Поэз-з-ие-й, зи-зи, ей-ей,
Полна душа, но ни шиша
И ни гроша за ней-ей-ей, 
И только ритмов кутерьма
Мозги мне долбит
И обрывки фраз-зараз
Суются в ритмы... Не горазд 
Сложить я мысли и сюжет,
Глядишь, и все сойдет на нет
И успокоится душа,
Ведь нет за этим ни шиша 
И не гроша мне не сулят,
Мороки эти, но гудят,
Не отступая, бередят
Сознание и естество,
И вот уже идут, идут,
Слова и мысли тут как тут,
И зачинается сюжет
И ритм командует: "Равняйсь!
Шаг тверже, ну-ка, запевай!"
И трубы грянули - Бу-бу!
И барабаны - Трам-там-там!
Богам и музам предаю
Поэзии своей судьбу.
Лети, мой челн, по воле волн!
Летите, вольные слова!
И пишет вдруг моя рука:

Девушки молоденькой юбчонка
Задралась, и розовый чулочек...

Что за черт? Сюда еще цветочек,
Темноту волшебных южных ночек!..
Что это за дрянь полезла вдруг?
Неужели, весь души моей напруг,
Все разбуженное вдохновение,
Ритмов музыка 
И строк бессмертных
Превдкушение,
Правильность молчания цезур,
Рифм изысканых и точных
Обаянье 
И аллитерации
Дыхание
Украдет 
Тот пошленький амур,
Чья вина - 
Ночные лобызания?

Но, видать, сильнее та девчонка,
Что идет по улице в юбчонке,
Взгляды пошляков к себе маня,
Да, видать, она сильней меня.
Ветер-хулиган и розовый чулочек,
Ножки стройные и цокот каблучков,
Вот за кем весь строй тех дурачков:
Ритмов, слов, цезур, аллитераций,
Будущих полуродившихся стихов
Вдруг пошел трубя и барабаня,
Шаг печатая и шпорами звеня,
И совсем не слушая меня.
И в запале я кричу: "Отставить!
Тут без вас описано уж тыщу раз!
Нет, чтоб Русь державную прославить,
Вот, Чайковский, хоть и пи....
Тьфу, какая рифма вдруг хотела влезть,
Да и сплетни это все, и мне не в честь...
Я хотел сказать, что были же примеры
Настоящего искусства... Стой! Куда?
Под юбку не смотреть! 
Ох, как это мне все грустно!
Было б лучше просто помереть!
Но опять гляжу, передо мной:

"Ты - прекраснее звезды ночной!"

На бумаге писано моей рукой.
Тьфу, какая дрянь! И дальше...
Невозможно! Больше этой фальши
Сочинять не буду, к черту все,
Я вовсе не поэт, 
Коли музам я своим не маршал,
Коли мысли, ритмы и сюжет,
Я сдержать не в силах на их марше.

Эй! Стоять! Кругом!
Но кто услышит? 
Когда трубы медные гудят,
Когда грохот барабанов отдается в крышах,
На которых тоже зрители стоят.
И откуда вдруг толпа такая?
Тут совсем не только пошляки,
Женщины, мужчины, старики,
Дети и собаки, полицейский,
Расступились, и красотка, как в кинцо,...

Господи, знакомое лицо,
Я его, определенно, знаю...
Я встречал или видал его....
Только, как-то... не припоминаю...
Где...

Господи! Да это же Набоков!
Точно, он, не спутать никогда,
Даже здесь, в толпе, как одинок он!
Как в его былые лучшие года.
Мне ли не узнать полуулыбку эту,
Теплоту миндалевидных глаз,
Вот уж он-то, точно, был не пи....

