Аннотация: Конструктивные особенности психологии и социологии человеческого мира
Великая суггестия
Конструктивные особенности психологии и социологии человеческого мира
1. Итерация, имитация, цельность
Наиболее употребимое значение слова "суггестия" в последнее время - внушение. В этом смысле суггестию как термин очень любят психологи-маркетологи, та публика, которая специализируется в научении жаждущих граждан способам управления толпой, подчинения людей, увлечения избирателей, создания рекламопотребляющих масс и защите от всего этого. Впрочем, и этим коммивояжерам от психологии приходится отдельно оговаривать, что суггестия ни в коем случае не есть гипноз, а эффект внушения складывается здесь из суммы воздействий.
Кроме того, к спектру значений суггестии относятся такие вариации ее функций как "заражение", "вовлечение", "навязывание" и т.п.
Б. Ф. Поршнев в книге "О начале человеческой истории" говорит о суггестии как о способности навязывать и/или запрещать любые действия, в том числе и такие сложные комплексы психических действий как стереотипы восприятия. Он называет ее еще - в начальных фазах - прескрипцией или интердикцией, способной преодолевать защитные тормозные механизмы.
В любом случае, безотносительно господствующего (суггестивного, ха-ха) стереотипа толкования данного термина, суггестия - это такое влияние одной части сообщества на другую (размер частей не существенен: один индивид может влиять на группу, равно как и все сообщество может влиять на одного или группу), при котором суггестор, т.е. активный элемент взаимодействия, источник влияния, сообщает (или запрещает) суггестируемому некую модель восприятия и поведения. Эта модель (или запрет на нее) становится нормой. Как ни забавно - и для суггестируемых, и для суггесторов.
И тут кроется один любопытный момент: маркетологи, рекламщики, энэлпешники и прочие феньшуйщики полагают, что это их деятельность есть суггестия в отношении масс. Между тем как она сама также есть результат суггестии масс.
И еще важно помнить, что утверждая одну суггестивную модель, господствующий стереотип запрещает другие. Но поскольку это все происходит не в мире застывших и чистых евклидо-ньютоновых конструкций, то этот запрет далеко не абсолютен, а регулярно и стадиально преодолеваем.
Базис суггестии, как показал Поршнев, в имитативности, свойственной как гоминидам, так и прочим животным. Для целого ряда животных, прежде всего, стадных, имитативность - норма. Для еще более ранней - в дарвиновском смысле - фазы живого, для стайных рыб, имитативность даже не норма, а все поведение целиком; она еще не имитативность, а простая итерация, воспроизведение. Проявление принадлежности к единому организму, к "стаерыб". Не случайно реакция на внешний раздражитель передается по некоторым стаям рыб (атерина, верховка) от особи к особи со скоростью примерно 15 м/сек, практически в 2 раза быстрее, чем идет проведение нервного импульса по нервной системе человека, если не считать, разумеется, самые скоростные участки, мотонейроны. А у развитых млекопитающих, и что более всего нас интересует, у человеков, имитативность проявляется в ослабленных (инфантильных) и/или напряженных состояниях, в состояниях того или иного утомления/возбуждения.
Заметим, что за исключением отдельных уникумов, таких как медведи, тигры, святые отшельники, леопарды и т.п., подавляющее большинство представителей животно-птичье-рыбьего мира (и человечьего, конечно) живет в формально одновидовых сообществах. В социуме. Не важно - колония, стая, стадо, прайд и т.п. А это - прежде всего - значит, что у них нет индивидуального поведения. Строго говоря, его и у людей весьма немного, этого знаменитого индивидуального поведения, как и сопутствующих ему индивидуальных личностей, ну да черт с ними пока.
А внутри сообществ действует очень ограниченное количество регулярных задач, которые определяют константы поведения. И если мы скажем, что трех будет достаточно, то не сильно преувеличим: поиск пищи, самосохранение, размножение. В сущности, этими тремя красками можно изобразить поведение почти любого представителя животного мира; прибавим лишь утомление и возбуждение - как основные техники смешивания красок и можно рисовать.
Рисуем: у лосей гон. Юные лосята бегают рядом с большими дядями и исполняют редуцированные вариации бодательно-трахательных танцев. Говорить, что они учатся, подражают, тренируются, пытаются - можно только из гипертрофированной любви к идеям народного просвещения и образования. Они просто воспроизводят, имитируют доминантную активность. Они не могут не воспроизводить ее, поскольку отказ от доминантной для стада активности стоит гораздо больших нервных затрат, чем ее бессмысленно-честное исполнение. Придется включать ориентировочную реакцию, а затем через фазу гипервозбуждения (по сути, истерики), либо спасаться в объятиях переутомления, либо изображать неуместное пищевое поведение (кормежку). Рациональное отношение нервной системы к энергозатратам со страшной силой протестует против расточительности подобных взбрыков.
Это суггестия? Да. Ей кто-нибудь пользуется? Нет. Разве что зоологи, которые радостно находят здесь момент обучения. Это суггестия без конкретного пользователя, следственно, это еще просто имитативность, едва вылупившаяся из итерации.
Ведь что есть имитативность? Прежде всего, она - как и сама суггестия, которая есть форма проявления и восприятия имитативности - есть проявление и форма нереагирования. Точнее, сокращение зоны и объема реакции. Если неодушевленная материя "сопротивляется" внешнему воздействию при помощи инертности, живое существо - восходя по лестнице Дарвина - совершенствует способы нереагирования. И самое важное здесь - экономия всего организма в целом. Пока еще волнами адаптации он получит развернутую информацию о раздражителе, лучше вместе с остальным сообществом выполнять стандартный набор жестов.
Да, в своем инфантильном, редуцированом виде (у лосят) это поведение выглядит формальной имитацией. Это совсем не значит, будто они смогут так же формально действовать в зрелом возрасте. Никогда не следует думать, даже на минутку, что нереагирование есть пассив, что оно есть не реагирование. Это очень даже затратная работа. И гоминиды освоили эту самую формальную имитацию (хоть в виде эхолалии, хоть в виде предшествующей псевдо-орудийной (колотьба отщепов и прочих каменных зубил) деятельности) лишь после долгого периода реальной имитации и срывных истерических реакций.
Еще пример: поведение самки. Пусть даже суки. У нее течка и за ней уже пристроилась парочка кобелей. Но увидев нового пса она все равно начнет с ним обнюхиваться и заигрывать. Люди осуждают такое поведение женщин, говорят, что это кокетство, непостоянство, даже блядством называют. Но у людей для этого есть основания в виде большой культурной традиции. А у собаки - нет. Для нее доминантой является инстинкт продолжения рода и с точки зрения экономии нервных ресурсов ей выгоднее тупо слушаться инстинкта, а не начинать самой сложные диффиренцировки - подходящий ли это кобель, здоровый ли, есть ли медали, что за порода, загрызет ли он того симпатичного сенбернара, с которым она спаривалась полгода назад... Если сука задумается, то потратит без толку кучу нервных клеток, а ведь кобели все равно решат все сами. Вот она и не думает, а приглашает его присоединиться. И кобели, действительно, все решают сами.
Чуть менее выпуклый пример: пасется стадо условных антилоп. Одна из них в процессе поедания травы случайно приближается к другой. Та немедленно отходит. Или отпрыгивает. Почему? Сохраняет личное пространство? Нет, это люди его сохраняют. А антилопа всем своим существом "понимает" что может наступить чересчур тесный контакт. А такие контакты проходят совсем по другим ведомствам: либо это гон, либо кормежка деток. А сейчас доминанта - пищевое поведение. Поэтому отступаем. Антилопа избегает излишних ориентировочных реакций (это не значит, что их нет вовсе), ей важно сохранить нетронутой доминанту.
Ох, никуда не деться от оценочных суждений, от антропоморфных описаний тех физиологических и нервных механизмов, которые и знать не знают об идеи целеполагания и прочей человечьей ерунде. Увы, приходиться. "Чтобы проповедь была понятней".
Восходящий ряд нереагентность-итерация-имитативность-суггестия не есть простое усложнение процесса. Свойство становится способностью, способность становится действием. Суггестия есть только у людей и для людей - даже если формально используется теоретиком по отношению к дрессированным мышам.
