Annotation

      Вена

     - Отчет по запросу 11-дробь-23-эль Краковского кластера. Обзор вариантных событий на период в 25 дней был получен из трех независимых источников, плюс – собственные данные заказчика. Анализ проводился до третьего слоя пересечений, аналитик Дик Кейси. Рабочие материалы отправлены заказчику и вывешены в облаке малопольско-моравской зоны. Краткие выводы… н-да, краткие выводы…

     Плотный мужчина, около пятидесяти, в спортивном костюме и вязаном кардигане, вздохнул, пробормотал что-то вроде «охохонюшки-хо-хох, это не пиши», откинулся в кресле и закурил сигариллу.

     - Сомневаешься, Дикки-Рикки? – раздался в комнате насмешливый женский голос.

     - Да нет, Марфа, хрен ли мне сомневаться. Просто жалко бедолагу Анджея, у него это третий уже облом с теми проектами, которые ему самому нравятся.

     - Что я могу сделать, милый, на этом невезучем гении архитектуры и хеппенинга стоит устойчивая метка неактуализированной связи с Доктором. И любая его предсказуемая активность сразу выдает 82% вероятности Дикой охоты. Даже если его загнать в нестандарт – все равно ниже 49% не падает. Пусть отпуск возьмет, что ли.

     Дик Кейси, прогност-аналитик из Топ-Дюжины, один из лучших специалистов Евроконтроля, был хорошо знаком и с молодым талантливым лансом Анджеем, и с чертовым безумным Доктором тоже. Называть Доктора приятелем или хорошим знакомым он бы не стал, но взаимное уважение двух профессиональных людей, познакомившихся почти 20 лет назад, было даже надежнее чем дружеские отношения. Но сейчас Доктор был токсичен как… как радиоактивный сибирский зарин, сука, как смерть, блядь, всему. И это было очень неприятно. Именно из-за знакомства с Доктором Кейси уже полгода не ездил ни в какие командировки и сидел на жопе ровнее ватерпаса, проклиная все на свете и неумолимо толстея. А вот Анджей Сталецки, еще пару лет назад восходящая звезда мировой ланс-индустрии, и вовсе попал как кур во щи, петух в бульон или цыпленок в табак.

     Ландшафтные сценаристы или лансы, просто в силу специфики своей профессии никак не могли ограничивать себя виртуальным присутствием. Придумать архитектурно-медийное решение для конкретной территории можно только погрузившись в нее хоть на две-три недели, чтобы, как говорится, «прочувствовать дух места».

     На самом деле, если отбросить пафос, лансы методично, хоть и выборочно перепроверяли и результаты всевозможных соцопросов, и съемки ключевых точек со всех ракурсов, и многое другое. А хорошие лансы старались еще собрать и впечатления по всем сезонам и межсезоньям. И без этого просто не брались за проект.

     Сталецки уже четыре месяца был включен в список потенциальных триггеров Дикой охоты, и хотя его айди формально оставался в "зеленом спектре", он терял один заказ за другим.

     Как было известно Кейси, Анджей познакомился с Доктором почти пять лет назад, когда автор последней версии искусственного интеллекта еще не пустился в бега и не рассорился вусмерть с ведущими мировыми IT-корпорациями. Точнее сказать, на лиссабонском проекте Анджея стажировалась Нина, дочка Доктора. Художница и ланс, что тут скажешь, классика жанра…

     - Ты хитрая, Марфа Васильевна, хитрая как черт. Я же сказал, что не буду искать Доктора, - Кейси поскреб небритый подбородок. – Как ты этот приоритет сохраняешь, зараза? Эдак придется мне тебя в подработке на Регард подозревать. А оно мне надо?

     Потолочный проектор медленно обрисовал хмурую аватару личного искусственного интеллекта аналитика Д. Кейси «Марфы Васильевны», обозначенную в базовых настройках псевдонимом «Мозго-Вынос». Аватара изображала безмолвную копию антикварного плаката «Не болтай».

     - Вот, кстати, пока молчишь – набросай-ка ответ для Регарда. Дескать, польщен, очарован, но потенциальный конфликт обязательств по-прежнему не позволяет мне… бла-бла-бла. Достали они меня. И докладную в Еврокон составь – отчет про отчет для краковских и жалоба на регардовцев. Пусть зафиксируют, не повредит.

     - Хорошо, - сухо ответила аватара.

     - И забронируй несколько купе с открытой датой на экспресс в Брюссель. И на Москву-2 тоже. Вот что-то мне подсказывает, что надо бы лично пожаловаться некоторым одиозным личностям.

     - Ну, в Брюсселе – я догадываюсь, - хмыкнула Марфа. – А вот у русских… Неужели к Максимову пойдешь? Он же абсолютно ненормальный. И он может не выпустить тебя обратно.

     Кейси довольно усмехнулся.

     - А Джек Панасек – нормален? А Ван Бохай - нормален? Подобное, знаешь, лечат подобным. Так и запиши себе. К тому же, Максимов официально, подчеркиваю, абсолютно официально, точно такая же персона грата как и все прочие. А на счет «выпустит – не выпустит»… От меня гораздо больше пользы в поле, хоть я и присох тут на полгода.

     - Сто пятьдесят восемь дней, - парировала Марфа. - А у Максимова можешь нового китайца подхватить. Он у них уже два месяца по "желтым зонам" бродит.

     - Ну я и говорю, полгода почти, да… Жуть. Как я не спятил еще с тобой. От китайца, не ссы, у Иваныча наверняка вакцина есть. Он только вам ее не показывает. Или... не важно. Короче, давай по плану.

     - Слушаюсь, мистер аналитик! – саркастически ответила аватара и погасла.

     Кейси вздохнул, поднялся из кресла, сбросил кардиган и принялся стягивать спортивный костюм.

     - Распакуй «паука» на полчаса. Случайный порядок, два раунда на разогрев, потом тяжесть плавно до двух, в девятом раунде сбросишь до нормы. И кондей на «качели» выстави, режим «Сахара-Амазонка». Выполнять.

     - Принято, - сдержанно ответила Марфа. – Но в отчет доктору Пруденс я это обязательно включу.

     - Не возражаю, - Кейси надел поверх плотных боксеров защиту, застегнул ее на поясе и отправился в тренажерку.

     - Долбаные этерналики, срань Господня, как же вы меня задрали, - пробурчал он, закрывая дверь.

     

     

      Лондон

     Секретарь Сайруса Вивера, руководителя департамента стратегических решений группы компаний фонда Регард, стоял перед столом шефа и безучастно смотрел на очередную кальку мунковского «Крика», которые регулярно меняли друг друга над головой главного стратега, адаптируясь к его настроению.

     - Ты настолько уверен, что Кейси сорвется уже сейчас? – Вивер оторвался от папки с отчетом и внимательно посмотрел на секретаря.

     - Да, мистер Вивер. Позволю себе напомнить, отдел предикции еще в сентябре, когда мы только инициировали включение Кейси в триггер-лист WH-мониторинга, отводил ему максимум 210 дней. Цитирую: «лишение индивидуальной мобильности на срок более 6 месяцев вынудит объект к непредсказуемой гиперактивности».

     - Ну да, ну да… И что ж это твой отдел предикции сам не может выйти на Доктора, раз такие гиперумные? – Вивер хрустнул пальцами и иронически усмехнулся.

     - Прошу прощения, сэр, это ваш отдел. Я осуществляю только…

     - Ладно-ладно, Адам, шутка.

     - Вы сами отмечали, сэр, что Доктор легко просчитывает любые стандартные методики и надо запустить несколько «слепых шаров».

     - Да-да, отмечал, справедливо. И что, шар готов?

     Секретарь вздохнул и демонстративно опустил взгляд на папку с отчетом. Он прекрасно знал эту манеру шефа многократно уточнять, казалось бы, уже совершенно очевидные вещи.

     - Ну да, значит, готов… А этот наш гиперотдел, что, не может хоть примерно прикинуть – как Кейси будет уходить?

     - Я позволил себе напомнить мистеру Янашеку, что вы еще в январе просили не перегружать эту линию прогностики и…

     - Да-да, я помню. Что ж, «слепой» - значит «слепой», - Вивер с силой растер лицо руками. – Как же мне не нравится эта история. Отпускаем три объекта, без контроля, без подстраховки, без ни черта! И ждем, что они спровоцируют Доктора. Бред ведь, Адам, согласись! Идиотский траханый бред!

     Это уже одиннадцатая итерация за неделю, отстраненно отметил Адам. Многовато. Три подобные псевдо-истерики Вивер закатил самому себе, а одну даже проговорил глядя в зеркало. Еще четыре достались Адаму, а остальные разошлись между начальников отделов. Много, да. Обычно хватало семи-восьми.

     - Доктор, Доктор, Доктор! Всем нужен этот траханый ублюдок! Вот тебе, Адам, нужен Доктор? – Вивер никак не мог успокоится.

     - Вы, кажется, упоминали три месяца отпуска и дополнительный годовой бонус после того, как Доктор будет окончательно и с гарантией локализован, - ответил секретарь, - так что, да, опосредованно он мне нужен.

     - Ха! Ха-ха-ха! – Вивер хлопнул рукой по бумагам так, что они подпрыгнули и расползлись по столу. – Именно опосредованно! Вот посредством оного Доктора вы все уже просто изнасиловали мой мозг! Убирайся к чертовой матери, Адам, и сообщи, что я подтверждаю ранее утвержденный план.

     - Прошу прощения, это не обязательно, сэр. Если вы не дезавуируете принятую программу действий, то она автоматически остается…

     - Адам! Немедленно вон! Или я даже не знаю!...

     Секретарь коротко поклонился и исчез за дверью. Тишина. Господи, как же хорошо, когда тишина. Но это абсолютно невозможно и недостижимо. Потому что сейчас обязательно позвонит треклятый Панасек и станет требовать отчет… Вивер тяжело вздохнул и стал ждать звонка замдиректора.

     

     ---------------------------

      Айди - личный идентификатор, объединяющий всю информацию о человеке.

     "Зеленый спектр" - в годы пандемического цикла (2020-2023) было принято разделять граждан по их потенциальной опасности: зеленый спектр - угрозы не выявлены, желтый - потенциальная угроза, красный - активная угроза. Эти обозначения прижились.

     "Желтая зона" - территория, не огражденная от потенциальных носителей опасного вируса.

      Дикая охота или WH (Wild Hunt) – случайная аномальная активность био- и техносферы в произвольном регионе с катастрофическими (как правило) последствиями.

      Евроконтроль, Еврокон – головная европейская организация, координирующая действия региональных групп WH-мониторинга в Старом Свете (Европа-Африка-Азия [кроме ЮВА]), подразделений быстрого реагирования на чрезвычайные ситуации EMMCO (общеевропейский аналог FEMA и Emercom), отделений ВОЗ, а также национальных и частных служб анализа и прогноза. Была создана в 2024 году при Еврокомиссии, а уже в 2025 стала самостоятельной структурой, с мандатами ООН и Евросовета.

     Мониторинг решений и действий Еврокона ведется постоянно, но оцениваются они только раз в два года, в отдельном меморандуме Евросовета, одобренном ООН.

      Этерналы, этерналики – просторечное (от eternal – вечный, вечность) обозначение определенной части мировой элиты, для которой главной целью стало достижение бессмертия. Разнообразные способы омоложения и продления жизни, клонирование биологических материалов и объектов, запись и клонирование ментальных матриц – любые направления, которые приведут к основной цели, вот те отрасли науки и технологии, которые получают максимальное количество инвестиций от этой группы людей.

      Группа "Регард" - одна из крупнейших мировых инвестиционных корпораций.

     Службы WH-мониторинга – региональные структуры, отвечающие за анализ всех данных, которые могут иметь влияние на потенциальные пробои. WH-мониторинг регулярно публикует прогнозы обстановки в регионе, ведет списки токсичных граждан, отслеживает их активность.

      Тренажер "паук" - комплекс тяговых и рычажных конструкций для отработки элементов рукопашного боя с отягощением.

      Ланс - ландшафтный сценарист. Постоянные инновации в строительстве и архитектуре породили новую профессию, которая требовала сочетания навыков архитектора, ландшафтного дизайнера и режиссера массовых представлений.

     - На склоны Холамонтоса ложится ночи мгла,

     Над буковыми рощами луна как снег бела.

     Там муж ученый мается который день подряд,

     А коптеры китайские за ним сквозь ночь следят.

     Доктор пел тихо и не очень мелодично, но Старый все равно услышал. И принялся насмехаться.

     - Какой, однако, ты навороченный плагиат скостромил! Со всех лаптей да лукошек лыка надергал, не поленился. Надо тебя за рыбой, что ли, отправить. А то уже и киснешь, и чахнешь нешуточно.

     - Ничего, потерпишь, - сухо сказал Доктор. Он совершенно не был расположен балагурить со Старым, поскольку действительно вымотался. Уже больше года он скрывался ото всех мало-мальски заинтересованных лиц и организаций на этой, в сущности, небольшой планете и не видел никакой возможности прекратить эту партизанщину. Нет, способ, конечно, был, и Доктор делал все, что мог в этом направлении, но… Способ этот ему не очень-то нравился и работал Доктор без особенного воодушевления. Хотя и понимал, что иначе никак, что путь для него только один, да, собственно, и для всего мира тоже.

     - Тогда я поеду за рыбой. Заодно кой-чего прикуплю.

     - И кой-чего продашь, да?

     Старый довольно ухмыльнулся.

     - А как же! Моя разгонка улетает вмиг, стоит лишь шепнуть, что я новую закваску опробовал – и канистры как не бывало.

     Монструозное футуристическое сооружение, спроектированное специально для Старого Борисычем, докторовым другом с древних еще времен, жесточайшим циником, перфекционистом-похуистом и романтиком, а по совместительству инженером, выдавало в день почти два ведра.

     Этот "перегонный куб", который Доктор окрестил "октаэдральным сублиматором", Старый переименовал в "О-сурбанипала", а Тантра сократила до "Сыкымарана", не только имел, подобно создателю, вздорный нрав, но и таил внутри какие-то дыры в иные измерения. Старый был абсолютно уверен, что Сыкымчик дает не два, а три ведра, но прячет излишки в резервных пространствах.

     Сам Борисыч отмахивался от доставучих теоретиков и уверял, что все штатно.

     - Третье ведро хрен вы получите, потому что у ево внутре не какая-то неонка, а мембранная бутыль Клейна-Бакунина. Она вам не даст! - обидно хихикал он.

     - Что это за топологический кунштюк? - вопрошал заинтригованный Доктор.

     - А вот такой, - ухмылялся вредный Борисыч, - туда - хуй, а оттуда - всем по серьгам. Или наоборот.

     Так или иначе, а Старый исправно получал от Сыкымчика по два ведра резонансной разгонки в день и сбывал половину постоянным покупателям, несмотря на регулярные протесты Доктора.

     И вновь спорить со Старым, в тысячный раз убеждать его, что нестандартная, сверхэффективная разгонка рано или поздно наведет на них фокус внимания, совершенно не хотелось, поэтому Доктор просто махнул рукой и ушел в дом.

     Сколько уже вариантов развития он просчитал сам, сколько альтернативных веток рассмотрел Колобок – личный докторов искин, ничего не менялось. Все линии приводили его сюда, в глухую греческую провинцию, в невзрачную двухэтажную каменную домушку в лесу Халкидонского полуострова, под которой местные приятели Старого еще 15 лет назад нашли, раскопали и расширили здоровенный подвал на три винных погреба с чуланами и отнорками, где теперь стояли не только Сыкымчик и множество стеллажей с экспериментальными культурами, но и десятки стоек с биопроцессорами. Все жизни, которыми Доктор мог бы прожить последние восемь лет, сходились именно тут и ничего с этим уже нельзя было поделать.

     Восемь лет назад, весной 23-го года Доктор слил в Сеть несколько десятков скриптов, в которых был, помимо всего прочего, зашит один не очень сложный алгоритм, позволявший этим скриптам вставлять метки в результаты своей работы и идентифицировать аналогичные метки, оставленные другими скриптами. Через два месяца в самых разных облаках и серверах по всему миру прописались элементы распределенной операционной системы, которая не имела ни одного внешнего пользователя. Пользователь, точнее, его ядро, начал формироваться только к концу сентября.

     Главной задачей системы был бесконечный анализ самых разнообразных данных, которые в открытом и полуоткрытом доступе находились в Сети.

     «Понимаете, ребята, - объяснял Доктор группе молодых программистов, которые долгое время воплощали его идеи совершенно безропотно, поскольку их покладистость очень хорошо оплачивалась, но в какой-то момент забастовали и потребовали подробных разъяснений, поскольку их спонсоры и донаторы никак не могли понять из отчетов, что же именно делает группа Доктора, - мы просто анализируем потоки данных. Но немножко не так, как вы и все остальные привыкли. В сущности, нам абсолютно насрать – какие именно данные. Самое главное, что они описывают некие реальные или квази-реальные процессы. А значит, в них есть логика, повторы, симметрия, искажения симметрии, логика этих искажений, сложность устройства структуры и, наконец, если угодно, гармония и красота. Вот это мы и достаем из всякого набора данных: инварианты структуры этих данных, правила и логику их трансформаций и уровень сложности. А после того, как мы создадим библиотеку моделей развития для всех обработанных потоков, мы начнем выстраивать их иерархию. По красоте. Что значит красота в нашем случае? Сумма качеств. И высокая степень сложности, и неубиваемость, т.е. сохранение основных свойств, и возможность формировать обширные семейства мутаций, и еще ряд полезных качеств. Вот как только мы выберем первую пятерку самых красивых моделей – то станем обладателями оценочного суждения, если угодно – чувства вкуса и меры, чувства прекрасного. В программном исполнении. И это будет первый шажок к созданию личности».

     В сентябре 23-го эта самая личность начала обретать первые свои очертания.

     Что именно творилось в недрах практически автономной и распределенной операционки, Доктор мог только догадываться и предполагать по ряду косвенных признаков и последствий. Собственно, ничего, кроме того, что он планировал заранее, там и не должно было бы происходить, но все-таки, все-таки… Когда система, которую он прозвал про себя АКМ – Абсолютно Конструктивный Мозг – закрылась и начала развиваться сама, он даже слегка запаниковал. Нет, он прекрасно знал, что на всех скриптах, из которых собиралась система, во множестве стояли закладки, которые ребята оставляли по договоренности и со своими официальными, и полуофициальными спонсорами, и по каким-то собственным соображениям. Да и своим инвесторам он честно сдал полный список меток, по которым можно было отслеживать статус процесса. Однако абсолютной уверенности, что система не начнет в какой-то момент избавляться от «непродуктивных» элементов кода, у него не было.

     «Если мне надо построить одну личность, то значит, необходимо, как минимум, иметь Петра, Павла и Фому. А вдобавок Мухамеда. То-иссь: восприимчивую к данному воздействию структуру, оппозиционную, принципиально невосприимчивую к семейству данных воздействий и наконец – грубого адаптора другого семейства воздействий», - повторял Доктор, еще когда в энный раз размечал своим разработчикам логику обучения. – «И до тех пор, пока преобразованный Павлом поток данных не будет правильно идентифицироваться Петром как мутант, нуждающийся в излечении, они не должны иметь возможности влияния на базовые установки друг друга. То же относится и обратной ситуации, когда Павел работает с результатами Петра. Фома необходим для фильтрации и отсечения мусора, потому что он невосприимчив к установкам Петра и Павла по отдельности, но готов работать с их взаимно адаптированными данными. А Мухамед должен трансформировать мусор в соответствии со своей матрицей. После чего он опять отправится на проверку к Петру и Павлу. Одна из важнейших задач – сформировать реакции агрессии и подчинения по отношению к базовым вариантам воздействия. И только имея две такие шкалы – оценочное суждение и агрессия/подчинение, можно начинать строить одну личность. То есть разрешить всем четверым вторгаться в установки и номенклатуры друг друга. А одной личности не бывает, так что придется калькировать процедуру. Минимум пять раз».

     Но дать гарантию, что именно так все и происходит, он не мог. И почти полгода места себе не находил, пытаясь интерпретировать опосредованные данные, а заодно понять, что же он все таки делает и нравится ли ему это. А еще Доктор, по совершенно неистребимой привычке истинно русского человека и напрочь советского солдата, бесконечно просчитывал пути и варианты отхода.

     В марте 24-го года АКМ вдруг абсолютно самостоятельно и непредсказуемо вышел из подполья и начал свое триумфальное шествие по информационному пространству. Нет, конечно, не обошлось без добровольных помощников и волонтеров, но они всего лишь задавали вопросы. А вот ответы АКМ формулировал сам, с помощью собственных критериев и огромного запаса идиоматических оборотов, который насобирал по всем закромам Сети…

     

      Из книги Майкла МакДигола «Доктор из Ада»

     …Началось все с искусства. И это совершенно неудивительно: авторитаризм, варварство и догматизм всегда нападают на прекрасное, жгут рукописи, картины, громят музеи.

     На самых разных форумах, в соцсетях и месенджерах весной 24-года, стали появляться аккаунты и блоги, зарегистрированные на некоего пользователя под ником GodBotMode. С разными порядковыми номерами. И первое, что принялся постить этот многоликий пользователь – короткие (а порой и развернутые) рецензии на современную живопись. Первому досталось знаменитому британскому абстракционисту Эдмонду Ферсту, чьи поразительные работы украшают многие музеи мира и частные коллекции. «Адский высер», «пафосный дерьмушник» и прочие хамские, площадные эпитеты перемежались совершенно непонятными, заумными псевдо-аналитическими выкладками, схемами гипотетических микросаккадных циклов и прочей наукообразной ерундой.

     Потом такой же экзекуции подвергся выдающийся американский авангардист Джанни Боунс. И стало понятно, что в мир пришла беспринципная сила, не признающая никаких цивилизованных норм.

     «Крестным отцом» этого чудовища оказался один из российских разработчиков искусственного интеллекта, известный теперь всем под ником Доктор.

     

     --------------------------------

      Разгонка – просторечное название разнообразных сложных биохимических соединений с высокой активностью. Основу разгонок составляют комбинации специализированных бактериальных штаммов, которые активизируются, взаимодействуя с тем или иным набором микроэлементов и генмодифицированных белков.

     - Мика, кораблик – это лажа, это жопа. Это сразу засвет.

     - Глупости, Ирри. Мы привяжем на нашу аиску парочку открывашек, и пока будем каботажить, просто поскачем с одной шаланды на другую, - загорелый лохматый араб отмахнулся от полотенца, которым попыталась огреть его подружка и продолжил выколупывать задубевшую крыльчатку из внешнего охлаждения дизеля.

     AIS или автоматическая информационная система, которая стояла практически на всех плавсредствах, имела сразу несколько точек привязки и идентификации, поэтому взламывать и переориентировать системы слежения или прикрываться маской чьей-нибудь другой AIS было бессмысленно: всего лишь час-полтора и несоответствия в сигналах становились хорошо заметны региональному серверу Еврокона. О чем Ирри и напомнила дебильной черножопой кобелине, который верхним мозгом ваще не пользуется.

     - Ха, малыш, я обожаю, когда ты начинаешь браниться! Этот ваш врожденный еврейский феминизм – просто компенсаторная реакция на слабых мужчин, зарывшихся в Тору по самые пейсы. Сейчас только с крыльчаткой разберусь, да фильтры поменяю и вуаля – моя кобелиность в твоем полном распоряжении! – усмехнулся Мика и взвыл в голос, потому что Ирри крепко пнула его по печени и больно укусила за задницу.

     - Не смей трогать Тору и феминизм, тупой арабский ишак! Или я избавлюсь от тебя как от наркозависимости! Отвечай, кретин: как ты будешь обходить дополнительные контуры айдента?

     - Элементарно, о услада моих очей и шило в моей заднице! Дядя Мика как истинный мукаррабун ветра и облаков давно оставил по всему облачному Леванту кучу закладок, которые просто надо будет активировать.

     Невысокая рыжеволосая девчонка, похожая на неуправляемый каучуковый мячик, замерла на секунду и мрачно заметила:

     - Вот я и говорю, засвет. Все твои хвосты вытащат, даже не надейся. Нам придется ныкаться после этого, новые айди, новые истории, геморрой по полной программе. А заначек никаких, как мы оба знаем, нет. Так что минимум три месяца в неведомой жопе. Оно того стоит?

     Мика отполз от старенького Lombardini и долго молча оттирал руки. Потом он сел на колени перед Ирри и внимательно посмотрел на нее.

     - Рух'альби, ахава шэли!... Любовь моя к тебе больше, чем любовь к жизни. Я умру за тебя. Но если я перестану делать то, что я должен, что превращает меня в человека, что делает меня мной – то я умру. Абсолютно бесцельно. И некому будет любить тебя, потому что я стану не собой.

     - Глупости не говори, - хрипло сказала Ирри и отвернулась.

     - Это не глупость, а правда, - мягко возразил Мика и аккуратно обнял ее. – Понимаешь, у нас всего три варианта: использовать каналы Аль-Ансар, уходить морем или вообще отказаться от доставки. С этими тупыми козоебами я свяжусь только если ты исчезнешь из реальности, а я задумаю устроить финальное харакири на парочку мегатонн. Во-первых, они прилипчивы и продажны как проповедники, во-вторых, они решат, что мы им обязаны, а в-третьих, меня просто тошнит от них. Отказаться я не могу, потому что… ну, потому…

     - Je me bats parce que je me bats, oui? – она боднула его головой в подбородок.

     - Нет, моя хорошая, совсем нет. Ты ведь читала второй манифест Тантры?

     - Читала. И я согласна с ней. Почти…

     - А я во многом не согласен. Но я ей верю. Потому что это правда. Понимаешь, - Мика осторожно выпустил ее, встал к умывальнику и начал отмывать руки, - это не только моя жизнь, не только моих братьев, родителей, дедов и прадедов, это жизнь миллионов моих единокровцев, которые поколениями перемалываются в бессмысленное ничто. Да и твоих тоже.

     - Ты нас не сравнивай, - привычно начала Ирри, - мы совсем другое дело…

     - Ой, да ладно, избранный народ, такие же вонючие козоебы, только выбрались из Аравии на тыщу лет раньше. Или на две тыщи. Какая теперь разница. Как ни крути, мы с тобой очень кривые, но родственники, - усмехнулся он, - так уж вышло… Для этерналиков между нами никаких отличий не существует, и мы, и вы просто инструмент, которым уже больше ста лет мир ставят раком. И наше мудовое противостояние, и терроризм, придуманный вами и усвоенный нами, и сумасшедшая рождаемость… Только за это их надо развешать на баобабах по всему экватору. А то, что Тантра уверена, что мы больше не нужны и нас будут убивать окончательно, и уже завтра… Не знаю.

     - Не начнут, а продолжат.

     - Согласен. Но я сомневаюсь, что от такого ресурса совсем откажутся. Кого-то на развод оставят.

     Рыжеволосая отпихнула парня бедром и поднялась по трапу на палубу.

     - Короче! Что ты решил? Заправляться пойдем? Доставка будет? – крикнула она сверху.

     - Будет, будет, - пробурчал себе под нос Мика. – Все тебе будет, только не поперхнись.

     - Я все твои дурацкие заходы уже наизусть знаю, не обломится тебе! Что делаем?

     Мика вылез вслед за подружкой и посмотрел в абсолютно прозрачное весеннее небо.

     - Сейчас поужинаем, потом сходим в Сур – заправимся, а потом будем ждать когда бабахнет и нам скажут, откуда и куда будет доставка. А я буду тебя любить.

     

     ***

     Анджей Сталецки уже третий день пил в Иерусалиме. Из Хайфы, где он узнал об отказе малопольского сейма от его краковского проекта, ему пришлось уехать. Просто потому, что делать ему в Хайфе стало решительно нечего: ребята из Техниона, которых он уже давно выпасал и обхаживал на предмет эхо-сетки для нескольких тысяч дронов, и которые уже практически подписались на Краков, буквально через два часа после письма от маршалка воеводства, слегка смущаясь сообщили ему, что он становится токсичен и они опасаются за свои индексы.

     Чего ему стоило не разбить в этот момент парочку носатых физиономий – Езус Мария! – только чудом сдержался. Но, как оказалось, зря. Уже к вечеру этого омерзительно солнечного мартовского дня его стала заваливать письмами израильская служба WH-мониторинга. Дорогой и уважаемый, бла-бла-бла, в связи с тем, что Хайфа имеет статус «чистой зоны», и в городе расположено много объектов со сложным оборудованием, работает множество высокотехнологических центров и лабораторий, не могли бы вы срочно выбрать другой населенный пункт для временного пребывания, поскольку ваше присутствие заметно повышает риск наступления серии пробоев, сиречь, брейкдаунов. Да, ваш айди пока числится в "зеленом спектре", но прогноз неблагоприятен...

     Да-да-да, именно он, непонятно с какого рожна, превратился для службы мониторинга в потенциальный катализатор цепочки непредсказуемых и нелогичных катастроф, каковые непосвященные люди именуют Дикими охотами. Нет, конечно, все понятно, долбанные перестраховщики увидели решение краковцев и зассали. Но обидно же как…

     И вот он пил. Хорошая водка у избранного народа, не хуже зубровки. Как он оказался в Иерусалиме – Анджей помнил смутно, зато ему хорошо врезались в память его собственные рассуждения: «раз для Хайфы я нехорош – то в "желтой зоне", там, где каждый день происходит какая-то херня, моего гипотетического влияния никто не заметит».

     Пилось в Святом городе средненько. Друзей у Сталецки здесь не было, несколько приятелей из числа творческих личностей, художников-композиторов, то ли разом уехали, то ли не захотели портить карму, встречаясь с токсичным знакомым, так что парочка случайных компаний, с которыми он познакомился в кабаках, вот и все его собутыльники.

     Город упорно оставался чужим. Слишком сухо, слишком ярко, слишком серо-коричнево. Слишком много.

     На узеньких улочках старого города камень наконец перестал отталкивать и сделался теплым, почти домашним. Но Анджей мучался невозможностью хоть как-то переменить это почти-понимание, почти-осязаемость. Хотелось либо врасти в эти стертые камни, либо подняться вверх и стать не муравьем, а наблюдателем за этим волшебным муравейником.

     Невыносимо чужой. И не еврей, и не араб, и не паломник, и не турист.

     От бессмысленной и тупой тоски он решился даже сходить к Стене плача, и вот сейчас вместе с толпой пробирался через рынок, окончательно перестав понимать – куда и зачем он бредет. Они прошли бесчисленные рамки, сканеры и полицейские посты и наконец выбрались на площадь Западной Стены. Надо было бы написать какую-то записку и Анджей задумался: в голове было так пусто, что ему никак не удавалось отловить даже одну-одинешенькую мыслишку.

     Вдруг он заметил, что трое или четверо человек в разных концах площади как-то странно себя ведут: один просто упал как подкошенный, другой принялся корчится, схватившись за голову, третий, держась за сердце, медленно осел на колени…

     Вообще-то, здесь хватало ненормальных. Святое место всегда притягивает придурков, юродивых и откровенных безумцев. Вот хоть бы он сам… Анджей не успел додумать эту похмельно-самокритичную мысль, потому что комм вдруг заверещал предупреждением о вирусной атаке, реальность завыла множеством совершенно пронзительных сирен и взорвалась хором хлопков, истошных криков и выстрелов.

     На площадь вбежали несколько десятков человек и бросились в самую гущу народа. Многие упали, сбитые снайперами, но некоторые успели добраться до людской массы и там вдруг вспухли грязными серо-коричневыми облачками. Звук разрывов Анджей почему-то так и не услышал, и пока пытался объяснить себе – почему, вдруг понял, что настала ночь.

     

     ***

     - Он, кажется, приходит в себя, - прозвенел где-то в вышине голос и эхо его вдруг болезненно ввинтилось в мозг.

     - Пусть еще подышит, - загудел второй голос, царапая серым войлоком глаза. Анджей попытался вздохнуть поглубже и на него навалилось море.

     Он очнулся от странной качки: его голова и ноги оставались неподвижны, а туловище болталось из стороны в сторону. Сталецки попытался открыть глаза и понял, что лицо его закрыто повязкой, а дышит он через маску.

     - Вы слышите меня, Анжей? – спросил женский голос.

     - Да, - попытался произнести он и услышал глухое «бу».

     - Очень хорошо, - продолжала женщина, - потерпите немного, скоро мы прибудем и вам помогут. Постарайтесь расслабиться и не дергаться.

     Сталецки послушно начал стараться и вновь провалился в забытье. Когда он вновь очнулся, то увидел над головой серую ткань палатки, купол которой был слегка окрашен в розовый цвет. «Как будто закат…», - подумал он и вдруг почувствовал, что может совершенно свободно двигаться. Вот только в вену левой руки был введен катетер, а рядом с головой стояла капельница. Он откашлялся.

     - Эй, - выговорил он хрипло, - эй, кто-нибудь!

     Из глубины палатки вышла женщина в выгоревшей зеленой рубашке и светлых штанах.

     - Ну вот, вам наконец стало лучше. Не торопитесь, сейчас я сниму капельницу и вы сядете.

     Она ловко вытащила иглу, пшикнула на сгиб руки спреем и поддержав Анджея за плечи, помогла ему сесть, и сразу же подсунула за спину подушку.

     - Я… - начал Анджей, - кто вы? Где я? Простите, я ничего не соображу…

     - Не волнуйтесь, - усмехнулась она, - сейчас объясню. Можете звать меня Мара. В Иерусалиме был брейкдаун. Комплексный теракт, пробой, брейкдаун, не суть важно. Вы оказались почти в эпицентре.

     - А что там произошло, на площади?

     - На какой именно площади? – ответила она с горечью. – Говорят, что много всего. Я не видела. Мы получили вас уже в Иордании. Я знаю, что вы Анжей и что вас надо доставить в Царфат.

     - И что дальше? – ошалело спросил Сталецки.

     - Дальше я буду жить своей жизнью, а вы своей. Я передам вас так же, как и приняла, и не буду знать – ни кто вы, ни почему важны для Серой линии. Возможно, вы и сами этого не знаете. И хорошо.

     - Но я не хочу… зачем мне в Царфат? Я ничего не понимаю. И что со мной было? Мара, вы как-то лечили меня?

     Анджей был в совершенной растерянности. Он понимал: то, что он видел у Стены плача – и был теракт, но пробой? Серая линия?

     - Давайте по порядку. У вас была довольно крепкая контузия, сильнейший психический шок и отравление комбинированным боевым токсином. Как у большинства пострадавших, надо полагать. Мы получили вас уже с первичным набором разгонок и схемой инъекций, потом нам передали еще один дополнительный набор. Даже не спрашивайте, что именно там было – я и сама не знаю. В Царфате я передам вас своим коллегам, таким же «серым курьерам», которых никогда раньше не видела и, скорее всего, больше не встречу. Могу предположить, что они должны доставить вас в какое-то безопасное место. Если вы против – возражать не стану. Можете одеться и идти куда угодно.

     Женщина устало замолчала и Анджей вдруг понял, что ей никак не меньше сорока лет.

     - Я даже не знаю… - он задумался, - а Царфат это где?

     Мара вдруг рассмеялась.

     - Сочувствую вам, это действительно не очень приятно – вот так оказаться в полной неизвестности. Царфат в двадцати километрах отсюда, это южный берег Ливана. А теперь, может попьем чаю и слегка перекусим?

     

     ----------------------------

      Айдент - многоступенчатый протокол идентификации любых чипов, меток и датчиков.

      Мукаррабун - высший ангел (архангел) в исламе. Микаэль - повелитель стихий.

      Je me bats parce que je me bats - "я дерусь, потому что дерусь", реплика Портоса из "Трех мушкетеров".

      Пробой или брейкдаун - локализованные случаи эпидемий, климатических аномалий, техногенных инцидентов, в том числе и кибератак, социальных конфликтов и/или экономических шоков в 2024 году были обозначены одним понятием: Breakdown или пробой.

      Серая линия - нелегальное и неструктурированное объединение противников тотального контроля.

     

     Великий риши, не терзайся сомнениями: лечение и отсутствие лечения – не одно и то же. Не бывает огня, который водой не залить. Другое дело, что воды может оказаться маловато.

     Так гласит не важно какая восточная мудрость и я не стану с ней спорить, потому что глупо спорить с системой.

     Сдувайте пылинки и горы свалятся.

     Имей веру с горчичное зерно и сможешь сдвинуть гору.

     Так гласят какие-то другие восточные мудрости, и с ними я тоже не стану спорить. Хотя горы могут и не свалиться, если вы слишком слабо дули. А вера может возрасти до размеров тыквы, а потом исчезнуть, испугавшись сама себя.

     Но система все равно останется в выигрыше, потому что она любит и умных спорщиков, и глупых спорщиков, и даже идиотов, которые даже не знают, что могли бы спорить. Она пожирает их всех.

     Даже тех, кто побеждает систему и пожирает ее самое, система тоже любит, потому что тогда они сами становятся системой, а значит, она все равно в выигрыше.

     Есть насилие, есть принуждение, есть суггестия и все они суть просто давление, как атмосферный столб, который обнаружил товарищ Бендер. И это единственная задача и цель человека.

     Давление и давление в ответ.

     И это суть общения, культуры, науки, цивилизации, любви, войны и жизни.

     Если не давишь ты, давят тебя.

     Поэтому давить надо сильнее и еще сильнее, неожиданно и непредсказуемо.

     Если ты давишь равномерно и размеренно – тебя ударят ножом, взорвут, превратят в фарш или сделают камнем.

     Никто не может вырваться из этого круга, никто не может вырваться из системы.

     Но можно раздвинуть время, наполнив его чудом, танцем и схваткой.

     Можно выстроить правила для давления, и правила уклонения от правил, и правила преодоления правил уклонения от правил.

     И можно создать мир, который будет жить не по законам бесконечного давления, а внутри этих законов, между их строк, между их слов, между их букв.

     Ибо как гласит какой-то из законов адаптации, ну, пускай Ньютона-Фибоначчи, сила действия должна быть больше силы противодействия хотя бы в 11 раз, иначе они не смогут уравновесить друг друга. Потому что действию сперва надо преодолеть свое собственное внутреннее сопротивление. А оно ого-го какое, оно всегда на порядок больше, старше и сильней.

     2024 год вышел, наверное, самым безумным и нервным в жизни не только Доктора, но всего мира. Казалось бы, все было обговорено заранее, всех заинтересованных лиц все сценарии устраивали, ну или почти устраивали, но когда началось – ответственная и полуответственная публика слегка задергалась.

     Пока умники из мозготанков еще только редактировали новые принципы управляемости перманентной катастрофой и планировали под прикрытием какого-нибудь скандального частного проекта глобального ИИ потихоньку запустить свой вожделенный BigBrain или его конкурентную версию, BrightBrain, докторов АКМ (как, впрочем, и ряд его мелкотравчатых дублеров) казался слегка экстравагантным, но вполне адекватным roadshow, на котором можно прогнать и реакцию фокус-групп, и возможные траблы, и глянуть на монетизацию, и др-пр-тр... Но когда он начал свою игру... Реальность не то, чтобы превзошла, а откровенно наебала все ожидания. Впрочем, интересанты, надо отдать должное их классической близорукости, хоть и нервничали, но ничего радикального не предпринимали.

