Структурный анализ текста
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Как устроены тексты, и как человеческое сознание сопротивляется этому пониманию - всегда!))
|
Метод анализа текста или Как устроены тексты, и как человеческое сознание сопротивляется этому пониманию
Дорогие товарищи читающие! Вас - в месяц - примерно 100 человек набирается. Иногда больше, иногда меньше. Но ни одна единица читающего, ни разу, сыккымаран, ничего не спросила.
Я понимаю, большинство из вас попадает сюда случайно, по ссылкам на структурный анализ и/или анализ текста. Ну и что? Вам все ясно? Или вам это ни к чему? Или вы ничего не хотите знать?
Странно мне это, "дорогие товарищи империалисты". Неужто ленивая и аутичная нелюбознательность так сильно укоренилась в слабо распределенных самосознаниях?
Спрашивайте, братцы, (пока еще есть у кого спрашивать)). Ответить-то не сложно))))))
Цель настоящей статьи - описать метод правильного структурного анализа текста (далее - АТ).
Основная задача АТ - работа со смыслами текстов.
Анализ должен показать смысл текста - как явный, т.е. высказанный в словах, так и неявный, т.е. подразумеваемый автором или даже не осознаваемый им, но вкладываемый в текст подсознательно.
Показать - буквально - значит, выделить те слова, словосочетания и фразы, в которых содержится основной смысл.
1.0. Как это достигается.
Метод основан на оценке статистического распределения знаков разных видов и групп по тексту. Мы исходим из следующего утверждения: если рассматривать текст как сумму разнообразных сигналов о состоянии некоего объекта и об изменениях этого состояния, то изменения параметров этих сигналов должно как-то коррелировать с содержанием и со смыслом (в частности - функцией, задачей) текста.
Иными словами, мы утверждаем, что если, например, в одной части текста много длинных слов (и мало коротких), а в другой - много коротких (и мало длинных), то эти части содержательно и функционально отличаются друг от друга. Или если в одной части текста много шипящих согласных и мало звонких, а в другой наоборот, то эти части также отличаются друг от друга: семантически и функционально. То же самое можно сказать применительно ко всем мыслимым параметрам, которые можно отыскать в тексте.
Подчеркнем: мы констатируем отличие, а не строим никаких психосемантических, психофизических и нейрофизиологических спекуляций. Не делаем выводов, а пока только разрезаем текст и отмечаем связи.
Проще говоря, мы используем принципы метода "черного ящика", и применяем их в данном случае к тексту (как образцу поведения человека).
1.1. "Черный ящик" и человек
Практика применения подобного метода к человеку и его текстам вполне правомерна и имеет достаточно развитую, более чем столетнюю историю. Результатами современного этапа его применения можно считать полиграф или приборы, заменяющие слепым зрение.
Термин "черный ящик" довольно давно и устойчиво воспринимается как принадлежащий кибернетике, и шире - электромеханике. Его автором считается Росс Эшби, психолог и кибернетик, который предложил обозначать так объект исследования, внутреннее устройство которого неизвестно. Но Эшби заимствовал сам метод именно в науках, описывающих человека - в психиатрии и физиологии.
Начало активному прикладному применению такого подхода было положено в последней трети XIX века работами итальянских медиков и физиологов Анжело Моссо и Чезаре Ломброзо, связавших изменения кровяного давления и дыхательной активности испытуемых с эмоциональной оценкой предъявляемых им образов.
В первой четверти XX века психология и физиология уже широко освоили количественные измерительные методы анализа, и оценка содержательности, семантики человеческого поведения по изменению несемантических, сугубо физиологических параметров стала общепринятой практикой.
Нам важно отметить здесь исследования Зигмунда Фрейда. Если в рамках общего "измерительного", физиологического тренда была развита метафора "физиологический знак сигнализирует об изменении психического значения", то Фрейд перенес эту метафору внутрь собственно психологии.
Фрейд обратил внимание на то, что увеличение числа мотивированных ошибочных действий (любых - от оговорок до падений с лестницы) сигнализирует об изменении психического состояния человека (см. "Психопатология обыденной жизни", 1904). Кроме того, Фрейд показал, что содержание, смысл человеческого поведения коррелирует не только с изменением элементарных, физиологических параметров, но и с изменением других поведенческих паттернов, обладающих собственной семантикой, которая формально не связана с поведенческими задачами и решениями более высокого ранга.
Среди исследователей, сделавших очень много для развития методов анализа человеческих текстов, мы должны особенно отметить поэта Андрея Белого. Он как раз работал уже непосредственно с литературными, речевыми текстами. Белый показал, что изменения в ритмике стихотворения - увеличение или снижение контрастности между соседними строфами - совпадают с изменениями на содержательном уровне (см. "Ритм как диалектика", 1929).
Но Белый допустил одну важнейшую и принципиальную ошибку: выявив закономерность в изменениях одного из параметров текста, он попытался ее сразу же семантизировать. Анализ пушкинского "Медного всадника" дал наглядное свидетельство этой методологической ошибки: если на отдельных стихотворениях Тютчева, Боратынского или Пушкина большая и меньшая контрастности ритма вполне надежно обозначали две-три различные содержательные части текста, то сложная семантическая структура структура поэмы, абсолютно адекватно, надо признать, понимаемая Белым, описывалась спадами и подъемами контрастности ритма с определенными допущениями, неточностями. Белый как великолепный стиховед (и поэт, кстати) прекрасно справляется с интерпретацией этих "неточностей", но сама по себе технология анализа - без Белого-интерпретатора - не позволяет этого сделать.
В итоге математики указали на неподкрепленность содержательных выводов, а литературоведы - на спорность семантического разбора: вкусовщина и т.п. Метод "счисления кривых" Белого так и не попал в научный обиход, и вспомнился лишь в 60-х, в связи с семиотическими работами московско-тартусской школы.
Зигмунд Фрейд так же навредил своему методу излишней семантизацией: связав вполне конкретную, хотя и недоработанную технику анализа мотивированных ошибок с такими расплывчатыми и уязвимыми областями психоанализа как толкование сновидений, сексуальные расстройства и пр., он, одновременно, и не формализовал метод, и задал слишком большой интерпретационный люфт. А уж после того как на первое место во фрейдовском психоанализе вышла сексуальная составляющая бессознательного течения мысли, возможностей для реабилитации такого простого и надежного инструмента как анализ мотивированных ошибок уже не было: сомнительная репутация фрейдизма навредила и всему рациональному, что было заложено в психоанализ его создателем.
