Аннотация: Что если, свою жизнь можно отдать кому-то другому? Кто заслуживает жить, а кто нет? Портрет общества, которое само решает этот сложный вопрос.
1
Молодой человек нервничает, у него вспотели ладони, он вытирает их о штаны. Нажимает на дверной звонок. Ничего не происходит. Ожидание вызывает в нём томительное раздражение и страх. Он ждёт ещё минуту. Снова нажимает. Слышатся шаги, за ними следует звук вращающегося ключа в скважине, дверь приоткрывается. На гостя смотрит уставшее, сонное лицо худого парня, которому можно дать лет шестнадцать и пятьдесят одновременно. От него веет усталостью, тоской и мыслями.
Гость прочищает горло, пытается криво улыбнуться, но попытка выходит жалкой и неуверенной.
- Привет, - говорит он.
Парень остаётся неподвижным и молчаливым.
- Впустишь меня?
- Зачем ты здесь? - спрашивает парень. У него хриплый голос, кажется, будто это его первые слова за много-много дней.
- Впусти. Мне надоело стоять здесь. Тогда и поговорим.
Парень впускает своего гостя.
- Может, чаю мне предложишь?
- Просто скажи что тебе нужно.
Гость пожимает плечами.
- Ладно, - он глубоко вздыхает, его взгляд блуждает, не может сфокусироваться, выдавая напряжение и смятение, - знаешь, у меня жена и ребёнок, мальчик, его зовут...
- Об этом я знаю. Ты о семейных ценностях пришёл поговорить?
- Нет, не совсем. Я, понимаешь ли, недавно кое-что узнал. Кое-что неприятное.
Хозяин квартиры смотрит на гостя выжидающе. Тот никак не может собраться с мыслями. Он дрожит. Хватается тонкими, побледневшими пальцами за спинку стула, не выдерживает, садится.
- Я болен, братишка, очень болен.
- Я так понимаю, смертельно? - спрашивает парень, выдавив из себя болезненную усмешку.
- Да.
- Следовало догадаться. Иначе зачем бы ещё ты ко мне пришёл, брат?
Гость осматривает квартиру: пустые стены, оклеенные тусклыми обоями. Из мебели только две книжные полки, полностью заставленные книгами. Ещё книги валяются на полу, составляют что-то вроде домашнего Млечного Пути. Старый диван красного цвета, на который накинут такой же старый, пыльный плед. На письменном столе, деревянная поверхность которого потускнела и выцвела, стоит ноутбук и лампа. И больше ничего. Жилище Пыльного Человека.
- Я хотел прийти, правда, просто...
- Возможности не представилось, верно?
- В точку! Я пришёл, чтобы попросить тебя об одолжении. Ты же понимаешь, я умираю. Они сказали, что я буду жить ещё два месяца. Это чёртово устройство так показало, а оно не ошибается, не может ошибиться, - он останавливается, набираясь духу сказать следующие слова: - Но мне нужно жить! У меня жена и сын! Как же они без меня? Ты понимаешь же, правда? Ты же умный. Ты должен понять, братишка, должен понять.
Его брат молчит.
- Я должен жить, должен. Ты можешь это сделать. Можешь спасти меня. Только ты. Ты ведь мой брат. Кто ещё сделает это для меня добровольно? Ты понимаешь? Кто ещё может выбрать меня, кроме тебя?
После долгого молчания, хозяин квартиры спрашивает:
- Ты должен жить, а я нет? Ты уверяешь меня в том, что я имею меньше прав на жизнь, лишь потому что у меня нет семьи. Потому что я один. Так, да? То, что ты являешься исправным членом общества, даёт тебе привилегию использовать мою жизнь по своему усмотрению?
- Всё не так... почти. Но ты же знаешь, как звучит лозунг? 'Отдай свою жизнь тому, кому она нужнее, чем тебе'? Закон учит нас быть альтруистичнее, сострадательнее, помогает сделать что-то полезное, если ничего, кроме этого, мы сделать не можем...
- Я знаю речь нашего Правителя, - презрительно говорит парень. - Не повторяй этот бред, промывающий мозги.
- Ты должен, брат. Ты сделаешь это для меня, так ведь?
- Нет.
Лицо гостя, ранее озарявшееся страхом и шаткой надеждой, искажается неприкрытой ненавистью.
- Ты не можешь так поступить. Это... это даже незаконно! Ты не такой полезный член общества, как я. У меня семья, жена, ребёнок. А у тебя никого, ты один! Гниёшь в этой грязной конуре. Кому ты нужен? Что ты можешь сделать?
- У меня есть я и моя жизнь. И это моё дело, что я могу сделать, а что нет. И не тебе решать, правильно я живу или неправильно. Добровольно свою жизнь я тебе не отдам. Можешь уходить. Я приду на твои похороны в своём самом лучшем костюме.
- Нет. Я не уйду. Ты должен мне помочь! Я больше не знаю к кому обратиться, - он падает на колени, на глазах появляются слёзы. - Прошу тебя, я не могу бросить свою семью. Я не могу умереть. Это же так нечестно, - он хлюпает носом, вытирает его рукавом куртки. - Зачем ты живёшь? Чтобы встать рано утром и снова облачиться в свою привычную пыль? И потом снова лечь спать. Ты бесполезен. Ты не можешь мне отказать. Новый Закон создан для таких, как ты. Вы должны ему следовать.
