Синеокова Лисавета : другие произведения.

Консерватория: мелодия твоего сердца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.25*15  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда звучит музыка, что-то в самой глубине души замирает, чтобы прочувствовать каждую нотку. Но Адерин Лори не просто чувствует музыку. Она физически ощущает мелодию сердца исполнителя. И это совсем не приносит радости. Ведь зачастую слышащей достаются чужая боль и яростное жжение неприятных эмоций. Ко всему прочему, оллеме выпало играть в ансамбле с самым загадочным студентом консерватории. Мелодия его изувеченного сердца пытает Адерин, причиняя физические страдания. И что делать оллеме с редким даром? Отступиться? Забыть? Но как отречься от своей сути? Разве возможно лишить помощи истерзанную душу? И как унять собственное сердце, рвущееся навстречу тому, кто не отвечает взаимностью?
  Голос Лиадейн в полнейшей тишине не встречал никаких преград, кроме физических. Он прошивал аудиторию, отталкивался от стен, потолка и стремился обратно, но уже по измененной траектории. Звонкий, звучный, хорошо поставленный, тем не менее, он отзывался легкой неприятной вибрацией на самых кончиках пальцев. Может, оттого, что мне неприятен был смысл произносимых слов. А может, оттого, что не нравился сам голос, будто прикасающийся к коже нагретой иголкой, не колющий, но настораживающий.
  - Таким образом, странствующая оллема Кейтлин Фрин не решилась на превышение ранее оговоренных условий воздействия, даже несмотря на присутствие человека с волевым порогом гораздо выше всех остальных. Вследствие чего пережгла дар, была схвачена, предана пыткам и, как итог, замучена до смерти.
  Доклад о событиях, предшествующих гибели менестреля, живущей пятьдесят лет назад и работающей на благо короны, был жутковатым, как и судьба самой Кейтлин Фрин. Я тяжело вздохнула.
  - Неплохо, оллема Лиадейн, доклад весьма информативен. Прежде чем вы займете свое место, ответьте на один вопрос, - произнесла метресса Дервила Хьюз. - Как вы считаете, правильное ли решение приняла Кейтлин Фрин?
  Одногруппница заколебалась, а затем поджала губы и решительно ответила:
  - Я считаю, что Кейтлин Фрин следовало бы сменить направленность воздействия с агрессивного на умиротворяющее и попытаться в другой раз. Так бы она осталась жива, а цель бы все равно была достигнута, пусть и с некоторой задержкой.
  - А как же незаконная операция, которую оллема предотвратила? - не сдержалась я.
  - Оллема Адерин, вы же знаете порядок, - строго блеснув линзами пенсне в мою сторону, холодно произнесла метресса Хьюз, отчего по пальцам будто пробежал холодный ветерок.
  - Простите, метресса Хьюз, - извинилась я и подняла руку.
  - Да, оллема Адерин, - голос преподавателя стал ощутимо теплее.
  - Как же операция, которую Кейтлин Фрин предотвратила? Судя по информации, переданной ее куратором в тайной службе, объединившиеся банды планировали набег на городок Гайл, через который должен был проходить обоз с грузом золота, идущий с приисков в столицу, с целью ограбления. А такие мероприятия, как известно, сопровождаются многочисленными смертями как причастных к данной кампании лиц, так и мирных жителей. Это было бы неизбежно, не выполни она свою задачу до конца и не передерись члены банды между собой. С ее стороны это было бы предательством этического кодекса олламов, - в районе солнечного сплетения будто что-то клокотало, а к щекам прилил жар. За весь предыдущий год я так и не привыкла выступать при полной аудитории.
  - Все верно. Но в результате она погибла, - вздернув бровь, ответила мне Лиадейн, - пусть и героически. Не знаю, как вас, оллема Адерин, а меня медаль за мужество посмертно не согрела бы.
  - А мысль о спасенных жизнях? - в том же тоне произнесла я, начиная злиться.
  - Жизнь олламов, как мне представляется, несколько ценней. К тому же, оставшись живой, она могла бы спасти куда больше жизней. Да, и, кстати, насколько известно и тогда, и сейчас, отдавая распоряжения о задании, кураторы всегда предупреждают, чтобы исполнители при наличии угрозы жизни отступали и затаивались. Это был исключительно ее выбор - по моему мнению, неразумный, - с нотками превосходства в голосе ответила одногруппница.
  - Я бы посмотрела на тебя, Лиадейн, если бы ты была среди немногочисленных жителей того городка или, еще лучше, в числе сопровождающих обоз, замаскированный под сельский, везущий овощи во дворец, - со стороны метрессы раздалось предостерегающее покашливание. - Как бы ты тогда оценила 'неразумный' выбор оллемы Фрин! И да, жизнь оллама не может быть ценней жизни человека без дара! Жизнь равноценна жизни, так что неважно, скольких бы она могла спасти, важно, скольких она спасла, - звук указки нарочито громко опущенной на стол, так же не заставил меня остановиться. - А тебе нужно что-то делать с твоим высокомерием. Никакой дар не скрасит мерзкого характера!
  - Достаточно! Оллема Адерин, покиньте аудиторию! - строгим, едва заметно вибрирующим от сдерживаемого недовольства голосом безапелляционно произнесла метресса Дервила Хьюз, едва я замолчала.
  Я поднялась со своего места, сгребла письменные принадлежности в сумку и в напряженной абсолютной тишине, сопровождаемая взбешенным прищуром докладчицы, прошла до двери, открыла, вышла в коридор и аккуратно закрыла ее за собой. Хотелось грохнуть полотном об косяк от всей души, но пришлось сдержаться, иначе не избежать бы мне вызова, как минимум, к декану, а то и к первому проректору. Медленный вдох. Еще более медленный выдох. Спокойно, Рина, сама виновата, нечего было отпускать эмоции и переходить на личности. Метресса Дервила Хьюз такого не то, что не выносит, она от этого практически звереет, хоть и остается при этом все такой же сдержанной и холодной. Весело же мне теперь на экзамене будет.
  Размышляя, я шла по коридору, злая на себя, на одногруппницу и неожиданный фактор с задания Кейтлин Фрин. В какой-то момент эмоции достигли апогея и, не в состоянии с ними справиться, я с силой ударила ладонью об стену. Кожа встретилась с гладкой поверхностью. Невзирая на усилие и оглушающие ощущения удара, уже на вторую секунду я различила едва уловимую вибрацию. Мне стоило немедленно оторвать руку, но как будто что-то удержало. Музыка, пропитывающая стены аудитории, мимо которой я проходила, была наполнена горечью. Таких царапающих ощущений мне никогда еще не приходилось испытывать: словно кожа сама по себе скукоживалась, сжималась, скатывалась и стремилась отшелушиться с поверхности ладони, по-прежнему не прерывавшей контакта со стеной. Жгучее, разрывающее на части чувство неправильности сочилось из музыки, вибрацию которой я ощущала.
  Нехотя, я прервала контакт с поверхностью-проводником и вздохнула. Злости как не бывало. Произошедшее на занятии по истории музыки как-то незаметно отошло на задний план, а моя собственная злость показалась смешной в сравнении с вопиющими эмоциями, кусочек которых я подслушала.
  До конца занятия оставалось около получаса. Вдохнув еще раз, но уже по причине незавершенности конспекта и необходимости тратить время на переписывание, двинулась к выходу из главного корпуса консерватории. Следующим и последним на сегодня занятием у нас значилась физкультура. От начала учебного года и до первого снега мэтр Дойл проводил занятия под открытым небом на специально отведенном для этого месте, оборудованном турниками и дорожками и даже полосой препятствий, которую мы, девочки, называли дорогой пыток. До ее конца за прошлый год не дошла ни одна оллема нашего потока, и, судя по слухам, это вообще ни одной девушке не удалось, что не мешало мэтру нас раз за разом на нее отправлять. Времени, чтобы переодеться, у меня было с избытком, поэтому я решила сделать это в общежитии, а не раздевалке спортивного зала. Облачившись в спортивную блузу, штаны и легкие сапожки, я привычным движением закрепила сверху легкую тонкую юбку со сплошным разрезом от самого пояса, доходящую до середины голени - дань уважения нормам приличия высшего общества, своеобразная амазонка, - заплела волосы в косу и покинула комнату, чтобы отправиться к месту прохождения занятия.
  Уже на подходе я заметила нестройную вереницу первокурсниц, одолевающих ту самую полосу препятствий. В основном, худо-бедно кочки, кольца и сетку преодолевали все, а вот массовый падеж и так скудного энтузиазма случался перед ямой с грязью, через которую нужно было перебраться по веревке, натянутой над, собственно, ямой. Желающих среди прекрасной половины обучающихся обычно никогда не находилось, поэтому великодушный мэтр вызывал по списку. Таким образом, за год каждая из нас получала возможность принять грязевую ванну сомнительной пользы. Больше одной испачкавшейся за раз мэтр Халей Дойл не допускал: то ли из жалости, то ли для того, чтобы соблюсти баланс ненависти и благодарности в рядах студенток.
  Фигура мэтра выделялась на фоне остальных всем: очень высокий, подтянутый, великолепно сложенный. Каждый мускул этого мужчины излучал мощь и магнетизм сродни звериному. Неудивительно, что, отмывшись и придя в себя после занятия ненавистной дисциплиной, девушки снова начинали мечтательно вздыхать по голубым глазам молодого преподавателя и всему, что шло к ним в комплекте.
  Заметив меня, он дал знак подойти. Приблизившись, поздоровалась:
  - Доброго дня, мэтр Дойл.
  - Доброго, оллема Адерин. Отчего так рано? Неужели так соскучились по мне, что отпросились пораньше? - темная бровь, контрастирующая со светло-русыми волосами, иронично изогнулась, добавляя эффекта низкому приятному голосу с рокочущими где-то в глубине нотками.
  - Мне, конечно, радостно вас видеть, но причина, увы, не в этом, - ответила я, улыбаясь.
  - Значит, выгнали, - констатировал преподаватель.
  Мне оставалось лишь покаянно кивнуть.
  - С какого предмета? - поинтересовался мужчина.
  - История музыки, - ответила я, краснея от чувства неловкости: все-таки меня впервые выставляли из аудитории.
  - А! Мэтресса Хьюз. Зная вас и почтенную оллему, рискну предположить, что все дело в какой-нибудь ерунде вроде смеха или отстаивания собственного мнения с недопустимым пылом.
  Я снова покраснела и опустила глаза, но мэтр Дойл и так понял, что попал в яблочко. Усмехнувшись, он произнес:
  - Не переживайте, оллема Адерин, это все пустяки, - и я уже хотела было поблагодарить его за неожиданную поддержку, как он добавил. - А чтобы вам было легче перестать себя винить, сегодня будет ваша очередь преодолевать яму. Так что идите, разминайтесь.
  Я удалялась, вспыхнув от негодования и чувства глубочайшей и жесточайшей несправедливости. Меня провожали невинный взгляд и лукавая улыбка преподавателя, обладающего ангелоподобной внешностью и препротивным характером, сдобренным отвратительным чувством юмора. По крайней мере, в отношении меня. Когда в подобные ситуации попадали однокурсницы, было действительно смешно. Правда, улыбаться, а уж тем более смеяться, никто не отваживался еще с первого занятия первого курса, когда мэтр Ханлей Дойл наглядно продемонстрировал, что веселиться на занятии имеет право лишь он один, а мы все должны благопристойно и добропорядочно перед ним трепетать, а иначе - полоса препятствий, и да поможет нам душевая.
  
  ***
  
  После занятия у мэтра Дойла об угрызениях совести не было и речи. Я испытывала странное спокойствие и равнодушие ко всему окружающему меня миру вместе с населяющими его тв... существами. Изгвазданная чуть ли не по самую макушку - конечно, я упала в эту неугодную мирозданию яму - я быстро шла в сторону общежития, движимая лишь одной целью: душевой. Не обращая ни на кого внимания - кто не посторонится, будет виноват сам - я шла по дорожке, высоко задрав голову, держа спину неестественно прямо, отставив руки, чтобы те не касались тела, и стараясь не делать лишних движений, чтобы не чувствовать скрипа и потрескивания тонкого и не очень слоя грязи на моей коже и одежде.
  Когда я подошла к самой развилке, от которой дорожка разветвлялась на две, ведущие к женскому и мужскому общежитиям, прямо передо мной возникла преграда. Инстинктивно, пытаясь избежать контакта, я резко остановилась, и все бы хорошо, но именно на этом шаге под стопой оказался маленький круглый камушек, укравший мое равновесие. Теряя опору, я только и успела, что подумать с прежним безучастным равнодушием, что к жидкой субстанции теперь добавится и пылевая патина.
  В следующий момент я почувствовала, как на правом запястье сжимаются чужие пальцы. Резкий рывок - и я снова в вертикальном положении без угрозы падения. Немного ошарашено я подняла глаза на неожиданного спасителя и прикипела взглядом к выделяющейся детали облика молодого человека. В абсолютно черной шевелюре серебрилась неширокой дорожкой седая прядь. Я, наверное, слишком уж засмотрелась, потому что в себя меня привело движение стремительно сужающихся глаз - кстати, невероятно гармонирующих по цвету со светлой прядью. Осознав, что на меня смотрят, и не так, чтобы очень радушно, я потупилась и неожиданно для себя покраснела.
  - Прошу прощения... - произнесла я и почувствовала, как чужие пальцы разжимаются, возвращая моему запястью свободу.
  Молодой человек хмыкнул и критически посмотрел на свою, конечно, запачканную ладонь.
  - А мэтр Дойл по-прежнему развлекается, - услышала я в ответ глубокий приятный баритон.
  В удивлении вновь подняла глаза на незнакомца, но тот только еще раз хмыкнул, а затем обошел меня и направился по своим делам.
  Я проводила его взглядом, дождавшись, пока спина молодого человека не скроется за деревьями, и продолжила свой путь. Странно все это... раньше я этого человека в консерватории не видела, а учусь тут уже второй год. Значит, он не старшекурсник. Но если он из свежего набора, то откуда ему знать о причудах мэтра Дойла? Да и держится он гораздо уверенней, чем свежепоступивший... Действительно занимательно. Понимая, что молодой человек давно ушел, я все же еще раз обернулась, а потом прибавила шагу. Грязь. Ее нужно смыть. Какая же все-таки гадость - ощущать ее на себе. Меня в который раз передернуло от брезгливого отвращения. Бр-р-р.
  Заходя в здание общежития, я старалась нанести минимальный вред обстановке. Комендантша, госпожа Кин, увидев меня, только неодобрительно покачала головой. И неодобрение, я уже знала, относилось не ко мне, а к преподавателю со своеобразным чувством юмора, доставляющим неудобства не только студентам, что еще куда ни шло, но и уборщицам, и лично ей, смотрящей за пристанищем студенток консерватории, их формой и казенным бельем. И все эти объекты регулярно страдали от повышенного количества грязи 'счастливых' избранных веселящимся мэтром.
  - Что, снова грязевые ванны от мэтра Дойла? - спросила комендантша, с явным сочувствием оглядывая мою пропитанную коричневой субстанцией одежду.
  - Они самые, - ответила я, чувствуя, как подсыхающая грязь неприятно стягивает кожу лица.
  Госпожа Кин осуждающе цокнула языком, вздохнула и произнесла:
  - Ступай-ка ты прямиком в душевую. Я принесу сменную одежду. Не то опять полдня ворчание уборщиц слушать.
  Не иначе, провидение расстаралось: душевые располагались на первом этаже не так далеко от входа. По крайней мере, ближе, чем жилые комнаты, а значит, грязи от меня останется значительно меньше, чем если бы я сначала зашла к себе, а потом обратно, к месту омовения.
  В порыве благодарности я широко улыбнулась и тут же вздрогнула от скрежета песчинок на лице.
  - Спасибо, госпожа Кин! - с жаром ответила я.
  - Иди уже, - махнула на меня рукой комендантша и тепло улыбнулась, - страдалица.
  Завернув вещи в грубое полотнище, видавшее и не такую степень загрязнений, оставила одежду в специальном контейнере, откуда ее ежедневно забирали в прачечную, предварительно прикрепив ярлык с номером комнаты, так же принесенный заботливой и практичной комендантшей. Из душевой я выходила обновленным человеком. По крайней мере, ощущение было равноценно, как минимум, началу новой жизни. Поблагодарив госпожу Кин за принесенные вещи, направилась по привычному маршруту: левый рукав коридора, мимо лестницы, до самого конца. Моя дверь - последняя, обитая толстым слоем грубой ткани, используемой для пошива чехлов под инструменты. Знакомый щелчок ключа в замке - маленькая терпкая молния звука пощекотала кончики пальцев и пропала.
  Перед обедом стоило забрать сумку с нотами и инструмент, чтобы потом не возвращаться за ними.
  
  ***
  
  В столовой я не задерживалась надолго. Для других студентов она была чем-то вроде места общения, но не для меня. Я всегда быстро ела и уходила, едва закончив обед. Слишком много шума, который навязчиво проникал под кожу. Ну и стук ложек о металлические тарелки вызывал у меня до зубовного скрежета отвратительные ощущения.
  Третий этаж, привычный кабинет с черным роялем, узким столом, двумя стульями и пюпитром. Достав нотные листы из сумки, оставила их на последнем, а сама открыла чехол, чтобы достать инструмент, с которым мне предстояло прожить полтора, наполненных музыкой часа.
  Моя мандолина, маленькая изящная в своей простоте, без вычурности и излишеств. Любовно провела пальцами по грифу. Дерево как будто отозвалось волной тепла, вызывая улыбку.
  - Оллема Адерин, вы уже здесь, - прозвучал немного низковатый, насыщенный, будто пряными вибрациями, знакомый голос, возвращая меня из состояния, подобного легкому трансу. - И чему я удивляюсь...
  - Добрый день, метресса Линдберг, - улыбаясь, ответила я.
  - Вне всяких сомнений, чудесный день. На чем мы с вами остановились в прошлый раз? - спросила преподаватель, занимая стул напротив.
  В ее руках покоится казенная мандолина, чуть больше моей и не такая красивая, она будто нежится в ареоле дружественности и приязни, исходящем от молодой женщины.
  - Ария Зиггерда на два голоса, - произнесла я, впрочем, зная, что в напоминаниях метресса не нуждается.
  - Замечательно. Начнем со второй части, - кивнула наставница.
  Медиатор ложится в руку, отзываясь знакомым ощущением гладкой кости, перенимающей тепло в считанные мгновения, так чтобы уже совсем скоро слиться в восприятии с пальцами, стать с ними одним музыкальным организмом.
  Мелодийная история в тональности Солнечный Гелиодор на серебряной нити, несмотря на, казалось бы, светлую и теплую гамму звуков, искрит далеко не самыми светлыми эмоциями. Это рассказ о чувствах, отвергнутых прагматизмом и расчетом. Сюжет стар как мир: красивая девушка предпочитает выбрать состоятельного поклонника, приобретающего ее, словно вещь, влюбленному, но простому парню без постоянного дохода. Задорный текст песни ярко контрастирует с пронзительными музыкальными пассажами. В некоторых из них отчаянье срывается на диссонирующие интервалы, как будто режущие пальцы. Я вздрагиваю на особенно пронизанных чувствами отвергнутого парня музыкальных фразах, что не остается незамеченным метрессой, но прерывать нить мелодийного повествования нельзя.
  Вибрации двойных струн проходят через медиатор и проникают под кожу пальцев, волнами расходясь по всему телу. Иногда мне кажется, что еще немного - и по коже пойдет рябь. Глупо, да и вид, должно быть, был бы оцепеняющим. Иногда ощущения не подаются логике, они просто есть, даже вот такие - дикие и неприемлемые осознаниием.
  Бронзовые струны с готовностью отзываются на действия пальцев и движения медиатора. Пальцы технично и последовательно сменяют лады, а ладонь размеренно передвигается вдоль грифа. Давние подруги, мы знаем друг друга лучше, чем самих себя. По крайней мере, иногда кажется, что инструмент слышит мою душу, а что может быть интимнее этого?
  Короткие длительности хвостатых нот звонкими веселящимися пощечинами бьют стоккато. Кому-то покажется, что песня полна куража и задора; возможно, это действительно так, но музыка не врет, и срывы аккордов на тоску и безнадежность прошивают меня дрожью, словно от порывов ледяного ветра. Порой мне казалось, что ария Зиггерда автобиографическая, что пережить разочарование он смог, выплеснув на нотный стан свои чувства, посмеявшись над ними. Но отголоски страдания все равно прорвались. Может быть, именно из-за этой двойственности, подспудно ощущаемого скрытого смысла эта ария и вошла в ряд классических произведений.
  Урок закончился ожидаемой и привычной похвалой метрессы Линдберг. Ни с техникой, ни с характером исполнения у меня проблем не возникало: прочувствовать музыку у меня всегда выходило хорошо. На выходе из музыкального кабинета мне показалось, что я поймала на себе задумчивый взгляд метрессы, будто она пыталась заглянуть вглубь меня, но уже в следующее мгновение на ее лице царствовала приятная и искренняя улыбка.
  Что ж, мне следовало поторопиться. До ужина оставалось не так много времени. Нужно было успеть выполнить теоретические задания и переписать конспект пропущенной у метрессы Хьюз лекции, ведь после него времени на теорию у меня не будет точно.
  
  ***
  
  Молодой мужчина сидел за добротным дубовым столом уютной и довольно чистой харчевни (насколько чистым, конечно, может быть заведение подобного рода). Он не торопясь разделывался со своим заказом, когда над его ухом раздалось:
  - Грейнн Бойл! Ни за что бы не подумал, что тебя можно встретить в таком месте!
  Молодой человек медленно поднял голову и с выражением на лице 'катись отсюда, ты уже мне надоел' посмотрел на потревожившего его покой субъекта. Спустя мгновение в глазах промелькнуло узнавание, и молодой человек, ухмыльнувшись, ответил:
  - Сам-то что здесь забыл, а, Слуагадхан?
  Неожиданный знакомец предостерегающе нахмурился и произнес:
  - Видит небо, Грейнн, хоть мы с тобой и друзья детства, но назовешь меня полным именем еще раз, и я тебе врежу.
  Губы Грейнна растянулись в довольной усмешке. Он положил нож и поднял правую руку открытой ладонью вперед в знак капитуляции.
  - Я смотрю, кое-что с годами не меняется, - произнес он. - Присаживайся, Хан. Что привело тебя в 'такое место'?
  - Да то же, что и тебя, - улыбнувшись, ответил молодой мужчина, устраиваясь напротив старого знакомого, - Запеченный картофель и хорошо прожаренный ломоть мяса.
  Грейнн понимающе кивнул. Как ни удивительно, но ему и самому нравилась здешняя простая, но вкусная стряпня, как будто дышащая домашним уютом и атмосферой.
  - Ха, никогда бы не подумал, что встречу старого друга так далеко от столицы, - снова произнес Хан, знаком подзывая разносчицу. - Что ты тут делаешь?
  - Учусь, - просто ответил оллам, возвращаясь к исходящей паром ароматной еде на своей тарелке.
  - Учишься? В консерватории что ли? Я думал, ты ее давно закончил... - собеседник испытывающе уставился на молодого мужчину.
  - Да вот, пришлось сделать перерыв в учебе, - нехотя ответил Грейнн и отправил ломтик картофеля в рот.
  - Наверняка опять что-то натворил, - подмигнув, усмехнулся Хан, на что студент консерватории только неопределенно хмыкнул.
  - А это у тебя что за элемент живописи? Новая мода среди студентов, что ли? - снова задал вопрос приятель, указывая на ярко выделяющуюся седую прядь в черных волосах друга.
  - Это память, - неожиданно хмуро ответил Грейнн, явно не желающий продолжать обсуждение очевидно неприятной ему темы.
  Очень удобно в этот момент подошла разносчица, и собеседник отвлекся на собственный заказ, а когда девушка ушла, провожаемая откровенно оценивающим взглядом приятеля, музыкант первым поспешил продолжить разговор:
  - Тебя-то самого каким ветром сюда занесло? Ты ведь не любитель провинциальных округов.
  - С тех пор как отец своей, конечно же, прискорбной кончиной превратил меня из наследника во владетеля, у меня развязаны руки. Я могу делать, что хочу. Вот теперь путешествую, пока интересно, - с ухмылкой ответил собеседник.
  - Можно подумать, при жизни твоего отца было по-другому, - Грейнн Бойл иронично приподнял бровь.
  - Ты прав, друг. Для меня в целом ничего не поменялось, только счета теперь приходится оплачивать самому, а не посылать родителю, - хохотнул приятель и приложился к кружке только что принесенного разносчицей пива.
  Со стуком поставив ее на стол, он решительно нахмурился и произнес:
  - Нет, Грейнн, как хочешь, но наша встреча - это провидение судьбы! Мы должны закатить что-нибудь грандиозное. Как в прежние времена, помнишь?
  - Это в те, в которые мы вместе посыпали порошком крапивы белье барышень из соседних особняков? - саркастично уточнил Грейнн Бойл.
  - Как же мило они краснели и ерзали... - мечтательно протянул Хан и расхохотался.
  - И не говори, - усмехнулся оллам.
  - Давай сходим куда-нибудь после того как поедим? Здесь есть парочка отличных заведений! - оживился, стряхнув с себя давнишние воспоминания, молодой мужчина.
  - Нет, Хан, сегодня не получится. Мне через час нужно вернуться в консерваторию. Распорядок, сам понимаешь, - ответил Грейнн Бойл.
  - Жаль. Тогда, может, в другой день? В выходной? - не отступался от своего приятель.
  - Ты пробудешь здесь еще четыре дня? - удивленно спросил оллам.
  - Ради такого хоть пять, - подмигнув, ухмыльнулся Хан.
  Через полчаса Грейнн Бойл, договорившись о встрече со старым приятелем, был уже на пути в консерваторию.
  
  ***
  Я сидела и особенно явственно ощущала жесткость стула, неудобное отсутствие спинки, неприятную твердость и каждый вроде бы плавный изгиб сиденья. Почему-то в моменты, когда что-то не получается, окружающее пространство до самых мелких деталей воспринимается необычайно четко, еще больше мешая сосредоточиться.
  - Оллема Адерин, еще раз. Вы должны вычленить одну эмоцию, отыскать ее корень, проследить за развитием, вам должен стать понятен процесс ее становления и укрепления, - произнес мэтр.
  Захотелось отдернуть ладони, лежащие на его, сжать их в кулаки и зарычать, но вместо этого я лишь выдохнула и произнесла:
  - Я стараюсь, мэтр Муррей, но это не так-то просто проделать, пусть и с таким опытным и сдержанным олламом, как вы.
  Немолодой, но по-прежнему очень интересный мужчина, усмехнулся и ответил:
  - Позволю себе вам не поверить, юная леди. Глубинные эмоции я постарался изолировать, а в остальном трудностей быть не должно.
  - Да я не сомневаюсь, что у вас на уровне подсознания парочка автоматических блоков от слишком уж талантливых студентов, но даже на поверхностном слое у каждого человека огромное количество ощущений, и вы не исключение, - проворчала на грани слышимости я, вызывая еще одну ухмылку мэтра.
  - Старайтесь, оллема Адерин, все дело в старании.
  Интересно, он действительно думает, что я не стараюсь? Да я в жизни так не старалась!
  Выдохнув, я постаралась расслабить пальцы, лежащие на открытых ладонях преподавателя, и снова стала напевать привычную мелодию: вверх по главным ступеням трезвучия и вниз, не пропуская ни единой нотки, к первой ступени. Через мгновение сильный, как будто вмещающий в себя музыкальный простор, голос мэтра Тигана Муррея присоединился к моему.
  Кончики пальцев, а затем и всю площадь ладоней привычно защекотали волны вибрации. Будто оборки шелкового платка ласкали кожу скользящим ощущением шелковистости и твердости выделки краев, гладких, но прочных и устойчивых к воздействию.
  Звук голоса преподавателя проникает мне под кожу, задевая нервные рецепторы, передавая им всю гамму испытываемых им чувств и эмоций. И вот здесь начинается самое сложное. Мне нужно разобраться в этом обилии ощущений, вычленить одну определенную эмоцию, что не так-то просто, ведь они мелькают, извиваются и будто играют в догонялки. Только у меня получается ухватить ощущение легкой щекотки ироничности восприятия мужчины, как его немедленно сменяет покалывание проницательного внимания к моим действиям, а за ним следует друг за другом целая череда эмоций: капелька обволакивающей киселем скуки, толика аритмично постукивающей маленьким резиновым молоточком неуверенности и напряженное ожидание, будто пощипывающее кожу ладоней. И вот как среди этого калейдоскопа сосредоточиться на чем-то одном, когда единственное, что хочется сделать - это почесать уже зудящие от обилия осязательных ощущений ладони?
  Когда зуд становится совсем уж нестерпимым, я прекращаю напевать и в тот же момент разрываю контакт с ладонями преподавателя и встречаюсь глазами с его вопросительным взглядом.
  - Не получается. Эмоции будто пляшут в каком-то диком танце и убегают от меня. Я чувствую их, различаю, но ухватить одну и сосредоточиться на ней у меня не получается.
  - Но ведь иногда получается же? - полуутвердительно уточнил мэтр.
  - Да, но это происходит спонтанно, - тяжело вздохнула я.
  - Хорошо. На сегодня достаточно, - неожиданно произнес он, чем вызвал мой изумленный взгляд. Мэтр Муррей завершает урок, когда прошла только половина отведенного времени?
  В ответ я получила только абсолютно спокойное выражение на лице преподавателя и абсолютно нейтральное:
  - До следующей встречи, оллема Адерин.
  Я поняла, что пояснений подобному решению мне не дождаться, да и с чего бы мэтру объяснять свои действия студентке? Попрощавшись, я покинула кабинет и задумчиво глядящего в окно Тигана Муррея, интригующего своим поведением еще больше, чем обычно.
  ***
  
  Маркас Двейн сидел за собственным столом, погруженный в документы и думы, преимущественно невеселые. Неисповедимы пути судьбы. Кто знал, что после нескольких лет и череды разочарований он найдет именно такого секретаря, который устраивал его по всем пунктам, кроме одного: нынешний его помощник обладал огромным упорством в вопросе срочной подписи документов. Даже за Милдред он не помнил такого неотступного напоминания, если не сказать преследования, в этом аспекте. Вот и сегодня, только он успел вернуться с занятий, а Делма уже встречала его с внушительной стопкой документов на подпись и непримиримым выражением лица, которое, как он уже знал, не предвещало ни единой возможности отложить рутинное и скучное дело. В итоге он уже битых двадцать минут сидит и вникает в каждый листок, после чего большинство обзаводятся размашистым росчерком проректорской руки, а некоторые отправляются в папку непринятых. Эту папку он не любил особенно. Документы из нее имели свойство дорабатываться, переформулироваться, видоизменяться и возвращаться, только добавляя ему головной боли. Отложить же ненавистные листочки на край стола не было никакой возможности. В течение нескольких дней смекнувшая, что к чему, секретарь стояла рядом в ожидании, когда сможет забрать подписанные и отвергнутые листы. К ее чести и его недовольству убедить ее оставить бумаги и вернуться на свое рабочее место удалось лишь единожды, в самом начале работы.
  - Никогда у меня еще не было настолько раздражающе-компетентного и профессионального работника, - в который раз проворчал первый проректор
  Делма Уалтар позволила себе легкую улыбку - она всегда воспринимала эту фразу не иначе, как комплимент - и произнесла:
  - Вчера декан исполнительского факультета подарил мне букет в благодарность за то, что документы приходят как раз в срок к еженедельным совещаниям.
  - Крайне раздражающий веник, - буркнул Маркас Двэйн под звук очередного росчерка уже на другом листе, чем вызвал еще одну, на этот раз гораздо более широкую, улыбку секретаря.
  В следующий миг раздался стук в дверь. Делма дернулась, чтобы пойти и открыть ее, но голос начальника ее опередил:
  - Войдите, - громко произнес он.
  Посетителем оказался один из наиболее уважаемых преподавателей консерватории.
  - Лорд Двейн, приветствую. Надеюсь, не помешал?
  - Нет, лорд Муррей, вы как раз вовремя, - первый проректор не смог сдержать торжествующей улыбки и демонстративно отодвинул значительно истончившуюся стопку документов на край стола, после чего обратился к нахмурившемуся секретарю:
  - Идите, Делма. Продолжим позже.
  Девушка вышла из кабинета начальника и тихонько, но неодобрительно прикрыла за собой дверь: действительно, возни с документами оставалось не больше, чем на пять минут, но Маркас не был бы собой, если бы не воспользовался подвернувшимся случаем.
  Проследив взглядом за закрывшейся створкой, первый проректор приглашающим жестом указал посетителю на кресло напротив и произнес:
  - Присаживайтесь, лорд Муррей. Чем обязан?
  Заняв предложенное место, немолодой мужчина ответил:
  - Я по поводу оллемы Адерин Лори, - на лице первого проректора воцарилось выражение заинтересованного внимания. - Вы сами знаете, что специалистов с такой же направленностью дара, как у оллемы, у нас в консерватории, увы, нет, - лорд Двейн кивнул, подтверждая свою осведомленность. - Я же, в свою очередь, исчерпал багаж знаний и опыта, которыми могу поделиться со студенткой. Необходимо пригласить специалиста в данной области, который знает вопрос изнутри. Чувствует его, так сказать.
  - Я согласен с вами, лорд Муррей, - произнес первый проректор. - У вас есть кто-то на примете?
  - Да. Есть. Очень талантливая молодая леди, у нее обширная практика и хорошая рабочая репутация. Думаю, именно она может помочь оллеме Адерин лучше кого бы то ни было, - ответил Тиган Муррей.
  - Замечательно. Тогда оставьте мне данные, и я свяжусь с ней. На какой срок, по вашему мнению, лучше всего заключать контракт? - уточнил лорд Двэйн.
  - До конца учебного года. В случае если ее помощь окажется полезной, всегда можно будет продлить, - внес рациональное предложение преподаватель. После чего положил на стол первого проректора лист с информацией о возможном новом сотруднике консерватории.
  Придвинув его к себе, Маркас Двейн пробежал глазами строчки и, улыбнувшись, произнес:
  - Уверен, эта молодая леди действительно сможет помочь нашей студентке.
  Тиган Муррей улыбнулся в ответ, кивнул и, попрощавшись, поднялся и покинул кабинет.
  Первый проректор снова опустил глаза к листу, врученному немолодым олламом, а когда поднял, ему захотелось издать обреченный стон: Делма стояла напротив уже закрытой двери и маскировала победную улыбку под дежурную. Неудачно. Настолько, что Маркасу Двейну стало понятно и без намеков: увильнуть не удастся. С тихим, но, тем не менее, весьма тяжелым вздохом, он медленно придвинул к себе стопку документов. Скорее бы разделаться с этими мраковыми бумажками!
  
  ***
  
  Пальцы скрипача легко перемещались по грифу, извлекая из струн лунную мелодию, затрагивающую, казалось, самое сердце. Эта легкость была результатом невероятных трудов, упорства и силы воли. Слушая исполнение молодого мужчины и представить было сложно, что когда-то он мог играть на порядок лучше, не уступая преподавателю. Прежнему преподавателю. Нынешнему он не уступал и сейчас, правда, стоило ему этого гораздо больших усилий, чем прежде.
  Уже в самом конце урока преподаватель обратился к своему неожиданному новому студенту выпускного курса:
  - Оллам Грейн, вы же помните о традиции помощи, которую старшекурсники оказывают студентам младших курсов?
  - Да, мэтр Нуада, - коротко ответил оллам, опустив скрипку с плеча.
  - Замечательно, значит, завтра во второй половине дня вы поступаете в распоряжение мэтрессы Линдберг. Время уточните в расписании.
  Оллам кивнул в знак того, что информацию принял к сведению и стал укладывать скрипку в футляр.
  На обратном пути он действительно подошел к расписанию, чтобы посмотреть в котором часу и с кем ему придется играть. Имя ни о чем ему не сказало. Впрочем, ничего удивительного: за эти годы все, кого он знал, успели выпуститься.
  По дороге в общежитие, он, как всегда сделал крюк, решив прогуляться в парке. Прогулки помогали ему очистить мысли. Да и пустой парк навевал умиротворение. Однако в этот раз он оказался не таким уж и пустым.
  Сидя на скамейке и смотря на игры белок на деревьях, молодой мужчина услышал рядом с собой незнакомый голос:
  - Ты ведь Грейнн Бойл, верно?
  Увлекшись узорами, что выписывали рыжие юркие создания своими пушистыми хвостами, бегая вверх-вниз по стволам деревьев, он не заметил, как к занятой им скамье кто-то подошел. Кем-то оказалась молодая девушка с блеском превосходства в глазах - явно первый или второй курс. К выпуску, обычно, от этого явления олламов избавляют.
  - Верно, - ответил он, окидывая незнакомку изучающим взглядом.
  Девушка была красива ухоженной кукольной красотой, которой отдают много усилий, оправданных усилий. Незнакомка выглядела идеально. Слишком идеально: завитые в локоны золотые волосы, словно светящаяся кожа, искусно подчеркнутые зеленые глаза и безупречный стиль в одежде. Ну что ж, смотреть приятно.
  - Меня зовут Лиадейн, - представилась девушка и присела рядом с ним на скамью.
  Грейнн вопросительно-иронично приподнял бровь, в глубине его глаз плескалась насмешка.
  - Я слышала, ты был жемчужиной исполнительского факультета, - снова произнесла Лиадейн, ответом ей была тишина, поэтому она продолжила:
  - Уже скоро произойдет распределение на исполнительские дуэты, и я хотела бы играть с тобой.
  Молодой мужчина хмыкнул и произнес:
  - Ничем не могу помочь. Меня уже распределили.
  На лице девушки отразилось явная досада и разочарование.
  - И с кем ты в ансамбле? - спросила она уже с куда меньшим энтузиазмом в голосе.
  - С второкурсницей. Адерин Лори, - ответил Грейнн.
  - И почему я не удивлена... - фыркнула девушка, изменившись в лице. Из ее голоса вполне можно было сцеживать яд.
  Грейнн снова вопросительно приподнял бровь. Этого оказалось достаточно, чтобы красавицу прорвало:
  - Этой выскочке всегда и везде чересчур много внимания. Впрочем, неудивительно. Полконсерватории знает, что она спит с кем-то из преподавательского состава. Бегает на свидания стабильно три раза в неделю по вечерам. Видимо ее любовник - приверженец строгого распорядка даже в подобных делах. Наверняка какой-нибудь молодящийся престарелый дурак.
  Грейнн поднялся со скамьи. Слушать сплетни о морально неустойчивых студентках сегодня ему было не интересно.
  - Как я уже сказал, ничем не могу помочь, - произнес он и уже хотел оставить пышущую негодованием девушку в одиночестве, как услышал:
  - Жаль... А может, подсластишь мне эту горькую пилюлю приятным ужином? - девушка улыбалась явно своей лучшей улыбкой, вполне вероятно, что даже тщательно отработанной. Ее глаза блестели уже вовсе не превосходством, его сменило задорное лукавство. Молодому мужчине такой взгляд был знаком и даже очень.
  - Может быть, - пожал плечами Грейнн Бойл, поймал игривый, но недовольный взгляд красавицы, не привыкшей к уклончивым ответам и, тем паче, отказам, после чего развернулся и отправился прямиком в общежитие.
  
  ***
  
  Перед уроком специальности меня всегда как будто наполняла необычайная легкость, я не замечала, как оказывалась на нужном этаже, преодолев четыре лестничных пролета. Такое состояние я впервые ощутила перед самым первым уроком у мэтрессы Санны Линдберг, и вот уже второй год оно сохранялось неизменным. Мне нравилось заниматься музыкой, но заниматься музыкой у конкретно этого преподавателя было действительно приятно. Она умела наполнить ум и сердце студента энтузиазмом, зажечь огонь азарта, пробудить настоящую страсть к музыке, не используя при этом никакого убеждения или влияния оллемы. Санна Линдберг беззаветно и самозабвенно была влюблена в музыку и свою работу, а настолько увлеченный человек, не может не зажигать всех, кто находится рядом, тем же чувством.
  Открывая дверь кабинета, я рассчитывала увидеть привычную картину: черный рояль, два стула и пюпитр, ощутить приятную тишину пустой комнаты. Однако, коснувшись дверной ручки, я отдернула от нее ладонь, будто ошпарившись. Вибрация. Музыка. Значит, в кабинете кто-то есть. И это не мэтресса Линдберг. Ее музыку я знаю, она отзывается теплым прикосновением нежной руки. Мелодия, звучавшая сейчас в комнате, перед дверью к которой я стояла, была совсем другой: скрежещущей, как наждачная бумага, медленно и с усилием пробирающаяся по необработанной деревянной доске.
  Нахмурившись, я снова коснулась ручки и толкнула дверное полотно. Как ни удивительно, но в этот раз преподаватель опередила меня, оказавшись в кабинете первой. Санна Линдберг сидела на одном из стульев и внимательно слушала скрипача, стоящего ко мне спиной. Молодой человек играл второй голос арии Зиггерда. Увидев меня, мэтресса сделала знак войти в комнату, а потом мягким движением ладони попросила играющего остановиться.
  - Замечательно, - произнесла она, обращаясь к скрипачу, а затем повернулась ко мне, улыбнулась и произнесла:
  - Оллема Адерин, а мы вас ждем. Знакомьтесь. Это оллам Грейнн, студент выпускного курса нашего факультета. Вы с ним будете играть в ансамбле.
  Молодой человек опустил инструмент и обернулся. Первым, что бросилось мне в глаза, была седая прядь, ярко контрастирующая с короткой шевелюрой цвета воронова крыла. В тот же миг перед глазами встала картина: незнакомец, спасший меня от падения, смотрит на свою испачканную руку, а затем переводит взгляд на изгвазданную в грязи по самую макушку меня. Мне кажется, или в комнате стало ощутимо теплее?
  Оллам Грейн окинул меня взглядом, в котором мелькнуло узнавание и... насмешка? И кивнул в знак приветствия. Я кивнула в ответ. Ощущение неловкости неотвратимой волной накатывало от солнечного сплетения к щекам, неся с собой румянец. Я же пыталась его хотя бы замедлить.
  - Я опоздала? - прекрасно зная, что пришла, как и всегда, раньше, я все же решила уточнить.
  - Нет, конечно, нет, - снова улыбнулась преподаватель. - Это мы с олламом Грейнном решили начать немного раньше, чтобы он познакомился с нотами. Мне не терпится услышать дуэт ваших инструментов.
  Намеки были излишни. По блеску глаз мэтрессы Линдберг я и так догадывалась, что расчехлять инструмент следует быстрей.
  Минутой позже каждый уже был на своем месте: мы с новоприбывшим олламом рядом друг с другом, ножки наших стульев касаются друг друга, мэтресса - на стуле напротив. Делить пюпитр не пришлось: молодой человек предусмотрительно захватил с собой и стул, и подставку для нотных листов.
  - Итак, - с энтузиазмом, прошивающим легкими искрящимися разрядами воздух рядом с кожей, произнесла преподаватель, - приступим. Начнем с первой части.
  Посмотрев на партнера, я уловила его кивок, и в следующую секунду вступление привычными звуками разбавило неподвижность воздуха.
  Мандолина и первая скрипка невероятно созвучны. У них один строй, но разный тембр звучания. На фоне общей тональности различие в звучании вносит контраст, заставляет играть арию новыми красками. Плавный атласный звук скрипки сплетается с тремолирующим движением струн моей бессменной подруги. Волны вибраций то изгибаются, то распрямляются, в зависимости от активности партии того или иного инструмента, по коже раз за разом проносятся мурашки. Я стараюсь концентрироваться на произведении, его характере и оттенках, но сильный голос скрипки, направляемый умелыми пальцами, будто царапает мою кожу ногтями. Мое тело снова и снова прошивает дрожь, хочется передернуть плечами, скинуть с себя невидимые руки, неотвратимо скользящие по скрытому одеждой телу и оставляющие неприятные ощущения на казалось бы защищенной поверхности.
  Вторая часть. Пассажи становятся активней, и я не выдерживаю. Медиатор выскальзывает из сведенных судорогой пальцев, с режущим звуком цепляет струну и падает на пол уже в полной тишине.
  Вот теперь я была абсолютно уверена, что мои щеки пунцовые. Кожа горела огнем и не только на лице. Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. Небо, да я готова была огреть этого типа по голове его же скрипкой! Вряд ли от этого было бы больше вреда, чем от его игры! Нельзя же так терзать инструмент своими эмоциями!
  - Оллема Адерин? - голос мэтрессы Линдберг отзывался приятной прохладой дуновения беспокойства на почти ощутимо саднящей коже.
  - Простите, мэтресса Линдберг, я... Мне... Можно, я немного подальше сяду? Мне нужно больше пространства... для... м-м-м...- для чего? Не для маневров же.
  Ситуация глупая, но мне ни капельки не стыдно. Неловкость исчезла, будто ее и не было. Остались воспоминания о неприятных ощущениях, повторения которых мне не хотелось настолько, что я готова была выставить себя в сколь угодно глупом свете.
  Преподаватель недоуменно посмотрела на меня, а затем медленно кивнула:
  - Конечно...
  Не теряя ни секунды, я встала и отодвинула стул на расстояние локтя. Так вибрации будут ощущаться гораздо слабее, ведь звук будет передавать мне только воздух, а он благодушный проводник, скрадывающий большую половину интенсивности звуковой волны. А значит, остаток урока пройдет, хоть и не приятно, но вполне терпимо.
  Молодой человек с привлекающей внимание седой прядью бросил на меня короткий озадаченный взгляд, быстро сменившийся безразличным, и снова повернулся к нотам.
  За оставшееся время занятия мы прогнали еще два ансамблевых произведения. В плане техничности к дуэту было не придраться, но мэтресса Линдберг все равно задумчиво закусывала нижнюю губу. Она всегда добивалась слаженности исполнения не столько механической, сколько интуитивной, и сейчас подспудно ощущала отчужденность музыкантов.
  Однако, вопреки моим опасениям, преподаватель не стала разбираться с проблемой немедленно:
  - Что ж, нам еще предстоит поработать, - произнесла она, но потом расцвела своей обыкновенной улыбкой и добавила. - Но вы оба сегодня хорошо постарались.
  Грейнн покинул кабинет первым. Вежливо попрощавшись с метрессой, я последовала его примеру через минуту, сопровождаемая прощальным кивком и задумчивым взглядом преподавательницы.
  
  ***
  
  Слуагадхан Броган смотрел на своего приятеля поверх пустого бокала. Что-то в старом знакомом неуловимо изменилось. Его бокал был пуст всего на половину, и это не было похоже на Грейнна Бойла, которого он знал.
  - Слушай, Грейнн, - начал молодой человек, когда решил, что градус дружеского расположения возрос до приемлемого уровня, - тебе должно быть, некомфортно вернуться в консерваторию, когда все твои знакомые давно ее окончили.
  Он сделал небольшую паузу. Оллам неопределенно хмыкнул, и лорд Броган продолжил:
  - Почему ты взял такой длительный академический отпуск?
  - Разве ты не слышал? - с мрачной усмешкой произнес молодой мужчина. - Перелом пальцев правой руки. С таким особо не поиграешь.
  - Да, что-то такое говорили... - не испытывая неловкости, подтвердил Хан, - Но ведь кости срастаются довольно быстро. Восстановление занимает месяц, в худшем случае три... - незавершенная интонация явственно подразумевала под собой вопрос.
  - Три месяца без скрипки. Ты не играешь, Хан, поэтому не представляешь, какого труда стоит восстановление полной работоспособности, не говоря уже о восстановлении музыкальной техники. Я до сих пор не могу играть так, как играл до перелома, - голос оллама отдавал сталью. Воспоминания, нахлынувшие на него были не из приятных.
  - Но четыре с половиной года, Грейнн, - лорд Броган не успокаивался.
  Грейнн Бойл невесело усмехнулся. В этом был весь Хан: его не волновали глупости вроде такта, к цели он привык идти напрямик.
  - Скажем так, - после затянувшейся паузы, во время которой оллам убедился, что приятель не намерен отступать, произнес Грейнн, - я очень расстроился, потеряв возможность играть.
  - В это я могу поверить, - усмехнулся лорд Броган. - Ты мало что любишь больше, чем свою скрипку. Вряд ли хоть одна женщина дождалась от тебя таких сильных чувств, - произнес он и снова растянул губы в улыбке.
  Глаза Слуагадхана Брогана смеялись удачной шутке.
  Грейнн Бойл ничего не ответил, только покрутил ножку бокала, не отрывая его от столешницы и смотря на рубиновую жидкость, словно в хрустальный шар памяти. Над столом повисла пауза. И снова ее прервал Хан:
  - Знаешь, я слышал еще кое-что, - Грейнн оторвал взгляд от бокала и испытывающее посмотрел на старого знакомого.
  - Я слышал, что имела место какая-то дрянная история вплоть до потасовки, - оллам прищурился. - Зная тебя, мне вполне в это верится, - хохотнул Хан, а губы Грейнна Бойла исказила кривая ухмылка. - И вполне ожидаемо, что подробности истории не просочились. Твой отец всегда прикрывал твои шалости.
  - Хоть ему это и не нравилось, - кивнул молодой мужчина, признавая правоту собеседника.
  - Как и моему, - улыбнулся тот, - но честь рода превыше всего, верно?
  - Чего ты хочешь, Хан? - напрямую задал вопрос Грейнн Бойл.
  Пауза продлилась недолго, после чего Слуагадхан Броган неожиданно серьезно ответил:
  - Я знаю людей, Грейнн, очень высокопоставленных людей, которым было бы интересно послушать, что же в действительности произошло в доме столичного мастера краснодеревщика почти пять лет назад.
  - К чему таким высокопоставленным людям история обыкновенной драки? - иронично приподнял бровь оллам, - Таких историй полно. Пусть идут в театр, там им об этом еще и станцуют.
  Хан рассмеялся.
  - А ты все такой же шутник, - после чего вновь стал серьезным и продолжил. - Слушай. Грейнн, я ни на чем не настаиваю. Просто хочу, чтоб ты знал: если с тобой поступили несправедливо, всегда найдутся люди, в чьих силах будет вернуть судьям их приговоры.
  Слуагадхан смотрел прямо в глаза приятелю, ожидая его реакции. Грейнн Бойл усмехнулся, снова коснулся ножки бокала и произнес:
  - Спасибо, друг. Всегда приятно знать, что есть те, кому ты небезразличен, - после чего поднес сосуд к губам и сделал большой глоток.
  - Для этого и существуют друзья, - ответил лорд Броган, с усмешкой и спокойным удовлетворением в глазах наблюдая, как убывает рубиновая жидкость в бокале приятеля.
  
  ***
  
  Санна Линдберг сидела за столом в преподавательской столовой и рассеянно помешивала ложечкой сахар в чашке. Ее взгляд, устремленный в пустоту, выдавал глубокую задумчивость.
  - Леди Линдберг, позволите? - раздался рядом мужской голос.
  Вздрогнув, молодая женщина подняла глаза на стоящего рядом с ее столом мужчину.
  - Конечно, лорд Двейн, - ответила она и улыбнулась.
  Первый проректор занял стул напротив и, поставив поднос перед собой, снова задал вопрос:
  - Что могло вызвать такую задумчивость, что очередной шедевр мастера Аодха на вашей тарелке до сих пор стоит не тронутым? Никаких проблем?
  - Нет. Проблем нет. По крайней мере, пока... - пробормотала в ответ оллема, а затем добавила. - Скорее трудности педагогического процесса.
  - Поделитесь. Возможно, я смогу помочь. Хотя бы советом, - Маркас Двейн поощряющее улыбнулся.
  - Все дело в ансамбле. Моя студентка и оллам выпускного курса никак не могут поймать одну волну. Нет, технически все идеально, но то, что они играют, не музыка, а набор звуков и пауз. Я чувствую, что что-то мешает каждому из них, но не могу понять что, - призналась метресса, после чего медленным отрешенным движением вытащила ложку из чашки и положила на блюдце.
  - Хм... И как давно вы боретесь с проблемой? - спросил первый проректор.
  - Уже две недели. Четыре занятия, за которые мы не сдвинулись с мертвой точки ни на йоту. Я уже даже не знаю, что предпринять. Оллема Адерин как будто физически закрывается, она скована, а оллам Грейнн холоден, как ледяная статуя, сдержан и безразличен. Я пробовала их тормошить, давала различные произведения с кардинально противоположными характерами, но результат один: технический и абсолютно инертный набор звуков. С такими успехами мы не можем перейти на уровень музыки души. Если честно, я не представляю, как их расшевелить.
  Лорд Маркас Двейн хмыкнул и стал помешивать чай маленькой ложечкой. После нескольких минут молчания, он произнес:
  - Была у меня одна студентка. У нее были проблемы с раскрытием своей музыки души. Мне приходилось давать ей добрую половину рока, чтобы она могла привыкнуть к присутствию постороннего и свыкнуться с мыслью, что музыка ее души будет услышана. Как ни странно, ей помогли не столько мои уроки, сколько студента, проходящего педагогическую практику.
  - Но у оллемы Адерин нет проблемы с раскрытием перед учителем, - нахмурившись, возразила мэтресса Санна Линдберг.
  - Я не об этом, леди Линдберг. Иногда студентам стоит дать время разобраться с проблемой самим. Присутствие преподавателя их сдерживает. Они не могут до конца осознать источник проблем, понимаете? Возможно, если у ваших студентов будет возможность высказать друг другу, что конкретно каждого из них не устраивает в музыкальном партнере, что-то изменится. В любом случае, устроить разбор полетов вы им всегда успеете, - ответил первый проректор.
  Молодая женщина заинтересованно посмотрела на мужчину перед собой, закусила губу и после минутной паузы произнесла:
  - Хуже-то вряд ли станет. Почему бы не попробовать... - а затем улыбнулась и добавила. - Но если все-таки станет, на разбор полетов я приведу их к вам.
  Первый проректор усмехнулся. В его глазах вспыхнули задорные огоньки.
  - Приводите. Разбирать полеты - моя работа.
  