1.2. Упущенная возможность
Работы Фрейда и Белого, после критического их восприятия публикой, не смогли стать базисом для создания традиции (школы) правильного структурного анализа текста. Особенно досадно, что практически в то же время фольклорист Владимир Пропп разработал основу замечательного метода для борьбы с семантикой, точнее сказать - с семантизацией.
В "Морфологии сказки" (1928) Пропп показал, что в разных текстах одни и те же функции могут исполнять самые различные персонажи (объекты), и задачу доставки героя к месту совершения подвига может выполнить Серый Волк, а может - старый филин. Кроме того, Пропп заметил, что количество функций (задач), выполняемых элементами (персонажами, объектами) сказки ограничено и может быть описано. Иными словами, он показал, что содержание текста может быть формализовано.
Вообще, Пропп одним из первых среди исследователей литературы сделал решительный шаг от описательного литературоведения к структурному анализу. Принято считать, что Пропп стоит в одном ряду, например, с Виктором Шкловским, Борисом Ярхо, Борисом Томашевским и т.п., предложившими свои методики формализации и классификации текстов по формальным признакам, по мотивам, мотивировкам, образам и т.д. Это не верно.
Точно так же может показаться, что и между подходами Проппа и Фрейда - разница незначительна: и тот, и другой говорят о том, что формальная, внешняя, обыденная, если угодно, семантика есть лишь признак иного, скрытого содержания. Но на самом деле различие огромно: Фрейд остается внутри психологического, так сказать, дискурса, он снабжает одни поведенческие элементы или группы элементов маркировкой других, и показывает, что жест А есть знак для неразвитой или неразвернутой композиции жестов В.
Пропп строит качественно иное соответствие: он придает поведенческим, сюжетным элементам структурные, функциональные значения. То есть, художественная, описательная семантика получает значения логических операторов. Тем самым, Пропп по сути устраняет семантику текста из числа факторов, влияющих на анализ, замутняющих его.
К сожаления, работа Проппа не была понята в 20-30-х и была понята неверно в 60-х: на ее восприятие наложились стереотипы, выработанные европейской школой структурализма, а кроме того, советские структуралисты, попытавшиеся сделать из схемы Проппа универсальный инструмент, не потрудились очистить ее прежде от фольклорно-сказочных коннотаций. Впрочем, все это не помешало В.В. Иванову и В.Н. Топорову выписать очень продуктивную схему "основного индоеропейского мифа", весьма косвенно, но все же отталкивающуюся от модели Проппа.
1.3. Анти-семантический синтез
Самое существенное для нас во всем вышеизложенном - то, что и Белый, и Пропп, и Фрейд говорили по разному, но примерно об одном и том же. И пусть в их работах эти соображения сформулированы не вполне четко, нам важнее, что они есть и могут быть извлечены.
Первое: человеческое сознание активно использует в своей работе тотальную синонимию (антонимию) языка - а следственно, и столь же тотальную полисемию. Т.е. в различных текстах, в различных ситуациях и обстоятельствах различные объекты (именования объектов) могут исполнять одну и ту же функцию. Так же и различные действия (именования действий) могут служить для исполнения одной и той же функции.
Так например, в рамках модели Проппа "волшебным помощником N1" может оказаться не волк, а муха или Змей-Горыныч. А противником, антагонистом может быть не Кощей, а Хозяйка Медной горы, которая хочет не убить героя, а женить на себе. Буквальные задачи - разные, но функция их - с точки зрения героя - одинакова: вред, препятствие на пути к "принцессе".
С точки зрения психоанализа мотивированной ошибкой при подсознательном вспоминании о сорванной [деловой, любовной] встрече может стать обычная оговорка или неловкое движение столовым ножом, приводящее к сильному порезу. Для наблюдателя, оценивающего внешнюю сторону обыденной жизни семантика этих ошибок различна, для человека, производящего эти мотивированные ошибочные действия - разница более чем существенна и чувствительна, а вот для психоаналитика их функция одинакова.
Второе: сходного рода изменения параметров различных текстов (поведений) свидетельствуют о том, что зоны, демонстрирующие эти изменения, структурно между собой сходны, что в этих зонах выполняются структурно сходные задачи.
Так например, резкий перелом "кривой Белого", т.е. увеличение контрастности между соседними строфами стиха или уменьшение, в разных текстах совпадает со сменой тематики повествования - говорили о любви, стали говорить о смерти; говорили о конфликте, стали говорить о пейзаже и т.п. Или, если говорить о психоанализе, то резкая смена преобладания, например, оговорок на преобладание ошибочных жестов говорит о перемещении вытесненного воспоминания - либо в более глубокие слои подсознательного, либо в в более поверхностные, у разных людей, разумеется, по-разному.
Еще раз повторим: мы говорим исключительно о структурном сходстве. Любые попытки связать обнаруженные закономерности с какими-то конкретными смыслами будут некорректны. Поэтому мы не используем инструментарий, скажем, фоносемантического анализа - спекуляции с семантикой не позволяют построить универсальный метод, а наша задача именно такова.
Эта позиция достаточно внятно была проговорена Юрием Лотманом в работе "Анализ поэтического текста". Он, в частности, отмечал, что в разных текстах, причем даже одного автора, одни и те же группы звуков могут ассоциироваться с разной тематикой. Например, в стихотворении К.Н. Батюшкова "Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы" группа гласных а/о связана с семантикой "пробуждения", а гласные и/е - с темой "гробницы". А в стихотворении "Гусар, на саблю опираясь" того же Батюшкова, употребление гласной `а' связано с идеей наказания за измену, а гласной `и' - с темой любви.
Данные больших статистических исследований здесь будут не вполне уместны. Например, если воспользоваться результатами множества опросов, проведенных психолингвистами и оценить гласные `а' и `и' вообще, то `а' большинством респондентов будет связано со светом, позитивом и т. п. А `и' - с тьмой, низом и так далее. Но это всего лишь 60-70% вероятность. Так что, подобные соответствия не должны считаться устойчивыми, постоянными для всех текстов. И для каждого текста должны определяться индивидуально.
Отметим еще один существенный момент. Как мы уже отмечали, в стихотворении Батюшкова "Байя" группа гласных а/о связана с семантикой "пробуждения", группа и/е - с темой гробницы. Если говорить в общем, то "пробуждение", конечно, скорее позитивно, а "гробница" - скорее относится к негативной эмоциональной зоне. И, в свою очередь, гласная "а" скорее связана со светом и позитивом, "и" - тьмой и негативом. Но из этого совершенно не следует, что непосредственно в "Байе" "гробница" - негативна. Мы не будем здесь описывать модель трансформации эмоциональных оценок устойчивых семантизаций на протяжении текста, отметим только, что такая трансформация является безусловным фактом. Нас же - с точки зрения АТ - интересует прежде всего, что вывод о негативных коннотациях, негативных эмоциональных оценках даже таких выраженных словоупотреблений как "гробница" или "труп" совершенно неправомерен, если говорить не о всей массе языка/культуры, а о конкретных текстах. Так что, повторим еще раз: единственный вывод на который мы имеем право - в примере с Батюшковым - что участок с частым употреблением а/о отличается от участка с частым употреблением и/е не только фонетически, но и семантически. А значит - разделение текста на такие участки вполне правомерно.