- Закон рекомендует, а не указывает. Да, я знаю, что теперь это преобразовалось в добровольно-принудительную форму... Но пока у меня всё ещё остаётся законное право сохранить свою жизнь, я им воспользуюсь.
- Ты эгоист. Ты когда-нибудь утонешь в своём эгоизме. У тебя есть возможность умереть, как герой, принеся пользу обществу, а не одному, в этой жалкой, пыльной квартире.
- Это ты говоришь мне об эгоизме? Ты пришёл в мой дом и просишь меня совершить суицид, потому что ты хочешь жить. И эгоист я.
- Это не суицид, это существенная польза...
- ...обществу. Прекращай уже с этими лозунгами. Здесь они тебе не помогут. Уходи. Не я виноват в том, что ты умираешь. И не я виноват в том, что я буду жить.
Гость встаёт, шмыгает носом, вытирает глаза.
- Ты пожалеешь. Ты не сможешь жить с этим. Ты только что меня убил.
- Ты сам себя убил. Не я всё это время уничтожал своё тело ядом, а ты.
- Ты не сможешь с этим жить, не сможешь.
- Ошибаешься. Уходи.
- Ты меня не понял. Общество тебе это не простит. Я уже оформил бланки в Инспекции. И в графе: 'возможный донор', - я указал тебя. Они знают.
- Мне плевать.
- Как скажешь. Но скоро они обратят тебя в пыль.
Гость выходит из квартиры, захлопывая за собой дверь. В голове Пыльного Человека громким эхом звучат последние слова ушедшего.
2
Она пытается, правда пытается. Выскользнуть, исчезнуть, но эти липкие лапы с острыми когтями впиваются в неё, не дают дышать. Лапы жизни. Гадкий, мерзкий воздух. Ей кажется, что вокруг грязная река и она хочет утонуть в этой реке, но не получается. И она видит дно. Видит дно через грязь.
Громкий звук повседневности разрывает. В приёмной Инспекции мигают маленькие лампочки над головой, слышен неприятный шум, как будто кто-то шуршит пакетом. Этот звук давит на мозг, словно они это специально сделали, чтобы люди хотели уйти навсегда, лишь бы избавиться от этого шума. Ожидание томительно. Но осознание того, что это последнее ожидание, последнее перед тем, как на голову оденут лавровый венок и дадут заслуженную свободу от необходимости достигать цель снова и снова, придаёт ей силы. Возможно, она бы этого не делала, если бы не думала, что жизнь подобна Уроборосу, который пожирает собственный хвост. Жизнь циклична, от точки отсчёта человек пробегает дистанцию и возвращается обратно. Зачем нужна эта гонка? Почему же все твердят, что нужно бежать, что нужно выживать, нужно пытаться, нужно, нужно, нужно... Но почему же они не поймут, что так приятно остановиться, сдаться, перестать уступать суете и рутине, обрести свободу. Высшая точка гедонизма - это позволить себе больше не бежать навстречу своим желаниям. И теперь каждый может остановиться. И не просто остановиться, а внести таким образом неоценимый вклад в общество.
Холодные пальцы до боли сжимают планшет с анкетой.
'Ваше имя'
'Есть ли у вас семья?'
'Есть ли у вас работа?'
'Кому вы хотите помочь?'
Она просматривает бесконечные анкеты с 'возможными реципиентами': угловатые, призрачные лица, которые с фотографий молят, вопят о помощи. В каждом взгляде виден немой крик, боль и отчаяние. Столько страждущих, надеющихся, что кто-то согласится поверить в то, что их жизнь ценнее. Или ей только кажется? Это ведь просто фотографии со статичными выражениями лиц.
В приёмной появляются люди, подходят в регистратуру и берут ту же анкету, что и у неё. Четыре Добровольца за сегодня, включая девушку. Примерно каждый час приходит новый. Неужели каждый день в Инспекции наблюдается такое количество Добровольцев? Раньше, точнее ещё каких-то пару лет назад, в месяц насчитывалось максимум два. Девушка это помнит, потому что о них сразу сообщалось в Интернете и по телевидению. Таких людей провожали с почестями. И сейчас у Добровольцев особый статус, но этим больше никого не удивишь. Девушке не нравится, что она находится в Инспекции целых четыре часа. Она понимает, что нужно скорее сделать выбор, иначе всё это растянется до бесконечности.
Что бы подумал её отец? Понял бы её решение? Она могла только гадать, ведь ещё в семнадцать она ушла из дома и перестала общаться с отцом и матерью. Хотела быть художником. Сейчас она думает, что ею руководило инфантильное желание познать тайны мира, которые, как ей казалось, недоступны другим людям. Она писала картины, несколько раз устраивала выставки, но успехом они не увенчались. Знаменитым художником она не стала, более того, каждый раз, когда чужой человек рассматривал её картину, ей казалось, что он смотрит на её внутренности и оценивает их. Это было неприятное чувство, хотелось прийти домой и смыть его с себя, тереть мочалкой до крови, пока стены не окрасятся красным.
