во власти викингов. Не было в них и радости.
Пальнатоки сказал несколько слов на языке, которого никто из викингов не понял. Зато понял не с боя взятый пленник, потому что сказал что-то в ответ.
Прислушавшись, как звучит незнакомая речь, Вольмир уверенно заметил: - Это кельт.
-Что удивляться, - отозвался Яровит. - Здесь берег Галлии. Бывшей Галлии.
Лежа на палубе ладьи-насада, Ив смотрел вверх и видел железо броней, наручей и поножей, топоров, мечей и щитов, видел загрубелые руки и обветренные лица на фоне облаков и голубого неба, в котором кружились белые чайки. Итак, уйти без мучений не получилось. Надо было, после того как спрыгнул со скалы, глотнуть побольше горько-соленой воды и идти на дно, да горло свело судорогой отвращения, Ив забился с такой яростью, что смог оказаться на поверхности (будь у Хлёдвера и Скули луки, они пронзили бы его стрелами), отплевался, насколько мог, и больше старался под воду не уходить, доска от разбившегося судна стала подарком, который Ив и сейчас машинально продолжал сжимать в руках. И не было силы, чтобы использовать доску как оружие.
Страха же Ив не испытывал, потому что был уверен, что и на пытке сможет держаться достаточно достойно, не порадовав мучителей.
Однако он был по-настоящему удивлен, когда норманн в красном плаще, с обритой головой и длинными, вьющимися усами, спросил его на языке галльских предков:
-Ты беглый раб?
-И да, и нет, - ответил Ив.
* * *
В комнате на полу лежали арабские ковры, в камине горел огонь, в воздухе стоял запах благовоний. Два человека сидели в резных креслах. Один держал в руке высокий кубок, к которому время от времени прикладывался. Другой, казалось, не обращает внимания на первого, глядя, как горят поленья. Красный плащ и сапоги из красной кожи здесь выглядели не так, как в море на ладье, поражая контрастом.
-Я думал, что могу доверять охране, - раздосадовано говорил первый.
Пальнатоки презрительно улыбнулся:
-Лучших стражей тебе не найти, граф Гуго, и не их вина, что они не смогли остановить венда. Поэтому, когда я уйду, ты развяжи своего воина, который стоял на вершине второй башни, и поставь обратно в строй, ни в чем не упрекая его. На помощь же сейчас не зови - я клялся, что не сделаю ничего против жизни и чести того, кто доставит выкуп, про здоровье же ничего не говорил. Однако поставь большую свечу своему Христу, за то что он подсказал тебе мысль отправиться с выкупом самому, а я не оговорил срок действия своей клятвы.
-А согласись, что это была хорошая мысль - связать тебя клятвой, - оживился граф. - Я не хотел повторить судьбу Карла Дурака, которого старый Роллон опрокинул на спину. А пойти к тебе мне нужно было потому, что я должен был понять - почему вы так упорно рвались сюда. Я бы еще понял, если бы в Компьен. Король недавно умер. Я пока еще королем не стал. Почему же ты прорывался к моим землям?
- А сам ты как думаешь, граф Гуго?
Помрачнев, Капет ответил:
-Я думаю, вендскому пирату нет дела до франкских королей.
И снова улыбнулся Пальнатоки, такой же улыбкой, как на драккаре, когда Сигвальди вздумал спорить с вождем.
-И в самом деле, какое мне теперь дело до тебя? Без толку твоя Бланка резала свою челядь.
Услышав этот намек, граф Гуго, не помня себя, схватился за меч, но Пальнатоки вдруг одним броском оказался рядом с собеседником и выбросил вперед руку, сжатую в кулак. Как подрубленный, упал граф на мягкий восточный ковер, а вождь вендских викингов, не глядя, вышел из комнаты, так, словно замок не был полон воинов, которые изрубили бы его, если бы могли.