Еще более важна для нас другая мысль Лотмана: он заметил, что у каждого текста есть свой определенный уровень структурной организации, который выражен наиболее ярко и как бы доминирует над остальными. Что значит "уровень структурной организации"? В данном контексте это означает либо ритмическую организацию, либо организацию структуры консонантов, либо структуру основных семантических оппозиций и так далее.
Анализ текста должен рассматривать все эти уровни, оценивать изменение всех существенных параметров. Тот факт, что один уровень как будто бы "доминирует", означает лишь то, что на нем структура текста выглядит наиболее четко оформленной, связи между участками и элементами текста на ней видны лучше всего, с этого уровня удобнее всего начинать анализ. Все остальные уровни тоже важны, а их невыраженная картина нуждается лишь в том, чтобы ее рассматривали на более дробных сегментах текста.
Кроме того, многочисленные опыты анализа текстов показали, что мысль Лотмана можно развернуть: между разными уровнями структурной организации текста существует определенная генетическая взаимосвязь, для каждого текста - своя. Иными словами, если наиболее выраженной оказывается структура распределения по тексту ударных гласных, то структура распределения согласных не может оказаться второй по четкости, "яркости" организации, а скорее будет третьей или четвертой в такой иерархии. Подобных соответствий можно найти довольно много, но они не абсолютны, и должны всякий раз задаваться для данного конкретного текста.
Есть и еще одно следствие этой идеи Лотмана: те уровни структурной организации текста, где трудно найти четкие закономерности, необходимо исследовать именно с точки зрения нарушения (искажения) этих, потенциальных, закономерностей. И те участки, где обнаружатся искомые нарушения, дожны быть отмечены как обладающие особой значимостью для дальнейшего анализа.
2. Многоуровневый и многофакторный анализ
Вот не абсолютно полный, но достаточный перечень параметров, которые рассматриваются нами:
1) консонанты или согласные, разделенные на 6 групп в соответствии со шкалой сонорности Есперсена; их количество в каждой строке
2) сонанты или гласные, разделенные на 3 группы по критерию переднеязычности-заднеязычности и на 3 группы по критерию верхнеязычности-нижнеязычности; их количество в каждой строке
3) количество отрицаний в данном сегменте текста;
4) количество личных местоимений в данном сегменте текста;
5) количество знаков препинания в строке;
6) отношение количества знаков в строке к количеству слов в строке;
7) количество подчинительных союзов в данном сегменте текста.
Считаются также и производные параметры, например, отношение количества отрицаний к количеству личных местоимений в данном сегменте и т.п.
Считаются и вторичные производные, например, отношение отношения количества отрицаний к количеству личных местоимений в данном сегменте к отношению подчинительных союзов в сегменте к количеству знаков препинания.
Так же как по изменению температуры, пульса или ЭКГ мы можем определять изменения состояния человека, так и по изменению, например, количества взрывных смычных или сонорных согласных мы можем определять изменение содержания текста, движения его смысла. Разумеется, если мы будем использовать только оценку динамики консонант, то такое утверждение будет безусловным преувеличением. Но мы рассматриваем все множество параметров, оценивая их изменения по мере разворачивания текста (ось абсцисс -- строки, ось ординат -- количество данной характеристики, данного параметра).
Результатом такого многомерного анализа будет целый комплекс различных схем структуры текста и всевозможных связей между ними. Особенно интересны и важны для нас связи между теми участками текста, структуры которых в той или иной степени сходны друг с другом. Поскольку явление повторности - основа для возможности содержательной оценки закономерностей, принципов данного текста.
С подобными моделями хорошо знакомы аналитики фондового рынка, метеорологи и другие эксперты, имеющие дело со большими, сложными и многоуровневыми системами. Их задача - попытаться предсказать поведение системы по данным колебаниям параметров. Им, например, хорошо понятно, что обычные суточные колебания цен (температур) становятся доминантой - вполне внятно организованной - при отсутствии иных сильных сигналов. Но эта четко структурированная доминанта превращается в трудно интерпретируемый шум при возникновении массивов сильных и внеплановых событий. Поэтому для работы с такими системами надо стараться не просто учитывать все параметры, но и строить модели их взаимовлияний. Другими словами, определять меру воздействия определенных композиций факторов на четкость и/или нечеткость общих закономерностей.
3. О точности и достоверности
Ряд критических аргументов, которые приводят лингвисты, знакомясь с нашим методом, сводится к следующему: вы, дескать, оцениваете распределение тех или иных консонантов по тексту как значимое, а между тем существуют средние значения подобных распределений - для языка в целом, для литературных текстов, новостных, научных и т.п. - так можно ли считать значимыми незначительные отклонения от этого "среднего"?
Спорить с этим возражением трудно, поскольку оно проистекает из нарочитого непонимания предлагаемого метода.
Мы, повторюсь, не имеем дело со средними значениями, а оцениваем динамику распределений для каждого конкретного текста индивидуально. И нас интересует не удельная масса тех или иных консонантов (любых других параметров) в строке, абзаце и т.п., а изменения доли этой массы на протяжении текста.
Основанием для подобной критики служит одна из двух устойчивых идей, которые мешают развитию правильного анализа как такового.
Вкратце: считается, что статистика, оценивающая общие и средние распределения, дает возможность достаточно точных - в общем и среднем - содержательных оценок.
Ложность и вредоносность этой максимы почти одновременно (и сравнительно недавно, кстати) осознали генетики и физики с астрономами. Генетики обнаружили, что так называемая "мусорная ДНК", по сути - 90% генома, которые не считались участниками благородного процесса передачи информации от поколения к поколению, на самом деле активнейшим образом участвуют в нем, регулируя этот самый процесс.
А физики с астрономами утвердились в мнении, что так называемая "темная энергия", составляющая почти 75% вселенной, занимается совсем не собиранием и скреплением вещества, как полагалось по аналогии с другими взаимодействиями, а наоборот, растаскиванием его в разные стороны, что и создает эффект расширения вселенной. Иными словами, основной массив материального мира есть не заполнитель дырок между сущностями, а гораздо более значимый фактор - скажем, создатель сущностей (и дырок заодно).