2. Неадекватные, срывные реакции
Схема Поршнева, которой он описал формирование суггестии, выглядит примерно следующим образом. Первое и самое важное обстоятельство: неадекватные реакции обладают более высокой степенью имитативности, чем адекватные. Неадекватные реакции чаще проявляются как срывы в доминантном поведении в ситуации большого (больше средне нормативного) скопления особей.
Неадекватные реакции - это вообще-то есть сложный, композитный огрызок от не одного неактуального прям-тут, прям-сейчас, иного доминантного поведения. Пример: разросшееся (сезонный фактор) стадо шимпанзе делит пищу. Или самок. Вожак управляет процессом - т.е. берет свое, регулирует (слегка) очередность. Но народу чересчур много, вожак не абсолютно очевидный, т.к. их изначально было несколько, стандарт поведения неустойчив и кто-то от расстройства чувств начинает истошно зевать. И все стадо, может даже против воли, втягивается в это увлекательное занятие. Включая и вожака.
Зевание объединяет: а) недооформленный оскал - формальное проявление агрессивно-оборонительной реакции; б) не исполненный голосовой сигнал - по сути, контрольное (территориальное) подтверждение присутствия; в) след инфантильного пищевого поведения (готовность к отрыгиванию и/или кормлению); г) гипервентиляция как авторелаксант.
Зевание - не единственое столь затягивающее занятие. Есть еще и другие варианты огрызков от брачного и/или пищевого поведения: охорашивание, т.е. умывание, почесывание, поиск блох у себя; ухаживание, т.е. поиск блох у соседа, перебор травки вокруг, якобы в поисках корешков и орешков и т.п. Таким вот образом стадо регулярно срывает руководящие действия верховных иерархов. И чем крупнее стадо, тем чаще и надежнее срывает.
Если совсем схематично: неадекватная реакция возникает в ситуации сверхнапряжения, сверхутомления и срывает навязываемый паттерн поведения, таким образом изначально являясь именно ответом, реакцией.
Но потом превращается в инструмент.
Как это происходит?
Действительно, у гоминидов подобных поведенческих срывов случается больше, потому что они их культивируют. Точнее сказать, используют. И чем более высокоорганизованы гоминиды, чем более они не обезьяны, а почти уже люди, тем лучше они их используют. Как, почему? Потому что очень сложная ниша. Хотя и свободная от посягательств сильных конкурирующих видов.
Гоминиды всеядные падальщики (вегетарианство горилл не принципиальное, они в затруднительных ситуациях вполне готовы и к животной пище). Эта всеядность одновременно и очень узко конкурентна (почти нет соперников, а главные конкуренты - те же гоминиды), и очень кооперативна, поскольку позволяет использовать пищевую активность хищников как вспомогательную. Грубо говоря, гоминиды были более всеядны, чем любые прочие всеядные, поскольку их диета базировалась на никому не нужных (поскольку недоступных) пищевых отходах: мозгах. Умение добывать из костей и черепков костный (и обычный) мозг выделило гоминидов из прочих всеядных и падальщиков, так что они могли жить в симбиозе с хищными, питаясь остатками их трапез, а конкурировать только в своей собственной среде.
Но вот именно этот навык - прото-инструментальный - раскалывать подручными материалами (камни и палки) костяки, не только вынудил наших предков перейти к прямохождению (необходимость транспортировки обеда к столовым приборам или наоборот), но и решительно расширил предметную область применения инстинктивной реакции охорашивания. Дело в том, что те камни и палки, которыми гоминиды добывали пищу из костей, превратились из элементов окружающей среды в неотъемлемые аксессуары, дополнительные/вставные зубы и дополнительные/накладные ногти. И нормальный срывной жест почесывания (поиск насекомых и т.п.) - кастрированное охорашивание - стал распространяться и на эту дополнительную предметную область. Так что достаточно стандартный и вполне унитарный срывной жест - условное "почесывание" - получил возможность более развитой дифференциации. Что, разумеется, не ослабило его имитативный потенциал. А дополнительное звуковое сопровождение (коллективное тесание камней и скобление палок способно создавать весьма завораживающие музыкально-ритмические эффекты) даже усилило его.
Резюмируем: небольшой, ограниченный, но постепенно расширяющийся набор неадекватных, срывных реакций обладает высочайшей степенью имтативности в ситуации применения (использования) в увеличенном/расширенном стаде (сообществе).
Так потому, что общее напряжение такого сообщества, вызванное сверхнормативной скученностью, заведомо предполагает неопределенность доминантного поведения и готовность к его постоянной смене.
А такие композитные срывные реакции как зевание, почесывание, постукивание и т.п. как раз и представляют собой фиксированную, остановленную промежуточную (переходную, пограничную) форму поведения.
3. Первичная субстантивация
По мере приближения к человекам, т.е. по дороге от всяких австралопитеков и других носителей древних - 4-5 миллионолетних - черепушек к неандертальцам это использование (культивирование) разнообразных срывных реакций все чаще становится поведенческой нормой. Как минимум, благодаря тому, что постоянно расширяется их вещественная, субстантивная база и - вместе с тем - потенциал, способность к следующим, новым овеществлениям, субстантивациям.
И вот тотальная и перманентная истерика с приступами совершеннейшего неадеквата - в какой-то период превращается в норму. Закрепляясь на прото-предметной деятельности (прото-орудийной).
Мы недостаточно подробно можем рассмотреть и недостаточно высоко можем оценить включение в жест "почесывания/охорашивания" подручного реквизита: камушков, палочек, косточек и шкурок от остатков прошлых обедов, пластичной смеси жира и земли (впоследствии - еще золы и пепла) и т.п. Недостаточно - потому что реконструкция таких далеких и сверх-лакунизированных событий весьма затруднительна. А между тем, любая дополнительная дифференцирующая субстанция, вносимая внутрь зацикленного в имитативном трансе срывного жеста, способна его остановить, разорвать эту зацикленность.
Это не снимает истерику - она возвращается на какой-нибудь новой, иной псевдо-овеществленной дифференцировке, но легитимизирует, нормализует ее.
И все большее значение начинает приобретать то обстоятельство, что постоянная "нормальная" истерика (неадекватность, сбитое, срывное поведение) оперативно противоречит нормальному, штатному инстинктивному поведению. Противоречит в том смысле, что конкурирует все сильнее и сильнее. Потому что она доводит имитативность до определенного совершенства, выводит ее из зоны неадекватности (инфантилизации, сверхутомления и т.д.) и снабжает известной самоценностью, т.е. сокращенной траекторией вызова. И вот имитация уже равноправно работает и в рамках стандартного сезонно-инстинктивного поведения, и в рамках срывного. Такая двойственность начинает влиять и на номенклатуры собственно поведения. Проще говоря, внутрь сезонно-инстинктивных жестов все чаще вторгаются срывные, истерические имитации.
Так возникает по сути два разных поведения - внутривидовое и внешнее, которые фактически должны блокировать друг друга, потому что ориентированы на разные функционалы.
Но не блокируют. Поскольку используют одну "кормовую базу": спорадическое, ситуативное преобразование псевдо-вещественности в знак. Иначе говоря - ситуативную семантизацию прото- (или ранней, первичной) субстантивации.
Мы не знаем точно как это было в действительности, не выработали внятных реконструкций, но если использовать в качестве метафоры "потлач", то есть - в гиперболизированном варианте - уничтожение всей субстантивной (в том числе и кормовой) базы ради утверждения верховенства в локальной социальной иерархии, то можно предположить, что эта траектория развития, которая ориентировалась на естественное преодоление самоподдерживающим истероидным, срывным поведением естественно-инстинктивного, вела в тупик, грозящий вымиранием. Это, кстати, подтверждается фактами из человеческой истории: стоит поставить социальные приоритеты выше естественно-инстинктивных, как мы немедленно оказываемся в рамках широко (и метафорически) понимаемого "Потлача".