* * *
Через час Пальнатоки был уже на берегу реки, там, где, словно обычная купеческая ладья, причалившая для привала, стоял на якоре насад вендов. Нелегкий обратный путь предстоял викингам, потому что корабль проседал под тяжестью добычи, а гребцов на скамьях было меньше, чем две недели назад, в тот день, когда Пальнатоки распорядился втащить на борт странного человека. За каждого из отсутствующих венды взяли такую цену, что теперь франкские и нормандские воины не решались, нарушив перемирие, попытаться отомстить за своих павших и отбить выкуп.
Тогда, две недели назад, спасенный поведал йомсвикингам о себе так:
-Я из галльского рода, дальний мой пращур был князем. За тысячу лет ничего не осталось от былой славы моих предков. Дед мой был перевозчиком на Секване-реке, в нашей древней Лютеции. Он был убит во время мятежа. Бабка моя Маргодик стала крепостной замка Компьен. Стал сервом и я. Я хотел обмануть судьбу - быть свободным, хотя бы внутри. И не хотел, чтобы мои руки трудились на пользу франкам. Скрывая разум, который Тевтат вложил мне в голову, я изображал безумца, я подбирал объедки, я служил забавой для франков, и они называли меня Ив-Дурачок, Ив-Скотина, Ив-Животное.
При этих словах викинги содрогнулись от отвращения к этому человеку, столь низко падшему. Лишь Пальнатоки оставался недвижим, как деревянная статуя Проне из священной рощи в Старигарде, перед лицо которой вагры сходятся для судебных дел.
-Однажды Бланка, жена короля, отправилась к лесному роднику - одна, без прислуги, так, что ничьи глаза не могли, как она думала, увидеть, с кем встретилась королева. И к ней подошел человек, одетый словно бедняк. Они разговаривали не менее часа, а потом королева вернулась в замок, и в тот же день король умер. Когда его нашли, на лице были написаны тоска и страх человека, который знает, что сейчас умрет, хотя ран на теле не было.
Он недавно встретил свой двадцать первый год, наш Людовик Ленивый, потомок Карла Великого, мой господин, - Ив скрипнул зубами. - Как по мне, франкские короли не могут быть слишком молодыми, чтобы умереть. Если бы Бланка знала, кто идет следом за ней, кто, притаившись возле лесного источника, вслушивается в каждое из слов, которым она обменивалась с человеком в одежде бедняка...
Этот человек был граф Гуго, из рода Капет, родственник короля. После разговора с ним, Бланка вернулась во дворец. И король умер.
В тот день с самого утра, как и в другие дни, этому бездельнику все было не мило, он не находил себе места. Ехать на охоту лень, от музыки лютни и флейты болит голова, от проповедей его духовника у него слипаются глаза. Король позвал своего шута, а шут в тот день мог бы поведать королю нечто важное, вместо того, чтобы, как обычно, развлекать господина, подражая крику петуха и ослиному реву. Но шут промолчал.
А потом в покои вошла королева, чтобы нежно приветствовать своего возлюбленного супруга, и все забыли про шута. Да и стоило ли даже последнему из слуг обращать внимание на это существо? Король обедал с королевой, и она сама подкладывала на его блюда лучшие куски мяса, сама подливала вино. Скатерть стола - а скатертью служил толстый арабский ковер - опускалась до пола, так что нельзя было увидеть, не прячется ли кто-нибудь под столом. Да и кому бы это пришло в голову?
Когда же король, захмелев, откинулся, утомленный, на подушки дивана, королева вернулась в свои покои; ушли и слуги, оставив господина в одиночестве. Недолго ему пришлось пребывать в состоянии блаженного оцепенения, вскоре он с жалобным стоном пришел в себя и начал призывать верных ему людей: Гондульф! Вилфрид! Зигфрид! Но никто не пришел.
Отозвался другой человек, которого король не ждал. Теперь я уже мог оставить свое убежище. И я не отказал себе в том, чтобы объяснить королю, почему у него немеют руки, ноги и язык. Это единственное, чем я мог отомстить франкским королям за столетия унижений моих предков, за наших Богов, изображения которых они обрушивали вслед за римлянами, за "маленький народ", который проклинали попы, которым они покровительствовали. У меня пепел вместо души, я был не способен отомстить так, как мстит воин.