Можно привести еще множество примеров, которые подтвердят, что попытка найти смысл происходящего, ориентируясь на общий видимый тренд, есть - в самой своей сути - порочная практика. Одним из объяснений подобных попыток можно назвать настойчивое стремление интерпретировать преобразования в зоне генезиса с помощью логики и семантики уже развитого процесса.
Взять, хотя бы, современное состояние мировой экономики. Описание большей части ее тенденций позволяет говорить что-то о развитии, о выборе стратегии роста и тому подобное. При этом меньшинство, состоящее из наиболее здравомыслящих экспертов, полагает что надо прежде всего говорить о чудовищном перепроизводстве, и совсем не только финансовых инструментов. Но для этого недостаточно провести стандартный экономический анализ, исходящий из тех данностей, которые предоставляет статистика, а придется привлекать гораздо более масштабные, в том числе, исторические оценки и данные.
Другой пример: в последние 15-20 лет прикладная социология столкнулась с тем, что и стандартные количественные методы опросов, и технология фокус-групп дают совершенно неадекватную картину состояния общества. То есть статичный слепок вполне соответствует настроениям масс, но вот их готовность к неким потенциальным реакциям совершенно невозможно посчитать и предсказать, опираясь на ту или иную классическую технологию. Новая методика комбинирует эти методы, использует сразу несколько опросов, основанных на разных принципах, при этом результаты оцениваются с помощью различных же фокус-групп.
Статистику вообще, надо сказать, довольно часто используют совершенно непродуктивно. И если говорить о филологии, точнее, о языкознании в самом широком смысле (включая и новейшее литературоведение), то статистические методы не принесли ему ничего, кроме знания об огромном количестве трудноинтерпретируемых и оттого не просто непродуктивных, а вредных фактов.
Множество лингвистов, начиная с таких выдающихся персонажей как Г.Шенгели, Р.Якобсон, М.Гаспаров, З.Минц и заканчивая студентами филфаков, считали в художественной (и даже не художественной) литературе разнообразные суммы. Мы теперь хорошо знаем, сколько мужских и женских рифм в ямбах, а сколько в хореях, сколько генитивов в ранней поэзии Блока, сколько номинативов в поздней лирике Мандельштама, насколько это отличается от средней нормы Серебрянного века и от средней нормы современного русского языка.
Перечислить все найденные и уясненные языковые статистические стандарты и отклонения от них не сможет уже, наверное, ни один самый знающий филолог. Но гораздо важнее, что от этих знаний - очень мало прока и, что хуже, много вреда. Таким вот, "статистическим" способом в широкий научный обиход внедрилась принципиальная идея "средних норм" как некоей точки отсчета, от которой ученые-языковеды отталкиваются, оценивая те или иные языковые употребления в рамках литературы (в частности, поэзии). При этом тот факт, что формирование языка происходило как раз внутри поэзии, что законы речи и языка - в основании своем - поэтические, а в исполнениях - нарушенные-поэтические, что в архаике вся речевая практика была сплошь повтор, рифма и бесконечные сравнения, этот факт если и не забывается, то, во всяком случае, никак не учитывается.
Зато, например, большинство психосемантических, а в особенности, фоносемантических спекуляций базируется как раз на подобной статистике "норм". Отсюда - более, чем сомнительная идея "светлого А" и "темного И" (ср., хотя бы, "ад" и "мир").
Главное, что хочется отметить: описание процессов, происходящих в сложных системах невозможно получить с помощью даже нескольких разнородных статистик. Для этого необходимы модели, показывающие влияние закономерностей одной масштабности на закономерности другой масштабности. И что не менее важно, показывающие генезис и генетические связи этих закономерностей.
4. К вопросу об информации и содержании.
Вторая идея, которая активно мешает широко понимаемой аналитике выполнять свою непосредственную задачу, анализ, может быть сформулирована примерно следующим образом: считается, что информация - т.е. сведения, содержания, факты и т.п. - бесконечно разнообразна. А помимо того, что информации много, ее с каждым следующим мгновением становится еще больше.
Коме того, считается, что в своих текстах люди сообщают друг другу эту информацию и, вдобавок, понимают ее.
Нам представляется, что это совершенно не так, что информация принципиально унитарна, а бесконечным разнообразием обладает лишь множество способов ее инфляции.
Владимир Пропп, который сформулировал схему содержания волшебной сказки, пытался показать в своей следующей книге ("Исторические корни волшебной сказки"), что эту схему можно экстраполировать и на более разнообразные культурные объекты. Схема довольно проста: некий герой, культурный или, в русской традиции, просто дурак, должен восстановить целостность мироздания. Пусть даже и в виде отдельно взятой царской семьи. И предпринимает для этого всяческую суету - куда-то движется, что-то делает. Возможно, убивает дракона. Возможно, соблазняет секретаршу Кощея. Главное, что достигает заданной цели. После чего он возвращается с победой. Вот, собственно, весь сказ до копейки.
Все тексты мира написаны и рассказаны об этом. Об одном и том же. О путешествии к вдохновению и обратно. Пропп нашел это в сказках про иванов-дураков. Иванов и Топоров - в мифе о громовержце и змее. Другие структуралисты и семиотики выявили точно такую же композицию в описаниях шаманского путешествия.
Любой физиолог скажет, что удовлетворение какой-либо физиологической потребности - сексуальной, пищевой и т.п. - описывается примерно такой же схемой.
Сформулируем иначе, потому что лингвисты традиционно нервно реагируют на Проппа, шаманское путешествие и идею основного мифа: им, почему-то, кажется, что после множества заведомо неудачных и неумелых попыток универсализировать пропповскую схему, она должна относиться к разряду узкоспециальных.
Так вот, скажем в других терминах: существует сложная система, которая, как и полагается таким системам, обладает центром и периферией. Вполне развитыми, с многоуровневыми прямыми и обратными связями. И вот эта система настолько развилась, что вступает в ситуацию утомления: сигналы начинают тормозить и спотыкаться об информационный шум. Периферия перестает адекватно реагировать на координирующие и управляющие сообщения. Необходимо восстановить целостность системы. Для этого приходится выработать новый тип связи и утвердив его приоритетным для всех элементов, "прозвонить" всю систему на максимальной скорости и нагрузке.
Коллизия, ничем не отличающаяся от историй об умирающем и воскресающем боге, о правильном жертвоприношении и прочих подобных. Эту коллизию можно описать и в других терминах: скажем, применительно к человеческому организму придется говорить об утомлении, возбуждении, структурном следе адаптации и т.п. Суть от этого не меняется: схема Проппа, она же схема основного мифа (ОМ) есть та унитарная информация, которая содержится во всех, без исключения человеческих текстах. Просто она бывает написана разными знаками, символами, словами. И исполняется с помощью разного количества разномасштабных повторов.