Она пытается вспомнить, когда же любовь к искусству переросла в ненависть к себе, когда она переступила барьер, который не надо было переступать. Родись она тридцать лет тому назад, то не смогла бы сделать то, что хочет сделать сейчас. Сделать шаг, который избавит её от себя. Наверное, это самое страшное - устать от себя. Это как хроническая бессонница - ты пытаешься уснуть, ты очень измотан, но сон не идёт, и ты блуждаешь в бесконечности своего сонного разума. Так и с жизнью - ты хочешь ужиться с собой, но не получается. Слабость, малодушие, бегство ли это? Для неё больше нет разницы. Она устала анализировать, устала от логики, фактов и попыток упорядочить свои мысли, помочь себе выжить. Она перешла Рубикон своей усталости, назад пути нет.
Бледный маленький мальчик медленным шагом следует за высокой, худой женщиной, вероятно, за своей матерью. Он за ней не поспевает, кажется, что у него ноги из тонких маленьких ниток, которые он вынужден тащить за собой. Взгляд у мальчика пустой и уставший, под глазами тёмные следы недосыпа. Рыжие волосы спутаны и торчат в разные стороны. От левого уголка рта идёт тонкая царапина, что делает его похожим на Гуинплена.
- Никто не согласился? - голос матери звучит сдержанно, но на последнем слоге предательски дрожит. - Не может быть! Я подавала заявление две недели назад. И за это время никого? Ни одного Добровольца?
- Мне очень жаль, но никто не подписался, - говорит девушка в регистратуре.
- Как же так? - к глазам женщины подступают слёзы, она поворачивается к сидящим в приёмной, она знает, кто эти люди и чего они ждут, спрашивает: - Никто из вас не поможет? Зачем же ещё вы здесь? Он маленький мальчик, ему только восемь, ему ещё рано...
Несколько секунд все молчат, руки матери безвольно повисают вдоль туловища, из глаз катятся слёзы. Мальчик рядом с ней стоит отрешённый и потерянный, словно это касается не его.
- Покажите мне его анкету, - говорит молодой человек.
Звук его голоса приводит мать в чувство. Она забирает анкету в регистратуре. Её движение резки и порывисты.
- Вот, - протягивает анкету парню.
Две или три минуты парень изучает анкету. Потом достаёт свою ручку и расписывается. Отдаёт анкету матери. Встаёт и уходит, не сказав больше ни слова.
Глаза матери в миг оживляются, она нервно улыбается и говорит парню спасибо. Парень не оборачивается, он только что обрёк себя на смерть, за что его искренне поблагодарили. Мать нетвёрдо шагает к регистратуре, повторяя еле слышно: 'Спасибо, спасибо, спасибо...' Она всё ещё не может поверить своему счастью, поверить в милостивого и добродетельного Бога, который забирает жизни у больных духом, чтобы помочь больным телом. Но она поверит, и будет очень счастлива сегодня вечером за готовкой ужина для своей семьи, она будет знать, что всё позади, что её сын спасён. А разве хоть что-нибудь ещё имеет значение?
Девушка возвращается к своим мыслям, ей нужно сделать выбор. Какому человеку её жизнь нужнее?
Девочка двенадцати лет, больна лейкемией. Жить - три недели.
Девушка, попавшая в автокатастрофу, потерявшая много крови. Указано, что у неё есть муж и что у неё не повреждена фертильность. Жить - пять дней.
Женщина, руководитель крупной компании. Муж, двое детей. Рак молочной железы. Жить - три месяца.
Девушка замечает, что у каждого человека указывается то, насколько он послужил обществу, и сколько ещё в потенциале может послужить. Дети же по умолчанию воспринимаются как люди с огромным, но нераскрытым потенциалом. Вряд ли что-нибудь такое, что общество считает полезным, можно было бы написать о ней. Таких людей, по закону записывают в реестр 'возможных реципиентов', но, как правило, их анкеты не имеют привилегий или показываются лишь тогда, когда срок становится крайним. Но даже в этом случае мало кто выберет отдать им жизнь.
Девушка скользит взглядом дальше по списку. И находит кое-что необычное для себя.
Доктор Инспекции, проводящий Пересадки. Рак лёгких. Жить - пять месяцев.
Доктор. Ангел Смерти, переводящий на ту сторону таких, как она. Он кажется ей избавителем. Если она спасёт его, то таким образом она спасёт очень многих. Он - самый полезный для общества человек. Человек, который высвободит её из цепких лап депрессии и боли. Человек, который поможет ей сдаться. Она уверена в том, что именно он будет её доктором, он извлечёт из неё жизнь, чтобы потом забрать себе.
Её пальцы, сильно сжимающие ручку, зависают над анкетой, застряв в миге промедления. Она опускает руку, ничего не написав. Ею овладевает желание уйти прочь от этого места, выпить горячего чая, принять ванну, лечь спать в тёплую, свежую постель. Пережить это, успокоиться. Ей вдруг чертовски хочется прийти в норму, почувствовать, как воздух наполняет лёгкие живительной силой, а не ядовитым смогом, поглощающим её жизнь. Она смотрит в окно. Середина июня, светит солнце, его лучи рассыпаются бликами по полу, по лицам людей, пытаясь ухватиться своей радиацией за тёплую, податливую плоть. Она вспоминает зелёные деревья, красивые, величественные, возносящиеся ветвями к небу. Она бы хотела увидеть секвойю, очень высокое дерево. Ей всегда казалось, что её жизнь где-то там, за облаками, на кончиках высокого дерева, где птицы, свободные и сладкоголосые, вьют свои гнёзда. Она вспоминает запах своих любимых цветов - лилий, их нежные, обволакивающие флюиды, которые проникают в самые далёкие участки души. Вспоминает запах свежей выпечки, которую делала её мама, пока она ещё жила с родителями. Ей вдруг хочется увидеть маму, обнять её, попросить прощения за то, что бросила. Попросить прощения у отца и у сестры. У неё ведь есть сестра. Младшая, так непохожая на неё - лучистая, жизнерадостная, как солнце, как пшеничное поле. Почему-то именно пшеничное поле более всего ассоциируется у девушки с жизнью и желанием жить.