И снова содрогнулись викинги, а Ив заканчивал свою речь:
-Когда король умер, я вышел из комнаты и спустился в залитый солнцем двор замка. Глупец, я думал, что могу теперь спокойно устраивать собственную судьбу. Среди многочисленных служанок королевы Бланки, была одна... - Но тут Ив замолчал и поднял голову, упрямо глядя в глаза воинам. Многим показалось, что взор его блестит от слез, хотя голос по-прежнему звучал равнодушно, как скрип половицы. - Наверное, королева решила избавиться от лишних свидетелей, а свидетелем мог оказаться любой, кто что-то видел. Разве что кроме шута, ведь он слишком глуп, чтобы что-то понять. Когда я вышел от короля, только солнце смотрело на каменные плиты двора, но уже через несколько часов двор был завален трупами слуг и служанок.
После этого мне оставалось только одно. Я хотел, чтобы кто-нибудь поведал людям о том, что на самом деле случилось с королем Людовиком, я надеялся, что рука судьбы, может быть, поразит... ЕЕ и ЕГО. Только став письменами, речь сохраняется в веках, только монахи владеют письменами. Но все монастыри в земле франков подвластны тому, кто занимает королевский трон, и не один из них не поднял бы голос против графа Гюго. Я устремился на берег моря, в землю, которую норманны отняли у франков, к аббатству Сен-Жанник-сюр-ля-Мер. Увы, я пришел слишком поздно, вы побывали там раньше меня.
Я не боюсь смерти, не боюсь и мучений. Нет ничего, чем бы я дорожил. Надеюсь, я не утомил вас своей речью, варвары?
И никто из викингов не поднял топор, чтобы добить этого человека.
* * *
Сменив боевой насад на купеческую ладью, Ив плыл на восток. Князя Пальнатоки тяготило присутствие человека, некогда столь унизившего себя, но он не решался убить человека, столь безразличного к смерти. Ива согласился принять на борт купец из страны, народ которой был кровно родственным вендам, хозяевам Варяжского моря.
С борта ладьи Ив смотрел на города и веси, сопоставляя увиденное с тем, что хранила память, на волоках вместе со всеми впрягался в тяжелую ладью, и не прерываясь ни на минуту - размышлял. Путь закончился в городе, построенном на трех горах.
Выбравшись из ладьи на дощатую пристань, Ив отправился смотреть город. Напротив княжьего терема он остановился, как вкопанный, созерцая пять статуй, четыре из которых, вырубленные из камня, стояли по углам неровного, мощеного осколками плинфы прямоугольника, а пятая, занимая центр, возвышалась над остальными.
-Да, это они, - прошептал он пересохшими губами. - Вот Тевтат, который ведет воинов в бой, и Огми, из уст которого, говорят, золотые цепи тянутся к ушам людей, без сопротивления увлекая их, и милостивый к земледельцу и кузнецу Езус, и Бригитта, покровительствующая женщинам, а над всеми ними - Тараннис-громовержец. Боги, так вы даруете мне возможность поклоняться вам, хотя и там, где вас называют другими именами?
Слезы текли по впалым щекам Ива. В своем благочестивом порыве он не обратил внимания на человека, в сопровождении вооруженной свиты выехавшего с теремного двора на богато убранном коне, чтобы обратиться к толпе горожан, да и не понял бы смысла славянской речи всадника:
"Yesli ne pridet kto zavtra na reku, budj to bogatiy ili bedniy, ili nishiy ili rab - budet mne vragom".
БЛАГОДАРНОСТИ:
Озару Ворону - за книги Варяжская Русь и Тайны киевского пятибожия.
Эжену Сю (1804-1857) за главу Le crâne d"enfant, ou La fin du monde его романа "Тайны народа"