  ***
  
  Едва за спиной мэтрессы Линдберг закрылась дверь, я недоуменно посмотрела на мандолину. То есть как самостоятельные часы? Такое вообще бывает? Мандолина, если и умела читать мысли, то ответить мне не могла. Я перевела взгляд с собственного инструмента на партнера по ансамблю. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но вряд ли он понимал ситуацию лучше, чем я.
  Сегодняшний урок с самого начала пошел не так, как другие. Во-первых, первой сегодня в кабинете оказалась не я, а Грейнн. Молодой человек стоял у окна, облокотив скрипку о подоконник. Заметив мое появление, он кивнул и снова отвернулся к виду, открывавшемуся за стеклянной преградой. Эти занятия были для студента выпускного года трудовой повинностью. Я знала это, ощущала в его музыке. Собственно, ни холодное отношение к ансамблевой затее, ни безразличное ко мне меня не задевало, поэтому я просто заняла свое место и стала расчехлять инструмент.
  Во-вторых, Санна Линдберг опоздала, причем на гораздо больший срок, чем считала допустимым. Странная вещь: молчание, наполнявшее пространство до начала урока, было статичным, понятным и абсолютно спокойным, но как только одна за одной потекли минуты, отведенные занятию, оно превратилось в рой жужжащих пчел, время от времени, пытаясь укусить чувством неловкости, недовольства или неприятной мыслью.
  Войдя в музыкальный кабинет, мэтресса рассеяла гудящую назойливость неприятных ощущений, но, как выяснилось, ненадолго. С неизменной приятной, распространяющей вокруг себя тепло и спокойствие улыбкой она сообщила нам, что с сегодняшнего дня академические часы, отданные под наши ансамблевые занятия, являются самостоятельными, и по их истечении мы должны будем представить ей на суд не только сами произведения, но и наш музыкальны прогресс. После такого заявления, не дав нам и секунды, чтобы опомниться, молодая женщина покинула помещение, оставив в нем после себя двух ошарашенных новостью студентов и вязкое пространство непонимания.
  Тишина вольготно заполнила кабинет. Несколько минут, она была всевластной владычицей комнаты, как вдруг резкий рубленый шепот Грейнна разорвал ее на мелкие клочки.
  - Бред какой-то, - зло выдохнул он.
  Я пожала плечами. Реплика ответа явно не требовала. Да и завязывать разговор с разозленным мужчиной мне не хотелось. Вместо этого я достала из чехла ноты и стала расставлять их на пюпитре в порядке игры того или иного произведения. Мягкий шелест страниц приятно щекотал кончики пальцев, а бумага на ощупь мне всегда нравилась. Так что постепенно первый шок от новости прошел, и внутренние струны перестали встревожено дребезжать.
  Грейнн Бойл какое-то недолгое время наблюдал за моими действиями, а потом еле слышно фыркнул, подошел к своему пюпитру и тоже пролистал уже расставленные нотные листы.
  Первой, как всегда, в очереди стояла ария Зиггерда. Молодой человек движением смычка дал ауфтакт. Темп и оттенки были прописаны в нотах и давно разучены. Для разговоров причин не было, как я думала, по крайней мере, первые тридцать секунд. А потом началась моя обыкновенная пытка: его музыка кусалась, кололась, проникала под кожу прикосновениями осиных жал.
  С каждой сыгранной нотой становилось все сложней, а сегодня особенно. Эффект неожиданности сделал свое дело - самоконтроль Грейнна Бойла дал трещину, сквозь которую вибрациями музыки его скрипки сочилась внутренняя мелодия скрипача.
  Эмоциональный разлад в исполнении был бы слышен даже абсолютно немузыкальному человеку. Это был даже не разлад. Грейнн играл с каждой нотой все злее, а я закрывалась, как могла, выстраивала блоки и стены между нами, чтобы хотя бы не фальшивить.
  Когда ария была сыграна, благословенная тишина бальзамом растеклась по моей изможденной коже. Я ощущала почти физическое истощение, даже пальцы подрагивали. Какое-то время пространство кабинета заполнял только звук дыхания двух недовольно сопящих олламов, а потом вдруг раздался голос моего партнера:
  - Тебе-то самой нравится, как это все... звучит? - задумчиво произнес он приятным баритоном.
  Я вздохнула и призналась в очевидном:
  - Нет.
  - И что будем с этим делать? - спокойно, впрочем, как всегда, спросил Грейнн.
  - Я не знаю, - после секундной заминки ответила я.
  Молодой мужчина испытывающе посмотрел на меня и уточнил:
  - Что, совсем никаких идей?
  По его взгляду было заметно, что заминка не прошла мимо его внимания, поэтому, вздохнув, я произнесла:
  - Возможно, нам стоит настроиться на... - я снова запнулась, подбирая нужное слово, - умиротворенный лад. Может быть, тогда ансамбль не будет звучать так...
  - Отвратительно - закончил за меня старшекурсник.
  Мне оставалось только кивнуть. Мы и правда звучали отвратительно, смысла отнекиваться не было.
  - Значит, умиротворенный лад, - Грейнн Бойл снова окинул меня задумчивым взглядом и задал следующий вопрос. - Как предлагаешь настраиваться?
  И в этот момент меня настиг ступор. Мне предложить было нечего: откуда я могла знать, что и как его умиротворяет?
  Увидев мое замешательство, молодой мужчина понятливо хмыкнул и произнес:
  - Могу сыграть, что-нибудь спокойно-расслабляющее.
  От этого предложения я вздрогнула и немедленно ответила:
  - Давай лучше я.
  Грейнн безразлично пожал плечами и кивнул в знак согласия.
  Я перехватила поудобней медиатор и прикоснулась им к струнам. Мягкое частое тремоло разлило в пространстве звуки тональности Лунный Аметист. Мелодия широко известного, невероятно волшебного народного танца Залдана дуновением легкого ветерка теплой летней ночи коснулась кожи. Эта мелодия для меня была особенной. Она не просто давала возможность верить в сказку, она сама была сказочной историей. Историей, которую девушки могут рассказать движением, взглядом, дыханием... Главный смысл танца - вовсе не в том, чтобы завладеть безраздельным вниманием мужчины, нет. По крайней мере, для меня. Главным всегда было и есть движение, полное грации и свободы, открывающее всю суть танцующей. Самовыражение. Этот танец девушки исполняют не для мужчин, они раскрывают свою душу луне, звездам, ветру... И счастлив, тот мужчина, которому довелось увидеть свою возлюбленную, исполняющей полнолунный танец, такой, какова она есть.
  С каждым новым, но таким знакомым звуком напряжение отступало, оставляя вместо себя спокойную безмятежность. Я вкладывала в мелодию всё то облегчение, которое испытывала от перемены настроения в музыке. И если Грейнн Бойл прочувствует хотя бы десятую долю моих эмоций, играть с ним в ансамбле станет во столько же раз легче.
  Два повтора основной темы - и мелодия затихает, словно уносится вдаль ласковым ветром летней ночи. Я опустила руку с медиатором и облегченно выдохнула, после чего посмотрела на партнера. Его лицо было таким же непроницаемым, с налетом пренебрежения, как и всегда.
  - Начнем со второй части, - произнес он голосом, в котором мне почудилась призрачный оттенок натуги.
  Я кивнула. Ауфтакт - и через секунду наш дуэт снова разгоняет тишину звуками верных инструментов. С первой же ноты, которая будто полоснула по только отдохнувшей коже ощущением пореза, я поняла, что идея с умиротворяющей мелодией не увенчалась успехом. Не знаю, что заставило меня продержаться целых десять тактов, удивление или непонимание, но по их прошествии, я попросту выронила медиатор из дрожащих рук, вскочила со стула и выбежала из кабинета.
  Первые несколько секунд мысль в голове была только одна: уйти подальше, чтобы не слышать и не видеть. Но с каждым шагом и мгновением тишины, бальзамом обволакивающей мои уши, со дна души поднимались другие чувства. Нет! Я не могу и не хочу терпеть это! Я не знаю, что нужно чувствовать, чтобы мелодия сердца трепала нервные окончания слышащего, как собака жгут, которым ее регулярно бьют! Злость, непонимание и неприятие сложившейся ситуации уже через минуту клокотали и бурлили во мне, как вода, кипящая в котле. Остановившись, я сжала руки в кулаки и только тогда почувствовала, что в левой по-прежнему держу мандолину. Улыбнувшись ей, давнишней подруге, я нахмурилась и решительно устремилась к тому единственному, кому могла рассказать все без обиняков.
  
  ***
  
  Дверь кабинета, заведующего кафедрой струнных резко распахнулась. Я не рассчитала силы, а когда это осознала, ловить улетевшее навстречу стене деревянное полотно было поздно. Рефлекторно дернувшись за ним, я почти упала в кабинет Тигана Муррея.
  - Вот о чем я и говорила: оллема Адерин недопустимо теряет контроль над собственными эмоциями, - прозвучал покалывающий льдинками голос мэтрессы Хьюз.
  - Ты слишком строга к девочке, Дервила, - ответил ей спокойным тоном мэтр Муррей, будто и не было секунду назад грубого вторжения не вполне вменяемой студентки (какой вменяемый студент станет вламываться в кабинет заведующего кафедрой, хлопая дверьми?) на его территорию. - Судя по виду, у оллемы какие-то трудности.
  Мэтресса Хьюз смерила меня неодобрительным взглядом, в ответ на который при других обстоятельствах я бы сжалась в комочек, пропищала извинения и тихонечко прикрыла бы за собой дверь с противоположной, а значит безопасной, стороны, но сейчас он не возымел обыкновенно-отрезвляющего действия.
  Выдохнув, я посмотрела прямо на хозяина помещения и произнесла, не сумев спрятать в голосе звон от негодования и несправедливой обиды:
  - Мэтр Муррей, я к вам по личному делу, - после чего повернулась к метрессе Хьюз и добавила, - если вы не против, - вежливость никто не отменял, правда, в тоне моем и намека на нее не было, что, конечно, от мэтрессы не укрылось.
  Окинув меня взглядом сощуренных глаз из-под ловящего блики окна пенсне, она поджала губы, хмыкнула, после чего кивнула мэтру Муррею и вышла из кабинета, тот только и успел встать с кресла. Звук удаляющихся каблуков напоминал падение сосулек с крыши высокого здания. По моей спине пробежала изморозь мурашек. Ситуация с экзаменом становилась все более зыбкой, но сейчас меня волновало не это. Я сжала зубы и снова подняла глаза на преподавателя, который, в свою очередь, внимательно смотрел на меня.
  Мэтр Тиган Муррей подошел к двери и аккуратно ее закрыл, после чего обратился ко мне, сопровождая слова приглашающим жестом:
  - Оллема Адерин, присядьте и расскажите, что стряслось.
  Я проследовала к стулу, стоящему напротив стола преподавателя, дождалась, пока он сядет, и только потом произнесла:
  - Я не могу играть в ансамбле, - мой голос дрогнул, не выдерживая наплыва эмоций.
  Преподаватель вопросительно выгнул бровь, а я в порыве чувств вскочила со стула и продолжила:
  - Мэтр Муррей, я не могу играть в ансамбле с Грейнном Бойлом! И не знаю, смогу ли вообще с кем-то! Его мелодия доставляет мне практически осязаемый дискомфорт. Я пыталась закрываться, ставить блоки, но тогда игра становится совсем уж отвратительной, Его музыка... это смесь огня и режущих предметов! Я просто не могу!
  Я сама не заметила, как стала расхаживать туда-обратно по кабинету. На последних словах я остановилась рядом со стулом, прижав к себе мандолину как последний оплот надежды, глаза щипали злые слезы, от чего негодование становилось еще яростней. Правда, я еще не успела понять, на что именно негодовала.
  Мэтр Муррей снова жестом пригласил меня присесть, после чего ответил:
  - Оллема Адерин, вы слышащая мелодию сердца. Это дар, с которым нужно учиться жить. Я не говорю, что это просто, но вам придется, - его голос был спокоен и в то же время по твердости мог бы сравниться с монолитом. - Срок вашего обучения немногим больше года. Этого недостаточно, чтобы овладеть всеми навыками в совершенстве. Иногда для этого не хватает и жизни.
  - Вы хотите сказать, что такие ощущения мне придется терпеть всю жизнь?! - вспыхнула я зажженной спичкой.
  - Я хочу сказать, что вам стоит пересмотреть свое отношение к ситуации, - отрезал он, чем мгновенно привел меня в чувства. Убедившись в наличии разумного огонька в моих глазах, мэтр продолжил:
  - Олламам вашей направленности дара редко когда попадается приятная работа. Тем, у кого нет проблем, такие специалисты не нужны. Если вы хотите оградить себя от ощущения чужих неприятных эмоций, вам стоит порвать все контакты с миром музыки, естественно, не исключая музыкального образования.
  С каждым словом преподавателя клокочущие эмоции затихали, будто температура в котле безумно быстро стремилась к нулю. Я понимала, что мэтр прав. Конечно, он прав. Но как же невыносимо ощущение собственной неспособности что-либо поделать... Я тяжело вздохнула, села на стул и прижала к себе мандолину. Нет, музыку оставлять я не собиралась, этот вариант даже не рассматривался - никогда и ни при каких условиях. Но... что же мне тогда делать?
  Дав мне минуту обдумать его слова, Тиган Муррей продолжил уже гораздо более теплым тоном:
  - Однако, я понимаю, что на данном этапе, когда вам еще тяжело справляться с собственным даром, эти трудности вызывают в вас такие сильные эмоции. Я поговорю с олламом Грейнном. Не переживайте, оллема Адерин.
  Я кивнула и произнесла тихим голосом:
  - Спасибо, мэтр Муррей, и... прошу прощения за... вторжение.
  Губы преподавателя расплылись в доброй усмешке.
  - Ступайте, оллема Адерин.
  Обратно, от кабинета заведующего кафедрой я шла куда спокойней и медленней. В голове крутились обрывки мыслей, скорее ощущаемые, чем осознаваемые. Вопрос 'что теперь делать' я себе не задавала. Задам, после того, как ситуация хоть немного прояснится, если, конечно, она прояснится после разговора преподавателя с моим партнером по ансамблю.
  Открыв дверь в музыкальный кабинет, я совсем не ожидала обнаружить в нем присутствие объекта своих мыслей. Поэтому изумленное 'Грейн?' вырвалось само собой.
  Молодой человек по-прежнему сидел на своем стуле, в одной руке держа скрипку, а вторую сжимая в кулак. Впервые за все время нашего знакомства я увидела на его лице эмоции: зубы сжаты, желваки на скулах словно танец выплясывали. Оллам явно был очень напряжен. Как только раздался мой удивленный возглас, его взгляд молнией метнулся к двери, чтобы натолкнуться на меня. Глаза сузились, а в следующую секунду передо мной был снова тот самый Грейнн Бойл, к которому я привыкла: спокойно-пренебрежительный молодой мужчина.
  Под его взглядом я прошла к собственному месту, взяла чехол и принялась упаковывать мандолину, попутно разыскивая глазами медиатор. Снова встречаться взглядом с олламом мне не хотелось.
  - Извини, я сегодня играть не смогу. Давай в другой раз? - произнесла я, все так же рассматривая пол на предмет потерянного кусочка слоновой кости.
  Боковым зрением я заметила безразличное пожатие плечами: вполне предсказуемая реакция.
  Судя по всему, медиатор мне уже было не найти. Так что, наскоро собрав ноты, я направилась к выходу, но была остановлена голосом партнера, в котором мне почудилась едва различимая хрипотца:
  - Адерин.
  Я обернулась. Молодой мужчина рывком поднялся со стула, подошел ко мне и, подняв перед собой, разжал кулак, в котором оказался мой медиатор. Я протянула руку и взяла пропавший кусочек слоновой кости, задев кончиками пальцев гладкую кожу теплой мужской ладони. Как только медиатор оказался в моей руке, Грейнн Бойл опустил свою и первым покинул музыкальный кабинет, так что тихое 'спасибо' было обращено уже к его удаляющейся спине.
  
  ***
  
  Грейнн Бойл стоял, прислонившись спиной к стволу одного из деревьев парка, и смотрел, как хрупкая девичья фигурка закрывает за собой двери женского общежития и устремляется к главному корпусу консерватории. Последние лучи заката давно потухли, и в личности девушки можно было бы усомниться, если бы не заметные даже в сгущающихся вечерних сумерках светлые волосы и западающая в память изящная стройность. Молодой мужчина, сложив руки на груди, наблюдал, как удаляется быстрым шагом Адерин Лори. Ее руки были пусты: ни нот, ни мандолины.
  На секунду давая эмоциям небольшую волю, Грейнн Бойл зло прищурился, оттолкнулся от дерева и не спеша последовал за девушкой. Две минуты пути до главного корпуса консерватории, после чего Адерин свернула на боковую тропинку, чтобы обойти здание. Грейнн понял, куда она направляется, раньше, чем увидел пункт назначения: один из запасных выходов. Обычно их держали запертыми, но от прикосновения девичьей руки дверь послушно открылась. Молодой человек шел на некотором отдалении и держался ближе к насаженным вдоль тропинки деревьям, так что, закрывая за собой дверь, Адерин не могла его увидеть.
  Выждав несколько десятков секунд, Грейнн Бойл вышел из-под прикрытия и приблизился к деревянному полотну, за которым скрылась девушка. Но, едва коснувшись ручки, он отдернул ладонь, выругался, резко развернулся и быстрым шагом направился обратно к мужскому общежитию. Какая ему, к мраку, разница, куда, зачем и к кому - зубы молодого мужчины непроизвольно сжались - отправилась эта девица? У него есть дела и поважней, чем выяснять ответы на все эти вопросы, не особенно доставляющие ему дискомфорт.
  Подумав так, Грейнн Бойл сменил направление и устремился к конюшне, от которой уже верхом добрался до ворот. Привратник встретил его хмуро и, недовольно ворча, напомнил, что после одиннадцати вечера ворота запираются, так что лучше бы ему вернуться до назначенного времени, если он не хочет ночевать на улице. Грейнн сдержанно кивнул и покинул территорию консерватории, направляясь в город.
  Он проезжал один за другим знакомые заведения разного уровня, но остановился перед трактиром, в котором ужинал пару раз в неделю. Оставив лошадь под присмотром мальчишки-конюшего, вознаградив того за труды звонкой монеткой, молодой мужчина зашел в знакомое, пропахшее пивом и свежей выпечкой помещение, наполненное посетителями. Рабочий люд, отдыхающий после трудового дня, гомонил на разные лады, то громче, то тише, словно разлаженный оркестр. С первого взгляда стало понятно, что сегодня найти здесь место будет сложней, чем сдать экзамен мэтрессе Хьюз. Молодой человек уже развернулся, чтобы уйти, когда из глубины зала услышал собственное имя:
  - Грейнн!
  Обернувшись, он нашел глазами окликнувшего. Лукавый блеск глаз этого человека он не перепутал бы ни с одним другим. Задержавшись буквально на секунду, он направился к столику старинного приятеля.
  - Рад видеть. Присоединяйся, - радушно пригласил его за стол Слуагадхан Броган, неизвестно каким ветром опять занесенный в трактир очень среднего пошиба.
  - Не думал, что ты до сих пор в городе, - ответил Грейнн, приветственно кивнув молодому человеку и усаживаясь напротив того на пустую лавку.
  - О, друг. Я сам не думал, что задержусь тут, но появились обстоятельства непреодолимой силы, - загадочно сверкнув глазами, ответил Хан и сделал знак разносчице.
  Грейнн иронично приподнял бровь и произнес:
  - Девушка?
  Слуагадхан расплылся в широкой и весьма довольной улыбке.
  - Не просто девушка! Клянусь тебе, это просто вселенская ошибка, что она не родилась принцессой! Красота, ум и придающая остроты перчинка... Как тут было не задержаться? - с мечтательной улыбкой подтвердил приятель.
  - Значит, очередная амбициозная стерва в дорогой и красивой упаковке, - подытожил Грейнн Бойл.
  Лорд Броган одарил его укоризненным взглядом и в следующую секунду довольно кивнул.
  - Моя слабость, сам знаешь.
  Грейнн Бойл понимающе усмехнулся: уж он-то знал.
  Тем временем к столу подскочила расторопная разносчица, готовая принять заказ молодого господина и всячески демонстрирующая к нему свое расположение. Отдав распоряжение об ужине, Слуагадхан весело подмигнул девушке, расцветшей от такого внимания, и проводил удаляющуюся ладную фигурку весьма недвусмысленным взглядом. Обернувшись, он наткнулся на насмешливую ухмылку приятеля.
  - Ах, эти простые радости жизни. Именно благодаря им мы ощущаем контраст с изящным препровождением времени, верно, друг? - произнес лорд Броган.
  В ответ Грейнн снова усмехнулся.
  Их ужин красовался на столе уже через двадцать минут, искушая пряным ароматом и весело поблескивающими кружочками жира, между которыми плавала щедро насыпанная зелень. Разносчица же, споро накрыв на стол, тем не менее, не торопилась покидать дорогих гостей.
  - Не желают господа еще чего-нибудь? - кокетливо взмахивая ресницами, вопросила девушка, поглядывая на улыбающегося Слуагадхана.
  - Господа желают, - утвердительно и весьма важно кивнул он. - Господа желают общения! - озвучил он 'желания господ' и, ухватив девицу за локоток, стремительно посадил ту на лавку рядом с собой, чем вызвал едва ли испуганное и полное восторга 'ой!'.
  - А что, красавица...
  - Сайомха, господин, - шустро вставила разносчица.
  - Много у тебя работы сегодня. Наверняка устала. Вот и посиди с нами немного, - устроив руку на талии девушки, продолжил Слуагадхан.
  - Работы сегодня много, господин, но пару минут девочки и без меня справятся, - немедленно согласилась разносчица, всем телом подаваясь к молодому человеку.
  Грейнн сцедил зевок в кулак и принялся за еду, не придавая значения копошению соседей по столу. Незатейливый флирт разносчицы и снисходительный задор приятеля скоро прервались репликой последнего:
  - Вот теперь мне весело, а мой друг по-прежнему скучает. А позови-ка подружку, красавица, а то как-то несправедливо получается.
  Девушка с готовностью окинула взором зал и сделала знак кому-то за спиной оллама. Уже через десяток секунд он почувствовал рядом с собой движение.
  - Это Иде, моя подруга, - с готовностью принялась щебетать пригревшаяся у Слуагадханова бока девица.
  Дальше Грейнн слушать не стал. Затеянная игра была стара как мир, и ее правила знали все участники, да и возвращаться сегодня в консерваторию мужчине не особо хотелось. Он медленно поднял заинтересованный взгляд на подошедшую, по мере продвижения отмечая крепкое, но не лишенное стройности сложение, приятные мужскому взгляду округлости, светлые, солнечно-русые волосы, заплетенные для удобства в косу, и голубые с серыми вкраплениями глаза. Сочетание знакомого цвета глаз и волос и общей формы лица сыграло злую шутку с мужчиной: на секунду ему показалось, что перед ним лицо совсем другой девушки. Девушки, которой здесь уж точно было не место. Моргнув, оллам прищурился и мгновенно убедился в собственной ошибке. Сердце пропустило удар. Настроение стремительно катилось в бездну.
  Подошедшая светловолосая разносчица что-то говорила, игриво бросая на него призывные взгляды, но Грейнн ее не слышал.
  - Прошу простить, - произнес он глуше, чем сам от себя ожидал. После чего поднялся и быстрым шагом направился к выходу из зала. За дверью трактира оллам остановился, с силой потер лицо ладонью, сделал глубокий вдох и направился к коновязи. Вскочив в седло, он кинул мальчишке-конюшему еще одну монетку и сорвался с места, пустив лошадку быстрой рысью.
  У ворот консерватории он оказался за час до их закрытия, вознагражденный еще более недовольным взглядом и ворчанием старого привратника. Оставив лошадь на конюшне, на попечение конюшего, он неспешным шагом отправился в сторону мужского общежития, старательно не давая себе думать о произошедшем. В том месте, где дорожка проходила мимо женского общежития, молодой мужчина остановился, привлеченный движением. К двери здания быстрым шагом подходила знакомая стройная светловолосая фигурка. Легким движением потянув на себя дверь, она скрылась в едва светящемся проеме, который снова быстро исчез. Пронаблюдав эту картину, Грейнн Бойл резко развернулся, зло ударил сжатым кулаком оказавшийся прямо перед ним ствол дерева и стремительно продолжил свой путь уже без каких-либо остановок.
  
  ***
  
  Перед следующим ансамблевым занятием без присутствия преподавателя меня долгое время не отпускало странное чувство пустоты. Логично было бы подумать, попытаться найти решение сложившейся ситуации или хотя бы составить примерный план действий, но как только я вспоминала о произошедшем, мысли из моей головы улетучивались, создавая полое гулкое пространство. Размышлять на эту тему не только не получалось, но и не хотелось, поэтому особенно я не переживала. Вплоть до момента, когда до занятия оставалось не больше часа.
  В ту минуту, когда я медленно и неохотно перебирала ноты, отделяя те, которые пригодятся в ближайшее время, от всех остальных, меня как будто пронзила ослепляюще очевидная мысль: не может мелодия сердца быть такой у беззаботного благополучного человека, это просто немыслимо. А значит, есть что-то, что терзает Грейнна Бойла, не дает ему спокойно жить, мучит. Подобно тому, как жалит его мелодия мой внутренний слух. Да, я могу выставить сильный блок, закрыться наглухо, чтобы не слышать стонов его сердца, но, во-первых, это то же самое, что оглушить саму себя и я на такое никогда не пойду, а во-вторых, бегают от проблемы только трусы и слабаки.
  Ни трусость, ни слабость я для себя приемлемыми не считала. К тому же, раз уж случай свел искалеченную душу со слышащей, с моей стороны будет огромным свинством не попытаться помочь. Ведь именно в этом предназначение моего дара, и как я могу пройти мимо, зная, что чужая душа терзается и, сама того не ведая, кричит о помощи? Ну уж нет!
  Решительно сведя брови, я быстро засунула мандолину в чехол, вслед за ней отправились и ноты. В этот раз, Грейнн Бойл, я не буду обращать внимание на уколы и жжение твоей музыки, теперь у меня есть задача поважней.
  То ли от боевого настроения, то ли от калейдоскопа повторяющихся мыслей дороги от общежития к музыкальному кабинету я толком не заметила. В помещении я привычно оказалась первой. Грейнн, вопреки обыкновению появился, минута в минуту, а не заранее, в остальном же его поведение было предсказуемым: с безразличным выражением лица он поздоровался, занял свое место и стал раскладывать ноты и доставать скрипку из футляра.
  - С чего начнем? - спросил он, просматривая заголовки нотных листов.
  Я пожала плечами, а потом спохватилась: для воплощения собственного плана мне нужна была композиция, не вызывающая сильных чувств сама по себе, а значит, это точно не должна быть ария Зиггерда, бередящая мою душу не хуже, чем музыка души партнера. Пролистав ноты, я показала Грейнну партитуру сарабанды, третьей части Закатной сюиты.
  - Как насчет этой?
  Молодой человек чуть склонил голову влево, жестом давая понять, что ему все равно.
  Мой выбор, хоть и случайный, не мог быть более подходящим: медленная степенная мелодия истекала грустными нотами, настраивая на нужный мне лад сама по себе, тем не менее нотный текст был не так уж и сложен, что давало возможность сосредоточиться на оттенках, а в моем случае еще и на оттенках музыки души скрипача.
  С первых же нот я поняла, что это будет непросто. Нет, я подозревала это и раньше, но теперь осознала в полной мере. Сначала немного сдержанные звуки постепенно набирали силу, словно маленькие колючие льдинки, они будто впивались в кожу и норовили расчертить ее под нотный стан. Несколько тактов, а в медленном темпе сарабанды это довольно продолжительное время, заняла концентрация. Я старалась отрешиться от ощущений. Конечно, полностью избавиться от скребущих, словно когти ледяной кошки, следов на коже было невозможно, но оттиснуть их на второй план - вполне осуществимо. Следующим этапом стало пробуждение музыки моей собственной души. Как студентке второго курса, мне это не должно было представлять слишком большого труда, но параллельная концентрация, помогающая удерживать собственное восприятие на отведенном ему месте, отнимала много усилий, так что на пробуждение пришлось потратить больше времени, чем обычно. Тем временем мелодия наших инструментов набирала мощности. Теперь вместо тихой тоски струны выплескивали величественное горе, полное достоинства и скрытого надрыва. Звуки скрипки, глубокие, плавные, маслянисто-насыщенные, перемешивались с частым тремоло мандолины и занимали все пространство комнаты дрожащей вибрацией, полной достоинства скорби. Этот отрывок был особенно насыщенным и не только по интенсивности звука, но и по оттенкам, по количеству эмоций, которое необходимо вложить в черные хвостатые черточки на расчерченном листе бумаги, чтобы превратить их в ноты - звуки, наполненные смыслом. Исходящие от Грейнна эмоции становились все сильней. Они, даже задвинутые на второй план, доставляли все больше дискомфорта, жаля холодом и остротой. Именно теперь настало идеальное время для моего неслышимого вступления.
  Продолжая играть с соблюдением вех предписаний, я стала вплетать в ступающую по кабинету твердым, нерушимым шагом сарабанду мелодию собственной души. Она несла в себе легкую прохладу и успокоение. Я представляла, как кладу на старую рану лекарство из растертых трав, неуловимо пахнущих мятой. Изумрудная смесь ложится толстым слоем, покрывая всю поврежденную поверхность, охлаждает воспаленные покровы, истекает целебным соком прямо вглубь, принося силу и снимая напряжение. Я представила, что моя мелодия сама становится соком, проникает в кровь и стремится по артериям к сердцу - изможденному, измученному, неровно бьющемуся сердцу, которое так истосковалось по покою.
  Неожиданно для меня, хотя вполне закономерно, судя по нотному стану, оканчивающемуся двумя вертикальными полосами, мелодия подошла к своему завершению, так и не позволив достигнуть конечной цели. Слишком много времени было потрачено на концентрацию и ее удержанию, все же у меня было еще удручающе мало опыта.
  После того, как последние звуки сарабанды затихли, я не удержалась и посмотрела на партнера по ансамблю. Грейнн Бойл, к моему удивлению, прожигал меня пристальным и очень злым взглядом. Желваки на его скулах даже не плясали, а мелко вибрировали, суженые глаза сверкали гневными вспышками.
  - Адерин, что ты себе позволяешь? Позволь тебе напомнить, студентка второго курса, что ансамблевые уроки подразумевают совместное влияние одинаковой направленности на общую аудиторию, а не друг на друга, - тон Бойла был спокойным, но в глубине голоса молодого человека рокотал вулкан.
  Первой моей реакцией на его вопрос стало удивление. Неужели он так просто почувствовал мое вмешательство? Ведь я старалась быть предельно осторожной и собственную мелодию направляла по тонкой ниточке, почти паутинке. Да даже если он и почувствовал воздействие, не мог же он определить его направленность, ведь для этого нужно быть либо весьма подкованным в теоретическом плане, либо не раз на себе испытать работу слышащего. В талмудическую опытность Грейнна Бойла мне не верилось. Тогда неужели...
  Мысли смешались в змеиный клубок, не давая в себе разобраться. Да и времени на разбирательства в их хитросплетениях у меня не было: стальные глаза гневно сверлили во мне невидимую дыру.
  - Я пытаюсь избавить наш ансамбль от излишней и нервирующей напряженности, - спокойно, но с долей настороженности ответила я.
  - А в нашем ансамбле присутствует напряженность? - неизвестно зачем уточнил он, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза.
  - А ты этого не заметил? - Изогнув бровь, поинтересовалась я, уверенная в обратном. Такое только абсолютно слепой не заметит - здесь не только дара оллама не нужно, но и музыкального слуха, все невооруженным взглядом видно.
  - Может быть, она предостерегает от неприятностей - об этом ты не подумала? - прищурившись, задал мне другой вопрос студент, на самом дне глубокого голоса клокотала сдерживаемая ярость.
  - Не в нашем случае, - отрезала я. - Именно от нее в нашем ансамбле все неприятности и исходят.
  - Что-то я их не ощущаю, - крылья носа скрипача дрогнули, но это меня не устрашило.
  Он не ощущает! Еще бы! Если бы ощущал, наверняка, давно бы меня чем-нибудь тяжелым стукнул!
  - Зато я ощущаю - и весьма отчетливо. Настолько отчетливо, что это мешает мне исполнять музыку должным образом, - стараясь не выпускать кипящие эмоции из под контроля, произнесла я.
  Желваки на скулах молодого мужчины снова завели свой гневный танец. Я пронаблюдала их маневры и тяжело вздохнула. Его можно понять. Все-таки, я задела очень личную сферу, да к тому же без спроса, так что лучше сбавить обороты и постараться решить все мирно и безболезненно.
  - Грейнн, - начала я, стараясь смягчить голос. - Я просто хочу помочь. И тебе и нашему ансамблю, ведь на данном этапе его слушать невозможно.
  Серые глаза вспыхнули новой волной злости, но лицо осталось бесстрастным. В ответ Грейнн Бойл произнес, разделяя каждое слово:
  - Мне не нужна твоя помощь. Не смей больше так делать.
  Ненадолго в кабинете повисла пауза.
  - В таком случае, я не смогу с тобой играть, - произнесла я, старательно сдерживая собственную закипающую злость и обиду, после чего собрала свой музыкальный инвентарь и покинула кабинет.
  Упрямый... осел!
  
  ***
  
  Ханлей Дойл неспешно направлялся от стадиона к главному корпусу после очередного успешного урока. Его уроки всегда были успешными. Пусть женская половина его студентов и не желала признаваться, но в стремлении в следующий раз не оказаться в грязевой ванне остальные упражнения они выполняли от занятия к занятию все более старательно, а лицезрение измазанных по самую макушку счастливиц-однокурсниц только утверждало их в решимости и усердии. О ребятах и говорить было нечего: в отличие от девушек, проходить полосу препятствий каждому из них приходилось регулярно, так что они стремительно развивали собственные силу и ловкость... или фаталистическое мировоззрение.
  Дорожка от стадиона к месту назначения проходила как раз мимо главных ворот, у которых до обеда, пока в консерватории шли пары, обычно было пусто. Но в этот раз его внимание привлекло движение у распахнутых настежь кованых створок. Миниатюрная молодая девушка, уперев локоть одной руки в бок, а указательный палец другой прижав к губам, задумчиво рассматривала длинный невысокий чемодан, лежащий у ее ног.
  Заинтересованно хмыкнув, преподаватель физкультуры свернул с намеченного пути и направился к воротам. Подойдя, он поздоровался, чтобы привлечь внимание поглощенной созерцанием собственного багажа посетительницы:
  - Доброго дня.
  Девушка резко вскинула голову и рассеянно ответила:
  - Доброго и вам.
  Девушка оказалась не такой уж и маленькой, как ему показалось в начале, она доставала ему аж до плеча, но стройность и хрупкость, даже утонченность сложения создавали впечатление миниатюрности.
  - Я могу вам чем-нибудь помочь? - любезно предложил преподаватель, справедливо рассудив, что вся загвоздка в том, что поклажа для юной леди слишком тяжела, чтобы тащить ее самой.
  Неожиданная гостья снова прошлась критическим взглядом по его фигуре, остановилась на сильных накаченных руках и одобрительно кивнула. Ханлею с большим трудом удалось подавить порыв поиграть мускулами в ответ на столь оценивающий осмотр.
  - Возможно, вы могли бы мне помочь, - произнесла девушка, смотря на него с крошечной, но явно читающейся долей сомнения во взгляде. - Но сначала ответьте, кем вы трудитесь в консерватории?
  Удивленный заданным вопросом мэтр Дойл не задумываясь ответил:
  - Я преподаватель.
  - Тогда конечно, - довольно просияла странная посетительница. - Вы могли бы отнести мой груз в главный корпус? Только очень осторожно.
  Ханлей Дойл скептически осмотрел груз, хмыкнул и спросил, не скрывая усмешки:
  - Я, конечно, мог бы, но с каких пор для этого требуется высшее образование?
  - Будь это вещи, я бы не была такой привередливой, но свой кото я могу доверить только олламу старше второго курса, - с очень серьезным выражением лица ответила девушка.
  - Кото, значит, - мэтр Дойл снова хмыкнул. - Это, конечно, все меняет.
  После чего подошел вплотную к чемодану. Тот оказался с сюрпризом: он был без ручки и выполнен из гладкого глянцевого дерева. Строго говоря, это был не чемодан, а чехол. Оценив предусмотрительность изготовителей, Ханлей Дойл хмыкнул в третий раз, нагнулся и поставил деревянную коробку вертикально, после чего поудобней ухватил, оторвал от земли и водрузил ношу на плечо, почувствовав себя не особенно дальновидным лесорубом.
  Девушка, пристально наблюдавшая за всеми действиями неожиданного помощника, убедившись, что ее драгоценному инструменту не грозит падение с богатырского плеча, да и вообще носильщик намерен обращаться с ношей аккуратно, расцвела благодарно-довольной улыбкой, отчего на ее щеках появились очаровательные ямочки.
  - Кстати, меня зовут Каэли, - представилась она, первой начиная движение.
  Преподаватель физкультуры сделал вслед за ней первый пробный шаг, оценивая увесистость багажа, и едва не покачнулся. С каких пор кото стали делать таким тяжелым? Или конкретно этот инструмент выполнен из золота, и потому хозяйка над ним так трясется?
  - А меня мэтр Дойл, - привычно ответил мужчина, подстраиваясь под легкий шаг новой знакомой, после чего решил уточнить: - А вы в консерваторию по учебе?
  - Нет. Я в роли временного консультанта, - легко отозвалась собеседница, с любопытством оглядывая окружающую обстановку.
  - Раз так, можете звать меня Ханлей, - стараясь не кряхтеть под тяжестью груза, переменил решение мэтр.
  - Раз так, буду звать вас именно так, - задорно блеснув карими глазами, ответила Каэли.
  Основная часть пути прошла довольно легко и непринужденно, по крайней мере, для женской половины процессии и кото. Настоящее испытание, причем больше для самообладания, а не для мышц, появилось вместе с лестницей и дверным проемом двустворчатой двери, одна из створок которой по обыкновению была закрыта. Но Ханлей Дойл преодолел его с честью и даже не позволил себе нецензурной брани... вслух. Сгружая ношу по указанию владелицы инструмента в гардеробной (с гардеробщицей девушка договорилась быстро и совершенно без проблем: немолодая женщина была настолько потрясена картиной 'лесоруб с добычей', что рассеянно кивнула еще до того, как Каэли закончила говорить), мэтр Дойл не удержался и произнес:
  - Я всегда считал, что этот музыкальный инструмент немного легче.
  - О! Это, наверное, оттого, что там еще деревянная подставка, две нотные книги и немного музыкальной мелочи, - быстро, словно отмахиваясь, ответила девушка, после чего, посмотрела в глаза помощнику и сердечно произнесла:
  - Спасибо вам, Ханлей, вы меня очень выручили. Не появись вы и не предложи свою помощь, мне пришлось бы тащить чехол волоком, и наверняка на нем появились бы царапины.
  Встав на носочки, девушка легко поцеловала мужчину в щеку, после чего упорхнула в один из коридоров, оставив его поражаться женской логике: то есть тащить волоком бесценный инструмент можно, а доверять рукам оллама младше второго курса - ни в коем случае?
  Мэтр Ханлей Дойл хмыкнул в очередной раз, усмехнулся и тут же нахмурился, пытаясь вспомнить, зачем он шел в главный корпус.
  Каэли тем временем направлялась знакомой дорогой кабинет первого проректора. С момента ее выпуска из консерватории здесь мало что изменилось. Да и к чему перемены, если обустройство изначально было запланировано с умом? Коротко постучав в дверь приемной, девушка толкнула створку и вошла в помещение. Сидящая за столом секретарь подняла глаза от бумаг, разложенных на столе, и поинтересовалась:
  - Доброго дня, чем могу помочь?
  - Доброго. Я по приглашению лорда Двейна, - с этими словами посетительница подошла к столу и протянула выуженное из скрытого кармана платья письмо.
  Секретарь бегло просмотрела исписанный проректорской рукой лист, встала и прошла к двери в кабинет начальника, после чего постучала и, не дожидаясь криков с той стороны, вошла.
  - Лорд Двейн, к вам посетитель, - затем сделала знак девушке, что можно проходить, дождалась, пока та зайдет, после чего выла из кабинета, закрыв за собой двери.
  Маркас Двейн бросил короткий взгляд на вошедшую, ожидая, что это будет очередная первокурсница с жалобной просьбой освободить ее от занятий физкультуры по причине хрупкого здоровья и еще более хрупкой душевной организации, и уже хотел снова вернуться к книге, чтобы хотя бы заложить закладку, как вдруг его лицо озарило узнавание, а вслед за ним и улыбка.
  - Малышка Каэли!
  - Мрак! - с лучезарной ответной улыбкой поприветствовала его вошедшая.
  - О нет, неужели ты до сих пор не забыла это прозвище? - с мученической гримасой вопросил первый проректор, возводя глаза к потолку.
  - Неужели у тебя есть повод заподозрить меня в старческом склерозе? - усмехнулась, прищурившись, девушка и демонстративно потрогала лицо пальцами, словно убеждаясь, что там нет морщин.
  - Все такая же егоза, - констатировал мужчина, тщательно скрывая умиление во взгляде.
  - Зато ты вон какой представительный, - улыбнулась Каэли и заняла кресло напротив стола, после чего спросила, - Значит, в стены консерватории снова попала слышащая?
  - Так и есть, - подтвердил Маркас, мгновенно перестраиваясь в деловое русло. - Явление это редкое, и, как ты понимаешь, стационарных специалистов у нас нет.
  Девушка понимающе усмехнулась. Ей, как никому другому было известно, что в слышащих всегда была нехватка, и почти все они состояли на службе у короны.
  - Я бы хотел, чтобы ты приступила к занятиям как можно скорей, недавно у этой девочки начались проблемы с восприятием, а мэтр Муррей помочь ей ничем, увы, не может, - продолжил первый проректор.
  - Раз уж я здесь, оттягивать знакомство мы не станем, - согласилась слышащая, - но сначала я хотела бы присмотреться к девушке в рутинной для нее обстановке. На каком она курсе?
  - На втором.
  - Отлично. Тогда урок физкультуры вполне подойдет.
  Маркас не уловил логической связи между курсом и дисциплиной, но кивнул, по опыту зная, что связь все-таки имеется, хоть и неуловимая, да и с Каэли лучше изначально согласиться: все равно она поступит так, как посчитает нужным.
  - Расписание висит на прежнем месте? - уточнила девушка, поднимаясь с кресла.
  - Да, - кивнул Маркас и, предвосхищая вопрос, проинформировал. - Адерин Лори, исполнительский факультет.
  - Спасибо, - улыбнулась Каэли, подмигнула и покинула кабинет, не прощаясь.
  
  ***
  
  Оставив за спиной дверь закрытого кабинета, я отправилась не прямиком к мэтрессе Линдберг, а в столовую. Несмотря ни на что, мне не хотелось становиться инициатором распада ансамбля, все-таки, не я его организовывала, а преподаватель. Вот пусть преподаватель и проводит реорганизацию или воспитательную беседу на свое усмотрение. Придерживаясь такой точки зрения, я спокойно посвятила оставшееся время дня занятиям, так же как и весь следующий. На периферии сознания иногда мелькала мысль, что неплохо бы поставить мэтрессу в известность, но, напомнив себе, что именно я стала инициатором прекращения притирочного процесса, решила оставить это Грейнну Бойлу.
  Упорядочив свое восприятие ситуации и не найдя в собственном поведении особых провинностей, на следующий день я отправилась на первую пару, которой значилась физкультура, с легкой душой и в прекрасном настроении. Его немало поддерживал тот факт, что в этот раз принимать грязевую ванну предстояло не мне.
  Одногруппники подтягивались к стадиону бодрой трусцой, одногруппницы - неторопливым шагом время от времени поеживаясь. К моменту появления мэтра Дойла все были в сборе. Опоздавших на эту пару не бывало никогда: на наказания изощренный преподавательский ум был щедр и изобретателен.
  Как и всегда, занятие начиналось с пробежки по периметру стадиона. Мэтр Дойл не ленился бегать с нами, хотя, я подозреваю, что исключительно для того, чтобы согнать утреннюю прохладу с еще сонных мышц и держать студентов в тонусе:
  - Оллам Джир, переставляйте ноги живее, это разминка, а не променад. Оллема Шейса, следите за дыханием, еще пара фраз о прекрасной комплекции тылов оллама Гролда - и у вас заколет в боку.
  От такой разминки уже в течение первого круга на роботу настраивались не только мышцы, но и мозги.
  Уже заканчивая пробежку, я заметила одинокую фигурку, стоящую у натянутой между двумя столбами сетки. Отметив, что странно видеть на стадионе девушку в платье, я больше ничего не успела подумать, потому что мэтр Дойл, едва дав студентам отдышаться, задал нам направление в сторону турников.
  Эти упражнения были у нас самыми любимыми: ребята пользовались случаем продемонстрировать собственную, как выражался преподаватель, комплекцию, девушки, чьи нормативы были гораздо меньше, наслаждались демонстрациями.
  Полоса препятствий, как и всегда, оставалась напоследок. В конце полосы радушно поджидала паломников злополучная яма. Иногда мне казалось, что эта загустевшая лужа после принятия очередной визжащей жертвы как будто начинала маслянисто довольно блестеть. Благополучно добравшись до резервуара с алчуще-матовой жижей, я остановилась, как и остальные девчонки. Ребята уже прошли этот этап: для них он не был завершающим, их полоса была длиннее и разнообразней нашей раза в два.
  - Итак, есть ли среди отважных оллем добровольцы? - с ироничной усмешкой произнес привычную фразу преподаватель, после чего окинул нас, сбившихся в стайку, делано ожидающим взглядом.
  Конечно, добровольцев не было.
  - Между прочим, как заявляют столичные медикусы, грязевые ванны полезны для цвета кожи, - усмехаясь продолжил мэтр Дойл. - Ну же, леди, в случае неудачи вас ждет всего лишь бесплатная, да к тому же полезная косметическая процедура.
  Девушки вяло затоптались на месте. Больше по привычке, чем неосознанно желая спрятаться за спины подруг. Ко второму курсу мы уже точно знали, от этих цепких глаз и острого языка не спрячешься, как ни старайся.
  - Пусть бы Лори шла. Должен же внешний вид соответствовать внутреннему, - послышался сдавленный шепот позади меня.
  Я удивленно оглянулась. Обычно в момент истины девочки старались не то что не разговаривать, но и по сторонам особенно не глазеть, чтобы ненароком не подвернуться под легкую преподавательскую руку. В паре шагов от меня стояла Лиадейн с подругой, губы обеих старательно сдерживали улыбку.
  - Раз добровольцев нет, значит, я назначу их сам. И сегодня через яму полезет... - мэтр Дойл обвел медленным взглядом замерших девушек, - оллема Лиадейн. Прошу вас, оллема.
  По лицу 'везучей' одногруппницы пробежала судорога недовольства и брезгливости, но к яме она подошла уже с выражением полного безразличия. Опустившись на корточки, она ухватилась за веревку, несколько раз переставила руки, в итоге растянувшись на хрупкой опоре. Короткое движение - и вот уже она висит, удерживаясь руками и ногами за раскачивающийся под ее весом нетолстый канат. Первая часть, ровно до середины ямы, была довольно простой и практически все ее проходили. А вот на этой самой середине поперек ямы была прикреплена доска, к которой цеплялся другой конец веревки. Не такая уж и широкая доска, чтобы обезопасить от падения в случае неосторожного движения. С усилием взобравшись на перекладину, Лиадейн постаралась стать как можно устойчивей и ожидающе взглянула на мэтра. Вот тут и начиналась самая сложная часть: к вертикальной конструкции, чем-то напоминавшей виселицу, была привязана другая веревка, конец которой мэтр кидал первому проходящему яму студенту или единственной 'счастливой' студентке . Парни этот этап проходили без проблем уже после месяца занятий, каждый прошедший передавал веревку последующему, а завершающий закреплял ее на столбе в форме буквы Г. Предполагалось, что оллема должна ухватиться за конец веревки и перебраться на другой край ямы как на тарзанке, но поймать узелок удавалось не каждой. В основном, пытаясь это сделать, счастливицы и оказывались в резервуаре с косметически-полезной жижей.
  Этот раз не стал исключением: после нескольких бесполезных попыток Лиадейн, коротко взвизгнув, упала в яму. Жижа радостно облепила желанную гостью, невзирая на нескрываемое выражение брезгливости на лице той. Поднявшись, одногруппница сделала несколько шагов к левому краю ямы, к которому была прикреплена коротенькая веревочная лестница.
  Остальные со смесью облегчения, брезгливости и жалости наблюдали, как девушка выбирается.
  Вдруг наше внимание привлек чужой голос:
  - Как интересно тут у вас проходят занятия. Ханлей, а вы сами-то не забыли, как проходить это препятствие?
  Я повернулась на звук и увидела ту самую девушку в платье, чье присутствие на стадионе отметила еще во время разминочной пробежки. Девушка стояла у правого края ямы, сложив руки на груди, и иронично улыбалась.
  - Сомневаетесь в моей профессиональной подготовке? - мэтр Дойл вскинул бровь. Как только зазвучал его голос, наши головы повернулись к нему.
  - А мне стоит в ней усомниться? - с не меньшей иронией в голосе, чем в улыбке, отозвалась девушка.
  - Настаиваете на демонстрации? - уголок губ преподавателя дрогнул то ли от сдерживаемой улыбки, то ли от скрытого гнева. Правда, на гнев было не очень похоже.
  - Ничего не имею против нее, - пожала плечами его оппонентка.
  - Что ж, так и быть. Но вам придется кинуть мне веревку, когда я буду на перекладине, - не став кочевряжиться, уступил мэтр.
  - Так и быть, окажу вам эту маленькую любезность, - милостиво согласилась девушка, после чего обошла яму и приняла означенный предмет из рук преподавателя.
  Мэтр Дойл хмыкнул и отправился к противоположной стороне ямы, где, сгрудившись настороженной кучкой, стояли мы, до этого синхронно переводившие взгляды с мэтра на девушку и обратно.
  Преподаватель остановился у низкого колышка, к которому была привязана веревка, крепившаяся к перекладине, бросил взгляд на другую сторону и без единой заминки ступил на тонкий канат. Три метра пути над призывно блестящей жижей он преодолел за несколько секунд. Остановившись на перекладине, мужчина ожидающе посмотрел на ассистентку. Та абсолютно нейтральным выражением на лице бросила ему конец веревки, который он поймал без каких бы то ни было усилий. Мэтр Дойл перехватил веревку повыше и оттолкнулся от перекладины, но не вперед, а назад, чтобы взять больший разгон. Для чего, мы поняли, когда он уже почти добрался до твердой земли. За полметра до цели, он неожиданно отпустил веревку и, перекувыркнувшись через себя, приземлился на самый край, расставив руки в стороны, чтобы обрести равновесие. И в этот же момент, девушка, стоящая теперь прямо напротив него, посмотрела поверх его плеча прямо на нас расширенными от страха глазами и вскрикнула, прикрыв рот ладошкой. Повинуясь рефлексам, не до конца обретший равновесие мужчина, мгновенно обернулся, развернув корпус, оценил наши ошарашенные выражения лиц и завершил приземление на дне ямы в объятиях торжествующе хлюпнувшей 'косметологической' субстанции.
  Девушка подошла к краю, оценивающе рассмотрела сидящего по пояс в грязи мужчину, дождалась, когда он поднимет взгляд на нее, иронично вздернула бровь, хмыкнула, после чего развернулась и направилась к дорожке, идущей от стадиона к главному корпусу.
  Нам же досталось удовольствие наблюдать, как преподаватель медленно поднимается и выкарабкивается из ямы. Обтянутая штанами, пропитанными грязной жижей, 'комплекция тылов' преподавателя мгновенно привлекла всеобщее и большей частью восторженное внимание.
  Выбравшись, мэтр Дойл пару секунд смотрел вслед неспешно удаляющейся девушке, после чего развернулся и, еще больше ошарашив нас искренне довольной улыбкой, объявил:
  - На сегодня урок окончен.
  Мы с однокурсницами недоуменно переглянулись, но задерживаться не стали, решив убраться с глаз мэтра Дойла, пока до него не добрался весь букет 'прелестных' ощущений.
  
