В российском интернете уже несколько лет живет действительная свобода. И вот в сентябре девятого года она разродилась наконец обращением президента Медведева к соотечественникам, в котором он, помимо всего прочего, фактически признал, что положение в стране катастрофическое и пора как-то задуматься. Может, даже сделать что-нибудь.
Как часто это бывает, руководство решило публично распахнуть глаза на жизнь уже после того, как это сделали обыватели. И как случается с неменьшей регулярностью, ни к каким спасительным результатам это не приведет. Просто потому, что число граждан, активно незаинтересованных в изменении сложившегося положения, достаточно велико, а административные и финансовые их возможности велики чрезмерно.
Тем не менее, сам по себе факт подобного обращения достаточно любопытен. По сути, он признает некую легитимность широкой дискуссии о безвыходности текущего момента, сиречь той самой задницы, куда настойчиво направляли страну ответственные и полуответственные товарищи в последние двадцать лет.
Виной и причиной нынешней безысходности являются именно эти товарищи. Они, если по-простому, жрут. И не умеют остановиться. Никакой англосаксонский, еврейско-банкирский, исламский или китайский заговор не мог бы зародить в них это желание жрать. Оно им изначально присуще, а величайшая степень общественной нравственной развращенности превратила это желание в господствующее.
Остановить жрущих в принципе невозможно, ибо они являют собой государственную машину и обслуживающий ее механизм дешевых распродаж госимущества. Имущество еще не кончилось, поэтому машина работает. А заставить машину работать иначе и при помощи другого механизма часть этой же машины, увы, не может: Гедель не позволяет, в отсутствии Заратустры. Впрочем, надо сказать, вполне благословенном отсутствии, поскольку русский бунт чересчур тяжелое упражнение и часто его исполнять нельзя. Замкнутый круг. Благоглупости по поводу модернизации не в счет.
Современные российские фантасты (особенно непрофессиональные, живущие на просторах интернета), которые из-за идейного бессилия обычных литераторов взяли на себя функцию коллективного бессознательного, уже давно обдумывают эту безысходность. В середине-конце девяностых наиболее распространенным вариантом освобождения главного героя (ГГ) из непреклонно гибнущей страны стала отправка его в параллельный мир. Вернее, не отправка, а неожиданное попадание туда. Эту категорию ГГ так и окрестили: попаданцы. Сперва они попадали в волшебные миры, полные эльфов и прочих инопланетян, но постепенно стали оказываться все ближе и ближе к Советскому Союзу или Российской Империи. То в параллельном, а то и в натуральном варианте. И в начале двухтысячных в отечественной фантастике крепко утвердилась мода на альтернативную историю (АИ). Теперь попаданцы все чаще попадают в прошлое, которое переделывают. В альтернативное.
Излюбленными объектами для переделки являются Николай II и Сталин. Первого снабжают решительностью, волей и стремлением к модернизации, второго уберегают от неожиданного начала Великой Отечественной и от излишних перегибов по части репрессий. Впрочем, некоторые фантасты-альтернативщики постепенно осознали, что точка невозврата была несколько раньше. Поэтому все чаще ГГ отправляются еще дальше в прошлое. Кто-то пытается в личине царевича Алексея исправить чудовищные последствия петровской модернизации, кто-то оберегает от гвардейского беспредела Петра Федоровича, отдельные герои спасают убиенного Димитрия, предотвращая Смутное время, в общем, каждый старается как может. В российской истории столько раз все шло наперекосяк, что работы для альтернативных попаданцев невпроворот.
Они, конечно, справляются, но примечательно другое. Фантасты - люди молодые, наивные и равно далекие от административной службы и бизнеса, наделяют ГГ и некоторых его сподвижников деятельной любовью к Родине, пытаясь создать из них истинную аристократию своих выдуманных миров. В этом для фантастов нет ничего сложного: когда у ГГ отсутствуют в новом мире родственные, дружеские привязанности, обязательства перед компаньонами, ему нетрудно полюбить Родину, тем более, что в авторах это чувство в базовом, юношеском варианте есть. Но даже самый большой энтузиаст среди фантастов не сумел бы, боюсь, изобразить полюбившими Родину условных Чубайса, Кудрина и т.п. Равно как и мастер детективных хитросплетений не смог бы корректно воспроизвести сложнейшие связи интересов и обязательств, определяющие действия этих персонажей.
Дело в том, что действительная любовь к Родине - вещь непростая. Для нее нужны резоны, которые плохо поддаются обычному счету обязательств и привязанностей, она довольно далека от стандартов морали и этики, никоим образом, Боже упаси, не связана с демократическими нормами и, в общем-то, не является страстью, хотя порой бывает слишком иррациональна.
В определенном смысле любовь в Родине, как и любовь вообще - это инстинкт. Обычный территориальный инстинкт - чувство собственной территории, побуждающее к ее защите. Но только надо помнить, что мы слишком примитивно представляем себе этот инстинкт. А он ведь включает в себя еще и чувство иерархии. Территориальный инстинкт иерархичен, по определению. Защита территории подразумевает и защиту существующей иерархии, потому что она часть территории. Это, разумеется, не препятствует регулярным попыткам пересмотра сложившейся иерархии, но и они являются одной из норм ее сохранения.