Хочется ощущать ветерок на своей коже, прикосновение нежного струящегося шёлка, запах корицы, первый зимний снег, глоток воды в середине жаркого летнего дня, эфемерные прикосновения кого-то... кого-то, кого у неё нет. Мысли путаются, в череде возникающих образов она пытается поймать то, что точно удержит её от фатального решения, что убедит её остаться, продолжить свой путь, пусть даже в кромешном мраке, но с надеждой. Она изо всех сил пытается что-то найти в себе, но это желание подобно рыболовному крючку, который подцепил рыбу и тащит её к верной гибели.
Она могла бы справиться с жизнью, с необходимостью двигаться дальше, смогла бы снова и снова пробираться сквозь пустоту в поисках спасения. Могла бы, если бы не её усталость. Но она не в силах больше тащить груз своего эго по этой земле. Всё, что ей искренне хочется - это освободиться, больше не просыпаться.
'Спасибо Новому Закону за свободу', - думает она. Теперь уже твёрдая рука ставит подпись. Она знает, что сделала правильный выбор.
3
Белокурая девушка прикасается длинными пальцами к клавишам старинного семейного рояля. Её движения грациозны и уверены, но девушка задумывается и выдаёт фальшивую ноту.
- Внимательнее, госпожа! - говорит её учитель. - Для вас совершать ошибки - это редкость. Вы о чём-то задумались?
- Я узнала кое-что о своей сестре, - говорит девушка, - и это меня немного сбило с толку.
Учитель вздыхает, тёмные брови-гусеницы ползут к переносице, весь его вид как будто говорит: 'Не моё дело, я всего лишь учитель', его тонкие пальцы поправляют очки, ему не по себе - не привык он со своими учениками разговаривать на личные темы.
Девушка не замечает возникший вокруг учителя футляр скованности и продолжает:
- Моя сестра совершила один поступок, который мне не совсем понятен. Представляете, она - Доброволец.
Взгляд учителя продолжает сохранять невозмутимость и незаинтересованность, он по-прежнему уверен, что это совершенно не его дело. Но девушка ждёт, в её молодых и ярких глазах пылает недоумение, ей хочется услышать объяснение от кого-то другого, старше, умнее её. Этот взгляд не нравится учителю. Взгляд не сожаления, не скорби, а праздного любопытства.
- Если твоя сестра так решила, значит - так правильно. Она понимает на что идёт. Это её выбор, и мы должны его уважать.
Общие фразы, нейтральное мнение, не навязывающее своё мировоззрение, а позволяющее построить своё. Должно сработать.
- Но жизнь так прекрасна! - не унимается девушка. - Как же можно отдать её? Моя сестра ведь не преступница. Не поймите меня неправильно, я ничего не имею против Закона и против Добровольцев, но я всё же не понимаю, как можно решиться на это? Знаете, мне раньше казалось, что это нормально быть Добровольцем, ведь таким образом люди совершают полезные поступки, но я всегда была далека от этого. И когда я узнала, что моя сестра решила это сделать, я запуталась. С одной стороны, она поступает благородно, но с другой, я спрашиваю себя о том, что же могло, помимо Закона конечно, толкнуть её на этот шаг?
- Так бывает, - устало говорит учитель, осознав необходимость объяснить ребёнку сложные вещи, - когда жизнь становится слишком тягостной. Иногда хочется сбросить её, чтобы не тащить за собой. Это происходит ещё и по причине злости, зависти, любовных страданий. У каждого человека свои причины, чтобы сделать это, но общая нить одна - они больше не могут выносить себя и необходимость жить. Вот, что случилось с твоей сестрой. Вот, что случается со всеми Добровольцами. В тебе же много жизнелюбия, которое защищает от подобного.
- Я бы хотела поделиться им с сестрой. Моего жизнелюбия хватило бы на нас обеих. Мне так жаль её! Она всего на шесть лет старше меня, а жизнь ей уже в тягость, как вы говорите. Неужели её нельзя вылечить?
- Думаю, если постараться, вылечить неприятие жизни можно, но только, если больной захочет лечиться. Твоя сестра не смогла тащить это бремя. И мы не в праве её судить, мы ведь не знаем, что именно творилось у неё в голове, что стало причиной такого выбора. Ясно одно - её печаль очень серьёзна, и, если нынешний Закон позволяет обрести покой, то этим нужно воспользоваться.
Девушка долго и внимательно смотрит на своего учителя, затем играет 'К Элизе' Бетховена в глубокой задумчивости, останавливается и говорит:
- Ваши мысли очень грустные. Если вы её понимаете и можете об этом так рассуждать, значит, вы чувствуете нечто подобное?
- Это обычная эмпатия. Я понимаю твою сестру, но считаю, что, как бы сильно ни чувствовал усталость от жизни, всё равно не отдам её никому другому. Можешь считать, что я жадный. Я бы сделал это в одиночестве, спустил бы свою жизнь по канализационным трубам, - он удивляется слетевшей с его губ откровенности, но слова сказаны.