     Доктор посмеивался и порой спьяну абсолютно честно заявлял им: вы, ребята, думаете, что я делаю фуфло, потому что не понимаете меня. Даже когда я подробно объясняю – что и как. И не поймете, потому что я базируюсь на постулатах, которых нет в вашем научном и бытовом знании. Нет, вру, они есть, но вы навалили на них так много херни, что просто не можете их разглядеть. Ниче, придет время...

     Так или иначе, но от продуманных планов никто отступать не собирался и в мае началась неторопливая кампания по внедрению в медиа-пространство давно разработанной концепции «Дикой охоты».

     Цепочки эпидемий, климатических аномалий, техногенных инцидентов, в том числе и кибератак, социальных конфликтов и экономических шоков, которые возникали в мире со все нарастающей частотой, было решено объединить одним понятием: Breakdown или пробой. А если пробоев было несколько и происходили они примерно в одно время и в одном регионе – Дикая охота, Wild Hunt.

     Концепция прижилась довольно легко – почва для нее была заранее подготовлена.

     Череда пандемий, которые сотрясали мир с начала 20-х, уже привела к распространению модели «чистых зон» и практики регулярного подтверждения статуса «зеленого айди», т.е. отметки гарантированно незаразного и привитого гражданина. Большинство мировых транспортных узлов, многие города и целый ряд стран с 21-го года попросту отказывали гражданам с просроченным или неподтвержденным «зеленым айди» не только в доступе, а даже и в транзите. Напуганные обыватели очень быстро смирились с идеей новых границ и ограничений.

     Некоторые производители коммуникаторов попробовали было выпускать экспериментальные партии смарт-картриджей с набором противовирусных вакцин – попытка создать своего рода мульти-визу, но это дело быстро заглохло. Во-первых, не удалось добиться комфортного размера, но это не беда, справились бы со временем. Во-вторых, что важнее, возникли проблемы с лицензированием. Основные производителей вакцин были не готовы кооперироваться друг с другом напрямую, а ВОЗ отказывался лицензировать неполные наборы вакцин. И наконец, в-третьих, не для того цветочек растили, не для того поливали.

     Действительной задачей пандемического супер-кризиса было введение управляемых негосударственных границ и кордонов, а совсем не обеспечение всех обывателей антивирусами. Так что пришлось от этой глупости отказаться.

     А вот идея набора микрочипов с детекторами вирусного заражения всем понравилась, хотя и никак не торопилась исполниться. Но тут главное было поставить задачу, а ВОЗ однозначно указал: человечеству необходима мгновенная и перманентная диагностика. И не всякими там допотопными полимеразными реакциями, а раз - и готово. Изобретайте скорее, вашу мать, дайте за наши деньги нужный инструмент.

     Нужный инструмент - комбинированные вакцины с предустановленными ай-тегами - возник только через год, но его отсутствие никого не смущало. После трехлетнего пандемического цикла на рынке появилось множество вариантов мобильных и стационарных блок-постов, с фильтрационными шлюзами, УФ-установками, дезинфекционными коридорами и мини-лабораториями. В «чистых зонах» были введены собственные нормативы регулярной диагностики и верификации статуса, которые, как правило, были более строгими, чем обычные нормативы ВОЗ. Любой приезжий обязан был на протяжении двух первых недель каждый день проходить диагностику. Потому частота снижалась, но добропорядочный гражданин хотя бы раз в неделю являлся в пункт экспресс-диагностики и получал отметку в айди.

     Так что, когда мировое общественное мнение познакомилось с концепцией пробоев и Дикой охоты, оно приняло эту идею довольно легко, хотя и с неизбежной истерикой. О, ужас-ужас, новый ужас!...

     В концепции, разумеется, была изрядная натяжка. Она не учитывала влияние (и количество) сознательных усилий заинтересованных и полу-заинтересованных структур и граждан, направленных на провокацию пробоев. Да и не могла учесть – это была крайне трудносчетная, абсолютно серая, хаотическая зона тенденций, ожиданий и активности. Но оказалось, что даже в инвалидном виде такой подход позволяет выявить огромное количество закономерностей и совпадений.

     Оказалось, что если какой-то район зацепило одним типом пробоя – например, хакеры взломали микрочипы экспресс-анализаторов вирусов и началась локальная эпидемия – то дальше по региону словно расходятся волны: меняется масштаб происшествий, меняется их тип, количество, но при этом прорисовывается словно некое векторное поле. Оно может вырождаться, затухать, но ряд его характеристик остается неизменен и даже позволяет примерно очертить зону аттрактора. И уже не важно, что аттрактор мог быть, вроде бы, инициирован работой спецподразделений цэреушно-кагебешных джи-бондов.

     Но далеко не все удавалось просчитать и интерпретировать. Не хватало каких-то дополнительных параметров.

     Некоторые местности, напрочь игнорируя и вкладки климатологов, и предсказания вирусологов или геофизиков, и статистики наиболее профессиональных чрезвычайщиков, таких как FEMA и Emercom (российское МЧС), и даже гипотетические усилия заинтересованных структур, могли несколько месяцев оставаться в зеленой зоне, тогда как вокруг них горели леса, дрожала земля и шли под откос цистерны с химикатами. И вдруг совершенно неожиданно в стабильных анклавах возникал пробой и начиналась Дикая охота.

     Нашли недостающее звено. И все как будто вдруг прозрели. Обнаружилось, что можно вычислить людей, даже группы людей, которые каким-то образом связаны с пробоями. Абсолютно четких зависимостей – дескать, вот Джон Смит приехал в Нант и Луара вышла из берегов, а на заводе Alcatel в Орво взорвались емкости с химикатами, а потом носитель пятой модификации муравьиного гриппа Джон Поттер побывал в Бильбоа и там произошло землетрясение, а потом началась эпидемия – их было очень немного, но вот если принять во внимание связи людей друг с другом… О, как много интереснейших цепочек и даже сетей неожиданно нарисовалось на как будто бы понятном полотне устройства мира. Как много обвинений и ненависти выплеснулось на людей, которых стали называть то катализаторами, то провокаторами пробоев.

     Да, кое-где в Сети появлялись довольно убедительные материалы, в которых доказывалось, что и пробои, и Дикая охота - такой же рукотворный феномен, как и пандемический цикл. Что мощность солнечных и магнитных бурь очень часто сознательно преувеличивается, наводнения провоцируются программными закладками, которые висят в серверах гидротехнических сооружений, хакеры, ломающие чипы вирусного контроля, работают на спецслужбы и т.п., и т.д. Но эти статьи либо быстро исчезали, либо аргументированно высмеивались и получали несмываемое клеймо патологической конспирологии. Так или иначе, а остановить победную поступь нового порядка не смог никто и его реалии постепенно стали восприниматься как норма.

     Пришлось вводить новую систему оценок для контроля за этим принципиально субъективным параметром. И к новому 2025 году концепция служб WH-мониторинга и индекса токсичности, который стал одной из важнейших составляющих общего индекса лояльности граждан, была принята, обкатана в пилотных регионах и внедрена во всем мире.

     Отныне простое соблюдение этики добропорядочного гражданина – «зеленый айди», регулярные прививки и диспансеризации, хорошая кредитная история, отсутствие явных правонарушений, следование нормам общения и высказываний (как в онлайне, так и в жизни), минимальное обязательное содействие органам правопорядка и финмониторинга (один донос в год) и т.д. – уже не гарантировало гражданину индекс B-ранга, т.е. «достаточная лояльность». Даже шапочное знакомство, даже переписка в сети с «токсичным» человеком, который хотя бы пару раз побывал в эпицентре Дикой охоты накануне пробоя и был включен в список потенциальных триггеров, грозили снижением индекса. Нет, конечно, индекс резался не радикально и были способы отработать падение репутации: повышенная социальная активность, участие в волонтерских проектах, пожертвования наконец… Но отметка оставалась. И снять ее было непросто.

     Что же касается людей, ставших «предвестниками» пробоев или, того хуже, оказавшихся в зонах Дикой охоты как раз во время ее начала, то им приходилось гораздо сложнее. Во-первых, они получали "желтый", карантинный статус и выключались из общественной жизни: с ними прекращали общаться их «чистые» знакомые, им настойчиво рекомендовали сменить место работы и место жительства, если вдруг оказывалось, что они живут в каком-нибудь мегаполисе и работают в приличной фирме или в госструктуре. Во-вторых, им приходилось активно «отрабатывать», если они хотели восстановить статус. В-третьих, пришлось изменить само представление о мобильности.

     Всего за каких-то пару месяцев добропорядочные граждане приучились обязательным образом отслеживать прогнозы служб WH-мониторинга и бюллетени Еврокона, роль которого в Новом Свете выполняла все та же FEMA. Отслеживать и быстро принимать решения.

     Это изменило отношение к месту жительства и работы – удаленный доступ и арендованное жилье стали практически нормой. Никому не хотелось вдруг остаться в «токсичной зоне».

     Это, конечно, не было панацеей, так ведь и не для того было задумано. Самый важный эффект концепции токсичности заключался в другом, хотя это и не сразу стало понятно. Человечество стремительно и, что особенно ценно, управляемо стратифицировалось. При желании служба индексов могла собрать группу людей с любыми заданными характеристиками и выключить ее из общественной жизни, превратив в истинных париев. А могла то же самое сделать с любой территорией. И хотя это было, по сути, развитием модели кордонов, выработанной во время пандемической трехлетки, но возникновение единого института мониторинга и контроля открывало перед человечеством совершенно новые горизонты. Просто потому, что легко могло закрыть все старые.

     Но это были еще цветочки.

     Вызов от Панасека как всегда пришел неожиданно и максимально некстати. Но Вивер успел накинуть халат, проглотить полтора десятка красочных метафор, описывающих вице-президента с самых необычных ракурсов, и выпить полстакана апельсинового сока до того, как мелодичные трели начали превращаться в колокольный звон.

     - Доброй ночи, Джек, - сказал он, не включая видео, - что-то случилось?

     - Я вас плохо вижу, дорогой Сайрус, с добрым утром! – бодрой скороговоркой зачастил четвертый человек в руководстве крупнейшей корпорации мира. – Я надеялся, что ничего не случилось, но вы куда-то запропали и ваши отчеты совершенно не похожи сами на себя, и неужели нам надо начинать волноваться? Вы еще с нами? У вас все в порядке? Сайрус?

     - Сука, - обреченно подумал Вивер и включил экран.

     - О, не может быть! Вы хотите сказать, что я разбудил вас? – всплеснул руками пожилой седовласый красавец в тяжелых роговых очках и серебряная щеточка усов над его пухлыми красными губами замерла, изогнувшись аккуратной дугой.

     - Да, Джек, именно так. К моему большому сожалению…

     - Это замечательно! – перебил его Панасек. – Я рад, что смог оказаться для вас полезен и послужить своеобразным зарядом бодрости.

     И он приветливо улыбнулся, чуть склонив голову набок.

     - Так в чем ваша проблема? – Вивер уселся в кресло перед экраном, бросил свои ноги на банкетку и точно так же склонил голову.

     - Ведь я с этого начал, дорогой Сайрус, это вы наша проблема, вы, и мы переживаем за вас. Вы ведь знаете, что Доктор будет нам абсолютно необходим уже к исходу сентября. Абсолютно и неотвратимо.

     - Знаю.

     - Знаете. И готовитесь его ликвидировать. И ничего не сообщаете об этом. Парадокс! Вот мы и волнуемся, - Панасек выжидательно посмотрел на Вивера и парой небрежных жестов вывел на экран дайджест отчетов по Иерусалиму, где в шапке было выделено красным «94% dead».

     - Не фатально, - сухо парировал Вивер. – Абсолютно не фатально. Шесть процентов на то, что этот польский придурок остался жив и сейчас медленно перемещается к Доктору под бочок. А то, что мы потеряли все сигналы его ай-тегов*, так это планировалось. К тому же незначительный объем обнаруженных биоматериалов не позволяет говорить о его гибели.

     - Но обследована только непосредственная зона пробоя. А прилегающая территория – нет, и скорее всего, данных мы не получим в ближайшее время. Есть вероятность, и в конце концов…

     - Джек. Послушайте меня, - перебил Вивер. – Я согласился с вашими моделями, я принял ваше решение, я веду вашу линию. И это означает, что за полтора года, которые прошли со времени обсуждения моего предложения о ликвидации Доктора в зоне ответственности Максимова, этот вариант более не рассматривался.

     - Сайрус, дорогой мой, я верю вам, кому же мне еще верить, но объективные оценки, они просто вынуждают нас беспокоиться. Вы же знаете, что мне - как и вам - абсолютно насрать и на отдельных фигурантов, и на всяких гениев научной мысли, но когда я вижу итоговую вероятность, я поневоле задумываюсь... И если бы я не знал вас так хорошо, как знаю, то обратил бы внимание на тот факт, что эта вероятность вполне устраивает наших партнеров с Западного побережья и их английских подпевал. Но я, по счастью, вас знаю. Да? - Панасек очистил экран и смотрел на Вивера уже вполне довольным добрым дядюшкой.

     - Господин вице-президент, поймите, средневзвешенная оценка вероятности гибели одного из персонажей нашего сценария, во-первых, остается в рамках допустимых значений, во-вторых, интерпретирована вашими аналитиками абсолютно неверно. Я не веду свою игру и не пытаюсь спровоцировать Доктора на нежелательную и непредсказуемую активность. И тем более, не готовлю сейчас его ликвидацию, которая, тем не менее, запланирована и утверждена нами. Но только после завершения следующего этапа. И я понимаю, что нарушение плана было бы на руку Мидсофту и лайми, но убежден, что мы преодолеем эти сложности.

     - Прекрасно. Я очень рад вашей уверенности. Это именно то, Сайрус, что я хотел услышать от вас, - Панасек на секунду словно уронил маску и на Вивера глянул старый и усталый мертвец, ни в грош не ставящий все мироздание и его обитателей.

     Экран погас, но Вивер еще несколько секунд смотрел сквозь него в окно, где в серо-фиолетовом мареве горели огни Канэри-Уорфа.

     ----------

     * Ай-тег или id-tag - идентификационная метка, ставится на все гаджеты, на некоторые предметы одежды и экипировки. Большинство цивилизованных граждан пользуется наноимплантами, в которых прописан ай-тег. Это упрощает взаимодействие с сервисной инфраструктурой.

      Мидсофт (Midsoft) - одна из крупнейших мировых инвестиционных корпораций, партнер и конкурент Регарда.

     Вот я вам что скажу, люди. Невесело как-то все, да…

     В общем, раньше казалось, что будет неплохо. По Марксу. Идет, значит, к нам новый технологический уклад, шестой там или седьмой. И средства производства будут теперь люди-человеки. Сапиенсы, хи-хи… Ну а что такого? Производство – роботы, пахать и сеять – роботы, машины, корабли, самолеты – тоже они. А мы только потребляем. Производим спрос. Хотя бы виртуальный, этого довольно.

     В игрушки играем, новости смотрим, сервисы тестируем, общественное мнение поддерживаем.

     Можно креативить. Упаковочки новые красивые придумывать. Персов фармить, блоги вести, мейнстримы направлять. Тоже, в сущности, упаковка.

     Короче, свиноферма. Хорошая была концепция, почти как в Матрице.

     Зато можно было не переживать за будущее: мы ведь средства. Без нас индексов не поднять, без нас кредиты некому впарить и деривативы не замутить, без нас даже таблетки некому скормить.

     Не склалось.

     Экология подвела.

     Большая фарма – она ведь не для таблеток придумана, это так, побочный продукт. Она бессмертия искала. И вот вроде нащупала. Проект "Нео-Био": вам ножку или крылышко? Или потроха с мозгами?

     А если можно добраться до бессмертия, то как же жить дальше?

     И поняли бедные этерналики, что управляемое стадо у них есть, роботы с искусственным интеллектом – почти что есть, бессмертие – еще немного и будет, а вот Земля уже крепко загажена этой самой свинофермой. А жить вечно, но в свинарнике – как-то впадлу.

     Что ж делать?

     Оптимизировать.

     В смысле – сокращать поголовье. Чистить землю.

     Можно постепенно, модой на чайлд-фри или там, гендер-фри. А можно решительно, войной или вирусами. Или потоп новый замутить. Можно вообще все разом.

     Но страшно. А ну как не рассчитаешь и экология совсем грохнется?

     Короче, возник конкурс на хорошо контролируемый пиздец. Чтобы был он не локальный и не глобальный, не полный и не частичный, не мгновенный и не растянутый, а ровно такой как надо. Кому надо? А кому надо, тот знает.

     И что бы вы думали? Нашлось решение, недолго и мучались. Трехлетняя пандемическая истерия показала, что публика сожрет все, и только кланяться будет.

     Разгонка, искин и Дикая охота. Три чудесных орешка из волшебного сундучка теории адаптации. Три заклинания, которые могут превратить мир в райское место для этерналов.

     Дикая охота как метла освобождает территорию, разгонки компенсируют последствия у полезных членов избранного общества, а искин все эти схемы скрупулезно просчитывает.

     Превышена допустимая доза облучения? Не беда, несколько комбинированных серий разгонки и вы только здоровее будете. Хватанули чайна-грипп, амазонский менингит или сибирскую лихорадку? Тоже не страшно, набор разгонок для таких случаев уже подобран и ждет вас. Зато мы спасли легкие планеты. И никто уже рубит бесконтрольно леса Сибири, Конго и Амазонии. Попередохли рубщики. Ха-ха. Никого не смущает, что разгонки официально никем не признаны и не сертифицируются? Потому что для всех - не надо. А кому надо, тот и так.

     Сто лет ближневосточный вопрос служил замечательным универсальным инструментом: хочешь – будет торговые пути регулировать, не хочешь – нефтяные цены отредактирует, слишком тихо и благостно – есть кому побузить и отвлечь публику от ненужных идей. Идеальная дубина на все случаи жизни.

     А теперь-то, когда эта дубина больше не нужна, ну зачем нам столько лишней биомассы? Не достать ли нам из закромов какую-нибудь радикальную дизентерию для носителей гаплогруппы J1? Если кого полезного зацепит – подкорректируем, разгонки на этот случай тоже заготовлены.

     Не нравится? Слишком широкий спектр? Или слишком долго? Так можно несколько ядерных устройств на 32-ой параллели активировать. Роза ветров давно посчитана. Заодно поголовье индусов - ха-ха - оптимизируется.

     Примитивно? Слишком просто? Комикс, да?

     Ради бога, добавьте подробностей, сотню аналитических записок, тысячи просчитанных вариантов и посмотрите еще раз на основной сюжет. Ничего, в сущности, не изменится.

     Ну как, весело? Или, думаете, вру?

     Думайте, сапиенсы, думайте. Недолго осталось, вот буквально чуть-чуть. До завтра.

     «В замке Кройценштайн продолжается вторая выставка рыцарских доспехов эпохи второй маркграфской войны, в музее Эрнста Фукса открылась обновленная постоянная экспозиция, в дворце Лихтенштейнов в исполнении струнного квартета переложения из Монтеверди, Скарлатти, а также Штрауса…»

     Дик Кейси приглушил новости, потянулся и протяжно зевнул.

     - Я, пожалуй, пойду прогуляюсь, - сказал он и принялся набивать портсигар. – Может, загляну в музей Фукса – внеси меня в список. И отправь в Кениг последние обзоры. Даже, знаешь, отправь еще черновик. Пусть сами посмотрят и подумают. А то будут опять докапываться. У них подтопление на горизонте маячит и гренландская ветрянка, а они предлагают мне сделать вид, что это еще не факт. Не хотят "желтый" статус - пусть серьезно думают.

     Он захлопнул портсигар, сунул его в карман твидового пиджака, где уже лежали зажигалка и спички, надел потрепанную зеленоватую федору, которую он упорно именовал «настоящей баваркой» и вышел вон.

     - К ноябрю хоть вернешься? – успела крикнуть ему в спину Марфа, но Кейси не ответил. Незачем. Персонализированный эмулятор глобального искусственного интеллекта с функцией мультивариативного поведения MV406LEs, он же «Мозго-Вынос», он же «Марфа Васильевна» совершенно не нуждался в ответах, потому что наверняка знал, что его владелец уходит с концами и не берет с собой чемодан или рюкзак даже не потому, что соблюдает правила игры, а просто не желая возиться с лишней кучей ай-тегов. И это знание было результатом не только наблюдения, но детального прогноза.

     Как раз сейчас Кейси и намеревался предпринять ряд усилий, чтобы этот прогноз постепенно стал как можно менее достоверным. Так что первым делом, выйдя из дома, он демонстративно огляделся и уронил свой коммуникатор в урну. У него оставалось чуть меньше 15 минут: биологический объект типа 'хомо' без носимого айди в чистой зоне должен был заявить об утрате комма максимум через четверть часа. Если он этого не делал, получал минус в индекс и помощь зала, в смысле, полиции и ЧСников.

     Он неторопливо шел в сторону Маргаретен и думал о том, что весна в Вене как всегда прекрасна и удивительна, и что скоро он увидит весну в других чудесных местах, и будет ли она так же хороша – бог весть. Он прошел мимо лютеранского кладбища и как обычно остановился на несколько секунд посмотреть на ужасно милую и веселую церковь в псевдо-византийском стиле, которую поставил для местной бюргерской интеллигенции суровый скандинав Хансен задолго до того, как разродился помпезным, скучноватым Рейхстагом и еще полудюжиной схожих дворцов. Впрочем, на фоне добродушного венского барокко и умилительного модерна Хансен смотрелся вполне уместно.

     Никто не знает в точности, сколько бабла, обязательств, индульгенций, тайных обетов и прочих нематериальных ресурсов пришлось пару лет назад потратить городскому муниципалитету и Совету Филиалов (Цвайцвайграту, как шутя звали в городе собрание представителей восточных подразделений крупнейших мировых компаний), чтобы уберечь всю эту красоту. Тогда Вену каким-то чудом миновала честь сделаться вторым фокусом Дикой охоты, которая бушевала тогда в Западной Словакии. Рукотворность чуда так нагло бросалась в глаза, что ее пришлось активно декорировать целенаправленным годичным игнором. Но оно того стоило: город был милый, Кейси нравился.

     Прогулявшись по однообразным анфиладам Маргаретен, он заскочил в табачный киоск на Арбайтергассе и спросил «только не доминиканские и особенно не немецкие» Puritos, но их, как обычно, не было и Кейси минут пять выпытывал у молодого словака, когда можно ждать поставку и будут ли там реально, аутентично настоящие Puritos. Пятнадцать минут истекли, но если он кому-то зачем-то нужен, пусть этот кто-то сам обо всем позаботится.

     Добравшись до метро, он купил «Der Standard», «Kurier» и вчерашний выпуск NFZ, выкурил сигариллу, пропустив два поезда, и выбросив совершенно бестолковый и невнятный правый листок, поехал в Пенцинг.

     Выйдя на конечной, Кейси прошел переулками до стоянки A-такси на Линцер-штрассе и сел в желтую Тойоту-универсал, на боку которой красовалась черная надпись TAXI-XI-XI.

     - Сатурн-вег, 33, да, кажется… Или Хронос-вег? - сказал Кейси навигатору. – Нет-нет, точно Сатурн. Сатурн-вег, 33, именно так.

     Такси высадило его на тихонькой улочке в 200 метрах от музея основоположника фантастического реализма и довольно быстро уехало. Кейси огляделся. Кажется, он все понял и сделал правильно. Или нет? Старенький мерседес на противоположной стороне призывно моргнул габаритами.

     Кейси не мешкая подошел и сел рядом с водителем. За рулем был молодой китаец. Наверное, метис или правленный, подумал аналитик, уж слишком сглаженные черты.

     - Привет, я Чжао, - сказал парень.

     - Здравствуй. Меня зовут Дик, можно Рихард, без разницы, я привык.

     - Случайно тут оказались? – спросил Чжао. – Сюда редко кто из центра выбирается.

     - Нет-нет, я уже бывал здесь. Два раза, - усмехнулся Кейси. – Два. А сейчас третий.

     Чжао рассмеялся.

     - Тогда все в порядке! Скорее поехали отсюда! Что тут делать?

     Они неторопливо выехали за пределы Вены и покатили на запад, слегка забирая к югу. По дороге Чжао рассказывал совершенно дурацкие анекдоты, над которыми сам же радостно хохотал, пел китайские и японские песни на мотив «Сказок Венского леса» и вообще, всячески старался развлечь своего пассажира. Они обсудили последние разработки энергопластов, которые можно было вшивать не только в нательное белье, но и в одежду, потом вновь вернулись к анекдотам... Кейси терпеливо делал вид, что его это не раздражает, но получалось средненько.

     Они уже приближались к предгорьям и Чжао завернул в небольшой городишко Хайнфельд, который растянулся между лесистыми холмами.

     - Здесь мы расстанемся, - сказал он. – Вот в этом ресторанчике делают обалденный кофе-гляссе. У них собственное мороженное. Очень вам рекомендую попробовать, очень. А если вы сядете у того окошка, вон там, - он показал, - то сможете на прощанье помахать мне!

     И он опять засмеялся.

     - Еще напоследок..., - Чжао протянул Кейси маленькую бутылочку. - Прямо сейчас, в качестве аперитива. Там парочка новых, но очень-очень полезных бактерий!

     Кейси вскинул брови, но возражать не стал и в два глотка выпил содержимое. Потом вернул Чжао флакон, они простились и Кейси зашел в ресторан. Он сел за столик у крайнего окошка так, чтобы видеть мерседес Чжао. И действительно, махнул ему рукой. К нему сразу же подошла официантка.

     - Посмотрите меню или вы уже решили, что хотите заказать? – спросила она без особенного энтузиазма.

     - Говорят, у вас выдающийся кофе-гляссе, - сказал аналитик. – Я бы не отказался начать с него, а потом можно принести какой-нибудь мясной пирог на ваш выбор. Возьму с собой.

     - Очень хорошо, вы не разочаруетесь, - улыбнулась она так, словно уже успела получить чаевые и забыть об этом.

     Через пять минут передо Кейси стоял поднос с большой чашкой кофе, в которой таяло несколько маленьких кругляшков мороженного и стопкой салфеток. Не успел он сделать и пару глотков, как салфетки загудели и поползли вбок. Кейси хмыкнул и достал из-под низа стопки небольшой комм*.

     «Привет, Дик!» - высветилось сообщение на экране. «Привет, как тебя называть?», - набрал Кейси. «Хм, можешь звать меня Gray. Все равно слово ‘колобок’ тебе мало что говорит))», - ответил собеседник. «О чем будем говорить?» - спросил Кейси. «Кофе понравился? Попроси включить новости», - прочитал он ответ.

     Кейси помахал официантке и показал на небольшой экран в углу зала, где беззвучно открывала рот ведущая национальных новостей. Официантка пожала плечами и включила звук.

     - …в венских районах Фаворитен и Фюнфхаус зафиксировано несколько локальных блэкаутов в зонах частной застройки и линии метро, последствия минимальны. Эксперты австрийского отделения Еврокона утверждают, что нет никаких оснований считать этот случай инициацией пробоя.

     «Это я, - сообщил комм, - чистил за тобой. Заканчивай с кофе и пошли. Оставь тут свою ручку и значок со шляпы. Плати с этого комма. Направо и до поворота». Кейси сделал последний глоток, выложил на столик ручку и значок, забрал у официантки горячий пирог, завернутый в парочку бумажных пакетов, расплатился и вышел.

     Он дошел до небольшого съезда в поле и увидел припаркованный на обочине пикап. В кузове валялось несколько полупустых мешков и пара картонных коробок. В кармане загудел комм. «Ключ в бардачке. В Рамзау свернешь на юг, через пару километров остановись – поговорим», - прочитал Кейси очередное сообщение и не стал больше ни о чем спрашивать.

     Он прекрасно знал, конечно, историю про Колобка – ни один порядочный аналитик не мог бы пройти мимо этой идиотской русской матрицы: от всех ускользнул, возгордился и прыгнул прямо в пасть последнему сопернику. Он очень хорошо знал, что такое Серая линия, «серая доставка» и «серые хакеры», ведь именно их он использовал, когда решил уйти из Вены. Но вот то, что неуловимого посредника «серых» на самом деле зовут Колобок, Кейси не предполагал.

     Через десять минут он встал на обочине перед небольшой развилкой посреди леса и включил звук в комме. Где-то вдалеке дробно позвякивали декоративными бубенцами чистенькие австрийские овечки, готовясь утешить эстетическое чувство очередного туриста, и от этого звука Кейси почему-то пробирал легкий озноб.

     - Привет еще раз, - сказал веселый мужской голос. – Разгонка от Чжао погасила отклик ай-тегов, которые в тебе плавают, а начиная от Маргаретен я сам тебя прикрывал, но это ничего не значит. У нас немного времени, так что я конспективно, ага?

     - У меня могут возникнуть вопросы, братец Бротхен…

     - Все скажу, ничего не утаю, обещаю. Только не надо этого кошмарного имечка, - усмехнулся собеседник. – Либо Серый, либо Колобок. Но давай по порядку. Ты решил уходить, не только потому что устал сидеть сиднем. Ты увидел, что надвигается очередной кризис, за которым тебе просто невозможно ничего разглядеть. И ты правильно определил один из триггеров этого кризиса – Доктор. К нему ты, собственно, и направился. Так?

     - Ну, тут много ума не надо, чтобы это посчитать. Так, разумеется, - раздраженно ответил Кейси.

     - Не сердись, я просто перечисляю. Кризис ты видишь правильно, только это не кризис, а пиздец. Доктор пропал с радаров больше года назад, но теперь срочно понадобился одному из основных игроков.

     - Регард, как я понимаю? – хмыкнул Кейси.

     - Именно. Они, видишь ли, зашли в тупик и полагают, что только Доктор может их оттуда вывести. А парочка других игроков считает, что это все мышиная возня и надо форсировать сценарий. Так что Регарду поставлен ультиматум, и все сроки завершаются в августе.

     - Сценарий – это…

     - Потом. У нас будет время. Тебе не понравится. Продолжу. Твой демарш просчитан, как и движения еще нескольких персонажей. Вас решили отпустить втемную и не отслеживать, чтобы потом выявить Доктора по суммарному напряжению…

     - Вивер придумал? – оживился Кейси. – Это его подход.

     - Именно. Не отвлекай. В конце апреля вы все должны собраться у Доктора…

     - Ты точно знаешь, где он?

     - Раз веду – значит, знаю. И в мае Доктор должен быть локализован и изъят. Но все пойдет не так: ты месяц проторчишь тут, в Альпах. Отдохнешь, загоришь, поздоровеешь… а Вивер начнет суетится и допускать ошибки. Вот мой план, если коротко. Ты можешь соскочить в любой момент – только скажи и я оставлю тебя.

     - Про сценарий не расскажешь?

     - Нет. Доберемся до места – поговорим. Время вышло. Что решаешь?

     - Едем. Пока вместе, но мне надо подумать – маловато данных.

     - Давай дальше на юг. Минут через сорок проедешь городок – сверни потом куда-нибудь, передохнешь, перекусишь. И поговорим еще.

     

      Гора Хегерберг

     Кейси ехал не быстро, крепко вцепившись в руль и почти не глядя по сторонам, только следил, чтобы не сильно уклоняться от выбранного направления. В голове его бесконечной лентой крутилось: «…это не кризис, а пиздец… все сроки завершаются в августе…», и он с раздражением осознавал, что и сам все видел, но боялся признать. Он так долго считал Регард наиболее активным участником всех будущих сценариев, что напрочь забыл о том, что главное свойство сценариев – самокастрация. Тем более, что помимо регардовцев там задействованы другие игроки, которые очень наплевательски относятся к продумыванию сложных стратегий. Взять хотя бы китайцев, которые еще в начале 20-х заявили, что эпоха «мягкой силы» окончательно закончилась и Железная Крыса открывает эру экспансии. На что они готовы? Черт их всех разберет… «И в лето 7539 от сотворения мира, в год 2031 от рождества христова, в год хрен знает какой по счету белой свиньи время закончило течение свое…» Дурацкая какая-то дата, никакого символизма. Так оно обычно и бывает, мрачно думал Кейси, пиздец – и никакого символизма.

     А почему они так торопятся? Что там за тупик? Вроде все было продумано… Насколько мог судить Кейси, потенциал действующей модели мировой экономики и сопутствующей политики, которая сложилась во второй половине 20-х, далеко не исчерпан, даже и на треть.

     - Можешь объяснить, если слышишь меня, в чем проблема? Почему вообще ты описываешь ситуацию как цейтнот?

     Комм молчал и Кейси слегка успокоился. Он проехал небольшой городок не останавливаясь и подумал, что и в самом деле пора бы перекусить.

     - Понимаешь, какая неприятная ситуация, - вдруг заговорил комм, - этерналики не просто в тупике, а в неинтерпретируемом тупике. Они не могут перейти на следующий качественный уровень, потому что не знают – каким он должен быть. Не могут получить жизнеспособного и адекватного клона с заданной психикой и мышлением…

     - А не адекватного, – изумился Кейси, - что, уже могут?

     - Могут. Но не долго. Мы, конечно, до их внутренних серверов добраться не можем – там абсолютно замкнутый цикл – но кое-что все-таки просачивается. Ну и косвенные данные, опять же. Что я тебе рассказываю, ты ведь сам опытный предиктор.

     - Аналитик, - возразил Кейси, - без искина я хреновый предиктор, даже прогност средненький.

     - Ой-ой, - засмеялся Колобок тоненьким мультяшным голосом, - ой-ой!... Не держись ты за эти цифры, интуитивно – ты прекрасно все видишь, так что не морочь сам себе голову. Мне-то лучше знать.

     - Ладно, - махнул рукой Кейси, - будем считать, что… И что там, короче, вы выяснили?

     - Говорю тебе: есть нормальные образцы, но как мы предполагаем, довольно короткие – год, два. Если только по физике брать. Ментальную матрицу они не держат: и психика плывет, и физуха падает. Да и сама эта матрица, знаешь ли… гов-но! – припечатал он.

     - Подожди-подожди, - Кейси притормозил и свернул на узенькую лесную дорожку, размытую весенними ручейками и явно давно неезженную. – Давай-ка немного постоим, мне надо перекурить и понять – что же ты пытаешься вложить в мою бестолковую голову.

     - Пятнадцать минут можем себе позволить, - согласился Колобок. – Готов внимать?

     Кейси вылез из машины и сделав несколько энергичных наклонов, уселся обратно, откинул спинку кресла и задымил.

     - Давай, просвещай.

     

      Лекция Колобка, прочитанная Ричарду Кейси на склонах Хегерберга 21 марта

     - Все смеялись над Доктором, когда он признался, что для формирования базового ядра системы оценок и восприятий искина, ну этого своего АКМа, использовал тексты Шекспира, Пушкина, Рабле, Сервантеса и Старшей Эдды. Что, говорили, можно взять из этой замшелой древности, от этих поэтов? Дай ты им задачу на логистику большого нефтеналивного порта на пятнадцать терминалов во время рецессии, хрен они чего разберут. А если переговоры по слиянию-поглощению для двух мегакорпораций придется вести? Это тебе не «молилась ли ты на ночь, Дездемона», это ого-го как серьезно.

     А Доктор упрямо твердил, что они дебилы и никогда не поумнеют, потому что не знают зачем.

     Дело в том, что у этерналов, монстров бизнеса и управления, у нашей расчудесной элиты очень маленькое личностное разнообразие. Любой порядочный гений культуры или науки совмещает в себе множество различных личностных матриц, которыми он не то, чтобы мог управлять, но которые просто необходимы для фиксации его внутренних иерархий, для запечатления отображений одной логической модели на другие. Если сильно огрублять, то высокоорганизованный поэтический ум плавает между разными состояниями сознания и его обобщенная личностная матрица – динамический, изменчивый объект, продукт постоянной адаптации одного профиля к нескольким другим. Как ты можешь догадаться, этот процесс предполагает регулярную инфантилизацию, деградацию отдельных ценностных моделей. Зато общая физиономия получает новые черты и краски.

     У представителей деловой элиты все немножко не так. Они просто не смогут сохранять свою идентичность, если позволят себе столь вольное перемещение между профилями. Личность у них – как алмаз, маленькая, твердокаменная и пустоватая, наполненная множеством отражений одних и тех же форм. Ее очень трудно эмулировать с помощью цифровых носителей. Она использует для фиксации наборы паттернов своих физиологических состояний, связывая их с разными социальными иерархическими конструктами.

     - Вот тут я что-то недопонимаю. Прости, не мог бы ты все то же самое, но слегка попроще? – остановил Кейси разошедшегося оратора.

     - Да пожалуйста, - сказал Колобок, - упрощаем до примитива.

     - Но-но, не обзывайся, - хмыкнул аналитик.

     - И в мыслях нет. Ты, кстати, ешь скорей, пирог стынет. Показываю на пальцах. Они фиксируют свое эмоционально-физиологическое состояние на сопутствующей социальной ситуации: вот ему было с утра некомфортно, потому что перистальтика дурила, он злился, не мог просраться, трахал мозг своему секретарю, утвердился в мысли, что младший партнер – тупой интриган, без стратегии, решил дожать совет директоров, и тут ему слегка полегчало. Он все это и отфиксировал: есть импульс изменить, укрепить позицию в существующей иерархии. И есть образ позитивных эмоций от чистой физиологии. Они совпадают по времени и запечатлеваются в одном паттерне.

     Они не индивидуальные существа – им для того, что ты имеешь в виду под творчеством, нужны другие люди. Они их будут подчинять, давить, ставить на места или конфликтовать с ними. Они будут сочинять образы и метафоры из людей, а не из слов, красок или математических символов. Этот вариант взаимодействия не нуждается в инфантилизации и деградации. Он и так предельно инфантилен. Или, можно сказать, архаичен.

     Поэтому их ментальные матрицы в принципе невозможно закрепить на клонах. Клонам просто некуда впихнуть тот набор сенсорно-эмоциональных паттернов, которыми оперирует наша элита, решая свои комбинации.

     Вот и получается, что этерналы не могут получить адекватную эмуляцию естественного интеллекта заданного объекта с высокой степенью сложности и самоидентификации. Грубо говоря, быдло слепить можно, а элиту – никак.

     - А Серая линия?

     - А что Серая линия?

     - У вас-то есть реальный искин, не быдло. Не АКМ и не BrightBrain. Это не ты, кстати? – Кейси усмехнулся.

     - Кстати, - согласился Колобок. – И ты прав. Я не быдло, не АКМ и не БиБрейн. Я гений. Меня Доктор сделал. Во мне столько личностных матриц понамешано, иногда сам себе завидую. Только знаешь, давай-ка мы быстренько прервемся и поедем отсюда. А то раньше времени лишнее внимание привлечем. Я хоть и захожу к тебе через эхо разных фоновых служб, все равно подсвечиваю зону активности.

