Когда я захотел покинуть сон,
Где азъ есмь пуп земли и просто душка,
Где только для меня весь этот звон
И я почти что бог (вот только тушка...),
Когда уже у яви на пиру
Стряхнуть осталось мне лохмотья дрёмы,
Всё вспыхнуло вдруг в благостном миру,
И траурными стали окоёмы,
Как рамку поменявшее лицо,
Которое теперь с креста взирает,
И снова захотелось в прежний сон,
Который неудобное стирает.

У скорби много разных амплуа,
Она пронзает жизнь лихим шампуром,
Приправой служит горе от ума
И прочая печаль-литература.
И если ты почти что мира князь,
Блаженствующий в сладостном экстазе,
Не падай с ложа в жизненную грязь,
Князей не любят жизненные грязи.
Но как забыть прозрение своё,
Прорвать стальных страданий паутину,
Цветами вновь заполнить окоём,
Восстановить эдемскую картину?

Отравлена. Нет сладости былой.
Во многих знаньях -- многие печали,
И в не привычный к правде разум мой
Их крупным оптом черти накачали.
Прости, старик, но ты никчемный врун
И не способен счастьем сделать горе.
Вот говорят, вселенная из струн.
Да что-то лад мучительно минорен.
Но время оправдает и простит,
И беспокойство выбелит в покое
И вскоре пробормочет тот, кто спит:
"Вот чушь... Вот хрень... Приснится же такое..."