Тьфу ты, елки, я опять про это.
Видно, начитался современных книг,
И невольно я пошел на крик:
"Разойдись, не на девчонку эту,
А на гениального поэта всем смотреть!
И не сметь!..."
"Да тише, дуралей," - 
Тут мне сказал Набоков - ,
"Вижу я, тебе не допереть,
Есть тут и погениальнее меня,
Ты взгляни получще, недотепа,
Видишь, кто стоит там, у окна?"
Вверх он показал, и я увидел
Две фигуры в третьем этаже 
Я глаза потер - не верю, это же
Пушкин с Байроном! Клянусь!
Себя щипаю, ну, сейчас проснусь...
Но вдруг ревет толпа
Пушкин аплодирует, 
И Байрон что-то по-английски
Прокричал. Нет, я не разберу,
Кто, зачем, куда и почему? 
Все они восхищены этой девчонкой,
Что всего лишь руку подняла,
Помахала всем и тут своей юбчонкой
Как вильнет, и снова вся толпа
Тут взревела. Что, кинозвезда?
Я спросил Набокова. "Ну да, - 
Он отвечал с сарказмом,
Где уж там кинозвезде, балда!
Это Муза, Беатриче Данте, та,
Которую Петрарка называл Лаурой, 
Мнемозиной мне являлася она. 
А тебе вдруг показалась дурой,
Видно это над тобой, поэт, сама 
Судьба потешится-смеется. 
Да смотри же на нее, запоминай, 
Может и не раз еще придется 
Встретится тебе с ней, только знай,
Что капризница девица эта,
К ней особый надобен подход,
И совсем не к всякому поэту
Она так вот запросто придет.

"Неужели я?.."
"Да брось. Ты ведь почти случайно.
В это измерение попал.
Так с поэтами бывает,
Ежели нечаянно, 
И не ведая того,
Ты Музу зазывал."

Я сомлел, ведь он назвал меня поэтом,
А я думал - только ерунда
Прет все из-под моего пера.
Да и как же так? 
Девица эта
Вроде вдохновлять меня должна, 
А она взяла да и сама, 
Не спросясь, в стихи мои пролезла.
Я ведь про высокое хочу все написать,
Мыслью к небесам хочу взлетать,
А она оделась словно б...

Тьфу ты, извинения прошу... 
И опять к Набокову я лезу:

"Мне, простите, было бы полезно
Вашу точку зрения узнать.
Можно ли вопрос мне вам задать?"

"Ты поменьше задавай вопросов,
Ты старайся больше наблюдать,
Видеть то, что надо, и запоминать,
А потом не бойся свою душу
Небу нараспашку открывать
И воспринимать все, что
Оттуда, сверху, льется,
А руке давай свободу записать,
Вот тогда, глядишь, и не придется,
Разные вопросы задавать."

"Но, простите, как же, нас учил Толстой:
Всякий раз, перо в чернильницу макая,
С мясом собственным нам нужно выдирать
Из той дырочки слова. Не забывая,
Что лишь правду мы должны писать?"

Ну, так это надо у него узнать.
Не Толстой я, чтоб мораль тебе читать,
Вот он приближается как раз,
Не смущайся, он не пи...

Боже! Как же так?.. Вот стыд какой!
Как же он прознал такое? О!... Толстой!

В рубахе длинной, подпоясанный шнурком,
В лаптях с обмотками, и головою непокрытой,
С седою бородой и лаврами увитый,
Ко мне, и вправду, шел сам Лев Толстой.

Тяжел был взор его винящих глаз,
О нет, не то, тут так и лезет рифма пи..
Мы это переделаем сейчас:
... И с думою великой на челе 
И с суковатой палкою в руке...
Костыль... Припомнил я.
Но было поздно уж:
Толстой взревел:

"Ты что же смел подумать про меня, свинья?"

Я обомлел, стою не жив ни мертв,
Мне бы бежать, но ноги словно бревна,
Мне б что сказать, но омертвел язык.
Ведь я Толстого уважать привык,
А он идет ко мне, неотвратимо, твердо,
Подняв костыль... 
Тут грозно он сказал:

"И для того ли я 'Войну и Мир' писал,
Чтоб ты, подлец, такое измышлял?"

"Да что ж, помилуйте, простите,
Где же я 
Так дико обмишурился,
Вам горькую обиду нанеся?"

"Кто моих девушек, невинных,
Так опошлил, 
Подумав черти-что про них?"

"Да что же? Где? Каких?"

"Наташей первую из них зовут Ростовой,
Вторую Марьею, княжной. А ну-ка стой!"