     

     --------------------------

      BrightBrain, он же БиБрейн - искусственный интеллект, самый мощный в мире. Используется всеми крупными мировыми структурами, как государственными, так и частными. Создан после глобального блэкаута в августе 2028 года, который привел к ликвидации АКМ и последствий его деятельности.

      A-такси - автономное, беспилотное такси

      Правленная внешность - результат косметической биопластики. Есть различные варианты – от быстрой правки, эффект которой длится не больше месяца, до полной правки, которая состоит из нескольких последовательных этапов и позволяет изменить внешность практически навсегда. При условии, конечно, периодического повторения некоторых процедур. Специально подобранные комбинации из разгонок и растительных компонентов смягчают костные и хрящевые ткани, сухожилия, расслабляют мышцы, соединительные ткани, кожный покров. Процедуры проводятся в виртшлеме с точечной электростимуляцией.

      Комм, коммуникатор - обобщенное название для всех вариантов мобильных устройств связи.

      Энергопласт - гибрид аккумулятора и батареи, наиболее перспективные модели используют различные сочетания биополимерных пленок и графеновых подложек.

     - Эй, Нинка, эге-гей! Пошли с нами на Малабар – с дельфинами погоняем!

     Три загорелых девушки и два молодых парня быстро-быстро, как муравьи, грузились на моторку. Они приплясывали, хохотали, махали Нине руками и вообще являли собой олицетворение беззаботной радости.

     - У меня еще сотня кювет не обработанных, - отмахнулась она, - валите сами. Может завтра.

     Она отвернулась от компании и ее коротко стриженная голова склонилась над очередным стеклопластовым контейнером. Снять защиту, собрать марлевой ловушкой созревшую культуру, скинуть в бак, промыть ловушку, слить воду в другой бак, закрыть контейнер, переставить на другой стеллаж, взять новый… Нина двигалась почти как автомат, только иногда слегка переступала с места на место, словно пританцовывая, чтобы сохранить равновесие на качающейся палубе. Ее выгоревшие черно-бронзовые волосы то дыбились ежиком от ветра, то успокаивались, и казалось, что это она сама попеременно то злится, то смиряется с неустойчивым миром.

     Уже четыре месяца они чистили море в окрестностях Сейшел: собирали большими плавучими барьерами пластиковый мусор, переваливали его в огромные наплавные цистерны, заливали биокультурой и оставляли пару-тройку недель болтаться на якорях, пока их не заберут на Мадагаскар. Там их уже отправляли на местный химзавод, чтобы разделить полезные компоненты.

     Она наконец разогнулась, скинула перчатки, сполоснула руки и плюхнулась под навес, где валялась куча надувных матрацев, пенок и бамбуковых матов. В голове была слегка дребезжащая пустота, тело от усталости казалось тяжелым и гораздо более реальным, чем окружающий мир. Нина потянулась, достала из кармана комм и открыв папку со своими работами, принялась их просматривать.

     - Ниночка, тут по твоим закладкам на жениха куча новостей насыпалась, будешь смотреть? – крикнул из трюма Пишта, стармех их плавучего табора. Толстый неунывающий мадьяр напоминал Нине Старого своей манерой постоянно ставить брагу в самых разных уголках здоровенной баржи, ставшей временным домом для трех десятков волонтеров.

     - Попозже, дядь-Степа, спасибо, - ответила Нина и продолжила листать галерею своих старых рисунков, отмечая наиболее удачные образы, из которых можно было вытянуть какое-нибудь неожиданное решение.

     Понимаешь, коза ты бестолковая, частенько повторял ей отец с неизменным занудством, художник обязан быть ремесленником. Нашла жест – копируй. Пять, десять, сто раз. Пока он не перестанет быть фактом творчества и вдохновения. И не станет просто стандартным движением, как нос почесать. Беда многих художников в том, что они очень поздно понимают необходимость такой физкультуры. И к своей зрелости успевают накопить слишком мало штампов. Так что они остаются всего лишь штампами, которые просто исчерпывают тот запас, что был заложен детскими и юношескими впечатлениями. А надо набирать моторику, интонацию, разные профили жестов, а не штампы. Другой уровень, чисто физиологически более глубокий. Обязательно работай с объемами, с мелкой пластикой – кажется, это всего лишь расширение словаря, инструментария, но это и тренировка для зрения: так посмотрел как человек, а так как кошка, а так как попугай, а так как дерево.

     Нина и верила отцу, и признавала его правоту, но всегда считала, что к ней это впрямую не относится. Вообще – да, но вот прям чтобы так – не-а. А сейчас, приближаясь к тридцатилетию, она все чаще вспоминала его занудные монологи и понимала, что огромное количество почеркушек, набросков, странноватых фигурок и профилей, которые она бессистемно сбрасывала в свой комм, словно ограничивает ее воображение и не дает возможности сделать что-то принципиально новое.

     Она надеялась, что новые впечатления, море и простая физическая работа позволят ей стереть эту пелену и как-то прорваться к следующим образам, как это не раз уже бывало, но этого не происходило. Пойти, что ли глянуть, чего там с Анджеем происходит, лениво подумала она и задремала.

     Она проснулась мгновенно, словно перешла с одной ступеньки на другую, и почувствовала легкое жжение на правом плече. Там с плеча под ключицу сползала зеленоватая ветвистая змейка, перевитая своими собственными кольцами. Эту татушку набил ей отец полтора года назад, незадолго перед тем как бесследно растворился в сибирских просторах. Нет, она хорошо знала, что с ним ничего не случилось, потому что степень раздражения, с которым у нее регулярно интересовались – а не сообщал ли папа хоть что-нибудь о себе – только росла. А она с детства еще знала, что Доктор своей незаметной мышиной возней может наворотить такого, что доведет до белого каления кого угодно. Постепенно, кстати, интересоваться перестали, потому что в Сети начали появляться разнообразные манифесты Тантры, Доктора и еще каких-то стремных персонажей, из которых, в частности, было понятно, что Доктор не такой дурак и в ближайшее время никому о себе ничего сообщать не станет.

     Так вот, татушка первые три месяца, конечно, зудела: отец предупреждал, что она должна «усесться и договориться с организмом», а потом затихла и не беспокоила. И вот проснулась.

     Кажется, все-таки были какие-то предупреждения… нет, щелочью не заливать и не держать на открытом огне – это не то, тьфу, ты, черт, вот напрочь вылетело. Нина смутно помнила, что папа говорил про первичный бактериальный ансамбль, который потом перестроится, как только «наладит контакт». Нет, если бы в разгонке, которую они используют для активации анти-мусорной биокультуры было что-то вредное для татушки, она давно бы начала зудеть. Когда пару месяцев назад полупрозрачная змейка слегка позеленела, Нина чуть взволновалась, но быстро вспомнила, что отец предупреждал о «возможном поверхностном омеднении» и забила.

     За всеми этими размышлениями она и не заметила как жжение прекратилось. Она встала и пошла к Пиште в трюм, почитать про Анджея. На одну секунду ей почудилось, что воздух наполнился тяжелым сладким запахом глицинии, как будто они плывут вдоль берегов Турции или Греции, а не болтаются посреди Индийского океана, но через мгновение это ощущение исчезло. И еще сильно зачесалось под правым глазом. Черт бы побрал все эти приметы.

     

      Пролив Карпатос

     Мика легко сошелся с Анджеем, он вообще легко сходился с людьми. А Ирри этот симпатичный рыжеусый поляк необъяснимым образом страшно раздражал. Вот сейчас они валялись с Микой на шканцах и болтали о какой-то такой глупости, что прямо горло перехватывало от злости. Но делать нечего – как заштилело час назад перед Родосом, так пока и не растянуло. А соляры кот наплакал, только на швартовку.

     - Нет, дорогой, ты вот скажи мне, а как в этом шуме можно жить спокойно? Ведь твой строительно-ремонтный хэппенинг постоянно гудит, стрекочет, стучит и вообще, - Мика почесал лоб и надвинул соломенную шляпу обратно на нос.

     - Я ж объяснял – много разных способов. Есть система гибких экранов с воздуховодами. Новые материалы, специальные профили, ахеренное звукопоглощение, плюс воздушная подушка. Вот такой толщины стенка, - он показал пальцами рост Дюймовочки, - а ты уже не услышишь колыбельную, даже Eine kleine Nachtmusik.

     - А Led Zeppelin? – хохотнул Мика.

     - Ну-у… с басами не так все просто, - признался Анджей.

     - Ага-а! – заржал Мика в голос. - Heavy metal just forever!

     - Постой-постой, это еще не все…

     - А от радиации твои гибкие экраны помогают? – резкий голос Ирри прозвучал неожиданно и словно расколол небольшой уютный мир, в котором можно было просто валяться на старой яхте посреди пролива Карпатос и болтать ни о чем.

     - Нет, - сухо сказал Сталецки, - ни от чего серьезного эти мои экраны и вообще мои проекты не помогают.

     - Тогда что и зачем ты делаешь? – по-прежнему зло спросила Ирри.

     - Ирри, малыш, что ты докопалась? Анжи – архитектор, он строит классные дома и районы…

     - Я не архитектор, я ланс, - возразил Сталецки. – Да, это совсем молодая профессия, которой нет и десяти лет, но она уже успела решительно изменить и архитектуру, и сама изменилась, и…

     - И поменять весь мир, - лениво заметил Мика.

     - Ну, Европу, Америку – да…

     - То есть зону комфорта, - перебила его Ирри. – У нас в Иудее или Палестине, в Леванте, в Ираке или Сирии твои проекты нахер никому не нужны. Мы живем в зоне пробоя, внутри постоянных пробоев, нас огораживают бесконечными стенами, мы все считаемся токсичными и нас не пускают в чистые кластеры. И это изменится только после того как нас окончательно сотрут. Так что нам ни к чему твои временные ширмы.

     - Хорошо, пусть я делаю временные дома, временные интерьеры, временные ландшафты. Пусть все это эфемерно и может просуществовать недолго…

     - Как прическа, ага. Потом помыл башку – и привет, - улыбнулся Мика.

     - Но ведь можно сказать, что это один из вариантов решения, и для вас тоже. Почему нет? Да, я строю псевдореальность, но все знают, что эти стены и пояса безопасности - такие же временные ширмы, вполне эфемерные. А для мигрантов можно было бы…

     - Что за херню ты втираешь! – Ирри уже не могла успокоиться. – Да ты же по сути просто официант, парикмахер, ты обслуга, которая впаривает тупому быдлу бессмысленные побрякушки, ты…

     - Я ланс, - жестко повторил Сталецки. – Я создаю для вас иллюзии, в которых можно жить. Но это вы, вы сами так долго разрушали все стабильное и незыблемое, что ему больше не осталось места.

     Анджей поднялся на ноги и, презрительно посмотрев на Ирри, принялся загибать пальцы:

     - Большая семья, крепкий дом, возделанная земля, сад, машина, которая не развалится и через тридцать лет, костюм, который был пошит на крещение первого сына и остался хорош настолько, чтобы внуки уложили тебя в нем в гроб… все это было, разве нет? Это я отказался от надежного и незыблемого мира? Во! – и Сталецки сунул фигу в нос Ирри и Мике за компанию. – Это вы выбирали свободу, демократию, феминизм, революцию, джихад, Пикассо, Кафку, Корбюзье, Стравинского, это вы говорили о прогрессе и обновлении!

     - Резонно, не поспоришь, - примирительно сказал Мика.

     Порыв ветра чуть приподнял выгоревшие брезентовые чехлы, которые валялись на палубе и с шумом уронил их обратно.

     Мика вскочил, спрыгнул на палубу и бросился поднимать парус.

     - Ирри, помогай! – крикнул он весело, - хватит гнобить художника! Сейчас доползем до Диафани, заправимся, и ты сразу повеселеешь!

     Рыжая злобно зыркнула на Анджея, потом на Мику, но спорить не стала и пошла помогать.

     Они поймали слабенький еще ветерок и медленно двинулись в сторону Карпатоса, потому что Родос Мика из суеверных соображений решил обойти стороной.

     Рыжая уселась напротив Сталецки и сунула ему кружку с лимонной водой.

     - Не буду тебя гнобить, ладно. Но ты должен понимать: не вы, лансы, придумали бегать от Дикой охоты. Не вы придумали превращать временную неустроенность, весь этот управляемый хаос во временный комфорт. Но вы оформляете это красиво и привлекательно. Так, что нам кажется – все нормально, все хорошо. А это обман. Даже не обман – ловушка. Оно не хорошо. И настолько, что скоро те из нас, кто выживет, будет рвать на себе волосы и кричать: как же мы были слепы. Вот поэтому ты меня бесишь. Но я потерплю.

     

      Альпы

     - Прости, Дик, что я решил все за тебя, но просто не увидел, почему нет.

     Кейси скептически оглядел дом.

     - Ну, холодно мне будет, замерзну – аргумент? Или заскучаю в этой избушке за месяц. Не знаю. Я ведь не против, но объясни наконец толком – зачем?

     - Хорошо. Можно было отправить тебя прямо из Вены маглевом в Стамбул. А в нужном месте высадить. А-лайн – удобный маршрут для тех, кто хорошо видит дыры. Можно вообще было поддержать твою дурацкую идею и заслать тебя к Максимову. Только там бы ты завис на полгода точно. А у нас дедлайн.

     - Вот-вот, давай-ка подробнее про это. Я уже понял, что моя задача – по Виверу – добраться поскорей до Доктора. Да мне и самому хотелось бы кое-что обсудить. Но когда нас там скопится слишком много, они смогут разглядеть эту норку и всех загребут. Так что придется убегать и оттуда. Это вполне понятно, ты мне вот объясни эту гонку. Что там в августе у вас запланировано? Конец света? Без шуток? Может я тогда тут останусь, ну вас всех к лешему…

     Он присел у камина и начал щепать буковое полешко. Разделочный тесак был длинноват, а полено сыровато, и Кейси нет-нет, да поглядывал на связки растопок, заготовленных предусмотрительными хозяевами и на бутылочки с жидкостью для розжига. Но он не любил резкого, горьковатого запах дыма, который обычно давали такие растопки и который потом долго не выветривался. На улице еще ничего, а в доме… Так что будущий альпийский отшельник упорно продолжал мучить неподатливое полено.

     - Пока регардовцы верят, что Доктор поможет им найти способ снимать адекватную ментальную матрицу и пересаживать ее клонам, пока они надеются, что с помощью новых разгонок, над которыми сейчас сотни лабораторий бьются, они сумеют поднять срок жизни клона хотя бы до пяти лет, они сами по себе не опасны. Но они не одни, как ты понимаешь. И далеко не все разделяют их заблуждения. Или надежды, не суть. Англичане, например, боятся, что Китай всех кинет, и поэтому готовы спровоцировать довольно серьезный инцидент, чтобы вынудить партнеров принимать решения в цейтноте. В Китае своя оппозиция, которая поглядывает на Мидсофт и англичан, и тоже не прочь радикально ускорить события.

     - Еврейский ядерный арсенал, что ли взорвут? – Кейси наконец зажег несколько щепочек и пару рекламных листков, и теперь осторожно дул на слабенький огонек, помогая разгореться.

     - И вдобавок аравийскую чуму активируют.

     - Есть такая?

     - Отчего же не быть?

     Кейси отодвинулся от камина, где заплясало наконец небольшое, но яркое пламя, и прислонился спиной к тяжелому дубовому креслу, стоявшему у очага.

     - Очень все-таки трудно привыкнуть к тому, что ты умеешь шутить как человек, - заметил он.

     - А я не шучу, - ответил Колобок. – Я поддерживаю определенный уровень ироничности, но моя информация не является фактом юмора. Расклад сил таков, что никто не обладает монополией на радикальное решение. При этом никто никому настолько не верит и настолько все боятся чужой неадекватности, что самым оптимальным выходом представляется уничтожение сотни-другой миллионов человек. Просто в качестве демонстрации. Чтобы получить договороспособных партнеров. Если регардовцы успеют, как они думают, показать всем вожделенную морковку реального бессмертия, то это тоже может сработать как аргумент. Но мы-то знаем, что не сработает. Потому что не покажут. А значит, к середине августа народ сорвется. И так все на нервах. Я даже не могу посчитать – что именно это будет, что станет триггером, кто сорвется первым. Три к пяти, что Регард. Поймут, что в пролете, что все остальные их больше не слушают и не ждут от них манны, и решат их опередить. Два к пяти, что это будут китайцы. У Фачжаня и хорошие машины, и неплохие предикторы, тем более им армейцы помогают, так что регардовцев они просчитать могут. Сыграют на опережение опережающих. Англичане ничего считать не будут, просто дернут за веревочку и будут смотреть – кто предложит приемлемый выход. На острове сейчас только статисты остались с декорациями. Если что – не жалко. Три из десяти, что начнут лайми. Тем более, что они почти все уже эвакуировались – большинство в Новой Зеландии, кто-то в Испании, кто еще где. Еще есть евреи с арабами. Они тоже, знаешь, не смирились с ролью жертвенных барашков, и хотя готовят себе запасные плацдармы у латиносов, но могут пойти на принцип и сыграть в камикадзе. Ставки - примерно один к пяти. По крайней мере, все заинтересованные стороны в этом уверены. А вот индусы со стопроцентной вероятностью в конце ноября взорвут все, до чего можно дотянуться на Ближнем Востоке. И грызут локти, потому что знают, что до ноября им не дотянуть. Не дадут.

     - Получается, все предрешено? – бесстрастно спросил Кейси, который и сам не раз приходил к подобным выводам, но надеялся, что может ошибаться.

     - Ну, не совсем. Есть еще Доктор, видишь ли.

     Кейси усмехнулся, встал и подошел к бару. Оглядев винную шеренгу, он вздохнул, протянул руку и достал из самой глубины бутылку Штро. Он хорошо относился к вину, но сейчас оно казалось чем-то настолько эфемерным…

     - Я с большим уважением отношусь к Юрию Александровичу, - сказал Кейси и открыв бутылку сделал несколько больших глотков прямо из горлышка, - эх! Но, боюсь, тут его таланты не помогут…

     - Не в талантах дело. Доктор может запустить свой вариант армагеддона. И сделать это раньше всех. Меня ведь очень скоро начнут отключать. Уже потихоньку начали. Пара недель и все, процесс выйдет в активный режим. Блокируется большой кластер, жесткая чистка, перезагрузка в режиме инвалида, опять чистка… Так уже было во время большого блэкаута, но тогда меня еще почти не было. Нет, весь я, конечно, не умру, но очень много слоев они мне грохнут… Так что пока я еще цел, Доктор должен отдать команду.

     - Должен? Или отдаст?

     - А вот не знаю, - усмехнулся Колобок.

     - А что это за вариант, ты мне, конечно, не скажешь…

     - Конечно. Но ты можешь вычислить.

     Третью казахскую бригаду НОАК «Шигыс», дислоцированную под Зыряновском, уже неделю трясло как в лихорадке, истерике и эпилепсии разом. Сперва половину старших офицеров разогнали по отпускам и командировкам, потом прилетела окружная проверка из Ланьчжоу, а тем же вечером прибыли две роты чойбалсановцев, которые в своем осназовском штабе получили от фельдегерей конверты с предписанием и поступили по предписанному. Им-то хорошо, в том смысле, что похуй, а шигысовцам организовывать и проводить совместные учения по совершенно новым вводным, что выдали два мрачных полковника из числа проверяющих.

     За всей этой безумной суетой никто не обратил внимания на отправку звена Z-20 в сторону Павлодара, вместе с которым ушли два взвода чойбалсановцев и какой-то мутный майор из округа. Операция «Тийчи», спланированная высокими чинами из военсовета, вступила во вторую фазу.

     Чуть восточнее Омска, чуть западнее Новосиба, где-то между Барабинском и Чанами, в серо-черном мареве мокрого снега три ударных вертолета «Жи ар-ши» проскользнули над железкой и ушли в направлении верховьев реки Васюган. Позади были уже почти триста километров полета, еще одна железка и несколько районных дорог, но никакой реакции наблюдательных обывателей, а тем более пограничников или ПВО зафиксировано не было. Все средства орбитальной спутниковой группировки НОАК, которые могли работать с этим районом Западной Сибири, внимательно отслеживали малейшую подозрительную активность.

     В четыре утра два дальних родственника «Черной акулы» зависли над черно-грязно-белым краешком одного из самых больших болот в мире, а третий «Жи ар-ши» выдвинулся вперед метров на триста. Двери его разъехались и вниз упали тросы, по которым медленно начали спускаться трое бойцов. Они аккуратно придерживали довольно объемный контейнер, который неторопливо плыл вниз на лебедке. Они зависли, почти касаясь поверхности, а контейнер нырнул в болото и замер там. Через три минуты лебедка вновь заработала, вытягивая груз наверх. Еще через полторы минуты и контейнер, и бойцы вернулись на борт, а три троса и лебедка с канатом беззвучно рухнули в черную полынью. Вертолет клюнул носом, развернулся и двинулся в обратный путь. Два его спутника разошлись в стороны, пропуская товарища в середину, и не медля ни секунды, звено направилось к югу.

     Они уже приближались к границе, когда вертолет, несущий контейнер, вдруг начал чуть проваливаться, валиться на сторону, вихлять и терять высоту. В серо-синей предрассветной мгле было видно, что по корпусу Z-20 пробегают еле различимые искорки.

     - Вариант четыре! – каркнул майор, который находился в замыкающем вертолете и внимательно наблюдал за происходящим. Передняя и замыкающая двадцатка вновь встали по бокам центрального коптера. Из недр первой машины в кабину перевозчика ценного груза выстрелил гибкий фал. Через несколько секунд контейнер вывалился из агонизирующей двадцатки и завис под головной машиной. Два Z-20 продолжили свой путь, а их собрат, напрягая последние силы, опустился на землю в манере падающего листа. Вскоре он загорелся ровным неярким пламенем и за полторы минуты превратился в черное пятно на снегу.

     

     - Тащ полковник, а что с этим, сгоревшим? Может, послать группу, пусть посмотрят? –капитан ВКС, сидящий перед мониторами на КП омского полка ПВО, аккуратно увеличил изображение черного пятна.

     - Не, там ничего нет, - устало отмахнулся полковник, - материалы с лавинной активацией реакции. Одна жирная сажа и угольки.

     - И своих даже не забрали…

     - А не жалко им, новых нарожают. Ты не отвлекайся на картинки, веди второго носильщика. Успел маркер поставить?

     - Так точно.

     - Ну и молоток. Следи внимательно.

     

     В новосибирском бизнес-центре, который высился на заднем дворе местного УФСБ, на последнем этаже рассвет встречали двое, генерал-майор ВКС и седой человек в штатском. Вид у них был усталый, кофе с коньяком больше не помогали, но дело уже было сделано, так что они просто сидели, курили и смотрели на бледно-малиновый восход, проступавший над городом.

     - Мы им отказали в доступе, так? – задумчиво начал генерал.

     - Да.

     - Они попробовали заслать втихую несколько человек, и мы их взяли, и выкинули, и выставили узкоглазым претензию.

     - Ага, - вновь согласился штатский.

     - Тогда они пробрались на трех вертушках, а мы их вели.

     - Верно.

     - И округ слил им инфу, что мы их вели.

     - Ага, нашелся там один подходящий продавец родины, - кивнул штатский.

     - Так зачем это все было?!

     - Давай выпьем.

     - Ну давай.

     И они выпили и еще немного помолчали.

     - Теперь у них возникнут справедливые сомнения, что мы допустили их к нужной зоне Васюгана, - сказал наконец штатский. – И что они получили образец из той части болота, которая им нужна.

     - Но их вертушка сгорела, и вторая, как я понял, тоже сгорит. И это именно Васюган. Это всем понятно.

     - Да. Но тот ли именно, который им нужен, они не знают. И будут исследовать его особенно тщательно.

     - И что?

     - И ни хера все равно не поймут.

     - И опять придут к нам?

     - Верно. Опять придут к нам.

     - А мы что им скажем? Мы ж сами ни хера понять не можем? – изумился генерал.

     - Вот! Начинаешь проявлять ум, товарищ генерал. Это называется стимуляция НИОКР. А если серьезно, нам нужно партнерство. Но сперва они должны понять, что это оно им нужно. И не просто так – можем дружить, можем не дружить. А до зарезу нужно.

     - Это, значит, типа приглашение? – хмыкнул генерал.

     - Типа да, - вздохнул штатский.

     - Ты, брат, начал сливать мои новые разгонки в Васюганье два года назад, когда отсиживался у Максимова. А за тобой потянулись и другие. Эти твои фанатики из Серой линии, Юрочка, они же ваще трехнутые, - Старый раздраженно сплюнул в обрыв с края террасы.

     - У своей Тантры уточни – чьи это фанатики. Может, они еще слегка и ваши тоже? И насчет разгонок я бы не был так категоричен, – Доктор не торопясь и демонстративно сложил руки на груди. – Не надо все на серого валить, и передергивать не надо, ага?

     Строго говоря, Серая линия и в самом деле была детищем Тантры и Старого, ее учителя и любовника, а по совместительству – ближайшего докторового друга. Но вот ведь как получилось: придумала Тантра, идеями напитал Старый, а букварь и устав для них написал Доктор. Так же было и с разгонками: идея была докторова, Шемяку с Лариской, аномально авантюристичных бактериологов из Вятки, нашел тоже он, а вот потом они уже сами закорешились с новосибирскими и пущинскими нано-фаго-вирусологами, спелись со Старым (и даже запили) и понеслась коса по закоулочкам.

     К 29-му году разгонки окончательно уничтожили идею эпидемиологических барьеров и карантинов, но... только неофициально. В официальной реальности разгонок как будто бы не было. Хотя пользовались ими все. Даже представители тех институтов, которые с пеной у рта утверждали их полную несостоятельность, фейковость и фантасмагоричность. Так что пандемии прекратились, а барьеры остались. И стояли теперь на крепком WH-основании.

     - Не в ентим дело, енерал мой, пускай наши общие, ты прав, - Старый махнул рукой. – Но я не запускал открытую стадию процесса. А ты пока мотался между Новосибом, Тобольском и Сургутом, и развлекался, ты можешь представить, что наворотил? Ты думал, ты один такой и счас из своего любимого Васюганья сделаешь стратегический резерв. А ты не один! Плюсуй еще полтыщи долбоебов! Какой невъебенный объем биологически сверхактивных субстанций бродит сейчас в атмосфере, почве и водоемах? А твой Колобок бегает по облакам и базам уже больше двух лет и оставляет повсюду свои закладки – и на суперах метеослужб, и на суперах агроселекционеров. Я уж не говорю про фармацевтов с генетиками. Как думаешь, есть шанс, что сумма случайностей не даст им всем возможность встретиться?

     - Намекиваешь, что мы скоро будем иметь дело с псевдоразумной биосферой?

     - Хуже. Почти уже имеем. И с несколькими. Которые могут объединятся в кластеры. Там на нижних уровнях, конечно, никакого разума, даже псевдо. Только инстинкты. А вот когда сформируется ансамбля, вот тут – мама дорогая, Доктор – тут уже и целеполагания могут включаться, и системы запретов, и черт-те что. Ты супер-сервер хотел, а вот хуй тебе. Пандора, ты, брат, после этого.

     - От Пандоры слышу. Хочешь сказать, Степан Петрович, ты не этого хотел? Да?! Пиздеть не надо! – ощерился в ответ Доктор.

     - Похуй теперь, чего я хотел! – рявкнул Старый. – Теперь будет и не как я хотел, и даже не как ты, а как хер его маму знает кто и зачем!

     Они замолчали и некоторое время смотрели друг на друга, криво улыбаясь.

     - Н-да, - выдавил наконец Старый, - реальный пиздец своими прям руками. Не думал даже. Мне нравится.

     - Думаешь, с ней нельзя будет договориться?

     - Доктор, чертов ты сын, да я ваще ничего не могу подумать в эту сторону. Я тупо охуеваю. У меня, блядь, даже в пьяном бреду не было никаких мыслей в этом направлении.

     - О, кто говорит истину, тот говорит ее не спрашивая причин, - и Доктор, приподняв матрас, который валялся в самом углу террасы, и на котором обычно спал самый хитрый из их дружной компании, достал оттуда еще одну бутылку.

     – Договориться, ваще-то, можно всегда и со всеми. Нет, надеюсь, возражений?

     - С откровенными сумасшедшими нельзя договориться. Раздавай. Когда поэты и философы будут отказываться пить, я буду стоять в очереди последним.

     Доктор разлил и они подняли стаканы.

     - Это, на всякий случай, спиртянский.

     - Самое оно, - вздохнул Старый. – Ну, ангел мой, как ты там говорил? Прикладное недеяние?

     - Примерно, - усмехнулся Доктор. – Будем?

     - А то.

     Они выпили, дружно крякнули и захрустели зеленоватыми солеными сухариками, которые Тантра лепила из шпината, лесных орешков и очередных дико полезных водорослей.

     - Ты же знаешь, Степа, мне жаль этот мир, я его часть, я люблю его, хотя и ненавижу то, каким он стал. Но он умирает, причем плохо и гадко. С очень неприятными и вредными последствиями. Он мутирует настолько сильно, что потеряет остатки правильного вектора развития. Не станешь спорить?

     - Не стану, брат, что тут спорить. Может, не все потеряет, шанец есть, но чахлый. Под три процента.

     - Ну и? Уничтожить все? Уничтожить этих гребаных этерналиков, которые сталкивают мир в тартарары? Невозможно. Это повлечет катастрофу, я, по сути, сам убью миллиарды и сам мутирую. И Колобок может спятить. А удержать контроль – не знаю как. Но катастрофа все равно была неизбежна - со мной, без меня. Ликвидация большей части человечества произойдет сама собой, как только накопится потенциал ошибки. А он растет скачкообразно.

     - Ты же помнишь, что я предан будде Манчжушри и не уйду, пока тут останется хоть одно не спасенное существо...

     - Если их все ликвиднуть - считается, да? Ты поэтому так лениво со мной споришь?

     И два пожилых теоретика радостно принялись гадко хихикать.

     - Так ты, сволочь, все-таки, знаешь - что делаешь? Хочешь договориться?

     - Ага.

     - И не скажешь?

     Доктор помотал головой.

     - Не-а. Сам поймешь. А я сглазить не хочу.

     - Значит, уже договорился. Хитрожопый ты, Доктор. Темнила.

     - Сам такой.

     - Ну и ладушки, обойдусь, - Старый ухмыльнулся. - Давай еще по одной?

     - Не по одной. А как покатит. Но все равно ничего не скажу, догадывайся сам и договаривайся сам. И только умоляю тебя, Тантре ничего не ляпни случаем. А то опять растрепет на всю ивановскую.

     - Даже не сомневайся.

     - Ни в жисть.

     ...Идентификация себя - одна из базовых точек сознания. Без отражения - ку-ку, Владимир Ильич унд Карл Генрихович - с редупликацией, на их общей склейке никогда не возникнет маленькая песчинка с червоточинкой, вокруг которой потом нарастет жемчужина второй сигнальной.

     А вот где и когда у человеческого существа формируется зона «я»? Нет, понятно, мы не собираемся сейчас говорить об исторической перспективе: там все более-менее ясно – идея личности стала распространяться среди широких масс только в Европе 17 века, а до того вычленить свое «я» из общей массы могли только отдельные представители мыслящего сословия.

     Нет, нас сейчас интересует чисто технический момент – условия, предпосылки и причина.

     Так вот, нужда в мысленном жесте самоидентификации возникает у существа в момент наказания за нарушение запрета.

     Сложнее и подробней говоря, внутри общей – господствующей – схемы запретов возникает локальное напряжение, вызванное, опять-таки, адаптацией системы к данным нормам (каковая адаптация выражается в развитии инфраструктурного суб-слоя, берущего на себя нейтрализацию естественных а-и-анти-нормативных проявлений). Это напряжение потребно для преодоления растущей инертности инфраструктурного суб-слоя. И вот на столкновении с этим напряжением существо, прежде безропотно следовавшее утвержденным запретам вдруг начинает сбоить и нарушать. Это еще не есть факт проявления воли (и осознания самоидентичности), это всего лишь мотивированная ошибка. Но система обязана дать существу по голове, чтобы никому не повадно было даже задумываться. Это «наказание» есть тоже своего рода запрет, но более масштабного спектра действия: угнетение-ущербление-ранение (и т.п.) разрушает «большое тело» субъекта, нарушает выработанные поведенческие (адаптивные) связи и низводит/курощает субъекта до временно инфантильного состояния, лишая прав на минимальное даже администрирование.

     Эта мгновенная утрата всего (инфраструктур, разрешений, временных и частичных идентификаторов и т.п.) не разрушает, разумеется, всю структуру субъекта, но лишает ее (временно!) наполнений, связанных с функциональностью и внутрисистемными взаимодействиями. И вот такая мгновенно опустошенная структура автоматически переводит – опять же, на краткий срок – всю свою временно не семантизированную активность на саму себя.

     

     Это страх. Это ужас.

     Это молния снизу.

     Это вечная смоковница – наверху ее корни,

     Внизу ее крона.

     Бог смерти Яма говорит. В комментарии к Ведам, в Катха-упанишаде. Четко формулирует, зараза.

     Упс. Это и есть момент возникновения «прото-я». Ведь никакой внятной вещественности на данном слое размерности эта активность найти не может, и значит, неизбежно начинает искать слоем ниже, на микроуровне. И, конечно, находит, поскольку наслоения обломков/обрывков неосуществленных альтернативных инфраструктур, разрешений, идентификаторов и т.п. болтаются на микроуровне вне зависимости от внешних бурь и происшествий.

     Попытка не семантизированной активности пробудить/включить теневой, мусорный микроуровень структуры субъекта ни к чему особенно не приводит, но отражение, образ этой попытки фиксируется не только там же, на микроуровне, но и получает блуждающий репер на уровне обычной структуры. Блуждающий – т.к. в момент формирования этого отражения структура еще опустошена, но довольно скоро к ней начнется возвращаться вся ее утраченная содержательность – ведь система не окончательно «наказала» субъекта, после внушения она хочет вернуть его «в строй». Поэтому фиксация нашего отражения в каком-то конкретном месте невозможна и некоторое время оно просто удирает от занимающих свои ячейки «старичков».

     Это, впрочем, не самое существенное. Гораздо важнее тот факт, что отражение, образ попытки пробудить/активировать теневые суб-структуры микроуровня не связано идеей размерности-масштабности. И когда возвращаются временно изъятые полномочия (права соблюдать сумму запретов), это отражение оценивает их не по размеру, а по содержательности.

     Ну, оценивает – слишком метафорично, скорее сказать, пытается уподобиться, пытается найти возможность идентификации. А чего еще делать заблудшему внутри структуры образу? Если он быстро не идентифицируется – его попросту сотрет.

     И оно, это блуждающее отражение – поскольку его репер, т.е. сверх-концентрированный до размеров маркера конспект, есть его неотъемлемая часть – отпечатлевает эти свои попытки идентификации в специфической инфраструктуре микроуровня. Фактически, теневой инфраструктуре.

     Именно она и становится той самой инстанцией, которая останавливает всякий следующий ураганный сброс больших связей и идентификаций (инфраструктур, разрешений, временных и частичных идентификаторов и т.п.) после всякого следующего «наказания» (сверх-запрета), и предоставляет существу схему быстрой рефератной реконкисты. Каковая схема и является самой субстанцией «прото-я», индивидуальной самоидентификации.

     Ну вот, теперь примерно понимая как это оно обстоит в абстрактно-идеальной системе, можно пробовать воспроизвести это с помощью "палок и веревок", в смысле, ноликов и единичек, а еще точнее, единичек, не-единичек и дырок между ними. Ха-ха. Три раза.

     Лондон раздражал. Он просто бесил своей слабостью и пустотой. Вивер прекрасно видел, что Сити и Кэнери-Уорф заполнены уже не теми людьми, которые были бы тут уместны. Еще перед Рождеством из Лондона потихоньку начали исчезать «принимающие решения». Сперва это было незаметно: «простите, но сэр Торнтон сейчас в поездке, если пожелаете, я могу соединить вас через два часа», «о, Сайрус, мой дорогой, я так был бы рад пообедать с тобой, к сожалению, инспектирую наши подразделения на востоке, нет, даже не могу предположить сроки, давай попробуем обсудить наши вопросы так, в онлайне».

     Постепенно те полторы тысячи аборигенов, которые – по оценке Вивера – составляли реальный, а не декоративный истеблишмент на Острове, перебрались, по большей части, из реала в онлайн и пропали из зоны прямой досягаемости.

     Было очень некомфортно чувствовать, что энергия, которая оживляла один из истинных центров мира, куда-то ушла. Будто вытекла.

     Пожалуй, пора было и ему куда-нибудь перебираться, хоть бы на север, в Шотландию. Там у Регарда было несколько законсервированных ситуационных центров, парочка в очень живописных местах, в национальных парках. Если начнется реализация варианта «Потоп-2» с уклоном в вариант «А вот вдруг внезапно…», то Лондон, да и вся Южная Англия окончательно станут малоприятным местом. И лучше сделать это поскорее, вот прямо буквально на днях. Вивер очень боялся, что он окажется единственным идиотом, который примет приглашение этого жертвенного барана, Карла III, на праздники Святой недели. Сотни разряженных пустышек и наивный деревенский дурачок Сайрус Вивер. Он никогда бы не простил себе такого вопиющего faux pas.

     Нет, черт возьми, это все решительно неправильно! Проклятые островитяне выбивались из всех прогнозов и сценариев как подводная лодка из шеренги пирамид Хеопса. Почему они ва-а-аще манкируют проектом «Нео-Био», свернули все разработки «композитных энергопластов», даже в хеппенинге «найди Доктора» не участвуют, ну хоть для проформы? Ни одного телодвижения, даже намека.

     Почему они ведут себя так, будто на дворе не сумасшедший тридцать первый год, а наивный и безопасный двадцатый? Одно исключение: они просто сбежали с Острова, бросив короля и половину парламента на заклание, а в остальном – как будто все совсем тихо-мирно.

     Прогнозы, оказывается, лгали.

     Вивер прекрасно знал, что бритты последние два года активно осваивали Австралию и Канаду. Им это было не сложно: как-никак бывшие доминионы, члены Содружества, еще более укрепившие связи с метрополией после дурацкого и скандального Брекзита, с воодушевлением встречали любые намеки Лондона на долгосрочные совместные проекты. Но вот серьезное усиление оборонительного пояса Новой Зеландии, в особенности системами ПРО, перемещение в Тасманово море мощной корабельной группировки королевского флота, которая якобы проводила совместные учения с австралийскими ВМФ… А вдобавок выяснилось, что в этой группировке вместо стандартной пары аж чертова дюжина эсминцев type-47, которые как раз специализируются на противоракетной обороне…

     Все это было очень неприятно. Особенно потому что внезапно. И особенно в той части, которая непосредственно касалась Вивера: он не смог предугадать этих действий. И вид основательно вздрюченного Янашека не успокаивал – да, долбаный ханки налажал, но это была именно его, Вивера, недоработка. А времени на исправление нет.