Это много раз присходило и так окончательно не поизошло. В ранней истории - благодаря трем обстоятельствам. Прежде всего, максимально благоприятной, свободной нише. Никто, кроме гоминидов, не выработал устойчивый навык питаться костным мозгом, добывая его с помощью "орудий". Никто, кроме гоминидов не выработал навык перемещаться не просто вслед за кочующими стадами копытных и сопровождающих их хищных, а перемещаться вне этой сезонно-географической циркуляции, находя правильные точки, усеянные "мертвыми костями".
Во-вторых, благодаря перманентной перетасовке сообществ.
Сверхмобильность гоминид создала возможность для регулярного разбегания и сталкивания их сообществ, для раскалывания больших групп на части и для слипания этих частей с другими группами.
В соответствии с законом деградации наиболее развитых дифференциаций (неизбежное руинирование на поколенческих сменах, на любых выходах из социума - изгои, туристы и т.п.), у небольших мигрирующих групп гоминидов сокращалось богатейшее разнообразие срывных поведений - едва им стоило как следует оторваться от материнского ядра сообщества и оказаться в менее стабильной ситуации. Зато оставшиеся оттачивались до хирургической остроты скальпеля и избыточной надежности самшитовой дубины. Соответственно, сталкиваясь с новым крупным сообществом, малые мигрирующие группы служили фактором, угнетающим развитые в этом сообществе сложность и разнообразие дифференциаций. Такие столкновения вынудили гоминид выработать дополнительные поведенческие средства, срывающие блокировку устойчивых - в данном сообществе - инстинктивных поведений; срывающие блокировку устойчивых срывных поведений; и подавляющие чужие срывные стандарты, "протоколы".
И вот эти поведенческие средства были уже совершенно анти-животными, анти-природными. Они, если хотите, были уже почти что человеческими, поскольку областью их применения были не инстинктивные (кормовые, брачные, иерархические и т.п.) поведения, а методы преодоления их инстинктивной приоритетности. Грубо говоря, это была уже вторая надстройка над естественными, природными нормами. И если первая надстройка, просто отрицающая естественное поведение, еще не может считаться полноправной суггестией - поскольку по природе своей не является управляющим механизмом, а только запрещающим, подавляющим, т.е. слабонаправленным, то вторая приводит нас в ее царство. Ибо суггестия работает с абстракциями, с не естественными, не инстинктивными поведениями. Которые она превращает в как будто бы естественные.
Самым близким к нам и самым наглядным примером может служить нынешняя модель общества потребления. И пускай эта формулировка уже более полувека является совершенно обыденной критикой на господствующую норму, настолько обыденной, что даже наивной, настолько наивной, что этот трюизм даже как-то неприлично произносить в приличном интеллектуальном обществе. Пускай. Важнее другое: за этим трюизмом стоит такой гигантский объем промышленного, сельскохозяйственного, культурного и человеческого перепроизводства, что его движения, его активность уже вполне сопоставима с космическими величинами, к примеру - с активностью всего земного биогеоценоза, всей экосферы Земли. 90% активности человечества есть излишек, есть не естественная активность, а результат действия господствующей суггестии.
Наконец, третье обстоятельство - речь. Речь и сознание. Возможность включения в социальное взаимодействие дополнительных дифференциаций. Возможность, предоставляющая чудовищный, фантастический, невообразимый потенциал развития.
Лучше всего об этом читать у Б.Ф. Поршнева ("О начале человеческой истории"). Но нам сейчас важно беглое описание самой-самой ранней стадии формирования пред-речи.
Итак. Зацикленный срывной жест, т.е. имитативное поведение, как выше говорилось, прерывается другим срывным жестом. Т.е. еще одним неадекватным рефлексом, потенциально способным спровоцировать имитативную реакцию.
Зевание - один из наиболее сильных "провокаторов" имитативной реакции, как мы уже говорили, композитный жест и включает в себя, помимо прочего, не исполненный голосовой сигнал. Наиболее естественное, оригинальное прерывание циклического зевания - исполнение одной из его отторможенных, скрытых доминант. А учитывая, что а) извлечение агрессивно-оборонительной доминанты повлечет за собой серьезные поведенческие "затраты" и б) извлечение доминанты кормления-отрыгивания требует подкрепления "реквизитом", остается один вариант: голос. Контрольно-территориальный сигнал/крик. Наложенный на жест зевания.
Здесь сложно сказать - как быстро этот крик проходит через фазу недооформленности и становится инспиративным (производится на вдохе), т.е. антагонистичным любым другим голосовым сигналам. Да это и не очень существенно. Самое главное, что в арсенал дифференциаций (а значит - и субстантиваций) выходов из срывных, неадекватных поведенческих паттернов входит таким образом "звуковое сопровождение", по сути - прото-речь. И не просто входит одним из сменных, равноправных различителей, нет, "речевые" сигналы становятся одним из приоритетных универсальных контр-суггестивных жестов.
Дальнейшая эволюция вполне прописана у Поршнева и может быть схематично реконструирована довольно адекватно. Отметим только еще один любопытный и важный момент. Едва мы включаем "речевые" сигналы в арсенал контр-сеггестии, как на них начинают распространяться правила итерации, имитации и т.п. И вот, когда зацикленный вариант производного от охорашивания (почесывания) жеста стучания камнем о камень (лущение, своего рода аналог чистки зубов - ведь камнями мы, точнее, наши предки, вскрываем кости для извлечения пищи) прерывается "речевым" сигналом, как в ответ на такой звук раздается подобие звука стучания камня о камень, но исполненное "речевым" образом. Так обходится запрет на собственно сам жест, но утверждается его не овеществляемый образ. Знак.
Фактически, на этой фазе начинается работа сознания по регулярному (хотя совершенно еще не склонному к кодификации) сопоставлению облака субстантиваций и облака "речевых" тегов.
4. Суггестия в быту и на производстве
Описанная в начале 3-ей главы траектория поведенческих смен у гоминид - не просто попытка реконструкции неких ископаемых, архаических коллизий и социальных взаимоотношений. Это вполне рабочая схема и ее живые черты прекрасно обнаруживаются и в современности.
Весь период раннего онтогенеза проходит у человека под знаком имитации, воспроизведения жестов, звуков и действий, транслируемых ему взрослыми особями [см. Пиаже, Выготский]. В этот же период образуются два устойчивых варианта инфантильного поведения - "солдатская" модель, т.е. внерефлексивное повиновение доминирующей суггестии и протестно-истерическая, базирующаяся на простом прямом отказе подчинятся любой явной доминанте. Огрубляя - повиновение и протест.
Формальная разница между инфантильной и условно адультивной (или нормальной) моделью заключается в длительности фаз. Нормальное поведение состоит из коротких и очень коротких фаз повиновения и протеста. Протесты обычно менее масштабны и лучше маскируются: частичное или полное непонимание команды (инструкции, просьбы, вообще обращения), коррекция, редактура, усовершенствование, затяжка или откладывание исполнения, встречное предложение, вообще инициатива и т.п. Даже невольная (казалось бы) ошибка. А основной массив "повиновения" в норме практически не маскируется, но и не идентифицируется индивидом, поскольку спущен на уровень навыков или даже условных рефлексов. Если же мотивационно-инструктивный комплекс по какой-то причине поднимается на уровень прямых постановок задачи, то нормальное адультивное сознание очень быстро разбирает его на мелкие паттерны, большая часть которых вновь загоняется на условнорефлекторный уровень.
Инфантильное поведение отличается от нормы не только длительностью и степенью осознанности, но еще и способностью входить в циклическое состояние (замыкание). Адультивное поведение периодично, и периоды вполне адекватно описываемы стандартными адаптационными гармониками (Фурье, Фибоначчи и т.п.).
По мере взросления индивида инфантильные модели не отменяются, а просто преодолеваются массивом социально значимых суггестивных (мотивационно-инструктивных) комлексов. Но при этом они, все-таки, регулярно оказываются востребованы: утомление или гипервозбуждение, снижающие способность к сложной диффиренцировке, вынуждают организм обращаться именно к инфантильным схемам.
Объединение людей в группы - хоть большие, хоть малые - также действует на них аналогично утомлению/возбуждению: степень потенциальной рефлексии (здесь - осознанности, оценки происходящего) снижается и, соответственно, возникает большая готовность к проявлению имитативности. А значит и к использованию суггестии.