  ***
  
  За столиком самой дорогой ресторации городка, изучая меню, сидела молодая пара. В чудесный утонченный образ юной леди: идеально собранные в высокую прическу (трудами явно хорошего и дорогого мастера) светлые волосы, идеально сидящее прекрасное платье цвета брызг шампанского, подчеркивающее все достоинства хозяйки, и изысканный сапфировый гарнитур, оттеняющий чистую голубизну ее глаз, - не вписывалось только выражение аристократичекого лица: нахмуренные брови и закушенная губа.
  - Лиадейн, солнце моей жизни, тебя явно что-то беспокоит, - мягко обратился к недовольной девушке спутник, сидящий напротив и лицезреющий эту картину уже добрую минуту.
  Девушка перевела невидящий взгляд с листа бумаги на молодого человека. Ее лицо в ту же секунду разгладилось, мгновенно преобразившись, она улыбнулась и ответила:
  - О нет, Слуагадхан, все в порядке.
  - Но я же вижу, что не в порядке, - не отступился молодой человек, в его голосе появились нотки тревоги. - Скажи мне, свет мой, тебя кто-то обидел?
  На скулах Слуагадхана Брогана заходили желваки, глаза сузились, без слов сообщая, что покусившемуся на хорошее настроение его леди несдобровать.
  Лиадейн мягко улыбнулась. Она протянула руку и успокаивающе коснулась пальцами сжатого мужского кулака.
  - Нет, все хорошо, правда. Меня никто не обидел.
  Молодой человек заметно расслабился, но бдительности не потерял:
  - Тогда отчего ты такая грустная сегодня?
  - О, это ерунда. Девушки любят время от времени придавать значимость не стоящим ее внимания мелочам, - не особенно усердно отмахнулась оллема, что не осталось незамеченным.
  - Свет мой, скажи мне, что отняло твой покой, я должен знать. Ведь это тревожит тебя, - проникновенно произнес Слуагадхан, глядя спутнице в глаза.
  Выдержав паузу, студентка консерватории тяжело вздохнула и призналась:
  - Все дело в том, право это просто глупости, что мне не дает покоя несправедливость. Ты же знаешь, я не терплю ее в любом виде. Не приемлю. Она отвратительна мне до глубины души, - молодой человек кивнул, подтверждая свою осведомленность о неприятии спутницей такого явления на уровне подкорки, - Так вот, она пустила свое семя и в моем учебном заведении. Моя одногруппница использует все доступные методы, чтобы добиваться желаемого. Ходят слухи, что она спит с кем-то из преподавателей, чтобы поддерживать свою успеваемость на существующем уровне. Конечно, ею многие интересуются. Но меня бы это не беспокоило, хотя такие методы, как ты знаешь, мне отвратительны, если бы в довершение ко всему она не обеспечила себе ансамбль с самым перспективным скрипачом нашего факультета. Я сама играю на скрипке и очень рассчитывала, что мне удастся убедить его подать заявку на ансамбль со мной, но когда подошла поговорить с ним, оказалось, что ему пару назначил преподаватель, и ею оказалась не кто иная, как Адерин Лори!
  С каждым словом в голосе девушки все явственней сквозили гневные нотки. Остановившись, она выдохнула, постаралась успокоиться и продолжила, с усилием смягчая свой голос:
  - Это несправедливо, Слуагадхан. Неужели честным способом невозможно получить достойного партнера? Почему низкоморальным девицам достается все самое лучшее?
  Настала очередь кавалера успокоительно поглаживать руку своей дамы.
  - Лиадейн, ты не должна расстраиваться из-за этого. Увы, но в нашем мире много нечестных и двуличных людей, не брезгующих никакими методами ради достижения своих целей, - сочувственно произнес он.
  - Ты не понимаешь. Грейнн Бойл - лучший на факультете. Даже после длительного перерыва. Я могла столькому научиться у него. А теперь он занимается с ней, а она ведь даже не скрипачка!
  Пальцы Слуагадхана сжали руку Лиадейн чуть сильнее, но та не заметила этого, полная гнева на царящую несправедливость.
  - Да уж, и правда, очень неприятная ситуация, - задумчиво произнес молодой человек. - А эта девица, как, ты сказала, ее зовут, она тебя не задевает?
  - Адерин Лори. Нет, конечно. Меня задевает только ее беспринципность! И то в большей степени потому, что пересекается с моими планами, - ответила девушка, остывая.
  - Не волнуйся, мой свет, такие личности всегда получают по заслугам. Не переживай об этом. А насчет ансамбля, - Слуагадхан посмотрел в глаза оллеме и произнес, - ты ведь у меня и без уроков других студентов, пусть и выдающихся выпускников, невероятно талантлива. Уверен, твои преподаватели видят и слышат это.
  Выговорившаяся и подобревшая девушка благосклонно улыбнулась и ответила:
  - Ты мне льстишь, Слуагадхан.
  - Вовсе нет, и ты сама это знаешь, - пылко возразил ей молодой человек, вызвав еще одну улыбку своей дамы, на этот раз с едва уловимым оттенком самодовольства: еще бы ей не знать!
  Заметно повеселевшая, Лиадейн снова погрузилась в изучение меню, а взгляд Слуагадхана, устремленный на нее, стал весьма задумчивым.
  
  ***
  
  Поле окончания занятий самым людным местом во всей консерватории была, конечно, столовая. Все олламы, вне зависимости от положения, спешили восполнить энергию: студенты - потраченную на усвоение новых знаний, а преподаватели - на втолковывание непреложных истин в зыбкие умы. В большом помещении с высокими столами никогда не бывало тихо, но в это самое оживленное время гул, казалось, насквозь пронизывал его стены и пол. Кто-то доучивал недоученное, кто-то делился с друзьями, разбирая собственные ошибки и слушая советы, кто-то хвастал свежепредуманной мелодией, а кто-то попросту напевал засевшую в голове песенку. Музыкальный белый шум вился роем разъяренных пчел. Иногда мне казалось, что воздух ощутимо дрожит от такого многообразия мелодичных и не очень звуков, пропитанных глубинными и поверхностными, сиюминутными эмоциями неопытных олламов. Мне никогда не случалось быть свидетельницей землетрясения, но складывалось ощущение, что оно чувствуется именно так: вибрации, то практически незаметные, но настораживающие, то мощные, сотрясающие. Именно поэтому я никогда не задерживалась в столовой больше, чем было необходимо, для того, чтобы поесть. Меня не покидала мысль, что, останься я еще хоть на одно мгновение, и обед из меня выпрыгнет, подстегнутый очередным всплеском чьих-то эмоций.
  Наверное, поэтому у меня нет и изначально не было особых контактов с однокурсниками и другими олламами. Как ни крути, а в среде студентов консерватории все общение нанизано на музыкальную нить. Музыка для нас то же, что и воздух, мы дышим ей, впитываем кожей, наполняем ею умы и сердца, причем не всегда только свои. И если других олламов это сплачивает, в моем случае все с точностью до наоборот. Каждый раз, слыша пение или инструментальное соло, я будто заглядываю в душу человеку. Иногда читаю только верхние слои, а, случается, вижу глубинные переживания. Это выходит спонтанно. Мэтр Муррей говорит, что я научусь контролировать свой дар, что его нужно осваивать как незнакомый инструмент. Инструмент с собственным, далеко не простым норовом. Я чувствую чужие ощущения своей кожей, а сильные эмоции пронзают иглами до самой глубины сердца. И это совсем не приятно.
  Этот раз не соблазнял стать исключением. Покончив с обедом едва ли не быстрей, чем главный повар, мастер Аодх, покинул зал столовой, пожелав всем приятного аппетита, я встала, отнесла поднос с приборами к нужному окошку и, рассекая заметно поредевший поток голодных студентов, опоздавших к пожеланию (практически благословению) мастера Аодха, направилась к дверям. За ними студенчески течения были оживленнее, но направлялись в большинстве своем в царство вкуса и запаха. Выйдя, первым, кого я заметила, был Грейнн Бойл, подпиравший противоположную стену недалеко от столовой. Музыкальный партнер, теперь уже, наверное, бывший, тоже заметил меня и отлепился от стены. Мне показалось, что он уже был готов направиться в мою сторону, как вдруг коридор огласил мелодичный звонкий голос:
  - Грейнн!
  Молодой мужчина замер, а затем медленно повернул голову на звук, я перевела свой взгляд туда же. В пяти шагах от него стояла уже знакомая мне девушка, окунувшая мэтра Дойла в косметологическую ванну. Не особенно высокая шатенка с очень живыми карими глазами сейчас с неподдельной радостью смотрела на моего партнера по ансамблю и ослепительно улыбалась.
  - Грейнн! - еще раз воскликнула она, после чего подбежала к изумленному скрипачу, встала на носочки и без затей поцеловала его в щеку. - Какое счастье встретить тут знакомое лицо! Как твои дела?
  Она продолжала опираться на его предплечье, которым воспользовалась как опорой, и ожидающе смотрела в глаза молодого мужчины, ожидая ответа. Грейнн улыбнулся.
  Я никогда прежде не видела, чтобы он улыбался. Усмешка, полная иронии - да, но вот такая, искренняя, теплая и, должна признать, красивая улыбка никогда не появлялась на его лице. Наверное, поэтому я на секунду замерла, как вкопанная, будто почувствовав едва ощутимый укол в солнечное сплетение.
  - Каэли, - мягко и с необычайной теплотой произнес Грейнн, смотря на девушку сверху вниз.
  В тот же момент оцепенение распалось на мелкие осколки, я легонько тряхнула головой, решительно развернулась и направилась в сторону, противоположную беседующей паре. Да, меня удивили невиданные раньше эмоции партнера, но почему меня должно волновать с кем и как он общается? Тем более, что он мне уже наверняка бывший партнер.
  
  ***
  
  Появление Каэли было неожиданным. Очень неожиданным. Настолько неожиданным, что, отвлекшись, Грейнн потерял из виду Адерин, с которой хотел поговорить. Когда, осознавший, что ему не почудился знакомый голос, молодой человек обернулся к дверям столовой, девушки там уже не было, как и в коридоре. Не позволив себе рвавшегося из груди хмурого тяжелого вздоха, он снова повернулся к ожидающей ответа собеседнице. Каэли поубавила сияния и теперь изучающе смотрела на выражение его лица, так что он поспешил усмехнуться и произнес:
  - Дела идут. Ты сама здесь каким ветром?
  - Попутным, каким же еще? - легко пожала плечами девушка.
  - Ну да, - скептически хмыкнул Грейнн. - Из того, что я видел, любой ветер, сталкивающийся с тобой, становится попутным, независимо от атмосферных фронтов.
  - О да, я практически повелительница бурь, - звонко рассмеялась Каэли, вызвав улыбку и у собеседника, после чего профессиональным взглядом окинула фигуру молодого мужчины, завершив осмотр кистью левой руки. Переместив к ней ладони, деловито покрутила и произнесла неожиданно твердым приказным тоном:
  - Ну-ка быстро сожми и разожми кулак.
  Грейнн послушался еще до того, как осознал собственные движения, после чего усмехнулся:
  - Опять твои фокусы. Прекращай, Каэли.
  Девушка без тени смущения ответила:
  - Я вообще-то и не начинала. А если бы и да, во всем виновато чувство ответственности.
  - Иногда мне кажется, что лучше бы этого чувства у тебя не было, - нарочито тяжело вздохнул Грейнн.
  - Иногда? Мне так кажется постоянно, - снова улыбнулась девушка. Вдруг, словно спохватившись, она добавила:
  - Кстати, очень хорошо, что я тебя встретила. Есть разговор.
  - За чашкой травяного чая? - вопросительно изогнув бровь, предположил оллам.
  - Лучше за каким-нибудь из ноктюрнов Эрарьеса, - неожиданно серьезно ответила Каэли.
  Грейнну оставалось только поправить футляр, висящий за плечом и кивнуть. Несмотря на кажущуюся легкомысленность и совершенно очевидное своеволие, Каэли была весьма трезвомыслящей девушкой, а выбор аккомпанемента к разговору явно указывал, что тема будет серьезной.
  Каэли положила ладонь на учтиво предложенный сгиб локтя и направилась на третий этаж, поднявшись на который, Грейнн сразу понял, к которому кабинету им стоит идти. Из приотрытой двери одного из них доносилось знакомое ворчание Вилея Имона:
  - Осторожней! Осторожней! Это ж вам не дрова в поленницу складывать, уважаемые олламы! - по интонации сразу становилось понятно, что уважения в старом мастере-кладовщике к громко пыхтящим помощникам не было и в помине.
  Грейнн вопросительно посмотрел на свою спутницу, та поняла его интерес без слов:
  - Не могла же я не заглянуть к старому Имону! Он еще девчонкой меня от раритетной скрипки гонял.
  Дальнейших объяснений не требовалось. Мастер-кладовщик, конечно, первым делом поинтересовался инструментом.
  - А что ты с собой привезла? - подавляя зарождающуюся улыбку, как бы между прочим, поинтересовался Грейнн.
  - Кото, - с материнской гордостью отозвалась Каэли.
  Оллам фыркнул, в его глазах заплясали смешливые искорки.
  Картина, представшая их взору, была ожидаемой: Мастер Имон стоял и со строгим видом отдавал указания двум олламам. Суровый внимательный взгляд из-под нахмуренных бровей не отрывался от их рук ни на полмгновенья. Молодые люди, искренне полагавшие, что музыкантам физическая сила не так уж и нужна, что было видно по худощавой изящной комплекции, натужно пыхтели и пофыркивали, подтаскивая даже с виду тяжелый двухметровый футляр к столу, на который его предполагалось взгромоздить. Сил им предавали грозные реплики и сулящий жестокую кару взгляд мастера-кладовщика. К чести ребят, им удалось справиться с задачей, не допустив бесчестящих репутацию звуков. Как только мастер убедился, что футляр надежно покоится на столе, он подошел к нему и деловито открыл, после чего стал подавать помощникам ножки для подставки.
  - Доброго дня, мастер Имон, - приветливо поздоровалась Каэли.
  - Доброго дня, - уважительно повторил приветствие Грейнн.
  - Каэли! - старый мастер расплылся в умиленной улыбке, после чего будто всполошился, - Ты уже здесь? Я думал, инструмент понадобится тебе не раньше двух!
  - Так и есть, мастер Имон, просто я пришла немного пораньше, чтобы помочь, но, вижу, помощники у вас уже есть, - беззаботно улыбаясь, ответила девушка.
  Мастер перевел взгляд на пыхтящих над подставкой студентов и пренебрежительно скривился, после чего перевел взгляд на спутника девушки, прищурился, будто припоминая, а затем разом помрачнел:
  Каэли, заметив реакцию мастера-кладовщика, поспешила заговорить первой:
  - А это... - но была прервана неодобрительным:
  - Грейнн Бойл, как же, как же, помню, - почти прокаркал Вилей Имон и, не сводя глаз с оллама, продолжил, - Что, молодой человек, по-прежнему втихомолку поганите казенный музыкальный инвентарь?
  - Что вы, мастер, уже давно только свой собственный, - спокойным с явной прохладцей тоном ответил молодой мужчина.
  - Ну-ну, - недоверчивый прищур старого мастера говорил сам за себя.
  - Мастер Имон, мы, кажется, все правильно сделали, - с явно вопросительной интонацией донеслось от кривовато выставленной подставки.
  Кладовщик еще раз смерил фигуру Грейнна недовольным взглядом и обернулся, чтобы проинспектировать работу студентов. Скептически хмыкнув, мастер подошел, деловито поправил сооружение, проверил надежность и дал указание ставить на выровненную конструкцию сам инструмент. Этот этап прошел без происшествий: то ли потому, что один кото был гораздо легче, чем футляр с полным комплектом инвентаря к нему, то ли оттого, что бдительный взор Вилея Имона и ревнивый взгляд Каэли не сулили ничего хорошего молодым людям в случае промашки. Убедившись, что рабочая сила больше не пригодится, мастер велел подрядным быть свободными, а сам приблизился к инструменту. Присев, ласково провел пальцами по шелковым струнам, послушал голос каждой, кое-где подвинул мосты, после чего выпрямился и с довольным видом произнес:
  - Готово, мел.. Каэли. Можешь пользоваться.
  Девушка лучезарно улыбнулась, подпорхнула к старому мастеру, звонко поцеловала того в щеку и тихо ответила:
  - Спасибо, мастер Вили.
  На секунду морщины мастера разгладились, а выцветшие глаза ярко сверкнули. Он кивнул, второпях постарался вернуть лицу суровое выражение и направился к двери, бурча под нос: 'От егоза! Как была маленькой озорницей, так и осталась'.
  Проводив взглядом мастера-кладовщика, Грейнн повернулся к Каэли, уже усаживающейся напротив инструмента, и поинтересовался:
  - А до консерватории ты его как дотащила?
  - Помогли, - коротко ответила надевающая на пальцы коготки-плекторы девушка.
  - Что прямо самолично? - вскинул бровь оллам.
  - На территорию консерватории не допускаются слуги и прочая челядь, на плечи которых можно переложить драгоценный груз, так что да, самолично, - усмехнулась Каэли, напоминая Грейнну ту короткую, но яркую сцену, когда у ворот его столичного дома оказалась девушка, рядом с которой лежал двухметровый деревянный чемодан больше всего смахивающий на тощий гроб. И эта самая девушка, которую по распоряжению главы тайной службы он обязан был принять, наотрез отказалась доверять как сам гроб, так и его содержимое прислуге. Вспылив тогда, Грейнн предложил ей самой тащить эту груду дерева в дом. Явно запомнившая нелестный эпитет по отношению к лелеемому инструменту барышня фыркнула и действительно потащила. Волоком. Остановилась только перед самым крыльцом, после чего перенесла содержимое футляра в дом, а сам чемодан, поцарапанный и ободранный, так и быть, доверила заботам ошарашенной прислуги.
  Грейнн усмехнулся. Он знал, что футляры девушка меняет с завидной регулярностью, тем не менее, не изменяя принципам.
  Каэли бросила на молодого человека взгляд из разряда 'а ты что встал столбом'. Грейнн усмехнулся и под мелодичные переборы шелковых струн стал доставать скрипку из чехла.
  Ноктюрны Эрарьеса нравились девушке не только из-за мелодичности и проникновенности, но и, как подозревал оллам, в большей степени из-за пронзительных мотивов горного народа, которыми композитор был очарован на протяжении всего своего творчества.
  Ловким движением, исполненным изящества, он положил скрипку себе на плечо и голос медных струн стал вплетаться в узор, рисуемый шелковыми. Тональность Лунный Топаз играла всеми оттенками возвышенного очарования с нотками грусти о недостижимом. Диалог инструментов то срывался на шепот, то переходил на повышенные тона, но мелодичные голоса взаимодействовали неизменно мирно. Повторяющиеся интервалы и темы, тем не менее, звучали каждый раз по новому, словно грани драгоценного камня: совершенные в своем подобии, создающие идеальную форму и образ, в которых играет рассветный луч. Во время исполнения музыканты не смотрели друг на друга, больше внимания уделяя инструментам. Ноты не нужны были ни одному из них: Каэли, трепетно любившая творчество Эрарьеса знала большинство его произведений на память, ноктюрны так точно, а у Грейнна была возможность заучить их до возможности играть с закрытыми глазами.
  Как только дань уважения последней затихающей ноте была отдана, девушка исподлобья взглянула на молодого человека, смотрящего в окно, после чего подняла голову и произнесла:
  - Как же все запущено-то...не удивительно, что девочка с тобой играть не может.
  И если на первые слова Грейнн отреагировал неопределенным хмыканьем, то, заслышав последние, резко повернул голову и переспросил:
  - Что?
  - Я про твою напарницу в ансамбле. Как ее? Вроде бы Аде... - Каэли сделала вид, что припоминает.
  - Адерин, - рублено подсказал молодой человек, внутренне подбираясь.
  - Ага, - мимолетно, согласилась девушка и продолжила уже другую тему. - Нет, Грейнн, так не годится. Так и быть, по старой дружбе я выделю время на пару сеансов, - и, прежде чем оллам стал возражать, добавила. - Между прочим, бесплатных. Оцени всю пылкость моих к тебе дружеских чувств.
  В ответ молодой мужчина иронично вздернул бровь.
  - Все так плохо?
  - Не настолько, как при нашей первой встрече, но плохо, Грейнн. Не сомневаюсь, что любой другой напарник убежал бы от тебя не намного позже, чем Адерин.
  Грейнн Бойл нахмурился. Пару секунд он был погружен в свои мысли, но после прищурился и снова обратился к девушке:
  - Ты ведь не просто так приехала. К ней?
  - Давно ты знаешь? - вопросом на вопрос ответила Каэли, имея в виду вовсе не то, о чем спросил скрипач.
  Грейнн поджал губы, но все же произнес:
  - Недавно. На последнем занятии она попыталась повлиять на меня, а с некоторых пор у меня особая чувствительность к такому рода влиянию.
  - А как давно вы занимаетесь? - продолжила расспросы девушка.
  - Около месяца.
  - Удивительное самообладание. Я бы еще на первой сыгравке это сделала, в крайнем случае, на второй, - поделилась Каэли. - Или опустила бы пюпитр тебе на голову, чтобы и сам не мучился, и других не мучил.
  - Я не мучаюсь, - резко ответил Грейнн.
  - Я слышу, - скептически хмыкнув, парировала девушка.
  На такое ответить молодому мужчине было нечего, поэтому он просто нахмурился. Невзирая на собственную убежденность или нежелание признаваться, Каэли было не провести. Одна из лучших слышащих, она знала о нем то, о чем даже он сам не догадывался. Признавать это было довольно нелегко, даже теперь, спустя год вражды и последующие три дружбы.
  - Ты не ответила на мой вопрос, - спустя недолгую паузу напомнил оллам.
  - Который? - сделав удивленно-наивные глаза, поинтересовалась девушка.
  - Каэли! - с рычащими нотками в голосе произнес Грейнн.
  - К ней, к ней, - усмехнувшись, ответила слышащая. - По программе обмена опытом. И, должна сказать, ты изрядно потрепал девочке нервы. Ей было очень нелегко, если она услышала хотя бы половину из того, что услышала я.
  - Что ты имеешь в виду? - напрягшись, уточнил молодой мужчина.
  - Нервы тебе нужно латать, - с ехидной усмешкой ответила Каэли. - Больше на природе бывать, слушать пение птичек, любоваться на цветочки...
  Грейнну оставалось только возвести взгляд к потолку и страдальчески вздохнуть.
  - Так, давай еще раз сначала. И постарайся расслабиться, представить себя плывущим по волнам мелодии... ну ты помнишь, - совсем другим, деловым тоном произнесла девушка и снова тронула скрученный в толстые нити шелк.
  Грейнн Бойл еще раз вздохнул, уже с куда меньшим артистизмом, и снова устроил скрипку на плече, поднося смычок к готовым запеть струнам.
  
  ***
  
  Метресса Линдберг задумчиво закусила нижнюю губу и нахмурилась. Первый проректор, отметив этот жест пристальным взглядом, произнес:
  - Значит, мой совет в этой ситуации оказался не в помощь. Досадно.
  - Почему же не в помощь? - ответил на его реплику мэтр Муррей, - совет вполне разумный, применительно других студентов. Не сработал он относительно очень чуткой и вспыльчивой слышащей, но с такими девушками, поверьте моему опыту, вообще мало что срабатывает.
  Каэли, сидящая на подоконнике и покачивающая ногой в такт слышной только ей мелодии, громко фыркнула, на что самый опытный из присутствующих преподаватель не обратил ни малейшего внимания.
  - Я не вижу другого выхода, кроме как расформировать этот ансамбль, - тихо, но крайне уверенно произнесла Санна Линберг. - Девочка не в состоянии выполнить данное задание, и ее это угнетает, что ощущается практически на физическом уровне, я уже не говорю о музыкальном.
  Лорд Двейн вздохнул и открыл было рот, чтобы согласиться с метрессой, но тут в разговор вступила самая молодая из присутствующих:
  - На вашем месте я бы не спешила с этим решением.
  - Почему же? - удивленно вздернул бровь Маркас Двейн.
  - Эти двое, несмотря на сложившееся недопонимание, могли бы стать идеальным ансамблем. Адерин нужно учиться справляться с музыкальным потоком, управлять им, а Грейнну, - девушка бросила отрешенный взгляд в окно. - Грейнну не помешает небольшая встряска. Они могут помочь друг другу так, как не сможет ни один преподаватель.
  - В данной ситуации я склонен согласиться с голосом юности, - веско обронил мэтр Муррей, за что был вознагражден еще одним фырканьем, но не повел и бровью в ответ.
  - Раз компетентный специалист утверждает, что имеет смысл продолжить, то, я думаю, стоит дать этому ансамблю еще какое-то время, - произнес первый проректор, обращая полувопросительный взгляд к Санне Линдберг. - Вы не согласны, мэтресса?
  - Даже не знаю. Судя по всему, девочке эти занятия очень неприятны, - с сомнением в голосе и искренним переживанием в глазах ответила молодая женщина.
  - Тут, я думаю, смогу помочь, - донесся от окна голос Каэли.
  Взгляды присутствующих переместились к ней.
  - Я поработаю с олламом Грейнном. У нас с ним давно налажен контакт - так что через пару сеансов он будет во вполне терпимой форме, - пояснила слышащая.
  - К тому же, - вновь взял слово мэтр Муррей, - раз уж он теперь знает о направленности дара оллемы Адерин, ей будет легче тренироваться не только в общей сфере влияния музыки души, но и по своей прямой специализации. Раз уж молодому человеку удалось разгадать наше юное дарование, так пусть послужит благой цели в деле становления ее как слышащей.
  Губы седовласого мэтра искривились в иронической улыбке, а от окна долетел едва слышный смешок.
  Первый проректор нахмурился.
  - Хорошо. Но я хочу, чтобы вы держали меня в курсе происходящего. Об успехах и неудачах этого ансамбля я хочу знать все. И да, Каэли, - он повернул голову к девушке, - если вдруг твой дар убеждения не сработает, что, конечно, сомнительно, отправляй оллама Грейнна прямиком ко мне. Я найду достаточные аргументы, чтобы сделать его сговорчивей.
  Каэли фыркнула в очередной раз, кивнула и, легко спрыгнув с подоконника, направилась к двери. Разбор полетов оллемы Адерин был окончен, а значит, ей в проректорском кабинете делать нечего.
  - Ну что ж, с этим вопросом пока все, - проводив взглядом летящую фигурку, произнес первый проректор.
  Мэтр Муррей поднялся, кивком попрощался с лордом Двейном и направился к выходу. Вслед за ним поднялась со своего места и Санна Линдберг. Еще до того, как она начала движение к двери, ее остановил голос Маркаса Двейна:
  - Метресса Линдберг, не стоит переживать. Я уверен, неприятная ситуация вскоре разрешится. Каэли действительно мастер своего дела.
  - Я в этом ни секунды не сомневаюсь, лорд Двейн, - ответила Санна.
  - Тогда отчего вы хмуритесь? - с улыбкой поинтересовался мужчина.
  - Не поверите - разрабатываю план, как буду тащить двух не самых покладистых студентов к вам на разбор полетов, если они что-нибудь сломают в процессе нахождения общего музыкального языка, - ответила метресса Линдберг, позволяя улыбке сверкнуть в глазах.
  Первый проректор усмехнулся и с удовольствием проводил взглядом удаляющуюся из его кабинета женскую фигурку, мысленно отмечая, что спокойная женственность выглядит гораздо привлекательней юной летящей порывистости.
  
  ***
  
  Я сидела в музыкальном кабинете и в задумчивости пальцами перебирала струну за струной своей деревянной подруги. Медные жилы отзывались приглушенным мягким звуком, будто урчанием кошки. Конечно, при моей-то роскоши - отдельной комнате - я могла бы играть и там, чем и пользовалась в непогоду, но здесь, в небольшой комнате рядом с роялем, мне нравилось гораздо больше. И дело было не только в акустике. Так я не чувствовала себя в одиночестве. Жизнь в консерватории бурлила горным потоком, пронизывая баритонными вибрациями стены, потолки, полы и сам воздух. В моей же комнате, изолированной от звука, воздух был неподвижен, иногда напоминая тихий пруд, а иногда стоячее болото.
  Времени до поры академконцертов с каждым днем не становилось больше, поэтому я твердо решила поговорить с мэтрессой Линдберг насчет ансамбля, но каждый раз почему-то откладывала, а преподавательница, с которой мы виделись три раза в неделю на занятиях по специальности, не спешила интересоваться успехами своей ученицы. Не то чтобы мне нравилась неопределенность, но своя прелесть в ситуации была: эмоционально я отдыхала. А при мысли, что пропущено уже два ансамблевых занятия так вообще блаженствовала, стараясь не вспоминать ледяные уколы мелодии чужого сердца. За прошедшие несколько дней Грейнн Бойл пытался поговорить со мной еще раз, но его снова отвлекли, что меня нимало не огорчило.
  По моим губам проскользнула мимолетная улыбка. Взяв медиатор, я вновь прикоснулась к струнам, от этого движения мгновенно оживившимся в звонких переливах. Я любила свою мандолину. И не только потому, что за столько лет она всегда была мне верной подругой. Струнные инструменты - это нечто интимное, личное. Играя, лаская, сжимая скрученную, обвивающую сердцевину, медную проволоку, ты не просто извлекаешь звук - ты отдаешь инструменту часть себя. От поцелуев металлических жил с первых же дней появляются мозоли, которые со временем не проходят, но лишь твердеют, закрепляя вашу дружбу и верность друг другу. Что уж говорить о часах перед академконцертами, когда неопытные музыканты стирают пальцы в кровь, доводя звук до совершенства. Не придавая значения боли, полностью погрузившись в звук, они питают струны своей кровью. Нет, те не становятся мягче или нежнее, но, принося такую жертву инструменту и упорству, в ответ получаешь гораздо большее: познание. Ты начинаешь чувствовать и слышать инструмент совсем по-другому, будто продолжение себя. И тогда начинает казаться, что струны отзываются уже не на движения пальцев, а на движения души, будто они читают ноты твоими глазами, проникают в твои чувства и верней тебя знают, в какие оттенки ты хочешь окрасить каждую ноту. Невероятное ощущение. Оно будто распускает крылья за спиной, которые позволяют парить исполнителю на воздушных волнах мелодии. Такие чувства, без сомнения, стоят и крови и мозолей.
  Может, поэтому мне всегда казалось, что струнные инструменты гораздо ближе музыканту, чем какие бы то ни было другие. Они становятся частью нас самих, напитываясь нашей кровью и оставляя в нас самих крохотную частичку себя, тонкий, едва уловимый металлический запах на кончиках пальцев, неотъемлемую часть музыкального бытия.
  Такие чувства звучали аккомпанементом к мелодии, которую пальцы выбрали сами. Лунный Рубин на золотой нити. Мелодия каплями утренней росы срывается с пальцев, прижавшихся к струнам, брызгами разлетается в пространстве, передавая ему свою, непохожую ни на что иное вибрацию. Звуки волнуют воздух, пронизывают его предгрозовыми ароматами, следуя оттенкам, становятся то насыщенней, будто электризуя, заставляя его потрескивать перед ударом грома, то совсем легкими, словно ветерок летней ночи. В унисон с мандолиной звучит и моя внутренняя струна. Да так, что я не всегда понимаю, что становится родоначальником музыкального движения: она или восьмерка тонких медных нитей. Ноты срываются первыми каплями теплого летнего дождя, стекают по коже, оставляя за собой влажный след, такой чувствительный к переменчивым движениям ветра. Частое тремоло сменяется четкими щипками. Ласкающий кожу шелк мелодии перемежается с легкими постукиваниями коротких хвостатых нот.
  Ночные летние грозы - пора откровений. В такие ночи человеческая душа осознает гораздо больше, чем может сказать, чем способны выразить слова. Бури сдерживаемых чувств рвутся наружу, пробуждая понимание простых истин, их принятие, и, как ни странно, неся за собой спокойствие.
  Сердце, будто метроном, отмеряет сменяющие друг друга такты. Тело будто сливается с инструментом и самой мелодией в единый организм, у которого есть лишь одна цель: звучать, отдавать окружающему миру ощущения нежных ласкающих прикосновений и свободы. Той самой, когда, кажется, еще немного - и ты растворишься в ветре, распадешься на миллион частиц и взмоешь в небо вместе с теплым воздушным потоком, чтобы там, в высоте смешаться с каплями дождя и вернуться на землю, обретя себя заново.
   Мелодия наращивала звучность, постепенное неумолимое крещендо приближалось к своей кульминации, когда на меня, будто ведро холодной воды, обрушился звук открывающейся двери. Медиатор резко соскользнул по звонко и слегка обиженно тренькнувшим струнам. Я повернула голову ко входу, чтобы увидеть в дверном проеме незнакомую мне девушку, озадаченно смотревшую на меня. Первым, что отметило восприятие во внешности незнакомки, были глаза изумительно-чистого голубого оттенка с лазурной радужкой.
  - Прошу прощения, - произнесла девушка, слегка растерянно оглядывая комнату. - Я думала, этот кабинет свободен.
  - Так и есть, я уже заканчиваю, - кивнула я.
  Кабинет действительно должен был быть свободен в это время. Я никогда не ставила свое имя в расписании индивидуального использования консерваторских помещений студентами. Предпочитала приходить во время 'окна' или оставалась заниматься у себя в комнате. Все же не очень честно занимать кабинет, если он кому-то нужен для тренировок или сыгровок, при том, что у меня есть комната, полностью отданная в мое личное распоряжение.
  - Тогда вы будете не против, если я зайду? - улыбнувшись, поинтересовалась девушка.
  - Ни в коем случае, - ответила я и потянулась за чехлом от мандолины.
  Черноволосая незнакомка, наконец, зашла в кабинет и, не колеблясь ни секунды, направилась к роялю. Подойдя к нему, она улыбнулась, провела ладонью по краю откинутой крышки, обнажающей струны, после чего откинула и ту, что закрывала клавиши, невесомо пробежалась по черно-белому ряду пальцами, не извлекая ни единого звука, и едва слышно счастливо вздохнула.
  Я настолько погрузилась в созерцание немного странного, но такого искреннего поведения девушки, что забыла обо всем остальном, в результате чего чуть не выронила мандолину. Деревянная подруга, судорожно подхваченная, ответила мне тихим, но крайне недовольным гулом слегка затронутых этим движением струн.
  Девушка обернулась на звук и, заметив мое слегка опешившее выражение лица, смущенно улыбнулась и пояснила:
  - Несколько дней пути без возможности общения с инструментом - настоящая пытка.
  Я улыбнулась в ответ.
  - Да, сочувствую вам. Мне в этом вопросе легче, моя мандолина всегда со мной.
  Мое сочувствие было абсолютно искренним. Олламу тяжело без музыки. Эта тяжесть ощущается практически на физическом уровне. Именно поэтому мне всегда было жаль пианистов, которые были лишены возможности брать свой инструмент с собой, отправляясь куда бы то ни было.
  - Хотела бы я возить с собой свой рояль, но, увы, наши кареты не рассчитаны на таких объемных пассажиров, - вздохнула девушка.
  - Досадное положение вещей, согласна, - кивнула я. - Хотя, если учесть качество большинства дорог, может, оно и к лучшему?
  - Определенно, к лучшему! - с жаром согласилась голубоглазая. - Настройка инструмента после каждой поездки - еще полбеды, ведь наверняка от всей этой тряски по ухабам и рытвинам от него обязательно бы что-нибудь отваливалось. И хорошо, если декор, а не педали.
  Уголки моих губ растянулись в улыбке, а собеседница так и вовсе тихо, но очень весело рассмеялась.
  - Ты не против, если я пока начну играть? Очень соскучилась, - приветливо поинтересовалась девушка.
  С некоторым промедлением, я покачала головой, показывая, что совсем не против. Незнакомка села на мягкий винтовой табурет и повернулась всем корпусом к роялю, а я стала собираться в два раза быстрей, подгоняя собственные руки. Сейчас, едва восстановив хрупкое душевное равновесие, я была совсем не готова слушать музыку чужого сердца. Однако с первыми же нотами, прошившими пространство волной мягкого бархата, мои руки замерли, а сердце пропустило удар.
  Неужели? Неужели бывают настолько счастливые люди? Нет, счастье этой девушки не брызжело, не искрило, угрожая зажечь все вокруг. Оно было спокойным, постоянным. Радость, тесно переплетенная с душевным равновесием, создавала впечатление теплой воды, обволакивающей тело, расслабляющей каждую его мышцу и жилку. Облегчение, усталость, ощущение единства с любимым инструментом маленькими звездочками прикасались к коже, пробуждая крошечные волны приятного трепета.
  Нотный стан и все его знаки! Я могла бы слушать мелодию сердца этой девушки вечно! Я так увлеклась, что почти не осознавала, какая музыка звучит в кабинете, извлекаемая тонкими пальцами из черно-белых клавиш. Поэтому, когда в столь умиротворенную картину вклинился звук вновь открываемой двери, мне изо всех сил захотелось, не глядя, швырнуть в дверной проем пюпитр. Но воспитание победило сиюминутный порыв. Иногда я его просто ненавижу!
  Повернувшись, чтобы посмотреть, кого все-таки принесло сюда так не вовремя, я увидела Грейнна. Молодой мужчина стоял, придерживая дверь рукой. Он посмотрел на меня, но затем его взгляд скользнул к фигурке за роялем. В тот же момент мой партнер как будто окаменел. Несколько секунд он, будто не веря, смотрел на пианистку, пока та, почувствовав его взгляд, не обернулась. Мелодия прервалась в тот же миг, как их взгляды встретились. Грейнн, вдобавок ко всему, словно еще и коркой льда покрылся. Не медля ни секунды, он закрыл дверь, оставляя после себя в кабинете почти реально ощутимый холод.
  Я перевела ничего не понимающий взгляд на девушку. Она сидела спокойно, глядя на дверь, за которой скрылся мой партнер по ансамблю... бывший. На мгновенье мне показалось, что зависшие над клавишами кисти мелко дрожат. Наверняка, показалось. С чего бы им дрожать?
  Перед глазами всплыло выражение лица скрипача: маска, призванная скрыть целую бурю эмоций. Только вот каких? Сама не знаю почему, я вдруг отложила мандолину, в два шага преодолела расстояние до двери и вышла из музыкального кабинета.
  Грейнн Бойл все еще был в коридоре, он отошел совсем недалеко, так что догнать его было делом пары секунд.
  - Грейнн, - окликнула его я, останавливаясь в двух шагах от какой-то потерянной фигуры.
  Молодой мужчина резко обернулся. Стального цвета глаза как будто впились в меня взглядом. И столько в нем было растерянности, горечи и чего-то еще, от чего по моей спине поползли холодные мурашки, что я замерла и, кажется, даже задержала дыхание.
  Моргнув, он как будто только увидел меня, и в ту же секунду его холодно отстраненная маска снова закрыла от чужих глаз все эмоции.
  - Адерин?
  Я слегка прищурилась, пытаясь найти хоть одну трещинку, лазейку в монолите реакции оллама, но тщетно: его маска была безупречна, наверняка на ее становление ушел не один год.
  - Ты что-то хотел? - поинтересовалась я, стараясь загнать любопытство и непонятную тревогу поглубже, чтобы в голосе и взгляде не было ни малейшего намека на их присутствие.
  Скрипач нахмурился, будто припоминая, а потом кивнул:
  - Да я... хотел поговорить с тобой.
  - О чем? - снова спросила я.
  - О наших ансамблевых занятиях, - Грейнн снова чуть заметно напряг брови. - Я признаю, что тебе могло быть некомфортно играть со мной. Но дело в том, что до академконцерта остается не слишком много времени и я не хочу привыкать к другому партнеру. Предлагаю возобновить наши занятия. Со своей стороны обещаю держать свои... свое настроение в узде.
  Тревога? Беспокойство? Не-е-ет, теперь во мне властвовали совсем другие эмоции по отношению к этому несносному человеку. И все они были преимущественно членовредительского характера.
  - Дело не в настроении, - резко ответила я, сощурив глаза и сложив руки под грудью.
  - Я понимаю, - с ледяным спокойствием парировал оллам, смотря прямо мне в глаза.
  Выражение его инеисто-серого взгляда говорило, что действительно понимает, просто не хочет говорить вслух то, о чем знают всего пара человек в консерватории.
  - И мне не было некомфортно, Грейнн. Мне было больно. Физически больно.
  Некомфортно! Ну и слово подобрал. Самому бы ему испытать такой некомфорт!
  На краткий миг по лицу скрипача промелькнула тень, а во взгляде проблеском отразились такие чувства, что даже давать им имена мне не захотелось. Но очень скоро молодой мужчина опять взял себя в руки, и выражение его лица вновь стало непроницаемым. Однако теперь мне вовсе не хотелось снять маску с оллама: ведь под ней могло оказаться что угодно. И даже от призрачной тени этого 'чего угодно' мне несколько секунд назад стало очень не по себе.
  - Этого больше не повторится, - глядя мне прямо в глаза, уверенно произнес Грейнн таким тоном, будто давал обещание. Не мне. Самому себе.
  Вздохнув, я постаралась взять себя в руки. В голове мелькали мысли: конечно, дело не во времени - до академконцерта еще предостаточно времени для музыканта его уровня - и уж точно не во мне. Привыкание к другому партнеру? Чушь диссонансная! Этому человеку абсолютно все равно, кто играет с ним в ансамбле, он с одинаковым налетом презрения будет терпеть любого, как терпит присутствие окружающих каждый день. Значит, дело в чем-то другом. Может, в том, что прячется за безразличной сталью глаз? Нервная дрожь прокатилась холодной волной от поясницы к затылку.
  Нет, мне совсем не хотелось снова переживать ту изощренную пытку. И я прекрасно понимала, что уговаривать меня оллам уж точно не будет: не в его характере. Но сам факт, что скрипач пришел и выразил желание сохранить ансамбль, отчего-то показался мне значимым. Просто так он бы не стал этого делать. Не знаю, что в итоге сыграло ключевую роль: тот потерянный взгляд, длившийся всего пару секунд, который мне удалось увидеть, или обыкновенное женское любопытство, но я согласилась.
  - Хорошо, - выдохнула я, почувствовав в собственном голосе налет обреченности.
  Молодой мужчина кивнул, будто не ожидал иного ответа.
  - Завтра. Не опаздывай, - бросил он на прощание и, развернувшись, удалился.
  Мне же осталось только прожигать его излучающую уверенность спину разъяренным взглядом. Не опаздывай?! Это он мне?!!!
  
  ***
  
  Госпожа Кин, поджав губы и сузив глаза, смотрела на господина Парта. Последний - небольшого роста уже давно немолодой мужчина со смешно торчащей реденькой бородкой и топорщившимися усами - демонстративно закряхтел и потер поясницу.
  Госпоже Кин очень хотелось припомнить, как в ее деревеньке изгоняли из ленивого мужика подобный недуг, но долгие годы, прожитые в городе и отданные служению консерватории, не позволили.
  - Вы предлагаете мне тащить этот... - комендантша женского общежития двумя пальцами перевернула бирку, прикрепленную к замку чехла, и процитировала, - 'ценный и хрупкий груз' на собственной спине?
  - Что вы, госпожа Кин! Как можно! - фальшиво возмутился привратник, искренне считая, что нечто настолько большое и тяжелое просто не может быть хрупким, да и ценность его, наверняка, весьма сомнительна.
  Почтенная госпожа фыркнула, не поверив ни единому слову старика, и снова оглядела груз, доставленный почтовой телегой - в карету эта гора явно бы не поместилась. Посылка оказалась одного с ней роста (и пусть госпожу Кин никто не смог бы назвать высокой, достижений посылки это, отнюдь, не преуменьшало), а по ширине местами даже превосходила слегка полноватую женщину.
  Вложив в тяжелой вздох всю накопившуюся укоризну, к коей господин Парт оказался глух, как камень, комендантша в растерянности огляделась, пытаясь придумать выход из ситуации. Выход, конечно, был: пойти к проректору и попросить выделить ей пару сильных студентов в помощь, но для этого пришлось бы ждать до конца занятия, которое, судя по расписанию и окрестной тишине, только началось. Да и оставлять посылку без присмотра ответственной женщине тоже не хотелось.
  И в этот момент ее зоркий взгляд зацепился за движение. Госпожа Кин прищурилась, присматриваясь к проходящему мимо субъекту, а затем ее глаза зажглись победным блеском. В несколько маленьких, но быстрых шажков она оказалась на дорожке, ведущей к главному корпусу. Мудрая женщина изобразила на лице смесь из растерянности, отчаянья и надежды, долю которых действительно испытывала и стала ждать.
  - Небо! Госпожа Кин, что это с вами? - с неподдельной тревогой поинтересовался подошедший к ней мэтр Ханлей Дойл.
  - О, лорд Дойл, я в безвыходном положении, я прямо-таки не знаю, что мне делать, - всплеснув руками, горестно воскликнула она.
  - О чем вы? Что случилось? Возможно, я могу помочь? - серьезно спросил мужчина.
  - Лорд Дойл, если кто и может мне помочь, то это только вы, - горячо заверила его комендантша, - Видите вон тот сверток? - с этими словами почтенная женщина указала на чехол, стоящий у сторожки. - Так вот, мне, слабой старой женщине, нужно отнести его в главный корпус. И только потому, что его владелица живет во вверенном мне пространстве!
  Мудрая женщина понимала, что сейчас лучше умолчать о том, что доставка посылки владелице в один из кабинетов главного корпуса была оговорена с ней заранее. Право слово, она ведь не подозревала, что этот 'ценный и хрупкий груз' окажется таким громоздким и тяжелым, хоть девушка и упоминала, что размеры оного могут быть любыми: от спичечной коробки, до подсобного помещения. Кто ж знал, что барышня не преувеличивает!
  Мэтр Дойл посмотрел на груз, затем на привратника, демонстративно сгорбившегося и остервенело трущего поясницу, но при этом старавшегося не пропустить ни слова из беседы, после - на печальные глаза госпожи Кин и вздохнул.
  - Конечно, госпожа Кин, это никуда не годится. Куда нужно доставить посылку? - не мог же он, молодой сильный мужчина, оставить хрупкую пожилую женщину саму разбираться с тяжестями. Собственно, на это и был первоначальный расчет комендантши.
  - Ох, лорд Дойл, вы невероятно меня обяжете, - с абсолютно искренним облегчением в голосе просияла почтенная женщина и добавила. - Главный корпус, второй этаж, кабинет 235.
  - Что вы, госпожа Кин, какие обязательства? Не могу же я оставить без помощи хрупкую женщину.
  Комендантша с вызовом посмотрела в сторону привратника, мол, вот так поступают настоящие мужчины! Но тот сделал вид, что чрезвычайно увлечен рассматриванием посылки.
  Мэтр Дойл подошел к 'свертку', примерился, как бы взять его поудобней, перехватил в самой широкой части и поднял. Посылка была тяжелой.
  - Благодарю вас, лорд Дойл, вы меня невероятно выручили, - со всей признательностью произнесла госпожа Кин, наблюдая, как мужчина с грузом начинает движение к дорожке, ведущей в нужном ему направлении.
  - Пустяки, - слегка натужно ответил мэтр и прибавил шагу, думая о том, что задерживаться на стадионе после занятий было плохой идеей.
  Прямая дорога до здания главного корпуса прошла без приключений, правда несколько раз мужчине приходилось останавливаться, чтобы поудобней перехватить верткий груз.
  Настоящим испытанием обещала стать лестница. И не те три ступеньки перед входом, а два пролета, ведущие на второй этаж. Но и тут преподаватель физической культуры справился как нельзя лучше: поднапрягся поднял посылку повыше и в один быстрый и четкий подход оказался на нужном ему этаже. Жаль, что именно сейчас все студенты были на занятиях, иначе им выпала редкая возможность лицезреть прекрасную спортивную форму собственного преподавателя физкультуры... ну или ему выпала бы возможность переложить 'ценный и хрупкий' груз на плечи молодого и выносливого поколения.
  Аудитория 235 оказалась, конечно же, в самом конце коридора. Но, несмотря на его протяженность и звуковую изоляцию попутных помещений, мэтр Дойл не позволил себе ни единого покряхтывания или даже тяжелого вздоха.
  На всякий случай постучав, он открыл заветную дверь и, убедившись, что за ней не идет занятие, втащил посылку на место назначения. После чего со словами 'принимайте груз' огляделся и наткнулся взглядом на крайне заинтересованные и подозрительно блестящие сдерживаемым смехом шоколадно-каре глазки Каэли, сидевшей на краешке стола, и заинтересованно вскинутую бровь мэтра Муррея, стоявшего неподалеку.
  - И почему я не удивлен? - словно у самого себя спросил мужчина. На его губах медленно зарождалась насмешливая улыбка.
  - Благодарю вас, Ханлей. Надеюсь, вам было не очень тяжело? - звенящим весельем голосом поинтересовалась девушка.
  - Нет. Отличная разминка, - ответил ей мужчина, чувствуя, как 'размятые' мышцы робко начинают даже не ныть - постанывать, отходя от напряжения.
  По губам Каэли скользнула задорная улыбка. А вот брови мэтра Муррея стали подозрительно ближе друг к другу.
  - Ну что ж, не буду вам мешать, - решил откланяться Ханлей Дойл, после чего кивнул заведующему кафедрой, послал пристальный взгляд девушке, сдобренный немного хищной усмешкой, и удалился.
   Как только дверь за рельефной спиной преподавателя физкультуры закрылась, Каэли не выдержала и прыснула со смеху, вызвав вполне ожидаемую реакцию собеседника:
  - Каэли! - мэтр Муррей неприкрыто хмурил брови.
  - Что? - спросила девушка, в одну секунду принявшая самый, что ни на есть невинный и честный вид.
  - Что это было? - еще сильнее нахмурился мэтр.
  - Что именно? - не меняя выражения лица, снова вопросом на вопрос ответила она, впрочем, не скрывая хоровод веселых искр в глазах.
  - Каэлеа Муррей! - грозно повторил мужчина, приняв самый суровый вид, на какой был способен.
  - Ну что 'Каэлеа', папа? - уже вовсю улыбаясь, произнесла девушка.
  - Зачем ты пытаешься раззадорить мэтра Дойла? Он и так спокойным характером не отличается, - ответил мэтр Муррей с непривычно-ворчливыми нотками в голосе.
  - Я на это надеюсь, - Каэли закусила нижнюю губу, будто придерживая улыбку. - Кстати, какой у него инструмент?
  - Литавры. Не пытайся перевести тему, - мужчина снова нахмурился.
  - Литаврист... литавры лучше, чем туба, - словно раздумывая о своём, тихо произнесла девушка.
  - Хоть бы при отце сделала вид, что ведешь себя прилично, - тяжело вздохнул Тиган Муррей.
  - Пап, ну что ты? - Каэли соскользнула с края стола, подошла к сидящему отцу и обняла за плечи, прижавшись щекой к его покрытой седой щетиной щеке. - Я ведь уже давно не маленькая девочка.
  - Это для тебя ты не маленькая девочка. И, судя по всему, для этого... литавриста. А для родителей дети свойства расти не имеют, - проворчал мэтр Муррей, кладя свою ладонь поверх рук дочери, а затем спросил уже совсем другим, деловым, голосом. - Кстати, это что такое?
  - Сама не знаю. Тётя Гормлейт в письме предупредила, что пришлет мне маленький сюрприз, - подозрительно глядя на упакованное нечто, ответила девушка
  - Весьма странное понятие слова 'маленький', - пробормотал мужчина.
  - Ты же знаешь тётю. Она бы и дом так назвала - и даже родовое поместье, - усмехнулась Каэли и отстранилась, чтобы подойти к посылке и начать ее распаковывать.
  Замочек поддался легко, тугие клепки звонко отлетали друг от друга под действиями маленьких, но сильных рук девушки. В результате, когда чехол упал на пол, взорам присутствующих предстала великолепная позолоченная и украшенная искусной резьбой арфа.
  - Те-е-етя, - простонала Каэли с явной обреченностью в голосе.
  Тиган Муррей вопросительно приподнял бровь, переводя взгляд с дочери на арфу и обратно.
  - Я даже уезжала в этот раз еще затемно, пока тетя еще спала, чтобы она не всучила мне этот 'подарочек'. Зачем, зачем я ей проболталась, куда еду? - в голосе девушки слышалась неподдельная горесть.
  - Гормлейт еще не оставила попыток сделать из тебя звезду светских салонов и завидную невесту? - усмехнувшись, уточнил мэтр Муррей, всегда с забавой следивший за борьбой сестры и дочери. Первая заботилась о репутации семьи, а вторая рьяно сражалась за собственную свободу, что не мешало им любить друг друга со всей искренностью и нежной привязанностью.
  - О чем ты, папа? После ее заявления, что хватит с нашей семьи и одной старой девы, я потеряла всякую надежду, что она их оставит, - обреченно ответила девушка. - И что мне теперь делать с этой... арфой? Может, пожертвовать в музыкальный фонд консерватории?
  - Ты же играешь на арфе, - явно не понимая проблемы, произнес Тиган Муррей.
  - Играю, - признала Каэли, - но это не мой инструмент. А таскать за собой кроме кото еще и ее у меня нет никакого желания.
  Немолодой мужчина усмехнулся, припоминая нарочито предынфарктное состояние сестренки Гормлейт, когда Каэли со всей гордостью впервые продемонстрировала ей выбранный инструмент. Как же сестра его тогда окрестила? Кажется, 'ужасно невзрачный набор дерева и шелка, которые можно было бы употребить с гораздо большей пользой'.
  - Решай сама, малыш, если что - я тебя прикрою.
  - Ты лучший отец на свете! - просияла девушка, после чего подпорхнула к нему, звонко поцеловала в щеку и чуть ли не вприпрыжку направилась к двери, - Пойду, поговорю с мастером Имоном, может, приютит скиталицу?
  Тиган Муррей проводил взглядом, полным отеческой нежности, хрупкую фигурку дочери, после чего вновь посмотрел на 'маленький сюрприз': вычурный инструмент, призванный больше украшать светские гостиные, чем радовать слух. Гормлейт в своем репертуаре, естественно, что девочка всеми силами отбрыкивалась от подарка. Признаться, он бы и сам спрятал его куда-нибудь подальше от глаз, а лучше и вовсе передарил. Все же, дочь была удивительно похожа на него. Осознание этого факта в который раз заставило мужчину тяжело вздохнуть.
  
