Он был некрасив. Очень некрасив. Его лицо, тело, руки были изуродованы в какой-то давней катастрофе, о которой он до сих пор не мог вспоминать, не сощурившись от гнева. А я занимался тем, что жил с богатыми и некрасивыми мужчинами.
Тогда, в один из дней начала зимы 1982 года, я взбивал перед зеркалом свои золотые локоны, в прямом смысле оценивая их. В конце концов, без них я бы стоил намного дешевле. А такой источник доходов надо беречь. На тот день у меня была запланирована встреча с одним джентльменом. Для иллюзии "продолжения знакомства" он приглашал меня в ресторан, где я собирался значительно поесть и выпить хорошего вина. Меня часто удивляло, что все эти богатые или относительно богатые люди всегда искали во мне душевности. Они не могли просто указать мне на постель, а потом рассчитаться и выставить за дверь: им нужны были процессы "ухаживания", разговоры по душам, нежные прикосновения и поцелуи, а особенно подарки, которыми они усердно заглаживали свое чувство одиночества. Конечно, мне глупо было жаловаться на подобные вещи, потому что я, собственно, жил за их счет, но все-таки я бесконечно мог умиляться наивности и желанию вечной и чистой любви у людей, которым продавал свое тело и предоставлял удовольствие поговорить со мной и получить свою долю наигранного сочувствия.
Так вот, в тот приснопамятный день я наслаждался своей великолепной внешностью, когда в дверь позвонили. Это был мой старый приятель. Он раньше занимался тем же, чем и я, но потом бросил и устроился в салон красоты. Хитро улыбаясь, он рассказал мне, что вчера этот салон посетил шикарный богатей, который, наверное, недавно приехал в город, потому что никто его раньше никогда не видел, да и вел он себя достаточно смущенно. Он велел подстричь его по собственным рисункам, а во время стрижки намеком спросил о том, нет ли в городе симпатичных юношей, которые могли бы составить ему партию на некоторое время. Конечно, мой треклятый приятель рассказал ему обо мне и за меня назначил встречу в одном презентабельном месте. Причем до этой встречи оставалась всего пара часов, а отказываться было "ну никак нельзя: это же такой мужчина, что тебе по гроб жизни денег хватит".
Пришлось мне со сдержанной благодарностью выпроводить приятеля, а затем, про себя чертыхаясь, мило проворковать в трубку своему старому "знакомому", что я сегодня ужасно заболел и не смогу с ним встретиться. С другой стороны, давно пора было с ним завязывать: он наскучил мне невыносимо, а тут еще на горизонте появилась новая золотая жила. Итак, я решил отправиться в самый известный и модный ресторан города на встречу с человеком, которого я совершенно не мог бы представить себе, обладай я даже сильнейшим воображением.
Влетев в зал ресторана спустя пятнадцать минут после назначенного времени, я огляделся, подозвал метрдотеля и спросил его о господине К.., как мне его представил мой приятель. Будучи моим знакомым, метрдотель с привычной улыбкой кивнул мне на один из столиков. Я растянул губы в ответной улыбке и поблагодарил его, не глядя отправившись к своему "кавалеру". После, много после я благодарил господа за то, что мне удалось сохранить эту ненавязчивую улыбку и даже не изменить выражения лица. Сидящий передо мной человек с тщательно собранными в хвост и заправленными за ворот волосами никак не отреагировал на то, что я бесцеремонно плюхнулся напротив него, закинул ногу на ногу и достал из кармана пачку Davidoff. Он лишь поднял на меня свои грустные глаза, а я внутренне весь содрогнулся: уродливые ожоги, шрамы и пятна неизвестного мне происхождения "украшали" его лицо. Тело его было спрятано в строгий костюм, а руки облачены в перчатки, но я уже знал, что будет под ними.