Мы уже говорили про суггестию (в 1ой главе), что это такой способ взаимодействия, при котором доминантная (или сообщаемая суггестором) норма восприятия и поведения не только становится общей для участников взаимодействия, но и определяет варианты отклонения от нее.
Потом мы описали формирование суггестии из напластования циклических срывных, неадекватных реакций, разрушения этих циклов при помощи высвобождения скрытых доминант, накопления субстантивной инфраструктуры в этих пластах и т.д.
Теперь мы должны отметить еще один важный нюанс, который регулярно забывается или просто ускользает из поля внимания и не учитывается. Суггестия не просто механизм и принцип воздействия и вынуждения, но и сама по себе есть результат вынуждения. Лежащее в основе принципов функционирования любых сложных систем требование максимальной нереагентности и/или сокращения сферы реакции заставляет даже сверхсложную систему, такую как социальная группа (стадо, социум, сообщество и т.п.), находить способы одновременно и оставаться целостной, и реагировать наименьшим своим объемом.
На периферии понимания смысла и сути суггестии остается какое-то ощущение недосказанности, недовыясненности. Как будто не все вопросы получили ответы. И суггестия опять норовит обратится полумистической величиной. Вот, например, самое, наверное, невнятно проговоренное в гигантском количестве социологических и психологических штудий. Как именно образуется суггестор, лидер? Почему этот - альфа, харизматик, а этот просто истерик? Чем суггестор отличается от стада, от толпы? Почему альфу может заменить только омега, а не бета или гамма? И т.д.
Понятно, что нет прямой зависимости от физических кондиций - даже псы выбирают вожаком не самого здоровенного, а самого условно яростного. Но какое именно качество является критерием?
Назовем критерий - весьма приблизительно - степенью психической мобильности. Суггестор определяется в конфликте, а конфликт - это столкновение множественных ориентировочных реакций. Победителем конфликта является существо, которому удается максимально сократить количество процессов, задействованных в ситуации выбора наиболее оптимальной - с точки зрения минимума реагентности - стратегии реагирования.
Повторим иначе. Чем быстрее и проще ты отвечаешь на чужую интенцию (как это любят называть янки - на вызов) в рамках той идиоматики, что обслуживает господствующую суггестию, тем больше у тебя шансов стать лидером. Пошли в магазин? Нет. Пошли в аптеку. Там дешевле и очереди нет. Пошли в аптеку? Нет. Мы ее сожжем, а на головешках будем жарить соседскую свинью. Экой ты хитрый, а хошь в рыло? Ага, только сперва сам получи по яйцам. Настоящий лидер, победитель конфликта, никогда не сомневается ни в чем. Он всегда прав. Даже если ошибается. Особенно если ошибается. Потому что его решительные, абсурдистские, даже идиотские ошибки разрушают доминантную-тут-сейчас семантику.
Грубо говоря, альфа-суггестор преодолевает действие господствующей суггестивной модели (далее - ГсГ), но не формирует новую, следующую модель, а просто множественными преодолениями очищает старую от излишних семантизаций, излишних субстантиваций, овеществлений.
В этом сверхмобильном состоянии нельзя находится очень долго: никто не выдерживает. Истинные лидеры живут в беспрестанной ордалии с миром и каждый день обороняют свое лидерство от посягновений. Но узор этой защиты - или нападения, если лидер более прозорлив - в какой-то момент либо сливается с инерцией возросшего социума, либо крепко отрывается от нее. И тогда лидеру карачун. В первом случае его спихнет молодой, во втором - сожрет социум.
Эти отношения лишают социум и его лидеров возможности развитой рефлексии. Вообще, господствующая суггестия уничтожает возможность понимания. Ни сама она не становится понятной элите социума, ни элита не в силах осознать свои душевные движения. Не-элита не в счет: проблемы понимания ее не трогают, она - базис суггестии, ее проводник.
Именно здесь фокус извечного противоборства знания как понимания и знания как информации. Идиоматика господствующей суггестии просто не дает возможности неправильного, не стереотипного понимания, так что любое знание подавляется до уровня информации.
Есть еще один момент, который важно учитывать: суггестор (лидер, альфа) формируется социумом, он необходим социуму как транслятор ГсГ-модели. И даже если начать последовательно выбивать всех лидеров (или наоборот, увеличивать размер социума, прибавляя к нему новые группы с собственными лидерами), социум - как единый организм - будет вновь и вновь создавать (точнее, выдвигать) индивидуализированного носителя-транслятора ГсГ. При этом сама модель ГсГ будет меняться, как правило, упрощаясь.
И последнее, что надо отметить: в социальных группах не-минимального размера могут проявляться (формироваться) трикстеры - истинные носители сверхмобильного поведения. Провокаторы. Те, кто тестирует продуктивные отклонения от экономичного поведения системы (сообщества). Даже если социум не создает индивидуальных специализированных носителей такого поведения, эту роль могут поочередно исполнять обычные юниты.
Еще вопрос: как проявляется господствующая суггестия в обыденной жизни? В чем она? Сложно ли ее разглядеть и почему она не всегда очевидна?
Еще один вопрос: как субстанциональное наполнение меняет структуру суггестии? Каков механизм этой смены?
Рассмотрим на примерах.
5. Нормы суггестий
Сперва - несколько не безусловных аксиом.
Конкретный тип господствующей суггестии определяется структурой ее социально-экономического (субстанционального) наполнения.
Каждая эпоха, каждый исторический промежуток имеет свой набор определяющих и дополнительных суггестий. Так, например, длительный период, описываемый в исторической традиции как время господства феодальных отношений, есть сумма более мелких промежутков, в каждом из которых существует своя конструкция определяющих и дополнительных сГ.
В каждый исторический промежуток господствовать может только некая одна суггестивная модель.
По мере развития человечества как вида, суггестивные модели усложняются. Но хитрым образом: их логическая структура меняется не настолько решительно, чтобы возникали какие-то проблемы с распознаванием и детерминацией, но вот субстантивации, наполняющие эти структуры, все труднее и труднее оценивать именно как не обязательные, не имманеннтные, не органически присущие суггестивным структурам сменяемые наполнения. Фактически, к XX веку культурно-материальная составляющая человеческого мироздания сделалась настолько реальной и самоценной, что приняла на себя огромную часть видового целеполагания. Что еще забавнее, определенная часть этого целеполагания практически преобразовалась в имманентное, органически присущее виду. Но к началу XXI столетия ситуация решительно изменилась.
Впрочем, обратимся к примерам.
Если идти по порядку того, что у нас было принято называть общественно-экономическими формациями, то родоплеменные отношения - с точки зрения господствующей суггестивной модели (ГсГ) - не вызывают больших трудностей с описанием. Да, конечно, вариаций таких обществ было множество, но у всех у них была одна выраженная черта: они были не специализированы. Не скотоводы, не замледельцы, не охотники. Не жесткий матриархат и не жесткий патриархат. Универсалы, у которых время от времени начинала доминировать какая-то одна из перечисленных черт, но потом, под влиянием соседних универсалов, соприкосновения с которыми были постоянны и неизбежны, вновь происходил откат. Таким образом, четкая и стройная инфраструктура субстанциональных наполнений суггестивной модели не формировалась. Сама же ГсГ-модель основывалась на соблюдении локальной территориальной (с приоритетом родовой) иерархии. Один из доминантных принципов регуляции - базовая схема модальности (системы запретов) "дар-отдарок" с возможностью выборочного иммунитета через не-вертикальные связи (фратриальные, кросс-кузенные и т.п.). И далее - конвертация временных и частичных иммунитетов (от тех или иных конкретных структур модальности) в отрицательные статусные маркеры и - одновременно - в освобожденные от статусных маркеров субстантивации.
Надо признать, что данных об этом периоде практически нет. Все сведения, которыми располагает историография о времени развитых родоплеменных отношений, вторичны и относятся к более поздним периодам, чем тот, когда они проявились впервые. Поэтому - только спекуляции и условные реконструкции. Так что, вернемся к этому вопросу более подробно впоследствии, когда накопится некоторое количество описаний стандартных суггестивных композиций. А пока обратимся к рабовладению.