Что же касается разнообразия информации, то оно возникает за счет инфляции значений слов (знаков).
5. Знак, смысл, референция, денотат, иллокуция, коммуникация и все-все-все
Большая философско-лингвистическая традиция XX века, связанная с именами Фреге и Витгенштейна, Пирса и Морриса, де Соссюра и Гуссерля, Якобсона и Хомского, Остина и Серля, других выдающихся ученых, оставила нам прекрасно разработанную ниву, крайне противоречивую теорию и совершенно неструктурированную практику взаимодействия, работы с идеями смысла, знака, значения и т.п.
Генезис стремления внятно и окончательно разъяснить - какие же правила и законы позволяют условному Журдену "говорить прозой", а всем остальным понимать его - растянут почти на все долгое средневековье и его описание не входит в нашу задачу. Но несколько важных реперных точек отметить необходимо.
Если языкознание, вплоть до последней четверти XIX века, как наука все еще оставалось в рамках сравнительно-описательной алхимии, мучаясь недоверием к базовым обобщениям братьев Шлегелей и фон Гумбольдта, то логика, в особенности математическая логика (см. "Исследование законов мышления..." Дж.Буля, 1854), гораздо раньше обратилась к формализации своей базовой аксиоматики и стала активно осваивать понятийный аппарат языковедов. Прибавим еще и общую предрасположенность философов, физиков и математиков XVIII века к генеральным классификациям и построениям иерархических системных номенклатур.
В результате к началу XX века, когда языкознание уже вполне крепко стояло на серьезных методологических основаниях, и в работах де Куртенэ, де Соссюра, Фортунатова и других ученых было внятно обрисовано пространство развития науки, логики и математики, разрабатывавшие философию и обновленную аксиоматику своих наук, имели уже сильнейшее влияние на юную еще лингвистику.
Так сложилось то печальное положение вещей, последствия которого до сих пор еще не преодолены: на разработку и исследование всего комплекса идей и рассуждений, связанных с таким понятиями как смысл текста, значение, содержание и т.п. приоритетное влияние оказали не историки, языковеды и психологи, а философы от логики и математики, которые более всего ориентировались на позитивистские, вплоть до прагматизма, установки. И если уровень формализации обыденного языка, который был ими достигнут, может условно считаться вполне удовлетворительным для нужд математики-логики, то лингвистика в этом научном движении сильно проиграла.
Семиотика и ее многочисленные спекуляции вокруг идеи знака/значения привнесли в лингвистику столь же не языковедческие, сколь и малопродуктивные теории и установки.
Вот прекрасный пример. "Непосредственный интерпретант знака - "это все, что ясно выражено в самом знаке без его контекста и обстоятельств высказывания". Я не знаю лучшего определения", отмечает Р. Якобсон, цитируя Ч.Пирса в лекции "Несколько слов о Пирсе, первопроходце науки о языке" (в книге Роман Якобсон "Язык и бессознательное", Москва, Гнозис, 1996). Интерпретант по Пирсу - "ключ, с помощью которого получатель сообщения понимает его" (разъяснение Р.Якобсона). Ничего более далекого от идеи понимания, ничего более запутывающего и примитивно бихевиористического придумать нельзя. Ведь если модель знак/значение-сообщение/интерпретант может как-то претендовать на то, чтобы справиться с принципиальной многозначностью (и широчайшей синонимией) слов, то уже на уровне высказываний эта модель начинает сбоить. А ведь речь не состоит ни из слов, ни из высказываний - даже в тех случаях, когда, как кажется, состоит. Поскольку любой так называемый "речевой акт" включает в себя весьма развернутый контекст, и не важно, присутствует ли он в виде явного текста или остается невысказанным. И для этих многомерных (и гораздо более, чем просто многозначных) конструкций названная модель вообще непригодна.
Другой пример. Доктор философии А.Бессонов, ("Фрегевская концептуализация логико-семантической теории", Наука, 1990) разъясняя фрегевские соображения о референции и смысле, пишет: "...для понимания предложения нам достаточно усвоить лишь его смысл, т.е. выражаемую предложением мысль". Но "мысль не может быть референцией предложения,... [поскольку]... референция предложения детерменируется исключительно денотатами входящих в него конституент". И самым важным в этой детерминации оказывается истинность (или ложность) предложения (суждения).
Возможно, с точки зрения логики это ценное свойство (хотя идеи Фреге встретились в первой четверти XX века с довольно сильной критикой), но нас, повторим, интересуют сейчас не трудноразрешимые проблемы логики, а бессмысленное и вредоносное проникновение их стилистики и терминологии в языкознание. В результате которого лингвистика оказалась обременена множеством различных формулировок и теорий, объясняющих что такое смысл высказывания, чем отличается денотат от референции, буквальные речевые акты от небуквальных и т.п., и т.д. И хотя лингвистика только все время запутывается в них, они не просто продолжают жить, но и становятся частью общепринятой практики.
Возьмем хотя бы весьма решительные так называемые "максимы Грайса", англо-американского лингвиста и философа, которые постулируют необходимость говорить информативно, понятно, кратко, правдиво, по делу и т. д. Парадоксальная ситуация: эти требования к "коммуникации" декларируют очень многие, напрямую увязывая их выполнение с "успешностью коммуникации". Но те, кто и в самом деле хотят добиться от "коммуникации" результата - их категорически не соблюдают.
Вообще, хочется отметить два основных стандартных заблуждения когнитологов - с нашей точки зрения. Первое: подавляющее большинство авторов говорят о неких идеальных случаях коммуникации. Т.е. о ситуациях, когда у говорящего/пишущего есть твердое понимание того, что он намерен сообщить, и не менее твердый навык правильного изложения своих соображений.
Между тем, основная масса человеческих коммуникативных актов далеко не идеальна. Более того, эти идеальные - с точки зрения широко понимаемой прагматики - высказывания почти что не существуют в пространстве реальной, обыденной речи.
Возьмем в качестве примера стандартную форму изложения материала в познавательных фильмах BBC, National Geographic, Discovery и других. Они состоят, во-первых, из многочисленных повторов тех соображений, которые представляются авторам наиболее важными, во-вторых, из откровенных благоглупостей, которые - а) замещают собой те соображения, что представляются авторам слишком сложными для объяснения, б) являются, по мнению авторов, эффектными образами, действующими на эмоциональное восприятие и тем самым, привлекают внимание зрителей, в) являются своеобразными авторскими "метками", сообщающими о том, что авторы трудились над материалом, переживали по поводу него эмоции и думали мысли.