Девушка в ужасе округляет глаза:
- Но тогда вы никому не сможете помочь! Тогда вы станете преступником!
- А кто сможет меня наказать, если я умру?
- О вас останется память. Люди будут помнить о том, что вы уничтожили свою жизнь, никому не сумев помочь.
- Мне будет всё равно. Я стану ничем после смерти.
- А как же Бог? Неужели вы не верите в то, что смерть - это не конец?
- Не верю. Бог - это иллюзия. Всего лишь средство, которое помогает некоторым людям не чувствовать себя одинокими.
Девушке сложно что-то на это ответить. Её всё ещё детский разум противится этой информации. Её мама всегда говорит, что если ты считаешь, что собеседник несёт чушь, и ты понимаешь, что его не переубедить, то лучше просто молчи.
- А что вам помогает не чувствовать себя одиноким? - наконец спрашивает девушка.
- Искусство.
Парадная дверь дома открывается и в пространство врывается звучный мужской баритон:
- Об искусстве рассуждаете? Снова пытаетесь стать дьяволом для моей дочери?
- Нет, папа, - говорит девушка, - учитель просто делится со мной своими переживаниями.
Вошедший высокий, темноволосый мужчина усмехается, во взгляде его глубокое презрение.
- А разве я за это деньги вам плачу, господин учитель? Вы должны мою дочь дисциплинировать, научить её делать то, что так хорошо идёт представительницам прекрасного пола - стучать пальцами по чёрно-белым клавишам.
- Я учу вашу дочь любви к искусству!
- Искусство - это пустой звук, оно не доведёт до добра. Оно не поможет заработать денег, дисциплинировать. Вы когда-нибудь видели по-настоящему дисциплинированного творческого человека? Ну вот вы, например, можете отнести себя к таким. А всё почему? Да потому что я плачу вам очень хорошие деньги. А как там говорится, творчество идёт в разрыве с большими деньгами? Если бы не деньги и не стабильный доход, вы бы были как все они, творческие. У них никакой дисциплины, амбиций, стратегии - сплошные мечты и иллюзии. Они оправдывают свою личностную бездарность пристрастием к 'великому искусству'. Творчество разрушает жизни!
- Папа, но ведь мне нравится творчество. Я люблю музыку.
- Ты это делаешь для дисциплины. Творчество без дисциплины способно лишь погубить. Любое дело, которым ты занимаешься, не получая за это деньги, - бесполезное.
- Мне, пожалуй, пора, - говорит учитель. Вид у него задумчивый и мрачный, ему не по себе от таких разговоров.
- Вас задели мои слова? Или пугает правда жизни?
- Меня задело то, что на сегодня я свои время и деньги отработал. Увидимся в четверг. А пока что, - он обращается к девушке, - изучите это, - протягивает ей папку с нотами.
После того, как гость уходит, отец, налив себе виски, обращается к девушке:
- Ты уже знаешь про сестру?
Девушка кивает.
- Наконец-то она сделала хоть что-то, чем я могу гордиться. Она отдаёт свою никчёмную жизнь тому, кому она нужнее. Она - яркий пример того, что творчество лишь губит личность. Она хотела быть художником, вечно рисовала эти свои картиночки - ну и что? И куда это привело её в итоге?
- Мне нравятся её картины, - девушка пугливо опускает ресницы, - видела в Интернете.
- Бесполезные куски красок, ткани и дерева. Пустой расход материала. Но не стоит об этом. Я рад лишь тому, что твоя сестра пришла к правильному выводу. Лучше так, чем заниматься бесполезным делом всю свою бесполезную жизнь.
- Твои слова жестоки, отец.
- Не хуже, чем сама жизнь.
- Можно я навещу её в больнице, перед Изъятием?
- Не думаю, что ей есть хоть какое-то дело до тебя. Она уже умерла. Она не больная девушка, ждущая посетителей, которые подарят ей ещё немного сил, чтобы прожить свои оставшиеся пару дней. Твоя сестра - уже себя похоронила, так что это лишнее.
- Что бы ты ни говорил, я буду скучать.
- Довольно о ней! Это утомило меня. Лучше поговорим о тебе и о моём подарке, - он достаёт из своей сумки конверт и вручает дочери. - Открой.
Девушка открывает конверт. Изящные пальцы вытаскивают белоснежный листок с крупной надписью по центру: 'Сертификат на обретение жизни'.
- Что это? - удивляется девушка.
- Я выиграл на аукционе для тебя жизнь одного заключённого. Этот парень совершил очень серьёзное преступление. Ему всего двадцать три года, и его жизнь разыгрывалась на аукционе. И я приобрёл её для тебя, моя девочка! Теперь у тебя есть дополнительных шестьдесят два года жизни!
- О, папочка! - её глаза сияют неподдельной радостью и детским торжеством. - Спасибо тебе!
- Мы сможем поехать в больницу для подготовки к процедуре Пересадки сразу, как его казнят. Осталось ждать недолго. Тебе нравится мой подарок?
- Да, конечно! Это замечательно. Я буду жить полезной жизнью, которую не смог прожить этот преступник! А что именно он совершил?