С трудом заставив свой голос не дрогнуть, я слегка томно начал беседу, поинтересовавшись личностью своего собеседника. Он опять грустно посмотрел на меня, мотнул головой и заказал вермут хрипловатым голосом. Затем вновь повернулся ко мне и, будто не обратив внимания на мой вопрос, произнес свою реплику. Я до сих пор помню ее и, должно быть, никогда не забуду: "Сколько мне нужно было бы заплатить, чтобы кто-нибудь полюбил меня? Я не строю иллюзий, но могу заботиться о тебе". Потом он опустил голову, скрывая от меня свое лицо, и сидел так, пока не принесли напиток. Постепенно мне удалось слегка разговорить его. В основном он задавал вопросы, а я только отвечал или рассказывал ему что-нибудь веселое, все еще внутренне содрогаясь от его уродства. Спустя несколько часов он выявил желание проводить меня до дома и продолжить в следующий раз. Я, признаться, был только рад этому. В машине он не отворачивался, но мне все хотелось найти повод поделикатнее, чтобы смотреть в другую сторону. Весь измучившись, я скомкано попрощался, едва мы приехали, пулей вылетел из машины, чуть не споткнувшись, быстро дошагал до дома и уже внутри облокотился на стенку, неприязненно переводя дыхание. Так прошла наша первая встреча.
Мы встречались еще множество раз, и с каждым из них я испытывал все большее отвращение. Его уродливая шляпа, дурацкие костюм и пальто, неприятное выражение лица сильно отталкивали меня. И ладно бы, если бы он показал себя человеком обаятельным, умным или талантливым. Тогда бы я смирился, но его вечно каменное выражение лица и нелепая сдержанность поступков бесили меня, и я едва сдерживался, чтобы не выказать брезгливость и неприязненный взгляд с унижающей улыбкой.
Мы виделись часто, но он никогда не позволял себе большего, чем пригласить меня в ресторан, парк или в кинотеатр. Он часто дарил мне дорогие подарки и всегда смущался, но это не вызывало умиления: наоборот, от смущения его лицо становилось еще более некрасивым. И лишь однажды он нарушил свои привычки. После долгой прогулки в парке, когда я окончательно замерз, лепя дурацкого снеговика, он посмотрел на меня как-то особенно и просто повез домой. Он не говорил ничего, а я лишь старался не думать о предстоящем, потому что от этих мыслей меня начинало немного тошнить.
Он привел меня в дом, не пустив дальше прихожей. Там, прямо над дверью, висел букетик омелы, и он, посчитав такое возможным, мягко поцеловал меня. Я знал, что это входит в мои обязанности, иначе бы я вовсе не согласился на все это предприятие, но все равно мне невыносимо было видеть его лицо так близко, и я зажмурился, судорожно считая про себя секунды. Я знал, что ему хотелось и большего, но все его тело вдруг дернулось, и он отвернулся, тихо пробормотав, что оставит деньги на такси, а сам пойдет к себе. Я точно был не против. Взяв деньги из его дрожащей руки, я быстро выбежал на улицу и поймал машину. И только в тепле салона меня стала мучить мысль о том, почему я ушел. Под влиянием то ли вина, выпитого утром, то ли еще чего-то смутного, неясного, я почувствовал себя виноватым и попросил водителя вернуться.
Зайдя в дом, дверь которого была не заперта, я, будто зная расположение комнат, поднялся наверх и нашел спальню хозяина дома. Я бесшумно вошел, а он лежал на постели, сняв, наконец, свои уродливые одежды, распустив волосы, которые оказались очень густыми и длинными, и облачившись в тонкий халат. Его плечи содрогались, а изуродованные губы что-то шептали. Я прислушался к его несвязному плачу, и все мое существо замерло: эти черные густые волосы, эти отчаянные, вкусно пахнущие слезы, - я подошел ближе и нежно тронул острые плечи...
Тогда я остался с ним. В нем по-прежнему нет той красоты, которую мог бы изобразить художник, которую мог бы воспеть режиссер популярного кино, которую... Да, впрочем, а кто решил, что это должно быть именно так? Внутренне или внешне? Я и сейчас не считаю, что он красив, но эти слезы, эти плечи, этот обиженный голос... Он становится все красивее с каждым днем, все покойнее его лицо, когда он спит. И ради вспыхнувших глаз, отвернутого лица, когда он рисует свои эскизы, а я держу его за руку... Я совсем скоро научусь не закрывать глаза при поцелуе.