Начнем вновь с нескольких не вполне безусловных утверждений, чтобы примерно обозначить границы нашего понимания вопроса.
Развитый рабовладельческий строй - понятийное и терминологическое консоме. В определенном смысле, это прото-буржуазная фаза. Эталонная (для классической европейской историографии) конструкция рабовладения - Рим, Египет - это прежде всего сверх-цивилизация, сверх-город. А рабы - с одной стороны, марксовы орудия труда, с другой - те же самые накладные когти и вставные зубы, что у гоминидов груды отщепов и зубил. Субстантивация охорашивания, точнее - его старшего брата, бодания статусами. Вместе с тем, рабы есть мертвые. Totaliter aliter. Иные, чужие, абсолютно имунные (к данной культуре). Чужие-и-мертвые.
И наконец, рабы - это компост, из которого можно вырастить новых полезных членов общества, нижнего, понятно, ранга.
Даже в классическом Риме типов и видов рабов было огромное множество. Но возникали эти вариации задолго до римов и египтов, в прото-шумерах (я говорю о целой сетке древних культур, существовавших в предгорьях Леванта и вообще Передней (Западной) Азии). Большая часть этих "чужих-мертвых" имела шанс на прохождение чистилища с последующим преобразованием в новых живых, причем маршрутов такого прохождения было также множество.
Итак. Самое раннее рабовладение, о котором нам хоть что-то известно - первичный Шумер. Т.е. всяческий Убейд, Урук и прочий Джемдет. И это не рабы в чистом виде, а различного рода "лишенцы", частично пораженные в правах. Причем некоторые, как, например, даже спустя несколько тысяч лет в Древней Руси, могут сами, собственным волением реализовать урезание своих прав за вознаграждение, не важно, разовое или регулярное.
Господствующая суггестия в этот период базируется на модели полноправного гражданина. Если сильно огрублять, то это трехуровневая модель: неполноправный, полноправный, сверх-полноправный.
Неполноправность, как было сказано выше, имеет множество разнообразных вариаций и степеней. А значит, и форм обозначения этих различий. Уровень полноправности (как, собственно, оно и происходило в дальнейшей истории человечества) можно было определить по огромному количеству мелких деталей: и по диете (а значит, по запаху), и по одежде, и вообще по экстерьеру (прическа, загар и т.п.).
Полноправных граждан было не так много и прежде всего их выделял размер "большого тела", в которое входили недвижимость, "чады и домочадцы", прочие работники и разветвленные социальные связи, которые в сокращенном виде трансформировались просто в публичную узнаваемость.
Что касается такой редкости как сверх-полноправный гражданин, то условия для претензий на статус "обладателя (господина) ме", т.е. буквально божественного гражданина создает совокупность морально-этической правоты, состоятельности и полноценности (во всех проявлениях: личное здоровье, имущество, плодовитость и т.п.), удачливости и социальной активности. Плюс - конкретная специализация этой самой удачливости и плоноценности. Но этот статус, как собственно и сама категория "ме" (обязательно профильная, специализированная самость, при том формально закрепленная), становятся нормой только уже в развитом Шумере.
В Междуречье мы, в смысле - человечество, впервые пытаемся наладить схему преобразования этнического статуса в социальный и наоборот. Или, если мягче, этно-социального в социально-этнический. И модальности, вынуждаемые этой регулярной трансформацией входят в структуру господствующей суггестивной модели.
Основные операции совершаются с конструкцией "каин-авель". Или - в оригинальных терминах - "инанна-думмузи". Земледелец-каин и скотовод-авель. Шумерка Инанна (она же впоследствии Иштар/Исида) и семит Думмузи. В принципе, на ранних стадиях они должны прекрасно сосуществовать, поскольку не конкурируют а дополняют друг друга. Да и прапрадедушка у них один - гипотетический чатал-хуюкский универсал, бродящий за скотом земледелец. Но в какой-то момент у семитов-скотоводов-кочевников начинается перебор. Они все чаще оказываются хуже татарина, приходят лишние и чужие. Что важно, лишние и чужие не для шумеров-каинов, но для ранее прибывших из Аравии авелей.
Это нормально: соседние каины вообще крайне редко сталкиваются. Они в норме далеки друг от друга и почти не видятся. А вот авели регулярно пересекаются друг с другом. И одна алия (волна эмиграции) вступает в конкуренцию с другой.
Напомним тут, на всякий случай, что межвидовая конкуренция нормальна для животных, а вот для гоминидов норма - внутривидовая. Для того, чтобы этнос В превратился для этноса А в totaliter aliter, "чужих-мертвых", его сперва надо ввести внутрь вида, а потом уже вывести наружу (вывернув кверху мехом). Иначе, если он так и останется вне вида - его просто будет не видно (что, к слову, произошло с неандертальцами/палеоантропами: они превратились в йотунов, в йети, в снежного человека, ускользающего от фокуса внимания).
Первый эмигрант-семит, Авель-I, прекрасно дружит с туземцем-шумером, Каином: им нечего делить и Авель-I уже вкусил местного диетического продукта, попробовал "сеянной муки и возлиянной воды". И не испарился в облаке серы и вспышках кровавого света. Он устойчивый элемент коллаборации. И его можно "готовить", т.е. включать в локальные социальные отношения (модальности). Он, гипотетически, может быть такой же - по статусной, иерархической полезности - внутривидовой жертвой как и Каин.
---- // Небольшое отступление. Мы сейчас не вполне - в XX-XXI веке - осознаем важность таких обстоятельств как запах и связанная с ним диета. Когда представитель одной этно-социальной группы в XX веке называл представителя другой группы "вонючим рыбоедом", он использовал сформировавшееся отношение своих предков к этой диетической норме, которое основывалось прежде всего на неприятии чуждых ароматов. Понятно, что в цивилизованном пространстве даже и в средние века каннибализм уже не был нормой, так что речь о вкусе мяса представителей той или иной этно-социальной группы (далее - э-сГ) не шла, но хватало и остальных возможностей: разница в запахах пота, сальных выделений, запахах дыхания, испражнений, мусорных куч и т.п. Так, хрестоматийный пример с загаженным (буквально) восставшими пролетариями, крестьянами и матросами Зимним дворцом никак не есть свидетельство некоего культурного вандализма, а всего лишь обычная пометка территории. // ---
Авель-II, второй эмигрант-семит, который пришел в окрестности Междуречья из песчаных степей аравийской земли во втором эшелоне, и который был взят в плен во время наведения порядка "за окраинами", это потенциальный раб. Он еще не-живой, не-человек. Его пока еще нельзя включить в сложившиеся социальные отношения. В некоторых перво-цивилизациях практиковались убийства тысяч пленных - шумеры до этого не поднимались, пока не сделались единым с аккадцами народом, а вот в египетской ранней традиции такое было - это, в частности, способ первичного знакомства с данным "продуктом". Типа, "здрасте".
В частности, это связано с тем, что Авель-I видит перспективы конкуренции и противится принятию неофита в сложившуюся э-сГ.
Но сейчас мы говорим прежде всего о суггестии и нам важнее в "рабовладельческом строе" не сами социальные взаимодействия, их вектора и субстантивации, а степени их давления на мировосприятие.
Рабы стали средствами производства в процессе развития оросительного земледелия. При этом рабы-сельхозрабочие - это уже не те рабы, которые имели разнообразные наборы тех или иных отдельных прав граждан, они уже в достаточной степени унифицированы. Соответственно, основной суггестивный массив - т.е. вся структура и инфраструктура социальных взаимодействий и их материальных носителей (субстантиваций и овеществлений) - был частично отвязан от идеи "прав человека-гражданина" и привязан к идее "питания территории". Работой, работниками, водой, жертвами, удобрениями и т.п.