Я тут, поняв, присел от ужаса,
Дрожа всем телом пятится я стал.
Костыль меня достал.
Ну, ловок, старый черт.
А он опять, опять.
"Как смеешь ты, подлец,
Слова подобные употреблять?
Уж я те поучу!
Ну, говори всем,
Что ты там удумал?"

"Я, было, лишь тогда подумал,
Что, если бы сейчас
Вы поместили бы 
О них рассказ,
О дружбе их, 
В четвертом томе,
Иной читатель бы
Сказал, что автор не иначе
Пи...
О нет, простите,
Снова рифма эта
Не надо больше 
Костылем!.."

Куда там, еле оттащили старика.
Ох, тяжела толстовская рука,
Крепок костыль. Ох, поучил!
Ох, мне теперь наука,
Навек словесности меня он вразумил.

Толпа раздалась, я сижу в кружке,
И головокружение в башке...
И все кругом хохочут. 
Лиц каких-то карусель,
Знакомые все рожи,
Как с портретов.

Страшный, как смерть, Некрасов этот,
И лысый добрый Афанасий Фет,
А Достоевский тут?
Там, где Толстой,
Его уж точно нет.
Белинский в накрахмаленном воротничке...
А это еще кто? 
Вроде бы Лермонтов?
Да нет же, Эдгар По.
В глазах все та же грусть,
Но, как и все, хохочет.
И Герцен тут, как с пьедестала соскочил,
Ведь сколько раз я мимо проходил
По дворику Литинститута, 
Видать он моего пренебреженья не забыл,
Ишь, заливается... 
Ну надо ж, старый классик, проучил!

А это еще кто склонился надо мной?
Нательный крест и фетровая шляпа,
И голый, даже без трусов, 
Ну, точно, пи...
Накликал я себе на ж... 
Приключений!
Постойте-ка, да это ж Хармс.

"Не унывай, браток,
Теперь ты 'One of us!'"
Сказал смеясь веселый голый Хармс.
"Нам по башке здесь всем досталось круто.
А мне уж больше всех на тыщу раз.
Мы поздравляем с поэтическим тебя крещеньем!"
И все вокруг вдруг грянули: "Ура!"
И под руки подняв меня с почтеньем,
Воскликнули: "Теперь устроим пьянку до утра!"

Но что это? Оркестр громче грянул: Бу-бу-бу-бу!
И барабаны, прямо на разрыв: Трраммм-трраммм.
Толпа теснится, все спешат, бегут
Вдоль улицы, к полям, лугам, лесам.
Да что ж такое, что за шум и гам?
"Пошли со мной, - тут мне сказал Набоков, -
Я знаю место - будет лучше видно там."
Увлек меня в подъезд.
Ну, так и есть, и тут насрали кошки,
"Не наступи!" Набоков прокричал.
На третьем этаже он распахнул окошко
И отдуваясь - быстро так взбежал - 
Сказал, "Смотри туда, не упускай деталей,
Уж больше никогда тебе такого не видать."
Всмотрелся я, но средь туманных далей
Едва ли что-то необычное я мог обозревать.
"В чем дело-то?" - хотел я уж сказать.
Внизу толпа взгудела, и опять
Оркестр гремит, и все бежать, бежать,
Как будто в цирк боятся опоздать.
"Туда смотри!", теперь уже мне Пушкин прокричал.
В окне напротив с Байроном он все еще стоял.
Набоков на меня уже внимания не обращал.