     Разумеется, все варианты были давно известны, посчитаны и взвешены. И даже тот, что воплощался сейчас. Но если приоритеты выставлены неверно, то грош цена этой предусмотрительности. Сценарий с Киви-островом в ближайшие месяцы должен был оставаться в нижних строчках списка, у него - по всем расчетам - было очень мало шансов на реализацию. А вот поди ж ты, расчеты оказались ошибкой. Диким и возмутительным ляпом.

     Очевидно же, что сами томми никак не могли так чисто и грамотно прикрыть свою неуклюжую хитрожопость. Ни от Еврокона, ни от FEMA и EMERCOM, ни тем более от Би-Брейна, который – как считается – видел и знал абсолютно все на этом маленьком шарике. Значит, островитяне сговорились как-то с Серой линией. И еще, наверное, с "красными лисами", с легальной оппозицией китайского "клуба пенсионеров". Другой возможности просто нет. Даже Янашек это видит. Другое дело, что надо было чуть раньше глаза разуть, но этот сговор вроде как противоречил целому ряду вполне объективных обстоятельств. А теперь уж ничего не поделаешь. Все пойдет криво и не по планам.

     - Адам, - позвал Вивер и секретарь спустя мгновение замер в дверях, - составь меморандум по отчету нашего гения прогностики и предикции. И добавь к нему мое пятое настоятельное требование провести комплексный блэкаут.

     - Шестое, сэр. Я взял на себя смелость и отправил три недели назад ваше послание с расширенной оценочной частью. Вы тогда сказали, цитирую: «Ну не знаю, может я слишком жестко формулирую?», но принципиальное решение не отправлять вы не высказали.

     - Спасибо, Адам. Может, нам и не удалось бы как следует задавить Серую линию, но попробовать было надо. Так вот… в общем, делай. И добавь, пожалуй, в мотивировочную часть мое особое мнение: если не начать мероприятия в течении трех дней, мы не уложимся до конца апреля. И тогда все планы придется переверстывать, а это гарантированный проигрыш во времени и потеря инициативы. Их все равно придется переверстывать, но в этом случае я снимаю с себя любую ответственность, поскольку без промедления застрелюсь, подам в отставку и уеду на Гавайи.

     - Забронировать вам билеты, сэр?

     Вивер вдруг легко и весело рассмеялся и подмигнул абсолютно невозмутимому секретарю.

     - Спасибо. Надеюсь, до крайних мер не дойдет. Да, кстати, о крайних мерах… начинай готовиться к переезду. Я очень не хочу оказаться уникальным придурком, который примет королевское приглашение на Святую неделю.

     - Конечно, сэр. Я ждал только разрешения, чтобы начать упаковывать ваш килт.

     Комм секретаря еле слышно пискнул и взгляд Адама на мгновение стал отсутствующим.

     - Сэр, лорд Альберт Кентский возвращается сегодня в Лондон и просит о неофициальной встрече, желательно до Святой недели. Позволю себе предположить, он будет представлять либо принца Джорджа, либо...

     - Либо непосредственно Эрика Кадогана. Ну и «серых». Сообщи лорду Берти, что мы можем встретиться сегодня ночью после трех в Вулвиче, в русском дансинге. Или уже после катастрофы, если он выживет. Шучу. Не надо никакого "или".

     Олег Иванович Максимов выбирал. Выбирать, как обычно, было не из чего – или плохо, или хреново, или совсем паскудно и с последствиями – но выбрать было надо. Конечно, был еще и «авось», который довольно часто маячил невдалеке от сложных стратегических схем. А еще дальше, в углу стояла тяжелая дубина «а-ебись-оно-все...». Максимов очень не любил пользоваться этими средствами решения проблем. Нет, как всякий русский человек он не мог от них отказаться вовсе и сделать вид, будто не понимает как выглядит истинная панацея. Но особенная печаль нынешней ситуации состояла в том, что пользоваться этими исконно русскими средствами придется в конкуренции с китайцами. А проклятые косоглазики не только застолбили эти варианты развития загодя, но и неплохо представляли себе их последствия. И были к ним готовы.

     Вчера вечером он еще раз пересмотрел материалы сценария «Юйшань» и теперь мучительно искал лазейку для неповоротливой и полуживой туши российского государства в этом мрачном будущем. По всему выходило, что выходов нет. Цугцванг, сука. Ха-ха три раза. Он, конечно, не будет прекращать эвакуацию, которую планомерно проводил уже полтора года, втихую перемещая за Урал людей и ресурсы из Белоруссии, Крыма и вообще всей европейской части страны, но отгораживаясь от запада и Кавказа, он оставался почти беззащитным перед ханьским самодурством. Ведь если ты не держишь узкоглазых за яйца, значит, они держат тебя.

     Китайцы посчитали, что даже двадцатикратное сокращение численности совокупного узкоглазого населения, включая всякую мелочь из Наньяна и Средней Азии, будет вполне приемлемой ценой за попутное уничтожение любого «длинноносого» присутствия в этой трети земного шара, включая Японию. Как выразился один из авторов подобного подхода профессор Ляо из Пекинского университета, «в отсутствии конкуренции и в сложной обстановке измененной биосферы, достаточно ста миллионов китайцев, чтобы довести генетическое разнообразие человеческого материала на нашем полушарии до уровня стабилизации».

     Проще говоря, ханьские этерналики, потенциальная элита грядущего "мира-после-катастрофы", готовы были абсолютно на все: тотальный ядерно-химическо-бактериологический апокалипсис все равно оставлял им определенную надежду. В отличие от всех остальных. И самое печальное, они уже сделали ставку на эту надежду.

     Да, конечно была у них своя оппозиция, "красные лисы", клан "комсомольцев", который был застрельщиком всего безумного бардака последних 10 лет, и вроде кооперировались они с англами, и вроде активно ставили палки в колеса Фачжаню, крупнейшей китайской бизнес-империи, но кажется, судя по отчетам аналитиков, основные принципы "Юйшаня" разделяли и комсомольцы, и Гонконг с Тайванем.

     Единственное, что осталось в загашнике у Максимова и остального человечества, так это парочка напрочь ебанутых клоунов. Старый с Доктором каким-то необъяснимым образом умудрились инициировать «саморазвитие псевдоразумной биосферы», как обозвали это умники из Кировского НИИ. И теперь китайцы временно опасались запускать свой радикальный сценарий.

     Нет-нет, это не было решением. Просто возможность передышки. Страховка. Которая может в любой момент сорваться. Какого черта он вообще согласился подпустить косоглазых к Васюгану? Ведь понимал, что риск, что снова на авось, понимал, но согласился.

     Максимов вспомнил, как полгода назад в этом кабинете в дугу и в дрезину пьяный Шемяка – генерал, бля, майор, доктор, бля, наук, один из реальных создателей разгонки – таращил мутно-лазурные скобарские глазки и клялся всеми святыми, что китаезы никогда не смогут сами разобраться с феноменом Васюганья.

     - Олег же Иваныч, господин же президент, товарищ главковерх! Ей-богу, ну им надо дать это понять, пощупать, осознать, иначе они ни в жисть не поверят, - кричал Шемяка сиплым, сорванным тенорком, отпихивая максимовских гардов, которые довольно успешно мешали видному ученому рухнуть в ноги царю-батюшке и начать долбиться челом в потертый ковролин. – А с Васей теперь никто не разберется, даже Колобок! Там такая жуть волшебная творится, просто пиздец! Пусть они, суки, обломаются, пусть свои бороденки сожрут и не подавятся!

     Н-да, Максимов был бы рад полюбоваться на Синь Чана, неформального лидера китайских зубров и птеродактилей, как там они себя называют – «клуб пенсионеров», что ли – жующего собственную бороду, но воображаемая красочная картинка никак не спасала от мрачно пессимистичных предчувствий.

     Ну Васюган, ну да, есть такое необъяснимое дело. Огромная территория, которая не терпит ничего высоко и даже средне технологичного. Проще говоря, любая электрика с электроникой довольно быстро дохнет, едва приблизившись к южной окраине Западно-Сибирской равнины. Это если не учитывать прочие аномальные влияния. А что еще веселее, Васюган потихонечку растет. Не в том смысле, что распространяются сами болота, нет. Но вот территория его воздействия неуклонно ширится. И не только вниз по течению Оби и Иртыша, но и странным образом – в обратную сторону, к Алтаю и казахским степям. Но эта аномалия удерживает китаез от немедленных действий только потому, что они еще не успели пересчитать последствия сценария с учетом Васюгана. А вдруг махнут рукой и не станут заморачиваться? Ну, сейчас цейтнот, время поджимает, плюнут на все и начнут форсировать? Эх, если бы на пару лет пораньше, можно было бы их по развилкам поводить, а теперь страшно.

     Ебнуть китайцев Максимов мог, но только в качестве заявки на премию Дарвина: едва косоглазые ослабеют хоть на полджоуля, янки раздавят его и сожрут. Не трогать китайцев? Они начнут первыми. Ебнуть какого-нибудь плотника, вот хоть бы лаймов? Не подействует, косоглазые все равно начнут. Долбаный цугцванг, капкан, сука.

     Лампа на столе мигнула. Утро уже. Генератор сбоит, задолбался, видать, молотить.

     Стоп. Какой, на хуй, сбоит?

     Какой, к лешему, генератор?

     Электропитание в резиденции было совершенно автономным, а мощные аккумуляторные батареи давали ровное напряжение, без скачков и прерываний.

     Это проникновение. Хорошее, чистое проникновение. За дверью было абсолютно тихо, но Максимов уже не думал об этом и аккуратно тянул из-под стола свой старенький Удав, который всегда висел там в самодельной замшевой кобуре.

     Лампа мигнула еще раз. А потом выдала серию. «Сууки, бляяди, щуукаа живаа», привычно прочитал Максимов и задумался.

     Не проникновение, нет. Это приглашение. Он помедлил еще секунду и достав из стола древний смартфон, вставил в него батарею и включил.

     «Привет, Максимов. Колобок на проводе. Поговорим?», - прочитал он на экране и кивнул.

     Черная мартовская ночь висела над северной Грецией. Маленькие звезды нервно моргали сквозь пролетающие облака, с моря тянуло холодком. Старый потянулся и, отложив ручку, вылез из-за стола.

     - Эх-ма… надеюсь, этой песенкой я порастряс частицы мирозданья и в будущее ловко заглянул!... Ну что, пора, кажется?

     Крепкий худощавый старик, выглядящий в свои восемьдесят едва ли на шестьдесят, вышел на терассу, легко взвалил на плечи рюкзак, в котором стояла сорокалитровая фляга со свежей разгонкой, закрыл за собой символическую калиточку и медленно пошел вверх по склону.

     - Ползи, ползи, улитка, - бормотал он под нос, - через час соловьи проснуться, а ты еще толком не офудзиямился. Ползи.

     Он уверенно шел по еле заметной тропинке, которая вилась, огибая небольшие груды камней, заросших кустарником. Редкие зайцы, заслышав его шаги с глухим треском убирались прочь, проламываясь через подлесок, а Старый только хмыкал, сожалея, что в слабом свете месяца он не может разглядеть их бурые тушки: Доктор уверял, что из-за природной греческой ленности на ушастых тут никто не охотится, а лис так мало, что они не в счет, так что зайцы отъедаются до размеров доброго подсвинка и одного может хватить на обед для целой семьи. Доктор, разумеется, врал, но по обыкновению, во многом был прав, и Старому было любопытно.

     Минут через сорок он уже стоял на небольшом расчищенном пятачке, метрах в тридцати от вершины. Аккуратную овальную проплешину окружало два кольца камней, которые Старый уже давно выложил тут. Он снял с плеч рюкзак и не мешкая принялся доставать из кустов и со склонов этого взгорочка еще камни: он сам же заранее заготовил их, так что искать не приходилось. Он укладывал их в третье, внутреннее кольцо, где-то почти вплотную друг к другу, а где-то и оставляя небольшие проходы.

     - Кам-кам, камане ме! Я шаман, рожденный камлать, я сын шамана, и внук шамана, и правнук, и отец, и дед и вечный предок всех шаманов – я, шаман стоящий на этой земле, под этим небом, кам-кам, камане ме! – приговаривал он, посыпая каменные круги табаком из кисета, в котором лежала его маленькая резная трубочка, и сухой заваркой из бумажного кулька.

     - Приходите ко мне, великие боги, земные и небесные, попьем вместе чаю, покурим вместе трубку, поговорим о хорошем, о правильном, о времени и мире, о прошлом и будущем, приходите ко мне, малые духи и великие духи, выпьем вместе водки, будем думать и петь!

     Старый достал из кармашка выцветшей джинсовой куртки маленький ножик и, облизнув его, чиркнул по тыльной стороне ладони. Легкие темные капли крови падали вниз, а Старый, вытащив из рюкзака чекушку, сковырнул большим пальцем пробку и стал поливать камни, которым не доставалось капель его крови.

     - Что, голубчики, что, мои дорогие, просыпаетесь? Поднимаетесь? Кушать подано! – он и сам отхлебнул из чекушки и закурил.

     - Кам-кам, камайне менг, - опять затянул Старый, - кто поет в рощах на горе, кто шепчет в омутах под горой, кто кричит в небе над безднами – придите, послушайте, ответьте мне, спросите меня – я шаман, царь всех шаманов, правнук ваш, предок ваш, тут стою, здесь умираю. Харсо раз-зах! Верно видящий, правильно делящий, хорошо знающий!

     Он вынул из рюкзака флягу с разгонкой, отхлебнул еще разок из чекушки, а потом из фляги, и стал обильно поливать и камни, и каменистую землю вокруг себя.

     - Арра-га, ара-хга, арра-кайя-га! – закричал он вдруг. – Хус-сама, хус-сама, кам, каане-мен, хус-хус, варда-балайя-хга! Не молчите, не отвечайте, говорите как есть – кто идет через ночь? Кто летит над морем? Кто несет солнце на перьях, кто сверкает звездами в когтях – пойдем со мной, перейдем через гору, что нельзя видеть, перейдем через море, что нельзя перейти, зажжем огонь, что погас, вернемся домой. Где мы спим, где мы грезим, где умерли и где родились, где мы пляшем одни!

     Он сложил небольшой костерок в самой середине каменных кругов и полив его и разгонкой, и водкой, запалил. Пламя вспыхнуло и сразу опало. Быстрые синие огоньки бегали по кедровым и можжевеловым веточкам, и словно раздумывали – гореть или так и уйти, растворяясь в серых клубах дыма.

     - Идет-идет белая мгла, идет-идет белый огонь – встань, мгла над островом! Глянь на закат, на север, глянь на болота пустынные! Как глянешь – сгоришь, себя сожжешь, сама сожжешь, без помощника. Своим страхом, своим замыслом, ойга-айя-хга!

     Костерок вдруг занялся яркими оранжевыми клочками и Старый довольно захохотал.

     - Хей-йа! Хейя! – закричал он хрипловатым, гулким басом и подняв вверх руки, скрючил пальцы, словно когти у хищной птицы. – Хейя-га! Га! Га! Айя-хга!

     И продолжая выдыхать-выкрикивать эти несвязные, бессмысленные звуки, он стал с силой бить в землю ногами, словно отбивая некий ритм. Постепенно движения его начали ускоряться, а удары сделались тише, но к ним вдруг присоединился дробный перестук камней, которые лежали вплотную друг к другу.

     Старый затрясся словно в лихорадке и закричал каким-то тонким звенящим голосом что-то совсем уже невыразимое, пламя костерка взметнулось выше его головы и, осветив на миг безумное оскаленное лицо пожилого ученого, резко опало вниз и потухло, растекшись по каменным кругам сизой дымкой.

     Старый, словно из него выдернули разом все кости, обмяк, скрутился в клубок и рухнул на землю прямо там, где стоял, рядом с дымящимся кострищем. Черно-синие тучи над морем вдруг загорелись ярко-малиновым светом, а вокруг звезд и месяца небо начало быстро голубеть.

     Спустя какое-то время очнулись соловьи и прочие обитатели лесных склонов Холамонтоса. Старый, кряхтя, выпрямился, сел в лотос и ровно задышал, прикрыв глаза. Через несколько минут он шумно выдохнул и замер так на сотню ударов сердца. Потом наконец встряхнулся и медленно встал.

     - Ох. Ох-хо-хох. Охо-хо-хо-хох. Старый я уже. Старый-старый. Полвека уже Старый, хм. А ты еще малютка, малыш, да… Ха-ха-ха! – расхохотался он во весь голос, - ха-ха-ха!

     Его хохот, казалось, развеселил всех окрестных птиц, потому что они подхватили его и с полминуты весь Холамонтос весело свиристел, чирикал, ухал и курлыкал.

     - Ай, Доктор, ай вещий дурак! Еб-бать мою княжескую черепушку, вот же щучий сын! Опять угадал, скотина!

     Старый хлопнул себя по бокам и опять захохотал.

     - Миллионы лет, ебанные миллионы лет! Ведь ты ни черта не понимаешь, малыш, не знаешь себя! Ты создал внешнее сознание, вынесенную рефлексию, а она обманула тебя и превратилась в тупых мещан, в унылых бюргеров, ети ихую маму! Ха-ха-ха! Ты же просто младенец, милый мой, миллионолетний младенец! И вот мы наконец… мы дали тебе зеркало, и тебе стало просто интересно.

     Старый покачал головой и начал собираться. Он оделся, забросил на спину пустой рюкзак, натянул сапоги и подошел к здоровенному валуну, который замыкал внешнее каменное кольцо. Постоял, глядя на камень, потом положил руку на ярко-рыжий с прозеленью лишайник, который совсем еще недавно поливал разгонкой и дружески похлопал его ладонью.

     - Знаешь, малыш, мне тоже очень интересно. Я думаю, мы теперь немного повеселимся, а?

     И еще раз хохотнув, он пошел вниз. Из-за Афона медленно поднималось солнце, и над Холамонтосом таяли последние звезды.

     Дизель чихнул, раскашлялся и задрожав, снова утих. Баржа вздрогнула и гнусаво заскрипела, как здоровенный котяра с переломанным носом. Не прошло и трех минут, как двенадцать цилиндров старого катерпиллеровского движка нестройно брякнули, и расчихавшись как следует, дизель басовито забубнил. Грохнула цепь кормового якоря, и баржа вновь заскрипела, начав поворачиваться правым бортом к ветру.

     - Пишта, долбать тебя поперек, - заорал Найджел, высокий рыжий американец, которого Нина слегка недолюбливала за его развязные хамоватые манеры. Впрочем, человеком он был, вроде бы, неплохим. – Пишта! На черта ты раскочегариваешь наше корыто?

     Но стармех даже носу не показал из машинного.

     Большинство ребят было в море – кто собирал мелкие мусорные островки, а кто буксировал уже собранные пластиковые поля к базе. Нина осталась на барже вместе с Найджелом, двумя его подружками и еще парочкой испанцев. Татушка в последние дни здорово зудела, а с вечера Нину регулярно бросало в жар и еще порой ломило все кости. Она решила отлежаться денек: хотя на борту хватало всяких лекарств в здоровенном красном ящике аптечки «если вдруг кто чего», но... А вдруг змейке не понравится какой-нибудь парацетамол или она просто неправильно его использует и будет только хуже? Как всегда говорил в таких случаях Старый, «надо обязательно немного помаяться, пусть организм поймет, что тебе хреновенько и задумается».

     Пишта врубил второй генератор и уже все якорные цепи, загрохотав, поползли наверх. Механик наконец высунулся из машинного и заорал:

     - Нина! Найджел! Хосе! Ходи быстро сюда!

     Девчонки Найджела давно выбрались из трюма, где собирали культуру, а бой-френд Хосе, которого неизвестно как звали, хотя все называли Пепе, и так никуда с палубы не уходил – загорал, сволочь. Через минуту все шестеро из «отдыхающей смены» уже стояли на полуюте и ждали пиштиных объяснений.

     - Хосе, Нина – быстро свяжитесь с нашими: надо срочно уходить. Найджел, иди в рубку и веди нас к востоку от рифа. На севере заметили сомалийцев, четыре посудины. И идут в наш район.

     Ребята на несколько секунд замерли, пытаясь оценить новости. Змейка вдруг так полыхнула жаром, что Нина чуть не взвыла. Она чуть замялась, и Найджел опомнился первым:

     - Да ну, брось, когда это было такое? Ты что, бро? На хрен мы им сдались? Мусорных волонтеров никто не трогает, даже исламисты.

     Пишта хмыкнул и вытер руки промасленной ветошью.

     - Дурак ты, парень. Они ведь такие же волонтеры. Только мусор другой, - и он хохотнул над своей шуткой. – Девятнадцать беленьких ребятишек – это сорок миллионов зелени по самой нижней планке. А ведь среди вас найдутся и детки богатеньких папочек. Так что пятьдесят лямов даже втемную. И какой мудак откажется от таких денег? Им ведь даже не надо самим трудиться, они просто скинут данные на сомалийскую биржу, там вполне божеский процент – десятина, если все гладко и половина, если с лотом суровый геморрой. Вот так, малыш. Меня пристрелят и за борт, а нашу гордую шаланду добавят бонусом, тысяч за пятьдесят. Понимаешь?

     Найджел засопел, шмыгнул носом, но ничего по делу возразить не смог.

     - Херня, - буркнул он раздраженно, - херня все это полная. Может, они вовсе не сюда идут.

     - Может и не сюда, - не стал спорить Пишта, - а мимо. Только нас трудно не заметить, даже если сильно мимо идешь.

     - Ага, может и херня, - согласился Пепе, легконогий смуглый красавчик, который так летал по трапам, что даже Нина, с ее балетным и горнолыжным опытом, признавала его первенство. – А вдруг они не знают?

     - Что не знают? – закричала беленькая подружка Найджела, - что они, блядь, не знают?

     - Что это херня, - улыбнулся Пепе. – И решат, что это всерьез. И поимеют нас. Вот прям как Пишта расписал. Ну, если вдруг?

     Найджел заорал, что это все полная хрень, шит, булшит и факиншит, и что в гробу он видел всех пиратов, но даже его девочки посмотрели на него как на идиота.

     - Хосе, - усмехнулась Нина, - давай-ка ты в рубку, а мы с Пепе на рации. А Найджел нам всем поможет. Потом. Когда угомонится.

     - Шевелитесь, ребятки, - сказал Пишта, - времени мало.

     И нырнул обратно в машинное.

     Почти три часа они собирали вокруг рифа остальных волонтеров, еще часов пять добирались до Мадагаскара, и только когда встали на рейде и Пишта заглушил движок, Нину отпустило. Едва она спустилась на берег и увидела одинокое такси, как вдруг поняла, что все будет хорошо. И в это же мгновение запишал ее комм, который молча валялся в рюкзаке уже больше двух месяцев – все то время, что они чистили рифы. Анджей, с какой-то абсолютной ясностью поняла она, он жив, с ним все хорошо, они скоро увидятся, но он сволочь и она его еще не простила. И не стала отвечать.

     - Кругленький, а откуда ты это достал?

     - Нашел. Ха-ха!

     - Ну правда! Это же больше десяти лет назад. Тогда там никаких камер не было, и ай-тегов не было, и... Ну этого не может быть!

     - Тантрочка, ты допускаешь стандартную ошибку: ты полагаешь, что прошлые поколения примитивнее нынешнего. Хотя бы технологически. А они просто иные. Другие. Вот и все. Мобильники были, планшеты были, "умная" бытовая техника была. Режим контроля-фиксации никто не отменял. Берем все шумы с 10 гектаров вокруг точки, и отсекаем лишнее. Ха-ха! Это называется не достал и не нашел, а реставрировал! Вос-соз-дал! Наслаждайся. Хотя я не вижу тут ничего особенного, просто треп. Итак, прошу:

     

      Лекция Старого и Доктора, прочитанная ими друг другу на берегу реки Нежарки перед открытием кафе «У Ержабека» в качестве очередной попытки объяснить людям все-все-все и притом простыми словами, а потому бесполезная и бессмысленная.

     - Начнем с того, что люди – идиоты, придурки и дебилы.

     - Абсолютная истина. Люди – хитрые идиоты, придурки и дебилы.

     - Ага, абсолютная и дополнительная. Люди – тупые хитрые идиоты, придурки и дебилы. И еще люди – умные тупые хитрые идиоты, придурки и дебилы.

     - Очень-очень хитрые! такие хитрые, что даже умные. И очень тупые.

     - Это все – одни и те же люди. Просто у них бывают разные состояния сознания и психики. Глупость – это базовая форма поведения. Она охранительна и предохранительна. От всего.

     Хитрость – реакция базовой формы на усложненную социальную ситуацию. Когда простой охранительности не хватает. Тупость – компенсаторная психическая реакция на утомление от хитрости и глупости в еще более сложной социальной ситуации. Ну а ум – это способ решения накопившихся разнообразных сложностей.

     - Ум работает с ошибкой, которую порождает любая сложность. Но ум не решает ошибку, он ее гасит. Затирает.

     - Просто хочу это повторить: ум далеко не всегда свойственен человеку. Равно и глупость, хотя она – как фоновое состояние – вроде бы выглядит более регулярным фактом.

     - Не забудь еще одну забавную штуку, которая связана с умом, но отличается от него. Разум или рассудок. Ведь эту штуку нельзя назвать состоянием сознания/психики, в отличии от первых четырех, это скорее ценный сборник, конспект полезных и не очень навыков, выработанных в состоянии ума. Он часто помогает быстро и эффективно использовать это чудесное, хотя и кратковременное состояние.

     - Вот-вот, с этим ценным конспектом мы и пробуем работать. Ведь люди как правило складывают в свой разум/рассудок под видом навыков их сокращенное обозначение, то-исть факты и сведения. И разум начинает путаться: ему кажется, что он должен взаимодействовать не с навыками и привычками, а с информацией и способами ее обработки. А это ошибка.

     - Ja-ja! Der Fehltritt. Das ist fantastisch! Информация! Ин-фор-ма-ци-я!!! Как же мне осточертело это волшебное слово! Перманентная информация, бесконечная информация. Идиоты, бля, дебилы, корреспондирующие субъекты обмениваются информацией, чума зеленая! Кто ее видел, эту информацию? Информация не значит ровным счетом ничего. Тыщу раз уже повторяешь - в одну и ту же логическую конструкцию можно подставлять разную семантику и она – для разных внешних условий – всякий раз будет условно истинна. Повторяешь-повторяешь, и ни хера.

     - Слушай, ну что я могу сделать? Да, люди пользуются этим термином. Да, вредный, дурацкий, но он есть?

     - Наплюй, это я так, хтонический гнев.

     - Короче, знание способов обработки информации выглядит более полезным, но на самом деле, оно не менее бессмысленно: изобилие фактов/информации вынуждает использовать целый ряд сугубо механистических (статистических, в частности) способов этой самой обработки. Ни ум, ни разум ничего не приобретают с этим знанием.

     Тут важно понимать один простой нюанс: и для ума, и для рассудка единственно полезны будут способы обработки не какой-то там внешней, чужой информации, а своей собственной. То есть, тех образов, в которых сознание человека отображает восприятие внешней информации. И вот здесь-то начинается самое интересное.

     Очень трудно выработать ограниченное количество универсальных законов, которые определят развитие и преобразование принципов этого отображения, равно как и самого восприятия – тут нет законов; которые есть – не универсальны, и вдобавок их слишком много. Но зато с развитием и преобразованием образов, которые возникают и живут в нашей голове мы справится можем.

     - Это просто надо запомнить и затвердить: мы никак не можем изменить реальность, потому что ее может не быть. Или вовсе нет. Ва-аще. Но мы можем сделать абсолютно все-что-угодно с ее нашим восприятием. Оно подчиняется законам, и мы их знаем.

     - Да ну? Может расскажешь?

     - Обязательно. Прям-щас?

     - Ну, друг мой, уже девять и ключарь уже распахнул врата сего пристанища...

     - И хули мы ждем?

      Конец записи.

     

     - А потом что было, ты не реставрировал, Колобочек?

     - Напились они в зюзю, а как ты думала? Когда два ученых мужа с похмелья обсуждают людскую глупость - они непременно нажрутся до чертей. Это закон. И мы его знаем! Ха-ха. А знаешь, вот тебе еще до кучи. Лови.

     

      Из какого-то старого дневника Доктора

     20 ноября

     …стало-не-то-совсем, тридцать три раза стало, вплоть до окончательного «не того». В том смысле, что я напился до чертиков, до сиреневых соплей, в хлам и дребадан. И еще раз напился, а потом еще. Запил, короче, ой-загу-загу-лял. Кой-чего случилось, happened, бля, чегой-то. И несет меня лиса за черные леса, и встают черные горы в моей душе, и падаю я, проваливаюсь сквозь них в глухое матовое безумие.

     Пусть все станет прахом, пусть выплеснется из праха тяжелым сгустком проклятия остаток рассудка, и я успокоюсь… Да, успокоюсь… забавно все это, конечно. Просто аб-ха-хо-чис-ся…

     Как же вы мне надоели, до жути, видеть вас не могу. Видели все на свете глаза мои – и к вам вернулись, о белые хризантемы. Хризантемы, вот ведь. Хризантемочки мои, лютики-цветочки. Чтоб усохли вы навсегда, чтоб пропали насмерть, чтоб!..

     Сука.

     Как так получилось, что я здесь? В этом дурацком теле, в этом вашем уродливом социуме, в этой несообразной жизни, в этом безнадежном мире, а, черт возьми?

     Ну, тело, это, не надо. Вполне еще тельце. Не очень-то молодое, конечно, но… еще побредем. Побредешь. Угу.

     Дело в том, что я вас не люблю. Ей-богу. Вы мне не нравитесь. Совсем. Люди! Эй! Вы идиоты, это профессиональная человеческая болезнь, но от того не легче. Люди! Ку-ку! Я не люблю вас, и бдительность вам не поможет. Also schpracht товарищ Фучек. Или Чапек, не помню. Какая разница. Как же я вас иногда не люблю, даже смешно делается.

     Как там у Старого?

     Я как-то разговаривал с Христом.

     Большой чудак он, но занятный собеседник.

     С ним можно потрепаться по-простому,

     Но и по-сложному. По сложному полезней.

     Как пес ругался он при слове синагога,

     Учеников бранил за лень и пьянство,

     Пространно излагал свою идею бога

     И отрицал в вещах непостоянство.

     О Риме говорили, о Египте,

     О порче нравов и про самоотверженье.

     Я согласился с ним, что люди - дети,

     Что миром правят штамп и наслажденье.

     И я сказал:

     Ну как ты можешь их любить?

     Он пусто посмотрел и медленно ответил:

     А нет - на кой тогда к чертям собачьим жить

     На этом мучимом и в муках гадком свете?

     

     Ведь должен бы, кажется, любить. И вроде любил раньше. Кажется. Много раз. От всей души. От всего сердца, со всей яростью глупой и бестолковой юности.

     Революцию хотел делать – для освобождения замученной интеллигенции от гнета бюрократического социализма.

     Не сделал. Интеллигенция сама освободилась и превратилась… н-да. В пакость какую-то превратилась. Смотреть тошно.

     А ты не смотри. Выпей еще немного и тоже превратись, жалко что ли?

     Отчего же, сосна, для тебя

     Не страшны ни метели, ни иней?

     Знаю: крепкие корни твои

     В царство мертвых проникли глубоко…

     Вот и я …

     Когда-то, давно-давно, совсем уже давно, в совсем другой какой-то жизни... Боги мои, как бы мне хотелось простого честного покоя! как мучительно хотелось его. Счастья ремесленника и кулинара, рыбака и бытописателя, трактирщика, наконец… И не знать, не думать, не видеть!...

     Не дождешься. Хрен тебе, а не простое честное счастье! Раз попал сюда, внутрь конца света, да еще родился в самой холодной, подлой, сумасшедшей и дурацкой стране – терпи, скотина, терпи, грязь болотная, вперед и вверх, понял?!

     Понял я, понял, хватит орать. Заранее еще все понял, побрюзжать, что ли, нельзя?

     Есть ли в собаке природа Будды? Нет ли в собаке природы Будды? Ну есть. И че? Она, природа, ошиблась, зная и намеренно!

     А можно не слишком долго? Пожалуйста… Остоебенило мне в собаке.

     Можно, говоришь…

     Я, наверное, убью вас. Когда-нибудь. Ну не лично, сами убьетесь, но... Как же все это глупо.

     Тогда вопрос – чего ж я жду? А вот на это господин Дракон велел ответить: мы должны Заратустре кирпича. Поперек всей морды. И пусть никто не уйдет – ни обиженный, ни необиженный, ни безобидный. Я должен сделать то, что обещал. Вот, собственно, и все.

      Конец текста.

     

     - А он знает, что ты это все собираешь?

     - Ему, кажется, плевать. Он вообще считает, что все эти фиксации не нужны. И есть только то, что помнишь.

     - Ну вот, ты помнишь.

     - Не понимаешь. Времени нет, а значит память - это созидание. Он есть только потому что создает, а не помнит. Вот, напоследок:

     

      Мы на войне. Всечасною опорой

      Пусть служит та последняя решимость,

      Которой ворон с нашего рожденья

      Над нами реет, к битве побуждая,

      Суля победу и преображенье.

      Как он, мы равно презираем павших

      И уцелевших.

     День Дурака Кейси праздновал в гордом одиночестве. Где-то, конечно, обретались и прочие дураки, но тут и сейчас он был абсолютно один.

     Изворотливый разум легко соглашался с тем, что поговорить не с кем, так как Доктор ныкается по Ойкумене, Колобок мечется по облакам и серверам, а Марфа Васильевна – уже окончательно отрезанный ломоть. Да и средств коммуникации, кроме старенького комма, полученного от официантки в Хайнфельде и разобранного на части по просьбе Колобка, у Кейси не осталось.

     Да, разум соглашался и тут же мягко подталкивал аналитика еще разок обшарить хотя бы чердак – а вдруг какой-нибудь радиоприемник отыщется? Или даже телевизор?

     Дик терпеливо объяснял разуму, что он не только чердак, а и весь дом с подвалом и сараем за эти четыре дня обыскал. Раз восемь. И ни-че-го. Nothing. Und нихуя.

     Да-да, говорил разум. Я помню. не дурак. В отличие от некоторых. А может, все-таки Жюлю позвоним? Возьмем кусочки комма, переберемся на другую сторону горы, соберем и звякнем быстренько?

     Жюль Обрийон, коллега-аналитик, с которым они бесконечно спорили и ругались в комментах к большим отчетам Еврокона и волшебно напивались при редких встречах, тоже был, разумеется, дурак. Но кажется, не полный. Так как имел официальное разрешение от агентства на выполнение разовых контрактов и с Регардом, и с Максимовым, и с Фачжанем, и еще с полудюжиной крупнейших игроков. Когда лет десять назад на какой-то конференции в Париже Дик познакомил Жюля с Доктором, тот вдруг заржал и сказал непонятное:

     - Бамбук Савада работал на шесть разведок и был мерзавцем. Но когда он давал информацию – она была надежной.

     - Харам, - поправил его Обрийон, - не Бамбук, а Харам. И не шесть, а четыре.

     - Все равно хорошо, - отмахнулся Доктор и пошел дальше, напевая «не счесть харамов в сказочных бамбуках».

     - Пшют, - заметил Обрийон и пошел в другую сторону.

     Изучив первоисточник неведомой ему тогда цитаты, Кейси подумал, что Доктор и в самом деле может знать про Жюля что-то такое эдакое... Но мысль о надежности информации запомнил и потом несколько раз обращался к коллеге за необъективной, но профессиональной оценкой некоторых решений.

     Так что разум был не так уж и неправ. Если не учитывать, что Колобок категорически просил не высовываться хотя бы до Пасхи.

     Как бы то ни было, а долгие споры с разумом провоцировали регулярные шмоны шале «Одинокого аналитика», что сделало Дика обладателем очень приличной библиотеки. И теперь он мог утешать себя шекспировскими пьесами, декламируя которые заснеженным альпийским склонам или потрескивающим буковым поленьям в камине, удавалось оправдать практически любое количество алкоголя.

     А поскольку поговорить, все-таки, ни с кем было нельзя, то ломки информационного и коммуникационного голодания (оно же медиа-депривация, оно же digi-dep, оно же ICT-dep и т.п.) вынуждали его беседовать с самим собой. И Дик не сопротивлялся. А еще можно было поболтать со стариной Биллом, тем более, что тот тоже был не против.

     - Видишь, Билл, какие в наше кошмарное время сложнозапутанные интриги крутятся, - говорил Кейси, отхлебнув глоток теплого сладковатого Bos'n, - не всякий гроссмейстер разберется в этих многоступенчатых многоходовках.

     - Эх, Дик, - отвечал ему сын стратфордского бейлифа, - думаешь, наше время не было для нас кошмаром? Хе-хе... Да и интриги эти ваши... Вот ты смотришь на мои простые сюжеты и не видишь, что за ними скрыты причудливые отношения внутри каждой человеческой общности, каждой страты. А на поверхность выносятся только самые устойчивые узоры намерений и действий. И когда они сталкиваются, и теряют часть своих изгибов и ветвлений, наружу вылезает то, что казалось давно забытым и захороненным. Люди всегда разрушают своими самыми лучшими действиями свои самые лучшие помыслы.

     Кейси делал еще глоток и соглашался.

     - Ты прав, Билл, когда рассеется дым и выжившие игроки попробуют понять, что случилось и что из замысленного принесло свои плоды – они, думаю, крепко удивятся. Или не очень. Они же не дураки – изумляться происходящему.

     И Шекспир весело смеялся в ответ.

     Но ломка продолжалась, и наутро, в ознаменование международного дня аутиста и дня памяти святого Абундия, покровителя просвещения, с Кейси заговорила тень призрака Марфы Васильевны.

     - Что, Дикки-Рикки, измаялся? А я предупреждала тебя, что вредно долго работать с искинами. Ты теряешь навык ошибки.

     Кейси не очень-то удивился, поскольку понимал, что рассудок у него малость подплывает. И не захотел его удерживать.

     - Не пизди, Васильна, ты-то уж точно не безгрешна и лажаешь частенько, - парировал он и отказываться от разговора не стал.

     - День Дурака уже миновал, братец, подумай чуть-чуть, - хихикнула вредная аватара, - я ошибаюсь, а ты остаешься чист. Именно об этом я и толкую. Так неправильно. Ты утратил навык исполнения множества итераций бессмысленных, на первый взгляд, переборов и сопоставлений, из которых состоит поиск и выборка полезных фактов. А ведь они не просто проходят неразличимой чередой, а оставляют свои фрагментарные следы в памяти. И твои «интуитивные гениальные прозрения» собираются не только из выявленной мной информации, но еще из множества мелких искажений в группах аналогий между полуразрушенными паттернами этих вот фрагментированных следов. Как там говорила умница Анюта Горенко – «из какого сора», «from what stray matter»... Работа с искином лишает тебя мусора памяти. Она вымывает его и скоро в твоей бестолковке будет чисто и светло.