Отметим, кстати, что все эти овеществленные сущности были не вполне тем, что числится в наших словарях под их именованиями. Например, "удобрения" были сложным многофакторным концептом, который не имел ничего общего с достижениями агрохимии и прочих сельскохозяйственных осознаний. Землю снабжали пеплом, потому что это конкретный пепел от конкретных живых существ, растений и пр. Землю поили кровью, водой, кормили золотом и серебром, землю, пардон за натурализм, натурально трахали и насыщали спермой, резали жертв и раскидывали по пашне потроха... Нам трудно уложить это в восприятие, но такие действия считались абсолютно нормальными и необходимыми для гармоничного существования какого-нибудь условного Тигро-Евфратского колхоза.
И понятное дело, была разница: напитать матушку-землицу кровью Авеля-I, Авеля-II или Каина. Или накормить сперва Каина молоденьким ягненком, а потом уже удобрять пашню его потрохами. Или накормить Авеля-II зерном... И так далее.
Мы даже не можем вообразить объем разнообразия всех "агротехнических" приемов ранних пред-цивилизаций. А ведь задачи у них были не агротехнические, а реально-функционально ритуальные. Из которых потом вырастили ритуально-функциональные. И уже только на них наросла агрономия.
Да, сперва надо тысячелетиями привыкать к тому, что земля - она живая, и мать, и всякое такое. А потом уже, сотни раз разбежавшись, мутировав, эмигрировав, цивилизовавшись, деградировав и т.п., можно, забыв напрочь всякую историческую память, додуматься до того, чтобы укрывать ее от весенних заморозков самым теплым подручным материалом - теплым, парящим навозом. И только после того узнать, что это называется удобрение почвы, потому что она, дескать, насыщается азотом и прочими микроорганизмами.
Но вернемся к доминантной, господствующей суггестии. Ее земледельческая основа выражалась вовсе не в мелочном принуждении публики к мелиорации и пахоте, а в оформлении всего мироздания при помощи представлений о земледелии, воспринимаемом через мелкое сито этно-социальных модальностей. Все эпитеты, все фразеологизмы, все понимание человеческого поведения, природы, вообще - всего, строится в то время на земледельческих терминах и понятиях, пропущенных через этно-социальный фильтр.
Короче, ни один человек, живший в этот чудесный период, не мог мыслить вне агрономической модели мира, которая была ориентирована по векторам этно-социальных модальностей.
Нет, разумеется, в реальности все было еще сложнее, и в земледельческое мироздание - через этно-социальную краску - постепенно вторгались скотоводческие интерпретации желаний, поступков и представлений, но довольно длительное время - пару-тройку тысячелетий - они смогли прожить в относительно стабильном симбиозе.
Помимо метафорических канонов (стандартных символьно-образных паттернов, на основании которых строился язык и вообще словарь мировосприятия) в ГсГ входит еще и топологически-территориальное мироощущение. Для жителей мира "рабовладельческой суггестии" определяющим был центростремительный вектор. При этом центром мироздания (и сГ-модели) была не только возделанная территория, но и идея женского начала. Это, конечно, не дает оснований относить этот период к матриархату, тем более, что явная вертикаль (формальная иерархия) была насквозь маскулинна, но вот божество, провоцирующее и организующее основные сюжетные коллизии, было, разумеется, женским и досталось ранним рабовладельцам в наследство от первых земледельцев.
Отметим тут, слегка забегая вперед, что любые варианты матрицентричности конфликтуют с социально-иерархической сГ-моделью и поддерживают территориальную сГ-модель.
Так вот, одно из воплощений этого постоянного конфликта образуется и развивается в зоне противоречий между взаимодействиями "каин-авель1" и "авель1-авель2" (а потом еще и отдельно между "каин-авель1" и "каин-авель2"). Попытки конструкта "каин-авель1" отгородиться от влияния более проявленной конфликтности "авель1-авель2" приводят к усложнению структуры различений и номенклатур "культурного слоя" (овеществлений, субстантиваций). В свою очередь, взаимодействие "авель1-авель2" стремится максимально сократить, урезать, руинировать эту структуру. На этом противонаправленном, обоюдном и даже дипластивном взаимном воздействии постепенно нарастает своя собственная инфраструктура, которая переводит конфликт в фазу легитимного и вполне ритуализированного (кодифицированного) использования.
При этом надо учитывать тот факт, что степень включенности (подверженности давлению) в ГсГ-модель различных представителей социума была далеко не одинакова.
Самым зарегулированным и формализованным было, понятно, мировосприятие и поведение полноправных существ (индивидов) и наиболее бесправных. А вот частично полноправные (они же частично неполноправные) и сверх-полноправные имеют возможность находить и использовать некоторые лазейки в жесткой конструкции ГсГ. Прежде всего - за счет мобильности (потенциальной возможности перехода из страты в страту), которая заложена в них, как одна из важнейших функций.
Именно поэтому в этих стратах постепенно формируются разнообразные вариации мутантных суггестий, которые впоследствии преобразуются в структуру новых типов ГсГ-моделей. Так, частично неполноправные субъекты, разного типа "рядовичи" и "закупы", которые рассматривают возможность переходов из страты в страту как элемент поведения, способствуют тому, чтобы институциализировать логистику и инфраструктуру таких переходов.
Тем самым, кстати сказать, сам по себе переход приобретает определенную, самостоятельную обменную ценность.
6. Ранний феодализм
Есть несколько важных обстоятельств, которые обычно не сразу бросаются в глаза, когда представляют себе древо Марксовых формаций.
Во-первых, ранний феодализм не возникает на территории развитого рабовладения, а оно не возникнет из неразвитого. Ну и так далее. Всегда будут промежуточные фазы, с точки зрения формирования ГсГ-модели - не менее примечательные.
Что здесь интересно: как правило, в промежуточных фазах происходит взаимодействие развитой и хорошо диверсифицированной ГсГ-модели и более архаичной, более унитарной сГ-модели, которая была господствующей либо фазу (эпоху) назад, либо доминирует в соседних локациях, слегка отстающих в развитии. Это взаимодействие активизирует в ГсГ-модели элементы такого же (архаичного) типа суггестии, которые в ней - в ее развитом виде - частично присутствуют, в соответствии с принципом "филогенез в онтогенезе". Такое взаимодействие извлекает из столкновения двух аналогичных суггестивных принципов их противоречие на более глубинном уровне. А это значит, что это противоречие пересматривает нормы овеществления (т.е. насыщения суггестии условной реальностью) пред-предшествующего суггестивного принципа. Т.о. мы получаем не развитие данной ГсГ-модели, а ее мутацию, во многом - регрессивного характера.
Во-вторых, переход к феодальной модели затрагивает несколько сторон жизнедеятельности. Метафорически - это отход от идеи центростремительного и стабилизационного территориального вектора и возврат к более свойственному хищникам "патрулированию территории" (например, полюдье - вполне выраженное поведение хищника, обходящего свою охотничью территорию; регулярные "вики", т.е. рэкетирско-торгово-грабительские походы, - то же самое, только территория чуть больше). Можно найти и другие варианты описания, которые подчеркнут разницу между жесткой территориальной фиксацией развитого рабовладения и достаточно вариабельным отношением к закрепленной территории у носителей раннего феодального мировосприятия.
В-третьих, самое любопытное - с точки зрения суггестии - заключается в в трансформации материальных привязок. Можно сказать, что в стабильной ситуации представители нижних уровней иерархии (в рамках феодализма) воспринимают мир через привязку к своим старшим, сюзеренам. А представители верхних уровней - через привязку к территории. Это, разумеется, не значит, что для "нижних" территория не будет одним из фокусов воздействия на их мировосприятие, как и для "верхних" их вассалы, но тут разница в приоритетах именно в ситуации стабильности.
А если мы возьмем кризисную ситуацию, то обнаружим, что и "верхние", и "нижние" основным фокусом изберут социальную составляющую.
Грубо говоря, различия доминирующих моделей сводятся к выбору - приоритетнее "чей ты" или "откуда ты", социально-иерархическая привязка или территориальная.
И в-четвертых, надо понимать, что доминанты постоянно плавают. Едва на карте мира начинают появляться соседствующие друг с другом первые действительные города, как территориальная привязка начинает периодически выходить на первый план. Что совершенно не отменяет линию вассалитета.