Другой пример - одна из наиболее распространенных моделей написания газетно-журнальных статей в западных, прежде всего - в американских, СМИ: так называемая "перевернутая пирамида". Эта модель изначально - в первой четверти XX века - разрабатывалась для рекламных и пропагандистских текстов, но впоследствии была воспринята и журналистикой в целом. Ее принцип более технологичен, чем рассмотренный в предыдущем примере: сперва излагается самая главная мысль (по мнению авторов), потом она повторяется с небольшими дополнениями, потом она повторяется еще раз, и дополнений (новых фактов) становится больше, потом еще, и еще, и еще. Каждый следующий кусок текста отличается от предыдущего тем, что неизменная, ядерная содержательная часть сокращается, а дополнительная - разрастается. Так, узнавая новые факты, читатель не может забыть начальную главную мысль, а, повторяя раз за разом эту мысль, он видит, как она может быть связана с новыми фактами.
Такие способ донесения мысли до респондента очень слабо вписывается в схему "правильной коммуникации" Грайса. Более того, он ей решительно противоречит. Но только так люди, желающие, чтобы их иллокуция дошла до адресата, видят возможность исполнения этой задачи.
Второе массовое заблуждение, о котором мы уже упоминали выше. Большинство когнитологов говорит о смысле/семантике слова или высказывания. Т.е. фразы, предложения, порой словосочетания. Генезис этого, безусловно, понятен и объясним - предшественники когнитологов брали образцы для оценки семантики (а также ее истинности и/или ложности) в формулировках силлогизмов, часто даже частей силлогизмов, оторванных от всей конструкции.
По нашему убеждению, повторим еще раз, корректно (и продуктивно) говорить лишь о смысле текста. Сообщения. Развернутого высказывания, которое включает в себя как минимум тезис, антитезис и шум, т.е. "бессмысленную", "мусорную" информацию. Синтезис и, если это необходимо, антисинтезис можно добыть и из этой "мусорной" части. Любой меньший объект не может обладать собственной семантикой, поскольку лишен контекста.
5.1. Смысл.
Смысл - самая непростая функция речи/текста, большинство дискуссий о смысле как начались более 100 лет назад, так и не завершились до сих пор.
Мы полагаем, что следует говорить о двух смыслах.
Первый смысл любого текста - это информация о его устройстве. Строго говоря, это логика его структуры, взаимосвязи между различными структурными планами текста и их иерархия. Разумеется, у каждого текста свое уникальное устройство, хотя можно выделить ограниченное количество типов (классов) подобных устройств. И своя уникальная логика, хотя и составленная из набора стандартных конструкций.
Вот пример сопоставления таких устройств. Оценим с точки зрения схемы Проппа (она же - схема "основного мифа", ОМ) стихотворение Ф.Тютчева "Фонтан". Самым бесспорным и очевидным будет утверждение о двухчастности "Фонтана" - первые два четверостишия описывают воздвижение фонтана к "высоте заветной" и последующее возвращение "на землю". Вторые два четверостишия дают аналогичную картину, только героем здесь является "мысли водомет", который как и фонтан, достигает верха, а потом падает вниз. Таким образом, перед нами не просто победа Ивана-царевича над драконом (Кощеем) и возвращение с принцессой домой, а еще и второй круг "подвига" - например, преодоление героем козней сестры/братьев и возвращение себе статуса первого наследника. Таким образом, структура "Фонтана" очень грубо и по одному параметру (Пропп) будет выглядеть как АВ-АВ.
Теперь рассмотрим тот же "Фонтан" с точки зрения фонетики. В качестве параметров возьмем три группы согласных - глухие, звонкие и сонорные, и определим их количественное присутствие в каждой строке. Итак: 5-3-5, 6-1-5, 5-3-5, 2-4-7, 5-2-5, 6-3-4, 4-3-6, 5-3-5, 4-7-2, 4-2-5, 6-2-5, 7-2-3, 5-5-3, 1-3-8, 4-1-10, 6-7-3. Представим эти числовые группы в символьном виде, обозначив каждый тип распределения преобладаний (одних типов согласных над другими) своей буквой: ABACABDADDBBECDF. Теперь добавим сюда еще одну маркировку - ситуации А и Е (т.е. случаи равенства двух параметров) обозначим как Аа и Ае. Таким образом, имеем: АаВ АаС АаВ DAaD DB BAeC DF. Обозначим АаВ как 1, АаС как 2, DАаD как 33, ВАеС как 1&2. Имеем: 1 2 1 33 DB 1&2 DF. Мы видим здесь три выраженные симметричные группы: 121, 33 и DB 1&2 DF. При этом группа 33, как мы уже знаем, включает в себя и ситуацию D. Это дает нам два разделения текста. Первое - на две центральносимметричные группы: строки [1-6] с центром в строках 3-4 и строки [7-16] с центром в строках 11-13. Второе: на три цетральносимметричные группы - строки [1-6], [7-9], [10-16].
Такое структурирование отличается от схемы "по Проппу", но не потиворечит ему, а дополняет его. Оба варианта разбиения по фонетической схеме дают в результате три центра симметрии: строки 4, 8 и 13. При этом строки 4 и 13 подобны друг другу, строка 8 подобна строке 5. Таким образом, двухчастная (четырехэлементную) конструкция "по Проппу" дополняется третьим, промежуточным центром, в котором присутствует достаточно сильный образ - "смерть". В сущности, это не просто некий третий центр текста, а расширенная вплоть до отчетливой собственной вещественности граница между двумя повторяющимися этапами "шаманского путешествия".
В качестве следующего примера возьмем запись из дневников К.Чуковского, от 27 июня 1924 года (27 июня. В Сестрорецке. В пустой даче Емельяновой за рекой. <...> В курорте лечатся 500 рабочих -- для них оборудованы ванны, прекрасная столовая (6 раз в день -- лучшая еда), порядок идеальный, всюду в саду ящики "для окурков", больные в полосатых казенных костюмах -- сердце радуется: наконец-то и рабочие могут лечиться (у них около 200 слуг). Спустя некоторое время радость остывает: лица у большинства -- тупые, злые. Они все же недовольны режимом. Им не нравится, что "пищи мало" (им дают вдвое больше калориев, чем сколько нужно нормальному человеку, но объем невелик); окурки они бросают не в ящики, а наземь и норовят удрать в пивную, куда им запрещено. Однако это все вздор в сравнении с тем фактом, что прежде эти люди задыхались бы до смерти в грязи, в чаду, в болезни, а теперь им дано дышать по-человечески. Был с Лидой у Ханки Белуги, заведующей школьным районом: шишка большая. Спорили с нею о сказках. Она сказки ненавидит и говорит: "Мы тогда давали детям сказки, когда не имели возможности говорить им правду".