И тут-то я прозрел. То есть не то.
Как молния весь этот мир прожгла,
В моих глазах все стало ясно и светло,
В лазурном небе вдруг явились облака,
И стало мне невыносимо жарко.
Всего лишь на момент. 
Усилились цвета,
Дома окрасились и в желтый и в зеленый,
Открылась мне вдруг неба глубина,
И далей синева. Бегущая толпа
Вдруг стала различимой.  Пораженный,
Теперь я видел то, что увлекало всех:
Девица-Муза стала выше ростом,
Да что я говорю, теперь уже 
Была она гигантом просто.
Выше дерев и выше колоколен,
Куда там Гулливеру, карлик он,
Она уже была вполнеба, 
Ветр уже небесный обнимал
Те сладостные бедра, а юбчонка
Рвалась с нее. 
Три шага стройных ног - 
И вот уже ступает на облако она,
Другое облако к ней тихо подплывает,
И с легкой грацией садится в них она.
И тут я понял: то - не только Муза,
Не только Беатриче, не Лаура, не Лилит,
Не Ева даже, не Мария и не просто дура,
А что за этим всем как идеал стоит.
То женщина сама, небесное сознание,
Эстетики великолепный эталон,
С него слепил Господь свое
Последнее создание,
И сам был несказанно поражен
Настолько, что уж больше ничего
Не сотворил. 
А на остальное,
То есть на Искусство, 
Нас, род людской,
Помощников своих, благословил.

Она уселась в облаках 
Удобно и непринужденно,
И ножку выше неба подняла.
Я вздох услышал - это пораженный
Наш Пушкин чуть не вывалился из окна.
Певец и почитатель женских ног,
С собою здесь он справится не мог,
Если б не Байрон...

Но, что я это я вижу? Вдруг она,
Словно забыв, что вовсе не одна, 
Снимает розовый чулочек не спеша
И словно начинает с ним играть -
По ветру выгибать и как бы отпускать,
Словно решая, что с ним предпринять.
Вот он в ее руках дугой огромной взвился,
И тут затрепетал, окреп, стал тверд, как меч,
И семицветной радугою вдруг явился.
На фоне темных туч, на фоне звезд,
Вдруг заблиставших в бездне.
Та радуга до боли резала глаза,
Но я смотрел, смотрел, не отрывая
Свой взор от неземного чистого огня.

"Все, удирай! - сказал мне вдруг Набоков, -
Весь этот мир еще не для тебя. Пошел!"
"Пошел!" - Кричит мне Пушкин зло,
И Байрон добавляет "Get away! и Out, out, out!"
Вокруг меня лишь тьма, я словно ослеплен,
Их злые голоса  теряются вдали...

Я за столом сижу и пялюсь в лист бумаги.
На нем корявым почерком моим:

Любовь ее рассеялась, как дым...

Я скомкал лист и выбросил в корзину.
Какая лабуда. Ни к черту не годна. 
Из всех моих стихов я только половину
Едва могу читать, вторая половина -
Вовсе ерунда.

А ну-ка, если так,
Как говорил Набоков: 
"Ты дущу небесам открой."
Ну ладно. Тогда, сердце, пой,
А голова иди-ка на покой.
Посмотрим, будет ли какой
В том толк.

Brainstorming бред такой прозвали 
В американских колледжах. Итак,
Вперед, поехали, 
Держись-ка лучше, Муза, за косяк.

Я засыпал, стремительные мысли...
Нет, не мое, то Игорь Северянин,
Иль Белый то Андрей,
А из полей доносится - "Налей!".
Я помню, распевал бухой селянин.
И что за имя Мнемозина? Мрак!
Как будто синие флаконы кармазина
Купил для выпивки больной дурак...

Остановлюсь, здесь все не то, 
Дыханья в этом нет.
Поэзия не состоялась. Только бред.
Здесь нету волшебства.
Эй, Муза, что стоишь там у окна?
Иди сюда. Давай-ка вместе, а?...
А ну-ка, вдохновляй!

На третьем этаже он распахнул окошко...
Кошка... Мошка... Блошка... 
А, вот оно:

Я распахну окно, и небо 
В комнату мою вольется,
И в звонком пении птиц,
И в свежем дуновении ветра,
И в ярком свете дня
Почувствую я вдруг,
Что смерти нет.
Что в дали голубой небесной,
За тьмой межзвездной
Ждет меня обитель,
Где снова распахну окно,
И снова в комнату мою
Вольется небо.

Ты посмотри, и правда
Что-то получилось.
Спасибо, Муза,
То не ерунда
Пролилась из-под моего пера.

Набоков прав.
Устал.
Остановлюсь.
Я наконец-то, вроде, что-то понял.

Поэзией 
   Зи-зи, 
       Ей-ей
          Была
              Полна
                   Душа.