7. Как работает суггестия
Технологически, суть суггестивного давления заключается в формировании, поглощении и усвоении субстантиваций. Вещественных наполнений. Приоритетной, господствующей схемой суггестии становится такая, которая способна произвести и поглотить материальности больше, чем ее подруги и сделать это быстро.
Рассмотрим вариант суггестии, который базируется на вассалитете, на иерархических социальных связях. Он вовлекает в свою орбиту такие субстантивации, как идея рода, преемственности служения, идея крови и/или ее трансформа - избранность носителя "благодати". (Кстати сказать, чрезвычайно устойчивая метафора: справиться с ней смог только протестантизм, который утвердил возможность индивидуальной апелляции к условному над-иерархическому источнику этой самой "благодати".)
Идея местничества - т.е. устойчивой иерархической позиционности по отношению к источнику "благодати" - также относится к этому комплексу. Знаки различия, награды, знамена, цвета, одежды, диеты, целый ряд этикетных нормативов - все это, пусть не всецело, но большей частью обслуживает именно модель "чей ты".
Да, разумеется, модель ГсГ "места" точно также использует в качестве субстантиваций и диеты, и символы экстерьера (значки, одежды, знамена и т.п.), но в отличие от ГсГ "соц-взаимодействия", она насыщает территорию (точнее, культурное, возделанное, освоенное пространство), а не поведение человеков. И огромное количество исполнений по освоению пространства, многочисленные масштабирования и итерации этих освоений создают нам то, что потом будут называть материальной культурой.
Надо помнить, что мы говорим о господстве одной модели, но не о ее тотальной доминации. В норме, обе модели присутствуют постоянно, все время подменяя друг друга на "лидерской" позиции. Для простоты будем говорить о сГ-М и о сГ-С.
Например, архитектура, после того как преображается из натуфийских термитников в прямоугольные сталагмиты Чатал-Хуюка, начинает активно обслуживать не только сГ-М, но и сГ-С: при сопоставлении поселений двух этих "прото-цивилизаций" становится заметно, как запутанное и хаотическое распределение элементов мат-культуры сменяется довольно четкой стратификацией. Попеременное лидирование то одной, то другой модели уравновешивает их временное господство: то ремонтом, то пристройкой, которые в здание, сформированное под влиянием одной модели, добавляют представительство второй. Любые храмы сочетают в себе обе схемы ГсГ, любые города стараются задать равновесие через совокупность разнотипных форм, чтобы нивелировать естественное противоречие. Другое дело, что на определенном отрезке мы можем наблюдать, как возникают сперва отдельные "местные" или профессиональные храмы, а потом проявляется их представительство в более крупном храме через систему приделов (или структуру размещения конкретных божеств), но это перманентное противоречие, которое регулярно возникает и столь же регулярно разрешается.
Да, в одну единицу времени, в одной унитарной локализации не может быть равновесия двух конфликтующих суггестий: превалирует всегда одна. В динамике же они находятся в попеременном доминировании. Причем не только в одном магистральном историческом потоке, но и в каждой из эпох, в полном соответствии с нормой "филогенез в онтогенезе". И вообще в каждом частном случае, вплоть до отдельного индивида. В ранних стадиях развития индивида заметно отчетливое превосходство сГ-С, поскольку ранние внутрисемейные отношения между родителями и чадом довольно сильно завязаны на чистую "социалку", без вещных наполнений, а вот едва мелкий индивид попадает на "площадку молодняка", как между сГ-моделями возникает конфликт, поскольку вещные наполнения задают дополнительный иерархический вектор.
И здесь надо отметить еще одно важное обстоятельство: конфликт, а это в частности означает интерпретация одной модели через другую, задает номенклатуру развития вещного, предметного мира, мат-культуры.
Взаимодействие таких номенклатур создает постепенно неуничтожимую массу культуры. И даже гибридный жест Александра&Темучина (сожжение, запашка, посыпание солью и ликвидация всех, кроме младенцев) не позволяет избавиться от нарастающего вала предметности (субстантивности), который в последнюю пару тысяч лет - в сущности, не самый долгий период в человеческой истории - составляет главную реальность нашего существования.
8. Взаимодействие суггестивных моделей в развитом феодализме
Правила перманентного усложнения любой развитой системы предполагают, что вокруг любого взаимодействия обязательно формируется инфраструктура, обслуживающая субстантивации этого взаимодействия. А на этой инфраструктуре формируется регулирующая и контролирующая инстанция, которая вводит и саму инфраструктуру, и данный тип взаимодействия в рамки территориальной суггестии. В частности - в рамки отношений владения и собственности.
И хотя формальную принадлежность каждого конкретного периода времени к той или иной господствующей суггестивной модели определить можно вполне однозначно, но постепенно их (моделей) дизайн становится настолько изощренным и многослойным, что по факту они начинают мутировать и превращаться в нечто иное, следующее.
Строго говоря, развитый феодализм - и не феодализм вовсе. Мы не будем сейчас рассматривать образцы феодализма Америки и Азии, просто потому, что знаем о них меньше и хуже, так что количество реконструкций будет усложнять понимание. Старый Свет - это наша территория, поэтому говорим о нем.
Так вот, в нашем развитом феодализме сосуществуют три вертикали: сеньоральная пирамида, церковная пирамида и городское самоуправление. Города создают агентов индивидуалистического, протестантстского мировосприятия; а церковь, имитируя заведомо нереализуемую абсолютистскую монархию, разрушает сеньоральную пирамиду, девальвируя нормы клановых, родовых иерархий.
Чуть подробнее.
Устойчивые религии, даже и до-христианские, есть, прежде всего, имитация и субстантивация социально-иерархической суггестии (сГ-С). Создаваемые религиями возможности овеществления, материализации правил и номенклатур социального взаимодействия, позволяют выстроить над их псевдо-идеологическим (имитативным) базисом здоровенные институты, овеществляющие сГ-С. А вот результаты их жизнедеятельности уже попадают в зону контроля и управления территориальной суггестии (сГ-М).
Христианство - прото-буржаузная суггестивная модель. Ее теневой образец. Христианство возникает как дополнительная, дублирующая вертикаль в феодальной суггестивной (сГ-С) модели и тем самым разрушает эту модель, поскольку двойная вертикаль создает уже не столько иерархию, сколько территорию. Интенсивность овеществления, субстантивации резко возрастает. Количество инфраструктур и их материальных оформлений почти мгновенно зашкаливает и на этой почве формируются структуры, обслуживающие псевдо-территориальную суггестию. Нет, она, разумеется, функционирует в рамках департамента сГ-М, но ее действительное наполнение создает все условия для периодического перехода к приоритетному действию сГ-С, а точнее - псевдо-сГ-С.
Это очень важный момент: примерно с начала второго тысячелетия н.э. (где-то плюс-минус около 1100 г.) мы больше не имеем дело с относительно чистыми и адекватными сГ-С и сГ-М. Они трансформируются, мутируют, перекрещиваются и превращаются в совсем другие отношения, субстанции и институты. Причиной этому очень простое - для называния - обстоятельство: Земля становится слишком маленькой и существование цивилизации (пусть даже в отдельно взятом Старом Свете) перестает обрываться. А это значит, что гигантские объемы "культурного наследия" - как материального, так идейного и поведенческого - больше не обнуляются, не выжигаются и не посыпаются солью.
Иными словами, вся та материальная, ментальная и духовная херня (культура), которая осыпалась раньше в социально-иерархические и территориальные отношения, чтобы сократиться на 70-80 процентов после очередной цивилизационной катастрофы, больше никуда не девается и остается там висеть. А значит, ей придется утилизироваться каким-то другим образом: руинирование, сублимация, разложение, трансформация и т.п. В частности, она начинает формировать новые субстанциональные воплощения, такие как национальности и национальные культуры, языки.
Но гораздо любопытнее, с точки зрения дальнейшего развития господствующей суггестивной модели, формирование разнообразных инфраструктур утилизации все этой херни (культуры, 'all-that-staff'), которое неизбежно приводит к формированию институтов и - столь же фатально - к формированию над-института отношений между этими институтами. И вот тут мы получаем святой Грааль современной цивилизации: ценностное мерило.