Трансформация территориального инстинкта в чувство долга по отношению к территории и присущей ей иерархии формирует из существа неразвитого и почти не различимого в людском стаде человека с честью. Честь, т.е. часть в той добыче, которую предоставляет территория своим обитателям, есть не просто пища или имущество, но и символ принадлежности к иерархии, к территории. Знак отличия. И знак обязательств, с этим отличием связанных.
Долгий путь дальнейшего развития деятельного чувства любви к Родине и связанного с ним чувства чести мы подробно рассматривать не будем; просто скажем, что на этом пути существует множество препон и тупиковых ответвлений. В недоконченных "Заметках о русском дворянстве" Пушкин отметил несколько важных моментов в трансформации сути дворянства. Так, в частности, он обращал внимание на "уничтожение дворянства чинами", на неоднозначное и все усугублявшееся влияние местничества, на опасную тождественность новой, не родовитой знати наемничеству и т.д. Но дело в том, что подобных пагубных влияний, меняющих и извращающих чувство чести, чувство любви к Родине, идею дворянства много. Они возникают постоянно, не могут не возникать. Скажем, приверженность роду, со временем неизбежно стремящаяся превратиться в родовую корпоративность, вступает в противоречие с прочими составляющими широко понимаемого территориального инстинкта. Пример тому - Романовы, которые во второй половине XIX века стали откровенно вредоносны для этой территории. Они не могли быть патриотами, поскольку не понимали, что они не есть олицетворение отечества, а только одна из его составляющих.
Тем не менее, существование таких людей как тайный советник князь Петр Вяземский, тайный советник Федор Тютчев, профессор Василий Ключевский, генерал граф Алексей Игнатьев дает основания полагать, что истинный патриотизм возможен. И что истинный аристократизм заключается не в барстве, а в служении.
Повторим еще раз, истинный аристократизм, пусть бы и только для русских, неотделим от патриотизма. А то, что эти чувства и сам человек, и обстоятельства постоянно пытаются девальвировать, так это нормально. Любое развитие есть инфляция. И жизнь вообще инфляционна по своей сути. Впрочем, человек, сознательно укрепляющий свою душу, волю и разум служением, хранящий веру и честь, в состоянии с этим справиться. Восточная философская традиция полагает, что путем Дао может стать даже вышивание крестиком. С этой точки зрения, служить, наверное, можно даже и дворником, но здесь есть небольшой нюанс.
Российское государство и российское православие дают удивительную возможность для служения. Эти институты настолько чудовищны, их настолько невозможно любить, что служение им, требующее постоянного смирения гнева, достигающего ненависти, уныния, доходящего до полной апатии, сомнения и прочих рядоположенных чувств, способно очень крепко помочь в воспитании истинного патриотизма.
Фантасты, разумеется, просто не в состоянии описать всю дичайшую сложность этой работы. Поэтому попаданцам в их простые миры Родину любить легко и радостно. Впрочем, ради сохранения этой светлой иллюзии они и пишут.
Сами товарищи жрущие этой работой заниматься не могут, ведь они тоже своего рода попаданцы. И тоже попали в простой и волшебный мир, в котором есть потребности и возможности их удовлетворения. Поэтому они просто не в состоянии разглядеть людей, все еще, по странному недоразумению, населяющих эту территорию. Идея служения для существ, находящихся ныне на государственной службе, недоступна, наверное уже на физиологическом уровне.
Это свойство не есть особенность исключительно современных нам представителей этого вида. Уже в 60-х годах оно стало явственно доминировать.
Как рассказывают козловские селяне (те, кто обслуживает охотничьи отдохновения советско-российского руководства в заповеднике Завидово, по забавному совпадению живут в Козлово), Ельцин, пока был жив, не пускал Путина развлекаться в заповеднике. Сам наслаждался торжеством момента: вот вчера здесь пировали титаны, а теперь - я. Бывший второй сорт номенклатуры, ныне тоже титан. Последний, блин, барин эпохи.
Да, высшие служители Степаниды Власьевны, равно как и высшее офицерство, почти что всерьез считали себя аристократией. К сожалению, это было всего лишь барство.
Та модернизация, которая была предпринята во время правления Горбачева, ситуацию не улучшила, а лишь стократно усугубила. Впрочем, это общеизвестный факт. Как и то, что результат путинской модернизации - аналогичен. Да и сомнений в итогах медведевской модернизации, кажется, нет ни у кого.
Дело в том, что модернизация, прежде всего, это сокращение (или - в современных терминах - оптимизация) обязательств государства перед жителями. Что лишь укрепляет в государственных товарищах жрущее начало.
А уж если государство не чувствует под собою страны, то как бы это могли бы сделать представители бизнеса, еще более неприхотливые по отношению к патриотизму? Кажется, уже никак.