Я шла какими-то дворами, переходами, и, хотя я знала, что нет смысла сворачивать в большом городе с проторенной дороги, ибо в большом городе нет непроторенных дорог, всё же было интересно, куда выведет лабиринт и что он скрывает.
Наконец девятиэтажки закончились, за ними оказались пятиэтажки, этажей становилось всё меньше, наконец я оказалась в каком-то дворике, и идти дальше было некуда. Два старых двухэтажных дома выглядели немножко театрально, немножко не по-настоящему. Почему не по-настоящему? Потому что не было шума. В городе не бывает так, чтобы не было шума. Здесь не было шума, два дома стояли друг напротив друга, между ними была круглая клубма, тоже старая. Возле одного дома росла старая акация, и возле другого - такая же. Двери подъездов не были защищены домофонами, окна в домах все были непластиковые. Это тоже было не по-настоящему.
Но машины, новые, большие и мощные, стояли прямо на газоне - вот это было по-настоящему. В треугольничке из машин, на квадратике зелёной травки было постелено покрывало и на нём сидели две девочки с косичками и играли в куклы.
Они переодевали кукол и поили их чаем, и разговаривали между собой, и не обращали на меня внимания. Из подъезда вышла женщина в домашнем платье, поставила на траву тазик и стала развешивать бельё. Между двумя акациями была натянута верёвка.
- Почему вы не жалуетесь? - спросила я. - Детям совсем негде играть. Пусть строят гараж. Пусть хотя бы ставят машины там, где ничего не растёт.
Женщина оглянулась на меня и промолчала.
Я спросила её, как мне выйти отсюда.
Она пожала плечами.
- Никак.
- Если можно войти, значит, можно и выйти? - настаивала я.
- Но ведь вы не вошли, - сказала она. - Вы шли по лабиринту. Из лабиринта не найти выхода, пока не дойдёшь до конца.
Я села пить чай с девочками на покрывале. Я смотрела на машины, на клумбу, на старые окна двух домов, на мокрое бельё на верёвке и пыталась решить, что здесь ненастоящее. Всё, абсолютно всё было настоящее. Только две акации друг напротив друга... такие одинаковые... выглядели ненастоящими. И тишина...
Я пила чай из пустых пластмассовых чашечек, но почувствовала вдруг, что желудок стал тяжёлым - как после настоящего чая.
- Вам понравилось наше печенье? - спросила девочка постарше, и мне показалось, что она смотрит на меня лукаво.
- Конечно, - сказала я.
- Девочки пекут очень вкусное печенье, - совершенно серьёзно сказала женщина, забирая свой тазик. - Не стесняйтесь. Дорога длинная.
Я обошла старые дома с акациями и стала искать дорогу назад, в свой двор, но вместо этого попала в какой-то совершенно незнакомый район, и дома в нём были совсем уже не славянские: изящные, старинные дома c вытянутыми вверх крышами, узкими окнами...
Меня не тревожил пока тот факт, что я не могу найти дорогу; домики были очень красивые, "не наши", я с интересом рассматривала их; хотелось спросить у кого-нибудь, что это за район, что за дома, но спрашивать было не у кого, людей не было.
Потом я услышала пение. Церковное пение, стройное и чистое, я пошла на него, как на приманку, и снова очутилась во дворике, старинном дворике, и в нём была церковь, маленькая и совсем старая, но пение внутри неё было таким мощным, как будто пел хор из ста человек. Здесь людей было много, они выходили из церкви и заходили, и я пошла за ними, но когда я хотела войти, я не нашла входа. Я бродила вокруг церкви и видела, как другие люди выходят из неё, но я не могла войти.
Церковь была совершенно настоящая, и старое дерево, и окна... а главное, песня. Она манила меня... а церковь меня не пускала.
Я отошла в сторону от церкви и увидела на скамейке кучу каких-то старых истрёпанных тряпок, пустых пластиковых бутылок - обычный скарб бездомных людей. Скоро явилась и хозяйка, старая, как церковь, cогнутая, как ведьма, сморщенная старушка. Она принесла с собой две картонных коробки и принялась плющить их, чтобы удобнее было сложить.
Из церкви выходило немало "приличных" людей, но почему-то я обратилась именно к этому бездомному (а то, что у неё нет дома, казалось очевидным), однако занятому делом существу.
- Вы не подскажете, как мне войти?
Старушка сразу не ответила, а потом сказала, перевязывая верёвкой картонные листы:
- А зачем?
Это был хороший ответ, очень правильный ответ, на который я не знала, что сказать. Я хотела сказать, что "все идут", но безглубинность такого ответа мне самой показалась очевидной. И я сказала.
- Просто я хочу войти.
- Если ты куда-то не можешь попасть... - сказала старушка, - может, тебе туда и не нужно?
Это тоже была очень здравая мысль. Я присела на скамейку. Я помогла старушке перевязать коробки, и это занятие показалось мне более стоящим, чем стояние в церкви.
Я подумала, как жаль, что вокруг столько красивых домиков, но не у каждого человека есть дом.
- Этот район пленные немцы строили, - сказала мне старушка-ведьма, - сразу после войны. Красиво, верно?
- Да, - сказала я. - Стыдно, - сказала я, - столько жить в городе и не знать всех его закоулков.
- Жить внутри себя и не знать всех своих закоулков не менее стыдно, - ответили мне .