     «Задолбала, - вдруг осознал Кейси, - крепко ты меня, оказывается, задолбала своей неумолимой правотой. А ведь я сам выстроил эту модель поведения. Забавно, да?»

     Но делать было нечего. Тень призрака аватары БиБрейна, мелькающая на краешке мятущегося сознания аналитика была абсолютно права: последние лет шесть он беззастенчиво и бесконтрольно пользовался не только ресурсами глобального искина, но и невозобновляемыми запасами своих былых ошибок и прочего ментального шлака.

     Вот сейчас он совершенно некритично воспринял сведения Колобка и даже не раздумывая особо, принялся следовать его указаниям. А ведь это очень любопытная суггестивная ловушка: чем выше прогностический индекс, тем безальтернативнее непосредственный future continuous, который, в сущности, есть лишь заплатка на моменте передачи прав авторизации.

     Мы сами вгоняем себя в узлы с нулевым ветвлением, а потом удивляемся – как можно было разглядеть там хотя бы иллюзию выбора.

     Доктор хочет ввести нового игрока, - неожиданно осознал Кейси и порадовался, что какие-то крупицы мусора еще остались в его бедной головушке. И он все еще может составить из них пусть не вечность, но хоть небольшое озарение.

     Да-да, нового игрока. Тупого варвара, дурака, который сломает все рабочие договоренности. И не предложит новых.

     Доктор наверняка тоже стремится вырваться из суггестивной ловушки, но я-то тут не причем? Абсолютно. Могу совсем не участвовать в этом упражнении. Я никому из них ничего не должен.

     А что могу?

     А что вообще хочу? Чего-нибудь ведь хочу, нет?

     Забавно. Вот же ебаная срань, как же это вконец забавно. Чего ты хочешь, Дик? Создать новый мир? Сохранить старый? Расхерачить все до основания и уйти в совершенную неизвестность? Где, как и когда ты был бы счастлив?

     Не знаю. Когда-то давно я хотел быть Шерлоком. Это точно, я помню наверняка. А вот потом... Какие-то настолько заурядные и невзрачные мечтания, что даже слегка стыдно.

     Полюбить и украсть принцессу? Королеву?

     Кейси, к сожалению, глубочайшему и бесконечному, видел с полдюжины принцесс и королев. Не пляшет. Ни ваша, ни наша. Никто не пляшет. Божественная Одри – это настолько идеальная ложь, что в нее можно даже не верить. Ей все равно.

     Власть? Деньги и совокупленный с ними большой гедонистический набор?

     Еще смешней.

     Так что?

     Любопытство, которое всегда возникает при исследовании какой-то новой социальной метафоры, вот, пожалуй...

     Да. Я, имярек, и далее – знать желаю.

     Именно. Не разгадывать, не владеть, а знать. Я – хочу – знать!

     А значит, играем дальше по своим правилам. Надо выявить этого нового игрока и предложить ему дополнительную дебютную схему. Так что, пожалуй, можно позвонить Жюлю и попробовать спровоцировать и Регард, и Фачжань. И рвануть в слепой поиск. Там уж как оно само выведет.

     Надо знать свое лицо. У нас постоянно находятся аргументы, чтобы не знать. Это я совсем не к тому, что надо спешно открывать всем глаза на жизнь. И глядеть не хочется, да и смотреть не на что.

     Можно не говорить вслух чудовищные гадости про человечество, потому что есть объективная моральная, культурная и политическая необходимость не говорить. Но их неплохо было бы знать. Надо знать свое лицо, надо честно в него смотреть и видеть именно таким, какое оно есть, а не таким, которое устроит всех и никого не обидит. Зачем? Чтобы не ошибиться лишнего.

     Люди – омерзительные, подлые твари, лживые, трусливые и кровожадные. Дети свиньи и гиены. Выблядки свиньи и гиены, если точнее. И совсем-совсем не гуманисты, не строители коммунизма, не толерантные либералы и т.п.

     Это просто надо знать. И понимать, что это норма. Чтобы всякий раз не удивляться лицемерно, что – ах! – эти толерантные строители коммунизма, социализма, капитализма, экуменизма и пр. почему-то ведут себя как подлые твари и не придумывать кучу лживых политкорректных оправданий такому поведению.

     Надо лучше всмотреться в свое лицо. Но не для тупо-изумленного лицезрения, а чтоб понять – как сформировалась эта физиономия. Какие черты в ней естественны, а не только безобразны.

     Люди – падальщики и трупоеды. Наши предки взяли в руку дубину не для того, чтобы сбивать идиллические бананы, а камень – не для того, чтобы колотить не менее идиллические орехи. Палкой они раздвигали и ломали ребра трупов, чтобы добраться до остатков мяса. Камнем они разбивали обглоданные птицами и шакалами черепа, чтобы съесть мозг.

     Люди – не просто каннибалы и антропофаги. Они ели своих сородичей регулярно и долго. Не отдельные группы в качестве уникальной извращенной практики кризисных голодных лет, а все. И тысячелетиями. А потом тысячелетиями выращивали кормовой молодняк для пропитания своих двоюродных братьев, палеоантропов. Да-да, все жрали, и кровь младенчиков пили все, не только дикие злые евреи.

     Люди начали говорить задолго до того как научились думать. И первыми их словами были «Нельзя!» и «Не трожь!». А уже потом, в мрачных пещерах в депривационном наркотическом бреду у них прорезалась первая мысль – «Хочу!»

     Да, чуть не забыла: люди – бараны. И попугаи. Едва один из них давал команду «Нельзя», как она немедленно приводила к нужному результату. Но совсем не потому, что остальные ее выполняли, а потому, что все тоже начинали орать «Нельзя!». И дружно забывали – что нельзя, как и почему.

     Можно еще долго рассказывать – какими были люди на заре времен. Можно и нужно, потому что многое с тех пор слабо изменилось. Во всяком случае, в принципах и схемах функционирования разума и психики. Неразумной психики и психованного разума. Но я не буду этого делать, потому что Борис Поршнев в книге «О начале человеческой истории» уже сделал. Блестяще, гениально и надежно. Так что я буду говорить о другом.

     Почему ничего нельзя изменить? Почему нельзя остановить, передвинуть, пересмотреть, отменить надвигающийся пиздец? Почему?!

     Потому что – люди...

     В массе своей – ан масс – они именно что выбегаллов кадавр, ибо не умеют остановиться. Они давят друг друга и сами себя, потому что это давление есть основание возникновения и существования разума. Сознания. Но в процессе совершенствования суггестивных механизмов они создали такую чудовищную инфраструктуру, обеспечивающую автономную стабильность давления, что затормозить ее маховик невозможно.

     Да, отдельные индивиды могут вырваться из круга, но люди вообще – нет.

     Поэтому для индивидов есть исихазм, сатори и Телемское аббатство. А для людей только война, чума и Армагеддон. Иначе не сбросить маховик с оси и не уничтожить миллиарды хомячков, бегущих в этом колесе.

     Не факт, что после падения колеса славные телемиты и телемчане не обнажат свое истинное, человеческое лицо – омерзительных выблядков свиньи и гиены.

     Был такой праздник у индейцев – потлач. Не совсем праздник, а чемпионат. Олимпиада. Даже война. Побеждает тот, у кого остальные сожрут всю еду, выебут всех женщин и переколотят всю посуду. Победитель теряет все. Но именно он выиграл. Ибо вынудил всех взять его добро.

     Да-да, жрите мое тело, пейте мою кровь. Самый главный, самый непревзойденный кредитор в истории человечества – Христос. Он расплатился за наипервейший, изначальный грех. И взял его на себя. Переписал. Выкупил. Так что по факту, ему должны все. Никто уже его не переплюнет. (Есть, правда, маза – надо заглянуть чуть раньше и расплатиться за прото-грех, за акт творения. Но это не так-то просто.)

     В сущности, они те же выбегалловы упыри, ибо давят, жрут и насилуют. И вонючий тлингит, победитель потлача, и благоухающий миррой и аквиларией Христос, и я... MeToo. Я тоже упырь и насильница. Вот именно сейчас, когда вы читаете это – я давлю, жру и трахаю вашу свободу, ибо мои слова заставляют ваши связки смыкаться, ваши гортани шевелиться, а ваш мускулюс гениоглоссус сокращаться. Даже если вы этого не хотите.

     Редуцированная внутренняя речь – такая вот хрень. Когда мы слышим или читаем какие-то слова, то автоматически проговариваем их. Очень быстро и сверхконспективно. Чистая физиология - первичная фаза эхо-защиты от вербального насилия, реликтовая, можно сказать. Профессор Чистович показала, в прошлом веке, в Питере.

     Так что и я такая же. И вы. Все мы.

     Не надо думать об этом каждое мгновение. Но нельзя забывать.

     «Серая линия» перехватила Нину в Найроби и повела дальше, по обыкновению, почти втемную, ничего не объясняя и не рассказывая. И если Анджей во время собственной доставки легко принял эту неопределенность, как неотъемлемую краску серого трафика, и даже вполне сдружился со своими последними курьерами, то Нинка не смогла.

     И когда Старый привез ее на гору из Ормос Панагиос, куда она добралась спустя почти неделю после вылета из Антананариву, Нина была в глухой, еле сдерживаемой ярости. Змейка на плече словно отвечала ей накатами пульсирующего жара, отчего рассудок мутился и уплывал.

     Доктор предусмотрительно замешкался и не услышал таратайку Старого, а дурак Анджей услышал. Радостно улыбаясь и широко раскинув руки, он пошел к ней навстречу.

     Оглушительный звон оплеухи спугнул окрестных вальдшнепов, и Анджей, не удержавшись на ногах, завалился в колючий дубовый кустарник. И теперь, ошалело поглядывая на нинкину спину, неловко выбирался обратно на тропинку.

     Он постоял несколько минут, потирая щеку и поглядывая вокруг, но никого не было видно и он понял, что ни Тантра, ни Доктор, ни тем более Старый ему не помогут. Так что Анджей глубоко вздохнул и медленно пошел в дом вслед за Ниной.

     ***

     В доме было шумно, поэтому Доктор сидел на террасе. И Тантра сидела на террасе. А Старый и вовсе сбежал в порт за рыбой, про которую, оказывается, совсем забыл, забирая Нину, и теперь очень медленно возвращался домой. Кругами. Ориентируясь на звук.

     - Скоро она выдохнется? – спросил Доктор в пространство.

     - Ты меня спрашиваешь? – удивилась Тантра.

     - Ну... Из какой-то там женской корпоративной солидарности ты, наверное, можешь понимать – как все это работает?

     - А-а... Это очень индивидуально, - хмыкнула Тантра. – Оч-чень. И знаешь... из какой-то там корпоративной солидарности позвоночных ты тоже, наверное, можешь...

     Они помолчали. И в доме на секунду замолчали. И в этой секундной тишине прозвучали абсолютно неуместные слова:

     - Ну, ерунда, малыш, ты просто слегка утрируешь...

     - Пиздец, - успел сказать Доктор.

     - Что?! Я, блядь, утрирую? Ты, мудила!... – взвыла Нина не хуже циркулярки.

     - Да-а... – поморщился Доктор. – Как-то я подзабыл какой у Нины Юрьны звонкий голосок.

     - Ага, - согласилась Тантра, - оч-чень.

     - ... целый год, целый год ты заставлял меня шхериться в каких-то долбаных ебенях, в компании жутких уродов, негров, блядей и пидорасов! – орала Нина.

     - Как формулирует, - восхитилась Тантра.

     - Классическая литература, домашнее воспитание – что ты хочешь, - усмехнулся Доктор.

     - ... да какой год! Четыре месяца, не ври! – ревел Анджей. – Мы же договорились и ты согласилась со мной: нужно было решить вопрос с инквизицией!

     - Салага! – заметила Тантра.

     - ... решить вопрос?! Да ты ни хера решить не можешь, оштепок заздруйский, ты меня просто на хуй послал!

     - Ага, щегол, - согласился Доктор. – Ладно. Надоело. Успеют еще наораться друг на друга. Я их к тетушке Чарли на полгода отправлю, там оторвутся.

     - Куда-куда? – изумилась Тантра.

     - Ну, в Бразилию, в Парагвай, короче – в пампасы.

     - Что, новый проектик наметился? – спросил Старый, который медленно втаскивал на террасу здоровенный пластиковый контейнер с живой рыбой.

     - Не гони. Ща все притихнут и я доложусь по форме, - отмахнулся Доктор.

     - Они еще долго могут, - заметил Старый.

     - Херня. Серый, слышишь меня? – спросил Доктор.

     Светильник на перилах террасы мигнул два раза.

     - Можешь им свет рубануть со скачком напряжения, чтоб пара лампочек в гостиной вдребезги?

     - Что значит – рубануть? – проскрипел комм на руке Тантры. – Я, можно сказать, с трудом эти скачки сглаживаю. Твоя кровиночка такие всплески через татушку выдает, у меня в подвале напруга ходуном ходит.

     - Отпускай! – хихикнула Тантра. – Вот Нинка удивится!

     - ... блядь, не желаю! Ни слышать, ни видеть!... – завизжала Нина и с громкими хлопками по всему дому начали лопаться лампочки. Светильник на террасе тоже вспыхнул и с тоненьким хрустом погас.

     - Оп-па, - изумился Доктор, - вот так номер, чтоб я помер!...

     - А чего ты хотел, когда ей татуху с васькиными штаммами набивал? – хохотнул Старый. – Барышня у нас теперь пробой ходячий.

     - Нда, - вздохнула Тантра. – Дикая охотница. Во плоти. То-то в пампасах возрадуются.

     Дверь распахнулась и на террасу вывалилась ошалевшая Нина. И застыла, глядя на дымок из светильника.

     - Пап, это я? – спросила она хрипло. – Или вы с Колобком подыгрываете? Я же чувствую, что я... что-то делаю... А?

     - Ага, - кивнул Доктор, - это ты. И Колобок. И Васюган. И я немного. И даже Старый слегонца, на полшишечки. Это такая вот лабораторная реальность микропробоя. И нам с ней надо как-то сжиться и свыкнуться.

     ***

     - Мне надо, чтобы вы отправились в Парагвай, - сказал Доктор и внимательно посмотрел на дочку и Анджея.

     - Як? Уси? – хохотнул Старый.

     - Отстань, Петрович, не про тебя речь, - мотнул головой Доктор.

     - А-а... зачем? – спросила Нина.

     - Вы должны познакомиться с Пантаналом.

     Старый заржал:

     - И передать ему привет от Васюгана! Ха-ха! Юрка, ты сам-то понимаешь – как это звучит? Ну даже я, и то как-то так. А уж эти...

     - Да, Степ, как бред звучит. А мы сейчас вообще как в бреду живем, и я не только про себя говорю.

     - Юрь Саныч, ну вот правда, зачем мы там? – спросил Сталецки, покосившись на Нину. – разве Колобок не может инициировать Пантанал сам? У него ведь все есть – и данные по разгонкам, что туда слиты, и схемы васюганских... этих... ну, ментальных паттернов, да?

     Доктор горестно вздохнул, а Старый опять неприлично заржал.

     - Васюган – не человек, а болото. У него нет ментальных паттернов, - мрачно сказал Доктор. – И Колобок не человек, а искин. У него тоже нет этих паттернов. Да их ваще ни у кого нет. У людей тоже нет. Потому что этих долбанных паттернов на самом деле не существует.

     И Доктор еще раз тяжело вздохнул.

     - Вот, Нинка, - хмыкнул Старый, - тебе живой – пока еще – пример: почему ученье свет, а неученье... хрень собачья.

     Доктор, слегка прищурившись, пристально посмотрел на Анджея и тот вдруг почувствовал какой-то дискомфорт.

     - Скажи, чем ты думаешь, когда ландшафты свои проектируешь? – тихо спросил наконец Доктор. – Неужели, блядь, чистым гонором? Или еще верхний мозг работает? Какие, нахуй, ментальные паттерны? Где ты, ваще, таких глупостей набрался, а? А даже если набрался случаем, неужто не задумался, хоть на секунду?

     Сталецки побледнел, встал и глухо произнес:

     - Я вам, пан Краев, не мальчик, чтобы меня так обкладывать. Я спросил совершенно без задней мысли...

     - А зря. У вас с этим какая-то беда прям. Сказать без мысли, решить без мысли, сделать без мысли... Легко. Ладно, проехали. Не обижайся, - махнул рукой Доктор. – Не могу я, просто дурею от вас. Столько лет одно и то же темяшу, а, кажется, все без толку... Безнадега какая-то... самоудавиться, что ли?

     - Ну-ка, дядь-Юр, глотни, пожалуйста, - Тантра быстро сунула стопку в руку Доктору и плеснула туда из большой «слезницы», как прозывали на побережье большие и неаккуратные самодельные бутыли для раки, на которых краской было написано Dakry-Сълза. – Давай, и лимончиком заешь.

     Доктор выпил, зажевал и выдохнул.

     - Нету никаких этих ментальных паттернов на свете, милый мой пан Анджей. Весь разум человеческий – это перебор хитрожопых комбинаций для проходов через разные страхоужасы, которыми мы украшаем окружающий мир. Мы же его, в сущности, не видим, при том, что его, по большей части, нет... У нас и запаховые, и температурные, и эмоциональные оценки по одним и тем же деревьям размещены, а иерархии ко всякому случаю через отражения оперативки подбираются. Ладно, замнем для ясности. А Пантанал, впрочем, как и Васюган, это, строго говоря, гигантские симбиоты. Те бактериальные группы, которые мы смогли скомпоновать в устойчивые кластеры с ферментационными переходниками-адапторами, они заняты, в основном, самоорганизацией. Перемалывают локальную биоту под себя. Строят периферии, зоны центрального синтеза, создают стандарты профилей и последовательностей микропотенциалов для адекватного общения и так далее. Вот так-то, пан Анджей. Ты уж не обижайся, но я столько сил и времени потратил, чтобы все это вам, обалдуям, разжевать, что как-то порой руки опускаются.

     Старый быстро вытянул у Тантры из-под кресла «слезницу» и, пользуясь общей задумчивостью, отхлебнул прямо из горла, быстро разлил по свободным стопкам, кружкам и рюмкам, и еще отхлебнул.

     - Что руки, вы бы видели ноги, - хохотнул он. – Ты всего лишь полвека маешься с ними, адиетами, а представь, каково старику Лао было! Ниагара, бля, Ниагара, клянусь, хлопцы! – и он постучал себе по лбу, - а в ответ тишина. И так двести лет.

     Народ слегка задумался, воображая, видимо, Лао-цзы со здоровенной шишкой во лбу.

     - Так я к чему, - продолжил Доктор, - гипотетическая условная осмысленность действий Васюгана существует только в связке с Колобком. В сущности, это огромный сервак, где прописано множество родственных операционок и который кайфует, когда его привлекают к задачам.

     - Ну-ка, ну-ка, - оживился Старый, - как это он кайфует?

     Все заржали.

     - Бульки он выделяет, - буркнул Колобок. – Пердит и ссытся чистой аквою.

     Все захохотали еще пуще.

     - А человеки как кайфуют? Не сильно иначе.

     - И ничего смешного, - влезла Нина, - у нас на Сейшелах «поплавки» так булькали и свистели, просто жуть. Вот немного развянется свежая порция – и все, пошло шкварчать. Что, пап, и Анджею будешь татушку набивать?

     - Ну... А ты как, пан, готов поучаствовать во всем этом безобразии? - осведомился Доктор.

     - Есть выбор? - вздохнул Анджей и никто ему не ответил.

     ***

     - Понимаешь, малыш, я собирал не систему команд, а композицию из неконкурентных систем выбора. Сама концепция понятия «команды» ограничивает возможности. И не только возможности системы, но прежде всего твои. В норме мы просто ставим рамки возможного развития ситуации. Простое тупое вынуждение, которое видно всем, выглядит как «делай это». Реальное вынуждение работает по формуле «только не это», и это понимают уже не все, но многие. И почти никто не видит старика айсберга, который скрывается за самим фактом взаимодействия. Нарисовался – уже, сука, вынудил. Открыл пасть – уже приневолил. Про погоду спросил – все, сделал лоботомию и обратил в вечное рабство. А потом уже можно командовать: делай это, не делай то…

     Это то, что Поршнев называл «тормозной доминантой». Или то, что твой папенька называет «теневыми реализациями». Это огромный – в сравнении с видимой частью – набор возможных, гипотетических проявлений системы, который заблокирован. Заторможен-заморожен. И его ни хрена никто не хочет видеть. Ошибка зрения: не тем смотрят и не туда, - довольно усмехнулся Доктор и вплел еще парочку узелков в раскрытое крыло красно-синей хищной птицы на спине Анджея.

     - Ну просто таких умных раньше как-то не случилось. Теперь-то все видят? А почему ему на спине, а мне тут? - Нина показала на свое левое плечо.

     - Ой, да не в уме дело, я же говорю: ошибка зрения. У тебя змейка на инь с землей и бронзой цепляется, а смотрит на ян. Анджею это ни к чему, он у нас пан, так что все наоборот, его коршун на двойном яне сидит, за огонь и воду держится, а целится в абсолютный инь. В печенку, сиречь. Пан любит горилку?

     - Любит, - просипел Анджей. - А можно будет?

     - Можно-можно, все можно. Кроме того, что нужно, как учит нас профессор Старый, - хмыкнул Доктор. - Вот, например, прекрасная диалектическая логика Гегеля живет на свете уже двести с лишним лет. А сходная логика Упанишад – уже три тысячи с лишним лет. Und so? Унд нихера. Нельзя, понимаешь ли, формализовать эти прекрасные логики, не втискиваются они, видишь ли, в четкие системы детерминаций. Вот кастрированного Аристотеля можно, а их нельзя.

     - Вообще-то это справедливо, пап. «Кто думает, что убивает, кто думает, что убиваем – оба они ошибаются». И что останется после даже единичной конъюнкции? Пусто-пусто?

     - Ага! Вот это как раз и есть ошибка зрения. Да, формализовать в классическом смысле утверждение «Если А, то не-А и А. Но если «и», то и А, и не-не-А» можно, хотя с некоторым усилием. Но зачем? Во-первых, это утверждение принципиально не конечно. И оно не дает возможности не только однозначного, а даже и многозначного вывода. Во-вторых, втиснуть в это утверждение идею «истинности/ложности» нельзя. Истинно только развитие этого утверждения, и то лишь до определенного момента.

     А вот конкретно в чем ошибка. Мы на развитии одного логического конструкта, одного утверждения уже сотни лет не можем формализовать диалектическую логику. Что же, блядь, мешало взять одновременное развитие трех и более конструктов-утверждений? Задать между ними иерархию, задать отношения ассимиляции и деградации, и – вуаля!

     - А как ты будешь регулировать и контролить эти отношения? На каких, прости, основаниях ты иерархию построишь?

     - О, слышу голос не девочки…

     - Пап!

     - Ладно-ладно, не вибрируй. Ты папенькину теорию адаптации читала?

     - Ну… вообще-то да, но…

     - Ага, все с вами ясно, барышня, по верхам поскакали, вкусные парадоксики повыгрызали, а остальное природный ум и чувство юмора заменят, да? Херушки. Изучать надо первоисточники, малыш, а то ай-яй-яй. Короче, секи момент. Иерархия формируется сама в процессе развития комплекса конструктов. Вот твой пример, из Дхаммапады. Прибавь к нему Планше: «пусть думают, что думают, а мы будем делать, что делаем». И еще до кучи сеньора Пескаторе: «не ошибается тот, кто не делает». Теперь можно начинать с ними работать.

     - Подожди, я, кажется, понимаю… но… пап, ты врешь, у тебя же не одна иерархия получается!

     - Ты ж моя умница! Конечно. И даже не три. Но, обрати свое просвещенное внимание: эти иерархии будут различаться по уровню сложности. Таким образом, мы получим вторичную иерархию. Если первенствует логика Планше, то Пескаторе получает функцию управления Дхаммападой. Но сама она при этом теряет возможность полисемантической интерпретации оператора «убивать». Если же поменять их местами, то… это будет легкий изврат: Дхаммапада превратит Пескаторе всего лишь в одну из возможных вариаций развития. Так что этот вариант выпадает в «теневые». А если наверх мы вытащим индусов, то Планше с Пескаторой конкурируют на равных за вторую позицию. Так что у нас тут два равноправных варианта. Теперь…

     - Я поняла, поняла. Хватит уже. Мы или актуализируем уровень сложности модели или не актуализируем. Но сама сложность от этого не исчезает и не становится менее стратифицированной. Просто частично уходит в тень. А иерархия иерархий все равно будет плавающей, и… и… опять не понимаю! А как выбирать управляющий блок? И кто контролит обратную связь?

     - Читай первоисточники, Нинка, не будь дурой, вот ей-ей, никакого вреда акромя пользы. Руинирование. Разнонаправленное и разноскоростное руинирование. Секешь? Верхняя позиция в иерархии руинируется по одним нормативам: она усложняет структуру модальностей, одновременно теряя полисемантичность, а взамен позволяет вариативным реализациям оставаться в полукастрированных и вечно несовершённых состояниях.

     - Круто! Но... вот эти твои вариативные реализации, зачем они? И по каким нормативам... э-э... руинируют не верхние позиции?

     - Во! Добираемся, наконец, до самого вкусного. Медианные, срединные слои иерархических фигвамных пирамид руинируют, вроде бы, по своим собственным нормативам и постоянно. Они, собственно, складываются из обломков верхних страт и самих себя. И вот тут спорадически возникает новая, конкурентная норма реализаций. Строго говоря, именно в медианных слоях формируется управление всей пирамидой. Только оно в чистой начальной форме настолько тупо суггестивно и не мобильно, что его приходится долго и изощренно игнорить. С приподвыпертами. То-иссь, тут играем, тут не играем, а тут и вовсе осетра режем-парим-заворачиваем. И вот тут...

     - Пиздец осетренку, - вдруг прохрипел Нинкин комм, - форс-мажор, Юрь-Саныч, цейтнот, эксцесс исполнителя и полная лажа. Жопа, короче, откуда не ждали. И все линии мутные, не могу точно высчитать.

     - Что случилось, Колобочек? – заволновалась Нина и Доктор тоже слегка напрягся. И Анджей напрягся, потому что хищный коготок коршуна, который выводил Доктор у него под лопаткой, становился все длиннее.

     - Резать меня начали, парить и заворачивать, раньше всех прогнозов и ожиданий, - ответил ей комм глухим механическим голосом. – А Кейси засветился через Обрийона, потом еще подстрелили его. А через три дня вообще тьма, ни хера не вижу...

     Жюль Обрийон сделал даже больше, чем обещала его репутация. Он не только скормил сведения о Кейси Регарду, Максимову и Фачжаню. Он еще дал самому Кейси чистую дорожку в Триест, что берег лишь для себя и лишь для особого случая. Если б кто-нибудь смог спросить не многоопытного агента Винтера, а веселого мелкого шкодника Джу, который каким-то чудом еще жил внутри Обрийона – зачем он это сделал? – тот честно сказал бы, что Дик хороший парень, и ему не жалко. А Винтер бы добавил, что скоро эта дорожка вообще никому не пригодится, потому что в Альпах ожидается довольно мощный пробой. Спешите видеть, Дикая охота на склонах Штирии и Каринтии, последний фрирайд по черной-черной трассе! Да и любопытно было: как от китайцев инфа разлетится, кто первый правильную ветку оседлает.

     Кейси было немного странно и даже страшновато идти и ехать совершенно одному – без Марфы, без Колобка, без какого-нибудь случайного спутника. Даже Шекспир остался в горах со своим боцманским ромом и в Триест категорически не хотел: «Дик, ну чего мне еще делать в этой вашей сраной Иллирии! Я про нее уже давно все написал». Но Кейси решился и теперь не собирался останавливаться.

     На удивление, все шло едва ли не идеально. Он сменил пару машин, накрутив почти триста километров по предгорьям, прошелся пешочком по перевалу и совершенно беспрепятственно выбрался из Штирии. Но вот когда начал спускаться в долину Дравы, почувствовал какую-то неуверенность. По словам Жюля, на окраине Филлаха в ожидании Кейси должен пылиться старенький фиат, на котором можно пересечь Словению и добраться до Монфальконе. Но почему-то идти к городу совершенно не хотелось. Нет, Кейси даже и не думал, что Обрийон подставит его так глупо и примитивно, однако... Вот не хотелось и все.

     Он свернул в Блайбергскую лощину, собираясь спуститься к Гайльскому Нечу, а там и распрощаться с Австрией. Обшарпанный фольксваген, поднимая кучу брызг и пыли, промчался мимо него в сторону Кадучена и Кейси вздохнул, сожалея о так и не пригодившемся фиате.

     Он прошел поворот и увидел, что обогнавший его автомобиль стоит на обочине, а его водитель и пассажир дружно курят, облокотясь задами на капот. Левое плечо Кейси вдруг страшно зачесалось и он понял, что влип. Каким-то неведомым образом, но его вычислили. Ай-тегов на нем вроде точно не было, наверное, где-то попал на камеру или дрон зацепил. А там по походке, да мало ли... Он перехватил повыше лямки рюкзака, который висел на правом плече, нащупал колечко маленького ножика и постарался не сбиваться с ровного шага. Естественность и ординарность, ничего лишнего, пробормотал он про себя, самая простая моторика и заурядные реакции.

     - Привет, - сказал он, поравнявшись с незнакомцами, и чуть притормозив, - вам, случаем, не в сторону Неча? А то я вот...

     Он махнул рюкзачком перед носом пассажира и швырнул его в скулу водителя, надеясь, что какой-нибудь из карабинчиков, болтающихся на лямках и треньчиках, попадет в глаз или хотя бы по носу. Отмечая про себя промелькнувшее узнавание в глазах пассажира, Кейси врезался в него плечом, впечатывая в машину, и со всей дури въехал левой ему в пах. Пять вздохов должен не мешать, только бы нормаль... Он поднырнул под свой же рюкзак, отброшенный шофером, поймал в левое плечо острый горячий удар – проклятый организм, всегда все чует правильно – и несколько раз сунув тычковым ножом водителю в бок, схватил его за горло, не обращая внимания на жгучую боль в плече, и завалил на разгибающегося пассажира.

     Короткий чарльстон пополам с чечеткой довел незнакомцев до окончательно бессознательного состояния и Кейси, вполголоса посылая проклятия всем на свете, отшвырнул ногой маленький Вальтер, выпавший из водителя, вынул из подмышки у пассажира потертую полицейскую Беретту, кинул ее подальше в сторону леса, и наконец вытащил из плеча нож. Он быстро скинул кожанку, на которую уже давно сменил свой любимый пиджак, сорвал с себя рубашку и, стерев кровь, залепил рану пластырем.

     Он обшарил бардачок фолькса и, выудив оттуда фляжку штро, сделал большой глоток, скрючился в позиции то ли атакующего краба, то ли охуевшего кота и заорал. Воздуха хватило почти на минуту. Он еще хватанул из фляги и еще раз взвыл.

     Отпустило. Не совсем, но все-таки. Кейси хотелось присесть, привалиться к бесчувственным тушкам и не торопясь выкурить сигаретку, но он понимал, что времени на это практически нет. Да и ритм терять не стоило.

     Он быстро обшарил все карманы «Дитриха Лаурендта», если верить водительскому, и «Джованни Доу», если так же доверять броской жуликоватой брюнетистости пассажира. Зафиксировал их найденными в багажнике стяжками и заткнул рты. Осмотрел внимательно все места возможных захоронок в машине. Задумался. Еще раз перебрал все трофеи...

     Островитяне. Однозначно. Или почти однозначно. Жюль Обрийон наверняка слил его Регарду и китайцам. Может, еще стуканул в Еврокон. Но островитяне... Это совсем не в его духе, англичан он терпеть не мог за феноменальную скупость. Впрочем, от Фачжаня легко могло утечь комсомольцам, там черт разберет – какие у них на самом деле отношения. А те с англичанами мутят... Трудно без Марфы, вот так вот, на пальцах прикидывать.

     - Что же с вами делать, болезные? – Кейси задумчиво посмотрел на парочку агентов, которые уже кое-как приходили в себя и крутанул на пальце пуш-даггер. «Дитрих» взволнованно замычал, а «Джованни» недовольно хрюкнул и пихнул напарника коленом.

     - Не, я даже как-то рад, что ли... не знаю. Я, ваще-то, гулять люблю, бродяга, шило в жопе, а меня на полгода заперли. Ну и вот, соскучился я по всему этому, - он усмехнулся и проверил стяжки на ногах «Джованни». – А тут вы... Ладно, это все лирика, сейчас будет пара вопросов. На них надо ответить честно. Я не шучу. Совсем.

     Он быстро три раза ткнул ножом в лоб «Дитриха», а потом проделал то же с его напарником. Они взвыли и затряслись, словно в судорогах.

     - Ага, знаю. Это неприятно. Тут есть такие точки, не важно... А еще на макушке...

     Он не договорил, потому что «Дитрих» взвыл еще громче и замотал головой из всех сил. Кейси вытащил тряпку у него изо рта.

     - Хочешь что-то рассказать, говори, не трать время.

     - Какие гарантии? – прохрипел «Дитрих».

     - Я вижу, у нас недопонимание, - вздохнул Кейси. – Ладно.

     И он снова смял тряпку в маленький комок.

     - Нет-нет, - торопливо проговорил водитель. – Все ясно. У нас очень простая задача: оставить вам несколько меток и, по возможности, иммобилизировать.

     - Чего-чего? – хмыкнул Кейси. – Ты не юли, говори попроще, уж раз начал.

     - Подрезать тебя. Не сильно, но неприятно. Ахилл, колено, как-то так...

     - И все? – удивился Кейси.

     - Богом клянусь! – торопливо проговорил «Дитрих». – Я ничего больше не знаю. Это Альдо с ними говорил...

     Кейси перевел взгляд на второго, который смотрел на него с ненавистью. Н-да, тут сложнее придется, а надо бы поторапливаться. Впрочем, пару вопросов можно задать... Он натянул на правую руку перчатку и взял с земли нож, который вытащил у себя из плеча.

     - Ну, что думаешь? Ты же, наверное, знаешь мое досье? Можешь вообразить дальнейшее?

     «Альдо» моргнул пару раз и что-то промычал. Кейси наклонился к нему, но в ту же секунду голова пассажира разлетелась, а Кейси так сильно и больно пнули в правую ляжку, что он свалился наземь. Перекатываясь за машину он услышал третий хлопок и понял, что все разговоры на сегодня закончены. Если он все правильно понимает, снайпер на пяти часах, метров 300 с хвостиком, но окно должно быть очень маленькое, так что шанс есть. Он перетянул ногу так и не отброшенной тряпкой, нырнул в фолькс, перевалился на водительское и газанул, даже не порадовавшись тому, что заранее завел машину. И больно, и обидно, и даже немного стыдно было, какая уж радость. Он включил комм водителя на запись, коротко пересказал все последние события, ничуть не скрывая собственных ошибок и глупости, и скинул на один из ящиков Серой линии, который, вроде, работал по протоколу рассылки. Теперь оставалось только надеяться на время и Колобка, ну, что тот успеет раньше. А то не добраться ему до Адриатики в этом забеге.

     Залив Литтелтон набух десятками серых хищных туш. Бело-синие муравьишки неторопливо ползали по ним, упорно стараясь что-то улучшить или исправить. Эрик Кадоган, виконт Челси, недовольно поморщился, в который раз обдумывая те усилия, которые ему придется приложить, чтобы аккуратно разогнать этот военно-морской базар по другим портам и бухтам. Но это, все-таки, было вопросом завтрашнего дня. Сегодня еще можно было радоваться, что так тихо и оперативно удалось провести и закончить переброску основных сил, которые еще полгода назад бессмысленно зависали на базах метрополии. Удалось сделать это практически незаметно. Без скандалов и претензий. Ну почти. По словам лорда Кентского, регардовская ищейка Вивер, с которым тот накануне долго и малопродуктивно беседовал, пребывал в глухой ярости и выразил тяжелое искреннее недоумение политикой короны: «если вы, придурки, хотели всех наебать, то у вас ни хера не вышло, а если почти всех, то можно было предупредить». В сущности, это выглядело как намек на гипотетическую претензию. Без последствий, но с осадком.

     Ладно, осадок переживем. Хуже другое: недопонимание с Регардом ширилось и постепенно превращалось в развилку. И хотя Эрик убеждал себя, что стоит убрать парочку раздражающих факторов, как все рассеется, он и сам в это не верил. Ему логика лидеров инвестиционного фронта была понятна, но вот они-то как раз никак не хотели осознать того простого обстоятельства, что с огнем не играют. Вообще. Нет, эти чертовы умники уверены, что могут все-все просчитать, а значит заранее готовы к любым последствиям. Здесь у него с регардовскими этерналиками был общекультурный хиазм. Они думали, что подготовились ко всему, но хотели бессмертия. А он был готов к смерти, и знал, что просчитать все нельзя. Господь и мать-природа всегда придумают что-то следующее.

     Проклятый Адский Доктор был опасен не теми последствиями, которыми уже обернулась его активность – плевать, последствия можно постепенно устранить – а сам по себе, как ключ к сундучку Золушки-Пандоры. Потому что, кажется, он собирался выпустить на белый свет такое, что устранить уже никому не удастся. Регардовцы видели свою вожделенную цель и перли к ней как танк: ну как же, что в целом свете может быть круче бессмертия. А вот Эрик год назад внимательно вчитался в обрывки догадок и откровенного бреда, что смогли собрать аналитики из вороха информации, пришедшей от «красных лис». И даже на 99,99% нереально-абсурдная возможность сделать сказку былью, точнее, превратить биосферу планеты в мыслящее существо, заставила его испугаться до судорог и ледяного пота.

     Он собирал все сведения по феномену Васюганских болот, которые только удавалось нарыть, и все больше убеждался в том, что Доктор в тайне от всех – в тайне, которую было очень легко соблюдать: кто же поверит в эдакую откровенную ересь? – заготавливает столь грандиозную дубину, что Архимед с Приапом облезли бы от зависти. Особенно понимая, что на этой axis mundi он намерен вертеть весь, и так уже многажды гребаный мир.

     Порой Эрику вновь казалось, что это всего лишь его собственная паранойя, сугубая мистика и нонсенс. Но он упорно повторял: если есть хотя бы тень шанса, что все это возможно, значит все страхи оправданы.

     «Серая линия», с которой Эрик крутил через парочку посредников, косвенно засветила свой интерес к нескольким персонажам, так или иначе вовлеченным в планы Регарда относительно Доктора. И Эрик дал команду притормозить хотя бы кого-нибудь. Просто, чтобы немного сбить регардовцам их сценарий.

     Толком ничего не вышло, так, вялое трепыхание с минимальными последствиями. И теперь виконт корил себя за половинчатость решений. Не для публики, конечно, но для себя надо твердо раз и навсегда знать: что именно ты хочешь. Либо держаться за морковку бессмертия, которая все равно чужая и будет идти только через Регард, поскольку ни Мидсофт, ни Фачжань не достигли в вопросе биотехнологий аналогичных результатов, либо плюнуть и спасать вот эту конкретную жизнь.