  ***
  
  Консерватория гудела растревоженным ульем вот уже второй день. Новость облетела студентов за считанные часы, если не минуты. В Керн - город, в черте которого располагалась консерватория - в рамках гастролей по стране приезжал знаменитый пианист Колум Боллинамор. Для жителей это был просто очень известный и талантливый музыкант, не раз званый во дворец самим маэстро Диармейдом, музыкальным распорядителем его величества, и каждый раз отказывающийся (пианист считал своим призванием дарить высокое искусство более простому люду, чем придворный. Тем и без него было кого слушать). Но мы, студенты консерватории, знали, что Колум Боллинамор был весьма одаренным и сильным олламом. Первый оллам королевства, Каинан Диармэйд, не стал бы звать к себе в оркестр неодаренного, тем более, не один раз.
  Все студенты старше второго курса планировали этот свой выходной посвятить концерту знаменитого вольного музыканта: одни стремительно искали, у кого бы занять денег на билет, другие в панике решали, какой наряд выбрать для концерта. Я же ни на минуту не убирала блоки. Возбуждение студентов экватора, снисходительность старшекурсников и разочарование олламов свежего набора, которым границы консерватории покидать воспрещалось, извергались гейзером из их музыки и пения. Воздух звенел, и даже, казалось, стены покрывались рябью от обилия эмоций. Чтобы не ощущать себя штандартом, треплемым ветром, мне приходилось ежесекундно держать блоки на восприятие. Не монолитные, конечно, иначе я бы чувствовала себя оглохшей, но очень строгие. Однако и тихих отголосков всеобщих ощущений, блеклых, будто шепот, хватало, чтобы я могла себя почувствовать свободно и спокойно только в собственной звукоизолированной комнате. Небо! Да я так радовалась своему тихому закутку только в самом начале обучения, когда лавины чужих эмоций обрушились на меня, казалось, с самим воздухом консерватории, впитавшим каждую ноту каждого студента, и мне пришлось в экстренном порядке учиться экранироваться от чужих чувств, пронизывающих музыку.
  Преподаватели благосклонно воспринимали энтузиазм студентов, не упуская, впрочем, возможности напомнить, что у всякого оллама, а тем более у такого знаменитого, есть чему поучиться, и что нам всем следовало бы не просто предаваться эстетическому наслаждению на концерте, но и внимательно следить за техникой игры пианиста и, конечно, техникой воздействия музыки души.
  Я быстро шла по коридору третьего этажа, старательно отгоняя от себя возрастающую уверенность, что консерватория превратилась в разворошенный улей. Блоки предстояло держать до самых выходных, на которых должен будет состояться концерт, а потом еще несколько дней, пока впечатления у студентов не улягутся. Только оказавшись за дверью музыкального кабинета, отсекающей все посторонние звуки, я вздохнула свободно. Блоки были необходимостью, но удобства отнюдь не доставляли. Ощущение от них было, будто от жесткого корсета. Но и чувства, окутывающие после их снятия, были похожи на ощущения тела, освободившегося от жестокого устройства, а заодно и от неудобных туфель и красивой, но чересчур туго затянутой прически: хотелось блаженно прикрыть глаза, сползти по стеночке вниз и растечься в блаженную лужицу. И если в собственной комнате я себе это с удовольствием позволяла, то в музыкальном кабинете консерватории, в который в любой момент может кто-нибудь зайти, ни в коем случае. Максимум - облегченный выдох.
  Кабинет был ожидаемо пуст. Я иронично усмехнулась. Привычке заранее приходить на индивидуальные и ансамблевые занятия, не привязанные к расписанию лекций, я не изменяла, так что снисходительное 'не опаздывай' до сих пор приводило меня в крайнее недовольство и возмущение, если не сказать ярость.
  К моему удивлению дверь кабинета снова открылась, пропуская скребущееся возбуждение сотен студентов, еще до того, как я освободила мандолину от чехла. Блоки были уже сняты, так что вся прелесть чужих ожиданий, разочарований, предвкушений обрушилась на меня лавиной, вместе со всеми ее прекрасными ощущениями: колющимися льдинками, хлесткими ветками и саднящее-бьющими камнями. Я поморщилась, снова выставляя блок. Партнер, заметив мою реакцию, быстро закрыл дверь. Блаженная тишина вновь окружила иссушенные чужими эмоциями нервы.
  Короткий взгляд в мою сторону, и Грейнн прошел на свое обычное место.
  Подготовка прошла в настороженной тишине: я не спешила первой завязывать разговор, Грейнн со звуками тоже не торопился. Расставив ноты на подставке, молодой мужчина снова обратил на меня внимание:
  - Начнем с Арии?
  Его голос был сух и деловит. Я кивнула. По большому счету мне было все равно с чего начинать. Неохотно, но все же убрала блок. Ансамблевые занятия, как и индивидуальные, предназначены для того, чтобы учиться управлять своим даром, сплетать его с даром партнера и добиваться поставленного результата. Вряд ли это будет возможно, если я вдруг стану невосприимчива к музыке души напарника. Поэтому что бы не последовало дальше, мне придется встретить это полностью открытой.
  Солнечный Гелиодор на серебряной нити. Теплая искристая тональность для брызжущей натужным весельем музыкальной истории. Но сейчас я концентрируюсь не на своем восприятии замысла композитора, а на музыке партнера, стараясь отодвинуть его глубинные чувства на самый задний из планов, слушая в первую очередь то, что он хочет сказать, вложить в мелодию, слушая музыку души.
  Как ни удивительно, мне это удается почти сразу. Информация посредством звуков буквально врывается в меня потоком эмоций, ненавязчиво навеиваемых молодым мужчиной: исступленное надрывное веселье - вот что несет в себе ария Зиггерда в исполнении Грейнна Бойла. Я подхватываю выбранное им настроение, сама проникаюсь, будто пропитываюсь этими эмоциями, чтобы в движении пальцев и медиатора выплеснуть их в пространство. Музыка души, которую мы теперь контролируем вместе, переплетая ноты собственных партий в диковинный узор, плывет в воздухе параллельно с мелодией его сердца. Я ощущаю ее так же ясно, как и прежде, но сегодня это не буран, режущий мою кожу острыми льдинками, не острые иглы, впивающиеся мне в кожу, а просто холодная гладь стекла, не нагревающаяся от соприкосновения с теплом тела. Неприятно, но вполне терпимо. С этим, пожалуй, я смогу работать.
  Казалось, мне следовало бы вздохнуть свободно, но в голове разбуженным роем стали метаться мысли. Складывалось ощущение, что сегодняшнее состояние партнера - результат мощнейшего выплеска эмоций. Уж слишком ощущения от мелодии его сердца напоминали мне холодную опустошенность. Что он сделал, чтобы добиться такого эффекта? В поисках ответа на этот вопрос я ожидаемо не удержала концентрацию, что немедленно было замечено молодым мужчиной. Он оторвал смычок от струн и произнес:
  - Адерин, внимательней.
  Я кивнула и вновь погрузилась в мелодию до того, как к щекам прилил румянец смущения. Признаться честно, если бы я не ощущала всем телом второго потока музыкальной субстанции, исходящего из сердца Грейнна, я бы, наверняка, получила удовольствие от игры с ним в паре. В комплекте к виртуозной технике он не менее прекрасно владел искусством влияния музыки души. Даже сейчас, когда эмоции, вплавленные в мелодию, в основном были направлены на воображаемую аудиторию, я ощущала, как легкими движениями почти незаметного ветерка он направляет мое восприятие в нужное русло, чтобы не только наши партии, но и воздействие идеально гармонировали друг с другом. Его аккомпанемент вел мою мелодию, словно галантный и невероятно чуткий партнер в танце. Воистину этот оллам мог бы стать непревзойденным учителем, и для этого ему не понадобилось бы даже открывать рот для объяснений!
  Наверное, это хорошо, что я слышащая, что сейчас, почти наслаждаясь намечающейся идеальной слаженностью игры, я отчетливо ощущаю его внутреннее состояние. Ведь иначе, я могла бы раствориться в этой мелодии, в этом ансамбле...
  И все же интересно, до какого уровня собственных чувств он позволяет себе проникаться нужными эмоциями, чтобы так искусно справляться с воздействием и, тем не менее, оставляя глубинный оазис собственных ощущений и мировосприятия нетронутым? Хотя, конечно, никто из олламов не проникается выбранными чувствами полностью, по крайней мере, я таких не встречала. Наше естество остается неизменным, на него может повлиять только изменение мировоззрения. Может, это и хорошо, но отчего-то невероятно тоскливо ощущать пустую холодность сердца такого одаренного оллама.
  Время занятия пролетело незаметно. Мелодию от мелодии, ноту от ноты, паузу от паузы я училась переплетать звуки своей мандолины ответными движениями со звуками скрипки, насыщать их теми же оттенками эмоций и музыкальных образов. Это оказалось так увлекательно, что, когда подошло время окончания занятия, во мне поднялась буря протеста, которую я с трудом сдержала, позволив остаться только сожалению.
  Перед самым уходом Грейнн обратился ко мне с неожиданным вопросом:
  - Адерин, ты планируешь посетить концерт Колума Боллинамора?
  - Я... как-то не думала об этом, - удивленно призналась я.
  - Он действительно гений. Любому олламу было бы полезно познакомиться с его мастерством. Он воспроизводит многоуровневое воздействие, - Молодой мужчина не уговаривал, не приглашал, просто ставил в известность.
  Но после завершающей фразы, он мог больше не продолжать. Многоуровневому воздействию отводилось в консерватории очень мало времени - и то только на последних курсах - и, скорее, в теории, потому что очень малое количество олламов было способно пользоваться своим даром на таком высоком уровне. Для этого и сам дар должен быть незаурядным.
  Многоуровневое воздействие - это ювелирная работа, не обязательно коренным образом меняющая восприятие слушателя, результатом может быть и просто очень хорошее настроение, но в отличие от обыкновенного воздействия, навязывающего лишь одну главенствующую эмоцию, такое влияние похоже на многослойный хорошо пропитанный пирог. Когда различные и абсолютно равноправные эмоции бережно укладываются друг на друга, пропитываясь между собой музыкой, а затем вкладываются в чувственное восприятие слушателя, оставляя после себя фееричное послевкусие, расцвеченное мириадами музыкальных оттенков, находящих отклик не только в душе, но и разуме.
  Пропустить такой шанс я не могла, ведь даже среди преподавательского состава нашлось бы не более десяти олламов, способных на такое воздействие. Если еще минуту назад я не только не хотела идти, но даже и не рассматривала такую возможность, то теперь в уме подсчитывала, когда смогу вырваться в город, чтобы приобрести билет.
  Когда я вынырнула из своих мыслей, Грейнна в кабинете уже не было.
  
  ***
  
  Несколько оставшихся до выходных дней пролетели в предвкушении. За собственными эмоциями и блоками я практически не обращала внимания на ощущения окружающих. Накануне заветного дня, вечером, я, как всегда, отправилась на урок к мэтру Муррею. В кабинете меня ожидал сюрприз: кроме преподавателя в нем находился еще один человек. Девушка, которую я уже видела несколько раз, в том числе на памятном занятии с мэтром Дойлом и в коридоре перед столовой, приветливо мне улыбнулась, а мэтр Муррей произнес:
  - Проходите, оллема Адерин, не стоит застывать на пороге.
  Я поприветствовала присутствующих и, наконец, зашла в кабинет, закрывая за собой дверь. Интересно, что эта девушка здесь делает?
  Тем временем, мэтр Муррей продолжил:
  - Познакомьтесь, оллема, это оллема Каэлеа. Она практикующая слышащая и находится здесь, чтобы обучать вас тому, чему может обучить только человек, обладающий подобным даром. Я, как вы знаете, этим преимуществом не обладаю. Свой запас знаний и умений я уже исчерпал, так что с этого дня она ваш учитель.
  Я перевела заинтересованный взгляд на девушку, та ответила мне точно таким же. Среднего роста, темноволосая, с задорно блестящими глазами и хитрой улыбкой. Неужели слышащие бывают такими... беззаботными?
  - Приятно познакомиться, метресса Каэлеа, - произнесла я, чем вызвала непонятную гримасу на лице своего нового преподавателя. Я что-то не так сказала?
  - Нет-нет-нет! Никакой метрессы и уж точно никакой Каэлеи! - запротестовала девушка. - Зови меня Каэли. И на ты.
  - Но... - я в замешательстве перевела взгляд обратно на мэтра Муррея.
  Тот кивнул и усмехнулся:
  - У Каэли своеобразная манера работы. Советую следовать ее указаниям, как слышащая она очень сильна, - с такими словами мужчина оставил нас в кабинете одних, чтобы не мешать занятию.
  Я проводила его взглядом, после чего вновь повернулась к Каэли. Та снова улыбнулась.
  - Итак, Адерин, насколько я понимаю, у тебя проблемы с контролем потока эмоций окружающих тебя людей и управлением им, верно?
  - Верно, - кивнула я.
  - Значит, я покажу тебе как с этим справляться, - легко определила план грядущего занятия девушка.
  - Это было бы просто замечательно, - не сдержав проблеска надежды в голосе, ответила я, чем вызвала странный взгляд карих глаз: Каэли будто заглянула мне в самое сердце и с сочувствием погладила маленькой ладошкой сжавшуюся там в комочек маленькую девочку.
  От пришедшей в голову аналогии я вздрогнула, а глаза нового преподавателя снова уже привычно засверкали озорством.
  - Чему тебя учил мэтр Муррей? - поинтересовалась она.
  - Во-первых, ставить стабилизирующие блоки, иначе я не смогла бы здесь находиться. Первое время я вообще ходила в перчатках и боялась прикасаться к твердым поверхностям, - откровенность далась мне неожиданно легко. Хотя с кем мне еще делиться сокровенным, как не с человеком, который лучше меня знает особенности нашего дара?
  - Подожди... А как же ты справлялась без блоков до поступления в Консерваторию? - задала другой вопрос Каэли, в ее глазах засветился исследовательский интерес.
  - В моей жизни была только моя музыка, - грустно улыбнулась я, вспоминая, - никаких концертов, музыкальных салонов. Отец запретил прислуге в доме даже мурлыкать себе под нос в моем присутствии: мне моментально становилось дурно.
  - Как же ты тогда училась игре на своем инструменте? Ведь у тебя должен был быть учитель, - девушка не сводила с меня глаз, будто впитывая каждое слово.
  - Меня учила мама. Ее музыка дарила мне только радость, как потом и моя собственная. Казалось, что она дарит исцеление после всех тех неприятных вибраций, которые оставляли на коже неприятный зуд, - я грустно усмехнулась, - Первое время отец даже водил к нам в дом докторов, пытался понять, что не так с моей кожей, но те единогласно твердили, что я абсолютно здорова. Мне кажется, они считали его чересчур тревожным, слишком озабоченным здоровьем дочери.
  - Так ты слышишь эмоции кожей? - искра интереса в глазах Каэли вспыхнула ярким пламенем, вызывая смутное чувство неловкости.
  - Да. А... ты разве нет? - в ответ поинтересовалась я.
  - Я-то как раз тоже, но это довольно редкое явление у слышащих, - с готовностью ответила девушка. - В основном они воспринимают мелодию сердца ощущениями, будто вбирая их в себя и примеряя, как одежду. Не особенно приятно, конечно, как, впрочем, и в нашем случае.
  - А почему такая разница? - не смогла не поинтересоваться я.
  - Все дело в силе дара. Чем сильнее дар, тем больше нервных окончаний задействовано в процессе, - прояснила преподаватель и немедленно задала свой вопрос. - Вот ты чем в первую очередь ощущаешь беспокойство?
  - Ладонями, а ты? - с готовностью ответила я.
  - Грудной клеткой, - поведала Каэли.
  Увидев мои расширившиеся от удивления глаза, она широко усмехнулась и спросила:
  - Что такое?
  - Значит, при определенных обстоятельствах у тебя физически болит, горит, леденеет и зудит... грудь? - почему-то понизив голос, решилась поинтересоваться я.
  Каэли расхохоталась. Весело и очень заразительно, вызывая и на моих губах несмелую улыбку.
  - Да. Только не та грудь, которая совсем грудь, а вот это место, - с такими словами она приложила ладонь к месту сразу под ключицами, а потом наклонилась и заговорщически прошептала, - Но с моей работой, сама понимаешь, бывает всякое.
  Теперь уже наш общий смех волной прокатился по кабинету.
  - Что ж, хорошо, - хоть Каэли и перешла на деловой тон, обстановка значительно посветлела: общий смех, как ни что другое, разрушает преграды между людьми. - Блоки - это, конечно, дело нужное, но не всегда полезное, как в твоем случае.
  Я удивленно подняла брови. Как это не всегда полезное? Да если бы не они, я бы давно с ума сошла в месте, дышащем чужой музыкой.
  Преподаватель будто прочитала мои мысли:
  - Пойми, Адерин, мы слышащие, в этом наша суть и предназначение - слышать и слушать. Вся проблема в том, что ты с детства была ограждаема от этого. В определенном смысле это очень хорошо, и другого выхода не было, ведь рядом с тобой не было человека, который смог бы научить тебя управляться с даром. С другой - сейчас тебе придется очень хорошо потрудиться, чтобы обойти подсознательный страх, поселившийся в твоей голове.
  Мои глаза расширились. Страх? Но ведь я не боюсь! Не боюсь ведь, верно?
  - Сегодня я хочу, чтобы, когда я начну играть, ты не контролировала каждую волну, не отслеживала ее с предубеждением и волнением, а просто слушала. В идеале, ты должна пропитаться моей музыкой, убрать все преграды, пропустить эмоции сквозь себя, не задерживая их на уровне чувственного восприятия.
  - Но как же... - начала я и осеклась. Кто знает, какие эмоции прячутся за веселыми глазами и беззаботной улыбкой? Пропускать внутрь себя чужую боль, раздражение, отвращение?
  - Не переживай, Адерин, - Каэли снова поняла все без слов, - Я ведь все-таки слышащая, на первом занятии я не обрушу на тебя все богатство своего сердца, - девушка ободряюще улыбнулась, я постаралась ответить тем же, но губы плохо слушались.
  - Не переживай. Обещаю, сегодня больно не будет, - добавила преподаватель.
  С одной стороны обнадеживающе, с другой... сегодня? А в следующий раз? Хотя... Буду решать задачи по мере их поступления. Сегодня не будет - и хорошо. Пора бы мне действительно переставать шарахаться от каждого звука -слышащая я или где? А Каэли может мне помочь. Значит, слушаем и запоминаем.
  Увидев на моем лице решимость, девушка снова улыбнулась и прошла к своему месту. Перед деревянным струнным инструментом на подставке лежал коврик, на котором Каэли и устроилась, поджав ноги. Проворно нацепив на пальцы коготки-плекторы, она бросила на меня взгляд, чтобы удостовериться в готовности ученицы. Готова я не была, но все равно кивнула.
  Ее руки на мгновенье застыли над струнами, а потом стали порхать над ними, совершая плавные движения. Пальцы нежно перебирали натянутый шелк, извлекая мягкий, но звонкий звук. Складывалось ощущение, что девушка не дотрагивается до струн, что они начинают вибрировать еще до того, как она поднесет к ним диковинный медиатор из слоновой кости, прочно закрепленный на пальце. Ее руки танцевали. Да, здесь определенно было чем полюбоваться, даже происходи это действо в абсолютной тишине. Но тишины как раз и не было.
  Ненавязчивая мелодия далеких стран собственными переливами мягко, но неотвратимо заполняла собой пространство, проникая в частицы воздуха. Мои ладони начали знакомо зудеть, но не сильно, а будто их поддразнивало невидимое перышко. Вспомнив слова Каэли о том, что мелодию нужно пропустить через себя, я выдохнула и закрыла глаза. Звуки неслышимой ранее мелодии будто концентрировались вокруг меня плотным коконом, облепляли кожу, застилали пеленой пространство, не давая прохода воздуху. В какой-то момент я поняла, что действительно перестала дышать, и живительной субстанции мне не хватает на критическом уровне. Не оставалось ничего другого кроме как сделать вдох, но сознание отчаянно сопротивлялось: вокруг не было воздуха, только музыка, чужая музыка, которая может причинить мне боль! Боль... Я зажмурилась. Я слышащая, музыка - мой воздух, моя вода, мой солнечный свет. Я не могу больше отгораживаться от нее. И я вдохнула. Вдохнула, казалось, саму мелодию. А та понеслась внутри моего организма, проникая в кровь, а за ней в каждую клеточку моего естества. Больно не было. Я почувствовала приятное удивление, довольство, гордость и немного насмешки, они волной разливались в моем теле, тем не менее, не перемешиваясь с моими чувствами потрясенного восторга. Я будто стала сосудом, в котором сейчас плескалось игристое вино, приятно щекочущее выходящими пузырьками оболочку.
  Потрясенная, я распахнула глаза. Первым, что предстало моим глазам, была довольная улыбка Каэли. Она отняла пальцы от струн и произнесла:
  - Неплохо, Рина, ты умница, - я улыбнулась в ответ, не скрывая собственного ликования. Музыка покинула мое тело, вновь превращая его в плоть и кровь, но память о невероятном состоянии еще хранилась на краешке моего сознания.
  Дождавшись, когда в моих глазах появится осознанное выражение, Каэли прищурилась и сказала:
  - А теперь еще раз.
  Я кивнула. Пальцы наставницы вновь вспорхнули над инструментом, чтобы резко и быстро пробежаться по ним. Эта мелодия была совсем другой: решительной, бесцеремонной, колючей и несла в себе совсем другие эмоции. Долг, честь и недовольство тем, как иные люди воспринимают эти понятия. Каэли будто не струны дергала заостренными коготками из слоновой кости, а мою кожу. Я судорожно сглотнула и снова закрыла глаза. Больно не было, но и приятно тоже. Десятки когтей будто проводили по всей длине моего тела полосы, то ли вычерчивая одним им понятные узоры, то ли стремясь проникнуть глубже, к самому центру моего существа. Пустить. Нужно пропустить, убрать физическую преграду, но в голове тревожным колоколом бьет страх. Нахмурившись, и ощущая предательскую дрожь собственного тела, решительно выдыхаю и делаю усилие, представляя, как кожа добровольно расходится, давая коготкам дорогу. Раз слышащая сказала, что так надо значит, так надо! Я ощущаю, как десятки маленьких коготков с предвкушением устремляются вглубь моего тела, расщепляя меня на частицы, разрезая строптивую оболочку на опадающие на пол ленты, соединяясь в самом центре того, что было человеком Адерин Лори, в яркий колючий клубок. Клубок, приносящий дискомфорт, неудовлетворение, чувство неясности и протеста, который спустя такт триолей осыпается пеплом, оставляя после себя чистоту, пустоту и удивление.
  Музыка иссякла. Я дрожащей рукой, которую вновь стала ощущать частью себя, стерла испарину со лба и открыла глаза. Во взгляде наставницы читалось одобрение и сочувствие. Тем удивительнее мне было услышать решительное:
  - Хорошо. Еще раз.
  
  ***
  
  Грейнн Бойл с силой пнул камешек гравия носком ботинка, не понимая, что делает у одного из задних входов в консерваторию. Что он вообще здесь делает три раза в неделю, в то время, когда Адерин Лори бегает непонятно к кому, непонятно зачем? Хотя... почему же... очень даже понятно зачем. Молодой мужчина с силой сжал зубы. Хватит этой блажи! Вечер давно перестал быть ранним. Да судя по расположению луны, вечер в принципе давно перестал быть. Личная жизнь этой барышни - только ее дело, почему она должна его волновать? Почему, мрак его побери, она его волнует?!
  В очередной раз скрипнув зубами от злости, Грейнн уже хотел было развернуться и отправиться в родное общежитие, чтобы там, прогнав мысли о том, чем сейчас занимается девушка с голубыми глазами, попытаться заснуть, как вдруг дверь открылась. Предмет его размышлений вывалилась из дверного проема, сделала неуверенный шаг и облокотилась о стену. Девушка подняла голову вверх, подставив бледное лицо серебристому лунному свету. На ее губах расцвела абсолютно счастливая улыбка. Молодой мужчина, скрытый тенью дерева, под которым он стоял, сжал кулаки. Мрак!!!
  Тем временем Адерин легко выдохнула и, оттолкнувшись от стены, сделала несколько шагов. Что-то было не так. Походка девушки была не просто неуверенной: ее шатало, как тростинку на ветру. Грейнн нахмурился. Что происходит? Что нужно было делать с девушкой, чтобы довести до такого состояния? В тот момент, когда Адерин проходила мимо его укрытия, то споткнулась об один из камней и стала оседать, не в силах удержаться на подкосившихся ногах.
  Сильный молниеносный рывок - и вместо того, чтобы приземлиться на твердую поверхность, девушка повисла на сильных руках неожиданно появившейся опоры. Медленно, будто заторможено, Адерин подняла голову и посмотрела в лицо спасителю девичьих коленок. Сначала нахмурилась, будто пытаясь соотнести увиденное с осознанием, а затем расцвела теплой светлой улыбкой, протянула руку и, пропуская сквозь пальцы серебристую прядь, особенно яркую в бледном свете луны, произнесла:
  - Глаза как звезды. Красивые...
  Позвоночник Грейнна будто пронзило молнией. Ее веки опустились, а рука соскользнула вниз и повисла без движения, оставляя спасителя с расширенными от удивления и беспокойства глазами. Что за...?
  Грейнн подхватил бессознательное тело девушки на руки, отрывая от земли и прижимая к собственной груди. Наклонив голову к лицу партнера о ансамлю, он прислушался: дыхание было тихим и размеренным. Адерин спала, довольно улыбаясь. Скрипач смотрел на ее губы и не спешил отстраняться. Девушка вздохнула, и тихий почти невесомый звук отрезвил будто загипнотизированного мужчину. Оллам Бойл сжал губы и нахмурился, крепче прижимая к себе Адерин. Происходящее не внушало ему доверия. Да что там доверия... он был готов крушить все вокруг! Если бы не спящая на руках девушка, он бы прямо сейчас отправился на поиски человека, ответственного за ее теперешнее состояние.
  Однако идти никуда не пришлось. Дверь снова открылась, выпуская луч тусклого света и женскую фигурку. Знакомую. Каэли вышла, закрыла за собой створку, развернулась и быстрым шагом пошла по дорожке, на которой и натолкнулась на весьма интересную композицию.
  - Грейнн? - удивленно произнесла она, узнавая в хмуром молодом мужчине друга.
  - Каэли, что ты тут делаешь? - столь же сумрачным, как и его вид, голосом поинтересовался оллам.
  - У меня урок был, а ты? И... - в этот момент девушка пригляделась к ноше друга и удивленно воскликнула. - Адерин?
  - Урок? С ней? - не обращая внимания на широко распахнутые глаза девушки, вновь задал вопрос молодой мужчина.
  - Конечно, с кем же еще? Ничего не понимаю... Она так хорошо держалась все занятие. Да я и подумать не могла, что она в обморок упадет! - Каэли нервным движением потерла переносицу.
  - Она не в обмороке. Она спит, - произнес Грейнн и немедленно уточнил: - Значит, она была на занятии? И все это время три раза в неделю она ходила на индивидуальные уроки?
  - Естественно. Куда еще она могла ходить? Не на свидания же с моим папой! - фыркнула слышащая, а затем прищурившись, испытывающе посмотрела на молодого человека. - А ты что, думал, она ходит на свидания?
  - Ничего я не думал, - буркнул в ответ скрипач. - Пойдем, надо отнести ее в общежитие.
  - Ну конечно, не думал он, - с хитринками в глазах преувеличенно согласно констатировала Каэли, после чего с очень подозрительными интонациями в голосе поинтересовалась:
  - А ты сам-то что здесь забыл в такое время?
  - Воздухом свежим дышал, - отрезал Грейнн и, развернувшись, направился в сторону женского общежития.
  - Вот оно как... - протянула слышащая, даже не скрывая смешинки в голосе. - Очень разумно с твоей стороны. Свежий воздух крайне полезен, особенно перед сном.
  Пропитанную насмешливой иронией реплику молодой мужчина проигнорировал. Вместе с Каэли они дошли до женского общежития консерватории под ехидное хмыканье последней.
  Госпожа Кин, при виде Адерин, лежащей на руках Грейнна, всплеснула руками и обеспокоенно воскликнула:
  - О, небо, что произошло?
  - Все хорошо, госпожа Кин, - поспешила успокоить немолодую женщину Каэли, - оллема просто переутомилась. У вас есть ключ от ее комнаты?
  - Конечно-конечно! Идите за мной, - спохватилась комендантша и пошла первой, показывая дорогу. Ввиду чрезвычайного случая, она даже не стала выписывать студенту, выступающему в роли тягловой силы, одноразовый пропуск.
  Все вместе они дошли до самого конца коридора первого этажа. Госпожа Кин открыла дверь, обитую даже с виду толстым слоем прочного материала, используемого для пошива чехлов для инструментов. Распахнув ее, первой зашла в комнату, чтобы включить свет. Каэли придержала дверное полотно, пропуская Грейнна вперед. Скрипач зашел и направился к кровати, чтобы бережно опустить на нее свою ношу. Вытаскивая руки из-под расслабленного тела девушки, Грейнн осторожно провел ладонью по ее щеке. Адерин вздохнула, улыбнулась и затихла, утонув в мире собственных снов. Молодой мужчина смотрел на ее безмятежное лицо, когда почувствовал чужие пальцы на собственном локте.
  - Ну, вот и все, пусть теперь отдыхает, - негромко произнесла Каэли, наклоняясь над ученицей и снимая с той туфельки.
  - Спасибо, - так же тихо обратилась к молодым людям комендантша. - Адерин - хорошая девочка. Ума не приложу, зачем она себя так вымотала.
  Слышащая кивнула и, взяв Грейнна под руку, направилась к выходу из комнаты девушки. Госпожа Кин заботливо укрыла спящую девушку покрывалом, потушила свет и заперла дверь.
  - Идемте, молодой человек, я вас провожу, - произнесла она, обращаясь к олламу.
  Тот послушно кивнул и повернулся к Каэли, чтобы попрощаться. Его взгляд был напряжен, а губы сжаты.
  - Такого больше не повторится, Грейнн, - словно читая его мысли, произнесла девушка. - Адерин сильная девочка, у нее множество скрытых резервов. Я не ожидала, что она выложится до самого донышка. Будет урок на будущее.
  Молодой мужчина кивнул.
  - Спокойной ночи, Каэли, - произнес он и направился к выходу, уже не видя теплой и немного хитрой улыбки, которой девушка его провожала.
  
  ***
  
  Я с трудом разлепила веки. Спать хотелось нещадно, но внутренний будильник исправно сработал, давая мозгу сигнал на подъем. Складывалось ощущение, что вчера по мне проехалась повозка, груженная роялем, причем не меньше трех раз. Кто бы мог подумать, что занятия музыкой могут иметь такой эффект? Сев на постели, я стала вспоминать вчерашнее занятие. Каэли не была добрым учителем, но определенно была хорошим. Раз за разом она играла различные мелодии, вкладывая в них еще более различные чувства и заставляя меня растворяться в них, принимать в себя, прочувствовать каждой клеточкой, стать этими чувствами. Странное дело, но как только я добивалась нужного состояния, все внешние тактильные ощущения исчезали. В них просто напросто отпадала необходимость. Я наполнялась слышимой эмоцией полностью, ощущала ее, как саму себя, но все же сохраняла различие. В эти моменты приходило глубинное понимание чувства, истоков его зарождения, путей развития. Я как будто переставала воспринимать мелодию сердца субъективно, как обычный слушатель. Вместо этого приходило осознание и полная картина, я ощущала эмоции так, как их чувствует исполнитель. И в таком положении я точно знала, что именно следует предпринять, как именно воздействовать. Чтобы решить ту или иную проблему.
  Осознание этого пришло не сразу, но когда пришло, моему ликованию не было предела. Впервые я почувствовала, что делаю то, что нужно, что заложено во мне природой, и делаю это правильно. Я с жадностью ловила каждую ноту, издаваемую шелковыми струнами инструмента наставницы, впитывала в себя малейший звук. Я старалась изо всех сил, отдавая всю себя новому знанию. Такому желанному и долгожданному знанию.
  Когда Каэли объявила, что занятие на сегодня окончено, я даже почувствовала разочарование. И все же я помнила, какую эйфорию испытывала, выходя из здания консерватории. Эйфорию и слабость. Казалось, каждая мышца моего тела дрожала, как струна после бряцания... А вот то, как добралась до общежития из своей комнаты, из моей памяти начисто стерлось.
  Нахмурившись, встала с кровати и оглядела себя: консерваторская форма. Изрядно помятая, но узнаваемая. И с чего вдруг мне вздумалось ложиться спать в ней? Подойдя к шкафу, я достала другой комплект и быстро переоделась. Приведя себя в порядок, я уже собиралась отправиться на завтрак в столовую, как в дверь неожиданно раздался стук. Открыв, я удивленно поздоровалась с комендантшей женского общежития:
  - Госпожа Кин? Доброго утра.
  - Доброго, Адерин. Как ты себя чувствуешь? - в глазах немолодой женщины плескалось искреннее переживание, а в руках был поднос, на котором был аппетитно сложен завтрак.
  Госпожа Кин решительно прошла в мою комнату и водрузила свою ношу на стол, после чего повернулась и произнесла с укоризной в голосе:
  - Ох, и напугала ты нас вчера, девочка! Учеба учебой, но и поберечь себя надо. Нельзя же до такого состояния заучиваться, чтобы тебя на руках студенты, будто музыкальный инвентарь, таскали!
  Заучиваться? Таскали? Ничего не понимаю!
  По всей видимости, мое теперешнее состояние во всех красках отразилось на лице, потому что сердобольная женщина, покачав головой, принялась объяснять:
  - Ты же вчера на ходу заснула, Адерин! Тебя сюда оллам принес, вместе с Каэли.
  С наставницей - это хорошо...
  - Оллам? Какой оллам? - нахмурилась я.
  - Оллам Бойл его зовут. Раньше бы я его и на порог общежития не пустила. Но тут такая ситуация, помог все-таки.
  В мозгу вспышкой осветилось воспоминание: 'Глаза как звезды... Красивые...' и серебристая прядь между моими пальцами. А вот так ли оно мне было нужно, все это вспоминать? Теперь, заливаясь румянцем стыда и смущения, я вполне определенно могла сказать, что мне было бы гораздо комфортнее без этого воспоминания. Небо, зачем, спрашивается, я ему это сказала, с чего вдруг?
  А госпожа Кин тем временем продолжала:
  - Знаешь, одно время про него разные слухи ходили в консерватории... Но вот вчера посмотрела я на него - неплохой ведь парень. Уж не знаю, то ли наговаривали на него, то ли изменилось что... - комендантша пожала плечами, а потом, спохватившись, направилась к выходу, проговорив:
  - Заболталась я тут с тобой! Ешь давай, поднос потом мне на пост занесешь. И чтобы больше никаких обмороков и внезапных отключений!
  - Спасибо, госпожа Кин, - от всего сердца поблагодарила я.
  Немолодая женщина отмахнулась и улыбнулась, после чего ушла к себе, оставив меня в приятном недоумении рассматривать поднос с булочками, фруктами и соком. Все же ощущение чужой заботы было очень теплым, как будто действительно грело.
  Расправившись с завтраком, я быстро собрала тетради и писчие принадлежности и отправилась в главный корпус, попутно занеся поднос комендантше и еще раз поблагодарив ту за проявленную заботу. Сегодня был последний день перед выходным и, соответственно, перед концертом. Возбужденное предвкушение студентов не желало поддаваться никаким увещеваниям, уговорам и даже угрозам. Даже на занятии метрессы Хьюз обыкновенная тишина буквально гудела едва сдерживаемыми эмоциями, заставляя преподавателя недовольно хмуриться и грозно сверкать линзами неизменного пенсне. Но предъявить студентам было нечего, кроме лихорадочного блеска глаз и повальной рассеянности. Признаться, лекции прошли мимо меня, будто во сне. Руки машинально записывали слова, входящие в уши, но мыслями я уже была в завтрашнем дне. Интересно, каким будет выступление знаменитого пианиста? Что я почувствую? Что он захочет вложить в восприятие своих слушателей? Как именно он это сделает? Вопросы роились в голове, сменяя друг друга назойливым жужжанием, но все ответы я должна была получить уже завтра. Только завтра... Время тянулось сахарной патокой. Скорее бы!
  В отличие от других девушек, планирующих завтра оказаться на концерте, мою голову не занимал сакральный и извечный вопрос 'что надеть'. В гардеробе у меня имелось достаточно платьев, соответствующих случаю, но идти я собиралась в форме консерватории. К чему наряжаться и привлекать к себе лишнее внимание? Я ведь иду туда не себя показывать, а учиться персональным приемам знаменитого музыканта и оллама.
  Хоть в консерватории Аберга и была введена униформа, ее соблюдение не было строго обязательным. Комплекты были у каждого студента, но те в своем большинстве предпочитали носить свою одежду. Все же олламы - люди творческие, не терпящие рамок. В моем случае все было по-другому: строгая одежда темно-синего цвета будто была для меня еще одним блоком, барьером, помогающим закрываться от постоянного потока чужой музыки, пропитывающей это место. Однако теперь, когда в моем учебном расписании появились занятия с Каэли, у меня появилась уверенность, что скоро и этот барьер перестанет быть необходимостью, пусть и эфемерной.
  