Хор внутри меня ещё пел стройно и чисто, сто человек пели слаженно и празднично, и очень красиво. Хор звучал в отдалении... всё дальше и дальше. Но постепенно он стих.
- Дом, - сказала старушка, - это не обязательно стены и крыша. Дом - это то, что ты любишь. Главное, - сказала она, - чтобы был дом - для души.
- Сейчас все верующими стали, - сказала она, вздохнув. - У всех иконки теперь висят. А картинка - это ещё не вера. Куда ты идёшь? - спросила она.
Я ответила, что не знаю, что я просто свернула с проторенной дорожки.
- А! - сказала она, как будто это было самое для неё понятное дело.
Из цервки выходили люди, некоторые давали старушке мелочь. Она благодарила и бормотала, кивая, что-то похожее на молитву. Но мне казалось, что у неё не было настоящей благодарности к этим людям. Я спросила у неё, куда мне дальше идти.
- Иди куда хочешь. Не всегда, - сказала она, - чтобы куда-то попасть, нужно куда-то идти.
Это тоже была очень правильная мысль. Я отошла в сторонку, встала около стеночки и закрыла глаза.
Когда я открыла глаза, я уже была в другом районе, районе новостроек на берегу Днепра, там, где строился новый мост. И почти сразу же кто-то обнял меня, и сразу же я поняла: вот куда я шла, вот кого я искала...
Мы не виделись 6 лет, мы жили на разных полушариях. Мы не искали друг друга. Но чтобы увидеться, оказалось, что надо всего навсего свернуть с проторенной дорожки...
Мы расставались поздней осенью, и лил дождь, и в аэропорту, несмотря на вечное движение и мужей, стоявших рядом, было одиноко и очень грустно. "Зачем ты приехала?.."
Мы расстались осенью, чтобы никогда больше не увидеться. Лил дождь, я была на седьмом месяце, муж не одобрял поездку в другой город в аэропорт. Зачем? Разе дома нельзя попрощаться? Мы жили с тобой в одном городе, в соседних домах, и муж никак не мог понять, зачем мне ехать в аэропорт. Он не одобрял, но молчал. Молчал, не понимая, что я теряю. Что я половину себя теряю. Он знал, что не поехать нельзя.
Лил дождь, и было очень много чёрных зонтов. И у вас с мужем был чёрный зонт с зелёными буквами, и твой муж шутил, что на пропускном пункте зонт обязательно "запищит". И ты шутила и смеялась. Ты хотела, чтобы мы ехали с вами. Чтобы я была с тобой и там - вместе в мыслях, вместе в горе, вместе в книгах. Я знала, что из-за меня одно целое разделилось на две половинки...
У мужчины и женщины принято обниматься. У женщин не принято обниматься. Это глупо - обниматься двум женщинам. У женщин не принято демонстрировать друг другу свою силу или любовь. Женщинам не нужны ритуалы. Женщины всё знают друг о друге...
Но сейчас иначе нельзя. Невозможно выразить чувства друг к другу - словами; невозможно заполнить ту пустоту, что образовалась, - словами. Невозможно - словами. Можно только так, через кожу, через теплоту рук, через запах, через мириарды неизведанных физических ощущений, сейчас более правильных, чем слова...
Что сказать человеку после шестилетнего молчания? Что можно сказать?
Что можно сказать, если мы вместе, всегда вместе, в горе и в радости, - под шатром звёздного неба?..
- Помнишь, как мы заблудились и попали в район, где были такие домики красивые... Их пленные немцы строили...
- Нет, - сказала я.
И я чувствовала, что мне очень страшно: как я могла забыть это? Как я могла забыть эти дома? И то, как мы заблудились... ведь это был один из самых странных и интересных дней в нашей жизни...
- А старую церковь?.. А девочек, которые играли с куклами и поили нас чаем... Разве ты не помнишь?
Теперь я вспомнила. Но вспомнила только сейчас.
- Мы были голодные ужасно. А они со своим игрушечным чаем! Нам нужно было быстрее домой, уже темнело, а они стали на стол накрывать! Но ты сразу включилась в игру. Сказала: "Ах, как вкусно! А можно мне рецепт?" И записывала в блокнотике... Ты всегда с детьми так легко начинала разговаривать. А со взрослыми - нет.
- Дело в том, - сказала я, - с детьми легко, потому что они не играют. Играем мы.
Мы стояли на берегу Днепра, обнявшись, и смотрели на скалы на левом берегу, всегда такие величественные. Вместе в горе, вместе в мыслях, вместе в книгах... Ты была весёлой, когда уезжала. Ты была весёлой сейчас. Демонстрировала радость встречи по-европейски. Я молчала по-азиатски. Я хотела молчать. Я знала, что ты тоже - фантом. Сойдя с проторенной дорожки, я нашла наконец настоящее. А ты никогда не заходила в лабиринты.
Я закрыла глаза, а когда открыла, тебя уже не было рядом. Не было новостроек, не было моста. Не было реки. Не было Земли, ничего не было. Я не знаю, где я была. Шёл дождь. Пелена дождя закрывала всё. В какую сторону я ни смотрела, я видела только серое пространство... и струи дождя. Почему-то они не мочили меня. Почему... Дождь не был настоящим. Этот дождь из слёз шёл внутри меня...