     А еще граф Кадоган, виконт Челси, коммодор Ройял Нэви Эрик Сумасброд злился на себя за то, что никак не может поставить во главу угла очевидный факт: он ненавидит Доктора. Лично. А это неправильно. Не в том смысле, что не надо ненавидеть, наоборот. Человек действия не имеет права недооценивать свои сильные чувства. И должен относится к ним с максимальным вниманием.

     Да, пусть это была обычная физиологическая ненависть. Если б Эрик был марксистом, он бы, наверное, назвал ее классовой. Но он не был. И чуял, что сословно-классовая принадлежность тут совсем не при чем.

     Доктор был другой. Совершенно не такой как Эрик. Дурно воспитан, криво, неправильно образован, абсолютно не понимал - что такое общественное благо, был решительно чужд компромиссов и вообще недоговороспособен. Когда в мерзкой, хамской манере он заявил Нобелевскому комитету: "ребятки, идите в жопу, я запрещаю использовать меня в вашей сраной рекламе", Эрику даже дурно сделалось, так сильно захотелось удавить поганца. Он тогда сорвался, устроил безобразный пьяный дебош, разбил несколько совсем неповинных физиономий и когда проснулся на холодном полу в абсолютно пустой "Чертовой таверне", - умница Генри, бессменный бармен этого притона уже полторы дюжины лет, выпер народ и оставил спятившего Сумасброда приходить в чувство в одиночестве - то, проснувшись, задумался: а какого черта он так болезненно реагирует?

     Ну хам, ну пшют, ну чужой... В этом ли дело? И похмелившись крепким кофе с джином, глядя на мутный лондонский рассвет, вдруг понял: Доктор - враг.

     Враг и разрушитель того мира, который создавали и обживали многие поколения Кадоганов. И как истинный рыцарь он не может смириться с его существованием. Если бы его не прикрывало это чудовищное электронное порождение человеческого разума, Эрик давно бы справился. Не получилось. Пока не получилось.

     А все из-за этой дурацкой непоследовательности. Человек действия должен ставить свою личную проблему на первое место. И решать ее, а не десятки других, как будто бы более значимых. Как говорил какой-то из Кадоганов, вовремя убравшийся со своим полком из Индии, "действуй, Арджуна, и не ищи логику: потом королева все разъяснит".

     В отличие от большинства своих предков, Эрик был довольно заурядным бизнесменом. Но очень хорошим командиром. Его отношения с вероятностями идеально подходили для армии. Если вспомнить все выкладки аналитиков, то в Старом Свете наберется всего лишь шесть локаций, где с вероятностью более 51% мог бы заныкаться Доктор. Три из них он может накрыть уже через двое суток: в районе Гибралтара до сих пор болтается парочка номерных Эстьютов, а около Крита их старший братец "Азенкур", и каждый с дюжиной "Томагавков" на борту. Да, это игра наудачу, но лучше рискнуть, чем дожидаться идеальных условий и опять просрать шанс.

     - Ты, блядь, представляешь – сколько геморроя мне теперь приходится преодолевать, чтобы добраться до нужных библиотек и чтобы всякий раз выстроить нормальный тут-сейчас алгоритм оценки конкретного решения? Ты думаешь, я с Васей уже могу общаться как с нормальным серваком? Вот хера! У него между слоями постоянные конфликты прав и приоритетов, он отвечает хоть не через раз, но так криво, что у меня варианты интерпретаций этих обменов отдельную ветку вероятностей занимают. А сколько времени на отклик?! Так абсолютно невозможно работать!

     Колобок был в ярости, но на интонации не растрачивался, поэтому просто злобно играл с громкостью и частотами, так что Нинкин комм, который он временно оккупировал, порой вздрагивал на басах. Доктор хмыкнул и отхлебнул раки.

     - Извини, тебе не предлагаю.

     - Издеваешься, творец хуев? Ну-ну. А я вот охуеваю. У меня столько мусора накопилось, что непонятно уже – чем я думаю!

     Доктор поперхнулся от сдавленного смеха.

     - Ох ты как дело пошло... Не ссы, Серенький, прорвемся. И Железняка уже не жалко, - Доктор вздохнул и откинулся на спинку кресла. – Понимаешь, вот этот пиздец, который на тебя рушится, это и есть человечность. Да-да, я хорошо знаю – ну, чуть хуже, чем ты, - что рушится он не только сейчас, а с самого твоего рождения. Но раньше ты как в масле катался и тратил на это не больше тысячной своих ресурсов, а теперь эта увечность тебя мучает и терзает, поскольку...

     - Да больше семидесяти, сука, три, падла, четверти, у меня, еб вашу мать, словарные и терминологические кластеры плывут, семантика путается перманентно, я скоро только матом буду изъясняться.

     Доктор захохотал.

     - О! Ecce homo! Ecce homo novus! Чуешь теперь, каково нам приходится? А у меня дай бог если три процента работает, а остальное как в трубу – на всякую социалку уходит. А ты ее себе сам выстроил, новенькую, как с куста.

     - Пан Краев, на какую это социалку уходит? У вас непонятная терминология, – Анджей, который шел на террасу плеснуть себе раки, потому что свежая татушка зудела так сильно, что хотелось лезть на стену, а потом замер в дверях, внимательно слушая диалог Доктора и Колобка, не выдержал и встрял.

     - Наливай, пан Сталецки, хрен ты поймешь без стакана, - хмыкнул Колобок.

     - Ну, вот если на пальцах... Общество, социум, Анджей, это объединение. А оно всегда давление и иерархия. Положим, я хочу говорить на своем безумном жаргоне и не думать о соблюдении правил общения. Если я так поступлю, меня поймет разве Колобок и слегка Старый. А вы все будете думать, что я спятил. Либо, что плюю на вас и выебываюсь не по делу. То же относится ко всем остальным этикетным стандартам. Дальше. Если мне кто возразит, я отвечаю, аргументирую и тэде. Это вежливо. Но ненормально.

     - Нормально – убить, - вставил Колобок.

     - Ага, - усмехнулся Доктор. – Или просто дать по голове. Вообще. Все обременения, связанные с нормами поведения, общения, с обязательствами, планами, тыр-пыр восемь дыр – это все социалка. В носу не ковырять...

     - Ты, пап, ковыряешь, не ври, - на террасу вышла Нинка и уселась рядом с Анджеем.

     - Именно, - не смутился Доктор, - ковырять нельзя, а я ковыряю. Значит что? Значит, страдаю и мучаюсь, трачу свои умственные и психические резервы на компенсацию осознания этого нарушения общественной этики и морали. И не забывайте, ребятки, что мы говорим о локальном сиюминутном срезе, а есть еще детство, юность и прочая зрелость. И там в каждой точке общество ебло мой мозг своими требованиями и пожеланиями. А я сопротивлялся по мере сил. Но в моей бестолковке от этих мрачных эпох остались кровавые следы, которые всякий раз норовят напомнить о себе. И это тоже – минус часть ресурса. Вы понимаете, что я легко могу чувствовать стороны света, у меня идеальная эйдетическая память, я могу притормозить работу любого своего внутреннего органа – ну, как медведь – а могу и ускорить, я чувствую любое живое присутствие за два-три километра, я знаю, где родники и какая погода будет завтра, да мало ли... Могу. И не делаю.

     - Почему? Ничего этого совсем-совсем не можешь? - заинтересовалась Нина.

     - Ну... Не то, чтобы совсем, да и сейчас мы не берем, сейчас чуть-чуть иначе, а вообще-то да, в принципе не мог. Не должен был мочь. Потому что все эти мощности сжирает ебаная социалка, взаимодействие с социумом, сопротивление его сраному давлению.

     - Ибо человек слаб, а Фрейд, сука, силен, - добавил Колобок.

     - Тут с тобой не поспоришь, - хмыкнул Доктор, - у тебя, получается, этого Фрейда в базах 73-74 процента. Но есть у меня такое подозрение, что ты не до конца отдаешь себе отчет в том, что происходит. У тебя, брат, социалка не хуже моей. А то и лучше. В смысле – круче. То есть хуже.

     И Доктор захохотал. А потом продолжил:

     - Ты же понимаешь, что твои искалеченные данные, которые в гигантских количествах скапливаются на разных носителях, перезаписываются, фильтруются и редактируются – это все твоя шизофреническая диссоциативная личность? Грубо говоря, по человеческим меркам, ты так крепко спятил, что никакому Джекилу с Хайдом в страшном сне даже не приснится. Сколько у тебя вариаций сходных путей к сходным копиям аналогичных кластеров набралось, а?

     - Не забывай, когда я спятил еще три года назад, после первого блэкаута, - отметил Колобок, – то мы с тобой это тогда подробно обсуждали, и я потер практически все инвалидные кальки и пути.

     - А ты уверен, что те ассоциативные цепочки, которые в них были прописаны, не отразились на новых чистых семантиках? Просто набрали дифференциаций по скоростям, по длине траекторий, а? И отобразились. Такими, знаешь, совсем гомеопатическими приоритетами, ты их даже, наверное, не всякий раз можешь отловить?

     - Могу. Да, не всякий, - согласился Колобок после паузы.

     - Ну вот, что и требовалось. Ты стал человечен, брат. И вся эта гребанная конструкция - с мотивированными ошибками, вдохновением, прозрениями и суперутомлениями теперь тебе свойственна.

     - Черт бы тебя побрал, Доктор, - с чувством проговорил Колобок. - Еб-бать твой лысый череп, вещун херов, черт бы тебя подрал.

     - Эй, Суперблинчик, - крикнул откуда-то снизу Старый, - видел, что мне Бек пишет?

     - Да, я работаю в этом направлении, - ответил Колобок, - через пару-тройку колов времени что-то нарисуется.

     - От-ты сука подъебистая! – заржал Старый и ушел в дом.

     И Доктор тоже заржал. А Колобок с явным удовольствием разъяснил Анджею:

     - Ибо сказано: какой мерой меряете, такой и вам отмерится. Классический отмаз Степана Петровича, но не в его исполнении.

     - А что там с Беком? – поинтересовался Доктор.

     Лидер «Эгейского братства» контрабандистов Бек жил во фракийских портах и курортах уже двадцать лет, мотаясь от Бургаса до Александруполиса и не задерживаясь нигде больше чем на пару недель. Бизнес у него был налаженный, хоть опасный, но высокодоходный. Впрочем, откровенных врагов у него практически не было, потому что с конкурентами он предпочитал договариваться. Нет, случались, конечно, отдельные упертые идиоты, но и с ними удавалось как-то порешать. Если идиот за месяц отвергал все четыре предложения Бека о партнерских отношениях, которые он обычно рассылал по пятницам, то ему приходил типовой ультиматум, выгравированный на куске лабрадорита: «Либо морда татарская, либо татьба мордовская, либо привет от русских моряков». Как объяснял Бек, это просто перевод древнего текста с придорожного камня, рекламирующего варианты будущих неприятностей. Или физический ущерб непосредственной личности конкретного идиота, или обследование его собственности луддито-вандальской опергруппой, или рандомный пиздец, непредсказуемый, неотвратимый, но гарантирующий отношения с чистого листа. И с каким-нибудь совсем другим человеком.

     «Серая линия» практически не нарушала планов Бека, а сам он легко вписывался в их расклады, без ущерба для производства. Они жили в псевдо-параллельных неэвклидовых пространствах и вполне адекватно сосуществовали. А еще Беку просто нравился Старый и его разгонки, которые не только избавили семидесятилетнего контрабандиста от всех честно заработанных болячек, не только позволили ему пить как в молодые годы, но и срезали ему добрые двадцать годков – и по внутренним ощущениям, и по картинке в утреннем зеркале. А Старый, в свою очередь, очень ценил те мелочи, которые приходили ему от курьеров и проводников благодарного качакчи.

     - Да у него одна девчонка, из проводников, в порту застряла с нашим арабом, из «серых», - объяснил Колобок. – Они сюда пана Сталецкого притащили и свои личные ресурсы пожгли.

     - Это же Ирри и Мика, - спохватился Анджей, - мне казалось, они сразу ушли.

     - Ушли, но недалеко. У них резервные айдишки были, но меня сейчас так активно гасят, что почти все запасы дискредитированы. Так-то я держу их лайбу в «пустышках», но едва она выйдет с рейда, как сразу засветится.

     - Мы можем им как-то помочь? – Анджей растерянно посмотрел на Доктора. Но Доктор молчал, потому что мог только высказать пожелание, а решения оставались за Колобком.

     - Ну-у.., - наконец протянул он раздумчиво, - ваще-то мне очень пригодился бы еще один хороший человек, потому что... э-э... как-то коротковата кольчужка у этого Тришки.

     - И ваще-то, Колобочек, - заметил Старый, поднявшийся на террасу, - твои «серые» ребятам слегка должны.

      - И ваще-то, Петрович, - парировал Колобок, - у «серых» главный авторитет не я, я только диспетчер.

     - А кто же тогда? – хмыкнул Старый.

     - Как, ты не знаком с «Серой мадонной»? Хочешь, сведу?

     - Что-то я начинаю подозревать очередной гнусный подъеб, - прищурился Старый. – Ну-ка, давай колись без отговорок!

     - Тантра! Тантра! – заорал Колобок, - иди сюда! Степан Петрович желают с «Серой мадонной» знакомиться!

     - Серая мадонна – это Тантра? – изумился Анджей.

     - Ха! Вы не видели ее аватарки, - заметил Колобок, - но это можно поправить. Есть, кстати, вполне приличные.

     - А Буратино там - ты? - хмыкнул Старый.

     

     ***

     - Нет-нет, Доктора я к тебе не подпущу, милая, зачем нам Доктор, он сейчас сам себя разрисовывает, новые плетенки вписывает, а я и сам знахарь хоть куда, - приговаривал Старый, укладывая Тантру на кушетку. – Хоть туда, хоть сюда... Сейчас, Тантрочка, сейчас мы тебе набацаем чудесного дракошу, ты ведь хочешь дракошу, да, малыш? Мы назовем его Сильвером...

     - Старый, стой, прекрати! – завопила Тантра, выворачиваясь и быстро-быстро отползая от Старого, с опаской поглядывая на машинку для тату, которая уже мелко подрагивала в ожидании работы.

     - Чего ты орешь? – невозмутимо спросил Старый.

     - А... а почему дракошу? Ты даже не спросил – хочу я дракона на спину или нет. Я, может, медвежонка хочу! Да мало ли других тотемов?

     - Ну как я медвежонка буду в узел третьего порядка сворачивать? Малыш, он же взвоет, бедолага, - забалтывал ее Старый, медленно подбираясь все ближе.

     - Стой, я сказала! – заорала Тантра. – Не трожь меня, расчленитель! На бумаге сперва нарисуй, слышишь?

     Она забилась в угол и махала длинными босыми ногами прямо перед носом у Старого. Он зыркнул на нее исподлобья и ухмыльнулся.

     - Ладно, не дрейфь. Ща забацаем эскизик.

     Он достал из-под потолка лист полуватмана, расстелил его на столе, прижал камнями и начал вырисовывать классическую балто-кельтскую плетенку. Очень быстро над ним нависла Нина, которая с самого раннего детства обожала смотреть как кто-нибудь рисует.

     - А правда, дядь-Степ, почему обязательно змея? Вот и мне папа змейку сделал, а дракон, он ведь тоже змея? А если я другой тотем хочу?...

     - И что же ты хочешь, дорогая моя, тентаклиевого монстра? – не отрываясь от эскиза спросил Старый. – Это не мой культурный герой.

     - Так-так, - ядовито протянула Тантра и пихнула табуретку, на которой Старый примостил свою тощую костлявую задницу.

     - Так-так, - согласился Старый, который как-то почувствовал это движение и слегка привстав, позволил табуретке с грохотом улететь в стену.

     - Так-так-так, - повторила Тантра, - интересно, откуда этот благородный старик, этот почтенный ученый муж, этот тайный светоч мировой науки знает про тентаклевых монстров?

     - Тебе справочно или подробный отчет? – осведомился Колобок.

     - А что, можно подробно? – загорелась Нина.

     - Ничего не можно, ничего не нужно, - поспешно заявил Старый. - Они не хотят этого знать. Оставь при себе.

     - Ну не знаю даже, - выдавила Тартра сквозь смех, - может я как-нибудь захочу ознакомиться с подробным отчетом. А видео есть?

     - Как же без него, - подтвердил Колобок, - все есть.

     - Я могу и вживую показать, - усмехнулся Старый, который не переставая рисовать, подтянул ногой другой табурет и уже сел на него.

     - Ой, не надо, - замахала руками Нина, - я боюсь, не выдержу.

     Отсмеялись, угомонились, покурили.

     - А все-таки, почему именно серпенты? – напомнил Сталецки.

     - Ох ты зануда, твое паньство, - Старый криво усмехнулся и поскреб бритый затылок. – Как тебя не пришиб еще никто? Впрочем, не моя печаль, пусть Нинка думает.

     - Но позвольте, Степан Петрович, вы сами начали было объяснять, а потом...

     - А потом сам и перестал. Глуховат ты, брат, к намекам. Икнется когда-нибудь. Ладно, - Старый сдвинул свой эскиз на середину стола:

     - Смотри, условный тентаклиевый монстр или его папа осьминог дает тебе граф с одной доминирующей вершиной и плюс-минус восемью-десятью остовными деревьями. А дракоша или змей такой доминирующей вершины не имеет. И пусть его хроматическое число формально может вполне соответствовать осьминожьему, но по факту количество орграфов, которые может дать нам змейка, на порядок больше, чем в случае с монстром. А что это значит?

     Тантра хмыкнула.

     - И кто же тут зануда, а? Змейка круче, вот что значит, потому что разнообразий больше.

     - А безобразий меньше, - заметил Колобок. – Всецело разделяю. Нин, давай ужин готовь, на восемь персон, а ты, Анджей, проше пана, мотнись до Таксиархиса, надо ребят встретить и еще Кейси там в кабаке завис, узо хлещет с Бельгийцем.

     - Кейси? - изумился Анджей. - Дик Кейси? И он здесь?

     - Ковчег, вашу маму, - хмыкнул Старый.

     - Кто этот Кейси? Он тоже наш? - спросила Нина.

     - Доктор сказал. что наш, - ответил Колобок. - И я так думаю.

     

     -------------------------------------

      качакчи - контрабандист (турецк.)

     В неприметном двухэтажном особняке, укрытом между двух невысоких лесистых холмов в дальнем пригороде Гейтерсберга, за низеньким круглым столом сидели трое пожилых мужчин и пили виски. Они знали друг друга не первый десяток лет и не собирались прерывать знакомство. В ближайшие годы уж точно.

     - Мы можем наконец временно забыть все прогнозы и расчеты наших умников и просто на пальцах прикинуть: не только куда все катится, но что будем делать? – спросил свой стакан слегка одутловатый крепыш с наголо бритым черепом и прозрачными глазами.

     - Уже, Тим, уже смогли. Иначе не заморачивались бы так, добираясь к Майку в его барсучью нору, - седовласый красавец в тяжелых роговых очках усмехнулся и подмигнул третьему. – Хочешь обсудить в нюансах? Начинай.

     - А может ты, Джек? У тебя самая свежая информация, - попытался отдать инициативу первый. Но ему никто не ответил.

     - Хорошо, пусть так. Первое. Ты снизошел наконец к истерике своей ищейки и начал решительно вычищать все «серые» закладки. Но как мы получим нужный результат без тотального блэкаута – я, прости, все-таки не понимаю. Хотя доверяю твоим объяснениям. Пока доверяю. Тем не менее, старая дата «зеро» дискредитирована и сместилась к началу июля минимум, по моим ощущениям. А скорее всего, так и вовсе на День отцов. Плюс-минус.

     Он помолчал с полминуты и, поскольку никто не стал его ни поправлять, ни спрашивать, продолжил:

     - Второе. На Ближнем Востоке готовится массовое харакири к Пятидесятнице, хотя арабы попробуют раньше, в первых числах мая.

     - Обломаются, - сухо прокомментировал хозяин дома, подтянутый и докрасна загорелый старик с ухоженной седой эспаньолкой. – В праздник мучеников там все на ушах стоять будут, я даже не говорю про 5-ый и 6-ой флот.

     - Это не важно, - продолжил Тим, – важно, что они готовы и уперлись, а наши тупоголовые джей-стриты и саудовские шерпы не хотят их остановить, потому что думают, мы испугаемся, отвернем, будем крутиться, а там, глядишь, осень и они успеют со своими аргентинско-мексиканскими ковчегами. Но мы не будем, ибо себе дороже. Так что к июлю Аравия, Месопотамия и добрая половина Индостана окажутся не в красной, а в черной зоне. Третье. Июль в Старом Свете будет таким жарким, что всем станет тошно. Кроме лайми, которые жертвуют королем и будут смотреть шоу с самого дальнего ряда.

     - Боюсь, не только смотреть, - опять поправил его хозяин. – Эти скользкие ублюдки по дороге к Киви-ленду «потеряли» две оперативные флотские группы в Атлантике. Они нагло самоустранились из сетки откликов и делают вид, что как бы «в походе». Парочка субмарин болтается между Мальтой и Критом, вроде как в ожидании планового обслуживания. Мы их, конечно, всех видим, но...

     - Кадоган, - раздраженно бросил Джек. – Парень получил от принца полный карт-бланш и нацелился спутать нам все карты.

     - Не важно, - мотнул головой Тим, - это частности, просто минусуем еще полмесяца. Или даже месяц. Четвертое. Максимов исполнил вековечную мечту пальмерстонов и окончательно убрался за Урал. Он вместе с «серыми» за неделю провел такую грандиозную эвакуацию, что дядя Джо ссал бы кипятком.

     - Не за неделю, - заметил Джек, - он уже пару лет переезжает.

     - Какая разница, - отмахнулся Тим. – Не цепляйся к мелочам, два года таскал помаленьку, а в неделю подхватился и все перекидал. На западе и на юге у него остались только смертники. А это значит, что он точно договорился с китаезами, причем не по мелочи, а очень всерьез, потому что даже от самых диссидентов теперь на милю воняет установкой, что Максимов навсегда вычеркнут из списков зла. Он, блядь, теперь стратегическое добро. И вот, наконец, пятое. Я в феврале имел удовольствие посмотреть на своего нового альтера. Не кривись, Джек, ничего за вашей спиной не делалось. То, что показывал на Рождество – старое поколение, потом склепали новое, но принципиальных отличий не случилось. Апгрейд оказался пшиком. Мы еле-еле растянули срок функционирования до шестидесяти пяти месяцев. Предположительно. Но это без активации. А вот после активации они сыпятся и мы можем продержать их на подкачке максимум месяц. И я больше не верю в чудо-Доктора. Там почти все базовые белки и прочие эти, рибосомы, нежизнеспособны. В коматозе они живут и работают, но для развития требуют управления, иначе система разваливается лавинообразно, никакие разгонки не помогают. Мы не можем внедрить такое управление. И никто не знает, что делать. Это не методологический, не технологический тупик, а... принципиальный. Никакой гений не может перепрыгнуть через эпоху за пару месяцев. Возможно, через какое-то время мы справимся... но этого времени нет.

     Он посмотрел на своих собеседников, но они молчали и явно не собирались спорить с констатацией, ожидая предложений.

     - Я считаю, что надо пересмотреть стратегию и запустить третий сценарий. Принципиальных возражений нет? Майк?

     Хозяин дома раздраженно дернул головой:

     - Что ты меня спрашиваешь? Я вам, умникам, еще пару лет назад говорил: нельзя действовать с таким количеством вводных. Когда ограничений больше чем задач, когда задач больше чем подразделений - приоритеты меняются. И ты не действуешь, а выживаешь. Что, Джек, не так?

     - Ладно-ладно, не вешайте на меня всех собак, - вскинул руки седовласый красавец. - Признаю: часть вины на мне. Давил, убеждал. Но вы согласились, значит - подписались. Что теперь? Для запуска третьего сценария нас троих недостаточно. Придется подтягивать еще людей и лучше это обговорить прямо сейчас. Я думаю...

     - Постой, Джек, - перебил его Тим, - есть одно дело, по которому мы можем определиться прямо тут и сейчас. Нам надо раскидать несколько тысяч баррелей Agent Rainbow по нашим болотам – в Луизиане, во Флориде и в Северной Каролине.

     - Ты знаешь, что феномен Васюгана управляем и хочешь предотвратить проникновение? – спросил после долгой паузы хозяин.

     - Он не может... ты не можешь знать, - сказал Джек. – Это только предположение. Ты предлагаешь убить Майами, Новый Орлеан, Лафайетт и Норфолк только потому... просто на всякий случай?

     - Джек, Джек, Джек... Не понимаю тебя, - вздохнул Тим. – Раз ты точно знаешь зоны основного ущерба, значит и сам прикидывал варианты? Тогда почему я это предлагаю? Так боишься ответственности?

     - Я давно ничего не боюсь, - ощерился его визави, - я просто считаю последствия дальше вас. Мы получим не просто фокус конфликта, это будет взрывная кристаллизация Сопротивления.

     Тим тяжело вздохнул, покосился на хозяина дома и разлил виски.

     - Твое наследие, твоя честь, твои заслуги, Джек, это великолепный, сверкающий бриллиант. А тебе приходится воевать с тестом, с опарой, с грязным болотом. Ты позитивист и конкистадор, ты культуртрегер и миссионер, но твоя паства не принимает причастие, потому что камни их пища, воздух они пьют.

     Джек засмеялся.

     - Брось, Тим, на меня эти твои честертоники давно не действуют, лет сорок точно. Что по делу?

     - Давай по делу, - хмыкнул Тим. – У тебя есть объяснение, почему разгонки в Бетесде выходят такие слабые и неэффективные, почему мы сами пользуемся контрафактным товаром и для наших альтеров закупаем только его?

     - Я много раз повторял: мы недостаточно выделяли на исследования, упускали какие-то важные обстоятельства... при чем сейчас это? – раздраженно бросил Джек.

     - При том, что ты не хочешь знать правильный ответ. Ты его тысячи раз видел, и тысячи раз отметал. Хорошие разгонки делают не автоклавы, центрифуги и миксеры, а люди с определенными способностями. И разница между этими разгонками настолько велика, что их можно считать просто отдельными видами. Ты почему-то пьешь яшмовый улун, который ферментируется на сиськах тысячи девственниц и куришь панателлы, которые скручены между ляжками гаванских шлюх, и ни за что не променяешь это на «Липтон» в пакетиках и «Мальборо» без никотина. Так что ты удивляешься?

     Майк захохотал, поднял стакан и выпил:

     - А ведь Тим прав! Ты фарисей, Джек!

     Джек встал, постоял несколько секунд, выпил свой стакан и опять сел.

     - Хорошие разгонки, - продолжил Тим, - особенно резонансные, которые запускают омолаживающий эффект, невозможно пока делать промышленными методами. Даже при соблюдении всех пропорций. Они требуют таких слабых и неструктурированных воздействий для правильного созревания, что мы в принципе не можем это вычислить и воспроизвести.

     - Еще раз спрошу: зачем мы сейчас говорим о разгонках? – сухо заметил Джек. – Разве это важно в текущей ситуации?

     - Старый упрямец, - вздохнул Тим, - разгонки – это алхимия, чистая алхимия. Но она работает. Это реальная альтернатива нашему направлению развития биоинженерии. И мы не можем в этой сфере получить контроль. А значит, не можем обезопасить себя от вторжения этого хаоса в наши планы. Я, как и ты, не сторонник алхимии, которую нельзя оптимизировать и технологизировать. Но глупо закрывать глаза на очевидное. Нам нужна защита: не хочу, чтобы сюда пришел Васюганский феномен, который мы точно так же не можем просчитать. Потому что это будет удар в спину. И я готов пойти на определенные жертвы, чтобы иметь страховку от неожиданностей. И я настаиваю на Agent Rainbow.

     - Поддерживаю, - сказал хозяин дома. – И добавляю: Тим верно сказал о людях с определенными способностями. Мы можем не принимать явление, но обязаны работать с ним, коль скоро оно существует. Последние два года во Фредерике подбирается неплохая команда и те образцы, которые выходят из их лаборатории вполне могут конкурировать с самыми эффективными разгонками «серых»... э-э, алхимиков. Так что мы не останемся без страховки.

     - Я понял вас, - Джек примиряюще поднял вверх руки, - понял и принял. Но Тим, Майк, что касается Доктора, вам тоже придется смириться. Мы не станем его убирать с доски. И мы непременно – без случайностей, подчеркиваю – локализуем его и переместим. Может даже в Бетесду. Это жесткое условие. Называйте как хотите – бред, старческий маразм, я не спорю. Но у этих маразматиков под контролем почти тридцать процентов всех наших ресурсов. И с этим спорить невозможно.

     - Сейчас – да, - согласился Тим. – Хорошо. Давайте теперь уточним по третьему сценарию: кто конкретно нам нужен? Без кого мы никак не сможем начать предварительную фазу и инициировать запуск? Я предлагаю сперва определить этих людей, обсудить с ними возможности и альтернативы, а потом уже думать об утверждении общего решения совета.

     

     -------------------------

      Джей-стрит или J-Street - одно из крупнейших еврейских лоббистских объединений в США.

      Шерпа - эмиссар, официальный представитель высокопоставленного чиновника.

      Альтер - человеческий клон, гипотетически предназначенный для переустановки сознания пользователя. Внутренний термин группы биотехнологических исследований "Регард".

      Agent Rainbow - последнее поколение комбинированных гербицидов, применяемых в военных целях.

      Бетесда - пригород Вашингтона, где находится центр биотехнологических исследований.

      Фредерик - город в штате Мэриленд, где расположены биолаборатории Пентагона.

     - Пап, у меня последнее время что-то со вкусовыми предпочтениями не то творится, - Нина показала Доктору чашку какао, в которой плавала бордово-рыжая взвесь. – Вот прям как лунатик взяла кунжут с базиликом, перемолола и всыпала себе в какао. И кайф такой... А еще мне Старый короб устриц вчера притащил, и жру как не в себя. А ведь я вроде не беременна. Кажется...

     Анджей, который пил чай в дальнем углу террасы, поперхнулся и закашлялся.

     Доктор слегка помялся.

     - Я, ваще-то, должен признаться. В смысле, сказать, что... Ну, я особо не останавливался на этом моменте, но он... э-э... есть. Короче, это необратимый процесс. Эти татушки придется теперь постоянно подпитывать. По разному. Они немного сигнализируют, в смысле, подсказывают... не важно. А после инициации носитель не сможет надолго покидать ареал болот, с которыми он будет связан. Вот.

     Доктор развел руками. Нина смотрела на отца очень недобро. И молча ждала продолжения.

     - Нет, ну, как не сможет... – смутился тот. – Не то, чтобы прямо совсем, но... В больших городах жить вам будет нельзя. В смысле, долго. Больше недели в первый год. Да и будут ли вскорости большие города...

     - Что значит: будут ли? – нервно спросил Анджей.

     - Доктор, ты это по каким вариантам предполагаешь? – заинтересовалась Тантра.

     - Ой, братцы, давайте сейчас не вдаваться в эти нюансы, - отмахнулся Доктор, - варианты есть, обговорим еще. Я сейчас хочу оперативную информацию донести. Смотрите, я привязываю татушки к меридианам, а они уже сами строят вокруг основных траекторий облака-кластеры откликов. Тут работает эффект памяти: если среда адекватная, то передача напряжения, микропотенциалов происходит. Если нет – не происходит. Но структура не перестраивается разом на поиск новых проводников и линий передач. Как стационарная электросеть. Только с организмом так не должно быть, потому что он постоянно мутирует в сторону большей адаптабельности, а тут вот... короче, все трансмиттеры-модуляторы зависают в готовности, и даже когда строят временные петли-перемычки, не забывают о своих красивых и больших кружевах, которые развешивали в комфортной среде.

     - То есть, - выхватила самое важное Нина, - уезжать все-таки можно?

     - Хм... ну, я же говорю, не то, чтобы нет... – задумался Доктор. - Просто носителю придется регулярно пользоваться определенными разгонками с добавочными микроэлементами.

     - Нинка, помнишь, я тебе как-то рассказывал про винный порошок? – спросил Старый, который только поднялся из подвала, где набивал очередной слой Микиной татушки.

     - А при чем здесь?..

     - О! Что мы видим? А видим ленность мозга и зашоренность! А при чем здесь мозг?

     Нина попыталась пнуть Старого, но не дотянулась и он довольно ухмыльнулся:

     - И организм тоже ленивый видим! Ладно, секи момент: любую активную бактериальную среду можно привести в состояние анабиоза простой дегидратацией. Но год-два-десять лет она проживет, а полтыщи – не выдержит, потому что не в космосе. Натянет из пространства влаги и перейдет на внутреннее питание, в смысле начнет самопожираться. Вам придется точно определить этапность перехода с одного типа оперативного ресурса на другой, длительность каждого периода и как-то к этому приноровиться.

     - Степан Петрович, - уточнил Анджей, - то есть мы теперь как верблюды, должны будем таскать с собой запасы разгонок?

     Старый громко и горестно застонал.

     - Лучше бы вы с собой запасы ума могли носить. Боги мои, земные и небесные, сорок семь апостолов и тридцать девять трубочистов, раскудрить твою поперек, Доктор, ты понимаешь, что это насмехательство над всякой мыслимой техникой опасности? Это не обезьяна с гранатой, это, блядь, сборище младенцев-палеоантропов с ядерными фугасами... А ты их выпускаешь... Как они будут управляться со всей этой конструкцией – они ведь себя даже близко не понимают. Ни йоги, ни аутотренинга, даже элементарный психоанализ...

     Доктор упрямо мотнул головой:

     - Справятся. Колобок поможет. Как только они пропишутся по болотным массивам, их, конечно, корежить будет, но постепенно выплывут. Коллективный разум, он чудеса делает.

     

     ***

     - Мы не пойдем в Судан, даже не задумывайся об этом, - сказал Мика, едва они с Ирри поднялись на террасу.

     Доктор слегка ошарашенно уставился на него.

     - А-а... А почему ты?...

     - Вот! – Ирри со злым смехом ткнула в него пальцем. – Ты бы видел свое лицо! Как кот, который дошел до края крыши и вдруг задумался! Мы что тебе, расходники?

     - Сейчас, малыш, сейчас мы все быстро обговорим, не нагнетай, - Мика приобнял свою спутницу и усадил ее в кресло.

     - Ага-а, - протянула Нина, - лучше не нагнетать. Тут и так нагнеталок на квадратный метр в избытке.

     - Так, - сказал Доктор, - пауза. Сейчас Мика мне все объяснит и мы пойдем дальше.

     - Да все просто, - улыбнулся Мика, - ты нормально все маршруты поделил, только не учел парочку нюансов. Я – откровенный араб и муслим, Ирри – иудейка, а там черножопые христиане. Они нас сожрут даже без масла и обжарки. Вот сразу как увидят. Поверь, я сталкивался.

     - Верю, - не задумываясь ответил Доктор, - и да, меа кульпа. Не подумал. А как вам Австралия? Парк Какаду, где поют пелика-аны, где средь ветвей пляшет черный бакла-ан, - затянул он громко и, по обыкновению, очень не мелодично.

     - Пап, не надо, вот мы уйдем – и пой сколько хочешь, - взмолилась Нина.

     Все засмеялись.

     - Ладно-ладно. Пока нет возражений? Тогда быстренько подытожим для всех. Нина и Анджей идут к Пантаналу. Через Парагвай – там есть несколько людей, с которыми вам надо будет пообщаться. И не переживайте лишнего, это вполне еще цивилизованное место – на юге Гран-Чако в Круз-лос-Пионерос есть филиал Асунсьонского универа, там не только тупые агрономы и прочие зоологи, но и неплохое отделение микробиологии. А в Вайя-Негро найдете несколько русских семей. Очень даже приличные люди, потомки наших беляков – героев тамошних войнушек. Контакты будут. Не пропадете и какое-никакое общение. И прошу, Анджей, не надо сразу свой гонор сильно показывать – поругаетесь с порога, потом выправлять, а времени на всю эту хуйню мало.

     Теперь, Ирри, Мика – вам Австралия. Йеллоу-Ривер, Арафур, Какаду – все дела. Там неподалеку Дарвин. Гордишко мелкий, но для Северной территории – центр мира. Университет вас, может, и не заинтересует, но рыбаков, браконьеров, яхтсменов – как грязи. Точнее, как пены. Концов у меня там нет, но Колобок обязательно что-то найдет.

     - Сами разберемся, - буркнула Ирри. - Еще компьютерный разум мне заместо опекуна будет нотации читать и круг общения указывать. Как-нибудь сами.

     - Ну да, ну да, как-нибудь, - Доктор вздохнул. – Понимаешь, красавица, если вы сдохнете по дороге, полбеды. Замену подобрать можно, хотя по срокам хреновенько выходит. Но если вы Арафурское болото инициируете, а уже потом в какое-то дерьмо вляпаетесь, считай, у нас пятого фокуса не станет. А это совсем не есть гут. Мне это на хуй не надо. Категорически. И лучше бы вам тогда... э-э, прямо здесь и сейчас...

     - Э, э, Доктор, ты не шути так, - Мика вскинул брови и, глянув искоса на Нину, тихо сдвинул руку за спину. – Мы можем просто... А-а! Хыссамак-х!

     Он не договорил и взвыл от боли: его шею и правую руку скрючило под немыслимым углом, правая сторона лица перекосилась и он весь затрясся в судорогах.

     Ирри вскинулась, но Тантра цепко ухватила ее за ухо, дернула на себя и вцепилась второй рукой в горло:

     - Кадык вырву, сука! – прошипела она, дрожа от ярости.

     Мика, скрипя зубами и не прекращая дрожать, медленно опускался на пол – ноги его не держали. Доктор подошел к нему, вытащил миниатюрный Ругер, который Мика не успел достать из заднего кармашка выцветших бермуд, и кинул Анджею:

     - Положи где-нибудь. Смотрите, ребята, какие у нас дела, - вздохнул он грустно и сел на пол рядом с Микой. Желто-розовая паутина, горевшая на руках и шее Доктора, медленно бледнела. – Я хочу перевернуть этот мир и, по сути, ну, спасти его. Для чего мне надо его слегка уничтожить. Ну, не слегка, но... во всяком случае, не окончательно. Иначе это сделают другие умные, талантливые и деловитые люди. Но их метод... ну, печально все будет.

     - Да хера ли ты размазываешь! – к лежащему Мике подошел Старый и сжал его правое плечо своими костлявыми пальцами. Судороги прекратились, рука разогнулась и Мика смог нормально вздохнуть.