- То, из-за чего пострадал человек, более полезный, чем он. Но ты не должна об этом думать, моя девочка. На то и существует Закон, чтобы наказывать людей за их преступления. Ты находишься по другую сторону жизни, ты ею наслаждаешься, ты её приобретаешь, а не отдаёшь.
- Спасибо, папа, - девушка трепетно прижимает к вздымающейся груди Сертификат, словно это самое дорогое, что у неё есть. Её лицо озаряется блаженной улыбкой маленького ребёнка, который только что получил самое сладкое и любимое лакомство.
4
- Не будь дураком! - говорит женщина.
- Я и не собираюсь, я достаточно умён, вот ребят всё время обыгрываю в бридж...
- Ты же знаешь, я не об этом. Ты должен согласиться!
- Согласиться на то, что за меня решила ты?
- А ты бы как поступил на моём месте?
- Я бы позволил не мешать естественным процессам.
- И это говоришь мне ты? Ты?
- Если ты намекаешь на мою работу, то в свою защиту скажу, что я как палач, который должен делать своё дело, просто потому что кто-то должен. Всё просто. И потом, я не просил тебя подавать заявку в Инспекцию. Не просил и не хочу на это соглашаться.
- Меня всегда удивляло то, что ты производишь Изъятие чуть ли не каждый день, но внутри себя противишься этому.
- А разве Оппенгеймер не был против ядерного оружия? Я зашёл слишком далеко. Мне пришлось принять чужие идеалы, чтобы выжить. Я мог бы уйти со своей работы и найти другую, но... мне было любопытно, что из всего этого получится. И когда я осознал ужас происходящего, было уже поздно, на тот момент я уже слишком привык, да и годы не те.
- Так почему бы не воспользоваться предложенной возможностью? Тебе не любопытно, что из этого выйдет?
- Нет. Потому что я знаю, что выйдет. Система работает - кто-то жизнь отдаст, кто-то её заберёт. И незаслуженно проживёт за другого человека.
- Но жизни забираешь ты! Это твоя рука вонзает шприц в артерии! Ты...
- ...Ангел Смерти, знаю. Это моя ноша. И коль настало время сложить крылья, я с этим смирюсь.
- А я нет! Я не позволю тебе умереть. Ты нужен мне и нашим детям. Ты всё ещё полезен для общества.
- Тем, что сокращаю количество его членов?
- Тем, что осуществляешь Закон и помогаешь людям обрести покой.
- А ты не думаешь, что я тоже хочу покоя? Что я устал от того, что делаю?
- Не думаю. Потому что у тебя есть я и дети, и ты, чёрт возьми, должен думать о нас!
- Я думал о вас так долго, сколько мог, но мой час пробил. Мне пора уходить. Неужели ты не можешь с этим смириться и отпустить?
- Могла бы, возможно, если бы не существовало возможности твоего спасения. Но она есть. И я так просто тебя не отпущу. Да и потом, ты подумал, что скажут люди, если ты откажешься?
Доктор презрительно фыркнул.
- Что они потом будут говорить мне? - продолжает его жена. - Отказываться от такой возможности просто неприлично!
- Ты думаешь только об этом?
- Конечно же, нет. Я хочу, чтобы мой муж был рядом со мной, а не покоился в могиле. Пожалуйста, сделай это ради нас, - женщина умоляюще смотрит на доктора, - подумай об этом. Твоего донора никто не заставляет отдать тебе жизнь, он сам этого желает. Помоги ему стать полезным для общества. Ты можешь посмотреть кто это. Я знаю, что у реципиентов нет доступа к этой информации, но у тебя ведь есть эта привилегия.
- Не хочу знать! - рычит доктор.
- Правда? Да ты первым делом, как придёшь на работу, примешься за поиск этой анкеты! Я знаю тебя и твоё любопытство.
- С тобой так трудно спорить. Я желаю смерти лишь потому, что больше не придётся лишать жизни людей... эй, поставь эту вазу, она тяжёлая!
Через минуту, успокоившись, женщина говорит:
- Просто подумай об этом. Я тебя очень прошу.
Доктор молча одевается, долго шнурует ботинки, не сумев толком сосредоточиться на этом занятии, и отправляется навстречу бетонному дуновению улиц. Он решает пройтись пешком до работы, наполнить лёгкие свежим воздухом, пока они на это способны. Это лучше, чем наполнить их землёй, думает доктор. Странная вещь, когда смиряешься со смертью и, более того, ожидаешь её, всё равно остаётся что-то, что тянет тебя в жизнь, не даёт до конца раствориться в небытии. Неужели это лишь простой, примитивный инстинкт самосохранения? В человеке говорят гормоны или это нечто большее? От этих мыслей доктору не по себе, ему хочется сбросить их с себя, как пылинки с одежды.
Как давно существует Пересадка Жизни? Как давно добровольное самоубийство для передачи своей жизни другому, считается героизмом? Доктор уже и не может вспомнить. И кажется странным, что когда-то всё было по-другому. В воздухе витают лишь отголоски, от прежних порядков и морали остались одни рудименты, от которых спешат избавиться.
Он проходит мимо многоэтажного дома, на боку которого висит огромный плакат с Правителем. 'Сделай этот мир лучше. Отдай свою жизнь тому, кому она будет полезней. Сделай правильный выбор!' - написано на плакате.