  ***
  
  И тут
  
  ***
  
  С самого утра выходного дня женское общежитие звенело возбужденным хихиканьем, восторженным шепотом и предвкушающими вздохами. Как только я вышла из собственной комнаты, эта смесь залепила мои уши словно воском. Девушки порхали бабочками из комнаты в комнату, чтобы договориться об обмене тем или иным предметом туалета или аксессуаром и, сами того не замечая, напевали. Привычно выставив блок, я улыбнулась и направилась к выходу. У поста госпожи Кин сгрудилась целая стайка девушек, умоляющими глазами глядящая на комендантшу. Каждой из них было что-то нужно: кому-то нить определенного тона, кому-то булавку. У кого-то шпилька погнулась, и с это катастрофой нужно было срочно что-то делать. Я снова улыбнулась. Девушки были еще не до конца одеты, кому-то не хватало нескольких предметов туалета, кто-то был еще в халате, про степень собранности причесок и говорить нечего. Промежуточная ступень наведения красоты выглядела довольно забавно, но погруженные в собственные переживания девушки уже были прекрасны, ведь ничто так не красит, как одухотворенное выражение лица.
  Заметив меня, Госпожа Кин цыкнула на стрекозочек - как она называла нас в такие моменты - и обратилась ко мне:
  - Адерин, уже уходишь?
  - Да, госпожа Кин. Хочу пройтись по городу перед концертом, - ответила я.
  - Ты что, идешь в форме? - изумилась одна из девушек, оглянувшись на меня.
  В ответ я просто кивнула.
  - Но это же концерт самого Колума Боллинамора! - воскликнула другая, с какой-то невообразимой и явно незаконченной конструкцией на голове, таким тоном, будто я должна была вострепетать и ринуться одевать лучшее платье, предварительно посокрушавшись, что лучше лучшего у меня ничего нет.
  Я-то, конечно, вострепетала, но совсем по другой причине: многоуровневое воздействие. В животе все свело предвкушающей судорогой. Уже совсем скоро я стану свидетельницей того, как творится настоящее искусство с помощью незаурядного дара оллама.
  - Да, и что? - произнесла я, прекрасно осознавая, что девушкам моя реакция будет непонятна.
  - Ну... если у тебя ничего лучше нет, я могла бы подобрать тебе какое-нибудь из своих платьев, - неуверенно произнесла она.
  Видно было, что возиться с ничего не понимающей девчонкой не особо хочется, но и представить, что хоть какая-нибудь из девушек заявится на концерт знаменитого музыканта не наряженная, было для нее невообразимо. Другие нерешительно закивали, испытывая исключительную солидарность с соседкой.
  - Нет, спасибо. Мне вполне комфортно в форме, - тепло улыбнулась я. Не пускаться же в пространные объяснения, что этот наряд выбран исключительно для того, чтобы ничто не отвлекало от музыки великого мастера.
  Лица девушек непроизвольно вытянулись. Несколько из них уже набирали воздух, чтобы что-то мне сказать - наставить на истинный путь по неизвестным причинам не осознающую очевидных вещей девушку - когда госпожа Кин хитро подмигнула мне и громко спросила:
  - Кому нужна была булавка?
  Я в своей консерваторской форме немедленно была забыта: девушки с жаждой в глазах принялись уговаривать милую, ненаглядную, чудесную госпожу Кин поискать еще вот такую лазурную нить, наперсток и иголочку тоню-ю-юсенькую, ведь у такой хозяйственной женщины просто не может не оказаться подобных мелочей.
  Я благодарно кивнула комендантше и выскользнула за двери общежития. С удовольствием вдохнув свежий воздух полной грудью, я направилась по тропинке к воротам. В такое время я была чуть ли не единственной, покидающей пределы консерватории: остальные еще готовились, да и концерт начинался в четыре часа по полудни, спешить было уж точно некуда. У некоторых студентов, так же, как и у меня, были планы погулять по городу перед самим мероприятием. Да и на пешую дорогу от консерватории до самого города нужно было потратить не менее часа, так что очень скоро олламы бурным и громким ручьем потянутся по грунтовой щебенчатой полосе, оглашая окрестности смехом, шутками и веселыми мотивами. Так что время выхода я выбрала с умыслом, чтобы прогуляться в тишине и без блоков, наслаждаясь приятной прохладой утра.
  Привратник, ворчливый старик, педантично проверил мой студенческий билет, в котором было ясно указано, что оллема Адерин является студенткой второго курса, а значит, препятствовать ее желанию покинуть консерваторию, в отличие от первокурсников, нет надобности, и коротко кивнул на незапертую калитку, рядом с воротами.
  Выйдя за мелодично поскрипывавшую кованую створку, я глубоко вздохнула и улыбнулась. Взошедшее солнце ласково мазнуло по щеке теплым лучом. День обещал быть чудесным.
  Дорога прошла в блаженной тишине. Я не спешила и шла, наслаждаясь движениям ветра, обдувающего лицо, треплющего полы плаща и дарящего чувство свободы. Трели утренних птиц - чуть ли не единственные музыкальные звуки, которые я могла просто слушать, наслаждаясь мелодичными переливами, не затрагивающими струн моего дара - ласкали слух, вызывая улыбку. Как же хорошо.
  Конечно, когда впереди показались городские ворота, мне снова пришлось поставить блок, но далеко не такой сильный, как в консерватории. Если там музыка пронизывала воздух, звуча везде и всюду в любое время суток, то рабочему люду, по большому счету, петь и играть было некогда: ужно было зарабатывать на хлеб насущный, какие уж тут песни. Тем более утром. Вот вечером - другое дело. С наступлением сумерек из харчевен, трактиров и рестораций слышались и музыка, и пение, и даже нестройный хор подпевающих хмельных голосов. И если бы я захотела задержаться в городе до самого вечера, это не стало бы для меня докучающей проблемой, все же блоки я научилась ставить чуть ли не на уровне инстинктов.
  Утренний Керн был таким же, как и всегда: деловитым, суетливым и немного беспорядочным. Мой путь лежал к торговому кварталу, где я могла разжиться новыми писчими принадлежностями. Конечно, в консерватории студентов обеспечивали всем бесплатно, но я предпочитала пользоваться собственными. Мне нравилось записывать лекции в красивых тетрадях, пусть и дорогих, красивыми перьевыми ручками, заправленными чернилами, имеющими особый синевато-черный оттенок. Отец это называл любовью к хорошим вещам, кухарка - аристократической блажью, а мне просто нравилось получать удовольствие от такой мелочи, как совершенно особый скрип пера по дорогой бумаге и наблюдать оттенок высыхающих чернил, напоминающий беззвездное ночное небо.
  После лавки с писчими принадлежностями, в которой я провела не менее трех четвертей часа, любовно оглаживая кожаные и тканые переплеты и вдыхая запах бумаги, моя сумка заметно потяжелела, и теперь оттягивала плечо, но это была приятная тяжесть. Заглянув в ряды с фруктами, я устремилась к своей любимой пекарне 'У матушки Потс'. По моему глубокому гастрономическому убеждению, у матушки Потс была самая вкусная выпечка в городе. Не то чтобы я обошла все пекарни Керна... Просто после посещения этой меня ни в какие другие не тянуло. Впрочем, не меня одну.
  Открыв дверь, звякнувшую колокольчиком, я убедилась, что в помещении уже стояла приличная очередь за вкусностями, что меня ничуть не удивило. Матушка Потс - крупная женщина, обладательница доброго лица, рыжих мелких кудрей, выбивающихся из-под чепчика, и дородной фигуры - быстро обслуживала посетителей, так что времени хватило только на то, чтобы выбрать, что же именно я хочу купить в этот раз.
  Мой заказ - пару пирожных с воздушным кремом и пирожки с шоколадной начинкой - хозяйка лавки вручила мне с приятной улыбкой и пожеланиями замечательного дня и ярких солнечных лучей на моем пути. Признаться честно, если бы выпечка у матушки Потс была не такой вкусной, я бы все равно остановила свой выбор именно на этой пекарне: все же, приправленная доброй улыбкой и ласковым словом, еда, пусть и купленная, намного приятнее.
  Приняв пакет и поблагодарив радушную женщину, я вышла из лавки и направилась к самому любимому месту в Керне. Городской холм был местом, где обитала знать и аристократия, здесь дома были ухоженными и чистыми, дворы - тщательно убранными, а деревья - огороженными заборчиками. Улицы на городском холме были тихими. В выходной день, а особенно такой, как сегодняшний, теплый и солнечный, обитатели особняков выезжали на прогулки, в магазинные рейды или просто в гости. Но любила я городской холм вовсе не за это.
  Пройдя его по мощеной дороге, прошивающий благополучный район насквозь, я вышла к одной из смотровых площадок, удобно обустроенной изящным заборчиком и несколькими скамьями. Положив сумку на одну из них, подошла к каменному ограждению и в который раз не сдержала восхищенного вздоха. Отсюда, с места, о котором местные аристократы вспоминали редко, пресыщенные видами собственного города, открывался изумительный вид на городской парк. Я набрела на него в один из выходных дней, когда оставаться в Консерватории не хотелось, душа просила отдыха от постоянных блоков и чужих эмоций. А найдя этот чудесный уголок, влюбилась. И теперь приходила сюда каждый раз, как была возможность.
  Кто-то скажет, что любоваться парком издали - не самый разумный выбор, когда можно наслаждаться его красотой изнутри, чувствовать запах, иметь возможность прикоснуться к стволам деревьям и листьям. И, возможно, окажется прав. Но отсюда, с высоты городского холма, я могла охватить взором всю его протяженность, любоваться переливами осенних оттенков в кронах деревьев, представляя себе, что стою на утесе перед, настоящим огненным морем, на удивление спокойным. Я могла часами наблюдать за игрой ветра в расцвеченных яркими красками листьях, синхронно колышущимися, словно морские волны, следить за тем, как стайки маленьких птичек перелетают с места на место, скрываясь в разноцветных кронах, и не отвлекаться на мельтешение людских силуэтов перед глазами. Пусть я не слышала шепот листвы и перекличку птиц в ветвях деревьев, но открывавшийся отсюда вид дарил мне такое состояние покоя и умиротворения, что это с лихвой искупало все недостатки.
  Когда до начала концерта оставался час с небольшим, а от вкусностей из бумажного пакта от матушки Потс - и вовсе ничего, я поднялась со скамьи и, благодарно улыбнувшись на прощание огненному озеру, отправилась обратно. Концерт должен был состояться в здании городского театра, расположенного как раз напротив мэрии, до которой идти было не так уж и далеко: четверть часа быстрым шагом.
  Я не спеша спустилась с холма и, пройдя самое представительное и вычурное здание города, направилась через площадь к противоположному. Городской театр был ничуть не меньше своего оппонента, но если мэрия была оформлена с целью поразить всякого туда входящего, не важно чем: помпезностью или отсутствием вкуса, то оплот культуры был изящен и смотрел на противоположное здание с эдаким жалостливым превосходством из прямоугольных окон, украшенных неширокими гипсовыми наличниками. Не только в элементах фасада, но и внутреннего убранства все в нем было элегантно и лаконично, оформлено с любовью и заботой. Мне искренне нравилось любоваться плодами рук неизвестного мне человека, постаравшегося на славу, чтобы придать респектабельный, утонченный и возвышенный вид зданию.
  Перед входом в театр уже образовалась довольно внушительная толпа наряженных господ, увлеченно гомонивших о последних слухах, своих и чужих нарядах, последних приобретениях, недавних нововведениях мэра и, конечно, о предстоящем событии, которое служило мостом перехода к обсуждению уже столичных сплетен, моды и последних королевских указах. Я усмехнулась. Музыка для большинства из собравшихся была не столь важна, как сам факт присутствия на концерте у столь скандальной личности, как Колум Боллинамор.
  То и дело с какой-нибудь стороны слышалось возбужденно-смакующее: 'а вы слышали...', 'а вы знаете...', 'три раза отказывался от должности придворного музыканта, три!!!', 'не может быть!', 'как романтично!', 'как непредусмотрительно', и все эти фразы сопровождались блеском распаленного любопытства и предвкушения в глазах.
  Студентов консерватории в толпе пока видно не было: все они приобрели билеты заранее, прекрасно понимая, что перед самым концертом тех не останется, поэтому, скорее всего, волна консерваторской молодежи начнет прибывать непосредственно перед началом мероприятия. Выходные - явление нечастое, так что студенты быстро учились использовать выдавшееся свободное время наиболее оптимальным для себя образом.
  Оглядев разноцветное и местами блестящее собрание народа, я, наконец, отыскала нужного мне человека, и, прибавив шагу, направилась к нему. Немолодой, полностью седой мужчина со статной, абсолютно независимой выправкой, в черном плаще стоял неподалеку от входа. Хоть его местоположение и сложно было назвать уединенным, все же он создавал впечатление, что находится вовсе не посреди пестрой толпы, а чуть ли не на необитаемом острове. Сколько себя помню, всегда удивлялась этому качеству. Подойдя, поприветствовала кивком, а в ответ получила обыкновенный уважительный легкий полупоклон и такое знакомое:
  - Приветствую, леди Адерин.
  - Здравствуй, Падрэйг, - улыбнулась я.
  - Ваш билет, миледи, - произнес он и протянул конверт, в котором находился вышеупомянутый предмет.
  - Спасибо, Падрэйг, - поблагодарила я мужчину, принимая конверт из его затянутой в черную перчатку руки и мысленно хваля себя за решение отправить доверенному слуге записку с просьбой приобрести билет заранее.
  - Прошу прощения, леди Адерин, - так дворецкий всегда говорил, когда хотел задать вопрос.
  Я поощрительно кивнула, выражая готовность выслушать предмет его интереса.
  - Могу я надеяться, что сегодня вы посетите особняк? - лицо пожилого мужчины было невозмутимым, но в глазах проскользнуло выражение, которое всегда приносило мне радость: бывший военный, много лет отдавший служению моему отцу и переехавший в Кент вслед за его дочерью, скучал.
  - Думаю, это вполне возможно, - ответила я, не представляя, как после такого взгляда идеально сдержанного мужчины, можно ответить отказом.
  - Тогда, возможно, будет лучше прислать кого-нибудь, чтобы вас встретили после концерта, миледи? - довольная вспышка промелькнула во взгляде и мгновенно угасла, уступая место деловитости и беспокойству.
  - Не стоит, Падрэйг, я вполне могу дойти сама, да и концерт заканчивается не таким уж и поздним вечером, - с улыбкой ответила я, прекрасно зная, что увижу в следующий момент.
  Преданный слуга склонил голову в жесте согласия, одновременно неодобрительно ею качнув, после чего пожелал приятного времяпрепровождения и, дождавшись ответного кивка, двинулся сквозь толпу в обратный путь.
  Я смотрела ему вслед и в который раз удивлялась. Знатные господа не замечали чужого слугу, но как будто предчувствовали его приближение и уходили с траектории его движения, плавного, как ход ладьи. Вздохнув, постаралась смириться с тем, что, наверное, никогда не пойму, как ему это удается, я вошла в только что открывшиеся двустворчатые резные двери театра, а за мной чинно и степенно, сдерживая прорывающуюся в движениях торопливость, устремился гомонящий людской поток.
  Передав свой плащ гардеробщице и получив взамен номерок, кинула его в сумку и отошла от стойки. Холл был достаточно удобного размера, но сейчас, когда толпа желающий поскорее занять свои места и увидеть знаменитого музыканта наводнила помещение, он казалось маленьким. Высокие потолки, довольно узкие колонны и широкая лестница с коваными перилами, тяжелые портьеры на больших окнах - все это как нельзя лучше утверждало в мысли, что мнение о человеке, задумавшем это здание, как об элегантном джентльмене с отменным чувством вкуса и, что немаловажно, тонким чувством меры, было верно. С удовольствием оглядев холл, ощущая созвучие, гармонию эстетической и смысловой наполненности, я стала подниматься по лестнице на второй этаж.
  Широкие двустворчатые деревянные двери, располагавшиеся прямо перед лестницей, были гостеприимно распахнуты, открывая вид на впечатляющих размеров залу. Места в не располагались ракушкой, ряд за рядом расширяясь и возвышаясь над предыдущим, а сцена при таком оформлении казалась жемчужиной. Имелись так же и балконы, но оценить их не представлялось возможным. Мой билет гласил, что наслаждаться музыкой я буду из пятого ряда, а кресло оказалось как раз в центре напротив того места, где должен стоять рояль. Нет, я, конечно, могла бы себе позволить место в первом ряду - да что там, если очень захотеть, при финансовых возможностях моего отца, я могла бы заказать себе кресло и на самой сцене, рядом с инструментом и музыкантом, но какой смысл? Акустика в зале городского театра была превосходной и меня вполне устроили бы места и в середине зала, и ближе к концу. Главное, чтоб не у двери. Пятым рядом я была обязана исключительно понятиям Падрэйга о том, где надлежит находиться дочери его хозяина.
  Ну что ж, остается только надеяться, что местная знать окажется не слишком болтливой, и их шепотки не будут отвлекать от главного действа.
  Постепенно зал заполнялся, и уже через половину часа в нем не осталось ни единого свободного места. Студенты консерватории тоже уже были здесь, что становилось заметно по более мелодичному гулу отдельных групп с разных концов зала. Я не оглядывалась в поисках знакомых лиц, правда, не заметить первого проректора и некоторых преподавателей было бы сложно: они занимали места в четвертом ряду по диагонали от меня, а проректор так вообще устроился во втором. Конечно, искусство знаменитого оллама не оставило равнодушным и их, талантливо скрывающих собственную заинтересованность, что было несложно, учитывая фонтанирующий энтузиазм студентов, на фоне которого любое проявление интереса казалось пустой формальностью и плохо сработанной маской.
  Гудящий разноцветьем голосов зал пронзил негромкий, но звонкий голос серебряного колокольчика. Время концерта пришло. Свет стал гораздо более тусклым, и вслед за ним притихли и потускнели голоса зрителей, постепенно сходя на шепот и исчезая, поглощенные полумраком тишины. Тяжелая бархатная бордовая занавесь, наконец, открыла вид на сцену.
  Полукруглое возвышение подсвечивалось по периметру. Источники света были скрыты от глаз оградой высотой всего в ладонь, создавая эффект рассеянного мягкого света, не режущего глаза. В центре сцены стоял большой концертный рояль в черном глянце, словно в парадном фраке, а за ним сидел мужчина. Не знай я, что Колум Боллинамор закончил консерваторию Аберга лет двадцать назад, я бы не дала ему больше тридцати: то ли освещение делало свое дело, то ли наследственности гастролирующего музыканта можно было только позавидовать. Темноволосый и довольно стройный, насколько я могла судить, он не вставал, чтобы поприветствовать зал, и не сказал ни единого слова. Вместо этого в одном лаконичном, но одновременно легком и изящном движении поднял руки над роялем, чтобы через секунду от соприкосновения длинных пальцев и черно-белых клавиш родился первый звук, которому недолго пришлось в одиночестве бороздить пространство огромного зала. Вскоре его догнали и другие плоды любовных встреч.
  Я сидела, едва удерживая челюсть на месте, чему была обязана скорее воспитанию, чем собственной выдержке. Впервые мне доводилось видеть, чтобы музыкант так откровенно и искренне взаимодействовал с инструментом, тем более на глазах у такого количества народа. Колум Боллинамор ласкал клавиши, иначе характер движений его пальцев и кистей я назвать не могу. В его движениях было столько интимности, что я почувствовала, как мои щеки жжет румянец. Мужчина, исполняющий волшебную музыку на сцене, не использовал для этого рояль. Использовал - слишком грубое и неверное слово. Он нежил его, отыскивал самые верные комбинации, до миллиграмма рассчитывал силу, градус наклона. Он учитывал все. Колум Боллинамор ласкал рояль, будто женщину, заставляя того петь, звенеть, звучать в полную силу и со всем возможным удовольствием - не только его и инструмента, но и всех слушающих.
  Даже намека на шепот в концертном зале не слышалось. Все пространство, весь воздух, наполняющий его, принадлежал сейчас звукам, извлекаемым сильными и чуткими пальцами музыканта, с наслаждением и любовью глядящего на черно-белый ряд перед собой.
  Увидев однозначное выражение лица мужчины, я поняла, почему этот оллам был так талантлив и успешен: не может человек, так отчаянно влюбленный в музыку и ее порывы, всей душой, всем естеством чувствующий ее и проникающейся ею, не достичь такой высоты. Для прозябания в безвестности он слишком страстно увлечен, слишком предан своему делу. Колум Боллинамор будто дышал звуками, испытывая наслаждение от прикосновений к глянцевым клавишам, чувствуя особое волшебство зарождения звука и даря ощущение невероятно прекрасного, тонкого происходящего всем присутствующим.
  Музыка разливалась, смешивалась с воздухом, мягко обволакивала и просилась внутрь. Она ласкалась, словно легкий, но имеющий свою волю ветерок с мягким приятным характером, нежно холодила кожу шелковым ощущением собственных невесомых касаний. Мой блок рассеялся, растворился под влиянием невероятно сильного желания прочувствовать эту музыку всей поверхностью тела, всем естеством. Впервые в жизни мне захотелось не просто пропустить чужую мелодию через себя, а пропитаться ею.
  Избавившись от малейших отголосков блока, я вздохнула и закрыла глаза, вспоминая урок с Каэли Муррей. Как же легко представить, ощутить себя сосудом, когда наполняющая тебя субстанция будто светится изнутри эмоциями счастья, благоговения и трепетной радости. О, небо! Этот человек уникален! Ощущать такое всякий раз, когда начинаешь играть... Мелодия души Колума Боллинамора была бесподобна. Она сверкала как звезда, поглощая мое тело, превращая его в первозданный свет, растворяя все страхи и переживания, живущие в нем с самого детства, с самого первого знакомства с мелодией. Я почти не ощущала собственного тела, чувствуя только бесконечную негу. Никогда в жизни я не подозревала, что мелодия чужой души может быть так прекрасна. Воистину стоит терпеть неудобства и неприятные ощущения от чужих страхов, болезней и пороков, чтобы иметь возможность однажды соприкоснуться с подобным чудом.
  От неповторимого ощущения и неистового желания купаться в нем я очнулась нескоро. Зато когда это все же произошло, мне удалось убедиться в том, что мастерство музыканта ничуть не уступало его внутреннему наполнению. Музыка парила, летела, устремлялась к слушателям серебряными ниточками, что были тоньше паутинки. Она расходилась лучами от музыканта, так что было не понять, где звуки берут свое начало: на кончиках ли пальцев, любовно касающихся клавиш, или в самом сердце оллама.
  Лучик, что тянулся ко мне, будто впитывался, незаметно проникал под кожу, растворяясь в крови, смешивая музыку, кажется, с самой моей жизнью, с биением моего сердца. Я могла только наблюдать, словно со стороны, как светлеют мои мысли, уходит на задний план все незначительное, даже пусть когда-то, целую вечность назад, я и считала это важным, как в голове и в сердце поселяются ощущения тепла, покоя и светлой радости, в чьем свете происходящее со мной в повседневной жизни кажется совсем другим.
  Многоуровневое воздействие... даже со своим уровнем дара гораздо выше среднего я могла только наблюдать и восхищаться филигранными движениями музыкального влияния, ювелирной точностью его воспроизведения. Я старалась следить за серебряной ниточкой, давно ставшей частью меня, оплетшей причудливыми кружевами мое сердце и разум, сквозь узор которой мир играл новыми красками.
  Нет, кардинально ничего не поменялось ни в моем мировоззрении, ни в отношении к окружающим меня реалиям жизни, но были перенастроены акценты, тихо звенящие в совершенно иной тональности от соприкосновения с воздействием чужого дара. Колум Боллинамор будто поселил парк осеннее пламенеющих деревьев мне в душу и подарил ему голос, чтобы тот мог петь для меня. Только для меня. Всегда.
  О, небо...
  Прекрасная музыка меняла характер, темп и глубину воспроизведения. Она то звенела летним слепым дождем, блестящим в лучах солнца, то бурно и громко гремела осенней грозой. Неистовая и покладистая, мягкая и суровая, как каленое железо, нежная, как материнский поцелуй, и непримиримая, словно воин, идущий в битву, она была неизменно прекрасна. Она захватывала, погружала в водоворот, то отнимая, то вновь даря возможность дышать. Никогда я не слышала ничего подобного.
  Тишина, опустившаяся вслед за занавесом, казалось, должна была быть оглушающей, но внутри меня все еще звучали финальные аккорды и прощальные переборы. Такая музыка не утихает просто так. Она может долго жить в сердце и неделями не покидать разума вне зависимости от желания слушателя. А моим единственным желанием было сохранить то волшебное ощущение, что смог подарить не только мне, но, уверена, и всем в этом зале невероятно одаренный оллам - Колум Боллинамор.
  Он покинул зал точно так же, не прощаясь и не произнеся ни слова. Да и к чему слова, когда за него все сказала музыка? К чему бесцельное сотрясание воздуха бесполезными вибрациями, когда он еще хранит отголоски волшебных созвучий? Я улыбнулась. Все же оллам выбрал идеальный способ взаимодействия с публикой. Для нас всех он был не обыкновенным человеком, а проводником музыкальных откровений из тонкого мира в слышимый и воспринимаемый разумом диапазон.
  Моргнув, удивленно почувствовала влагу на глазах. Не слезы, ведь я не плакала, но что-то весьма близкое к ним. Хотя такая музыка вполне была достойна слез как дани восхищения, следы которого многие дамы и даже некоторые мужчины стирали с лиц, нисколько не смущаясь.
  Постепенно зал вновь заполнился гулом, выросшим из незаметно зародившегося едва слышного шепота и вздохов, но не таким громким и возбужденным, как до начала концерта. Слушатели медленно поднимались со своих мест и неспешно двигались к выходу, делясь ощущениями. Удивительно. Я не могла подобрать слов тем чувствам, что сейчас испытывала. Не знаю, находили ли другие, но попыток явно не оставляли, стремясь выговориться, выплеснуть эмоции, поделиться... но только шепотом. Я улыбнулась.
  Три часа концерта пролетели незаметно, будто выпали в безвременье, унеся с собой всех присутствующих в зале, так что я не стала исключением, когда, выйдя в холл и бросив взгляд на окно, изумленно вскинула брови, отмечая, что на улице солнечный свет давно сменился бледным фонарным освещением. Не особенно торопясь, я покинула вестибюль одной из последних. На свежем воздухе большинство тех, с кем мы делили зал и невероятный мир чужой музыки, будто встрепенулись: их движения стали резче, голоса - громче, предложения - более связными. Вскоре на площади перед городским театром Керна уже вовсю гудели возбужденные людские голоса, стремящиеся выговориться, поделиться собственными впечатлениями и ощущениями от концерта.
  Я плотнее запахнула плащ и быстро направилась по знакомой дороге. Не хотелось терять чувства и послевкусие, навеянные волшебной музыкой Колума Боллинамора, так что шаг получилось сбавить только спустя несколько минут ходьбы. Когда гомон стих и уже не заглушал мои собственные мысли и ощущения, я пошла гораздо медленнее, перебирая все еще свежие воспоминания, смакуя, воскрешая тактильную память, снова переживая восхитительную дрожь.
  Погруженная в совсем свежие события, хоть и, увы, уже прошедшие, я шла, не замечая дороги, как вдруг почувствовала чужое прикосновение к своему плечу. Вздрогнув от неожиданности, я резко остановилась и обернулась. Всего в шаге от меня стоял незнакомый мужчина. Заметив, что добился моего внимания, он медленно, словно нехотя, убрал руку и улыбнулся, после чего произнес:
  - Ну и ну, милая леди, вас не дозваться.
  Что-то в его голосе мне не понравилось. То ли сверкнувшие сталью нотки, то ли не такая дружелюбная, какой бы он хотел ее сделать, интонация.
  - Я могу вам чем-то помочь? - спокойно, но внутренне подбираясь, поинтересовалась я, стараясь придать голосу твердости.
  В плохо освещенном переулке никого, кроме нас двоих, не было, и это положение вещей мне крайне не нравилось.
  - Помочь? - мужчина насмешливо ухмыльнулся. - Да, собственно, это я хотел предложить вам помощь.
  - Помощь? - переспросила я. - Какого рода?
  - Ну как же! Девушка вечером идет совсем одна. Мало ли кто может встретиться... Вот, думаю, может, проводить? - губы незнакомца расплылись в самодовольной улыбке, не отразившейся в глазах, смотревших с пугающе хищным выражением.
  - Благодарю, но в этом нет необходимости. Мне совсем недалеко идти, - ответила я и сделала попытку развернуться, чтобы продолжить путь, но была остановлена. Мужчина остановил меня, перехватив за руку, и произнес:
  - Ну что же вы, милая леди, отказываетесь от чистосердечного желания помочь. Это очень обидно.
  - Отпустите мою руку, - посмотрев в глаза незнакомцу, твердо произнесла я.
  - А если нет? - ухмылка мужчины превратилась в предвкушающую.
  - Я закричу, - ответила я.
  - Боюсь, кричать тебе недолго, дорогуша. С перерезанным горлом оно как-то несподручно, - хохотнул тот, довольный собственной шуткой и продемонстрировал во второй руке нож.
  Я почувствовала, как все внутри сжимается от страха, превращая меня в маленький живой комочек и оставляя тело лишь оболочкой, чтобы спрятаться где-то в его глубине.
  - Что вам нужно? - стараясь не дать голосу дрогнуть, спросила я. - Деньги? Боюсь, у меня их не много.
  - Деньги - сор, - фыркнул мужчина. - Хоть и приятный. Но такой милой барышне есть и без них чем поделиться.
  С такими словами он отшвырнул меня к стене ближайшего забора и подступил, оказываясь в плотную. Спина от встречи с каменной кладкой тут же заныла и стала неприятно саднить, но это было меньшей из моих проблем. Я смотрела в приближающиеся холодные жестокие глаза незнакомца, чувствовала его учащающееся дыхание, ощущала, как рука, отпустившая мою, ищет дорогу к моему телу, сквозь плащ и не понимала, как происходящее может быть реальностью. Холодная сталь, прижатая к горлу, напоминала об угрозе расправы в том случае, если я вздумаю закричать.
  Мужчина опустил голову, зарылся носом в мои волосы, заставив вздрогнуть от омерзения, и шумно вдохнул.
  - Как вкусно пахнет. Ты прямо как цветок. Верно, мой прелестный цветочек? - пробормотал он куда-то пониже моего уха.
  И в этот момент я решила, что если никак не получится остановить мерзавца, то я найду его. Расскажу все отцу, а потом, когда он его поймает, буду с удовольствием смотреть, как подонку отрежут и нос, и поганый язык, и еще много чего явно ненужного при такой скудости мозга и порочных наклонностях.
  Мужчина выпрямился и посмотрел мне в глаза. По всей видимости, выражение ему не понравилось и он, едва разобравшись с застежкой плаща, оставил ее и перехватил той рукой мои волосы, больно сжав их на затылке и задирая мою голову вверх, обнажая горло.
  - Строптивая, значит, - с явной издевкой в голосе произнес он. - Люблю таких. Нам с тобой будет весело, цветочек.
  - Очень сомневаюсь, что тебе будет весело хоть с кем-нибудь сегодня, - прозвучал в ответ голос, показавшийся мне знакомым.
  Я сделала попытку повернуть голову, чтобы рассмотреть неожиданного прохожего, но хватка бандита оказалась железной и, зашипев от боли, я оставила попытки поменять положение.
  - Ты еще кто? - повернувшись к источнику звука, произнес незнакомец, а затем хмыкнул и добавил. - Хотя какая мне разница. Топай отсюда.
  С этими словами он оторвал руку с ножом от моего горла, чтобы продемонстрировать оружие прохожему.
  - Думаешь, ты один ходишь по улицам вечернего города с подобной железкой? - с мрачной иронией произнес совершенно точно знакомый голос.
  Глаза мерзавца, резко усилившего хватку, сузились, а затем он неожиданно отпустил меня и, бросив: 'я не надолго, цветочек', сделал шаг по направлению к неожиданному защитнику моей девичьей чести.
  Я тут же прижалась к стене, чтобы унять дрожь в теле, и посмотрела в ту же сторону. Напротив бандитского вида верзилы, стоявшего теперь ко мне спиной, стоял Грейнн Бойл. Очень злой Грейнн Бойл. Правда, отражалось это только в его глазах. Лицо же было на удивление спокойным. Партнер не смотрел на меня. Все его внимание было приковано к противнику. Теперь я заметила тускло блеснувший в его руке короткий клинок. Я и не знала, что он носит с собой оружие.
  Явно криминальный субъект, поигрывая собственным ножом, сделал ложный выпад, направленный скорее, чтобы напугать противника. Грейнн не пошевелил и бровью, смотря в лицо сопернику, а вот я испугалась и стала озираться в поисках подходящего камня. Мужчина стоял ко мне спиной в удобной позиции: захочешь - не промахнешься. Но поблизости камней не было. В сердцах помянув службу очистки славного города Керн, я схватилась за плащ, в поисках хоть какой-нибудь опоры.
  Противник приближался к Грейнну, делая обманные выпады и хмыкая в ответ на движения молодого человека. Сам оллам стал действовать, только когда мужчина оказался достаточно близко, чтобы достать его кинжалом. Все произошло очень быстро: незнакомец снова выкинул руку вперед в спланированном резком движении, направленном в корпус противника, а Грейнн ловким движением принял удар на свой клинок, отбрасывая разящую руку соперника, чтобы затем, слегка меняя траекторию, в одном плавном маневре, коснуться лица противника.
  На щеке верзилы мгновенно возникла красная полоса, которая стала стремительно сочиться кровью, пачкая лицо, шею и одежду незнакомца.
  - Ах ты ж гад! - воскликнул он и сделал шаг вперед.
  Мужчина был крупнее Грейнна и выше. Да и в плане физических возможностей явно превосходил оллама. Я закусила губу. Теперь характер боя изменился. Бандит стремительно нападал, оставив всякое веселье, а мой партнер по ансамблю только и успевал защищаться и уходить от разящих выпадов. Долго такое продолжаться не могло.
  Я нервно сжала лямку сумки, висящей на моем плече, следя за тем, как здоровый гад все дальше теснит Грейнна. В какой-то момент преступник все-таки достал моего защитника, распарывая его куртку на руке. Я вздрогнула. Дальнейшее произошло практически без согласия разумной моей части: перехватив поудобней ремень от сумки, я быстро сняла ее с плеча, сделала несколько стремительных шагов по направлению к дерущимся, хорошенько размахнулась и опустила ее прямо на голову подлеца.
  Тот резко повернулся в мою сторону. Но его лице царило выражение бесконечного удивления, которое, впрочем, быстро сменилось злобной гримасой. Он сделал шаг по направлению ко мне и вздрогнул. Из его горла донесся сдавленный хрип, а в плече торчала рукоять клинка Грейнна, который с непроницаемым лицом быстрым движением достал второй из спрятанных на спине ножен.
  Мужчина снова стремительно обернулся. Оценил расстановку сил. С яростью сплюнул противнику под ноги и плавным движением ушел в тень дома напротив, чтобы быстро покинуть место стычки, ничего не сказав напоследок. По всей видимости, нож в плече не способствовал приливу сарказма.
  Я проводила улепетывающего гада пристальным взглядом до самого конца переулка, после чего судорожно выдохнула, а ремень сумки выпал из моих дрожащих ладоней. Переведя глаза на своего неожиданного защитника, наткнулась на пристальный взгляд стальных глаз.
  - Ты в порядке? - спросил Грейнн, осматривая меня на предмет повреждений.
  Я кивнула. Он пошатнулся.
  Только сейчас я заметила, что одной прорехой его куртка не отделалась. Еще один порез красовался на груди, пересекая ее наискось. И рубашка, выглядывающая из распахнутых пол верхней одежды медленно, но верно пропитывалась кровью.
  Мои глаза расширились от ужаса. В одну секунду я оказалась рядом с ним, чтобы поддержать.
  - Грейнн... - пролепетала я, не зная, что предпринять, и уже планируя набирать воздух для крика 'помогите' во всю мощь поставленного олламовского голоса.
  - Все в порядке. Порез неглубокий, - произнес он и поморщился. - В консерватории подлатают.
  Я сузила глаза. В какой еще консерватории?! Этот сумасшедший собрался в таком истекающем кровью состоянии в консерваторию, до которой час пешего пути?! Старательно сдерживая нелицеприятные эпитеты по поводу мужской самоуверенности, граничащей с безрассудностью, ответила:
  - Мой дом ближе. Там тебя подлатают быстрее.
  Грейнн удивленно вскинул бровь, а я, не давая ему возможности возразить или задать вопрос, молча повесила лежащую на дороге сумку на плечо и, взяв мужчину за руку, потащила в нужном направлении.
  Партнер поморщился от боли, боевой запал стал проходить, уступая место ощущениям от последствий. Чрез десяток шагов я, в который раз обернувшись и увидев страдальческую гримасу, спросила:
  - Может, тебе помочь? - я была вовсе не против послужить костылем человеку, только что спасшему меня от кошмара любой девушки, и угроза испачкать плащ вовсе не пугала.
  - Адерин, будь милосердна - оставь мне хоть немного гордости, - сведя брови, неожиданно мягко ответил оллам и только крепче сжал мою ладонь.
  На мгновение от этого движения мне стало неожиданно тепло. Я кивнула и снова отвернулась от мужчины, чтобы указывать дорогу.
  
  ***
  
  Слуагадхан Броган стоял в тени одного из домов и с интересом провожал взглядом удаляющуюся пару. Когда молодой мужчина и девушка исчезли за поворотом, рядом послышался хриплый, полный злости голос:
  - Так не пойдет, лорд: за физические увечья надобно бы доплатить.
  Слуагадхан ухмыльнулся.
  - Когда я тебя нанимал, ты хвалился, что никакому желторотому студентику тебя не зацепить.
  - Так не такой уж он и желторотый оказался, - проворчал в ответ верзила, опасно прищурившись от подозрения, что с доплатой его нагреют.
  - Не ерепенься, - холодно отрезал лорд Броган и неуловимым движением достал маленький мешочек из-за пояса, чтобы в следующий момент кинуть его собеседнику.
  Мужчина поймал звенящую передачу здоровой рукой, но все равно поморщился и добавил:
  - Кстати, девушка не такая уж и тихая оказалась, как вы говорили. Огрела меня сумкой по голове. Что эти студенты там носят? Кирпичи, что ли?
  - Ну уж нет, дорогой мой. Моральный ущерб тебе был оплачен вместе с физическим. Знай меру, - предостерегающе сверкнул глазами Слуагадхан. - К тому же, ты и сам неплохо развлекся.
  - Сами просили, чтоб достоверно было, - пробурчал бандит и, спрятав деньги, попрощался с нанимателем неглубоким поклоном. - Если понадобится какая услуга, вы знаете, где меня найти.
  С такими словами мужчина скрылся за ближайшим углом.
  - Знаю... - тихо произнес ему вслед лорд Броган.
  Проводив задумчивым взглядом спину, с по-прежнему торчащей из плеча рукоятью кинжала, молодой мужчина одернул сюртук и возвратился на площадь, освещенную куда лучше, чем переулок, в котором он только что был.
  Отыскав глазами нужную фигурку, он подошел к ней сзади и закрыл глаза ладонями. Девушка вздрогнула и стремительно вывернулась из намека на объятия. Увидев, кто позволил себе такую шутку, она улыбнулась и перестала хмуриться.
  - Слуагадхан, а я тебя потеряла в этой толпе, - произнесла Лиадейн.
  - Зато я тебя нашел, свет мой, - широко улыбнулся мужчина, перехватывая ухоженную ручку и запечатлевая на ней поцелуй, во время которого не отрывал взгляда от глаз девушки.
  Оллема смущенно улыбнулась, но отнимать руки не стала.
  - Ты позволишь мне проводить тебя? - понизив голос с прорезавшимися неожиданно хриплыми нотками, поинтересовался лорд Броган.
  - Не стоит, дорогой, - мягко, но непреклонно произнесла девушка. - Ты подарил мне и так поистине незабываемый вечер. Концерт был великолепен. Достаточно будет того, что ты наймешь мне экипаж. Признаться, мне совсем не хочется идти в консерваторию пешком. Да и темно уже. Мало ли кто может встретиться молодой девушке на пустой дороге.
  - Конечно, свет мой, не волнуйся. Я позабочусь об этом, - пылко заверил ее мужчина и отправился на поиски экипажа для дамы, которые завершились довольно скоро.
  Встретив вернувшегося с каретой молодого мужчину восхищенной улыбкой, Лиадейн приняла его руку, но на мгновение помедлила, чтобы задать вопрос:
  - Скажи, Слуагадхан, зачем ты просил показать тебе Адерин Лори перед концертом?
  - Свет мой, должен же я знать, как выглядит девушка, доставляющая тебе столько неприятностей, - в удивлении от непонимания столь очевидных вещей лорд Броган вскинул брови.
  - К чему тебе это знать, дорогой? Ведь ты ничего не сможешь с этим поделать, - грустно улыбнулась Лиадейн.
  - Как знать, как знать, - загадочно ответил он, вызывая довольную улыбку на губах спутницы.
  - Доброго вечера и ночи, Слуагадхан, - попрощалась она, ласково улыбнувшись лорду Брогану.
  - Спокойного пути и сладких снов, свет мой, надеюсь встретиться с тобой в них, - пылко ответил мужчина, снова целуя девичьи пальчики, на этот раз легко выскользнувшие из его ладони, как только Лиадейн оказалась в экипаже.
  Закрыв дверь, он кинул вознице золотую монету и дал знак отправляться:
  - К самым воротам консерватории Аберга, любезный. И доставьте с максимальным комфортом и безопасностью.
  - Будет исполнено в лучшем виде, господин, - кивнул кучер, ловко поймавший блеснувший кругляшок, и тронул поводья.
  Слуагадхан Броган проводил задумчивым взглядом карету. Ему не давала покоя одна мысль: когда Грейнн Бойл научился управляться с клинком, а главное - зачем?
  
  ***
  
  Маркас Двейн вышел из холла городского театра и набрал полные легкие воздуха, чтобы спустя небольшую заминку бесшумно его выпустить. Концерт был хорош, а мастерство Колума Боллинамора он и раньше не подвергал сомнению. Все же хорошо, что многие студенты выкроили время и средства, чтобы посетить меоприятие: в их консерватории не было преподавателя, который смог бы показать нечто подобное. Многоуровневым воздействием владели единицы, а уж таким филигранным мастерством - и того меньше.
  Оглядевшись по сторонам, он запахнул плащ и направился вдоль по улице. Торопиться обратно в консерваторию не хотелось. Вечер был уже не таким теплым - чувствовалась осенняя прохлада - но тихим, безветренным и полным очарования влияния талантливого оллама, чья музыка еще звучала то ли в ушах, то ли в сердце, эхом отдаваясь в голове.
  Проходя мимо покидающих площадь людей, мужчина заметил знакомую фигуру и, не раздумывая, свернул в ее направлении. Санна Линдберг стояла у одного из фонарей, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, в одном платье без верхней одежды. Приближаясь к ней, Маркас хотел было уже обратить ее внимание, но в этот момент из-за спины женщины раздался звонкий мальчишеский голос:
  - Мам, я принес твой плащ.
  Оллема повернулась и с улыбкой приняла свою вещь из рук парнишки лет десяти, одетого в униформу сродни военной: брюки, китель и фуражка темно-синего цвета были в идеальном порядке.
  - Спасибо, Киллиан, - поблагодарила она мальчика, а тот в ответ галантно помог одеть плащ.
  Маркас задумчиво оглядел эту сцену и сделал еще несколько шагов по направлению к преподавательнице и ее маленькому спутнику.
  - Добрый вечер, метресса Линдберг, - поздоровался он.
  Женщина нашла его глазами и улыбнулась, приветственно кивая:
  - Лорд Двейн, вечер действительно дивный.
  - Я не заметил вас в зале среди преподавателей, но, судя по всему, вы были на концерте? - задал наводящий вопрос мужчина.
  - Да. Конечно. Просто я сидела в десятом ряду вместе с сыном, - ответила Санна и с гордостью во взгляде представила мальчика: - Лорд Двейн, это мой сын Киллиан Линдберг, - а затем женщина обернулась к пареньку и продолжила: - Киллиан, познакомься, это лорд Двейн, первый проректор консерватории Аберга.
  Мальчик с очень серьезным видом склонил голову в приветственном кивке, отдавая дань уважения титулу и должности мужчины, и произнес:
  - Очень приятно, лорд Двейн.
  Первый проректор не менее серьезно ответил на приветствие:
  - Как и мне, - а затем поинтересовался: - Вы, случайно, не проходите обучение в военной академии имени его Величества Алистара Гофрейдха?
  - Так точно, - отрапортовал парнишка, вытягиваясь в струнку.
  - Сейчас в увольнении? - задал другой вопрос Маркас.
  - Нет, лорд Двейн, у нас недельные каникулы, - пояснил Киллиан.
  Мужчина понятливо кивнул.
  - Простите, лорд Двейн, но нам уже пора, - извиняясь, произнесла Санна Линдберг. - Моя мать попросила не слишком задерживать Киллиана. У нее довольно строгий режим.
  - Конечно, - кивнул Маркас, и немедленно уточнил: - А далеко она живет?
  - Совсем нет. В паре кварталов отсюда. На городском холме, - ответила женщина.
  - Тогда, может быть, вы не будете против, если я вас провожу? - поинтересовался первый проректор, обращаясь к мальчику. - Все же безопасность дамы прежде всего, а защитников не бывает много - как вы считаете, Киллиан?
  - Я не против, - ответил паренек с сосредоточенным выражением на лице, - Тем более что маме потом еще и возвращаться в консерваторию, а так у нее будет достойный доверия провожатый, и я не буду волноваться за нее.
  Маркас Двейн перевел вопросительный взгляд на Санну Линдберг. На губах женщины не было и тени умиленной улыбки, вполне естественной в такой ситуации. Только глаза лучились гордостью за сына.
  - Раз так, - произнесла она. - Пойдемте.
  Вместе они направились через площадь к подъему на городской холм Керна. Дорога заняла не более четверти часа, в течение которых первый проректор расспрашивал Киллиана об условиях жизни и учебы в военной академии, мотивируя интерес тем, что и сам проходил там обучение, когда был в том же возрасте. Мужчине было интересно, как много изменилось в учебном заведении с тех пор, как он его закончил. Правда, тогда академия носила другое название, соответствующее имени правящего монарха, отца Алистара. Как оказалось, перемены в названии были практически единственными, но это была дань традиции. А в целом, все в стенах альма-матер осталось по-прежнему. Да и к чему менять уклад, который и так хорош и вот уже несколько столетий взращивает талантливых и преданных стране и королю офицеров?
  Когда они дошли до нужного дома - двухэтажного, но не слишком большого особняка - паренек остановился и сказал, что дальше его провожать не нужно, попрощался с новым знакомым и дернул за шнур дверного звонка, а затем повернулся к матери и порывисто ее обнял напоследок.
  - Киллиан, ты уверен, что не хочешь, чтобы я осталась ночевать у бабушки?
  - Нет, мам, - твердо ответил мальчик, отстраняясь. - Тебе завтра к первому занятию. Если ты останешься, то точно не выспишься. Встретимся завтра, хорошо?
  - Хорошо, - кивнула оллема и добавила: - Я люблю тебя, Киллиан.
  - Я тоже люблю тебя, мам.
  Паренек не проявлял ни доли смущения в присутствии лорда Двейна. Он, как настоящий мужчина, знал, что любви матери стыдиться нельзя.
  Попрощавшись еще раз, мальчик вошел в уже отворенную слугой калитку и, не оборачиваясь, направился ко входу в дом.
  Санна Линдберг проводила сына взглядом, полным тоски, проследила, как за ним закрывается дверь, и посмотрела на ночное небо. Свет звезд был странно размытым, но совсем недолго: женщина умела контролировать собственные эмоции и быстро взяла себя в руки.
  Повернувшись к Маркасу, она улыбнулась и произнесла:
  - Ну что ж, пойдемте обратно.
  Мужчина кивнул и галантно предложил спутнице руку. Она приняла ее без колебаний, легко и естественно положив ладонь на сгиб локтя начальника. Несколько шагов они прошли в молчании, а потом первый проректор поинтересовался:
  - Сколько лет Киллиану?
  - Десять, - ответила Санна.
  Маркас хмыкнул, а затем пояснил свой интерес:
  - Очень здравомыслящий молодой человек. Даже как-то мальчиком его назвать не получается.
  Метресса Линдберг улыбнулась:
  - Уж не знаю, то ли это отцовская наследственность, то ли следствие ранней потери... Я сама замечаю, что он далеко не мальчик, а настоящий мужчина, хоть пока и маленький.
  - А сколько было Киллиану, когда... - Маркас замялся. - Прощу прощения. Если вам неприятен этот вопрос, отвечать не нужно.
  - Нет, я давно смирилась с этой потерей, - в голосе и выражении лица женщины не было признаков страдания, только легкий след светлой тоски. - Найоклас погиб, когда нашему сыну еще не исполнилось трех. Киллиан помнит его только по портретам и рассказам: моим и бабушки - матери Найокласа.
  - А решением отдать его в военную академию...
  - А это его решение. Самостоятельное и, как мне кажется, вполне осознанное. Киллиан заявил, что такая длинная военная династия не должна прерываться. Знаете, свекровь тогда заплакала - все же и мужа, и сына у нее отняла именно служба - но не возразила ни словом. Я последовала ее примеру и ни разу не пожалела об этом. Конечно, из-за его и моей занятости, мы видимся не так часто, как хотелось бы. Но я точно знаю, что могу им гордиться. Мой сын растет настоящим мужчиной.
  Лорд Двейн ничего не ответил. Выдержав небольшую паузу, он снова задал вопрос:
  - А что со способностями олламов? Они у него проявлялись?
  - Он играет на рояле, но я пока не замечала за ним способности к воздействию или утонченному восприятию, - ответила метресса Линдберг.
  - Они могут проявиться и позже, как вы знаете, - заметил Маркас Двейн.
  Санна пожала плечами.
  - Для меня это не важно. Будь мой сын хоть полнейшим бездарем в сфере музыки, я не стану любить его меньше. Да и если уж совсем начистоту: дар оллама - это большая ответственность, а на плечах Киллиана ее и так слишком много для десятилетнего мальчика.
  - Не переживайте, Санна. Такие как он под грузом ответственности не ломаются, а становятся только сильнее, - ответил первый проректор.
  Женщина мягко улыбнулась этим словам, ее взгляд сделался задумчивым, будто обращеным вглубь себя. Маркас невольно залюбовался одухотворенным выражением лица метрессы Линдберг.
  Вместе они покинули тихий благополучный район городского холма и вновь оказались на площади, к тому времени опустевшей. Лорд Двейн стал оглядываться в поисках наемного экипажа и, когда нашел искомый объект, уже хотел направиться к нему, но спутница его остановила:
  - Маркас, сегодня такой чудесный теплый вечер, да и не так уж и темно. Как вы смотрите на прогулку до консерватории?
  - Исключительно положительно, - ответил он, хоть и не ожидавший такого предложения, но приятно ему удивившийся.
  Пусть часы и говорили, что вечерняя пора еще в своих правах, но небосклон уже завоевала ночь: ясная, рассеиваемая светом луны и звезд, но совершенно определенно ночь. Первый проректор и метресса не спеша шли рука об руку и тихо вели беседу. Маркас Двейн улыбался и ловил себя на мысли, что ему удивительно спокойно и уютно рядом с этой женщиной, похожей на солнечный лучик. Санна же, словно не замечая, рассказывала спутнику одну из забавных историй, приключившихся с ее студентом.
  Первый проректор смотрел на движения ее губ и не мог оторвать взгляда. В какой-то момент, он упустил нить повествования и очнулся лишь тогда, когда почувствовал, что они остановились и его спутница непонимающе хмурясь, смотрит на него и что-то говорит.
  - Маркас, все хорошо? - поинтересовалась метресса Линдберг, не понимая причины столь глубокой задумчивости.
  Мужчина моргнул и медленно кивнул.
  - Да.
  А потом неожиданно для собеседницы протянул руку и отвел выбившуюся прядь, упавшую ей на глаза. Санна замерла. Движение было легким, ни к чему не обязывающим, но таким искренним, что ей захотелось потянуться за ласковыми пальцами.
  Женщина подняла взгляд на Маркаса и встретилась с его глазами. Даже при лунном свете их удивительно глубокий синий цвет был различим, не превращаясь в очередной оттенок серого. Лорд Двейн на мгновение застыл, а затем приблизился на полшага, наклонил голову и прикоснулся к ее губам. И, возможно, поцелуй так бы и остался лишь прикосновением - Маркас Двейн был джентльменом и не стал бы проявлять большую свободу действий, чем уже проявил, без поощрения - но Санна ответила. Ее тело охватила тоска по теплу, по объятиям, по ощущению себя, как желанной женщины. Она подалась вперед и обхватила лицо мужчины ладонями, едва касаясь, только, чтобы ощутить начинающую колоться короткую, еще не заметную глазу щетину. Ощущение оказалось настолько приятным, что ее пальцы дрогнули, и в тот же момент, она почувствовала, как сильные мужские руки обхватывают ее, заключая в крепкие объятия. Женщина ощущала скрытую мощь удерживающих ее, прижимающих к твердому мужскому телу рук, и едва сдерживалась, чтобы не заурчать, так это было приятно. А Маркас... Поддавшись порыву, он не ожидал, что тот будет разделен, и уже стал думать, как вести себя после нелепой ситуации, как почувствовал ее маленькие пальчики на своих щеках. С того самого момента мир перестал существовать. Не было ни темного небосвода, ни звезд, ни луны, ни освещенной их бледным светом дороги. Была только женщина в его объятиях, теплая, желанная, родная. Последняя мысль пронзила мозг молнией. Маркас Двейн сжал Санну еще крепче, а поцелуй стал почти сумасшедшим.
  Растворялась в приятных прикосновениях, в уже забытой близости, метресса и не подозревала, что целующий ее мужчина уже принял решение. Пусть никто не мог этого даже предположить, но Лорд Маркас Двейн был романтиком. Не будь в его характере этой черты, он бы давно обзавелся подходящей супругой и парочкой ребятишек, а не проживал годы в поиске той самой, рядом с которой успокоится сердце. И вот теперь, когда он ее нашел... Мужчина не собирался давать Санне Линдберг и шанса на отступление. Это была его женщина. А за свое Маркас Двейн привык бороться. Бороться и побеждать.
  
  ***
  
  Путь не занял много времени. Пришлось снова вернуться на городской холм. Я чувствовала, что Грейнну тяжелее, чем обычно, подниматься в гору, слышала его частое шумное дыхание и мысленно желала злосчастному бандиту вех возможных неприятностей, но снова предлагать помощь не решилась. Мой дом, двухэтажный небольшой особнячок, располагался не на самом пике городского холма - наиболее престижном месте - чему я несказанно радовалась, особенно теперь. Остановившись перед кованой калиткой, я дернула за цепочку. Через мгновенье раздался приглушенный звон со стороны дома - звонок - а еще через полминуты входная дверь распахнулась, и на пороге появился силуэт крепкой мужской фигуры. Слуга быстро преодолел расстояние между крыльцом и калиткой и открыл ее со словами приветствия, овеянными нотками беспокойства:
  - Леди Адерин, что-то вы поздно, - увидев рядом со мной Грейнна, которого я по-прежнему держала за руку, он осекся и продолжил настороженным тоном: - Позвольте поинтересоваться, кто ваш гость?
  - Не сейчас, Падрэйг, - ответила я, проходя во двор и заводя партнера. - Лорду Бойлу необходима наша помощь, он ранен.
  Взгляд слуги во мгновение ока стал цепким, веки сузились в легком прищуре.
  - Да, миледи. В какую комнату?
  - Я оставлю дверь открытой, - ответила я и потащила Грейнна в дом.
  Падрэйг запер калитку и нагнал нас уже в холле прямо перед лестницей на второй этаж. Увидев, как Грейнн морщится на каждой ступеньке, старый слуга предложил:
  - Я мог бы помочь благородному лорду.
  - Благодарю, я справлюсь, - сцепив зубы, вполне ожидаемо отказался этот упертый баран... то есть партнер.
  Лестница далась олламу нелегко, но быстрее, чем я ожидала, однако звук его дыхания, разбавленный присвистом, выдавал степень напряжения. Мысленно в который раз помянув мужские заморочки, я повела его к ближайшей комнате. Спальня была из числа хозяйских, но сейчас это было совершенно неважной мелочью, в отличие от сочащихся кровью ран моего защитника.
  Оставив дверь открытой, чтобы Падрэйг не промахнулся, я провела Грейнна внутрь комнаты и указала на заправленную кровать:
  - Присаживайся.
  Молодой мужчина отпустил мою руку и занял предложенное место, не издав ни звука, но я-то видела, как на его скулах заплясали желваки. Чтоб тому мерзавцу месяц с нужника не слезть! Скинув собственный плащ на стул, я подошла к партнеру и стала помогать стягивать его собственный, так и не застегнутый. Избавившись от верхней одежды, я потянулась к пуговицам рубашки. Расстегнула первую и почувствовала, как партнер замер, а потом накрыл мои руки своей ладонью и мягко, но твердо отвел, а затем произнес.
  - Я сам.
  И я бы поспорила. Я уже воздуха набрала, чтобы высказаться по поводу неуместного упрямства. Ведь видно, что раны доставляют ему боль и дискомфорт, так зачем же их лишний раз беспокоить? Но в этот момент в открытую дверь постучались и в комнату вошел Падрэйг.
  - Леди Адерин, лорд, позвольте мне, - произнес он.
  Грейнн кивнул, а я отошла, освобождая место.
  Поставив на прикроватную тумбу поднос с какими-то баночками, миской с водой, бинтами, тряпками и какими-то инструментами, слуга повернулся к Грейнну, оглядел пропитанные кровью прорези, хмыкнул и быстро довершил начатое мной дело. После чего взял нож и в несколько движений разрезал рубашку так, что снимать ее не пришлось - только собрать лоскуты.
  После чего еще раз оглядел порезы, снова хмыкнул, и потянулся за одной из принесенных склянок, чтобы, протянув ее Грейнну, произнести:
  - Залпом, лорд Бойл.
  - Это что? - поинтересовался партнер, принимая склянку здоровой рукой.
  - Обезболивающее, - с какой-то странной усмешкой ответил ему Падрейг.
  Оллам принюхался и усмехнулся в ответ, после чего опрокинул в себя содержимое склянки и слегка сморщился, делая резкий короткий вдох. По комнате поплыл приятный даже на нюх терпкий запах коньяка.
  Падрэйг одобрительно хмыкнул, забрал склянку и принялся очищать раны. Перед обеззараживанием Грейнну была выдана еще одна порция 'обезболивающего'. А когда дело дошло до иглы, слуга повернулся ко мне и произнес:
  - Леди Адерин, вы не могли бы отдать распоряжения по поводу одежды для лорда? В этой ему будет некомфортно.
  Я кивнула и вышла из комнаты. Старый прохвост знал, как выдворить меня из комнаты без скандала: скажи он, что дальнейшее действо не для глаз юных леди, я бы ни за что не ушла, но, попросив о помощи человеку, которому я была обязана теперь больше, чем жизнью, он не оставил мне выбора.
  Отдавать распоряжений я не стала. Подумав, что и самому Грейнну будет лучше пережить штопку без моего присутствия, не стесняясь лишний раз поморщиться или - о, ужас! - застонать, я отправилась в комнату напротив, которую обычно занимал отец, когда приезжал меня навестить.
  Выбрав пару штанов и рубашку, я некоторое время провела за наматыванием кругов по комнате. Руки отчего-то стали мелко трястись в ритм внутренней дрожи. Неожиданно стало холодно. Обхватив себя руками за плечи, я села на кровать. Перед глазами снова всплыло чужое лицо, холодные глаза, азартно впитывающие страх. Мой страх. Я судорожно вздохнула и звук собственного вздоха меня отрезвил. Нашла когда сопли разводить. Между прочим, в соседней комнате находится человек, который пострадал гораздо сильнее моего. А я... Я-то, по сути, отделалась легким испугом.
  Тряхнув головой, взяла стопку одежды и вышла из отцовской комнаты. В тот же момент из апартаментов напротив вышел Падрэйг. В его руках был поднос, на котором горкой лежали окровавленные тряпки. Я сглотнула.
  - Леди Адерин? - слуга вопросительно посмотрел на меня.
  - Все в порядке, Падрэйг. Распорядись насчет какой-нибудь еды для лорда Бойла. Что ему сейчас необходимо, чтобы восстановить силы?
  - Я думаю, на сегодня ему хватит и бульона, миледи: не стоит отвлекать организм на переваривание твердой пищи, у него и так много работы, - ответил слуга.
  Я кивнула. Ему видней.
  Зайдя в комнату, я на секунду остановилась у двери, рассматривая партнера. Красивый той самой мужской красотой, от которой девушки теряют голову, прекрасно сложенный, и бинты вовсе не мешают отметить факт в меру развитой мускулатуры. Его руки напряженно сжимали края кровати, голова склонилась к груди, а плечи слегка поникли.
  Я подошла к олламу, положила рядом с ним на кровать стопку, но он не отреагировал.
  - Грейнн, - тихо позвала я, привлекая к себе внимание, - я принесла тебе сменную одежду.
  От звука моего голоса мужчина вздрогнул и медленно поднял голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Какое-то время вглядывался в мое лицо, то ли в поиске ответа, то ли просто запоминая черты, а затем плавным движением переместил свои ладони мне на талию, притянул к себе, заставив сделать шаг и оказаться вплотную к кровати, и уткнулся лбом мне в живот. После чего его полушепот-полустон пронзил воздух:
  - Адерин...
  Я застыла, словно окаменела, не зная, что делать и говорить, даже через одежду чувствуя горячие пальцы, сменившиеся еще более горячими объятьями.
  Прошла минута, затем другая. Грейнн не сделал ни единой попытки сменить положение, по-прежнему то ли обнимая, то ли опираясь на меня. Я же стояла и боролась с желанием зарыться пальцами в его волосы, обнять голову, прижав ее к своему животу еще немного крепче. Странное желание... Но пальцы буквально щекотало от него, так что в итоге я уже почти решилась, но дверь снова открылась пропуская в комнату Падрэйга.
  - Леди Адерин? - с вопросительной интонацией произнес слуга.
  Смотря на то, как мерно поднимаются и опускаются плечи Грейнна Бойла, я тихо ответила:
  - Мне кажется, он спит, Падрэйг. Ты не поможешь мне?
  - Конечно, миледи, - кивнул он в ответ.
  Вместе мы аккуратно, стараясь не разбередить раны, отцепили руки оллама от моей талии и уложили его на постель, после чего слуга мягко попросил меня дать ему возможность снять с гостя мокрую одежду, тем самым снова выпроваживая меня из комнаты.
  Я не стала возражать. На сегодня я сделала все, что могла. Распорядившись о раннем завтраке, отправилась в свою комнату, чтобы провалиться в сон, едва голова коснется подушки. И слава небу в эту ночь мне ничего не снилось.
  
  ***
  
  Грейнн Бойл проснулся как всегда резко, будто от опрокинутого на него таза холодной воды. Сделав глубокий вдох, почувствовал неприятное жжение в области груди и на левой руке. Воспоминания пришли мгновенно, словно проявились в матовом стекле: Адерин, прижатая к стене с диким ужасом в глазах, отсветы тусклого фонаря на чужом клинке, острая боль и ощущение теплой, но стремительно холодеющей крови на рубашке, противно липнущей к телу. Мразь. Убил бы, если б мог.
  Оллам медленно выдохнул, возвращая себе спокойствие. Сев на кровати, поморщился: порезы были не слишком глубокие, но причиняли массу дискомфорта. Оглянулся: шторы были отвешены, и лучи раннего утреннего солнца падали на пол перед кроватью. Откинув одеяло, молодой мужчина обнаружил, что раздет до нижнего белья. Судя по всему, слуга Адерин постарался. Оглядевшись, нашел аккуратно сложенную сменную одежду. Отлично.
  На облачение времени ушло больше, чем он рассчитывал. Одежда пришлась ему почти впору. Встав с кровати, Грейнн прошел к ближайшей двери, которая, как он помнил, входной не была, а значит, вела в прилегающую ванную комнату - судя по убранству его временного пристанища, такие комнаты прилегали ко всем гостевым в том доме.
  Приоткрыв створку, он дернулся, чтобы войти, но в тот же момент замер. Дверь вела не в ванную, а в смежную с его комнатой хозяйскую спальню, а точнее - спальню Адерин. Догадаться было несложно, учитывая, что хозяйка дома в этот момент была перед его глазами.
  Маленькая, хрупкая, тонкая и в то же время невероятно изящная, она стояла спиной к нему, подставив лицо утренним лучам в какой-то танцевальной позе. Волосы собраны в высокий не очень аккуратный пучок, из которого задорно выглядывают несколько коротких прядей, руки подняты высоко над головой, кисти образуют идеальную арку, и без того короткие рукава тонкой ночной рубашки спадают на плечи, а вырез скошен к правому плечу, открывая вид на изгиб шеи. Золотистые лучи прошивают тонкую ткань, обрисовывая силуэт грациозной фигурки, ноги, обутые в белые атласные пуанты, закрепленные перекрещивающимися лентами над щиколоткой, вытянуты в две идеально ровные струны: одна чуть впереди другой, опирается на самые кончики пальцев.
  Мгновение, за которое он успел только моргнуть, и картина перестает быть статичной, будто вся текучая жизненная сила, скрытая в фигуре танцовщицы, обретает свободу. Сначала начинают двигаться руки: плавно, словно ветви ивы, колыхаемые ветром, без угловатостей и резких движений, словно кости потеряли свою твердость в угоду танцу. А затем и все тело приходит в движение.
  Грейнн наблюдал, как пронизанная солнечным светом будто насквозь, девушка в отработанных до автоматической легкости движениях отрывается от пола, изгибается, кружится и, кажется, забывал как дышать. Адерин. Что же ты делаешь? Зачем раз за разом будишь то, чему он запретил появляться в своем сердце раз и навсегда. От желания заключить девушку-видение в объятья, почувствовать ее в своих руках, убедиться в том, что она соткана из плоти и крови, у Грейнна спазмом сжало горло. На одном из движений, от резкого высокого маха ткань ночной рубашки стала быстро скользить по вздернутой ноге вниз. Сжав зубы, Грейнн отвернулся и быстро, но максимально тихо закрыл дверь.
  Сердце громко стучало в ушах, настырно тарабаня в грудную клетку, требуя, чтоб его пустили обратно за деревянную преграду. Сцепив зубы, Грейнн Бойл зло процедил самому себе: 'перебьешься' и отошел от двери, снова оглядывая комнату. Его взгляд натолкнулся на другую дверь, спрятанную за присобранной плотной портьерой, как раз с другой стороны кровати. Подойдя, он осторожно открыл створку. Ванная комната. Замечательно. Холодная вода - это именно то, что ему сейчас необходимо, чтобы прогнать все мысли из дурной головы. 'Не для тебя эта девочка. Она для достойного благородного мужчины, а не для такого, как ты' - дал себе мысленную затрещину оллам и, стараясь не скрипеть зубами от слишком ярко представленной картины Адерин в чужих объятиях, закрыл за собой дверь.
  
  ***
  
  Консерватория гудела. Но не тем острым, будто жалящим слух гулом возбужденного ожидания, а бархатным гомоном полнейшего удовлетворения, томным шепотом ласкового спокойного прибоя, какой бывает только после грозы. Концерт удался. Он превзошел все надежды студентов и оправдал ожидания преподавателей. Коллум Боллинамор. Это имя шелестело, казалось, из каждого угла.
  Я не спеша шла в привычную аудиторию, а гул клубился вокруг, заполняя свободное от олламов пространство, словно дымок благовонных курений, не надоедая, не пытаясь назойливо влезть в уши, забраться под кожу, но сопровождая неспешный ход мыслей.
  'Адерин...', - хриплым глубоким баритоном, в недрах которого будто рокотал просыпающийся вулкан. Интересно, он помнит этот момент или усталость и порция Падрэйгового 'обезболивающего' навсегда сокрыли его на задворках памяти, минуя сознание? Хотя... какая, в сущности, разница? Судя по привычной отстраненности и прохладности моего партнера по ансамблю, это было всего лишь наваждение, навеянное усталостью и потерей крови. Обратно мы добирались коляской - Грейнн настоял - и всю дорогу до ворот консерватории провели в молчании после того, как на мой вопрос о его самочувствии партнер поморщился и односложно ответил, что в порядке, давая понять, что к разговорам не расположен. А по прибытии мы сразу же разошлись в разные стороны, коротко попрощавшись. Вернее коротко попрощался оллам, после чего резко отвернулся и ушел по направлению к мужскому общежитию, я же так и не успела сказать 'до свидания', оставленная у кованной калитки под неодобрительными взглядами невыспавшегося и явно порядком взбешенного привратника. Студенты, конечно же, этой ночью массово нарушили комендантский час. И, конечно же, будили вредного служащего своими душераздирающими воплями о милосердии. Я усмехнулась. Уж кого-кого, а господина Парта мне жаль не было. Уж сколько всего от него выслушивали олламы, а иногда и молодые преподаватели. Пусть хоть теперь его глуховатое ворчание, скребущее, словно грифелем по гладкой бумаге, будет заслуженным.
  И все же было очень приятно увидеть, хоть и всего лишь на короткий срок, Грейнна без его бессменной маски равнодушия и высокомерности. Вряд ли мне доведется заглянуть за нее еще раз.
  Улыбка промелькнула, легонько коснувшись уголков губ, и исчезла. Аудитория была всего в десяти шагах. Самое время отбросить посторонние мысли и настроиться на серьезный лад
  Первой парой сегодня значилась гармония. С самого начала года ее вела Аймора Дели, приятная маленькая женщина, словно излучающая покой и размеренность. Прекрасный преподаватель, с одним-единственным изъяном: под плавные текучие звуки ее речи студентов безотчетно клонило ко сну. Поэтому известие, принесенное однокурсницей, с лихорадочным блеском в глазах, стоявшей в дверях аудитории, вызвало невероятное облегчение:
  - Он вернулся! - яркий шепот искрился маленькими, приятно покалывающими звездочками. В тот же миг атмосфера преобразилась. Томность сдуло даже не ветром - ураганом эмоций, в основном девичьих. Улыбка снова тронула мои губы. Да, наш родной и пылко любимый преподаватель гармонии с самого первого занятия на первом курсе вызывал у оллем бурное, но тщательно сдерживаемое обожание.
  - Мэтр Кейн вернулся! - шепотом взвизгнула девушка, идущая позади меня. Нотный стан и репризы, да как у нее это вообще получилось?
  Преодолев порог аудитории, я первым делом посмотрела в сторону кафедры. Действительно вернулся. Высокий молодой мужчина стоял, облокотившись о кафедру, и встречал студентов едва заметной улыбкой и немного насмешливым выражением серо-голубых глаз. Скажем прямо, больше, чем по мэтру Кейну, оллемы вздыхали только по мэтру Дойлу, и то лишь потому, что первый, в отличие от второго, был женат и, судя по слухам, весьма прочно.
  Один вид молодого преподавателя заставлял добрую половину аудитории, которую женскую, задержать дыхание. Я же облегченно выдохнула. Теперь мне не придется переводить самой себе собственные каракули конспекта, зашифрованные сонным мозгом. В тетради, наконец, будет прядок, да и перед экзаменом не придется в авральном режиме переписывать собственные каракули, больше похожие на криптограммы, чтобы хотя бы прочитать ответы к билетам.
  Дождавшись, когда поток студентов рассядется по местам, мэтр Кейн встал за кафедру, обойдя ту сбоку, и произнес:
  - Приветствую вас, олламы и оллемы. Надеюсь, в мое отсутствие вы не пренебрегали дисциплиной и достойной метрессой Дели?
  В ответ раздался воодушевленно-подтверждающий гул, мол, не только не пренебрегали - все силы и помыслы отдавали именно этому предмету!
  Преподаватель иронично усмехнулся приливу студенческого энтузиазма и одобрительно кивнул, сделав вид, что поверил.
  - Очень хорошо. Тогда в конце занятия проведем небольшую письменную работу.
  В тот же миг пространство заполнил звук шелеста судорожно пролистываемых страниц. Вот почему мэтра Даррака Кейна студенты любили больше: в отличие от мэтра Ханлея Дойла он всегда предупреждал об испытаниях заранее.
  Вздохнув, я открыла собственный конспект и стала просматривать его, отмечая уже пройденные темы и стараясь вспомнить то, что удавалось отвоевать у предательски сонной атмосферы, навеваемой голосом предыдущего преподавателя.
  - А пока вы морально готовитесь к работе - новая тема, - объявил мэтр и, взяв мел, приблизился к доске, чтобы быстро и безошибочно начать наносить хвостатые ноты на полоски нотного стана.
  Со вздохом, я открыла чистую страницу и стала переписывать музыкальную фразу с доски, вслед за преподавателем.
  