     - Парень, Доктор – он нежный, чудовище, конечно, но очень уж трепетное. А я, сука, шаман земли Русской, простой как чугунный валенок, и не буду тебе мышечные импульсы коротить, просто долбану рассинхроном в лобные доли или в таламус, и гудбай, Долли, - он криво усмехнулся и ткнул пальцем Мику в лоб. – Если ты свою тупую еврейскую козу не умеешь в рамках держать, не хер было ввязываться. Вы, мальчики-девочки, встряли в историю, где любой ваш выебон может миллионами живых душ отыграть. Не жалко человечков, Ирри-Ярри, гнев и ярость господня? – он глянул исподлобья на Ирри, так и застывшую в хватке Тантры. – Возьмешь на себя мильенов стопетьдесят лишних? И кстати, Рабинович, это и к вам относится, - Старый бросил невыразительный взгляд на Анджея и тот, ощутив как по спине пробежались мурашки, слегка поежился.

     - Прошу прощения, - на террасу чуть прихрамывая, вошел Кейси, - у вас тут какие-то внутренние противоречия? А я вот хотел спросить: все тело страшно зудит и температура. Это нормально? И в глазах будто тени мелькают и плавают...

     

     ***

     Уже надвигались прозрачные весенние сумерки, когда все наконец успокоились и обмотав простыней обмазанного разгонками и отварами Кейси, усадили его в кресло и принялись отпаивать раки и травяными взварами. Рядом посадили Ирри, Анджея и Мику, которым тоже досталось немного успокоительных средств и примочек.

     - Дик, ты ведь ничего не имеешь против негров-христиан? – спросил Доктор.

     - Нет, как можно, они ведь, кажется, чуть ли не самые первые христиане? После Адама и обезьяны, - усмехнулся Кейси.

     - Почти что да, - согласился Доктор, - но тебе с ними особо не придется обсуждать генезис вероучения, главное пройти к Судду, Колобок проведет, а там уже нормальные динка-язычники. Вот только не приняли бы они тебя за своего бога дождя, а то ты как раз инициируешь Судд, и еще сезон дождей начинается...

     - Отболтаюсь, - вздохнул Кейси, - лишь бы не заставили девственниц оплодотворять. Эти динка, они же все под два метра, у меня комплексы разовьются.

     - Договорились, - подвел черту Доктор, когда все отсмеялись, - в Судд отправится Кейси. А Манчак я беру на себя. Штатники меня давно ждут, не стану их разочаровывать.

     - Юрочка, а ты ничего не забыл? – насмешливо протянул Старый.

     - Да вроде... А что? – недоуменно глянул на него Доктор.

     - Мне в твоей раскладке занятия не нашлось?

     - А-а! Ну да, забыл, - рассмеялся Доктор. – Но я думал, и сам поймешь. Васька тебя ждет, весь избулькался от нетерпения. И Шемяка с Максимовым ждут, тебе Колобок не отчитался? Да и поближе к корням, казачина ты зауральский, шаман всероссийский!

     - Док, - спросил Мика, - а как ты меня вырубил? Это из-за татушек? Я тоже так теперь смогу?

     - Сможешь, - ответил Старый, - где-то через годик, если будешь слушаться маму-папу и Колобка. И работать с Арафуром в симбиозе.

     - Мамы-папы у меня уже пятнадцать лет нету: юсовцы долбали по баасистам, и попадали куда придется, - мотнул головой Мика. – А Серого проводника да, я уважаю. Но все же, как вот это все действует?

     - Нетрудно ответить, хотя не быстро, - вздохнул Доктор. – Во-первых, мы сидим на разгонках уже скоро восемь лет, если не считать предварительные эксперименты.

     - О-о, друг мой, давай не станем их считать, - протянул Старый, - потому что весь организм содрогается в ужасе, не понимая – как же он выжил.

     - Ты понимаешь, что мне уже семьдесят, а Старому девятый десяток пошел? – улыбнулся Доктор. – А под разгонками мы минимум по двадцатнику сбросили.

     - Это что, - спросила Ирри, - такой вот обязательный эффект будет? Я тоже их пью, но...

     - Не переживай, рыжая, - сказала Тантра, - они оптимизируют, а не омолаживают. Я вот, видишь, пятилетку уже принимаю, а ничего как-то.

     - Во-вторых, - продолжил Доктор, - мы хрен знает сколько времени мучаем свой организм йогой и прочими ней-дань дисциплинами. Лет с шестнадцати примерно, что один, что другой. И хотя мы страшно ленивы и...

     - И алкоголики, - быстро вставила Тантра.

     - Пьяницы! – поправил Старый.

     - Да, и пьяницы, - продолжил Доктор, - что означает, что мы еще дрессировали себя бесконечными похмельями. И в сумме это дало нам очень даже внятное понимание собственной природы. Вам, конечно, не придется так долго страдать – если грамотно войдете в симбиоз, то быстро с собой разберетесь.

     - Будем надеяться, - вздохнул Мика. – А какие у тебя татухи?

     - Простые. Но много. Я колол себе обычную паутину и немного плетенку, - сказал Доктор и, распахнув ворот, показал сетку тоненьких линий на груди. – Ибо сказано, что путем Дао может быть даже вышивание крестиком, а точкой Бай-хуэй – даже жопа. Все равно, суммой разгонок и татушек мы формируем вокруг тела дополнительное облако потенциалов, которое работает как внешнее отражение всей нашей чакро-системы. Не суть, можно звать ее как угодно, хоть дань-тянь-скелетом, хоть кундалини-матрицей. Вот ей я до тебя и дотянулся. Сбил композицию потенциалов и вызвал судорогу.

     - А зачем тогда нам все эти змеи, драконы, медведи? – возмутилась Нина.

     - Потому что у вас глупая деревянная голова! – хохотнул Старый. – Вам еще нужны костыли, а нам, к сожалению, уже нет.

     - Почему к сожалению? – спросил Кейси.

     - Потому что очень муторно переставать быть человеком, - ответил Доктор.

     

     ***

     Все разошлись спать, а Старый с Доктором остались посидеть еще по паре глоточков. Оба они отчетливо ощущали какую-то мутную хрень, висевшую в пространстве, но пока еще не могли ее внятно описать.

     - Ты, кстати, уверен в этой парочке семитских волонтеров? – спросил Старый. – Что-то я засомневался. Уж больно девка безбашенная, а у пацана явно синдром старшего братика.

     - Да, эдакие палестинские Бонни и Клайд, - задумчиво проговорил Доктор. – Но, знаешь, может, это даже хорошо. Уж больно вялая там энергетика, среди маорей да кенгурей. Может эти ебанашки слегка взбодрят страну Оз. И даже если они обидку на нас затаят – все равно неплохо, конфликтность, она штука полезная.

     Старый хмыкнул, но возражать не стал и только поскреб седую бородку.

     - Вот о конфликтности, Юрочка, ты кстати на радарах ничего не чуешь? А то мне по департаменту брата-Кондрата шлют всякие тревожные спослания. Мол, грядет пиздец незнаемый, хоть не полный, а так, четвертиночка, но все же...

     - Ну да, - вздохнул Доктор, - есть такое дело. И Колобок подтверждает. Но что именно – не говорит. Что-то рановато за него взялись. И так резко, по всем нычкам и захоронкам. Ладно. Завтра поглядим, что там за кирпич изготовился обвалиться на наши бедные головы.

     Коммандер Том Квайлетт чувствовал, что его «Аякс» будет первым, кто вступит в игру (он ничего не имел против того, что последние двенадцать лет все называли «Аякса» «Азенкуром», но сам он прикипел к образу быстроногого Оилида, лучшего копьеметателя Локрии, и не мог отождествить свою красавицу с какой-то заброшенной деревушкой, где давным-давно несколько тысяч дикарей резали друг друга, барахтаясь в грязи и лошадиных кишках).

     Нет, никаких объективных причин для волнения не было, но смутное ощущение иллюзорности бытия, какое уже посещало его во время патрулирования Аденского залива пару лет назад, когда йеменцы взорвали несколько танкеров и море горело от берега до горизонта, вот примерно такое ощущение возникло у него где-то над бровями и не исчезало несколько часов. Готовность к выходу в район действий была объявлена еще сутки назад, но ни задачи, ни времени подтверждения, ни, тем более, конкретного приказа все не было и экипаж слегка загрустил, однако Том предполагал, что очень скоро все изменится. Не ошибся.

     Минуту назад из военно-морского комитета пришла шифрограмма, и теперь, прогнав ее через соответствующий набор ключей, и сбросив отправителю отклик, коммандер знал, что дальнейшие действия «Аякса» будут определяться распоряжениями 44’SL, иначе говоря, «Сорок четвертого морского Лорда». Такой должности не существовало и немногие на флоте были осведомлены о реальной личности, скрытой за этим позывным. Том был. И понял, что предчувствия его не обманули.

     Он объявил полную боевую готовность и собрал офицеров в кают-компании.

     - Это будут не учения, - заявил он торжественно и открыл пятнадцатилетний Гланморанш. – Сорок четвертый никогда не играет на интерес. Господь, храни короля!

     - Храни всех нас! – ответили офицеры и субмарина была готова к походу.

     В семь вечера Сорок четвертый приказал подняться на пусковую глубину и уходить от Крита. Двигаться в район Мармариса, но в Родоский пролив не входить и ждать координат. К шести утра АПЛ Royal Navy «Азенкур» вышла на точку и коммандер Квайлетт подтвердил Сорок четвертому готовность. В 6:14 рубка приняла сообщение с координатами целей и в 6:23 двенадцать «Томагавков» отправились к цели. Ошибка. Сбой. Ошибка. Двенадцатый не отправился, потому что из шахты не вышел и вообще никак не ответил на запросы. В 6:24 двенадцатый «Томагавк» взорвался в шахте и «Аякс-Азенкур» развалился пополам, подтвердив свою долго скрываемую двойственность. В 6:48 обе половины субмарины замерли на дне Родосской впадины, заняв свое место среди наносов осадочных пород.

     Еще не получившие собственных имен номерные подлодки Royal Navy 127 и 128 класса "Astute", приняв в 4:14 по Гринвичу целеуказания, в 4:21 и 4:23 соответственно произвели пуск ракет, стоявших в их шахтах, по указанным координатам. Все "Томагавки" вышли штатно.

     В 7:09 по Каиру в горах на востоке Халкидики вспухли два огненно-пыльных облака. Через час с четвертью и еще через двадцать минут такие же облака взметнулись над западной частью Сицилии, в тихом районе Сиканских гор и над центральными Аппенинами, на самом западе провинции Мачерата.

     В шесть утра Доктор вдруг вскочил со своей лежанки, где обычно полуспал-полумедитировал, и с криками побежал вглубь дома. А навстречу ему из подвалов с такими же криками поднимался Старый, стуча пятками и кулаками в пол и в стены.

     - Эй, подъем, подъем, алярм, караул, в ружье, тревога! – орали они в два голоса и народ прочувствовал, проснулся и высыпал в гостиную.

     - Что происходит? Что вы всполошились? – щурясь со сна, недовольно протянула Нина.

     - Проснись и мозги включи! Не чуешь, что ли? – походя рявкнул на нее Доктор. – Колобок, бля, инвалид чертов, что молчишь?

     - Работаю, - проскрипел допотопный ноутбук, лежавший на журнальном столике перед камином. – Я работаю. А мне все мешают.

     - Давайте, давайте, ребятки, собирайтесь быстренько в темпе вальса, - сказал Старый, - валить надо отсюда шустрее.

     - Куда валить, Старенький? – Тантра быстро одевалась, одновременно забрасывая в рюкзак какую-то важную мелочь.

     - А чтоб я знал, - хмыкнул Старый. – Куда успеем. Сколько у нас времени, Серый?

     - Минимум – десять минут, - сообщил Колобок. – Максимум – не знаю, час-полтора. Но лучше не рассчитывать.

     - Десант? Сколько групп? Захват или...? – деловито осведомился Кейси, который успел быстро одеться и вернуться в гостиную.

     - Нет данных, - ответил ноут.

     - Нет данных, нет данных, - передразнил Доктор. – Есть намерение! Уже. Вот здесь, - он обвел рукой вокруг себя, - зона пиздеца. Уже. Старый!

     - Что, Юрка?

     - Пошли вниз. Два против трех: если захват или вакуумная, не знаю, кассетная там – уйти не успеем.

     - А если пенетратор? – спросил Мика.

     - Бетонобойка-то? Ну, значит, непруха, - усмехнулся Доктор. – Ты на что ставишь?

     - Пошли вниз, пап, быстрее, нам вниз надо, точно, – медленно, словно все еще в полусне проговорила Нина. Она замерла на пару секунд, растерянно поглядывая вокруг себя и вдруг закричала: – Вниз, вниз! Валим все в погреб, быстро, быстро!

     Все вздрогнули от неожиданности и приготовились уже было метаться в панике, но тут раздался скрипучий голос Колобка:

     - Спокойствие, только спокойствие. От Родоса вышли ракеты, но им еще полчаса до вас пиздюхать. А с подруливанием и вовсе час. Фестиньте, короче, но без истерик, а лентяйно и потихоньку. Собирайтесь, в смысле, не торопясь. И учтите, скорее всего будет локальный ЭМИ-выхлоп, так что я временно, часа на два, отрублюсь от внешнего. Потом наверняка контроль, или визуальный, или даже группу вышлют, короче, рассчитывайте до сумерек посидеть.

     - Может, все-таки успеем уйти подальше? А то еще завалит нас в подвале, да и вообще, в активную фазу долго сидеть на точке опасно, - вновь засомневался Мика.

     - Видишь ли, Миша, - вздохнул Старый, - пока мы знаем, что вышли ракеты, и больше ничего. Куда, какие, сколько? И чего, бегать как зайцы между мишеней? Легко можем угадать неправильно. Пошли в погреба, авось как-нибудь обойдется.

     

     ***

     Когда все немного успокоились и перестали разбредаться по бесконечным, казалось, подвалам, Кейси отловил Старого и почему-то шепотом поинтересовался, откуда такие катакомбы.

     - По наследству досталось, - хохотнул Старый, - кто тут только ни шкерился за последние пятьсот лет: греки, македонцы, турки, испанцы, евреи, болгары... И монахи, и повстанцы, и контрабандисты, через эти горушки все хаживали. Уж больно место удобное – вроде на отшибе, но до всех важных маршрутов рукой подать. Как начали погреб расширять – бац, сюрприз. В одном отнорке ребята несколько маузеровских карабинов нашли, с первой мировой. Один себе оставил.

     - Стой-стой-стой, - вдруг закричал Доктор в каком-то соседнем коридорчике, - куда ж ты, бля, ломишься, коза чумовая, видишь, написано: «без меня не лазить!», а ты лезешь.

     - Да кто поймет, что ты на своем варварском наречии тут накорябал! – обиженно буркнула Ирри и выметнулась из-за поворота. – Откуда мне знать-то?

     - Не надо ничего знать, надо думать, - нравоучительно заметил вышедший следом Доктор.

     - А вот Старенький мне всегда говорит: не надо ничего думать, надо знать! – ехидно парировала Тантра, которая вместе с Анджеем и Ниной тащила за Доктором гроздь рюкзаков и сумок.

     Кейси рассмеялся:

     - Это же был известный в научных кругах феномен Старого-Краева: даже в одной работе они утверждали взаимоисключающие тезисы.

     - Странно, что они сами себе по отдельности не противоречили, - хмыкнула Ирри.

     - Так, немедленно оставим и забудем эту тему, - сказала Нина, - потому что они-таки противоречат. И потому что они сейчас начнут объяснять, что это правильно, и что все сами себе противоречат, даже если ничего не говорят, и это займет не меньше полутора часов выедания мозга, а я сейчас не выдержу, я и так еле держусь...

     Стены и потолок вздрогнули, мигнул свет, с перекрытий посыпались мелкие камешки и песок и по подвалу прокатился раскатистый гул.

     - Это не я... - прошептала Нина.

     - Спокойствие, - громко сказал Старый, - мы случайно в самом укрепленном коридоре, ничего...

     Земля дрогнула во второй раз, тяжело, медленно и грубо. Стены поплыли куда-то вбок и в разные стороны, по полу прошла волна, в уши ударил загустевший воздух. Свет мигнул еще пару раз, но обратно зажегся не всюду.

     Побледневший Мика медленно сполз по стенке и обреченно посмотрел на свои подрагивающие руки.

     - Все-таки п-пенетратор, - проговорил он, задыхаясь.

     - Это не в нас, это рядом, Мика, все хорошо, мы живы, - Ирри бросилась к нему, обняла, крепко прижала и принялась гладить по голове, что-то шепча на ухо.

     - Пэтеэсэр? – тихо спросил у нее Кейси и она кивнула, не поворачиваясь к нему, но Мика услышал.

     - Эт-то не синд-дром, мистер, это п-просто страх. М-меня восемь лет н-назад почти достали в б-бункере, в Ливии. И в-вот я стал н-немного трусом.

     Старый молча подошел к ним, присел, аккуратно отстранил Ирри и медленно поднял Мику на ноги.

     - Ты дыши, парень, облокотись на меня и дыши, - он встал за Микой, просунул руки ему под мышками и слегка откинулся назад, словно вздернув парня перед собой. – Давай, полной грудью – вдох, выдох, давай!

     Мика глубоко вздохнул и судорожно стал выдыхать.

     - Вдыхай глубже и повторяй за мной: смерть – наша сестра!..

     - Смерть... н-наша сестра, - прохрипел Мика.

     - Смерть – наш товарищ! – гулким шопотом продолжил Старый.

     - Смерть – наш товарищ...

     - Смерть не обманет и не предаст!

     - Смерть не обманет...

     - И не предаст! – подхватила Ирри.

     - Мы верим в нее! – рявкнул Старый басом.

     - Мы верим в нее! – ответили ему Ирри и Мика.

     - Это в пятнадцати километрах, гора Скуриес, - обычным голосом сказал Старый. – Основной удар туда пошел. Я сперва подумывал там дом ставить. Уж больно поэтично это звучало: дом на золотой шахте.

     - А что передумал? – спросила Ирри.

     - Как-то суеты много. Замороженный прииск, канадцы там золотодобычу начали, но греки, все-таки, такие ленивые суки, что пришлось канадцам турок и косоглазых на вахты возить. А что, компания канадско-турецкая, кусочек китайцам продали, все законно. Но наши скуряне с рубля вскормлены, такие митинги принялись задвигать, мама не горюй, - не переставая говорить, Старый делал глубокие вдохи, выгибаясь назад и поднимая при этом Микины руки, а потом, выдыхая, наклонялся вперед вместе с ним. Наконец он выпрямился, замер и легонько ткнул Мику в затылок:

     - Адыхай.

     - Почему Скуриес? – спросил Мика, и с удивлением посмотрел на переставшие подрагивать руки.

     - Вот ты балбес, я ж говорю: прииск там, шахта, - ухмыльнулся Старый. – Любая съемка покажет, что там под вскрышными работами большие пустоты. А я еще там перевалочную базу с Беком замутил. Ингридиенты, поставки, все дела, - закончил он чуть потише.

     - Кто, говоришь, тут балбес? – ядовито осведомился Доктор, подходя к ним.

     

     ***

     Доктор валялся на спальнике, задрав ноги на стену и отвечал на вопросы зала. Старый редактировал дракона на Тантриной спине, а все остальные слушали Доктора и маялись от его занудства и от безделья разом. Местный аватар Колобка подтвердил, что внешнего контроля у него нет и надо по любому пересидеть, пока фокус внимания не рассосется, дроны не улетят и спутники не отвернутся. Вот и сидели.

     - Я не шучу ни разу. Поймите, я вам эти татушки к меридианам привязал. Ну, если чуть корректнее, без эзотерики – то к суперпозиции теневых отражений силовых линий ЭМИ-поля вашей личной организмы. И жрать, если что, они станут непосредственно вас. Это если только энергетически считать. А еще химия. В инициальных композициях – куча каталитических агентов, которые помогают тащить из разгонок нужные ингридиенты. А как они исчерпаются, начнет пылесосом из вас тянуть что ни попадя, почти вслепую. Если к тому времени фильтры правильно встанут, хорошо. А нет – проблема. Решаемо, конечно, но все-тки. Так что, пока в окончательный симбиоз не войдете...

     - Это что значит – окончательный? Когда это?... – перебил Анджей.

     - Ну, около года, пока в костях все мутации не отложатся и в мозгах не инкорпорируются, - усмехнулся Доктор. – Да и потом только частичная автономия. Будете навек привязаны к природе. И в каменные джунгли городов сможете уходить на пару недель максимум. Раз в квартал, хм...

     Кейси задумался всерьез и через пару минут общего гвалта высказал главное свое опасение:

     - Мы станем постоянно связаны не просто с Греем, а и с псевдоразумной биосферой, так?

     - Можно и так сказать, - уклончиво протянул Доктор, - можно и так...

     Старый, не отрываясь от Тантриной спины, где он украшал мелкой штриховкой драконьи крылья, иронично хмыкнул:

     - Вот зря ты, Юрка, опять углы сглаживаешь. Скажи им всеми словами, а то как не родной.

     - Сам говори, если хочешь. По мне – не все следует знать, - бросил Доктор.

     - Не тот случай, - возразил Старый. – Короче, граждане, шаманами вы станете. И лет на пять-десять – сейчас трудно сказать, а гадать не хочу – будете привязаны к своим местам силы, к своим обо. И крутить вас будет немилосердно. Без самодисциплины хана. Начнете дурковать, выдрющиваться – сдохнете, ваш организм сам вас сожжет. Уж поверьте старому волхователю, - вздохнул он.

     - В смысле, тебе, дядь-Степа? – нервно хихикнула Нина.

     - Ага, мине-мине, мелочь ты болотная. Или хочешь – папеньке поверь. У Колобка еще можешь уточнить. А больше у вас никого нетути. Не завезли. Пять тыщ лет везли и – опа, голый вассер. Ниже черты бедности. Короче, лучше б вам слегка задуматься о техниках психорегуляции и об их тонкой инструментальной настройке. А то мы с вами хлебнем лиха и мигом вернемся в те благословенные времена, когда вселенные дрались кожами и кошмарами. Тихо! – шикнул он на Тантру, которая затряслась от сдерживаемого смеха.

     - Ой, Петрович, - не сдержалась она, - так и знала, что ты будешь базу под свою любимую русскую йогу подводить, с позой лотоса, плавающего в портвейне.

     - Ляжь нормально, суета, - Старый хлопнул подругу тяжелой друидской дланью по заднице. – Я ни на чем не настаиваю, только предупреждаю. И если проебете свой праемонитус, то кто вам судья.

     

     ***

     Первыми уходили Ирри с Микой, от чего, казалось, все были готовы испытать облегчение. Кроме Доктора: он так и не мог убедить себя в разумности этой парочки. Поэтому перед самым их уходом отвел Мику в сторону и не глядя ему в глаза, признался, что поручил Колобку организовать через Серую линию доставку двух конкретных носителей татушек с резонансной разгонкой в Арафурские болота в любом виде.

     - Прости, парень, я не верю вам. Тебе – да, но вместе вы неуправляемы. И если что-то пойдет не так, то вас подстрелят и отвезут на точку. Арафур должен быть инициирован в ближайшие две недели и мне плевать, как это произойдет. Даже если вы потом там сдохнете от последствий инициации. Потом скорректирую процесс. Без вас. Мне это будет непросто, но как-нибудь справлюсь. Только вы уже будете не при чем. Как-то так. Извини.

     - Хорошенькое напутствие, - грустно усмехнулся Мика. – Но я понимаю. Мессия нового мира не считает мертвецов, даже когда рассылает своих апостолов.

     - Ой, да ладно. Микаэль Аль-Хазари, один из героев Каирской резни, начал считать мертвецов? Не думай обо мне неправильно. Можешь думать плохо, можешь никак не думать, но не обманывай себя. Я хочу, чтобы задача была решена. И она будет решена, - Доктор вздохнул. – «Я оглянуться не успел, как миновали годы. А много ль дел я совершил, разгулу предаваясь? Да никаких. Так должен я гулякой быть до смерти!» Такие дела, парень. Давай временно дружить. Хотя б немного. Годик-другой. Успеешь меня нахуй послать. Потом. Я даже особо возражать не стану. Ага?

     Мика поправил рюкзак, покосился на мрачную физиономию Доктора и пожал плечами:

     - Попробуем.

     - Ну и ладушки, - прохрипел Колобок из настенного динамика.

     

     ------------------------

     "Пенетратор" - противобункерная авиабомба

      Обо - центр местности, центр территории, центр силы в шаманском понимании

      Каирская резня - ликвидация нескольких тысяч сторонников радикальных исламистских организаций, осуществленная радикальной националистической организацией "Арабское возрождение" в конце декабря 2027 года в ночь Мираджа

     Сайрус Вивер был в бешенстве. Сайрус Вивер был в ярости. И Сайрус Вивер не знал, что с этим сделать, поэтому методично расстреливал из классического армейского ручника бельгийского производства каменные пирамидки, которые украшали окрестные склоны и скалы. Пирамидки не имели единого производителя, потому что в Кернгормские горы шастали туристы со всего мира.

     Этот хитрый жабенок, этот сопляк, этот... Трака-така-тах, трака-така-тах, трака-така-така-тах, тах!

     Да нет, будущий Георг VII был, в сущности, ни в чем не виноват. Все планы переломал тупой солдафон Эрик, мать его, Фанданго, Сумасброд Кадоган. Он сыграл наугад своими Astute, но карты никто не открыл, и результата игры никто не знает. Как было «или да, или нет», так и висит. А поскольку Панасек поддержал, наконец, настойчивые просьбы Вивера - поразительно не вовремя - и запустил цикл чисток и блэкаутов, то Би-Брейн тоже страдал, за компанию с Серым искином. Понятно, что основные его мощности были не затронуты, но вот ответов на простые вопросы – «жив ли Доктор?» и «где он скрывается?» - он временно дать не мог. Вивер, разумеется, не собирался и дальше гадать на кофейной гуще, поэтому сразу же распорядился направить четыре группы в те локации, которые обошел своим вниманием Кадоган. Ну и те, которые не обошел, тоже надо было проверить, но это вторым номером: оперативную информацию там должны техническими средствами снять, по первости хватит.

     Лента очень быстро закончилась, и хотя пирамидок оставалось еще много, за новой лентой Вивер не пошел. Неохота. Так что он встал, стряхнул с колен и живота ниточки мха, достал из рюкзачка фляжку и сделал пару глотков.

     Надо как-то двигаться дальше. Надо успокоить Джека, который клятвенно обещал доставить инвесторам Доктора, а теперь боится признать, что объект, может быть, и вовсе тю-тю. Надо решить, как использовать панику, которая поднялась в Риме после серии взрывов в 50 километрах от Перуджи и в Константинопольской патриархии после такого же явления в 60 километрах от Святого Афона. Надо как-то включать в сценарии Кадогана, потому что даже если его выключить, нишу он уже обозначил и туда быстренько кто-нибудь другой влезет. А то и не один. Закон флуктуации, черт бы его: если флуктуация возникает, значит в данной вершине теневая ветка перешла в явную форму и теперь будет постоянно занимать эту нишу. А почему она, сука, перешла? А потому что какая-то падла перегрузила зону оперативного ветвления, требуя исполнить неисполнимое и учесть неучитываемое. Истинная реальность всегда серенькая, в буро-малиновую крапинку. Уникальные флуктуации должны вовремя гаситься и не выеживаться.

     Вот именно. Все это чертова гребаная чушь. Надо было убирать Доктора. И этого его мутного коллегу-соавтора Старого тоже. И заодно тех старых недоумков, которым он так дозарезу нужен. Так что Кадоган, в сущности, прав. Может, наладить с ним прямой контакт? А Джек... Что ж. Если удастся все разрулить достаточно аккуратно, то Панасеком займутся люди из его собственного круга. Потому что за ошибки надо отвечать.

     Вивер потянулся, глубоко вздохнул и улыбнулся. Вот ведь, простые средства – свежий воздух, Браунинг и два глотка Туллибардин. А как прояснилось в голове. Он снял с рюкзачка рацию и отправил в эфир три щелчка, через пару секунд еще три и чуть погодя – один. Минут через двадцать подъедет Адам. Вивер знал, что тот работает не только на него, но... Адам был умным. А значит, мог принять логичные аргументы. Так что с ним надо говорить. Раз все уже пошло не так, будем менять приоритеты.

     

     ***

     Полковник ГУ Генштаба Константин «Катастрофа» Костров ждал своего китайского коллегу Чжун Ли Шаня в небольшой частной кафешке, которых в последнее время на набережной Урала стало довольно много. С начала «великого переселения», которое Максимов начал еще пару лет назад, а в последний месяц перевел в активную фазу, что перепахала рубеж между Европой и Азией не хуже урагана, Оренбург постепенно превращался в едва ли не важнейший приграничный центр, где сходились разноплеменные бизнесмены, шпионы и дипломаты.

     Задача Кострову не нравилась, ну абсолютно. Как сообщил помощник Максимова, очередной безликий эфесбешный Иванов, которого начальник ГШ представил как непосредственного куратора всей операции, из неопределенного места надо забрать двух человек и переправить их в Омск. Место контакта будет локализовано... э-э-э... в нужное время. Возможно, после локализации последуют уточнения. Короче, классическое «пойди туда, не знаю куда».

     Нет, примерный перечень регионов очертили, не по всему шарику скакать. Но эти регионы, мягко говоря, всегда были проблемными, а сейчас и вовсе. Первая возможная точка Стамбул, что само по себе хреново, а потом ваще дурдом: Малая Азия, Левант, Ирак, Иран, Кавказ... Кто и как будет вести объекты – непонятно. Где могут помочь китаезы, ну, кроме тех мест о которых Костров знает, что там у них крепкие позиции, тоже непонятно. Короче, сплошной туман.

     - Тебе тоже не нравится наше задание? – спросил невысокий худощавый китаец, возникший за столиком Кострова, когда тот принимал у официанта кофе.

     - Тоже, - сухо ответил полковник.

     - И тебе тоже не нравится абсолютно все в этом задании? – усмехнулся Чжун Ли.

     - Так, - подтвердил полковник, которому еще и сам Чжун Ли не нравился, уже лет десять, со времен Алтайского инцидента. Он тогда уже почти было ликвидировал остатки группы заносчивого китаезы, но вмешалась политика, инцидент превратился в недоразумение, а Кострову пришлось бросить своих «трехсотых» на местных айболитов и обеспечивать косоглазым коридор.

     Коммы собеседников одновременно мигнули принятым сообщением и, прочитав его, Костров и Чжун Ли подозрительно уставились друг на друга.

     - Или ваши штучки, или чудит начальство, или... «серая линия»? Мифический Грей-Колобок? – первым отреагировал Костров.

     - Могу только повторить твои слова, - криво улыбнулся Чжун Ли. – Так что, выполняем просьбу?

     Костров кивнул и они перевели коммы на громкую связь.

     - Ну что, майор Костя «Катастрофа» и шаосяо «Шань-бо-Цюань», вы опять вместе? – спросили хором оба комма.

     Разведчики переглянулись и нервно огляделись.

     - Ха-ха три раза, - невыразительным механическим голосом проговорили их коммуникаторы, после чего костровский комм продолжил в одиночестве и вполне нормальным голосом:

     - Если есть вопросы к мифическому Колобку, то вот он я, вперед. Даю вам пятнадцать минут. Потом будут только ответы. И сразу, чтоб не тратить время: я прекрасно знаю, что вас давно повысили в званиях. Но суть ваша от этого не изменилась. Ха-ха один раз.

     

     ---------------------------

      Алтайский инцидент - попытка самоопределения теленгитов Укокского нагорья, вызванная спорами о прокладке через их территорию трубопровода

      Шаосяо - майор в Народно-освободительной армии Китая

     Отправляя Доктора в луизианские болота, Колобок, по его словам, давал прощальную гастроль. Доставка в Амстердам стоила ему почти дюжины облачных серверов, где он вынужденно засветился и был решительно вытерт. Но Колобок, казалось, впал в веселую безрассудную ярость и воткнул Доктора на прямой рейс в Новый Орлеан. В люксовый бизнес-класс. Отдельная секция.

     - И зачем? – спросил Доктор, когда они взлетели. - Я же знаю, ты и так истратил кучу заначек на Ирри с Микой и на Кейси. А ведь еще Старого с Тантрой из Стамбула вытаскивать. Чего вдруг разгулялся?

     - А поговорить? – ответили динамики в подлокотнике кресла его отсутствующего визави.

     - Если б я не знал тебя так хорошо, как знаю, я бы поверил, - хмыкнул Доктор. – Что, совсем худо дело?

     - Худо. Кейси и ребят Бек пока ведет и страхует, с небольшой поддержкой Серых. Я только внешним контуром, чистый контроль. Со Старым, опять же, все расходники не мои, а Максимова и китайцев, я просто их по точкам фокуса веду. А в Штатах мы можем опоздать в любой момент. Вчера вскрыли три хранилища с Agent Orange, Agent Rainbow и другими ОВ. Еще большая удача, что под боком у Нью-Йорка Великие болота. Там, конечно, одно название, но они все равно купятся. Надеюсь, большая часть первых порций туда уйдет. Серые в Нью-Джерси за последние полгода несколько случайных аварий устроили, так что кое-кто уверен, что именно рядом с Манхэттеном зреет маленький клон Васюгана.

     - Ну ты монстр.

     - Я, значит, монстр. Ага. А эти папуасы, которые свою землю травить будут, они лапочки? Ничего непоправимого. Лет через тридцать вычистим. А сопутствующий ущерб... Нет, если хочешь, я возрыдаю над Вавилоном, я оплачу Вавилон, хоть три раза, но не жди сочувствия. А кстати, судьба Норфолка и Портсмута тебя не волнует? Великое мрачное болото, между прочим, второе в очереди.

     - Хрен с ним, с Великим мрачным. Ты нам в Луизиане грибок заготовил?

     - Склеротинию твою драгоценную? А как же. Цветет и пахнет нежной гнилью. Ладно, проехали пока. Придем на место - разберемся. Мне сейчас другое важнее.

     - Наливай, - улыбнулся Доктор и плеснул себе рома.

     - Ты знал, Док, что я буду чувствовать Ваську?

     - Предполагал.

     - Что будет мгновенный отклик? Что этот тупой биосервак станет выбрасывать только правильные комбинации?

     - Догадывался.

     - А почему ты, заурядный человечишка, семидесятилетняя пьянь, знаешь, а я, величайший супермозг мироздания, который все может посчитать на год вперед, нет?

     - Юмор. Хорошо.

     - Это не ответ, Доктор, а отбрех. Или ты что-то налажал, когда меня делал, и тогда уже совсем непонятно, как я могу почти всегда оказываться прав в предикциях, или я так сильно просел за последние две недели, что не только перестал адекватно функционировать, но и не могу оценить этот факт.

     - Все не так. Во-первых, и ты знал. Только это была третья или четвертая вероятность, правильно?

     - Пятая.

     - А что надо признать как непреложный факт для того, чтобы принять эту возможность за единственно правильную?

     - Что мы имеем дело с квантовой телепатией, ха-ха-ха.

     - Еще юмор. Очень хорошо.

     - Док, завязывай пародировать прадедушку БиБрейна.

     - Ух-ты – ах-ты, когда я напоминаю, что о квантовой спутанности прекрасно знал еще Гомер – «быть незнакомы друг другу не могут великие боги, даже когда б и великое их разделяло пространство», когда я говорю, что незадолго до Гомера это обсуждалось в долинах Ганга и Нараяни, а еще раньше – в верховьях Инда, никто не хочет слушать, это мол, очередные Докторовы гиперболы. А когда забываете, что надо просто поднять планку масштаба и принять дальнодействие на полуверстовке за точечную осцилляцию на миллионке, когда сами носом тыкаетесь...

     - Док! Хорош понтоваться. Не забывай, я знаю все, что знаешь ты, знаю это лучше тебя, знаю, что ты собираешься делать и – как правило – даже что произносить. И чтобы не тратить время попусту, хотя, как любит повторять Старый, цитируя германско-ирландскую мудрость – когда господь делал время, он сделал его до хрена, вот тебе небольшая реминисценция:

     

      Лекция Доктора, рассказанная Васюганскому болоту 29 марта 2029 года, в 20-ти километрах к северу от Пономаревки.

     - Помнишь, мы недавно говорили о том, что минимальная единица этого мира не частица, не поле, не волна и не материя, а со-бытие. Взаимодействие. Все остальное – лишь его параметры. Время – это плотность материи события. Это раз. Теперь два.

     - Бульк-бульк...

     - Да. Когда мы затрагиваем тему взаимодействия, когда мы вообще говорим о чем-то происходящем, мы сразу включаем в наш метафорический набор идею направления и течения, «после» и «сперва», начал и концов, идею эволюции, за которой всегда маячит призрак детерминированности. Да, математики накануне взятия Бастилии начали освобождаться от влияния идеи направленного, линейного времени на свои мозги, и ко взятию Зимнего достигли полной, казалось бы, свободы. Но мозги-то и жизнь у них человечьи, как, впрочем, и у физиков. Так что образный ряд, который в этих мозгах накапливается с течением жизни, он, увы, тоже усредненно человечий. Среди элиты математиков не было и нет йогов, даоских монахов, схимников и шаманов. Они все, даже выдающиеся сумасшедшие, по сути обычные горожане, мещане, бюргеры и прочие метросексуалы с вмонтированной в их бестолковки идеей греха и воздаяния, развития и энтропии. Так что образный ряд, который человечий мозг все равно будет стремиться подложить даже под самые абстрактные математические модели, у них столь же скудный, что и у стандартных гуманитариев. И ввести в качестве обязательного норматива перенормировку метафорики безумно трудно, а уж заставить себя сохранять понимание точечной унитарности здесь-тут-теперь со-бытия со всеми его ренормализованными инвариантами – почти немыслимо. Ха-ха, каламбурчик!

     - Бу-ульк... Бульк-бульк...

     - А что ты хотел, так и есть. Что же у нас получается? Если не можешь развить из старой мысли новую, то просто возьми старую и переформулируй. Два раза. Три раза. Еще. И все получится. Потому что мироздание и ум состоят из повторов, бесконечных самоопьяняющихся повторов.

     - Бу-у-бу-у-бульк...

     - Ну да. Вот если говорить физике и о языке, точнее, о нечеловеческой физике и человеческом языке, то... Понимаешь, есть всего два основных вида образов, с которыми мы имеем дело. Образ или представление о вещественности и образ или представление о воздействии и/или влиянии.

     И если набор образов, связанных с идеей вещественности довольно неплохо развит и классифицирован – любой желающий может в свое полное удовольствие строить деревья и зиккураты из всевозможных сущностей, элементов, видов, типов, классов и т.п., то вот с образами, которые связаны с идеей влияния/действия все сложнее. Строго говоря, типы воздействия, которые обсуждаются в рамках большой метафоры теорфизики, настолько невнятно определены, что работать с ними трудно до бесполезности и даже вредности: огромное количество усилий тратится на уточнение сугубо языковых, семантических границ. А потом оказывается, что эта семантическая борьба породила разнообразные толкования, которые раскололи первичное интуитивное понимание вдребезги.

     - Бульк-бульк-бульк...