Доктор думает, что человека просто тычут лицом в единственно возможное решение, как котёнка в его дерьмо, в надежде отучить от вредных привычек. Сделать дрессированным, убедить, что так неправильно. Но доктору всегда казалось, что побеждают те коты, которые не перестают делать свои дела там, где им вздумается. И ещё ему кажется, что глупо сравнивать жизнь с кошачьим дерьмом, но а с чем же ещё? Может, он обладает больной фантазией и не в силах придумать более изящное сравнение. Но какая разница, если это останется лишь в его голове, ведь за ним никто не следит, так ведь?
Воздух вокруг, лица прохожих, солнечные лучи, всё это вопиюще кричит о полезности и о долге перед обществом. Но для доктора самоубийство всегда остаётся самоубийством. И ему кажется это неправильным, потому что он всё ещё помнит, что когда-то было иначе.
Он заходит в прохладное помещение больницы, но даже здесь нет спасения от лозунгов, кричащих о том, как правильно поступить. Доктор прячется в тишине своего кабинета. Сидит в нём около десяти минут, его ноги нервно дрожат, в висках стучит. Убежав от дрожи кабинета, он направляется к регистратуре, но поворачивает в сторону автомата с водой, вызвав этим недоумение у девушки, сидящей в приёмной. Выпивает воду, наливает ещё стакан. Вздыхает, проводит рукой по седеющим волосам, зачем-то считает до пяти, потом возвращается в регистратуру и спрашивает девушку:
- Ты можешь найти мне анкету человека, который решил быть Добровольцем для моей Пересадки?
Для врачей, проводящих Изъятие, существует негласное правило, что они имеют право знать, кто их донор.
- Хорошо. Как найду, скажу, чтобы отправили в ваш кабинет.
Доктору невыносимо сидеть в своём кабинете, его бьёт нервная дрожь, и он не может успокоиться. Наконец в дверь стучат, но он получает не то, чего ожидал.
Курьер оставляет папку на столе, доктор сразу узнаёт, что это. Очередной пациент. Но этот не Доброволец. На папке кроваво-красная печать: 'Преступник'. Он скользит глазами по страницам досье, изучая своего пациента. Спустя пару минут, он, совсем тихо, себе под нос говорит: 'Бедный мальчик'.
Доктор откидывается на спинку кресла и вспоминает. Они лишь хотели обмануть смерть, выиграть себе несколько лет. Они - это люди, учёные, правительство, словом, человечество.
Доктор помнит эксперименты. Помнит бесчисленные неудачи. И затем случился прогресс, победа, катарсис. Извлечение Жизни стало возможно. И люди убедили себя в том, что так было всегда. Кто-то верит в то, что Извлечение даровал людям бог, как когда-то он спас Магдалину, избавив её от бесов. Только теперь он спас Магдалину, забрав её страдания вместе с жизнью. И страдания растворились в пучине космоса, а жизнь отдана нуждающимся. Никто больше не думает, как помочь Магдалине, теперь её сразу записывают в разряд полезных исключительно своей жизнью для другого.
Но доктор знает, сколько людей - 'подопытных крыс' - погибло в ходе экспериментов, и знает, что это не бог, а люди стали убивать других для того, чтобы продлить жизнь себе. Пересадку можно сделать лишь раз, второй укол организм не выдержит. Годы жизни донора прибавляются к годам жизни реципиента. Процесс старения замедляется, метаболизм ускоряется. Здоровая добавочная жизнь лечит рак и другие болезни. Оказалось, что эликсир здоровья и долголетия - это отнятая жизнь у собрата.
Раздаётся стук в дверь. На этот раз курьер принёс анкету его донора. Дрожащими пальцами взявшись за края белой бумаги, лихорадочно вчитываясь в чёрные, как вороново крыло буквы, доктор издаёт стон, полный боли. Это молодая девушка. Она готова отдать ему свои пятьдесят девять лет. Она одинока. У неё нет детей.
'Я хочу помочь ангелу, чтобы он подарил мне покой'.
И снова доктор плывёт по волнам гнетущих мыслей. Как же ему поступить? У него семья. Но разве оно того стоит? Откажется он, девушка выберет другого, всё равно сделает это. Никто её переубеждать не станет. Должен ли он? Но ведь попытаться её переубедить - это значит убить себя. Но она ведь сделала выбор! Систему не уничтожить. Он осознаёт всю мерзость ситуации, но ему хочется жить, чертовски хочется. Стоит ли это желание мук совести до конца его дней? А если он согласится, этих дней будет много.
Он снова закрывает глаза, погружаясь в прошлое. Практическое применение Извлечения началось с казней, с заключённых, которые должны были отдавать свою жизнь больным детям. Потом кому-то пришло в голову, что у некоторых людей в мозгах есть болезнь - нежелание жить. Люди ведь будут совершать суицид так или иначе. И стало совершенно ясно, что проще не лечить, а забрать. Забрать у того, кому не надо, и отдать тому, кому надо. Синдром Робин Гуда.
Пересадка не делает человека бессмертным, просто прибавляет приобретённую жизнь к той, которая у человека уже есть, попутно излечивая от болезней. Но что будет потом с этой жизнью, зависит лишь от самого человека. Такой человек не застрахован от того, что его собьёт автобус, сразу как он выйдет из больницы. Это как получить огромную сумму денег - можно жить на них много лет или спустить всё в казино в ту же ночь.
'Подумай обо мне и детях', - слышит доктор голос жены. Этот голос настойчив и громок, голос, как змей-искуситель, манит за собой, диктуя свои условия.