Читаю Фрейда -- без увлечения.
Мура говорит: большой мяч познакомился под столом с маленьким.
Глядя на "Дома для детей", на "Санатории для рабочих", я становлюсь восторженным сторонником Советской власти. Власть, которая раньше всего заботится о счастьи детей и рабочих, достойна величайших похвал).
С точки зрения модели Проппа или ОМ - это одночастная конструкция, в которой герой, после недолгого пути, сталкивается в битве с антагонистом-змеем (в данном случае - гигантской реликтовой рыбой) и терпит поражение. После чего исполняет предписанные Белугой действия: читает не-сказки (Фрейда) и фальшиво хвалит Советскую власть. Таким образом, текст можно представить в виде одночастной трехэлементной конструкции: АВС.
Рассмотрим теперь фонетическую структуру (все данные по количеству согласных, а также графики распределения их по строкам - см. Приложение 1). Мы - для большей объективности - будем оценивать два варианта ее схемы: при разбиении текста на 23 строки и на 32 (более короткие) строки. В обоих вариантах главным центром схемы является следующий фрагмент текста: "норовят удрать в пивную, куда им запрещено".
Другие (локальные) центры больших фрагментов (возьмем только разбиение на 23 строки) - строка 8 и ее аналог, строки 17-18. Соответственно, содержательно это: "тупые, злые. Они все же недовольны режимом. Им не нравится" (8) и "Мы тогда давали детям сказки, когда не имели возможности говорить им правду" (17-18).
Параллель между рабочими, которые не хотят жить в сказке санатория со "слугами", а стремятся к правде в пивной и Ханкой Белугой, которая ненавидит уже непосредственно литературные сказки (а Чуковский - типичный представитель племени изготовителей этих сказок), более чем внятна.
Вот схема повторов сходных строчных фонетических сумм по трем группам в тексте Чуковского (разбиение на 23 строки):
A Aa B C B B B Ac B A O B C Bb A B Cc Cc A A A Bc B (где O - равное количество всех трех типов согласных; Aa, Bb и Cc - равное количество двух типов согласных). Мы видим два отчетливо подобных друг другу фрагмента; их центральные области - строки [5,6,7] и строки [19,20,21]. Еще два подобных друг другу фрагмента: [9,10] и [15,16]. Далее, центральносимметричный (ЦС) фрагмент [12-16], центр - 14, небольшое искажение (ВС отображено на АВ), и ЦС-фрагмент [15-21], центр - 17-18.
В отмеченных фрагментах находим центры, записываем текст, соответствующий этим зонам в числовом виде (каждой согласной присваивается определенное число от 1 до 6, которое соответствует ее разряду по шкале сонорности; выписываются только согласные; так, слово "согласные" будет записано следующим образом: 23625) и сравниваем их между собой. Также сравниваем краевые части повторов (ЦС-фрагментов). Находим повторяющиеся группы чисел (обозначающих согласные), находим такие же группы, но с инверсиями, с включениями и делециями. Сравниваем их между собой, выявляем наиболее распространенные типы искажений. И т.д., и т.п.
В результате (подробное описание анализа мы не будем здесь приводить) получаем несколько схем разнообразных связей между частями текста, несколько списков так или иначе подобных фрагментов текста и перечень трансформаций (искажений), которые наиболее часто обнаруживаются при сравнениях нечетких подобий. Вот две из наиболее типичых перестановок, которые есть в тексте Чуковского: 123 - 132 и 123 - 312. Иногда они встречаются в следующем виде: 1231 - 1321 и 1123 - 1312. Вот выжимка из текста - те слова и словосочетания, которые чаще всего попадают в подобные друг другу фрагменты. А также те слова, которые можно обнаружить в этих фрагментах, пользуясь наиболее типичными перестановками. Курсивом выделены найденные таким образом "скрытые" слова, в скобках рядом с ними - те фрагменты, где эти слова "найдены".
Рабочих для
Лучшая еда
Для них
идеальный подарок (порядок)
ящики
радость
лгу (слуг)
богу (раБочие моГут)
мне (иМ Не Нрав...)
пищи мало
им вдвое боль[ше]
запрещено
это все
эти люди
в грязи
в ящики
наземь
дура (пРавДу)
смерти
теперь
ханка быдло (заДыхаЛись Бы До; БыЛ с ЛиДой)
шишка
с нею
безда[р] (фРейДа - БеЗ)
давали детям
им правду
подлост (ПоДСТоЛом)
Если суммировать все наши находки и попытаться интерпретировать содержание текста в соответствии с их смыслом, то мы можем сказать, что Корней Иванович крайне негативно относится к Ханке Белуге, не понимающей - как надо учить и воспитывать детей; раздражен скотским стремлением рабочих к пьянству и грязи - от чистоты санатория и приличной еды (особенно неприятно, что самому Чуковскому еды достается явно меньше) и наконец, мучается от того, что вынужден лгать о своей любви к Советской власти
5.2.
Если один смысл текста, это сведения о его устройстве, даже еще вернее - о его механизме, то другой его смысл несколько сложнее. Он включает в себя целый набор, целый комплекс явных и неявных содержаний текста, его экспликаций, его фрагментарных пониманий.
Например, идея "дробления мысли" в стх Тютчева. Фонтан был сравнен с "мысли водометом", а значит, и мы можем приравнять его характеристики к характеристикам мышления. Ergo, формулировка "как пламенеет, как дробится" описывает процессы, происходящие в человеческом уме (мозгу, сознании и т.п).
Еще один фрагментарный образ "Фонтана": Тютчев говорит, что фонтан коснулся "высоты заветной". Т.е. либо завещанной/обещанной, либо положенной/законной (что, в сущности, довольно сходно с первой интерпретацией), либо запретной. Потом выясняется, что "водометом мысли" двигает "закон непостижимый". А останавливает водомет "длань незримо-роковая". И при этом не просто останавливает, а "свергает". Из всего этого следует минимум два локальных понимания. Первое: Тютчев противопоставляет закон и рок, миропорядок и судьбу, фатум. Одно - более человечно, гармонично, прогрессивно, позитивно и т.п., другое - антипод. Кстати сказать, если позволить себе небольшое жульничество и нарушить чистоту эксперимента, заглянув в другие стихи автора, то мы найдем там массу подтверждений и признаем, что эта мысль для Тютчева вполне регулярна.