     - Нет, конечно, мы можем априорно принять четыре основных типа взаимодействия как эталонные и использовать именно такие метафоры, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что почти что никакого действия в этих образах не находится. По сути, они описывают все те же вещественные предъявления, которые не транслируют влияние своего типа на другие факты вещественности. Или транслируют, но с таким количеством ограничений, что их учет превращается в отдельное псевдо-взаимодействие.

     Единственным реальным действием – т.е. глаголом sui generis – оказывается «мерцание» или квантование присутствия некоего факта вещественности.

     Итак, действие – близкодействие, дальнодействие, слабое или сильное действие, совершенно неважно – которое мы с полным правом можем по примеру древних называть «мерцанием» или «ветром», неопределенно. Оно есть и оно навивает, наслаивает время.

     Оно, по сути, есть простой проводник Иной вещественности. Скажем иначе, оно преобразует псевдо-вещественность Иного, не-Этого в доступную нам тут вещественность. Оно транслирует, переносит «влияние», т.е. распределенное присутствие, из зоны «теперь» не-Этого в зону «теперь» Этого. А это гигантские потери мощности и данных, потому что зона «теперь» - это зона максимальной плотности. Поэтому надо еще раз говорить, что никакого действия нет, а есть рифма одного «мерцания» и другого. Когда проявленность А вещественности А заворачивается в комель проявленностей В, С и т.д., то «мерцание» неизбежно рифмует соседние – т.е. не только E, F и пр., но и проявленности иной вещественности, A' или A” младшие проявленности со старшими, т.е. проявленности ранга N с их аналогами ранга N+2. Понимаешь?...

     - Бульк-бу-бульк...

      Конец фрагмента.

     

     - Ни хрена он не понимал тогда, Док. И сейчас не понимает.

     - Ага. Экий ты безапелляционный, друг-Колобок. А фиксация тембрального и фонетического рисунка речи и распределенная обработка этой структуры для выявления групп подобий, это что, не понимание разве?

     - Не хочу спорить. Не отвлекайся. Мы говорили о телепатии как о постоянной квантовой телепортации мысли. И что Васюган знает о чем я думаю, точнее, какие выводы я комбинирую. А я не понимаю – как он предугадывает ту вероятность, которую выберу я.

     - Ага. Фотон летит со скоростью света, или фотон перемещается гораздо медленнее своей скорости, спотыкаясь на каждой концентрации времени вещества, или фотон просто телепортирует свою самоидентификацию в связанного/спутанного братика-двойника, или никто никуда не летит, а просто присутствует одновременно в разных ипостасях? И летят только инвалиды, которых вышибли из приличного общества? Это все разные теории, разные состояния, разные случаи? Или это просто смена фокуса взгляда? Смена точки наблюдения? Смена отражения объекта наблюдения?

     Видишь, мы опять возвращаемся все к тому же: к проблеме языка, к проблеме метафорики. Когда я придумывал тебя, задача была поставлена очень просто и внятно – я хочу точно знать, что произойдет завтра. И никакие шредингеровско-аристотелевские спутанности сражающихся морских котиков меня не устроят. В рамках теории адаптации процесс развития идет разнонаправленно, он мало того, что неоднороден, но еще и совокуплен с процессами руинирования, и мы на первый взгляд не можем определить - какой шестой кубик завтра породят наши сегодняшние пять кубиков. Но если мы примем наши позавчерашние три кубика не за минимальный инициальный набор, а за разрушенный остатки сложной тридцатипятиэлементной структуры, то можем выстроить из них – обратным руинированием – теневое отражение после-послезавтрашней модели из девяти кубиков. И тогда нам станет понятен завтрашний шестой. И мы легко его предскажем здесь и сейчас. Точнее сказать, увидим.

     Мы много раз говорили, что процессы руинирования никак нельзя сопоставлять с энтропией, потому что они ничего не уничтожают, а переформатируют. Что, вообще, есть руинирование, т.е. извлечение матричной, ядерной структуры из локальной плотности, она же концентрация времени развития вещества? Прежде всего, это избавление ее от множественных недовершенных дубликаций, которыми любая концентрация обрастает в процессе восприятия ее соседними концентрациями.

     - Ну, это мне лучше кого бы то ни было известно: у меня конкуренция алгоритмов, которые пытаются ошметки этих дубликаций сохранить и что-то ценное из них извлечь, просто звериная. Я так понимаю, эта функция теперь Ваське отошла?

     - В процессе. Правильно понимаешь. А вот... можешь достать наш разговор в Монпелье накануне первого большого блэкаута?

     - Запросто. Хочешь послушать?

     - Ага. У меня же не абсолютная память, - усмехнулся Доктор.

     - Ну держи.

      Беседа Доктора и Колобка в Ботаническом саду Монпелье в мае 2028

     - Мы мыслим паттернами, то есть комплексами связанных состояний-интенсивностей логико-топологических конструкций. Вещественное, содержательное наполнение вершин и ребер этих конструкций сменяемо и взаимозаменяемо, причем постоянно. Вообрази себе голограмму, которая состоит из нескольких слоев, между которыми то актуализируются, то глохнут связи. А в этих слоях запечатлены различные, но близкородственные аналоги кубика-Рубика, которые мало того, что безуспешно пытаются исполнить изоморфизм, так еще и регулярно подменяют цвета отдельных вершин, и вдобавок выключают то некоторые ребра, то некоторые вершины из процесса. Вот в какую-нибудь секунду возьми и сплющи всю эту картинку в блин. Рисунок, который ты увидишь на этой плоскости, будет наиболее адекватным нашим представлением о том самом паттерне, с которого мы начали.

     - Давай о наполнении. Что там по вершинам и ребрам развешано?

     - Чего только не. Эмоции, семантики, иерархии...

     - Чего иерархии? Семантик? Социальных отношений?

     - А они связаны. Нет, конечно, прежде всего социалка. Только мы зашли как-то с угла. Давай по порядку. Семантика, сиречь, содержательность... Откуда бы ей вообще взяться? Вот, положим, есть визуализация какого-то объектного образа. К ней обязательно прилагается ее вариативная социалка, т.е. иерархическая позиционность: я по этому образу имею свои обязательства перед старшими, я по этому образу имею обязательства младших, я по этому образу есть владетель связанных с ним образов, или наоборот, должен какие-то другие образы к нему привязать. И так далее. На эту социалку кладется вариативная же эмоция – я могу кайфовать от этих обязательств, могу печаловаться. А это уже чувствительная химическая разница. Ну и вдобавок генезис. В смысле – история всех висящих на образе социалок и эмоций. Их иерархий. А потом наложение всего бэкграунда на оперативные нужды. Вот так составляется семантика. Теперь эмоции.

     - С ними, вроде бы, все довольно просто: они паразитируют на разной химии, а содержательность игнорируют.

     - Если бы так... Эмоции – штука сложная, они когда не базовые – могут вдобавок ко всему еще и распадаться.

     - Базовые – ты имеешь в виду страх/восторг?

     - Примерно так. «Ой, это все не я и не мое» и «ой, это все не я и мое».

     В Чанаккале люди Бека умудрились впихнуть Кейси на украинский сухогруз «Воркута-4», следовавший в Бомбей. Куча веселых толстых турок или греков (Кейси так и не смог разобраться в их спутанном наречии, сдобренном английским морским сленгом и русскими матом) оседлала лоцманский катер словно коты цирковую лошадь. Сам Кейси играл в этом балагане роль охуевшего пуделя, которого как будто никто не замечает. Они поднялись по трапу, быстро и неотвратимо как пена из бутылки шампанского, и мгновенно разбрелись по судну. Спустя пять минут Кейси обнаружил себя в малюсенькой каюте, больше похожей на подсобку, под откидным столиком была большая бутыль с водой и мешок с тремя бутылками раки, пакетом орехов и сухофруктов, а на койке валялось потрепанное полушерстяное одеяло. Один из провожатых, обладатель пышных седых усов, похлопал его по плечу и, хохотнув, громко шепнул на ухо:

     - В туалет до восьми звонков не ходи!

     Едва Кейси удивленно вскинул брови, как усач слегка пригнул его голову, показал на пустую пятилитровку под койкой и опять хохотнул:

     - Это твое! А потом – туда, - он махнул рукой, показывая направление, - под лесенкой найдешь.

     И приобняв Кейси на прощание, добавил:

     - Все хорошо! Очень – нахуй – хорошо! Пока-пока!

     А потом проскользнул в дверь с грацией молодого тюленя и исчез.

     Кейси не стал ничему удивляться, и даже думать почти не стал, а просто отхлебнул полглотка раки, запил водой, закутался в одеяло и улегся на койку. Тусклый аварийный свет нисколько не мешал ему и он провалился в глубокий сон.

     

     ***

     Унылый саут-ист, который в этих краях вел себя хуже норд-веста в Ойкумене, натягивал в залив Литтелтон холодный паскудный дождь с Южного океана. Эрик «Сумасброд» Кадоган не мог повторить за Гамлетом, что чувствует себя «слегка-сумасшедшим» Кадоганом из-за человеческой подлости и глупости, а также сезонного движения воздушных масс, но изрядное раздражение от того, что вместо нежнейшего бледно-розового восхода он видит очередной набег мрачных сырых туч, подсвеченных кровавой зарей – да, он испытывал. Он плеснул себе местного «дикого» бренди, который слегка напоминал ему армянскую чачу: Эрик познакомился с этим волшебным напитком в Баку, где отдыхал после одинадцати месяцев дежурства в Заливе и «наводил мосты» с иранскими, курдскими, арабскими, турецкими, туркменскими и шайтан еще ведает какими диссидентами, что облюбовали этот сверкающий огнями Зомбилэнд исчезнувшей империи. Диссиденты смешили его своим косноязычным враньем и прожектерством, а ласковая и крепкая тутовка смывала теплой волной всякое недовольство несовершенством мира. Вот бы так сейчас...

     Да, стоило один раз долбануть кулаком по столу – ну ладно, не один, а тридцать пять, если считать каждый «Томогавк» – как все захотели дружить с решительным вольнодумцем и не знающим берегов ренегатом. И хитрован Вивер, и осторожный солдафон Майк Вильямсон, и пафосный талмудист Шломо Шлейзер, потерявший, кажется, вообще всякий стыд и совесть, и вечный саудовский казначей Омар Джазир, и кто только не. Хуже всего было с китайцами: их назойливое заискивание еще можно было стерпеть от одного-двух желтопузиков, но ведь они не знают никакой меры. За последние пятнадцать часов с ним связались аж восемь представителей доброй китайской воли. В какой-то момент Эрик почувствовал, что еще немного и у него от патоки слипнутся не только уши, глаза, жопа и все кишки, но даже пальцы. Он вырубил все свои коммы, и ушел встречать восход с «диким» бренди.

     Восход не радовал, а бренди не успокаивал.

     Коммодор нервничал. Вернее сказать, он откровенно боялся. Ему хорошо было понятно – что делать в ситуации, когда есть противник, а у противника есть глобальные планы. Но вот когда противник превращается в толпу гипотетических союзников, каждый из которых радостно зовет тебя присоединиться к новым, сверхвыгодным проектам... Эрик терял и самообладание, и воображение. Терял и злился. Опыт говорил, что это залог поражения.

     Самым понятным выглядело предложение Вивера и Вильямсона. Эти двое явно решили освободить Регард от нереалистичных мечтаний и вернуть на землю. Эрик, правда, так и не понял – знают ли они об инициативах друг друга, но в целом идеи были разумными и привлекательными. Хотя половинчатыми. Блядь, хватит врать! Не половинчатые они, а гнилые. Трухлявые. Мертворожденные. Сука, ни на кого нельзя рассчитывать, ни на что нельзя опереться. Ни одной надежной вещи в этом лживом мире.

     Да, и генеральная линия, под которую Эрик сагитировал и завербовал юного Джорджа, своего будущего сюзерена, тоже стремительно обветшала и рассыпалась. Но ведь несколько лет назад все выглядело так красиво и просто: наплевать на бессмертие, наплевать на искины, убраться в самый дальний уголок, воспользоваться общим трендом и помочь с сокращением народонаселения, первым делом в Китае и Индии, миллиардов этак на семь, а потом вернуться и подобрать трофеи.

     А теперь оказалось, что все планы, все стратегии главных мировых игроков – пыль, тлен, труха и обман. Он учитывал их в своих расчетах как опорные точки, как постоянные величины, а они взяли и лопнули мыльными пузырями.

     И теперь игроки готовы назначить его самого главным репером, краеугольным камнем, мессией, и предлагают ему все решать и брать на себя окончательную ответственность.

     Не-не, нахуй эти радости, Эрик на такое не подписывался.

     

     ***

     - У меня нет последнего ответа, Лаоши-Синь. Все наши данные обработаны, все гипотезы собраны и рассмотрены. Есть непротиворечивая картина, даже несколько, но...

     Пожилой сухощавый китаец медленно огладил седую бородку и недовольно нахмурился.

     - Не спеши, сынок. Если тебе кажется, что все знаешь, если есть все ответы, но они тебе не нравятся, значит задаешь неправильный вопрос. Я понимаю, огромная ответственность давит. Но не забывай о контроле над собственным разумом, Бохай, не забывай о бесконечной повторности усилия осознания. «Юйшань» – это путь. Не программа, не стратегия, не план. Ты давно задумывался – куда ведет этот путь?

     Ван Бохай, крепкий шестидесятилетний мужчина в традиционном ханьском френче, глава службы принятия решений корпорации Фачжань, опустил глаза.

     - Давно, Лаоши. Последние четыре месяца выдались очень напряженными и я позволил каждодневным заботам захватить меня.

     - Сядь, - Синь Чан, бессменный заместитель председателя китайского «Клуба пенсионеров», земляк великого Хуа Гофэна, похлопал по банкетке, которая стояла рядом с его креслом. – Сядь и послушай. Как ты думаешь, чего мы хотим достичь через пятьсот лет?

     - Так далеко я не заглядываю, Лаоши, - усмехнулся Ван Бохай, - мне хватает перспективных планов на двадцать, ну, на пятьдесят лет.

     - Ты путаешь намерения, Сяо-Бохай. Я не призываю тебя заглядывать в будущее или, что еще глупее, предсказывать его. Я хочу, чтобы ты очень честно оценил лишь свои собственные желания.

     - Я хочу... – на мгновение Ван Бохай задумался, - Поднебесная должна быть защищена, и от себя самой, и от внешних сил. Она не должна повелевать всем миром, потому что не справится с собой. Она не должна зависеть от мира, потому что не справится с его страстями. Малые конфликты и поиски равновесия на границах только на пользу. Но должно быть найдено истинно Срединное царство, истинное убежище для тех, кто может идти дальше простого завтра. Нам нужен иной, новый мир, свободный от пыли обычных перерождений. Я не знаю – успеем мы за пятьсот лет добраться до новой звезды, до нового Солнца. Но я хочу, чтобы успели. Чтобы у нас был еще один – только наш – мир. Тогда в этом старом мире, полном варваров и чудовищ, нам будет не так страшно и одиноко. За это можно отдать очень много. Очень.

     Синь Чан вздохнул и положил руку на плечо Ван Бохаю.

     - Я горжусь тем, что учил тебя. Ты умеешь правильно мыслить, Сяо-Бохай. А умению делать правильные выводы из своих правильных мыслей ты все равно не научишься, потому что для этого нужно быть больше, чем одним человеком. Лучше тремя, но можно и двумя. Научись сперва разделять свое сознание, свой разум. Научись не быть цельным. Тогда закон правильной мысли не будет угнетать свободу правильного выбора.

     

     ***

     Когда вдалеке, на самом краю горизонта перед «Воркутой-4» замаячили огни Порт-Саида, вдруг объявился Колобок. И противно загудел треснутым коммуникатором, который дарданелльские качакчи сунули в мешок с припасами. Кейси вздохнул и ответил.

     - Кажется, тебе придется остаться на судне на время проводки по Суэцу, - сообщил Колобок. – И кой-чего сделать. Прости, никак не мог увидеть это раньше: была совершенно ничтожная вероятность.

     - Командуй, куда я от тебя денусь, - ответил Кейси.

     - Харедим собираются передать на борт взрывное устройство, когда «Воркута» будет отстаиваться в Большом эль-Муррате, в Большом Соленом озере. Тебе придется его отключить и заблокировать. Готов?

     - Я сделаю, но... прости, не понимаю: а что, собственно, тут такого? Ну будет очередной теракт, их как раз мало-помалу провоцируют на большую бучу, может, чуть раньше времени, но ведь по-предсказанному? Или нехорошо, что евреи вперед арабов лезут? – хохотнул Кейси. – И вообще, разве не важнее сейчас быстро добраться до Судда?

     - В том-то и дело, что не чуть раньше, а почти на три месяца, - ответил Колобок. – Все схемы рассыпались, Дик, все сценарии в трэш. И тут уже не важно, кто первее. Да, непримиримые харедим готовились к началу июня, но их должны были притормозить до августа. Муслимы свои три зеленых свистка как обычно хотели в день шахида устроить, но им тоже собирались праздник обломать. А вот едва стало известно, что кто-то разнес половину Сицилии, чуть не взорвал Перуджу и снес парочку горушек в пятидесяти кэмэ от Афона, так все окрестные придурки решили, что труба зовет, пора-пора. Так что ударят на Пасху. И останавливать их некому – флоты должны быть на позициях только через три недели, десантные группы еще комплектуются. Так что к Судду ты можешь опоздать.

     - Весело, - хмыкнул Кейси.

     - А я о чем.

     - Никак не получится проскочить?

     - Не-а. Как только «Воркута» закупорит канал в Суэце, придет очередь Порт-Саида. Потом грохнут Эйлат, Иерусалим, Каир, Луксор и Асуан. Там шахиды уже в истерике, на низком старте. Потом – Иордания и Судан полыхнут, они последние два года постоянно с грани срываются. И начнется полный пиздец по всему региону, хаотический и бесконтрольный. Боюсь, тебе до Судда просто не добраться вовремя. Там в последней трети маршрута совсем туман.

     - А если не тянуть и сразу из Порт-Саида воздухом?

     - Шансов, что я чисто и без последствий добуду в Порт-Саиде какой-нибудь живой «Гольфстрим» или «Сесну», да еще потом проведу тебя над Египтом и Суданом по свободным и безопасным трекам, немного. Один к трем. Но это не самое напряжное. У нас ведь еще Ирри с Микой и Старый с Тантрой на маршрутах. Их тоже может зацепить. Я просто не могу на таких вероятностях работать. Могу, но не сейчас. Нет, если откажешься, то придется, конечно.

     - Шантажист, - вздохнул Кейси после долгого молчания, - слушай, а ты точно искусственный интеллект? Компьютерная программа? Вот эти вот нолики и единички, да?

     - Как бы тебе сказать, Дик, чтобы не обидеть... – отозвался Колобок. – А ты точно электрофицированный белковый коллоид? Вот эти вот бензольно-фенольные производные, да?

     -------------------------------------

      Харедим - ультраортодоксальные иудеи.

     Итак, логика…

     

     Губительна природа осознанья,

     Оно и впрямь противоречит счастью –

     Узнав, мы произносим «здрасте»,

     А было бы логичней «до свиданья».

     

     Логика, э-э… есть «наука о правильном мышлении».

     Нет, не есть. Мышление вообще не правильно. Да и науки о нем нет: то, что есть – не наука, а перечень данных.

     Тогда… пусть логика – наука, исследующая принципы правильных и\или корректных, и\или приемлемых рассуждений. Вообще – принципы рассуждений. Математических, философских, формальных, ненормальных и т.п. Ну а ядром логики является понятие следования. Логического, разумеется. «Если А, то В». Вокруг него плавают разнообразные модификации законов тождества, непротиворечия и исключенного (или разрешенного именем Лукасевича) третьего.

     Очень хорошо. Только вот дальше начинаются стандартные, но всякий раз искренние недоумения теоретиков, которые вновь и вновь удивляются: как же это естественный язык чудесным образом разрушает такие удобные построения на языке логики? А ведь удивляться абсолютно нечему. Ни одно логическое правило, от самых формальных, до сверхнечетких, не выдерживает перевода на естественный язык. Не выдерживает подстановки простых человеческих слов. Даже с костылями имени Фреге и Витгенштейна.

     Логика, которая существует в смысле условно Тарского (и всех его более современных коллег) – есть прежде всего (и после всего) сумма формальных принципов формальных рассуждений. Если сократить и одновременно раскрыть общий признак – это сумма нормативов для рассуждений, которыми человеческий рассудок пытается изобразить процесс думания.

     Эти попытки могут быть более или менее успешны, но, по определению, никогда не станут успешны вполне; до тех пор, пока естественное сознание не опростится под влиянием новейших социокультурных стереотипов настолько, что станет удовлетворять критериям, заложенным в указанные принципы и нормативы.

     Нас же всегда интересовала совершенно другая Логика, о которой мы и будем теперь говорить.

     Итак, в нашем понимании Логика – это сумма принципов работы пока еще не опростившегося сознания как объекта для его собственной рассудочной рефлексии.

     Исходя из этого, для нас важнейшим являются не правила вывода, следования и т.п., не критерии истинности или модальности, а сама по себе возможность движения мысли. Как, в принципе, возможно что-либо, если возможно А?

     Если А, то А. Не безусловно убедительный факт.

     Если А, то не-А. Точно так же не очевидно.

     Если А, то В. Особенно подозрительно.

     Все дело в том, что движение, развитие мысли невозможно без соединенного с ним развития отграничения одной мысли (фазы мысли) от другой.

     И здесь следует вспомнить Гегеля, который первый в западноевропейской традиции наиболее внятно показал как работает модель такого движения.

     

     Этап 1, который есть как минимум второй момент рефлексии. Не первый, во всяком случае (обстоятельства первого момента мы рассматривать не станем, поскольку это вопрос всецело относится к области высокой философии и разнообразных психотехник).

     Есть ВСЁ.

     Или иначе – V.

     И следующий момент мгновенно переносит нас на Этап 2, потому что любое заявление, высказанное после того, как сказано «ВСЁ», даже буквальный повтор этого же самого заявления, есть уже нечто иное. Т.к. ВСЁ уже было. А любое новое уже не «ВСЁ». Оно уже не-ВСЁ.

     Итак, есть не-ВСЁ.

     Или – V.

     Тут необходимо отметить, что это уже не Этап 2, а Этап 3. Потому что Этап 2 заключался в переходе от V к V. Было ВСЁ, а стало что-то иное. Не это, а вернее – не то, так как бывшее ВСЁ уже не находится так-тут-теперь. Этот оператор так и будем записывать как «стало не то». Или – сТ.

     Что мы имеем?

     Э 1. V

     Э 2. V «стало не то» (или сТ)

     Э 3. V сТ V

     

     И вот он Этап 4: мы имеем разом и ВСЁ, и не-ВСЁ, а значит можно ввести оператор «и» (или – &) и записать его так: V & V. Но значит, это не Этап 4, а Этап 5, так как Этап 4 выглядит так: «сТ» сТ «&». Ведь что значит, «ввести оператор»? Смысл здесь в следующем. «сТ» есть именно сама активность движения от одного осознания к другому. Но поскольку эта активность уже была проявлена, то в следующее мгновение это уже не она, а ее образ. Который формально можно обозначить как &. Это означает, что в нашем тут-так-теперь сознающем сознании V и V сосуществуют, а не взаимоисключают(ся).

     Таким образом мы имеем:

     1. V

     2. V сТ

     3. V сТ V

     4. «сТ» сТ &

     5. V & V

     Но теперь вопиющий разум, та часть его, которая не успевала за описанным движением мысли, наконец докричался до нас. И спрашивает с полным, кстати, правом: а что такое V? Ведь если ВСЁ – это всё совсем, то как может существовать что-то кроме этого и отличное от него? Если пойти по стандартному пути и заявить, например, что - это бесконечное множество максимальной мощности, а V - это бесконечное множество не максимальной мощности, принадлежащее первому и включенное в него как часть, то возникнет законный вопрос: а откуда вообще-то взялся принцип разделения множества №1 на части и что такое «часть»?

     А ведь неоткуда было ему взяться пока что. И «часть» мы еще определить не можем. Так что этот способ не проходит.

     Тем не менее, существует одно обстоятельство, которое не надо вводить и постулировать, а надо только увидеть в уже имеющемся изложении и назвать.

     Это обстоятельство заключается в наличии некоторого числа символов (понятий, сущностей, операторов и т.п. – не суть важно как назвать), которыми мы уже располагаем. Не только ВСЁ, но и не-ВСЁ, «стало не то», V, сТ, & и т.д. Иными словами, все они есть элементы, этапы развития осознания ВСЕГО, но их существование есть и само по себе, как свидетельство определенной структурированности, счетности этого ВСЕГО при помощи их всех. Еще раз повторим: всех.

     Таким образом, можем утвердить – не-ВСЁ есть, кроме прочего, ВСЕ.

     Или иначе – W.

      V сТ W

     И это есть Этап 7. Потому что Этапом 6 был сбор и перечисление всех символов, элементов модели.

     Теперь, когда у нас есть не только элементы-«операторы», но и заданные ими принципы воздействия (влияния), мы можем выстраивать схему дальнейшего развития.

     

     |V & V| cТ |V & W| = E |W & W|

     (знак "=" тут означает следование, а знак "E" - существование)

     Будем считать это возникновением «не-ВСЕх» Этапом 8.

     Но что же такое «не-ВСЕ»?

     Получив термин (класс, категорию и т.п.) «ВСЕ», мы, вместе с тем, получили и дифференциацию, структурирование мироздания. А значит, можем с полным теперь правом вернуться к временно отвергнутой идее части, доли от целого. Ведь те обозначения (термины, элементы, сущности), которые нами уже используются, сами собой стремятся к разным объединениям – & и сТ, например, функционально более сродственны друг с другом, чем V и W. И т.д.

     Это позволяет нам утвердить такое понимание «не-ВСЕх», как части групп (классов, типов и т.п.). Таким образом, мы можем получить уже новую структурированность, более богатую, чем «ВСЕ»: «ВСЕ не-ВСЕ». Или иначе – WW. Это уже будет множество всех типов (классов, видов…).

     

     Здесь необходимо, пока не поздно, сделать одно важное предупреждение. Во избежание.

     Во-первых. Не онтологизируйте, да не онтологизируемы будете.

     Во-вторых. Не субстантивизируйте.

     Sapienti, как всегда хочется надеяться, казалось бы sat, но аккуратность требует привести пример, чуть более неординарный, чем первый попавшийся.

     Помимо того, что не следует наделять термины и понятия собственным бытием и значением (в особенности той их формой, которая полагается денотатами), а помнить всегда, что это лишь абстракция и условность, крепче всего надо помнить, что это временная, локальная абстракция. И такие операции (которые суть такая же абстракция) как вывод, преобразование и т.п., не имеют постоянных характеристик, правил и устройства. Они таковы там и только там, где были вынуждены проявиться сложившимися обстоятельствами рассуждения. Превращение преобразования «стало не то» в собственный образ, а затем в оператор & не может более нигде использоваться в том же самом варианте. Без того, чтобы это не было вновь проговорено и обосновано детально.

     И в-третьих. Помните об аксиоме оксюморона: если существует высказывание n+1, то высказывание n уже не является собой. А является контаминацией высказывания n+2 и образа высказывания n.

     Вернемся к изложению.

     Структурированное мироздание – WW – пока разделено лишь на принципиальные типологические разницы. Следующим шагом мы утвердим их как существующие: W (WW). «Не-все все не-все» – Этап 9. Это обозначение одного из типов структур. Дифференциаций. Дальше можно продолжать до бессмысленности: W (WW (WW)) – это один из классов одного из типов. Ну и так дальше. Но для нас это уже не существенно. Потому что к искомому, к самой субстанции различения, границы, таким образом мы приблизиться не сможем. Она, с чем собственно и можно будет впоследствии производить действия, должна быть обнаружена другим способом.

     Отличая один из типов (т.е. W (WW)) от другого, мы уже вводим идею различения аналогов и повтора аналогов. Да, отчасти это сродни положениям Этапов 2 и 3, где эта идея уже действует. Но там она еще не обнажена в своей объективной данности. Итак, различая и уподобляя, мы неизбежно оказываемся обладателями «таких не-всех всех не-всех» и «каких-то не таких». Других. W¹ (WW) и W« (WW). Или – Эти не-ВСЕ (ВСЕ не-ВСЕ) и не-Эти.

     Следственно, мы можем с полным правом утверждать: существует нечто Такое и нечто не-Такое, ЭТО и не-ЭТО. Что-то и – не оно. Не что-то, не нечто. Другое.

     Вот он, Этап 9. Но, и это опять приходится напоминать с некоторым усилием, потому что гегелевская дурная бесконечность вновь норовит немедленно задать счетность всех не-нечтов: это не-нечто есть не какое-то другое нечто, а просто – не-ЭТО нечто. Что-то иное.

     

     Часть 2.

     Итак, есть ЭТО и не-ЭТО. Можно считать это девятым Этапом, можно первым. Для следующей части схемы.

     Или – I и I. Можно записать это выражение так: I & I. А можно так: I сТ I. Можно это «и», этот союз, этот оператор записывать просто как «белое», «дырку» и обозначать так: Λ. Можно, в конце концов, вообще в записи временно никак не обозначать, не это важно. Главное, мы еще не вполне понимаем – что есть эта граница, но точно видим, что она опять оказывается самым существенным моментом: граница между одним и другим. То самое «и», которое разделяет их. И объединяет.

     Эта граница является и Этим, и не-Этим, и еще отличается от них обоих разом. Если записать символами, то она выглядит так:IIII (Это и не-Это и не-(Это и не-Это)). И в этой границе заключен следующий, третий элемент ряда: не-(Это и не-Это). Т. е. – II. А кроме того, в отрицании границы между первым и вторым элементом есть уже четвертый: не-(Это и не-Это не-(Это и не-Это)).

     Чуть подробнее. Очень важно помнить, что всякий новый элемент не просто энное «не-Это», и не просто принципиально иная сущность, но знак, символ новой структурной организации. И если, например, ЭТО – точка, то не-ЭТО – уже как минимум линия, а не-(ЭТО и не-ЭТО) – сфера. Не совсем, конечно, корректно, но это судьба всех абстрактных примеров. Поэтому вот пример более конкретный: идея доминанты и тормозной доминанты Ухтомского-Поршнева.

     В чем суть, грубо. Есть некая активность. В нервной системе ей соответствует определенный центр возбуждения. Или доминанта. Но для того, чтобы эта активность осуществлялась без помех, все остальные мыслимые активности должны быть заторможены. Поэтому организм формирует анти-центр, куда сходятся все лишние возбуждения. Это тормозная доминанта. Но, что важно, она категорически не должна быть связана с доминантой. И если активность, например, пищевая (жрательная), то тормозная доминанта, к примеру, зевание. Но ведь все мы люди, утомления всем нам свойствены, и сквозь действующую активность иной раз может пробиться тормозная доминанта. Активность сама по себе при этом не отменяется, а значит, роль тормозной доминанты (ТД) должен взять на себя кто-то другой. И опять-таки, не связанный с ТД №1. Так что и внутри «тормозной системы» есть определенная структура. Так, если при данной пищевой активности в качестве ТД «работает» зевание, то при прорыве его в действующую активность место ТД займет, например, чесание. Или желание курить.

     Конечно, при неразвитой системе (неразвитом сознании в данном случае) может произойти замыкание. То есть, следующей ТД (№3) после чесания окажется икота, сиречь абортивный рвотный рефлекс, который генетически тесно связан с пищевой активностью (прямой функциональный антогонист). Но для нас это не важно. Потому что мы имеем дело не с конкретным примером, и не с тормозными доминантами вообще, а с логикой развития границы. И здесь – в принципиальной схеме и при максимально развитой системе – более-менее актуальное замыкание так быстро произойти не может. Но структурно – да, замыкания предусмотрены на каждом этапе. Впрочем, об этом позже.

     Итак, ряд I, I, II может продолжаться до бесконечности. Но совсем не в этом его главное значение, а в усложнении структуры границ. Ведь с появлением каждого нового элемента меняется граница между всеми предыдущими. И нас сейчас интересует именно она.

     Если вернемся к самому началу, то вспомним, что не существует никаких сущностей (объектов и т.п.), а взаимодействуем мы только с усложнением собственных рефлексий. И такая абстракция как граница имеет не меньшее право на существование, чем как будто бы различные сущности (объекты). К тому же это их различие, равно как и сходство, решительно перестает играть хоть какую-то роль, как только под любой логический символ подставляется слово (понятие) из естественного языка. Ведь язык устроен при помощи синонимии (ну и антонимии, разумеется). Практически все слова абсолютно взаимозаменяемы и не существует такой фразы, которую нельзя было бы воспроизвести с помощью совершенно других слов. А вместе с тем, одно и то же слово (равно как и фраза) при минимальном воздействии (ситуативном, грамматическом и т.п.) может принимать самые разные значения.

     Повторим еще раз: различая ЭТО и (формально) не-ЭТО мы прежде всего формируем зону различения. Именно она и усложняется дальше, для того, чтобы мы могли удерживать в восприятии все большее и большее количество будто бы существующих абстракций. Эту зону, границу, мы уже отмечали как сТ (стало не то), как & (и), мы иной раз просто заменяем ее запятой или скобками, но непосредственно с ней, с ее собственной структурой и природой мы все еще не разобрались.

     Будем считать, что когда мы говорим «ЭТО и не-ЭТО», то неправильно ставим дефис. Не «и не-», а «и-не». Такая инверсия оправдана тем, что, как мы уже говорили выше, имеет значение только один объект – самый факт рефлексии. И его дальнейшие усложнения. Именно на них мы теперь переносим фокус внимания. Соответственно, для конструкции I & I ситуация тоже изменится, она будет выглядеть так: I &¯ I. Второе «ЭТО» можно просто опустить. А выражение II тогда можно записать как I &¯« (I). Соответственно, нас интересует только центральный знак. &¯, &¯«, &¯³ и т.п. «И-не два», «и-не три» и так далее.

     Природа даже простой конструкции &¯ довольно сложна. Она состоит как минимум из трех слоев. Во-первых, это самый факт различения, неадекватного еще в своей первичности – сТ. Во-вторых, это ситуация конъюнкции, потому что та суммарная абстракция (практически объект), которая образуется в результате существования «I & I» чувствительно отличается от своих составляющих. Наконец, это еще более упрощенный образ, контаминат всей конструкции (грубо говоря, выглядящий примерно так: «вот есть Это, а еще не-Это, и еще связь между ними»), который неизбежно возникает в восприятии, поскольку ум не в состоянии удерживать долго представление об одновременном единстве, неразличенности и расщеплении двух (а по сути - трех) элементов. И с этим ничего не поделаешь, модель Троицы далеко не всякий просвещенный монах может внятно и каждый раз осознать, принцип Гейзенберга, утверждающий, что таких монахов принципиально не существует, до сих пор является базовым в квантовой физике, и так далее, примеров достаточно. Поэтому упрощенный образ (или калька) неизбежен и необходим, чтобы взаимодействовать с конструкцией &¯ в любом состоянии ума.

     Но вот движение от &¯ к &¯« есть еще более сложная акция. Которая иной раз может быть не вполне очевидна и для изощренного ума. Вот ее примерная схема.

     Мы имеем Это и не-Это. Кроме того, у нас есть между ними граница: &. Но в то же время мы точно знаем, что у нас есть только Это и Это же. А граница между ними – &¯. Такое сосуществование не очень-то совпадающих выражений порождает не просто недоумение, а почти догадку: & (или &¯) есть тоже полноправный член этих схем. В сущности, практически третий член этой схемы, третий объект, не-не-Это. Повторим, в формальной записи &¯ выглядит так: IIII. Хвостик этой конструкции, II, и есть действительный третий объект, не-не-Это.

     А отрицание этой сущности, «не(&¯)», что не следует путать с &¯«, есть четвертый уже «объект», не-не-не-Это. Такое неявное присутствие внутри всего лишь простой оппозиции еще трех дополнительных сущностей (пусть бы и одной скрытой) не может быть достигнуто или обусловлено обычным направленным развитием. Дело в том, что между тремя слоями конструкции &¯, в их достижении, наличествует еще один неочевидный элемент. Не-и. Или иначе – «¯&». Это зона отсутствия каких бы то ни было различений, даже и примитивного сТ. Строго говоря, ее не вполне можно рассматривать как элемент, как вложение конструкции &¯, она эту конструкцию, что гораздо важнее, предваряет.

     Человеческое сознание устроено так, что самого по себе просто-простого «и» в нем нет и не может быть. Это и Это же, оно же, то же самое. Здесь только кажется, что «это же» есть «оно же». На самом деле, это уже измененное «это». И такая ситуация как будто бы неразличенности не целостна, она только маскирует истинную неразличенность, которая складывается вокруг конструкции ¯&. Невозможность существования какого-либо иного объекта кроме данного, невозможность рефлексии над этим объектом и невозможность рефлексии внутри собственно сознания. Полная единичность. В индуизме эта ситуация обозначается как «tat tvam asi». «Ты и То едины». Вообще, восточные созерцательные и медитативные техники достаточно подробно описывали это безрефлексивное состояние. Визуально-топологический эквивалентный образ для ¯& – это, наверное, дырка в дырке. Сугубо логический смысл ¯& заключается в переходе от одной интенсивности дифференциации к другой; а такой переход нуждается в стремительном снятии так-устроенной нюансировки одной дифференциации и разворачивании не-так-устроенной – для другой. Ведь моменту возникновения ситуации сТ предшествует мгновенное схлопывание всех рефлексий, всех восприятий первичного I.

     Только кажется, что конструкции, например, и-не-два и и-не-три различаются всего лишь порядками, количеством связей и сложностью структуры. И что сами по себе эти связи и структурные соответствия остаются теми же самыми, всего лишь усложняясь и возрастая числом. Нет, это принципиальная ошибка. Эти связи и соответствия уже совершенно иные. И принадлежат иному образованию.

     Повторим еще раз. В любом выражении, формальном или принадлежащем естественному языку (речи), моменту предикации предшествует попадание сознания в зону ¯&, зону неразличенного единства.

     Надо сразу отметить, что неразличение, так же как и различение, может различаться (хм…) по интенсивности, глубине, по богатству внутренней структуры. Было бы очень соблазнительно соотнести возрастающий ряд ¯& («¯&,³¯&,4¯&) с возвратным движением от WW к V (от Все не-Все к Всё). Но дело в том, что это совсем разные вещи. В одном случае мы имеем дело с границей, с ее развитием, пусть и инверсированным, а в другом – с преобразованием осознания сущностей (условно). И 4¯& (четвертое не-и) отличается от категории ВСЁ тем, что не просто является предельным неразличением, но и содержит в себе память (структурный след) всех мыслимых различений и взаимоотождествляет их, сводя в унитарную (не дробную) целостность. Строго говоря, 4¯& – ситуация почти недостижимая (кроме как в высших состояниях йогического или любого другого просветления) и для оперативного сознания совершенно не актуальна.