Доктор знает, если он согласится, то лишится частички своей души. Возможно, он потеряет что-то очень важное.
'Не будь дураком', - голос вопит так, словно хочет заглушить адские крики мирового хаоса.
Просто поставить подпись. Принять свою судьбу. Это не его рука, а материализовавшаяся дрожь берёт в свои призрачные пальцы ручку, это не он делает размашистое движение, а голос жены в его голове. Чёрная клякса, короткое послание от личности, оставшееся на бумаге, запечаталась на сетчатке доктора. Выбор сделан.
5
Суть громоотвода заключается в том, что он отвлекает внимание молнии на себя, и та, не причиняя вреда объектам, находящимся вокруг, поражает громоотвод. Металлический аппендикс, имеющий огромный потенциал, принимает удар на себя. Тем утром молодой человек чувствовал себя громоотводом. Он был создан для того, чтобы помогать тем, кто важнее его. Он падает в пропасть, и осознание собственной слабости разрывает его душу.
Кровать - твёрдая, холодная и мокрая от сырости, застывшей в воздухе. Эта комната сдавливает его горло невидимыми руками, она становится тёмным монстром его участи, убивая капля за каплей вздохи, растворяя их в потоках бессонницы. Он шагает по потолку и монстры в голове говорят ему ужасные вещи.
Залпом выпивая воздух, он ложится на другой бок, пытаясь унять боль. Здесь ему снятся только кошмары. Как необычно для прекрасного утопического мира других счастливых людей.
Он не хочет оставаться здесь, но и не хочет возвращаться туда, где они опять смогут его найти. Ему хочется быть где-нибудь ещё. Но он знает, что этого не будет. Он может лишь, как собака, двигаться туда, куда хозяин тянет свой поводок.
Проще всё воспринимать так, словно это происходит не с ним. Вылететь прочь из клетки своего тела и наблюдать. Иногда не хочется быть внутри своей головы, а бродить вокруг неё. Со стороны можно увидеть, что существует какой-то бледный парень, который мог бы сыграть Смерть в каком-нибудь дешёвеньком фильме; он скрутился на больничной койке, словно маленькие пираньи плавают внутри его желудка, прогрызая себе путь наружу, а он пытается унять боль, но сил недостаточно. Он сроднился с этой болью. Он понял, что пираньи прогрызут себе путь и из его организма, вместо кишок и крови, выплеснутся гнилые водоросли, принеся с собой запах моря. К его вене на руке присоединена канюля, впрыскивающая в кровь специальные вещества, вызывающие медленную и болезненную смерть. Добровольцам доступна безболезненная смерть, заключённых же не жалуют. Скоро прилетит Ангел Смерти и совершит последний удар своим мечом, выпустит пираний. А ведь его пираньи - самоубийцы. Они умрут, когда покинут комфортную для них кислоту желудка, они умрут, глотая воздух.
Он уверен, что не может быть этим человеком, он свободен от необходимости им быть. Пока он смотрит со стороны, то может быть кем угодно. Ему не нужно сдерживать презрение к себе, он его не чувствует. Ему не нужно себя жалеть. Ведь зачем жалеть незнакомого человека? Так он себя воспринимает - незнакомцем. Когда больно, лучше улететь далеко от боли. Позволить свершиться дуновению мимолётной трусости, позволить себе отрешиться от себя. Казнят кого-то другого, а он останется, проснётся завтра утром в своей пыльной квартире, смахнёт с ресниц сонное наваждение и продолжит жить дальше, не вспоминая о том жалком, скрюченном человеке, обречённом на полезность. Проснётся свободным.
Кто-то поставил на тумбочку возле кровати механические часы. Их громкое тиканье раздирает покров пространства. Он не любит тиканье стрелок механических часов. Эти звуки становятся невыносимо громкими. Ему не нужно напоминание о времени, о том, что секунда за секундой его жизнь растворяется, её становится всё меньше и меньше. Ему кажется, что звук стрелок - это звук шагов приближающейся смерти. Можно смириться и сродниться с осознанием грядущей смерти, но это осознание абстрактно, неощутимо и эфемерно, он не хочет слышать звуки своего личного обратного отсчёта, от этого только невыносимее.
Он чувствует себя человеком, запертым в трюме тонущего корабля. Он помнит, что когда-то какой-то человек ему сказал, что все люди равны. Но только кто-то из этих равных находится в трюме, без надежды на спасение, а кто-то стоит на палубе в очереди на спасательную шлюпку.
В день казни его совсем покидают силы. Он неумолимо движется к распаду и не сопротивляется. Можно винить в этом лекарственный дурман, но на самом деле в нём говорит смертельная усталость и смирение. Для него всё происходит как в тумане, он чувствует боль и видит боль.
Пытается сфокусироваться на Ангеле, который держит в руках оружие для последнего удара. Каждое движения Ангела пробирается к нему сквозь призрачную дымку. Он хочет сказать вслух какие-то важные слова, которые плавают в смоге его разума, но звуки застревают в лёгких. И вдруг он понимает, что слова бессмысленны, они ничего не изменят, не повернут время вспять и не исцелят. Всё, что остаётся умирающему, - это смотреть в глаза своей Смерти.
На секунду ему кажется, что рука Ангела дрогнула. Но через мгновение из пустоты к нему простирается тьма и увлекает в страну вечного покоя.