Второе понимание: фонтан (он же водомет мысли) не просто "коснулся", не просто "рвется", он был на своей законной (заветной) высоте, он царствовал. И его свергли. Иными словами, стихотворение не есть описание фатальной неудачи, а есть свидетельство победы, которая просто была достигнута и - кончилась.
Еще одна экспликация, еще один локальный, фрагментарный смысл. В тексте "Фонтана" можно увидеть описание схемы мужского эротического (сексуального) возбуждения. Да, собственно, и сопутствующего ему полноценного акта.
Мы прошли только по самому верхнему слою разнообразных небольших смыслов стихотворения. Следующий уровень понимания потребует более серьезного анализа и более пространного изложения, что не входит в задачу настоящего текста. Тем не менее, необходимо отметить еще одну важную мысль. Вот эти вторые, обрывочные, фрагментарные смыслы текста крепятся и обнаруживаются вокруг тех слов, на тех участках текста, которые играют важную роль в работе устройства текста, которые есть центры того механизма, который мы можем видеть в тексте, говоря о его первом смысле.
Интересен не только сам этот факт, интересно - как это происходит, как это устроено. Здесь надо прежде всего говорить о работе сознания вообще, о работе памяти. Вокруг каждого существенного образа формируется его ассоциативный контекст. Поскольку большинство ассоциаций и большинство образов синонимичны (или антонимичны, что не сильно отличается) друг другу, то мысль движется между ними не хаотично, а как будто упорядочено, находя в повторности, даже приблизительной, контекстуальных композиций логику своего движения. И те образы, в зоне которых действует разнообразная семантическая повторность, и еще подкрепляет себя повторностью фонетической, интонационной и т.п. (т.е. структурной), оказываются центрами текста, где формируются наиболее сильные смыслы, наиболее внятные понимания. Таким образом, мы имеем дело со сложной ритмической конструкцией следов и влияний адаптации одного смысла к другому. И ритм повторов есть ключ для поиска этих адаптационных следов.
Искать центры можно не только с помощью естественного человеческого понимания смысла текста (слов, образов и т.п.). Их можно находить вполне механистически, оценивая те изменения, которые происходят в структуре текста по мере его разворачивания (написания, прочтения и т.п.).
6. Как проводится оценка изменений в структуре текста: вопросы технологии
Повторим, задача нашего анализа структуры текста - поиск изменений, поиск принципа трансформации основных закономерностей, который позволит увидеть механизм работы устройства данного текста.
Вот порядок действий.
Во-первых, составляется схема: для удобства работы аналитика-человека - в виде графика, для машинной обработки - числовая таблица.
Чуть подробнее.
Считается количество элементов данных параметров в строках (заданной длины), потом строится профиль всего текста, показывающие минимумы и максимумы присутствия тех или иных параметров.
После того как текст обсчитывается по всем возможным параметрам, мы получаем несколько новых объектов для работы. Эти объекты могут быть двух видов: либо линейная последовательность цифр ("алфавит" из 6 цифр - каждая обозначает тип согласного по Есперсену), либо последовательность групп цифр в виде 2, 3, 4, 5 или 6-ти столбцовых таблиц. Соответственно и "алфавиты" 2,3,4,5 и 6-значные.
Для удобства аналитика-человека - повторим - эти объекты могут быть представлены в виде графиков.
Во-вторых, проводится поиск и анализ подобий (соответствий) между различными конфигурациями распределений концентраций избранных для данной схемы параметров.
Иными словами, полученные объекты - графики и числовые таблицы (последовательности) - тщательно и всесторонне исследуются на предмет нахождения внутренних симметрий (и их искажений), повторов, подобий, преобразований и т.п., а также нечетких форм всего вышеназванного.
Считается также повторность периферий вокруг повторных участков, находятся искажения в этих повторах, строятся иерархии и взаимозависимости этих искажений.
Тут надо отметить, что в текстах практически не встречается строгих симметрий (или повторов). Все они в той или иной степени искажены, нарушены. Но нас как раз интересуют эти искажения, поскольку в них, как правило, находятся такого рода включения, которые являются элементами другой симметрической конструкции.
После обнаружения всех видимых повторов и составления схемы их взаимосвязи, должны быть выстроены траектории мутаций их искажений: кратчайшие траектории, наиболее родственные друг другу, связанные кросс-мутациями и т.п.
Главная сложность: надо проверять разные сочетания корреляции тех или иных параметров, тех или иных ограничений (фильтров, весовых коэффициентов).
В итоге получается схема общей структуры симметрий текста. После чего наиболее значимые области (центры симметрий, которые чаще всего соответствуют содержательным центрам текста, и периферии симметрий) исследуются на предмет поиска анаграмм скрытых или явных слов.
7. Предварительное (частичное) резюме описания метода анализа текста (АТ)
АТ - как метод оценки содержимого "черного ящика" - должен выполнять несколько функций.
Первая.
Он должен разделять текст на кусочки - на содержательно различающиеся фрагменты. Вроде как абзацы, только не авторские, а, скажем так, истинные. Собственные абзацы текста. Эта функция исполняется с помощью различения тех участков текста, где присутствуют более длинные слова от тех, где более короткие. С помощью других различений: на участки где больше знаков препинания и где меньше; на участки, где больше отрицаний, где меньше; участки, где больше местоимений, где меньше; где больше служебных (подчинительных) союзов ("как", "кто", "что", "куда", "потому" и т.п.), где меньше. Есть и еще различения.
Так вот, некоторое наложение границ этих участков (по суммам различений) и их пересечений дает искомое новое разделение текста на собственные абзацы.
Вторая функция.
АТ должен собирать и запоминать все получаемые варианты разбиений Текста, не только использованные для действительного разделения на собственные абзацы, но и те, которые оказались излишними, невостребованными. Кроме того, АТ должен провести несколько других разбиений Текста, уже не на абзацы, но на сходные, подобные друг другу, симметричные участки.
Эти разбиения необходимы для формирования путей (траекторий) которыми будут образовываться новые связи между участками Текста и которыми будут находиться важные для Текста (по смыслу) слова. Также они нужны для выстраивания схемы внутренней идиоматики Текста.
Третья функция.
АТ должен находить центры симметрических групп, находить зоны искажений этих симметрий и находить генетическую связь между разными искажениями (разных уровней). Принцип этой взаимосвязи должен стать некой матрицей расшифровки, формулой - по которой будут интерпретироваться скрытые в тексте анаграммы ненаписанных (несказанных), но подсознательно подразумеваемых автором слов.
8. Анаграммы и "скрытые" слова
В нашем методе анаграммам отведено достаточно существенное место. Но наше отношение к этому понятию несколько отличается от общепринятого.