Да, конечно, начиная с 13 века это мерило почти триста лет искало возможности для первичных способов обмена и взаимозачета эквивалентов (биржи), а потом еще столько же осваивало их и кодифицировало, но самое главное, что оно прочно прописалось в перечне приоритетных субстантиваций ГсГ-модели.
Параллельно развивался еще один важнейший институт утилизации материального (субстантивного) насыщения господствующей суггестивной модели: производство материальных объектов (ценностей). Тут нет никакого парадокса - беспорядочное изготовление матценностей оставляет их еще в рамках индивидуальных статусных украшений, дизайна "большого тела". А вот упорядоченное производство матценностей отрывает их от человека и утилизирует самый вектор "умножения сущностей".
Неслучайно упорядоченное производство, биржевая торговля и протестантизм возникли примерно в одно и то же время. Эти институты (инструменты) обработки социально-экономического взаимодействия обезличивают, люмпенизируют, экстрагируют (с попутным усекновением корней) элементы субстанционального наполнения социальных отношений.
Это не ошибка и не тавтология: социально-экономические отношения (взаимодействия) есть производная от просто социальных, поскольку как раз и предполагают наличие неких субстанций, неких овеществлений.
9. Смена парадигмы
Около трехсот лет продлилось господство последней большой суггестивной модели, в которой одним из важнейших обменных эквивалентов были результаты промышленного производства. Вещный мир, материальное воплощение прогресса и технологий. Но, как водится, три кита - промышленность, финансовые институты и демократия (сверх-сублимированный протестантизм) сожрали сами себя и переродились. Это перерождение окончательно оформилось и завершилось к 21 веку.
Подробное рассмотрение внутренних трансформаций доминантной суггестивной конструкции и ее младших суггестивных векторов в эпоху торжества и величия материально-технической культуры - упражнение слишком серьезное и требует подробного изложения. Это не входит в задачи настоящего очерка-обзора.
Отметим сразу то, что касается уже непосредствено нас, нашего поколения: структура современного господствующего суггестивного стереотипа такова, что не нуждается более в длительном закреплении на материальном уровне.
Современный этап пересматривает самое отношение суггестивной модели к наполняющей ее "культуре": мы не можем больше издроблять и преобразовывать субстанциональные слои, поэтому начинаем выворачивать наизнанку семантику уже собственно суггестивных векторов.
Множественные реинтерпретации содержательности субстанционального наполнения социальных взаимодействий приводят к формированию навыка регулярной (и спорадической - точнее срывной, истерической) утраты какого бы то ни было целеполагания. Другого способа адаптационного восприятия демонстративной амбивалентности семантических центров (фокусов) пресловутого "культурного слоя" у современного гоминида просто не остается, поскольку именно область целеполаганий в последние полтора столетия собрала наиболее интенсивные субстантивации, которые успели в кратчайшие сроки и вознестись до абсолютных максим, выстроив над (и под) собой гигантские институты рейтингования и - абсолютно же девальвироваться.
На первый взгляд кажется, что мы слегка чересчур мешаем в одну кучу материалистические и идеальные субстанции, но "великая наука химия/физика" (точнее, их двоюродные племянницы генетика с нейрофизиологией) показали, что такие формально умозрительные обстоятельства как этикет, мораль, вдохновение и т.п. имеют совершенно внятные, интеллигибельные материальные привязки и воплощения в конкретных химвеществах (ингибиторах, нейромедиаторах и пр.), слоях подкорки и т.д.
Так вот, упомянутая девальвация чисто химически (нейрохимически) может подменять такие примитивные эндорфинно-опиатные впрыски, какие в исторически уже далекой норме возникают при неадекватных реакциях в развитых срывных (ультрапарадоксальных) состояниях. Раз может, то и подменяет, тем более, что сбитая и сублимированная ориентировочная реакция (по сути - апраксия, поднятая до уровня больших поведенческих паттернов) дает химический ответ гораздо быстрее и непосредственнее, чем точно такой же, казалось бы, истериозис на более низком, более физиологическом уровне.
Напомним, в норме суггестивное давление возникало как фактор срыва имитативного давления и одновременно как ответ на этот срыв. Иначе говоря, суггестия сперва извлекала один комплекс неадекватных рефлексов, чтобы потом адекватно расположить на нем еще один неадекватный комплекс. А для различения направлений и полярностей вовлекала внутрь этой конструкции разнообразные субстантивации, овеществления.
Это схема простейшего, элементарного слоя социального сознания, обобществленной второй сигнальной. За несколько тысячелетий человеческой истории этих слоев набралось такое множество, что выработали целый спектр искажений своей собственной природы и своего генезиса.
Торжествующая сейчас доминация псевдо-инфантильного невроза как будто бы выступает новейшим способом отказа от взаимодействия с господствующей суггестией, но на самом деле, это новая суггестивная модель, которая загоняет человечество в зону девальвации самого смысла социальности. И первое, что уже сделано в этом направлении - разрушены нормы формирования индивидуального "я" (модальностей, правил и тарифов самоидентификации), которое было одним из важнейших приобретений эпохи торжества материально-технической культуры.
10. Что будет (и уже есть)
Мы существуем в пространстве, наполненном смешанной материальностью. Точнее сказать, материальность-то сама по себе обыкновенная, состоящая из реальных и вполне вещественных объектов, а вот восприятие ее и, что не менее важно, отношение к ее формированию (а это подразумевает вполне определенную направленность всей инфраструктуры, обслуживающей созидание материальной культуры) - близко к фантомным ощущениям. Это обстоятельство связано с двумя факторами.
Во-первых, наиболее востребованная часть нынешней материальности и в самом деле псевдоматериальна. Что связано с объективными экономическими условиями - наше пром- и сельхоз- производство нацелено на изготовление крайне краткосрочных, практически иллюзорных, фантомных овеществлений.
Во-вторых, поскольку и практика, и критерии, и истина превратились в очень короткоживущие феномены, то функционирование институций, обслуживающих существование идеи "ценностного мерила", также приобрело черты истерически-стохастического процесса.
Это приводит к формированию новых стандартов перцепции и запоминания: они постепенно набирают характеристики, более свойственные проявлениям сознания и поведения гоминидов раннего периода, еще до дивергенции палеоантропов и неоантропов.
Но эти процессы затрагивают не только мышление и восприятие. Суггестивные нормы (т.е., в частности, правила и принципы, обслуживающие социальное взаимодействие), которые привели к нынешним изменениям, также меняются под действием обратной связи.
Общая инфантилизация, которая стала доминантой для условного "золотого миллиарда" (т.е. наиболее совокупленного с благами цивилизации народонаселения), создала из него истерически-послушную массу, с очень коротким и мерцающим фокусом внимания.
Отсутствующая зона "я" не позволяет "инфантилам" адекватно идентифицировать информацию, причем любую. Необходимость восприятия не-ординарного заявления вынуждает обращаться одновременно и к логическим структурам, и к личностной эмоциональной оценке. А поскольку логические структуры у современных существ минималистичны, а личностные оценки скудны и невыразительны, то раздраженное (нервное, напряженное, болезненное и т.п.) неприятие любой направленной информации является не содержательной реагентностью, а рефлекторной.
Но так как, повторим, самоидентификация у "инфантилов" руинирована до зачаточного состояния, то и выработка развернутого контрсуггестивного ответа практически невозможна. Поэтому они, несмотря на истерически-аутический протест, в итоге вполне послушны.
Быстрая, калейдоскопическая смена впечатлений позволяет им удерживать формальный фокус внимания, но это столь же далеко от осмысленного восприятия, как "речевые знаки" животных от внятной членораздельной речи.
По сути, современная ГсГ-модель ориентирована на доминирование инфантильного поведения и на инфантильный социум, но тем самым, реально инфантильное народонаселение (дети и подростки) становятся не просто фокусной аудиторией, а определяющей частью человечества. Определяющей - в плане статистически наиболее массового, вероятного поведения.
Такой вот Буриданов осел, лишенный права остолбенеть и обреченный постоянно выбирать любой из множества необязательных вариантов на бесконечно ветвящемся дереве. Добавим: аутичный осел, поскольку смысл аутизма - если попросту - десемантизация стандартных второсигнальных решений.