  ***
  
  Время занятий студентов уже давно прошло, а Маркас Двейн все сидел за столом и хмуро просматривал стопку документов, принесенных на подпись, задаваясь вопросом: ему кажется или с каждым разом этой бюрократической дребедени становится все больше? Это занятие ему весьма не нравилось. Мало интересного в том, чтобы вникать в словесные выверты замшелых крючкотворов, коими, как он подозревал, были все деканы и большинство заведующих кафедрами, чтобы понять на каких условиях соглашаться с инициативами. Да и вообще стоит ли. Так что когда в дверь его кабинета постучали, а затем в проеме появилась Делма, он с радостью отложил очередной листок и вопросительно посмотрел на секретаря.
  - К вам мэтр Кейн, лорд Двейн, - произнесла девушка.
  - Пригласи, - коротко ответил мужчина.
  Делма кивнула и открыла дверь настежь, дружелюбно обращаясь к посетителю:
  - Проректор Двейн примет вас, проходите.
  Даррак Кейн прошел в кабинет, а дверь за ним тихо закрылась.
  - Мэтр Кейн, - Маркас обратился к посетителю, указывая ему на кресло для посетителей, - как прошла поездка?
  - Благополучно, мэтр Двейн, благодарю, - кивнул молодой человек, занимая предложенное место.
  - Как оллема Таллия? - снова поинтересовался первый проректор.
  - Рада, что вернулась и довольна итоговой практикой.
  - Маэстро Диармэйд дал ей отличную характеристику и отметил высшим баллом. Меня, как ее преподавателя это весьма радует, - в глазах лорда Двейна блеснули довольные вспышки, подтверждавшие его искренность.
  - Музыка - ее жизнь, она ею дышит. А при таких обстоятельствах не могло и быть иначе, - говоря о жене, Даррак тепло улыбнулся.
  - Верно, - согласился с ним первый проректор, после чего сменил тему:
  - Передавал ли лорд Бирн для меня какие-либо поручения?
  - Да, - Даррак Кейн моментально посерьезнел, настраиваясь на рабочий лад. - В столице неспокойно. Вернее, слишком спокойно. Дядя считает, что это затишье перед бурей, и слишком уж оно тихое, чтобы не обещать нам действительно серьезный ураган. Лорд Гаррет Бирн просит вас быть осмотрительным и внимательным и отслеживать любой подозрительный интерес к консерватории.
  - Подозрительный интерес... - первый проректор нахмурился и хмыкнул. - Я понял. Что-нибудь еще?
  - Лорд Бирн так же посоветовал присматривать за студентами, особенное внимание уделять проблемным.
  Маркас Двейн кивнул.
  - Лорд Бирн что-то подозревает? - глаза мужчины сузились.
  - Скорее предчувствует, но предосторожности редко бывают лишними, - ответил молодой человек. - В столице в последнее время участились случаи нападения на олламов, состоящих на государственной службе на скромных, но дающих возможности для влияния должностях. Лорд Бирн рассматривает вероятность того, что действует оллам, но это кажется ему маловероятным. Пока мы не знаем, с чем имеем дело, но уже сейчас ясно, что к этой угрозе не стоит относиться легкомысленно.
  Маркас Двейн нахмурился. Известия были в крайней степени дурные. Кто-то ликвидировал олламов, отдавая себе отчет или нет, но кто-то пытался подорвать выверенную до самого маленького винтика систему, и это мужчине очень не нравилось. Если это и было совпадение, то очень подозрительное.
  - Я понял и принял к исполнению, - кивнул первый проректор после продолжительной паузы. - Жаль, что вам пришлось пропустить почти полностью первое полугодие с этими разъездами. Думаю, студенты порадовались вашему возвращению?
  - К моему удивлению, - усмехнулся молодой преподаватель, - Я и сам не рад, что пришлось пропустить вдвое больше запланированного времени.
  - Что поделать, мэтр Кейн, служба на благо короны непредсказуема, пусть вы и не на постоянной основе помогаете лорду Бирну.
  - Это так, но я все же предпочел бы, чтобы он не вызывал меня обратно в столицу спустя день после возвращения, - уголок губ Даррака недовольно дернулся.
  Маркас понимающе усмехнулся
  - Никто из нас не любит впустую тратить время. Что ж, надеюсь, в этот раз вы останетесь до конца учебного года, и нам не придется просить метрессу Дели подменить вас в третий раз.
  - Всецело разделяю ваши надежды. Иначе мне будет очень неловко показываться на глаза метрессе, - Даррак Кейн усмехнулся в ответ.
  После пары дежурных вежливых фраз молодой человек покинул кабинет, оставив его хозяина наедине с невеселыми мыслями. Приглядеть за студентами... Да уж, за ними только глаз да глаз. Пожалуй, стоит к этому привлечь преподавательский состав. Решив дать соответствующие указания старшим олламам на ближайшем собрании, мэтр Двейн снова вернулся к рутинной бумажной работе, но теперь к привычному глухому раздражению, служившему обыкновенным фоном, сопровождающим этот род деятельности, к его чувствам прибавилось беспокойство, вибрирующее тонкой струной на заднем плане восприятия. Недобрые предчувствия. Их первый проректор не любил еще больше, чем документы на подпись.
  
  ***
  
  Последующая пара недель пролетела незаметно. Приближалось время экзаменов и академконцертов. Все свободное время занимала подготовка к теоретическим дисциплинам и музыка. Музыка была везде, пронизывала собой воздух, стены, пропитывала землю. Каждый поход от общежития до учебного корпуса консерватории я не могла надышаться заметно холодеющим, почти по-зимнему свежим воздухом, а затем снова окуналась в музыку, свою и чужую.
  Совместные музыкальные занятия проходили в прежнем немногословном ключе. И все же кое-что в нашем с Грейнном Бойлом ансамбле изменилось. И дело было не только в том, что его душа как будто стремительно залечивалась, словно старые зарубцевавшиеся раны аккуратно, но настойчиво заживляли, чтобы сделать шрам почти незаметным. Появилась слаженность. Не та, что достигается одновременными вступлениями и синхронными паузами, не та, что получается, когда музыканты идеально соблюдают оттенки и полутона музыкального произведения. Нет. Теперь каждый из нас знал, что нужно сказать своей музыкой. Скрипка и мандолина дополняли друг друга. Две рассказчицы, чьи голоса переплетались, свивались и подхватывали друг друга, когда было необходимо, чтобы донести одну историю. Метресса Санна Линдберг была довольна. А я иногда, в самые эмоциональные моменты музыкального повествования, ощущала отголосок холодных игл, не колющих, но будоражащих одной своей близостью чужое сердце, не дающих ему покоя, поблескивающих льдистыми отсветами напоминания.
  - Замечательно, - произнесла метресса Линдберг, когда последние отзвуки нот растворились в тишине, - Я очень рада, что в итоге у вас все получилось.
  В воздухе повисла недосказанность, которую и пояснять не было необходимости. Преподавательница была рада, что мы все же смогли прийти к музыкальному согласию до поры академконцертов. Я улыбнулась. Чего скрывать, я этому факту была рада ничуть не меньше. На губах Грейнна тоже проскользнула короткая улыбка.
  - Что ж, я думаю, вы оба готовы к концерту, - снова заговорила метресса. - Наводить лоск в вашем случае - явно занятие лишнее. Так что продолжаем сыгровки, чтобы не потерять то, что у нас уже есть, и совершенно не беспокоимся об академе, - на этих словах преподавательница посмотрела на меня.
  Я кивнула, принимая заявленный порядок действий, и различила едва слышимый смешок партнера. Вот уж кто точно не беспокоился.
  Собравшись в привычном молчании, мы покинули музыкальный кабинет. Обычно скрипач прощался со мной на втором этаже, направляясь в актовый зал, в котором любил играть, когда там никого не было. Но не сегодня.
  Грейнн миновал лестничный пролет, ведущий на второй этаж, и продолжил спуск вместе со мной. Мои брови от удивления поползли вверх, и я не удержалась от вопроса:
  - Не пойдешь играть?
  - Нет, - коротко ответил партнер, а потом добавил: - Теперь еще долго зал будет занят практически круглосуточно.
  - Ах да, точно, - улыбнулась я.
  За несколько недель до академов студенты стремились в актовый зал, чтобы привыкнуть к инструменту, акустике и размерам оного, даже расписание составлялось и тщательно блюлось.
  - Пока буду играть у себя, - кивнул Грейнн.
  Вместе мы вышли из главного корпуса. Свежий ветер порывисто ринулся к нам. Я подставила ему лицо и глубоко вдохнула. Да уж, постоянное затворничество сказывается.
  Партнер по ансамблю усмехнулся и поинтересовался:
  - Ты когда в последний раз гуляла?
  - Не знаю, - пожала плечами я. - В такие дни не особенно получается гулять: перед итогом полугодия олламы заполняют своей музыкой все, так что я либо на занятиях, либо отсиживаюсь у себя и тоже готовлюсь.
  Из парка донесся протяжный, полный неизбывного страдания голос гобоя. Грейнн понимающе ухмыльнулся.
  - Тяжело? - спросил он.
  Я поняла, о чем он, и без пояснений.
  - Нет. Уже нет. Мне даже перчатки больше не нужны, хотя в такое время, пред экзаменами, привычка так и подталкивает их надеть. Каэли замечательный учитель. Иногда мне кажется, что она волшебница.
  - Она такая, - произнес скрипач, и в его голосе промелькнули теплые нотки.
  Где-то в районе солнечного сплетения заворошились коготки недовольства, царапаясь диссонансными интервалами. В удивлении от собственной реакции, я мысленно шикнула на неожиданного зверька, вздумавшего вдруг царапаться.
  - Вы давно знакомы? - решила поинтересоваться я.
  - Достаточно давно, - ответил мужчина.
  - Достаточно давно, чтобы стать друзьями? - решила я подтолкнуть скрипача к рассказу.
  - Чтобы стать друзьями нужно не время - поступки, - веско произнес Грейнн.
  Я улыбнулась. Из этого оллама невозможно было вытянуть и с чайную ложку подробностей, если он этого не хотел. А он не хотел.
  До развилки у женского общежития мы шли в молчании. Партнер явно от него неловкости не испытывал. Мне хотелось бы разговорить молчуна, но пытаться было явно бесполезно. На развилке Грейнн остановился. До женского общежития путь был почти пройден. Я повернулась, чтобы попрощаться. Грейнн смотрел на меня с каким-то странным выражением, будто стараясь заглянуть в глубину глаз или прочесть что-то в них. Мужчина открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент от ближайшей скамейки раздался громкий вскрик особенно сильно дернутой струны очередного инструмента, страдающего от излишней ретивости хозяина, как всегда просыпавшейся незадолго до экзаменов. Звук воплощал в себе всю глубину раздражения оллама самим собой и терзаемого инструмента музыкантом. Я поморщилась. Грейнн усмехнулся, будто посмеялся над собой, кивнул на прощание и отправился дальше, не оборачиваясь. Замерев на минуту, я проводила его взглядом. Что же гложет тебя Грейнн Бойл? Что не дает твоей душе покоя?
  
  ***
  
  Грейнн Бойл шел по городской площади, прокладывая себе путь между спешащими по своим делам людьми, повозками и палатками приезжей ярмарки. Он был погружен в собственные мысли и не сразу понял, что громкие окрики, вспышкой молнии разрезавшие мерный гомон, обращены именно к нему. Различив среди окружающего гама звуки собственного имени, мужчина оглянулся и почти сразу увидел зовущего: Слуагадхан Броган взмахнул рукой, вслед за ней колыхнулась пола распахнутого плаща. Оллам остановился и подождал, пока знакомый догонит его.
  - Хан. Какими судьбами? - поинтересовался скрипач.
  - Все теми же. Никак не могу оставить этот прелестный городок, - широко улыбнувшись, ответил лорд Броган.
  - Вернее, его прелестных жительниц, - усмехнулся Грейнн.
  - Эх, дружище, зря смеешься. Я уже почти готов жениться, - подмигнул Слуагадхан.
  - Ты знаешь, что у нас в стране не разрешено многоженство? - иронично вскинул бровь оллам.
  - Я же говорю - почти, - хохотнул приятель и хлопнул скрипача по плечу, - А ты здесь как оказался посреди учебного дня?
  - Были дела, - ответил скрипач.
  Лорд Броган испытывающе прищурился, но это не возымело желаемого действия. Грейн не считал нужным рассказываться старому знакомому, что пришел в город только для того, чтобы отдать Падрэйгу любезно одолженную ему одежду. Конечно, он мог бы отдать ее Адерин, но с того самого утра, когда увидел ее танцующей, Грейнн Бойл старался лишний раз не пересекаться с партнершей по ансамблю: слишком нравилось ему быть рядом с ней, чтобы позволить себе это.
  - Что-то ты хмурый какой-то, дружище, - посерьезнев заметил Слуагадхан. - У тебя проблемы?
  - А у кого не бывает проблем, Хан? - усмехнулся оллам Бойл.
  - Это верно. Но ведь друзья для того и нужны, чтобы помогать их решать, разве не так? - Слуагадхан кивнул, и молодые люди продолжили движение, прекратив создавать препятствие сумбурному людскому потоку.
  - Знаешь, Грейнн, я надеюсь, что ты позволишь мне помочь тебе решить хотя бы некоторые из твоих проблем, - продолжил лорд Броган, приглушив голос, - У меня есть довольно влиятельные друзья в столице, вхожие не просто во дворец, в круг общения императора, а с такими людьми в приятелях редко какая проблема бывает неразрешимой.
  - К чему ты ведешь, Хан? - Грейнн пристально посмотрел на старого знакомого.
  - Ты стал скрытным, друг, - Слуагадхан Броган ответил таким же взглядом. - Но я же вижу, что тебе не дает покоя та старая история. И это естественно. Тебя унизили, прошлись грязными сапогами по твоей гордости, пользуясь превосходящим положением. Но ты можешь им отплатить. Я могу помочь тебе в этом.
  Грейнн Бойл хмыкнул и с силой потер подбородок, ощущая едва начавшую расти щетину.
  - Даже если все так, как ты думаешь, что ты имеешь в виду под помощью?
  Слуагадхан Броган усмехнулся с оттенком грусти:
  - Ты стал очень недоверчивым, Грейнн. Но кто сможет тебя винить? Я предлагаю то, что успокоит тебя и разгладит складки между бровей. Я предлагаю месть, дружище, - молодой мужчина смотрел на приятеля с участием, всем видом излучая готовность помочь.
  - Месть... - повторил Грейнн, задумавшись.
  - Именно, - подтвердил лорд Броган. - Все, что тебе нужно - это рассказать о тех, кто унизил тебя и смотреть, как свершится справедливость. В тебе ведь нет жалости к тем, кто решил потоптаться по твоему самоуважению?
  - Чего-чего, а жалости во мне нет давно, Хан, - кивнул скрипач.
  Молодые люди дошли до тротуара перед очередным зданием и остановились.
  - Значит, договорились? Ты позволишь помочь тебе? - Слуагадхан положил руку на плечо оллама.
  - Я должен подумать, Хан, - ответил Грейнн, серьезно глядя на лорда Брогана. - Сейчас мне нужно возвращаться в консерваторию. Давай встретимся где-нибудь в выходной и тогда поговорим более обстоятельно?
  - Хорошо. Тогда я буду ждать тебя в нашей таверне часов в пять.
  Мужчины пожали друг другу руки и разошлись каждый по своим делам. И если лицо Грейнна Бойла не выражало никаких эмоций, только в глазах застыло задумчивое выражение, то улыбка, растянувшая идеальный абрис губ Слуагадхана Брогана, была поистине дьявольской.
  
  ***
  
  Лунный Аметист на серебряной нити. Пять серебряных колец оставляют только две ноты без своего бледно-лунного свечения. Каэли сидит на пятках своих подогнутых ног перед кото. Ее руки порхают над натянутыми шелковыми струнами, словно ленты, создавая впечатление невообразимой гибкости и навевая вопрос о том, а есть ли твердый остов под белой кожей. Пальцы, в коготках-плекторах четко и выверено цепляют струны, подталкивая те к звучанию. Не заставляя, а словно высвобождая их внутреннюю музыку. Ласкающие движения и тихие звуки аккомпанемента заполняют пространство кабинета, пронизывая воздух желанием раствориться в мелодии, открыть все створки собственной души, чтобы музыка могла наполнить ее, не оставляя свободного места ни для грусти, ни для скуки, ни для страданий, спрятанных в самый дальний уголок. Однообразный аккомпанемент не наскучивает: он, словно тихие волны прибоя, шелестит, успокаивая, настраивая, отрешая от реальности.
  Смычок касается струн, и в мелодию вплетается второй голос: глубокий бархатный голос скрипки работы одного из именитых мастеров прошлого поколения. Созданная с любовью, она никогда не знала грубых рук. Каждый из ее хозяев относился к ней бережно. Но нынешний не просто берег ее. Он любил ее, каждым движением длинных пальцев ласкал ее струны - доверчиво оголенные нервы. Даже в резких грозных произведениях она чувствовала по отношению к себе невероятную нежность. И сейчас, как и всегда, доверчиво пела в руках владельца, не страшась раскрывать все свои возможности, все свое звучание.
  Интервалы сменяют друг друга. Поступенные квинты, опевания, подъем и спуск мелодии, но не настроения. Его лиричная меланхолия могла бы остановить время, обладай она капельку большей силой.
  Каэли смотрела на скрипача. Ее руки перебирали струны, словно сами по себе. Сама же девушка не сводила глаз с молодого мужчины и будто заглядывала ему в самую душу, отмечая каждое проплывающее на волнах мелодии чувство, каждый его отголосок, каждый оттенок.
  Грейнн Бойл играл стоя. Его глаза были закрыты. В такие моменты он всегда забывал о стульях. Разучивание нового произведения, музыкальный ансамбль, игра для учебы или развлечения - это одно. Но когда просишь скрипку сыграть твою душу - совсем другое. В такие моменты оллам не должен чувствовать удобства, он должен чувствовать инструмент, проникнутый его собственными ощущениями, вибрацию струн, каждую их витую жилку, вжимающуюся в гриф.
  Скрипач не любил музыкальные моменты с Каэли. Никогда не любил, но признавал их необходимость, хоть и не с самого их начала. И теперь, после длительного перерыва, он сам себе мог признаться, что ему этого не хватало. Тех минут, когда он мог выплеснуть то, что точило его изнутри. Но они по-прежнему не приносили ему удовольствия. Лишь облегчение
  Грейнну не нужно было открывать глаза, чтобы знать, что прямо сейчас Каэли испытывающе смотрит на него. Как же его раздражал этот взгляд в самые недра его естества. Скрипач усмехнулся. Да уж, дружба пришла не сразу, как и понимание. А терпение поначалу и вовсе не топталось в музыкальной комнате его дома.
  - Ты снова уставилась на меня, - произнес он, не прерывая контакта смычка со струнами.
  - Я не уставилась. Я смотрю, - поправила его девушка.
  Губы скрипача растянулись в ироничной ухмылке.
  - Я говорил, что когда ты так смотришь, то похожа на змею, гипнотизирующую кролика?
  - Много раз, - фыркнула Каэли. - Весьма самокритичная аллегория.
  Грейнн Бойл хмыкнул и удержал едва дрогнувшие уголки губ от очередной усмешки.
  - Что тебя беспокоит, Грейнн? - с затакта произнесла Каэли, вплавляя голос в ритм мелодии.
  Оллам, по-прежнему не открывая глаз, вопросительно хмыкнул.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Музыка. В ней появилась тревожность, - пояснила Каэли.
  - Разве это не постоянная составляющая моей музыки? - вздернув бровь, парировал мужчина.
  - Да. Но в этот раз у нее другие оттенки. Появилась еще одна причина для тревоги?
  Грейнн Бойл вздохнул, остановил движение смычка, прерывая музыкальную фразу на середине, и открыл глаза. Дождавшись, кода тишина поглотит незавершенные звуки, он повернулся в сторону окна, по стеклу которого стекали капли только начавшегося дождя, и ответил:
  - Мне нужно принять решение.
  Каэли не стала больше ничего спрашивать, не стала ничего говорить. Плавным текучим движением она переместила руки с коленей к кото и вновь принялась ткать узор из звуков. По опыту слышащая знала, что против воли из этого человека и слова не вытянуть. И раз уж не советом, она могла помочь другим способом. Спустя мгновение после присоединения к ее музыке партии скрипки она стала вкладывать в мелодию спокойствие и умиротворение. Теперь, спустя четыре с лишним года с их первой встречи, ей не приходилось пробиваться сквозь стену, оллам сам открывался ей навстречу, отпуская гложущие душу чувства, давая уставшей передышку. Мелодия его сердца была уже гораздо менее колючей, чем прежде, хоть по-прежнему и не доставляла удовольствия. Хотя этим мало кто мог похвастаться. Спокойствие и умиротворение. Важные решения лучше принимать на холодную голову.
  
  ***
  
  Единственной царящей в воздухе музыкой были звуки начавшегося дождя, загнавшего студентов под крыши общежитий и учебного корпуса консерватории. С каждой минутой эти звуки становились все гуще: дождь усиливался, постепенно превращаясь в настоящий ливень. Плотно запахнувшись в плащ, я бежала по тропинке, перепрыгивая через лужи. Над головой сверкнула молния, а вслед за ней раздался первый раскат грома. Я подняла голову навстречу падающим каплям и улыбнулась, благодаря за кратковременную передышку так вовремя подоспевшую стихию. А после еще быстрее припустила к зданию.
  Забежав в двери, быстро избавилась от мокрого плаща, оставив его на попечение гардеробщицы, и устремилась на третий этаж. Очередное занятие с Каэлеа Муррей обещало новые умения и впечатления. Мне нравилось заниматься с опытной слышащей. Она чувствовала ее почти так же, как и я. Музыкой и словами она открывала передо мной новые знания, раскрывала одну за другой грани моего дара.
  Признаться, я давно не чувствовала такого воодушевления и нетерпения перед занятиями, как сейчас. Быстро взбежав по ступеням, я пересекла коридор, задержалась перед нужной дверью, оправляя юбку, и одним движением коснулась ручки, приоткрывая створку. В момент прикосновения по ладони пробежалась волна мурашек. В кабинете звучала музыка. Вопросы 'кто играет?', 'неужели я ошиблась кабинетом?' и 'может быть, я слишком рано?' осыпались потухшими искрами под наплывом чужого потока эмоций. Мелодия была несложной, из тех, что позволяют полностью отдаться оттенкам и акцентам, за пару раз выучив музыкальный текст. Она поступенно взмывала и падала квинтовыми интервалами, не стесняясь реприз. Я застыла. И дело было не в нотах, музыкальными волнами омывающих помещение. Музыка чужого сердца скреблась обломанными ногтями, цепляясь, но не находя опоры. Она стонала, она была наполнена полынной горечью, скрежещущим по стеклу чувством непоправимости, невозвратности. Душа музыканта металась в груди, как в клетке. Жуткое чувство невозможности что-то изменить словно выкручивало суставы, корежило кости, сжимало в тисках, оставляя форму нетронутой, но медленно и безжалостно измалывая внутренности в мелкое крошево.
  Я стояла на пороге и не могла вдохнуть. Услышать такое было как удар под дых. У меня потемнело в глазах. Когда я, наконец, смогла справиться с первой реакцией, вспоминая уроки Каэли, то увидела то, что уже и так ожидала увидеть. Мелодию этого сердца я уже слышала и не раз. Не в такой оглушающей неудержимости, но все же. Да и кото Каэли ни с чем другим не спутать. Перед сидящей на подогнутых ногах дочерью мэтра Муррея, закрыв глаза, стоял Грейнн Бойл.
  В одно мгновение пришло осознание: так вот почему играть с ним стало на порядок легче! У него появился человек, которому он мог выплеснуть всю свою душу без остатка, снимая нервное напряжение и принимая ненавязчивое успокоение. И этим человеком была не я. Сердце сжалось до непонятной боли.
  Каэлеа заметила меня первой и подняла руки над струнами, разрывая контакт. Немедленно отреагировав на отсутствие аккомпанемента, скрипач открыл глаза, вопросительно посмотрел на девушку, а затем повернул голову в мою сторону. Серые глаза будто покрылись тонким слоем льда, так быстро сменилось их выражение.
  Не произнеся ни слова, подчиняясь непонятному, но сильному порыву, поднявшемуся ураганом из глубин моей собственной души, я отпустила ручку, резко развернулась и быстро пошла в сторону лестницы. Перед глазами плясали пятна. Я сама не заметила, как перешла на бег.
  Лестничные пролеты, холл, пролетели на периферии зрения. Не задерживаясь ни на секунду, я выскочила на улицу и опешила от ощущений. Множество ударов по всему телу, не сильных, но чувствительных. Только спустя несколько секунд я осознала, что это всего лишь крупные капли дождя. Я подобрала юбку, пробежала еще несколько шагов и почувствовала на локте чужие пальцы, резко заставившие меня остановиться и развернуться.
  Я подняла голову и посмотрела на задержавшего меня мужчину. Грейнн Бойл молчал и смотрел на меня. Его короткие волосы намокли, серебристая прядь стала немного тусклее, по лицу стекали капли дождя, оставляя брызги на ресницах. Я не отводила взгляда от глаз цвета грозовой тучи над нашими головами, отчетливо ощущая горячие пальцы, удерживающие меня на месте. Грейнн притянул меня ближе, не отрывая глаз, поднял руку и медленным движением отвел от моего лица прилипшую мокрую прядь, наклоняясь к чуть ближе. В какой-то момент мне показалось, что он хочет меня поцеловать, но затем его глаза потускнели, словно искра, горящая в них всего секунду назад, потухла, и оллам отстранился.
  Я не стала ждать, слов. Что он может мне сказать? Оправдываться? Грейнн Бойл не оправдывается. Да и за что? Вырвав руку из захвата, я отвернулась и быстро пошла в сторону женского общежития.
  Дура! Истеричка! Я не понимала, что на меня нашло, но не могла справиться с нахлынувшими эмоциями. Доводы разума, что Грейнн Бойл никогда ничего мне не обещал, тонули в буре обиды. Я чувствовала себя даже не обманутой - преданной. Без предпосылок и аргументов. Просто глупое идиотское, рвущее когтями мышцы чувство, ничем не обоснованное. Да если бы он страстно целовал Каэли, я бы чувствовала себя лучше. Но он не целовал. Он открыл ей душу, позволял помочь. Принимал ее помощь. Не мою.
  Я не знала, где заканчивается профессиональная ревность, а где начинается женская. Они сплелись в тугой жгут, скручивающий внутренности. Почему он доверяет ей так, как никогда не доверял мне? Почему он должен доверять мне? Захотелось сжать голову и вытрясти из нее эти мысли. Дура! Всю жизнь осуждала девушек, томно вздыхающих по мужчине, а сама влюбилась в одно хриплое пьяное 'Адерин'...
  Уже на пороге общежития я остановилась и, как могла, отерла мокрыми ладонями странно соленые капли дождя с лица.
  
  ***
  
  Грейнн Бойл, промокший до нитки и злой как обитатели мрака, вернулся в музыкальный кабинет и закрыл за собой дверь. Привалился к ней спиной и скрестил руки на груди, исподлобья уставившись на девушку, стоящую у окна.
  - Ну и зачем? - произнес он, старательно изгоняя яростные нотки из своего голоса.
  - Что 'зачем'? - приподняв брови, поинтересовалась Каэлеа Муррей.
  - Каэли, не делай из меня идиота! - рыкнул в ответ скрипач.
  - Успокойся, - голос девушки обрушился на мужчину ведром холодной воды, - она бы все равно рано или поздно об этом узнала. И, поверь, чем позже это случилось, тем хуже было бы для тебя.
  - Каэлеа, хорошо бы тебе научиться, не лезть в чужие дела. Я сам вполне способен разобраться со своими проблемами.
  Мужчина резким движением оторвался от дверного полотна и прошел вглубь кабинета, чтобы уложить скрипку в футляр.
  - Я и не против. Разбирайся на здоровье, - пожала плечами девушка, наблюдая за его действиями.
  Грейнн сжал руки в кулаки и упер в стол по обе стороны от футляра и выпалил:
  - Почему она вообще так отреагировала на обыкновенные музыкальные занятия?!
  - А почему для тебя так значима ее реакция? К тому же, она слышащая, а у нас с тобой не обыкновенные музыкальные занятия.
  - У тебя крайне вздорный и взбалмошный характер, ты знаешь? - после короткой паузы произнес оллам.
  - Конечно. - Каэлеа иронично усмехнулась, а затем подошла к нему, положила ладонь на его руку и, поймав взгляд, произнесла:
  - Грейнн, от того вмешательства не осталось ни следа. Все прошло и больше не вернется. Ты же сам это знаешь.
  Оллам замер.
  - Знаю, - тихо согласился он.
  - Тогда почему ты сам себе запрещаешь быть счастливым? - мужчина открыл было рот, чтобы возразить, но Каэли не позволила. - Не спорь. Я слышу это в твоей музыке.
  - Ты не понимаешь. Каэли, - голос оллама стал глухим и как будто надтреснутым. - Дело ведь не только в том вмешательстве. Это не то, что нужно мне и не то, что нужно ей.
  - А может, тебе стоит позволить ей самой решить, что ей нужно? - девушка мягко улыбнулась.
  Грейнн Бойл нахмурился, в его глазах сверкнула искра. Он решительно закрыл футляр.
  - Нет. Некоторые вещи не изменить.
  Оллам подхватил футляр со скрипкой и направился к двери. Когда он уже выходил, его остановил голос Каэли.
  - Надеюсь, ты примешь правильное решение, Грейнн.
  Он не ответил. Дверь чуть слышно скрипнула и закрылась за спиной мужчины.
  
  ***
  
  Ханлей Дойл стоял на выходе из проулка, прислонившись плечом к кирпичной стене дома, и смотрел на большие стеклянные витрины зданий через дорогу. Керн, конечно, не столица, но тоже был достаточно крупным городом с большим выбором товаров и услуг на практически любой вкус. Мужчина любил проводить выходные здесь, среди людей, не сверливших его обвинительными взглядами за его методику преподавания. Сегодня, помимо любви к прогулкам среди незнакомцев, у него была еще одна причина выбраться в город. И эта причина только что скрылась за дверью одного из магазинов женской одежды, расположенных на противоположной стороне улицы.
  Преподаватель усмехнулся и переступил с одной ноги на другую. Он знал, что покупки у женщин занимают приличное количество времени, поэтому, сложив руки на груди, принялся разглядывать улицу, вывески и снующих туда-сюда людей. В какой-то момент его взгляд зацепился за знакомое лицо.
  В угловом доме в самом конце улицы была расположена таверна. Не самая аккуратная, но с неплохой стряпней. Одно из тех мест, в котором с удовольствием можно подкрепиться, но даму туда лучше не приглашать. Стекло в двери блеснула второй раз. За знакомым Ханлею Дойлу олламом вышел другой молодой человек. Молодые люди коротко попрощались и, пожав друг другу руки, разошлись. Вернее, студент консерватории отправился вниз по улице, а его спутник какое-то время смотрел тому вслед, а потом собрался последовать примеру приятеля, но не успел. Выскользнув из подворотни словно тень, перед ним встал довольно крупный мужчина неаккуратного вида и с явно разбойничьей рожей. Мэтр Дойл прищурился. Бородатый мужчина что-то говорил молодому человеку, и весь его вид излучал угрозу, однако его собеседника это не особенно впечатляло. Молодой мужчина что-то зло ответил заросшему бородой субъекту и, не заботясь о сохранности собственной спины, отвернулся и направился по своим делам. Его собеседник сжал кулаки, сплюнул в сторону ушедшего, развернулся и быстро пошел вниз по улице, высматривая кого-то в толпе.
  Ханлей Дойл нахмурился. Увиденное было не его делом, но ему не хотелось думать, что бандитского вида индивид сейчас высматривает оллама консерватории, а судя по поведению того, так и было. Преподаватель оттолкнулся плечом от стены и стал переходить дорогу, попутно стараясь не потерять из виду объект наблюдения. Оказавшись на широком тротуаре, он снова прищурился от лучей солнца и, высмотрев приметную замызганную временем и явно сомнительными приключениями одежку интересующего его человека, двинулся в след за ним. Но в следующую секунду вынужден был остановиться. Дверь ближайшего магазина резко распахнулась, и он едва избежал чересчур близкого знакомства с ней, выставив перед собой руку.
  - Прошу прощения. Я вас не заметила... Ханлей? - из-за двери показалась Каэлеа Муррей. Обеспокоенное выражение ее глаз быстро сменили хитрые искорки. - Что вы тут делаете? Неужели вас интересует женская одежда?
  В ее голосе звенели смешинки.
  - Да вроде пока не очень. По крайней мере, в смысле покупки, - с ироничной усмешкой ответил он и, закрыв дверь, снова стал глазами искать беспокоящего его человека, но в людском потоке не было никого, напоминающего его или оллама выпускного курса. Ханлей Дойл нахмурился.
  - И вас это так расстраивает? - девушка повторила ироничную усмешку мужчины.
  - Что? Нет. Каэли, вы всегда такая? - мэтр Дойл смотрел на улыбающиеся губы слышащей и сам не мог сдержать улыбки.
  - Да, - легко согласилась оллема и немедленно перевела тему:
  - Вы кого-то ищете?
  Ханлей Дойл кинул последний взгляд поверх людских голов, а затем посмотрел на девушку и ответил:
  - Нет. Просто гуляю.
  - Неужели? Я тоже просто гуляю.
  Мужчина снова улыбнулся. Но теперь иронию заменило довольство.
  - Какое приятное совпадение. А почему бы нам не погулять вместе?
  Каэли сделала вид, что думает, а затем хитро прищурилась и произнесла:
  - В самом деле, почему бы и нет? Не знаете поблизости хорошего места, где можно было бы перекусить?
  - Конечно.
  Ханлей учтиво предложил девушке руку, и та ее с улыбкой приняла.
  - Насколько я вижу, поход в магазин оказался неудачным? - вежливо поинтересовался он.
  - Почему же? Очень даже удачным. Мои покупки доставят в консерваторию уже завтра, - ответила Каэли.
  - Покупки... консерватория... Меня терзают предчувствия, что само провидение предрекло мне быть вашим грузчиком.
  - Не беспокойтесь, Ханлей, в этот раз я справлюсь сама, - приятно улыбнувшись, ответила Каэлеа Муррей, подумав о том, что большой мужчина будет смешно смотреться с маленькими бумажными пакетами приятного мятного цвета с очень уж узнаваемым дамами - да и многими мужчинами тоже - вензелем.
  
  ***
  
  День догорал последними проблесками, на землю опускались сиреневатые сумерки, заволакивая обзор дымчатой блекнущей в дали серостью. Санна Линдберг смотрела в окно, обхватив себя руками за плечи. С каждой прошедшей неделей становилось все холоднее. Учебное время давно закончилось, в консерватории было непривычно тихо, и только иногда раздавались непривычно четкие в теперешней тишине окутанные эхом шаги особенно увлеченных студентов. Или особенно нервозных, страшащихся академконцертов, которые должны будут начаться уже с грядущей недели. Череда зачетов и экзаменов пролетит в шуме, легкой неразберихе и волнении. Для студентов. Для преподавателей это пора еще большей бумажной работы. Метресса вздохнула, а в следующий миг почувствовала чужие губы на своей щеке и улыбнулась.
  - Маркас, - произнесла она и подалась назад, чтобы опереться о грудь мужчины, - Я не заметила, когда ты пришел.
  - Задумалась? - спросил первый проректор, обнимая женщину за плечи и прижимая к себе.
  - Да, - кивнула она.
  - О чем?
  Санне нравилось чувствовать вибрации низкого мужского голоса, ощущать своим телом глубину и сдерживаемую мощь звука. Она наслаждалась этим моментом.
  После небольшой паузы метресса Линдберг ответила:
  - Знаешь, сегодня я впервые не допустила к зачету свою студентку. Свою лучшую студентку.
  - О ком идет речь? - уточнил первый проректор после очередного поцелуя, на этот раз в висок.
  - Об Адерин Лори, - метресса снова вздохнула. - Знаешь, я чувствую, что ее что-то гложет. Но она такая замкнутая девочка. Нипочем не станет жаловаться. Она никого к себе не подпускает. В какой-то момент мне стало казаться, что ситуация меняется. Они с олламом Грейнном неожиданно нашли общую волну, но сегодня... Их ансамбль окончательно разладился. Их музыка будто идет параллельно, не пересекаясь ни на мгновение, что уж говорить о слиянии в один смысловой поток?
  На короткое время кабинет первого проректора наполнила тишина, которую вскоре нарушил низкий голос хозяина помещения:
  - Они могут сдать зачет после каникул с пересдающими.
  - Я сомневаюсь, что они вообще сдадут ансамбль. Судя по тому, что я слышала сегодня, Адерин закрылась от партнера. Она не хочет принимать его музыку, не слушает оттенки его музыкальных действий, направленных на влияние. Это не ансамбль, Маркас, это просто два одновременно играющих человека, - Санна Линдберг погладила ладонью обнимающие ее руки.
  - Мое предложение по разбору полетов по-прежнему в силе, - напомнил ей первый проректор.
  Женщина улыбнулась и произнесла:
  - Не стоит. Если ситуация не изменится, я поставлю ее в ансамбль с кем-нибудь другим и она сдаст зачет в течение следующего полугодия.
  - А оллам Грейнн? - уточнил лорд Двейн.
  - А о зачете оллама Грейнна пусть думает мэтр Нуада. Или кто там его куратор? - пожала плечами метресса.
  - Тебе он не нравится? - поинтересовался мужчина, задумчиво смотрящий в окно.
  - Мэтр Нуада? С чего бы? - удивилась оллема
  - Нет. Я говорил о Грейнне Бойле, - усмехнулся Маркас.
  Метресса Линдберг ответила не сразу.
  - Нет. Я не испытываю к нему предубеждения, если ты об этом. Но чувствую, что он чем-то очень обидел Адерин.
  - Я не удивлюсь, если это действительно так, - очень тихо и хмуро произнес мужчина.
  - И вот что я скажу, - продолжила метресса, не расслышав его слов, - эта девочка не заслуживает того, чтобы ее обижали. Может, она иногда излишне импульсивна, но у нее и так есть что-то не дающее ей покоя, чтобы к уже существующим внутренним переживаниям добавлять еще парочку.
  - Знаешь, Санна, думаю, ты права. Лучше после каникул сменить ей партнера по ансамблю. А с метром Нуада я поговорю сам.
  Оллема повернула голову, чтобы посмотреть в глаза обнимающему ее мужчине.
  - Я не вижу в этом смысла, Маркас. Мне не сложно поговорить с метром Нуада.
  - Нет. Я поговорю сам, - метресса нахмурилась и набрала воздуха, чтобы ответить, но лорд Двейн не дал ей такой возможности:
  - Успокойся, Санна, я не лезу в твою работу. Просто назрел один разговор, и твоя проблема как раз в него вписывается. А дважды поднимать одну и ту же тему ни к чему. Так что будет удобней, если я передам мэтру твои планы.
  Санна Линдберг посмотрела в глаза Маркаса Двейна и ответила:
  - Хорошо. Поступай, как считаешь нужным, - а потом снова повернулась к окну и продолжила наблюдать, как сгущаются сумерки, прислушиваясь к мерным глухим ударам сердца, стук которого ощущала, прижавшись спиной к груди мужчины.
  Лорд Двейн устроил подбородок на ее плече и довольно улыбнулся. Эта женщина окутывала его своим теплом, просто находясь рядом. Его любимая женщина.
  И этот уютный вечер был бы совершенным, если бы не мысли об олламе Грейнне Бойле. Первый проректор не собирался откладывать разъяснение его вопроса. Похоже, скоро слова 'оллам Грейнн' и 'головная боль' станут для него синонимами.
  
  ***
  
  Перед глазами текли, извивались, точно змеи, тонкие черные линии, вдавленные в бумажный лист тетради. Крошечные борозды, наполненные подсохшими чернилами, испещрили лист. Черточки, завитки, круги... Я смотрела на фигурные линии и видела только их. Они не складывались в слова, не несли смысла. Просто черные линии на желтоватом листе бумаги. Тут и там виднелись разрывы на пути тонкой змейки. Пробелы? Зачем они? Наверное, нужны. Линии играли: то становились как будто толще ближе и словно смазанными, а потом снова обретали былую четкость и прежние границы. Странные игры чернильных полос.
  - Оллема Адерин?
  От внезапно разбившего тишину на множество осколков звука я вздрогнула. Аккуратные линии дополнило маленькое черное озерцо неправильной формы.
  Метресса Хьюз внимательно смотрела на меня сквозь кристально чистые линзы пенсне. В аудитории, кроме нас, никого не было. Занятие кончилось? Занятие кончилось... Нужно ...идти?..
  - Оллема Адерин, у вас все хорошо? - снова обратилась ко мне немолодая строгая женщина.
  - Да, метресса Хьюз, все хорошо, - ответила я и стала быстро складывать писчие принадлежности в сумку.
  Странное дело, но сумка тоже принялась терять очертания, словно расплываясь. Может, поэтому я промахнулась, и вместо того, чтобы оказаться в сумке, тетрадь с громким шлепком упала на пол. Я наклонилась, чтобы поднять ее, а когда встала, оказалось, что преподавательница подошла к моему месту.
  - В чем дело, оллема Адерин? Не припомню за вами подобной рассеянности. - произнесла она своим обыкновенно холодным голосом.
  Метресса Хьюз была всегда и в любой ситуации примером необычайной сдержанности.
  - Простите, метресса Хьюз, я не... извините, - ответила я, запихивая-таки злосчастную тетрадь в сумку и строго следя за процессом запихивания.
  - Что, ради Рассветного ключа, происходит, оллема А...
  Преподавательница приподняла мое лицо за подбородок указкой, с которой была неразлучна, чтобы заглянуть мне в глаза и осеклась. Широко раскрытые глаза с идеальным макияжем за стеклами пенсне в мгновение сощурились.
  - Девочка, ты что, надумала плакать?
  Я не ответила. Мои собственные глаза расширились от запоздалого осознания, почему очертания предметов периодически норовили расплыться.
  - Ну и ну... - гораздо тише произнесла метресса Хьюз и убрала конец указки от моего подбородка. - Впервые замечаю подобную реакцию на мои лекции. На экзамены - сколько угодно, но чтобы на лекции...
  Я против воли улыбнулась. Никогда бы не заподозрила эту женщину в наличии чувства юмора.
  Уголки губ метрессы чуть дрогнули в ответ на мою улыбку, но затем брови нахмурились, и она снова обратилась ко мне:
  - Вот что я скажу тебе, девочка: не позволяй чувствам выбивать себя из колеи. А в особенности, если чувства разбушевались из-за мужчины. Мужчины - явление преходящее, а тебе нужно заботиться о собственном будущем, хотя бы на музыкальном поприще, раз уж ты из обеспеченной семьи. Мы олламы. Музыка - наша жизнь. Она важнее юношеских увлечений. И пусть тебе сейчас кажется, что я чрезмерно резка, но поверь, так и есть.
  Сказать, что я была удивлена, значит, ничего не сказать. Никогда бы не поверила, что меня будет утешать Дервила Хьюз, хоть и в собственной сурово-холодной манере.
  - Спасибо, метресса Хьюз, - в растерянности пробормотала я.
  Уголки губ женщины дрогнули, линзы пенсне блеснули, и она ответила:
  - Экзамен не за горами, оллема Адерин. Я рассчитываю, что вы не станете меня разочаровывать, - после чего преподавательница кивнула в сторону выхода, показывая, что пора бы мне выметаться из аудитории.
  Мне оставалось лишь кивнуть и покинуть кабинет. В самом деле, чего это я расклеилась? Грейнн Бойл доверяет кому-то больше, чем мне? Вот уж сюрприз! Тот факт, что он вообще хоть кому-то доверяет - вот, что настоящее потрясение. Он не разделяет моих чувств? Ну, так что ж, зарыться в песок и погрузиться в жалость к самой себе? О небо! Что я творю?! У меня наконец-то есть возможность научиться управлять собственным даром, а вместо этого я распускаю нюни по высокомерному снобу! Хорошо, что этого не видит мой отец. Ему бы не понравилось видеть меня слабой. Я слышащая души, я не могу быть слабой!
  
  ***
  
  Метресса Хьюз смотрела вслед оллеме Адерин Лори. Отметив изменившуюся осанку, она позволила себе сдержанную, но явно одобрительную улыбку, когда за ее спиной, со стороны другого выхода из проходной аудитории раздалось негромкое хмыканье. Дервила Хьюз обернулась и вопросительно вздернула бровь, увидев мужчину в проеме открытой двери.
  - Неужели мои уши и глаза меня не обманывают? - насмешливо произнес Тиган Муррей.
  - Не понимаю о чем ты, - ответила женщина с самым независимым видом и прошла к кафедре, чтобы забрать свою кожаную папку с тезисами лекций, которыми она никогда не пользовалась.
  - Дервила Хьюз утешает зареванную студентку. Теперь я по праву могу сказать, что видел все.
  - О, Тиган, ты преувеличиваешь, - отмахнулась от веселящегося преподавателя метресса. - Она совсем не была зареванной, а я никого не утешала. Поверь мне, оллема Адерин не нуждается в утешении. Только в том, чтобы напомнить ей самой, кто она.
  - И кто она? - поинтересовался мэтр разом став серьезней, чем был за секунду до этого.
  - Она разумная девушка, которая знает, чего хочет от жизни, и круг интересов которой не сводится к вздохам по мужчине, насколько хорош бы он ни был.
  - Думаешь, все дело во влюбленности? - расслабившись, спросил Тиган Муррей.
  - Такую девушку, как она, выбить из колеи могло только это, - пожав плечами, ответила мэтресса Хьюз. - Но ненадолго. Готова спорить на свою указку, что ненадолго.
  - О нет! Второй раз я на эту же удочку не поведусь, - подняв и выставив пере собой раскрытые ладони, со смешком произнес мэтр. - Лучше позволь проводить тебя в столовую. Ты сегодня невероятно элегантна. Впрочем, как всегда.
  Плавным жестом он предложил женщине руку.
  - Я не против компании, - снисходительно кивнула метресса Хьюз, принимая ее. - К тому же ты так галантен. Впрочем, как всегда.
  
  ***
  
  Гулкое эхо моих шагов отражалось от стен и потолка, чтобы вернуться, погаснуть и снова возродиться от очередной встречи туфель с поверхностью пола. Я была зла. О, как я была на саму себя. Расклеилась, словно последняя размазня. Ругаясь, и давая себе зарок, что подобного больше никогда в моей жизни не повторится, я шла по коридору, направляясь к лестнице. Подумать только, теперь из-за этой ерунды мне придется переписывать конспект. То, что я повыводила в тетради было мало похоже на осмысленные слова и предложения, скорее на заунывные жалостливые заклинания. Внутренне устраивая самой себе разнос, я спускалась с лестницы, когда в ее изножье увидела группу студентов, среди которых гордой статью и светловолосой макушкой выделялась Лиадейн. Мазнув по ним взглядом, я продолжила свой путь, когда услышала полный неприкрытого торжества голос однокурсницы:
  - Вы только посмотрите. Адерин Лори собственной персоной. Слышала, ты завалила ансамбль. Да с таким треском, что тебя даже к зачету не допустили.
  Мерный гул голосов, заполнявший холл до этого смолк, будто был отсечен топором. От удивления я едва не оступилась, чуть не пропустив последнюю ступеньку. Оставив лестницу позади, вопросительно посмотрела на оллему. В глазах той сияло ликование, приправленное насмешкой и чувством собственного превосходства.
  Мои брови нахмурилась.
  - А тебе какое до всего этого дело?
  В глазах Лиадейн промелькнула ледяная вспышка.
  - До твоих проблем мне дела нет. Просто рада, что, наконец, ты получила то, чего действительно заслуживаешь.
  Лиадейн лучилась злобным удовлетворением. Ей нравился этот разговор. Желание извалять меня в грязи будто сочилось из нее. И не так, как это делал мэтр Дойл. Двуличная дрянь! Злость взбурлила во мне, превратив в клокочущий котел, но я заставила себя держать лицо. Это умение маленьким аристократкам прививают с детства. Жаль, что Лиадейн им не пользуется. Хотя...
  Высокомерно вздернув бровь, я произнесла голосом, холодным, как зимняя ночь:
  - Я всегда получаю именно то, чего заслуживаю, Лиадейн. Я получаю обучение в именитом учебном заведении страны, я получаю лучших преподавателей, я получаю высшие баллы, потому что заслуживаю всего этого. Думаешь, мне все это дано за красивые глаза? Ошибаешься. За красивые глаза можно получить только то, что есть у тебя. Чтобы добиться большего, нужно приложить усилия.
  Лицо одногруппницы дернулось, будто от пощечины. Она сощурилась и слегка опустила подбородок, посмотрев на меня будто исподлобья. Ощущение было такое, словно передо мной стоит разъяренная волчица и, если я позволю себе хотя бы моргнуть, обязательно бросится на меня. Разжав губы, она прошипела:
  - Да как ты смеешь? Как ты смеешь мне такое говорить?! - с каждым словом ее голос набирал все большую силу. А я стояла, держала на лице маску безразличия и превосходства и поражалась тому, сколько ненависти было в ее голосе. - Бездарная посредственность! Повезло же Грейнну! Его заставили играть в ансамбле с тобой, завалившей простой зачет! Позорище! Вся консерватория знает, как именно и каким местом ты прилагаешь усилия, чтобы у тебя все это было! Твое место не в консерватории, а в б...
  - Оллема Лиадейн! - резкий, словно удар хлыста, окрик заставил красную от эмоций одногруппницу осечься на полуслове.
  Два гулких шага, отразившихся эхом в замершем холле, и рядом с нами оказалась Каэлеа Муррей.
  - Оллема Лиадейн, это консерватория имени Вилмара Аберга Мироносца. Здесь по определению не может быть бездарных посредственностей. А ваши выпады не делают чести ни вам, ни вашим благородным родителям. Приведите себя в порядок и напомните себе, как должна себя вести истинная леди.
  Однокурсница, сжав зубы, кивнула и двинулась к выходу, но снова была остановлена Каэли:
  - И да, оллема Лиадейн, милочка, - щека девушки дернулась от раздражения подобным обращением, - означенный вами оллам, поверьте, способен сам за себя постоять. И если бы он захотел, - Каэли зачем-то сделала ударение на последнем слове, - играть с кем-то другим, он бы играл.
  Щеки оллемы заалели ярче прежнего. Она сделала шумный вдох и стремительно направилась к выходу, яростно стуча каблучками.
  Как только она исчезла за дверью, Каэлеа обвела замерших присутствующих нарочито вопросительным взглядом, и галдеж в холле, как и движение, возобновился. Дочь мэтра Муррея повернулась ко мне, и на ее губах расцвела озорная улыбка.
  - Вот уж не думала, что ты станешь принимать участие в сваре, Адерин.
  - Не пропадать же настроению, - ответила я, неуверенно улыбнувшись.
  Мне не доставляло удовольствия ругаться или выяснять отношения. Никогда. Но сейчас внутренняя струна дрожала от напряжения, которое по всем признакам было ликующим.
  Каэли рассмеялась и произнесла:
  - Тебе очень идет это настроение, - а затем, после секундной заминки, добавила:
  - Не хочешь воспользоваться им и позаниматься?
  Я снова улыбнулась и кивнула. Занятия - это именно то, что сейчас мне было нужно: слиться с музыкой, стать с ней одним целым, потеряться и вновь найти себя. Да, определенно занятия были отличной идеей. Мы вместе снова стали подниматься по лестнице. И с каждой ступенькой я все отчетливей осознавала, что совсем не испытываю гнева или обиды по отношению к Каэли за тот инцидент, что вывел меня из равновесия. Более того, я была почти уверена, что именно она постаралась, чтобы я стала свидетелем их с Грейнном дуэта. Хитрая, словно лиса на охоте, эта девушка точно знала, что делает. Еще бы узнать, чего именно она этим добивалась?
  Это занятие было не таким, как другие. И дело было даже не в том, что мне было проще. Хотя и в этом тоже. Музыкальный поток будто почувствовал во мне перемены. Он стал необычайно пластичным, позволяя придавать себе ту форму, которую я пожелаю. Мелодия и я соединялись в единый организм, но именно мое 'я' было главенствующим. Я ощущала музыкальный водоворот, как часть себя. Я больше не была его частью, затянутой и растворившейся. Теперь музыка растворялась во мне. Ластилась, словно кошка. У этой кошки были мягкие лапки, острые когти, приятная гладкая шерстка и клыки, норовящие впиться мне в руку. Но теперь появилась уверенность, что я знаю, как совладать с этим созданием.
  Каэли играет на своем любимом кото. Ее руки, словно крылья птицы, грациозно порхают над шелковыми струнами инструмента. Ее музыка, многослойная, многозначная, расходится потоками по кабинету, окружает меня коконом. Она то едва касается моей кожи легким дуновением теплого летнего ветерка, то бьет наотмашь градом диссонансных интервалов. Уменьшенная секунда превращается в увеличенную септиму, а затем рассыпается квартами. Я держу в руках свою мандолину, верную подругу, знающую все мои секреты, все переживания, все самые укромные уголочки моей души. Мои пальцы, держащие медиатор, напряжены, но кисть расслаблена. Я чувствую каждый укол, каждый нежный поцелуй музыки. Я ловлю ее, когда она норовит разбиться, падая, обрушиваясь на меня со всей своей яростью, чтобы в следующую секунду превратиться в невесомое пушистое облако. Моя кожа словно холст: музыка рисует на ней свои портреты. Рисует, добывая чернила из моих вен и артерий. А я направляю ее кисть. Я знаю, какой она должна быть, я могу изменить ее. И меняю. Она несет тепло, я чувствую его всем телом. Каэли довольна. Ей нравится тепло, но в какой-то миг она подбрасывает искру. Я улыбаюсь. Как пожелаете, наставница. Тремоло становится чаще. Я раздуваю искру, и уже спустя мгновение музыка горит огнем, вспыхивает пламенем, покрывает мою кожу пламенным лобзаниями, оставляя на ней свои отметины, будто клеймя меня. Я улыбаюсь. Я рисую мелодией. Мой холст - мое тело. Я заставляю мелодию взвиваться снопом искр, заставляю пробуждать в себе и в слушателе жажду свободы, жажду гореть. Гореть любовью, гореть страстью, гореть интересом: чем угодно, лишь бы дать волю духу, скованному условностями. Обожженная картина блекнет и осыпается серым пеплом, оставляя после себя розовую кожу. Серый налет песчинками едва уловимо скребет по лицу, шее, рукам... сожаление. Не люблю эту эмоцию. Терпеть не могу сожалеть о чем-либо. В последнее время эти ощущения и так слишком частые мои собеседники. Пепел - сгоревшие лепестки, хлопьями он опускается на меня, чтобы через несколько секунд сползти, оставив после себя едва различимую серебряную дорожку.
  Музыка становится все тише и спокойней. Я рисую умиротворение. Если бы пальцы не прижимали струны к ладам грифа, не сжимали медиатор, чтобы рождать от тихой беседы его и медных скрученных нитей тихое тремоло, они бы дрожали от пережитых эмоций и картин.
  В какой-то неуловимый момент музыкальная пауза превратилась в тишину, и я почувствовала, как струйки пота сбегают по спине. Разгоряченная кожа с жадностью ловила условную прохладу воздуха музыкального кабинета. Я посмотрела на Каэли. Она улыбалась, и улыбка ее была чрезвычайно довольной. Мои губы дрогнули в ответ. Кажется, теперь я начала осознавать, почему Каэлеа Муррей такая, какая она есть: порывистая, беззаботная, искренняя и безразличная к чужому мнению.
  - Нужно чаще провоцировать тебя на конфликт, Адерин. Тогда в тебе просыпается монолитный стержень характера, который ты от всех прячешь, - произнесла дочь Тигана Муррея, рассеивая тишину своим мягким голосом.
  - Не настолько он и тверд, - с усмешкой ответила я, откладывая медиатор и проводя пальцами по струнам мандолины.
  - Тверже, чем думают окружающие, - неожиданно серьезно не согласилась Каэли. - И тверже, чем ты сама думаешь.
  Я снова улыбнулась. Напряжение отпускало, на прощание подергивая мышцы. Стало немного зябко.
  - Ты сегодня выложилась целиком и полностью, - заметила Каэли, поднимаясь с колен. - Как ощущения?
  - Хочется сменить платье, - честно ответила я, чем вызвала звонкий смех наставницы.
  - Кажется, я кое-что поняла: принцип соединения с мелодией так, чтобы оставаться ведущей в любой ситуации, - добавила я после короткой паузы.
  - Тебе не кажется, - Каэли кивнула, подтверждая мои догадки. - Я рада, что мне не пришлось тебе объяснять это словами.
  Я постаралась скрыть внутреннее ликование, но улыбка все равно широко растянула мои губы. Лучшую похвалу олламу и придумать сложно.
  
  ***
  
  Четкий, стучащий, идеально выверенный стук отмеряющего такты метронома звучал в приемной, предваряющей личный кабинет первого проректора. Лаконичная деревянная усеченная пирамидка стояла лицевой стороной к секретарскому месту. Делма Уалтар сидела, сцепив руки в замок и закрыв глаза. Но стоило только ручке входной двери с тихим шелестом опуститься, как ее глаза распахнулись, и ожидающий взгляд устремился на дверное полотно.
  Мэтр Ханлей Дойл зашел в приемную и приветственно кивнул девушке.
  - Здравствуйте, оллемаУалтар. То есть леди Уалтар.
  - Можно и оллема, - улыбнулась Делма. - Мне тоже так привычней, мэтр Дойл.
  Мужчина усмехнулся и посмотрел на предмет, нарезавший минуты на строго одинаковое количество отрезков.
  - Помнится, у Милдред на том же месте стояли часы. Прекрасная работа знаменитого мастера. Всегда очень точно показывали время. Но звучали в точности как ваш метроном. От их тиканья спасу не было. Кстати, именно из-за них, насколько я помню, лорд Двейн стал закрывать дверь в свой кабинет.
  - Ритм помогает мне лучше настраиваться на работу, - улыбнувшись, пояснила секретарь и поинтересовалась:
  - Вы к лорду Двейну?
  - Да. Он у себя? - подтвердил свои намерения Ханлей Дойл.
  - Да. Я доложу о вас.
  Делма Уалтар покинула свой секретарский пост и, коротко постучав, зашла в кабинет первого проректора, чтобы доложить: 'Лорд Двейн, к вам мэтр Дойл', а затем выйти и сделать приглашающий жест. Мужчина благодарно кивнул и зашел в кабинет. Секретарь аккуратно закрыла за ним дверь.
  - Проходите, мэтр Дойл, присаживайтесь. Что вас привело ко мне?
  Лорд Маркас Двейн, стоящий у окна, выжидающе смотрел на преподавателя. Ханлей Дойл занял предложенное ему место и ответил:
  - Лорд Двейн, меня беспокоит оллам Грейнн Бойл.
  Усталое выражение стекло с лица первого проректора, в глазах зажегся настороженный огонек.
  - Я слушаю.
  Мэтр Дойл кашлянул и произнес:
  - В прошедший выходной я видел оллама Грейнна в городе. Он общался с неким молодым человеком. Но потом, когда оллам ушел, к его приятелю подошел другой человек очень подозрительного вида, я бы даже сказал разбойничьего. После короткого разговора этот субъект отправился вслед за нашим студентом.
  - И что произошло дальше? - напряженно поинтересовался лорд Двейн.
  - Не знаю. Я не смог последовать за ними, они оба затерялись в толпе, - признался преподаватель.
  Первый проректор прошел к своему креслу, опустился в него и вздохнул.
  - И вы считаете, мэтр Дойл, что есть повод для беспокойства... - пробормотал сам себе Маркас Двейн.
  - Меня беспокоит, что за одним из наших студентов увязался явно преступный субъект. А учитывая личность студента и его прошлые заслуги...
  Договаривать преподаватель не стал, все и так было понятно.
  Первый проректор усталым движением потер переносицу.
  - Грейнн Бойл... Грейнн Бойл... Это даже не головная боль, а заноза в... - мужчина опустил ладонь на стол и хмуро продолжил. - Как один человек может усложнять жизнь стольким его окружающим?
  Ханлей Дойл понимающе невесело усмехнулся. Он помнил, чем обернулось прошлое приключение Грейнна Бойла. Избалованный богатый юноша, полностью уверенный в собственной исключительности и безнаказанности, своими выкрутасами накликал настоящую беду. И не только на себя. В итоге разбирательств и бюрократических выволочек было столько, что впечатлений хватило на весь последующий после инцидента год. Оллам вернулся завершать обучение спустя четыре с половиной года, и первые месяцы казалось, что молодой человек усвоил преподанный ему судьбой урок. Он был тихим, замкнутым. По углам не шуршали шепотки о бесконечной чреде его пассий. Но теперь неугомонный оллам снова норовил вляпаться в неприятности.
  - Не сидится нашему студенту спокойно, - сочувствующе произнес преподаватель.
  - У него шило в ... - лорд Двейн раздраженно сжал губы, а затем продолжил, - а мне потом разгребать последствия его приключений.
  Ненадолго в кабинете повисла тяжелая тишина, а после первый проректор устало вздохнул и произнес, посмотрев на преподавателя:
  - Благодарю за информацию, мэтр Дойл.
  Ханлей Дойл кивнул и поднялся со своего места, намереваясь покинуть кабинет, когда Маркас Двейн снова к нему обратился:
  - И еще. Учитывая все обстоятельства, могу ли я рассчитывать на ваше содействие в случае неблагоприятных обстоятельств? Мне бы не хотелось привлекать к внутренним проблемам консерватории посторонних лиц.
  - Конечно, лорд Двейн. Можете на меня рассчитывать.
  Первый проректор благодарно кивнул, а мэтр Дойл покинул кабинет начальства. Когда за ним закрылась дверь, лорд Маркас Двейн откинулся на спинку кресла и едва слышно произнес:
  - Быстрее бы закончился этот учебный год. Остается надеяться, что оллам Грейнн закончит свое обучение со второй попытки без происшествий и не станет испытывать мои нервы на прочность каждые четыре года.
  
  ***
  
  Адерин. Такая мягкая, теплая. Его руки обнимают ее стройную фигурку. Скользят от талии к затылку, чтобы зарыться в пшеничное золото волос, пропускать длинные пряди сквозь пальцы. Его руки касаются ее кожи, белой, нежной, гладкой. Ее запах окутывает его и пьянит. Его губы накрывают ее собственные, приоткрывшиеся навстречу. Адерин. Его руки с силой прижимают ее тело к груди. Ладонь находит шею, доверчиво открытую, чуть сжимает. Глубоко внутри начинает тихо звенеть тонкая струна. Она вздыхает. Он ощущает ее вздох на своих губах. Улыбается. Громче. Его губы становятся напористей, жестче. Она вздрагивает. Он чувствует привкус крови, металлический, как у струн его скрипки. Проводит языком по ее прокушенной губе. Нижней. Его ладонь на ее шее сжимается еще сильней. В глазах напротив зажигается страх. Тугая натянутая жила звенит все громче, все беспокойней. Он чувствует удовольствие. Свое? Чужое? Он хочет прекратить, но его ладонь снова перемещается на ее затылок, чтобы собрать пряди пшеничного золота в кулак, сжать, потянуть. Ее голова отклоняется, в глазах - слезы. Ее взгляд умоляет остановиться, а из горла вырывается вскрик. Волна наслаждения - своего? чужого? - прокатывается по телу. Громче. Нужно громче. Он склоняется к ее губам, дарит им легкие поцелуи. Тот же подарок достается и белой трогательно хрупкой шее. Он спускается ниже, к ключицам, а затем перебирается вправо, к округлому, мягкому плечу. Он знает, что собирается делать. Струна где-то в глубине звенит, не переставая. Он не может остановить происходящее. Его зубы обнажаются, он проводит ими по белой коже. Слышит сдавленный всхлип. Громче. Оскаливается.
  Грейнн Бойл проснулся от того, что упал с кровати. Он поднялся, потер ладонью лицо и сел на постель. Нервным движением взъерошил волосы и едва слышно пробормотал:
  - Какого мрака? Больной извращенец.
  Молодой мужчина с силой выдавил воздух сквозь сжатые зубы в беззвучном стоне. Утреннее солнце играло первыми лучами и зайчиками на полу его комнаты. Оллам не замечал радости раннего светила. Он снова поднялся с кровати и стал быстро одеваться. Ему не хотелось оставаться в этом помещении ни единой лишней секунды. Воздух. Сейчас ему нужен был воздух.
  Обувшись и закинув футляр со скрипкой за плечо, Грейнн покинул свою комнату. Ему сейчас же нужно было что-то сделать. Оставлять все как есть он не мог и не хотел. Оллам быстрым шагом направился к женскому общежитию. Двери, конечно, были еще закрыты, так что молодой человек, не став ничего выдумывать, принялся тарабанить по дверному полотну. Через несколько минут створка распахнулась, и за ней показалась растрепанная, заспанная и очень недовольная госпожа Кин, в шали, накинутой поверх халата.
  - Что за шутки? Оллам, вам заняться нечем с утра пораньше? Вы знаете, который час? - напустилась на него почтенная женщина. Ее глаза сверкали праведным гневом.
  - Госпожа Кин, - Грейнн Бойл прервал поток обличительной речи комендантши женского общежития
  Пожилая женщина вопросительно посмотрела на него, проглотив остальную часть гневной отповеди.
  - Мне нужно видеть Каэли Муррей.
  - Прямо сейчас? Оллам, она еще спит! Все еще спят! Кроме меня, потому что вы своим стуком меня разбудили, и вас, мраком выдернутого с кровати с утренней зарницей! Что за срочность? - комендантша не скрывала своего негодования.
  - Пожалуйста. Это действительно срочное дело, - тихо произнес Грейнн, смотря в глаза раздосадованной женщине.
  Фыркнув, госпожа Кин пробурчала:
  - Ждите здесь.
  После чего с недовольным хлопком закрыла дверь.
  Повторно дверь распахнулась через четверть часа. Из нее вышла Каэли, на ходу собирающая и закалывающая волосы. Взглянув на друга, она нахмурилась и спросила:
  - Что произошло Грейнн?
  - Мне нужна твоя помощь, - с силой выдавил из себя признание молодой человек.
  Спустя полтора часа Грейнн Бойл сидел на сцене, свесив с той ноги. Смычок лежал рядом. Скрипку он уютно устроил на коленях. Оллам легко водил пальцами по струнам.
  - Ну что? - спросил он у девушки, продолжая рассматривать музыкальный инструмент.
  - Как я и говорила. Все в порядке, - ответила Каэли, закрывая крышку рояля.
  Она встала с винтового табурета и подошла к молодому человеку, чтобы устроиться рядом с ним. Оллам покачал головой.
  - Почему тогда...
  - Это был сон, Грейнн, - перебила его девушка. - Просто кошмар. Пойми, если бы я была не уверена в том, что ты поборол влияние целиком и полностью, я бы не написала лорду Бирну, и ты бы не был допущен к учебе. Ты это ты. На тебя ничто не влияет, кроме твоих собственных мыслей, стремлений и страхов.
  - Сон... - прошептал Грейнн Бойл.
  - Сон. Просто дурной сон. Такие с каждым случаются, - Каэли улыбнулась и положила руку ему на плечо. - Видимо, она нравится тебе больше, чем ты сам готов признать.
  - Нравится... - мужчина невесело усмехнулся. - Она мне не нравится.
  - Брось, Грейнн, сколько можно отрицать очевидное? - дочь Тигана Муррея легко шлепнула друга по руке.
  Молодой мужчина повернул к ней голову, поймал взгляд и повторил очень серьезным, даже обреченным тоном:
  - Она мне не нравится, Каэли.
  После секундной заминки девушка кивнула и тепло улыбнулась.
  - Но ведь это хорошо.
  - Не в моем случае, - Грейнн Бойл хмыкнул и поднялся со своего места. - Особенно сейчас.
  Поблагодарив подругу за помощь, он положил скрипку в футляр и покинул актовый зал консерватории, сопровождаемый внимательным взглядом Каэлеа Муррей.
  Совсем скоро должны были начаться занятия. Консерватория с каждой минутой становилась все более живой и шумной. Студенты, словно новая кровь, наполняли ее иссохшие на ночь вены. Грейнн ненадолго заглянул в столовую позавтракать, а затем, дождавшись пожеланий приятного аппетита от мастера Аодха, решил подняться на третий этаж, чтобы скоротать время до начала занятий в музыкальном кабинете.
  Уже выходя из столовой, в коридоре он неожиданно для себя наткнулся взглядом на девушку, о которой всеми силами пытался не думать. Адерин была задумчива и немного бледна. Она направлялась в столовую. Когда их взгляды пересеклись, девушка едва заметно вздрогнула и опустила глаза. Грейнн дернулся было вперед. Ему не нравилось, что Адерин не хочет смотреть на него, не нравилось, что она содрогается от одного его вида. Оллам хотел остановить, объяснить, сказать хоть что-нибудь, что заставило бы ее вновь посмотреть на него без жестокого разочарования во взгляде. Но он не успел. Неизвестно откуда прямо перед ним выросла стройная фигурка Делмы Уалтар, секретаря первого проректора.
  - Оллам Грейнн, лорд Двейн ожидает вас в своем кабинете.
  Грейнн Бойл искривил губы в вежливой улыбке, и кивком выразил готовность следовать за девушкой. Подняв голову, он снова попытался отыскать взглядом лицо Адерин, но той уже не было в коридоре.
  Десяти минут хода до проректорского кабинета вполне хватило, чтобы маска на лице молодого мужчины снова стала монолитной, без единой трещины, через которую могли бы просочиться эмоции.
  Зайдя в приемную, Делма подошла к другой двери, постучала, открыла и доложила хозяину кабинета: 'лорд Двейн, оллам Грейнн Бойл', после чего сделала приглашающий жест самому молодому человеку, о котором шла речь, предлагая войти в помещение.
  Грейнн мазнул по секретарю быстрым незаинтересованным взглядом - маленькая задорная флейтистка-второкурсница оказалась хватким профессионалом, других первый проректор на работу не брал, кто бы мог подумать - и прошел мимо девушки, заинтересованной в нем немногим больше, чем он сам. Дверь за ним закрылась, едва слышно щелкнув.
  Лорд Маркас Двейн сидел за столом. Его внимательный взгляд был холодным и цепким. Помимо него в комнате присутствовал еще двое: мэтр Ханлей Дойл, он стоял у окна и был хмур и явно чем-то встревожен, и незнакомый мужчина средних лет, высокий, жилистый, с наголо обритой головой, короткими рыжими усами и цепкими карими глазами. Незнакомец был одет в темно-зеленые цвета городской стражи.
  - Проходите, оллам Грейнн, присаживайтесь, - обратился к посетителю первый проректор, отмахнувшись от вежливых приветствий.
  Грейнн занял предложенное ему место и посмотрел на лорда Двейна. Все его внимание было приковано к первому проректору, остальных присутствующих он предпочел не замечать, пока этого не потребует ситуация. К тому же, они сами старательно изображали стеллажи с книгами, явно не собираясь вмешиваться в разговор, пока их об этом не попросят.
  Первым начинать разговор Грейнн Бойл не собирался. Внутри вспыхнул огонек раздражения, тревоги и опасения. В прошлый раз беседа в близком составе не принесла ему ничего хорошего. Впрочем, в прошлый раз он получил по заслугам.
  - Оллам Грейнн, я был вынужден пригласить вас побеседовать. С недавних пор у меня вновь появились причины переживать за вас, - Маркас Двейн сделал паузу. Скрипач удивленно приподнял брови.
  - Вы, студент выпускного курса, не смогли закрыть ансамблевый зачет, - принялся пояснять причины своего беспокойства первый проректор
  Грейнн Бойл промолчал, не воспользовавшись новой паузой, приглашающей его к ответу. Он не собирался оправдываться, хоть, в его представлении, облажался в этом вопросе, прежде всего, сам проректор, прекрасно знающий проблемы своих 'особых' студентов и не проконтролировавший этот вопрос. Хотя его винить глупо. Каков был шанс, что, выбирая из всех олламов консерватории, преподаватели умудрятся сколотить ансамбль из двух людей наиболее неподходящих друг другу? Или чрезмерно подходящих... зависит от того, с какой стороны рассматривать ситуацию.
  - Но не только это внушает мне беспокойство, - продолжил Маркас Двейн и обратился к незнакомцу из городской стражи. - Капитан Крэйг, вы не могли бы показать олламу Грейнну бумагу?
  Мужчина мягким, почти неслышным шагом подошел к студенту и протянул тому лист. Грейнн Бойл взглянул на бумагу. Его губы слегка сжались, а глаза сузились в легком прищуре.
  - Вам знаком этот человек, оллам Грейнн? - обратился к нему первый проректор. Глаза лорда Двейна пристально следили за реакцией студента.
  - Почему вы задаете мне этот вопрос? - поинтересовался молодой человек, отводя взгляд от листа.
  - Потому что почти неделю назад этого мужчину видели, идущим вслед за вами. И это был последний раз, когда его видели живым, - вместо Маркаса Двейна ответил мужчина из городской стражи.
  Грейнн Бойл высокомерно вздернул бровь и ответил:
  - Кто видел?
  - Я видел, оллам Грейнн. Надеюсь, вы не станете сомневаться в моей зоркости или памяти на лица, - донесся от окна голос мэтра Дойла.
  Студент выпускного курса сжал губы, а первый проректор снова задал вопрос:
  - Итак, оллам Грейнн, вам знаком этот человек?
  - Да, - отрезал молодой человек.
  - И при каких обстоятельствах вы познакомились? - голос капитана Крэйга был низким и тихим, но в нем чудилась скрытая сила.
  - Мы познакомились, если можно так выразиться, в вечер после концерта Коллума Боллинамора. Этот мужчина... - Грейнн запнулся на секунду, - он посягал на честь и достоинство одной из оллем консерватории.
  Молодой человек игнорировал тот факт, что вопрос был задан капитаном Крэйгом и отвечал, глядя в глаза первому проректору консерватории.
  - И что вы сделали? - задал другой вопрос командир городской стражи.
  - То же, что бы сделал на моем месте любой: вступился за девушку, - произнес Грейнн Бойл, по-прежнему глядя на лорда Двейна.
  - Между вами произошла драка? - продолжал допытываться мастер Крэйг.
  - Да.
  - Каковы были последствия? Вы нанесли этому человеку ущерб, несовместимый с жизнью?
  Грейнн Бойл высокомерно выгнул бровь, перевел взгляд на допрашивающего и произнес:
  - Сомневаюсь, что повреждение мягких тканей плеча может быть несовместимо с жизнью.
  - Тогда почему пару дней назад был найден труп этого мужчины, остывавший, по мнению нашего криминального эксперта, именно с тех самых выходных, в которые вас с ним видели на довольно близком расстоянии? - лицо мастера Крэйга было беспристрастно и не выражало никаких эмоций.
  - Понятия не имею, - холодно и безразлично ответил оллам.
  - Возможно, вы решили найти и отомстить обидчику вашей знакомой? - продолжал допытываться капитан городской стражи.
  - Возможно. Но, судя по бумаге - Грейнн кивнул в сторону листа, а затем поднял глаза на стражника, - меня кто-то опередил.
  В кабинете повисла тяжелая гнетущая пауза, во время которой мастер Крэйг пристально вглядывался в глаза Грейнна Бойла.
  - Оллам Грейнн. Сейчас не время для шуток, - нарушил тишину первый проректор. Его брови нахмурились. - Ограничились ли ваши встречи с этим субъектом тем самым случаем, когда вам пришлось защищать честь студентки консерватории?
  - Да. Я видел этого человека всего один раз, - твердо ответил скрипач, посмотрев прямо в глаза лорда Двейна.
  - Кстати говоря, - вновь прервал диалог начальник городской стражи. - О какой студентке идет речь?
  Грейнн Бойл резко повернул голову в сторону мастера Крэйга. В его глазах сверкнула хищная искра, но выражение лица оставалось таким же надменным.
  - Это имеет значение? Или вы полагаете, что хрупкая девушка смогла порешить ярко выраженного головореза... - он снова заглянул в листок - ударом ножа в горло?
  - В моем деле, лорд Бойл, все имеет значение, - начальник стражи и бровью не повел в ответ на явно саркастическую нотку в голосе студента.
  Грейнн сжал зубы, на его скулах заходили желваки.
  - Оллам Грейнн, я прошу вас все же назвать имя студентки, - произнес Маркас Двейн тоном, который ни в малейшей степени не предполагал просьбы.
  - В самом деле, лорд Бойл, у вас не может быть причин его утаивать. Вы же не полагаете, что хрупкая девушка смогла порешить ярко выраженного головореза двумя ударами ножа: в спину и горло?
  Грейнн Бойл хмыкнул и ответил:
  - Адерин Лори.
  Со стороны первого проректора раздался странный треск. Все присутствующие обернулись к хозяину кабинета, но Маркас Двейн был по-прежнему собран и невозмутим.
  - Благодарю вас, оллам Грейнн, - произнес он и затем обратился к присутствующим:
  - Мастер Крэйг, думаю, вы получили исчерпывающие ответы. Мэтр Дойл, проводите мастера, будьте добры.
  - Я хотел бы переговорить еще и со студенткой, - не дал себя выставить начальник городской стражи.
  - Конечно. Но только в присутствии мэтра Дойла. И, мастер Крэйг, я прошу вас не распространять эту информацию шире, чем того требует следствие, - лорд Двейн бросил короткий взгляд на скрипача и продолжил: - Я не хочу, чтоб на репутации девушки после этой истории остались какие-либо пятна.
  - Безусловно, лорд Двейн, - мастер Крэйг коротко кивнул и покинул кабинет вслед за Ханлеем Дойлом.
  Дождавшись, когда за мужчинами закроется дверь, Маркас Двейн перевел взгляд на студента выпускного курса и произнес:
  - Оллам Грейнн, я начинаю думать, что вас, а вернее, знакомых вам девушек, преследует злой рок.
  Грейнн Бойл ничего не ответил. Его лицо потемнело, уголок губ дернулся.
  - Но я оставил вас в кабинете не поэтому, - продолжил первый проректор. - Мэтр Дойл в тот день видел не только, как погибший дышал вам в спину. До того, как пойти за вами, этот субъект имел непродолжительную беседу с человеком, с которым вы попрощались, выйдя из ресторации.
  На лице Грейнна Бойла не отразилось ни единой эмоции, не дрогнул ни единый мускул.
  - Оллам Грейнн, давайте начистоту: мне совсем не нравится, что, судя по всему, вы снова оказались в двусмысленном положении. Однако, перед тем, как делиться информацией с мастером Крэйгом, я хотел бы, чтобы вы сами объяснили эту ситуацию.
  Молодой человек поднял на лорда Двейна тяжелый взгляд. Выжидающая тишина сверкнула опасливыми искрами.
  Когда студент выпускного курса покинул кабинет, Маркас Двейн тяжело вздохнул, потер переносицу и разжал пальцы, сжимающие карандаш. Две половинки стержня упасли на стол с тихим перестуком. Мрак бы побрал всю эту дурно пахнущую историю и Грейнна Бойла до кучи. Хотя нет, пожалуй, от Бойла еще может быть польза.
  
  ***
  
  Вариации Агнетьера дребезжали, кружились роем шмелей, поднимали волны мурашек и жужжали, жужжали, жужжали... От частого тремоло пальцы не покидали отголоски трепета. Рука, словно дополнение медиатора, гудела музыкальными вибрациями. Музыка движущейся вверх спиралью обхватывала тело, заставляя ловить ритм, вызывая дрожь, созвучную музыкальной теме. Меня словно обхватывала звенящая движущаяся цепь, распространявшая по коже, направляющая в самую глубь моего существа музыкальные волны. Меня переполнял восторг от ощущения легкого тремора в немеющих кончиках пальцев. Сознание было легким, свободным. Ни единой мысли. Только музыка. Только волшебный вихрь, кружащий голову до легкой дезориентации.
  Внезапно в мое идеально выверенное до тридцать второй длительности пространство ворвался совершенно неуместный звук, разрушающий очаровательную сумбурность летящей композиции: стук в дверь.
  Мэтресса Линдберг вышла в коридор и притворила за собой створку, чтобы спустя пару минут снова ее распахнуть. Только в этот раз порог кабинета переступила уже не преподаватель специальности, а незнакомый мне мужчина в сопровождении Ханлея Дойла.
  - Оллема Адерин, - после приветствия начал мэтр, - это капитан Крэйг - начальник городской стражи, и он хотел бы задать вам несколько вопросов.
  Я перевела полый изумленный взгляд с преподавателя на главу городской стражи. Высокий поджарый мужчина, облаченный в темно-зеленый мундир, был без волос на голове, но при рыжих усах. Тем не менее, подобный образ не вызывал смеха. Может, потому что подходил мужчине, а может, из-за холода внимательных зеленых глаз, которые подмечали, я была уверена, каждую деталь, каждую морщинку, складочку или даже нервное моргание. Начальник стражи был похож на безупречно выдрессированную гончую, взявшую след.
  - Капитан Крэйг, чем могу быть полезна?
  - Леди Лори, я хотел расспросить вас о событии, произошедшем в прошлом месяце, а именно: о нападении на вас некоего господина, - капитан едва заметно склонил голову, демонстрируя почтение к моему статусу, но показная вежливость не могла обмануть: Крэйг был намерен получить все интересующие его подробности.
  Я сощурилась, устроила мандолину на коленях удобней, чуть склонила голову набок и, задавив на корню воспоминание, полное отвращения и страха, спокойно спросила:
  - Почему вы этим интересуетесь?
  - Этот человек был найден мертвым в прошедшие выходные, - зеленые глаза отмечали реакцию, неотрывно следя за мной.
  - И вы доподлинно уверенны, что речь идет об одном и том же человеке? - я приподняла брови.
  - Да. Если не ставить под сомнения показания лорда Бойла, который утверждает, что первый и последний раз он видел потерпевшего в вашей компании.
  Мне стало неуютно под сверлящим взглядом мужчины. Тихо прочистив горло, я ответила:
  - Я подтверждаю, что вечером после концерта Коллума Боллинамора на меня было совершено нападение. Так же подтверждаю, что лорд Бойл помог мне выбраться из этой неприятной ситуации без урона для моей чести, а нападавший покинул подворотню вполне живой и практически невредимый.
  - Практически? - ухватился за слово капитан Крэйг.
  - Защищая меня, лорд Бойл нанес удар ножом тому человеку в плечо. После чего нападавший скрылся.
  - Значит, у лорда Бойла был нож? - уточнил начальник стражи.
  - У того человека тоже был нож, которым он угрожал мне и нанес ранение лорду Бойлу. Вам ли не знать, капитан Крэйг, что это не дефицитный товар, - я почувствовала, как внутри меня зарождается иррациональная злость на допрашивающего мужчину.
  Капитан не обратил внимания на мою маленькую шпильку и продолжил:
  - Лорд Бойл последовал за нападавшим? Он проследил за тем человеком?
  - Нет. Лорд Бойл, как истинный джентльмен, сопроводил меня в мой городской дом.
  - Но вы ведь не можете утверждать, что после того, как он проводил вас, он не вернулся обратно и не попытался отыскать путь того человека. Судя из ваших показаний, тот был ранен, и вполне могли остаться следы...
  - Нет, - я прервала речь капитана Крэйга, старательно не показывая раздражения сложившейся ситуацией. - Я настояла на том, чтобы лорду Бойлу была оказана медицинская помощь в моем доме. Он ночевал под моей крышей, и в консерваторию следующим утром мы тоже возвращались вместе.
  Начальник городской стражи вздернул бровь, а лицо мэтра Дойла вытянулось от удивления. Стараясь не допустить дрожи в голос, я продолжила, не давая возможности задать следующий вопрос:
  - И я категорически против разглашения данной информации, капитан Крэйг.
  - Я понял вас, леди Лори. Эта информация будет находиться под тайной следствия, - сдержанно кивнул мужчина и поинтересовался:
  - Больше вы того человека не видели?
  - Нет, - я сделала отрицательный знак головой.
  - Но вы бы узнали его, если бы увидели?
  - Узнала бы, - коротко ответила я. Еще бы не узнать! При определенных обстоятельствах лица вытесываются в памяти до малейшей подробности.
  - Это тот самый человек? - капитан Крэйг протянул лист бумаги, на котором был сделан техничный аккуратный набросок карандашом мужчины, распростершегося на земле. Его шея была распорота, ножевая рана разверзлась в страшной беззубой улыбке. Я взглянула на лицо. Без сомнения, это был тот самый мерзавец, подкарауливший меня в подворотне. Окинув набросок взглядом в последний раз, я вдохнула, расправила плечи и, постаравшись спрятать мрачное удовлетворение, подняла глаза на капитана.
  - Да. Это тот самый человек, - подтвердила я.
  - Благодарю за помощь следствию, леди Лори, - произнес капитан Крэйг, после чего кивнул и направился к двери.
  Открыв створку, он пропустил мэтра Дойла, после чего обернулся и снова обратился ко мне:
  - Последний вопрос, леди Лори: почему вы не обратились к городской страже по поводу нападения:
  В глазах мужчины светился неподдельный интерес.
  - По той же причине, по которой вам не следует публиковать мои показания, капитан Крэйг, и эту причину я озвучивать не намерена.
  Глава городской стражи Керна в последний раз кивнул и закрыл дверь, а я, оперевшись ладонью на сидение стула неслышно выдохнула. Небо, что такое происходит? Тот подонок мертв, а Грейнна, судя по направленности допроса, подозревают в его убийстве. Но этого не может быть! Или может? Глубоко внутри меня тихо плескалась уверенность, что Грейнн Бойл мог бы разделаться таким образом с человеком, посягнувшим на кого-то дорогого ему. Но марать свое имя из-за меня... Нет, он не стал бы. Из-за Каэли - возможно. А я ему всего лишь неудачный партнер по ансамблю. И тем не менее, он вступился... И, судя по реакции мэтра Дойла, не рассказал начальнику городской стражи о ночевке в моем доме...
  Мысли в моей голове метались, создавая полнейший хаос в и так совершенно непонятной ситуации. Занятая размышлениями, я не услышала, как метресса Линдберг вернулась в кабинет.
  - Оллема Адерин, у вас все в порядке? - ее голос отрезвил меня, выдернул из омута недомолвок и непонятностей.
  - Да. Конечно, метресса.
  Санна Линдберг не поверила мне. Я знала, что она не поверит, а она знала, что я это пойму. Но, тем не менее, преподаватель не стала учинять мне второй допрос.
  - Что ж... тогда продолжим с третьей части.
  
  ***
  
  Приближалась пора экзаменов и время, казалось, словно нарочно ускоряло свой бег в только ему смешной шутке над студентами, которым и до этого пары часов в сутках не хватало. Собственная комната, музыкальный кабинет, столовая и коридоры консерватории мелькали, сменяя друг друга и совершенно не запечатлеваясь в памяти, занятой историей музыки, этикой, гармонией, олламознанием и другими дисциплинами, которым оставалось немного места, не занимаемого музыкой. Нотный стан и россыпь черно-белых бусин с хвостиками и точками, фонарями, репризами и сокращениями оттенков. Рябь в глазах могло унять только звучание, и от него уже деваться было некуда. Даже в те моменты, когда моя мандолина лежала без дела, музыка не прекращала звучать в голове.
  Дни до очередного выходного промчались упряжкой ретивых жеребцов. Приближаясь к воротам консерватории, я с улыбкой заметила, что все меньше студентов позволяют себе отринуть учение, предпочитая ему отдых. А самых стойких и беззаботных провожал неодобрительным взглядом бессменный господин Парт. Он смотрел на каждого покидающего территорию консерватории оллама, прищурив глаза, словно обвиняя нас в лености, недостаточном усердии и легкомыслии. И последний недостаток был ему особенно неприятен, поскольку в первых двух он и сам был повинен. Кто из людей без недостатка? Но легкомыслие для учащихся заведения, подобного консерватории Вилмара Аберга Мироносца, - качество и вовсе непростительное. Почему именно оно никто из студентов не знал. Но мне не давала покоя догадка, что все дело было в основательности, которой, как утверждал господин Парт, он обладал и которой вменял в обязанность обладать и другим.
  Ворча себе под нос, привратник одаривал редких студентов хмурым осуждающим взглядом и словно стыдился распахнутых ворот в такое ответственное для учебного заведения время.
  Подходя к воротам, я слегка замедлила шаг, рассматривая нечастое явление: карету, стоящую напротив самого выхода. Пара лошадей прядали ушами и переступали с ноги на ногу. Из их ноздрей с всхрапом вырывался пар, заставляя плотнее кутаться в теплый плащ, вспоминая, что первые зимние деньки уже совсем близко. Извозчик, укутанный в тулуп, то и дело ежась, вжимал голову в плечи и меланхолично курил цигарку.
  Рядом с каретой стоял молодой мужчина, держащий в руке букет не менее, чем в дюжину алых роз. Он всматривался в узенький ручеек студентов, явно разыскивая кого-то и не обращая внимания на ответный интерес глазеющих на него учащихся консерватории. На лице незнакомца отпечаталось выражение собственного превосходства, за десятилетия прочно въевшееся в черты и выдававшее высокое происхождение.
  Проходя мимо, я скользнула взглядом по букету, рукам в черных перчатках тонкой кожи, а затем отвела глаза, чтобы неожиданно наткнуться на черное пятно, ярко выделяющееся на сером гравии. Мужской кошелек, исполненный в той же мягкой коже, что и перчатки на руках неизвестного.
  - Прошу прощения, вы обронили бумажник, - произнесла я, остановившись напротив, и указала на потерянный предмет.
  Молодой человек оглянулся, увидел свой кошелек, и его брови поползли вверх. На лице появилось изумленное выражение, как будто незадачливый владелец предмета недоумевал, как так могло получиться, что бумажник выпал.
  Мужчина плавным движением наклонился, чтобы поднять пропажу, а затем поднялся и, посмотрев на меня, улыбнулся. Улыбка была приятная.
  - Благодарю вас, леди. Если бы не вы, я бы оказался в неприятной ситуации.
  - Не стоит благодарности, - ответила я и намерилась продолжить свой путь, но молодой человек остановил меня словами:
  - Еще как стоит. Кому же моя благодарность должна быть адресована? - карие, почти черные глаза незнакомца смотрели внимательно, с цепким интересом.
  - Поверьте, это совершенно ни к чему, - улыбнулась я.
  - И все же... - незнакомец не собирался уступать.
  - Слуагадхан, - раздался рядом знакомый голос с настороженными нотками.
  Я обернулась. Лиадейн стояла в трех шагах и старательно держала на лице смесь из трепетной радости, удивления, любопытства и легкого неодобрения. Ее взгляд был устремлен на мужчину, меня же девушка подчеркнуто не замечала.
  - Свет мой! Я ждал тебя, - незнакомец преобразился в мгновение ока, расцветая обожанием. Но подспудно ощущалось в этой трансформации, что-то нарочитое.
  Я сморгнула. То, что мне не нравится скрипачка, не значит, что она не может нравиться кому-то другому.
  Лиадейн улыбнулась.
  - Представляешь, я обронил бумажник, а эта милая леди не дала мне оконфузиться, указав на пропажу, - продолжил молодой человек, подходя к однокурснице и целуя ее руку в запястье, не скрытое перчаткой. Интимный жест, на который Лиадейн ответила еще одной идеальной улыбкой.
  - И вот теперь я хочу узнать, кому обязан лорд Слуагадхан Броган.
  Не обращая внимание на глухое раздражение, свозящее в осанке и резком движении, которым скрипачка оправила полушубок, я улыбнулась и ответила представившемуся мужчине:
  - Адерин Лори. Приятного дня, лорд Броган.
  Молодой человек склонил голову в учтивом жесте. Лиадейн же продолжала делать вид, будто меня не существует, старательно рассматривая букет. Считала розы? Я усмехнулась своим мыслям и продолжила путь. Сегодня меня ждет замечательный день, и недовольным гримасам избалованной девицы его не испортить.
  
  ***
  
  Устроившись в карете и оправив каждую складочку плаща, Лиадейн обратилась к спутнику, тщательно скрывая недовольное раздражение.
  - К чему был этот спектакль, Слуагадхан?
  Мужчина улыбнулся красавице.
  - Спектакль?
  - С Адерин. Ты ведь ее знал и без этого крайне нелепого знакомства, - оллема поджала губы, не в силах совладать с бурлящими эмоциями.
  - Я знаю многих, тогда как они о моем существовании и не подозревают, дорогая. А быть представленным герцогской дочери никогда не будет лишним.
  Лиадейн с подчеркнутым безразличием повернулась к окну.
  - Свет мой, тебе совершенно не о чем переживать, - улыбнулся лорд Броган.
  - Я не переживаю, Слуагадхан. Это исключительно твое дело, с кем ты желаешь водить знакомство, - произнесла Лиадейн, не глядя на собеседника.
  - Милая, - позвал Хан.
  Лиадейн не ответила, продолжая изучать пейзаж за окном.
  - Милая, - повторил мужчина, касаясь руки своей дамы. - Она не стоит и твоего мизинца.
  - Это очевидно, - с прежним холодом в голосе ответила девушка, но в стекле уголки губ ее отражения дрогнули в удовлетворенной улыбке.
  
  ***
  
  Моё огненное море обмелело и высохло: деревья городского парка сбросили когда-то яркую, а теперь пожухлую и потускневшую листву. Сейчас парк был похож на пустой храм, с множеством колонн. Крышей ему были свинцовые тучи, нависшие так низко, что, казалось, касались верхушек деревьев. Такой нерукотворный храм, наверное, самый честный: в нем нет границ и преград.
  Я стояла у парапета, на своем любимом месте. Теплый плащ и горячая выпечка матушки Потс согревали, добавляя веселых красок в окружающую суровую серость. Мне нравилось вдыхать холодный воздух, он давал необычно яркое ощущение жизни, готовой на действия в любой момент.
  Преддверие зимы для меня было временем прощания с этим чудесным местом. В мороз уже не посидишь на лавочке без движения. Поэтому, расправившись с шоколадным пирогом, я подхватила сумку и направилась по каменной лестнице вниз, чтобы пройтись между деревьев по шуршащим листьям, благодаря чудесное место, за те мгновения покоя, которыми оно со мной щедро делилось.
  Людей на тропинках было совсем немного. Погода располагала к посиделкам в кругу семьи за чашкой горячего чая или травяного отвара. И только немногие, презрев домашний уют, теперь выбирались под хмурое небо и порывистый ветер.
  Расчищенные дорожки были как всегда аккуратны. Поэтому я сошла с тропинки из мелкого гравия и погрузилась в пряный звук шелеста и хруста. Каждый шаг рождал новый виток в симфонии мелодичного приятного шороха. На губах сама собой появилась улыбка. В воздухе витал спокойный гул далеких приглушенных голосов, мягкое шуршание гравия дорожки, разбуженного чужими шагами и едва слышимого свиста потоков ветра в обнаженных сонных ветвях деревьев.
  Но в следующий миг этот многообразный и самобытный звуковой мир стал лишь фоном для яркой искорки. Я замерла. По воздуху в невидимом танце плыла лунная мелодия, нанизанная на тонкую серебряную нить. Негромкая, но завораживающая она заставляла прислушиваться, ловить каждую нотку. Следуя музыкальному следу, я пошла на звук.
  Серые стволы деревьев расступились, открывая источник мелодийной истории: молодой мужчина сидел на одной из лавочек, прижимая скрипку к плечу. Пальцы нежно скользили вдоль грифа, смычок ласково касался оплетенных металлом музыкальных нервов. Мелодию изорванным штандартом трепало от эмоций музыканта. Она взмывала и опадала, словно пытаясь поведать о чем-то, но не находила слов. Я замерла рядом с деревом, вслушиваясь, всматриваясь, стараясь понять. А музыка стремилась ко мне, будто теплая волна воздуха, замирала в волосе от лица, не решаясь прикоснуться, проникала под кожу крыльями бабочек. Мелодия скреблась тоской и сожалением, оставляя после себя ощущение прикосновений чужих внезапно обессилевших пальцев.
  Мой взгляд скользил по кистям скрипача, по широким плечам, распахнутому вороту рубашки, не скрытой плащом, по сжатым губам, коротким черным волосам с серебряной прядью к стального цвета глазам, смотрящим, казалось, в саму душу и выворачивающим ее наизнанку. Какой же ты дурак, Грейнн Бойл.
  Десяток шагов - и вот я уже рядом с его скамьей. Если бы расстояние до его скрывшегося в защитный кокон сердца можно было преодолеть так же просто.
  Мелодия превратилась в остывающий огонек и постепенно угасла. Я присела на скамью, соблюдая приличествующее расстояние. Грейнн молча смотрел мне в глаза, ожидая моих слов. Его рука, удерживающая смычок, лежала рядом. Прикоснувшись к ней ладонью, я посмотрела олламу в глаза.
  - Совсем холодная.
  На его губах дрогнула вымученная улыбка.
  
  ***
  
  Настольные часы тихо и ненавязчиво отмеряли уходящее время. Резная деревянная оправа и выбеленный циферблат одновременно воплощали в себе постоянство и летучую неуловимость каждой канувшей в небытие секунды.
  - Боюсь, Хан в любой момент может сорваться с наживки.
  Грейнн Бойл сидел в кресле перед первым проректором. Его ровный, будто натянутая струна, голос был спокоен. Однако, лорд Двейн хмурился. Вести были недобрыми, пусть и ожидаемыми. Как же все не вовремя. Почему бы лорду Брогану с его высокопоставленными друзьями не заворошиться неделькой позже, когда из столицы приедет специальная группа от секретной службы?
  - Я не могу дать ему никакой конкретики. Только имена руководителей. Но вы и сами понимаете, что руководство консерватории у них и без моих слов на заметке, - продолжал скрипач.
  Маркас Двейн хмыкнул. Конечно, он это понимал.
  - Вечно водить его за нос не получится. Хоть он и нередко заигрывается, но Хан не дурак. На информацию о своих покровителях он так же скуп, как и я.
  Первый проректор нервным движением потер подбородок.
  - Все это весьма скверно, оллам Грейнн. Еще этот капитан Крэйг никак не уймется.
  - Нельзя, чтоб меня видели сейчас с представителем власти. Хан может занервничать и уйти, - нахмурился молодой человек.
  - Знаю, - коротко ответил лорд Двейн.
  В кабинете повисла пауза, нагнетая и без того напряженную обстановку. Нарушил молчание студент:
  - Нужно играть на упреждение. Я знаю Хана. От него может быть много неприятностей. Нужно изолировать его от контактов и допросить.
  - И вас не смущает, что речь идет о вашем давнем приятеле? - первый проректор саркастически изогнул бровь.
  - Не более чем его смущает то, что он пытается использовать давнего приятеля, играя на его чувствах, - равнодушно пожал плечами Грейнн.
  Маркас хмыкнул.
  - Это не вариант. Он наверняка ничего не скажет. А размеры скандала, который он устроит, когда мы его отпустим, я себе даже представить боюсь. От его графского титула никуда не деться, оллам Грейнн.
  - Можно постараться заставить его говорить... - сомневаясь в собственных словах, предложил скрипач, барабаня пальцами по подлокотнику.
  - Как? Предлагаете пытки? - лорд Двейн покачал головой. - У меня нет таких полномочий, а уж у вас и подавно.
  - И что вы предлагаете? - поинтересовался молодой человек.
  - Ждать. Нужно тянуть время, - веско припечатал Маркас.
  Грейнн Бойл нахмурился. Тянуть время придется именно ему, а он, как никто другой, знал, что в определенных обстоятельствах Слуагадхан Броган становился весьма нетерпеливым.
  - Поймите, оллам Грейнн, у нас сейчас нет нужных специалистов, облаченных полномочиями, которые смогут побеседовать с лордом Броганом настолько аккуратно, насколько требуется. Чтобы он сам не понял, как поведает не только о причине столь ярого стремления вступиться за вашу честь, но и обо всех своих тайнах и секретах, невзирая на степень их чистоты.
  Слова первого проректора были до отвращения рациональны и находили отклик у разумной части сознания, но Грейнн чувствовал, что из-за выжидательной политики они еще хлебнут неприятностей полной чашей.
  - Как скажете, мэтр Двейн, - буркнул скрипач, за что заработал пристальный взгляд лорда Двейна.
  - Тяните время, оллам Грейнн. Лорд Броган ждал столько времени, подождет еще неделю, а после он станет уже не нашей проблемой.
  Тиканье часов каждым щелчком будто наматывало нервы на незримую катушку, отсчитывая секунды до событий. Планируемых или предчувствуемых? Только время покажет.
  Позже, не в формальной обстановке рабочего кабинета, но в уюте и тепле маленькой кухни одного из семейных домов на территории консерватории, у лорда Двейна состоялся еще один разговор.
  - Я осознаю, что моя просьба для тебя неприятна. И на самом деле есть те, кого я могу попросить, кроме тебя. Но мне не дает покоя мысль, что события в столице и нездоровый интерес этого лорда Брогана могут быть взаимосвязаны.
  - А задержать его нет повода... - задумчиво произнес Даррак Кейн.
  - Абсолютно никакого.
  Лорду Маркасу Двейну самому не нравилась ситуация. Складывалось ощущение, что пружина событий медленно натужно сжимается, чтобы потом резко выстрелить каким-нибудь отвратительным сюрпризом. Да только в рамках закона он ничего не мог предпринять, а выходить за его границы не был уполномочен. Зыбкое положение вещей делало настроение мужчины прескверным.
  - Я вас понял. - Кивнул Даррак.
  Решение далось ему непросто. Но личное не должно мешать работе. Он уже не в том возрасте, чтобы выслушивать от дяди лекции о приоритетах и интересах короны.
  Тик-так, тик-так - словно насмехались выкрашенные в белый цвет настенные часы.
  
  ***
  
  Экзамены грянули звоном набата. Олламы консерватория то вихрями носились по коридорам и лестницам, то замирали и нервно бубнили под нос нотный текст, размахивая при этом руками. Непосвященному человеку, наверняка, показалось бы, что он находится в лечебнице для душевнобольных, попади он сюда. Благо, консерватория была закрыта для посещений.
  Насколько тревожным и иссушающим было ожидание испытаний, настолько же радостным их результат. Эйфория на лицах сдавших властвовала безраздельно вплоть до следующего экзамена. Конечно, я тоже волновалась и переживала, но эти эмоции были будто приглушены, припорошены патиной странного блеклого опустошения.
  Ансамблевый зачет был закрыт. Метресса Линдберг не скрывала беспокойства: два одаренных студента едва вытянули простую совместную работу. Но результат был достигнут, пусть и не блестящий, а значит с Грейнном Бойлом нас больше ничего не связывало.
  Иногда, спеша в очередную аудиторию, я высматривала в потоке студентов глаза, цвета грозового неба. Наверное, хорошо, что не находила. К чему рвать и так ноющее сердце?
  Подходило время музыкальной практики. Десяток студентов-счастливчиков в сопровождении мэтра Муррея и метрессы Хьюз отправлялись в столицу, чтобы проходить ее под началом невероятного композитора, маэстро Диармэйда. В моих планах на грядущий месяц были уроки с Каэли. Много уроков. Столько, сколько вообще возможно уместить в свободное от, собственно, практики время.
  Кент был довольно крупным городом, в котором располагалось множество различных пабов, харчевен, трактиров и рестораций. И именно там проходили практику студенты консерватории имени Вилмара Аберга Мироносца. С самыми солидными из них у нашего учебного заведения были заключены договоры. Туда, в большинстве своем, отправляли оллем. Олламам же доставались едальни средней руки. Такой схемой были довольны все: и управляющие рестораций (не нужно было тратиться на наемных музыкантов), и гости (разнообразие репертуаров и лиц всегда приятно) и студенты, которым за искусство платили местными блюдами. А то, что настроение у гостей, бывало, принималось плясать, так то и понятно. Случается. Особенно, когда градус горячительных напитков высок. Бывалые подавальщицы и не такое на своем трудовом веку видывали.
  Шел холодный дождь. 'Армандин', одна из лучших рестораций города, обволакивал гостей приятным приглушенным светом. По залу на волнах пряных воздушных потоков лениво плыли запахи, гул голосов посетителей и мелодичные звуки музыки, берущей свое начало под пальцами оллемы-пианистки с исполнительского факультета. Судя по тому, насколько выверено гул набирал и сбавлял силу, выдерживая невидимые рамки, студентка консерватории обучалась не менее чем на третьем курсе. Характер произведения был мягким, томным, расслабленным. Богатый аккомпанемент искусно подчеркивал главную тему, непрерывной лентой вьющейся из такта в такт. В противовес музыке, мелодия сердца играющей выдавала напряженность и сосредоточенность, желание исполнить свое задание на высшем уровне. Но это было слышно только мне. Посадка, выверенные движения рук пианистки говорили только об опыте и уверенности музыканта в своем мастерстве.
  Я улыбнулась. Мне нравился такой настрой. Все же восприятие слушателей во многом зависит от того, что он видит в музыканте. Если, конечно, играющий не оллам. Хотя олламам тоже умение держать себя лишним не бывает. Ведь для того, чтобы в твою историю поверили другие, ты должен и сам в нее верить. Этой оллеме верить хотелось.
  
  ***
  
  У стола быстрых заказов стояли высокие стулья. На одном из таких устроился Грейнн Бойл. Футляр со скрипкой устроился рядом, прислонившись к стенке стола. Молодой мужчина крутил в пальцах широкий шестигранный бокал и смотрел то ли в глубину прозрачной жидкости, то ли в свое в ней отражение. Мелодия, пронизывающая пространство фразу от фразы затихала, подходя к своему концу. Вздохнув, оллам опрокинул в себя содержимое бокала и поднялся с места.
  Его путь лежал к сцене, с которой уже спускалась завершившая свое музыкальное повествование оллема. Лавируя между столами, Грейнн вдруг почувствовал как что-то ударило футляр. Его задел стул, отодвинувшийся от очередного островка условной уединенности. Резкий вдох. Нельзя срываться на посетителей. Нельзя срываться в принципе. Дурной тон. Скрипач оборачивался под сдержанное 'прошу прощения', которое оборвалось, как только гость заведения встретился с ним взглядом.
  -Не стоит, - тихо произнес оллам выпускного курса.
  - Да неужели, - молодой мужчина, приставший со своего места, отчего стул и отъехал, смотрел на Грейнна с нескрываемой враждебностью и злым сарказмом во взгляде.
  - Дар, прошу тебя, - донесся до них тихий спокойный голос его спутницы.
  Грейнн Бойл перевел взгляд на Таллию Кейн, но, не выдержав и мгновения, снова посмотрел на ее супруга.
  - Почему же не стоит? - не внял просьбе жены Даррак Кейн. - Может, на живом примере оллам Грейнн Бойл поймет, как нужно приносить свои извинения.
  - Милый, - снова обратилась к мужу спутница. В ее голосе слышалась укоризна.
  Грейнн едва сдержался, чтоб не отшатнуться. Конечно, ему приходили мысли о том, чтобы попросить прощения. Не десятки, но сотни и тысячи раз! И каждый из них слова, что он перебирал, словно бусины, нанизанные на нить, пропадали втуне. Нет таких слов, которыми можно было бы просить извинения за то, что он сделал. Он не мог оскорблять и без того пострадавшую по его вине девушку еще и этим.
  - Мне очень жаль.
  Голос скрипача неожиданно охрип.
  - Жаль. - Даррак Кейн, напротив, своим владел в полной мере. - Жаль - это хорошо.
  Его слова сочились сарказмом. По всему было видно, что молодому преподавателю консерватории не доставляет удовольствия не то, что говорить - стоять рядом со скрипачом. Мужчина сузил глаза. На его скулах пусть и едва заметно, но все же ходили желваки. Сжав кулаки и понизив голос, он произнес, и каждое его слово упало, словно камень:
  - Давно пора было с этим разобраться. Выйдем.
  Таллия только покачала головой, понимая, что мужа уже не остановить.
  Даррак Кейн пошел первым. Грейнн последовал за ним, принимая его право.
  
  ***
  
  После выступления оллемы исчезла музыка, ее место занял гомон, возросший в половину себя прежнего. Ближайшее окно поведало, что утихать стихия, царящая на улице, и не собирается, так что я жестом подозвала разносчика, чтобы тот нашел мне место. Немолодой мужчина солидного вида, вооруженный подносом, белоснежным фартуком до самых щиколоток и закрученными усами, со всем почтением провел меня к пустующему столику в одном из закутков. Приняв мой заказ, работник ресторации удалился, отвесив уважительный полупоклон на прощанье. Мне всегда было интересно, как люди, подобные ему, с одного взгляда безошибочно распознают перед собой посетителей при деньгах и положении. Усмехнувшись своим мыслям, я стала рассматривать зал ресторации. Зеленые в золотой вьюнок тяжелые шторы, белые накрахмаленные скатерти, играющий с отсветами свечей хрусталь... внезапно в ползущий густым туманом гул словно ударила молния.
  Я резко обернулась к сцене, где отныне царила мелодия. Плавная, тяжелая, веская мелодия наступала, словно змеей ползла. Зал замер. Зал слушал завораживающую сумраком и загадочностью историю, острую как нож, манящую блеском лезвия. Я же слышала сокрытую от чужих ушей мелодию сердец. Она несла за собой страх, презрение и вину. Бездонную пропасть вины и мрачности. Невидимые обломанные ногти будто раздирали мне щеки, грудь, руки, оставляя рваные царапины, а в них части самих себя. Чувствуя, что не могу сделать вдох, я смотрела на Грейнна Бойла, терзающего мой слух невообразимой смесью эмоций, вылетающей из-под его ласкающих скрипку пальцев.
  Закрыв глаза, я приказала себе успокоиться и вспомнить все то, чему учила меня наставница: не сопротивляться, открыться, раствориться в мелодии чужого сердца, чтобы растворить ее в себе и вновь обрести себя.
  Мне удалось это к тому самому моменту, как к голосу первой скрипки присоединилась песня второй.
  Даррак Кейн. Преподаватель гармонии. В ансамбле с Грейнном Бойлом. Гнев. Бескрайнее море гнева, окрашенного презрением и желанием сделать больно. Мои мышцы едва не сводило судорогой, хлесткие удары коротких длительностей, повторяющих одну и ту же короткую тему, заставляли кожу гореть, словно в огне. Парные ноты стоккато стараются расколоть сосуд, в который я поместила чувства, что они несут. Не в этот такт. И не в следующий.
  Порывистое вступление разбавляет техничная стремительная триоль. Ветерок, несущий тревогу, желание усмирить, успокоить. Мужчины бросают короткие взгляды в сторону рояля, но не перестают играть. Их взгляды снова скрещиваются. Они принимают присутствие третьего музыканта. Я смотрю на него. На нее. Это девушка, которую я уже видела однажды. И слышала. Вот только сейчас мелодия ее сердца не несет счастья. Беспокойство, страх и одновременно стальная решимость, холодят мои запястья металлом.
  Мелодия становится все более бурной с каждой музыкальной фразой. Она напоминает ураган. И он треплет и самих музыкантов, и замерших посетителей, не подозревающих, что происходит, не ощущающих и сотой доли того, что слышу я. Он бросает от отчаяния к свирепой ярости и снова к исступленному чувству беспомощности. Партии первой и второй скрипки причудливым, совершенно невероятным образом будто отделены друг от друга. Холодный речитатив сдавливает в тиски. Темп ускоряется, мелодии выходят на крещендо. Музыканты будто кричат друг другу что-то понятное только им двоим. И только партия рояля, вносит каплю порядка в этот океан хаоса, непредсказуемого, но - рассветный ключ о пяти параллельных! - прекрасного.
  Мастерство музыкантов завораживает, а музыка пленяет. Я вижу, как с вилок гостей ресторации падают позабытые кусочки пищи.
  Форте. Форте. Фортиссимо. Три партии, три голоса чередуются, перебивая и дополняя друг друга. Калейдоскоп эмоций. Будь он в видимом спектре, я бы ослепла. А так просто впиваюсь ногтями в ладони, стараясь удержать эту бурю под контролем. Ведь если она вырвется, то, когда схлынет, оставит от меня изломанную стихией куклу.
  Музыка стонет голосом скрипки. Что-то произошло между этим трио. Что-то страшное. Непоправимое и пережитое. Эмоции плещутся, бьются разъяренными волнами. Но ни одна буря не длится вечно. И этой тоже приходит конец. Нежные звуки рояля утишают, успокаивают, оборачивают покровом из тончайшего батиста. Два голоса скрипки сливаются в один, если не примиряясь, то договариваясь. Облегчение. Опустошение. Пауза. Тишина.
  Зал разразился раскатом аплодисментов. А я не могла оставаться в этом месте ни секундой дольше. Кинув дрожащими руками на стол пару монет, я двинулась к выходу. Дождь? Что такое дождь против недавней бури? Вывалившись из дверей ресторации, я прислонилась к одной из колонн на входе и сделала глубокий вдох. Я жадно вдыхала холодный воздух, не могла надышаться им. Небо, что это только что было? В голове царил разноцветный сумбур, в котором будто по нотному стану плясали мысли.
  Внезапно я почувствовала на своем лице грубую ткань, прижатую чужой рукой. Я мотнула головой. Хотела развернуться, но в тот же миг мои руки были прижаты к бокам. Чужие объятья сдавили меня железными обручами. Мой крик заглушила преграда, пропитанная отвратительным запахом, а потом наступила тьма.
  
  ***
  
  Каэлеа Муррей нервными триолями барабанила пальцами по крышке рояля и неотрывно следила за движением минутной стрелки циферблата над дверью. Стрелка дрогнула, отмеряя безвозвратно ушедшее время. Девушка резко поднялась со своего места и вышла из музыкального кабинета. Индивидуальное занятие было сорвано. Ученица не явилась. И это было слишком не похоже на Адерин, чтобы не вызвать тревоги. Лекционные занятия во время практики не проводились, поэтому выяснить, появлялась ли оллема в консерватории, было не у кого, кроме, разве что, у одного человека. Утеплившись плащом с меховым подбоем, слышащая направилась в общежитие. Первый этаж встретил ее тусклым светом узкого окна, гулкой тишиной и запертой дверью комнаты студентки. Каэли прикусила нижнюю губу. Ей все больше не нравилась складывающаяся картина. К посту комендантши она подходила, даже не пытаясь сдерживать обеспокоенность, заложившую складочку между ее бровей. Поприветствовав пожилую женщину, девушка поинтересовалась:
  - Госпожа Кин, вы не видели сегодня оллему Адерин Лори?
  - Боюсь, что нет, оллема Каэли. Но оллема Адерин, бывает, не ночует в общежитии. У нее есть дом в городе, насколько я знаю.
  Приветливая улыбка комендантши словно убеждала, что волноваться не о чем, но почему-то тревога пуще прежнего сжимала внутренности.
  Поблагодарив участливую женщину, девушка вышла из корпуса общежития. Выйдя на тропинку, ведущую к главному зданию консерватории, Каэли на мгновение замерла, раздумывая, что же делать дальше, как вдруг ее окликнул знакомый голос. Слышащая обернулась к зовущему.
  - Здравствуй, Каэли, - кивнул Грейнн, поравнявшись с ней.
  В ответ девушка только рассеянно кивнула.
  - Что-то случилось? - Молодой мужчина нахмурил брови.
  - Адерин пропустила занятие, - задумчиво произнесла Каэли, нервным движением обводя ногтем указательного пальца контур нижней губы.
  Губы Грейнна плотно сжались. Адерин никогда не опаздывала. Ни единого раза. И он очень сомневался, что эта девушка могла позволить себе не явиться на занятие.
  - Госпожа Кин сказала, что она вчера не возвращалась в общежитие. У нее дом в городе. Думаю, стоит туда наведаться.
  Взгляд слышащей был устремлен вглубь себя и казался пустым. Грейнн положил ладони на плечи подруги, тем самым выводя ее из странного состояния задумчивой отрешенности.
  - Я схожу. Узнаю, в чем дело, - голос мужчины был спокоен и решителен.
  - Ты?
  Удивление в глазах слышащей очень быстро сменилось ехидством.
  - Да. Я знаю, где он находится. И прекрати так смотреть.
  - Как?
  На коронный невинный взгляд Грейнн ответил иронично вздернутой бровью. Девушка усмехнулась и вновь стала серьезной.
  - Хорошо. Только обязательно поставь меня в известность. Я боюсь, она могла заболеть. Вчера был сильный дождь.
  Грейнн кивнул и провел взглядом фигурку подруги, стараясь сдерживать эмоции. Его беспокойство был серьезнее беспокойства Каэли. Всего несколько часов назад он держал в руках письмо, которое уже не казалось ему блажью старого приятеля, предпочитающего сомнительный юмор.
  Легкая шероховатость бумаги цепляла пальцы. Всего несколько строк, написанные каллиграфическим почерком, и помпезный вензель размером с золотой в конце листа. Отмечая эти детали, оллам хмыкнул. Слуагадхан Броган в собственном амплуа никому ненужной роскошной загадочности. Тянуть время будет непросто хотя бы потому, что старому знакомому возжелалось встретиться как можно скорее. Грейнн не видел поводов для спешки. Подумав, что завтра отпишется и постарается перенести встречу на другой день, оллам без сил упал на подушку, изнуренный выступлением, которое в виде сюрприза преподнесла ему практика, а может, и само небо. Кто же знал, что сюрпризы на этом не закончатся.
  'Уверен, дружище, тебе понравится то, что я приготовил. Вернее, кого.Потеря одного - находка для другого' - слова красными всполохами выжигали сознание. Грейнн Бойл сжал кулаки. Возможно, он ошибается. Слуагадхан не мог знать, как он относится к Адерин. Она в безопасности. Но лучше это поскорее проверить.
  В особняке Адерин не оказалось. Заслышав просьбу Грейнна о встрече с хозяйкой, лицо дворецкого сделалось одновременно каменным и страшным.
  - Леди Адерин не было в консерватории? - каждое слово, несмотря на сдержанность тона, было веским, а в вопросе чудилась угроза.
  - Нет, - подтвердил Грейнн, осознавая, что в этом доме ее тоже не было.
  Слуагадхан предлагал встретиться в таверне, как и всегда. Сегодня вечером. Но оллам не собирался ждать. И играть по чужим нотам тоже. Наняв экипаж, он назвал адрес лучшей ресторации Кента.
  'Лунный свет' занимал двухэтажное здание полностью. Владелец дома снял перекрытия между этажами, чтобы создать необыкновенную атмосферу воздушности. Но ресторация могла похвастаться не только необыкновенными высокими потолками. Очарования этому месту придавала чудесная акустика зала. Музыка, исполняемая на сцене, была слышна в любом уголке помещения так, что у посетителей, занимающих столики далеко от нее, складывалось ощущение, что они сидят напротив музыкантов.
  Метрдотель 'Лунного света', поприветствовав нового гостя, с минуту неискренне сокрушался, что лорд не озаботился заблаговременной бронью, но пара золотых быстро решили проблему, обеспечив лорду Бойлу ближайший к сцене столик.
  Оллема, выступавшая на сцене была хороша. Увлеченность музыкой читалась в движениях рук, в том, как она раскачивалась в такт музыке, чувствуя ее настроение. Девушка отменно владела инструментом и успешно справлялась с влиянием музыки души. Грейнн привычно выставил блок. Сейчас ему было не до чужих художественных успехов. Музыка взмывала и опадала, вилась лентой, стелилась полозом, а оллам отсчитывал такты до финала. Последняя пауза была разорвана аплодисментами. Под их звук Оллема, гордо держа голову и королевскую осанку, спустилась со сцены. Грейнн поднялся со своего места и отодвинул стул, приглашая девушку, присоединиться к нему. Та с благосклонной улыбкой приняла приглашение.
  Вниманием гостей завладел кларнетист четвертого года. Молодой человек с белоснежной салфеткой, перекинутой через руку, наполнил бокалы белым вином и оставил кожаную папку со списком блюд, подаваемых в заведении.
  - Мне нужна помощь, Лиадейн, - произнес Грейнн фразу, которую искренне всем сердцем ненавидел.
  - В чем, Грейнн? Слышала, хоть и со скрипом, но ансамблевый зачет у тебя закрыт. Но не твоя вина, что тебе подобрали такого, - девушка очаровательно поморщила носик, но тут же вновь вернула благожелательность выражению лица, - партнера.
  Оллам проигнорировал пренебрежительную гримасу красавицы.
  - Я знаю, что Слуагадхан Броган оказывает тебе весьма настойчивые знаки внимания. Мне нужно знать, где он живет.
  - А с чего ты решил, что я владею такой информацией? - тихо, но очень зло произнесла Лиадейн. В ее глазах вспыхнула ярость.
  - Я видел, что ты принимаешь его ухаживания. Он приезжал за тобой к консерватории... - речь Грейнна Бойла была прервана.
  - И что с того? По-твоему я знаю, где обретаются все, кто оказывают мне знаки внимания? Или я что, похожа на гулящую девку, мчащуюся, как голодная собака, за каждой подвернувшейся костью?
  - Я ничего такого не имел в виду, Лиадейн, - спокойно парировал молодой человек.
  - Тогда зачем вообще задал такой вопрос? - уже гораздо менее зло фыркнула девушка. - Зачем он тебе так срочно понадобился?
  - Он забрал у меня кое-что. Должен вернуть.
  Грейнн вздохнул. Ему не хотелось думать, что эта ниточка оборвалась, и придется ждать до вечера, чтобы лицезреть самодовольную рожу бывшего приятеля, не в силах ничего сделать.
  - Интересно что? - усмехнулась скрипачка
  Воображение рисовало страшные, но реалистичные картины, воплотить которые его давний знакомый вполне был способен. Пытаясь стереть воображаемые изображения, молодой мужчина с силой потер ладонью подбородок. Затем, не теряя бесстрастного выражения лица, произнес, глядя в глаза собеседнице:
  - Адерин.
  Глаза Лиадейн сузились. В зрачках вновь зажегся злой холодный огонь.
  - Вот уж ради кого я не ударила бы и пальцем о палец. Наверняка сама к нему побежала.
  Красивые черты исказила брезгливая гримаса. Грейнн сощурился. Его голос сделался ласковым, обволакивающим.
  - Ты не понимаешь, Лиадейн. Хан опасен. И если думаешь, что он в Керне столько времени прозябает из-за тебя, то ошибаешься. Броган не из тех, кто влюбляется с первого взгляда. Он вообще не из тех, кто влюбляется. И уж точно не из тех, кто женится. Есть подозрения, что Хан связался с очень опасными людьми, которых не устраивает расстановка сил в королевстве. Подумай сама: нужны ли тебе такие связи? Хочешь ли ты, чтобы о тебе говорили, как о подруге, а возможно и больше, преступника или, еще хуже, предателя?
  Оллам испытывающе смотрел на девушку. Безразличие на ее лице дало трещину. Уголок губ то и дело подрагивал.
  - Это ложь. Я не достаточно хорошо знакома с лордом Броганом, и в жизни не заподозрила бы его в предательстве. К тому же я ему не подруга...
  - А просто хорошая знакомая? Лиадейн, не разыгрывай дурочку, мы оба знаем, что ты таковой не являешься. - Теперь тон оллама был жестким и непримиримым. - Подумай, на какую партию ты сможешь рассчитывать, если после громкого разоблачения пойдут слухи определенного толка, а они пойдут, Лиадейн.
  За столиком воцарилось молчание. Скрипачка поджала губы, явно не желая продолжать беседу. Грейнн Бойл хмыкнул.
   - Что ж. Мне пора.
  Оставив на столе плату за вино, молодой человек встал и направился к выходу, но был остановлен негромким 'погоди'. Лиадейн поднялась, подошла к нему и пристально посмотрела в глаза.
  - А если я не окажу содействие? - процедила девушка.
  - Содействие правящей власти - очень полезная штука. Она определенно сыграет свою партию, когда придет время.
  Грейнн удавом следил за стремительно обретающей равновесие оллемой. На этот раз пауза долго не продлилась. Лиадейн натянуто улыбнулась, хмыкнула и пошла к выходу первой.
  - Есть у меня одна идея, как найти его холостяцкую берлогу.
  Она уже не видела довольную ухмылку на лице оллама, сменившуюся облегченным вздохом.
  Вместе они покинули ресторацию 'Лунный свет', чтобы спустя половину часа оказаться в хорошо знакомой Грейнну таверне. Пройдя вслед за молодым мужчиной в зал и остановившись у стойки, Лиадейн выставила ладонь в ответ на заискивания хозяина заведения и окинула внимательным взглядом помещение. Приметив одну из девушек-подавальщиц, она грациозным жестом приказала той приблизиться.
  - Доброго вечера, миледи... - начала было девушка, но Лиадейн не позволила ей продолжить.
  - Мне нужен адрес жилища лорда Брогана.
  Голос оллемы был холоден и деловит. Цепкий взгляд впился в лицо подавальщицы.
  Грейнн вздернул бровь и едва слышно хмыкнул. Русоволосая девица в удивлении округлила глаза и стала медленно заливаться румянцем.
  - У меня нет целого дня, чтобы ждать. Ты хоть грамотная? Писать умеешь? - подавальщица кивнула, по-прежнему не в силах выдавить из себя ни слова. - Замечательно. Вот и запиши мне его адрес. Живее.
  Хозяин таверны сверлил недовольным взглядом попеременно то разносчицу, то благородную леди, правда, леди доставалось недовольного внимания в разы меньше. Мало ли, что взбредет в голову ее спутнику, если он решит, что к красавице не проявили должного почтения.
  Трясущейся рукой подавальщица протянула Лиадейн листок, сопровождая действия заиканиями:
  - Л-леди й-я..
  Но оллема не стала слушать девушку. Окинув ее уничижающим взглядом, скрипачка развернулась и покинула заведение среднего пошиба.
  - Ты меня удивила, - сказал Грейнн, когда они направлялись к экипажу.
  - Я девушка практичная, Грейнн, и о потенциальном муже я предпочитаю знать больше, чем он хочет, чтобы я о нем знала, - ответила Лиадейн.
  - Значит, Хан все же дал тебе понять, что намерен жениться?
  Лиадейн нервно ударила перчатками по ладони и промолчала.
  - А почему ты решила, что эту девушку он водил к себе? - сменил тему скрипач.
  - Он приглашал меня. Почему ему было не пригласить эту простушку? - приподняв брови, произнесла Лиадейн.
  - И тебя это не смущает? - поинтересовался Грейнн.
  Девушка снова ничего не ответила и передернула плечами, показывая, что этот разговор более поддерживать не намерена.
  Слуагадхану Брогану определенно следовало быть более осмотрительным в выборе леди, которой он решил дурить голову.
  Карета удалилась, сопровождаемая матовым стуком подкованных копыт по брусчатке. Грейнн Бойл посмотрел на листок бумаги, с корявым, но разборчивым почерком, в своих пальцах и оглянулся, осматривая вывески. Ему нужна была одна. В самом конце улицы.
  Спустя еще три четверти часа, ушедшие на то, чтобы добраться до дома по нужному адресу, оллам стоял перед дверью особняка в престижном районе города - почти на самой вершине холма. Три удара дверного молотка. Дверь открыл слуга хмурого вида.
  - Господина нет дома, - вежливо, но непреклонно ответил он, слегка обозначив поклон.
  Грейнн проигнорировав сказанное, протянул слуге карточку.
  - Ради такого случая - появится, - отчеканил он.
  Изучив надпись на карточке, представительный мужчина, на голову выше самого Грейнна и в полтора раза шире в плечах, посторонился.
  - Если пожелаете, можете обождать в гостиной.
  Грейнн хмыкнул и прошел в дом. Дверь закрылась с глухим звуком.
  Как и предполагал оллам, свершилось 'чудо', хозяин дома, вопреки отсутствию, его принял. Слуагадхан Броган появился в гостиной с широкой и необыкновенно довольной улыбкой на лице.
  - Грейнн! Не ожидал, что ты зайдешь. Думал, мы встретимся вечером. Каким ветром?
  Тон лорда Брогана был безукоризненно гостеприимным, но чуткий слух скрипача различил настороженную натужную нотку. В отличие от хозяина, гость не собирался играть комедию.
  - Ты знаешь, Хан.
  
  ***
  
  Возвращение в реальность проходило тяжело. Первым ощущением было чувство тяжести. Голова будто превратилась в полновесную гирю. Сознание прояснялось медленно и будто нехотя. Я потерла ладонью лицо, чтобы согнать остатки сонного дурмана. Веки наконец удалось разлепить.
  Я лежала на огромной высокой кровати, под тяжелым балдахином. Комната была мне не знакома. Плотно зашторенные портьеры создавали густой полумрак, в котором были видны лишь очертания предметов. Где я, во имя рассветного ключа и золотых колец?
  Встав с постели, я первым делом подошла к окну, отдернула занавеси и в тот же миг крепко зажмурилась от солнечного света, ударившего в глаза. Осмотревшись, нашла дверь и поспешила к ней. Каково же было мое удивление, когда та оказалась заперта! Меня заперли? Реальность не укладывалась в голове. Как меня могли запереть? Зачем? Кто?
  Присев на край кровати, я стала вспоминать: дождь, заставивший меня зайти в первую ресторацию, что встретилась мне на пути. Музыка, от которой становилось одновременно сладко и страшно. Грейнн... Я вспомнила, как вышла на улицу. Но отдышаться мне не позволили. Что происходит? Очевидно, похищение. Я сжала зубы от злости. Кем нужно быть, чтобы похитить дочь герцога? На ум приходили разные мысли: либо мои похитители клинические идиоты, погнавшиеся за наживой, либо есть что-то, что придает им уверенности в том, что они выйдут сухими из воды. И какова в этом случае будет моя судьба?
  Вариантов действия у меня было до обидного мало, а вернее, всего один. Поэтому я переместилась в кресло рядом с окном, как могла расправила измятое платье и стала ждать. Решетчатое окно открывало унылый вид на крохотный уснувший сад, огороженный высокой стеной. Даже вьюн, заплетший каменную кладку, был обнажен и как будто высох.
  Ждать пришлось не долго. Первой, как ни удивительно, в мою комнату зашла служанка, высокая некрасивая, но аккуратная женщина средних лет. Поднос с завтраком звякнул о столик. Горничная повернулась ко мне лицом, сложила руки и почтительно поинтересовалась:
  - Могу я помочь леди с прической?
  Мило. Однако, я не планировала подпускать к себе на расстояние вытянутой руки столь подозрительно профессиональную особу.
  - Нет. Благодарю. Чей это дом?
  Женщина присела в знак уважения и вышла из комнаты, оставив мой вопрос без ответа. А через секунду раздался мягкий шорох ключа, проворачивающегося в замке. Звук удаляющихся шагов исчез. Наступила тишина, и время стало вязким, чтобы медленно тянуться недорасплавленным металлом. Только движение теней деревьев за окном возвращало к осознанию, что я не застряла в одной застывшей секунде.
  Едва слышимый скрип отпираемой двери освободил облегченный выдох. В комнату вошел пожилой, но еще крепкий и статный мужчина. Его лицо было скрыто простой черной полумаской. Цепкий взгляд оглядел, казалось, каждый сантиметр моей фигуры и лица, будто искал подвох. Не найдя такового, он вернулся к моим глазам. Мужчина вежливо улыбнулся.
  - Леди Адерин, надеюсь, вам тут удобно?
  Этот человек держался уверенно и спокойно. Было в нем что-то неуловимо знакомое.
  - Ни в малейшей степени... - я позволила себе говорящую паузу.
  - Называйте меня просто Лордом.
  Пришлось кивнуть. Тревога немного ослабила свою хватку. Все же то, что мой похититель решил поддерживать анонимность, вселяло надежду на благоприятный исход творящегося безобразия.
  - Вижу, вы не прикоснулись к завтраку, - заметил Лорд. - Напрасно, леди Адерин. Травить гостей - дурной тон.
  - А удерживать гостей без их на то согласия, разве нет? - Я старалась держать лицо, чтобы оно не превратилось в злую саркастичную маску. - Почему я здесь?
  Лорд без разрешения устроился в другом кресле и, прикоснувшись к переносице указательным пальцем, ответил:
  - Вы здесь, потому что мой исполнитель - инициативный недоумок. Но с этим уже ничего не поделать. Поэтому мне придется работать со сложившейся ситуацией, а вам привыкать к новому положению.
  - Новому положению? - внутренности от его слов будто покрылись инеем.
  - Вы же умная девушка, леди Адерин, и понимаете, что похищение дочери герцога просто так с рук сойти не может. Поэтому никакого похищения не будет.
  - Что же будет, если не похищение?
  С каждым его словом мне становилось все холоднее.
  - Свадьба. Тихая и скромная, но разве это имеет значение для влюбленных?
  В тот же миг, как отзвучало последнее слово, я осознала, что все гораздо серьезнее, чем просто жажда наживы. Этот человек был заинтересован вовсе не в деньгах. А если и в них, то далеко не в первую очередь.
  - С вами?
  Лорд был стар. Никто бы не заподозрил злого умысла, если бы вскоре после бракосочетания, я осталась вдовой...
  - Увы, нет. Я женат. Но вот мой юный друг как раз свободен. Пусть он и ниже вас по положению, но вполне состоятельный молодой граф.
  Я выдохнула, медленно и бесшумно выпуская воздух через нос.
  - Зачем я вам? Тем более в статусе жены вашего подчиненного?
  Мужчина положил ногу на ногу и откинулся на спинку кресла, а руки сцепил в замок, положив на живот.
  - Вы, как это ни странно, ценны для меня не общественным статусом, леди Адерин. Ваша ценность в отношении к вам человека, важного для моего дела, но не идущего на сотрудничество.
  - Мой отец? - вскинулась я, слегка прищурив глаза.
  - Нет. Время для привлечения вашего отца еще не наступило. Хотя теперь, когда у меня есть такой козырь на руках, возможно, я пересмотрю сроки. Однако, речь идет о другом человеке. Грейнн Бойл - весьма перспективный юноша для работы в тайной службе, а мне крайне необходимы там свои люди.
  Удивлена? Нет. Я была ошарашена. И старалась, чтобы ничто, кроме приподнятых бровей, не выдавало моего смятения.
  - Грейнн Бойл? Боюсь, Лорд, что вас дезинформировали. Грейнн Бойл - мой бывший партнер по ансамблю и только. Я не представляю для него никакой особенной ценности.
  Глаза сверкнули из-под полумаски, а на губах пожилого змеилась довольная ухмылка.
  - О, нет, леди Адерин. Вы ошибаетесь. Иначе что бы ему делать сейчас в гостиной этого дома?
  Рука дернулась к лицу, чтобы прижаться к губам в растерянном и беззащитном жесте, но я сжала ее в кулак и заставила лежать на коленях. Заметив это движение, мужчина позволил себе понимающую улыбку.
  - Поверьте, этот вариант развития событий для вас гораздо более благоприятный, чем тот, в котором лорд Грейнн Бойл не пришел бы.
  Мой мрачный вопросительный взгляд не остался без ответа:
  - Ведь тогда пришлось бы инсценировать для вас, леди Адерин Лори, несчастный случай, потому что риск от вашего вовлечения значительно превышал бы вашу ценность. А теперь, если все сложится благоприятно, а я в этом не сомневаюсь, у меня будет очень послушный выпускник консерватории. Ведь, как это ни удивительно, именно выпускникам консерватории имени Вилмара Аберга Мироносца открыты все двери королевства. Должен признать, что ваша братия крайне скверно поддается вербовке. Увы, неоправданно много молодых и не очень людей пришлось из-за этой странной устойчивости устранить. И поверьте, это не доставило мне ни малейшего удовольствия.
  - Возможно, вы задавали не те вопросы? - тихо произнесла я, отводя глаза к окну.
  Если я все правильно поняла, этот человек только что признался в убийстве олламов. И это было очень плохо. Для меня. Такие признания никогда не предвещают ничего хорошего.
  Лорд хмыкнул. Судя по тому, что я видел, вопросы я задавал верные. Но вот ответы...
  Мужчина умолк. Гнетущая пауза не продлилась долго.
  - Я расскажу вам одну историю, леди Адерин. Лет пятьдесят назад, кода я был в вашем возрасте, без аристократического титула, земли и прочих радостей благосостояния, мне случилось присутствовать на допросе одной женщины-менестреля. Мой...- пусть будет мастер - был почему-то твердо уверен, что именно она виновата в неприятной потасовке нашей... рабочей бригады.
  Паузы, в которые мужчина подбирал слова, настораживали. Да и было во всей этой истории что-то настораживающе-знакомое.
  - В результате этой потасовки мы не смогли сделать работу, к которой готовились несколько месяцев. И действительно, она произошла, когда женщина играл одну из своих мелодий. Но кто в здравом уме решит, что причиной драки стала музыка, верно?
  Я молчала и напряженно смотрела на Лорда.
  - Тогда я думал, что мастер слегка двинулся разумом от огорчения. Но вот что интересно: когда он спрашивал менестреля о музыке, та будто не могла ответить. Физически.
  Мозг импульсом ударила мысль-воспоминание: 'Таким образом, странствующая оллема Кейтлин Фрин не решилась на превышение ранее оговоренных условий воздействия, даже несмотря на присутствие человека с волевым порогом гораздо выше всех остальных'. Женщина-менестрель, спасшая городок Гайл ценой собственной жизни.
  - Не особенно достоверно, - выдавила я из себя.
  - Я так же думал, когда мастер с лихорадочным блеском в глазах стал вещать мне о заговоре и странном чудном влиянии посредством музыки. Мне в той потасовке знатно перепало, так что слова мастера казались мне блажью, вызванной ударом по голове. Однако прошли годы, леди Адерин, и у меня появился повод переосмыслить давние события. И тогда я стал докапываться. Возможно, вы удивитесь, в чем я сомневаюсь, но ни один выпускник консерватории не смог рассказать мне то, о чем я хотел узнать, даже когда я спрашивал весьма усердно и настойчиво. Есть тут какая-то тайна.
  - И вы хотите узнать эту воображаемую тайну? - я старалась, чтобы голос был ровным и спокойным, а в голове билась одна мысль: этот человек не знает ничего и одновременно слишком много, чтобы его переубедить.
  - Я хочу, чтобы эта тайна работала мне во благо. Ведь не может быть, чтобы тайная служба состояла из выпускников консерватории на треть исключительно по стечению обстоятельств. Я уже не говорю о близком окружении его величества, который сам обучался там же и покровительствует вашему учебному заведению.
  Мужчина вопросительно посмотрел на меня. Я же только пожала плечами.
  - Ваша теория, Лорд, звучит как сказка. Уж извините за прямоту.
  В ответ мне раздался тихий довольный смех.
  - Иного ответа я и не ожидал.
  Нашу беседу очень вовремя прервал стук в дверь.
  - Прошу прощения, Лорд. Лорд Броган просит привести леди Адерин в гостиную.
  Мужчина кивнул, медленно поднялся с кресла и протянул мне ладонь.
  - Пойдемте, леди Адерин. Настало время обозначить новые границы и убедить в их нерушимости нашего дорогого лорда Грейнна Бойла.
  
  ***
  
  - Где Адерин, Хан?
  Грейнн старался выглядеть спокойным, отказывая себе в желании сжать кулаки и хорошенько ими убедить бывшего друга в том, что он выбрал не ту девушку.
  - Адерин? Я не... - хозяин дома в деланном непонимании развел руками.
  - Прекрати, Хан. Ты ведь сделал это, чтобы обеспечить мою сговорчивость, верно? Подумай, как будешь выглядеть, когда дело дойдет до шантажа.
  С лица молодого человека сползло все благодушие. Глаза сузились, губы искривила ухмылка.
  - Ты сам виноват, Грейнн. Не стоило водить меня за нос.
  - Где она?
  - Здесь. В этом доме, - Слуагадхан презрительно сморщился. - Прекрати играть мускулами, Грейнн, с ней все в порядке. По крайней мере, пока.
  - Тебе же лучше будет, если это правда, - в голосе скрипача слышался скрежет металла.
  Слуагадхан Броган хмыкнул.
  - У тебя нет причин мне не верить. Из нас двоих я один не пытался обмануть друга.
  - Конечно. Ты всего лишь недоговаривал и пытался втянуть друга в заговор против короны.
  - Меньше пафоса, приятель, - хозяин дома поморщился. - Короне ничего не сделается. Ей разницы нет в том, кто ее носит. Да и насчет помощи я не обманывал. У тебя был, да и есть шанс отомстить всем, кому бы ты хотел.
  Грейнн Бойл нахмурился. Сейчас ему было не до политических интриг и закавык.
  - Как ты узнал про Адерин?
  - О! - Хан расплылся в маслянистой неприятной улыбке. - Тут я должен сказать спасибо моей дорогой Лиадейн. Ты ведь знаешь ее, верно? Как она негодовала о том, что ты не достался ей в партнеры по ансамблю. Она искренне ненавидит твою зазнобу. Она была мне послана счастливым случаем, не иначе. А в вечер после концерта мне выпал случай проверить свою чисто случайную догадку. Откровенно говоря, я даже не надеялся, что ты станешь драться. Ведь ты мог предложить тому парню денег или пригрозить стражей. Но ты вытащил нож. Признаться, ты меня удивил и одновременно убедил в том, что Грейнн Бойл способен изменить своей скрипке с девушкой из плоти и крови.
  - Это ты нанял того ублюдка? - Грейнн все же сжал кулаки. На скулах заходили желваки, а в мыслях появились изображения окровавленного лица Слуагадхана Брогана.
  Хан лишь удовлетворенно улыбнулся в подтверждение.
  - Значит, ты убил его, - не вопрос - утверждение.
  - Пришлось, - равнодушно пожал плечами лорд Броган. - Этот придурок спутал меня с дойной коровой.
  Грейнн хмыкнул. Рассказ вполне соответствовал характеру Хана. Плохая идея была водить его за нос. Плохая идея была лезть в это дело. Плохая идея была стараться сохранить ансамбль. Но о последнем он ни секунды не жалел.
  - Я хочу ее видеть.
  Слуагадхан оценивающе посмотрел на гостя, хмыкнул и позвонил. Через несколько секунд дверь отворил тот самый слуга, что пустил Грейнна в дом.
  - Малоун, сопроводи леди Адерин в гостиную.
  Мужчина кивнул и снова исчез за дверью.
  - Я надеюсь, ты не будешь делать глупостей, Грейнн. Мне не хотелось бы причинять леди неудобства.
  Предупреждающий взгляд лорда Брогана наткнулся на мрачный оллама.
  - Я не сделаю ничего, что привело бы к неудобствам Адерин.
  Дверь вновь отворилась спустя десять минут. Первым вошел слуга-дворецкий. За ним пожилой мужчина в черной полумаске, на руку которого опиралась Адерин. Бледная, в измятом платье и беспорядком в волосах, она держала лицо достойно герцогини. И только в глазах плескались смятение и страх.
  Звук закрытой двери прозвучал финальной двойной чертой.
  - Доброго дня, лорд Бойл, я рад нашей встрече, - с неприкрытой издевкой и весельем в голосе произнес неизвестный мужчина.
  Грейнн же смотрел на Адерин, которая будто отчаянно цеплялась за него взглядом.
  - С тобой все хорошо?
  Девушка кивнула. Грейнн ответил кивком и перенес внимание на ее спутника.
  - На каких условиях вы готовы отпустить леди Адерин?
  Мужчина снисходительно улыбнулся, сопроводил девушку к креслу и, усадив ее, положил ладонь ей на плечо. Адерин помимо воли вздрогнула. Грейнн напрягся.
  - Хороший вопрос, юноша, деловой. Отвечу вам честно: ни на каких. Леди Адерин - ваш якорь, гарант того, что вы будете послушным исполнителем хозяйской воли. И не нужно пытаться это опровергнуть, лорд Бойл. Слова не значат ничего, тогда как действия говорят о многом.
  Грейнн прищурился и посмотрел на часы.
  
  ***
  
  Каждая мышца в моем теле дрожала от напряжения. Чужая холодная ладонь на плече давила, будто каменная. Она ощущалась змеей, замершей перед броском. Слуга стоял у двери, достаточно близко, чтоб в случае чего оказать посильную помощь своему хозяину; Слуагадхан Броган погано ухмылялся, переводя полный надменности взгляд с моего партнера по ансамблю на меня, и тогда в нем зажигались пугающие искры. Лорд вещал. Он говорил, явно испытывая огромное наслаждение, купаясь в ощущении собственного превосходства и гениальности. А я смотрела на Грейнна, боясь отвести взгляд от его серо-стальных глаз, серебряной пряди в коротких волосах цвета безлунной ночи, от его сжатых в узкую линию губ, сжатых в кулаки ладоней. С каждым произнесенным словом Лорда мой скрипач становился все более угрюмым и мрачным, а я чувствовала, как воздух становится все более плотным, нагнетенным, так, что становилось трудно дышать.
  - И вы полагаете, что я соглашусь на такие условия?
  - Я в этом уверен, лорд Бойл, ведь альтернатива вас не устроит еще больше, - снисходительно улыбнулся старик.
  - Вы предлагаете мне два варианта развития событий, которые не нравятся мне в равной мере, поверьте. Ни в одной из них я не в выигрыше.
  - Позвольте, молодой человек, вы не правы, - Лорд поднял над головой руку с оттопыренным вверх указательным пальцем. - В одном из них - более благоприятном для нас всех - вам гарантирован карьерный рос и безопасность вашей леди.
  - Которая не будет моей, - глаза Грейнна зло сверкнули.
  - Зато она будет живой и невредимой. Ведь всегда приятней посылать цветы здравствующей цветущей девушке, чем мраморной плите, не так ли?
  Я нервно сглотнула. Мне не хотелось букетов ни по одному из предложенных сценариев.
  Оллам прошил пожилого человека в маске яростным взглядом. Я взмолилась небу, чтобы оно не допустило непоправимого. Слуга сделал шаг от двери. Слуагадхан напрягся и вытащил руку из кармана пиджака. Но потасовки не произошло. Грейнн неожиданно расслабился. Посмотрев поверх голов своих оппонентов на циферблат, повешенный над дверью, он криво улыбнулся.
  - А вы не думали, что я поставил в известность о ваших предложениях вышестоящих лиц?
  - Конечно, вы так и сделали, лорд Бойл, иначе чего бы вам было пытаться тянуть время? Я был в этом уверен. А потому мы уйдем отсюда раньше, чем появятся представители закона или тайной службы или и те и другие, смотря кому вы послали извещение.
  Лорд склонил голову к плечу и торжествующе улыбнулся.
  - Или вы думали, что вас оставят без присмотра?
  Я почувствовала, как от страха холодеют пальцы. Этот мужчина с обманчиво дружелюбным голосом отсекал все пути отступления один за одним, не оставляя ни малейшей лазейки, загонял Грейнна в клетку, как дикого зверя. Впервые с момента пробуждения я допустила мысль, что выпутаться из этой истории без урона не получится, если вообще получится.
  Грейнн хмыкнул и вопреки серьезности ситуации усмехнулся.
  - Я вижу, вы досконально продумали ситуацию, Лорд. Но не учли одного факта. Вернее, вы попытались его учесть - оллам указал на слишком нарочито пустующее место, на котором явно раньше стоял рояль - но у вас не было достаточно информации.
  Улыбка медленно сползла с лица пожилого мужчины, а пальцы впились мне в плечо, словно когти. Слуагадхан Броган и его слуга не успели сделать и шага, потому что в следующую секунду Грейнн Бойл, выпускник исполнительского факультета, запел, а мир вокруг замер.
  Его низкий глубокий голос заполнил собой всю комнату, он пронизывал воздух, напояя его собой. Песня лилась свободно и легко. Слова были не важны. Мелодия заставила застыть всех присутствующих, включая меня. Я не успела выставить блок. Не успела понять, что он задумал. И теперь могла только смотреть и слушать. Слушать напряжение связок благодаря которому мы оставались живы и невредимы каждую словно нехотя проходящую секунду. Мелодия его сердца билась пойманной птицей, трепыхалась, царапалась, будто оставляя отметины на руках, груди лице. Я не отстранялась ни тридцать вторую долю длительности, я не ставила заслонов, я проникалась этой музыкой, испытывая благодарность и сожаление, что не могу ничем помочь. Что могу только неотрывно смотреть, как, одно за одним, слова покидают его гортань и губы, чтобы отразиться от стен и вибрациями взволновать воздух, войти в уши всех присутствующих. Мгновенья собирались в минуты, наполняли собой время, словно срывающиеся с листа капли. Грейнн пел. В его голосе становилось все больше хрипотцы. А время насмехалось звуком отсчитываемых секунд. Я слышала, как он устает, как натужно стонут связки.
  А потом открылась дверь, и в комнату ворвалось четверо мужчин.
  - Лорд, пора ухо...
  Его речь прервалась, как и движения. Взгляд устремился вглубь себя. В комнате прибавилось статуй, а голос Грейнна окрасился исступленной яростью. Его мелодия отчаянно металась, пытаясь обогнать осознание, что он просто физически не справится так выкладываться без перерыва, и дело было не только в физической невозможности петь. Слишком много людей, слишком медленно тянулось время.
  Если бы я могла произнести хоть слово, я бы закричала от того ужаса, что слышала: капля за каплей дар сочился из Грейнна. Он утекал, оставляя после себя пустоту. Струился по трещинам утомленного голоса, иссякал, но удерживал всех присутствующих без движения. По моим щекам непрерывно текли слезы. Я слышала, как птица мелодии скрипача будто нанизывает сама себя на шип, истекая даром, что дороже, чем кровь.
  Грейнн Бойл смотрел на меня. Прямо в глаза, а я не отводила взгляда. Он терял часть себя, и я не имела права бросить его в этот момент. Но, небо! Как же это было тяжело! Как удушающее горько. Как невыносимо в своей неотвратимости.
  Когда мелодия песни была уже едва различима за хрипом, Комнату наполнили тени.
  - Грейнн, остановись! - это прозвучало ударом там-тама.
  Звуки иссякли вслед за последней каплей дара. Получившие свободу люди отмерли, чтобы быть взятыми под стражу, а я в тот же миг рванулась вперед, не обращая внимания на треск ткани под пальцами лорда, которого уже держали стражники. Где-то там завязалась потасовка. Мне было все равно.
  - Грейнн! - я подбежала к нему, обхватив лицо ладонями и мечась взглядом по его лицу. - Грейнн... Грейнн..О, небо! Как же так?! Грейнн... Что же теперь... О, небо... Грейнн...
  Слезы катились градом из глаз. Что теперь делать? Я слышала. Я слышала собственными ушами, как последняя капля дара покинула свой сосуд. Как же так! Отчаяние плескалось, острое чувство неправильности сжигало кожу. Не может быть. Почему?
  Грейнн прервал мои метания резким движением. Обхватив обеими руками, он прижал меня к себе крепко до хруста костей, и поцеловал. Я замерла. В движениях его губ было столько нежности, желания, облегчения и исступленной радости... Я запустила пальцы в его волосы. Вцепилась в них и прижалась еще ближе. Мой любимый, как же так?
  Со стороны раздалось вежливое покашливание. Грейнн позволил себе еще секунду и отстранился, но не выпустил из своих объятий. Когда я открыла глаза, чтобы посмотреть на него, то лишилась дара речи: он улыбался. Мой Грейнн улыбался широко, искренне и абсолютно счастливо.
  - Все закончилось, Адерин, - его голос не хрипел - скрипел проржавевшими петлями.
  - Но как же...
  Мой скрипач приложил палец к моим губам и прошептал, прикоснувшись лбом к моему лбу:
  - Все закончилось. Все хорошо.
  
  ***
  
  Двери медицинского корпуса резво проплывали мимо. Каэли шла, ведомая одной целью: пятнадцатой палатой в конце коридора. Подумать только, ведь два часа назад живой и здоровый покидал консерваторию, вместе с Маркасом и тем молодым преподавателем, кажется, мэтром Кейном. И каков результат? Лорд Двейн с преподавателем консерватории целы и невредимы, а этот герой с ножевым ранением! Из ушей Каэли разве что пар не валил. Подойдя к двери нужного помещения, она сделала глубокий вдох, медленно выдохнула, одела насмешливую улыбку и толкнула створку.
  - И я вас очень прошу, мэтр Дойл, откажитесь от чрезмерных физических нагрузок ближайшие две недели, позвольте ране зажить.
  Голос медикуса нарушал тишину палаты, в которой лежал лишь один пациент. Вернее, сидел.
  - Что считать чрезмерными физическими нагрузками? - немедленно уточнил Ханлей Дойл.
  - Откажитесь от физических нагрузок, мэтр, - строго повторил медикус, обобщая предписания.
  - Разрешите? - прервала их перепалку девушка.
  - Конечно. Проходите, - кивнул пожилой мужчина с редкой бородой, отгородившийся от мира круглыми очками.
  - Никаких физических нагрузок. Никакого бега, прыжков и прочего. Подтягиваться, так и быть, можете, но в пределах разумного, - старичок сердито крякнул и покинул палату.
  - Что-то мне подсказывает, что у нас разное понимание разумного, - весело заметил мужчина.
  Каэли осмотрела его перебинтованную ногу и ответила:
  - Значит, вам придется пересмотреть свое понятие, Ханлей.
  - Почему мне? - недоумевающе вскинул брови мужчина.
  - Потому что из вас двоих только у вас нога проколота до самой кости. И потому что я хочу выйти замуж за стоящего на своих ногах мужчину, а не поддерживаемого костылями из-за очередной травмы.
  Ханлей обескуражено посмотрел в абсолютно безмятежные глаза девушки и очень серьезно произнес:
  - Если для тебя это важно, могу две недели не вставать с этой койки.
  - Не переригрывай. Медикус сказал, что подтягиваться тебе можно. В пределах разумного.
  Мэтр Дойл ухватил Каэли за руку и усадил на койку спиной к себе, чтобы обнять, подуть на открытую прической шею и поинтересоваться:
  - Когда скажем твоему отцу?
  Девушка усмехнулась.
  - Как можно позже, дорогой. Как можно позже.
  
  Вместо эпилога:
  
  - Таким образом маэстро Стайофан, используя совершенно иные породы дерева, и измененную форму инструмента, открыл новое звучание и по праву вошел в список великих мастеров музыкального дела. И поныне скрипачи играют на инструменте, форму которого предложил гениальный маэстро.
  В аудитории воцарилась тишина. Я, стараясь не выдавать волнение, смотрела на преподавателя, ожидая ее вердикт. Метресса Хьюз прикоснулась к прическе, убеждаясь что та в идеальном порядке и поправила пенсне, блеснувшее отсветами от окна.
  - Что ж, оллема Адерин. Благодарю за ответ. И ваша экзаменационная оценка... - я ненавидела эти паузы, которыми метресса мучила изнывающих от неведения студентов - высший бал.
  Меня всю от кончиков пальцев до макушки наполнило ликование. Хотелось подпрыгнуть или завизжать, но я позволила себе лишь улыбку немного шире, чем обычно, поблагодарила и вернулась на свое место, помятуя, что Дервила Хьюз крайне неодобрительно относится к публичному выражению эмоций. Настолько неодобрительно, что, нотный стан мне свидетель, может и задуматься о понижении экзаменационного балла.
  Последний год. Последний экзамен. Вручение диплома и столица. А там... кто знает.
  Почему-то совсем не верилось, что вот оно, завершение. Что индивидуальное занятие с метрессой Двейн по специальности накануне академконцерта было последним. И мы не встретимся с ней на следующей неделе. Что пожелания мастера Аодха, ворчание мастера Вилея Имона, строгий взгляд госпожи Ки
  н будут теперь предназначаться другим. Сожаление и предвкушение сплелись в клубок так тесно, что разделить их было вряд ли возможно. Как же я буду скучать...
  Когда время экзамена вышло, я вышла в коридор, где меня уже ждал мой скрипач. Я подошла, не скрывая счастливой улыбки, чтобы утонуть в крепких надежных объятиях.
  - Сдала?
  В его серебристо-серых глазах плясали смешинки.
  - А ты сомневался? - удивилась я.
  - Ни в малейшей мере.
  Любимая открытая улыбка расправила уголки его губ. Даже спустя три года супружества она казалась мне новорожденным чудом, которое было страшно спугнуть.
  - Я написал заявление об увольнении.
  Я на мгновение задержала дыхание. Несмотря на то, что Грейнн потерял дар, ему все же выдали диплом. Первый проректор, лорд Двейн, сказал тогда, что это лишь формальность, что Грейнн - высококвалифицированный оллам, и он не хочет чтобы незавершенное музыкальное образование студента, имеющего привычку возвращаться, над ним довлело. К тому же лорду Бойлу причиталось за помощь в поимке заговорщиков.
  Грейнн принял диплом. Летом мы устроили тихую свадьбу, а на следующий год, в то время, когда я училась, он стал наведываться в консерваторию. Каждый день он сидел в библиотеке или прогуливался по парку. Это продолжалось с месяц, а потом лорд Двейн пришел к нему в читальный зал и посоветовал прекратить слоняться без дела и найти себе нормальное занятие. Так Грейнн получил место преподавателя на факультете музыковедения, готовящего олламов с самым низким уровнем дара к теоретической стезе, что его ни в малейшей степени не смущало. И пусть в моем супруге не осталось силы для воздействия, но более чуткого к голосу мелодии музыканта я не встречала.
  - Думаю, за лето они найдут замену. Времени до начала учебного года достаточно. Да и любой выпускник сможет вести у первокурсников-музыковедов классификации музыкальных жанров. А нас ждет столица и маэстро Диармэйд.
  Грейнн смотрел на меня, словно отыскивая в моих глазах ответ на незаданный вопрос. Я кивнула. Вдвоем.
  С того памятного страшного дня все изменилось. Для него. Для меня. Для нас. Но жалеть о чем-либо мне не давала мелодия сердца, звучащая, когда мой муж принимался играть. Она несла в себе чувство свободы, полета, восторга и тихой радости, ласкала легкими воздушными ручьями. Эта мелодия не позволяла мне жалеть мужа, ведь потеряв дар, он обрел гораздо больше. Будто разодранная суть, наконец, обрела целостность. Словно зажили старые шрамы.
  - А что ты решил насчет предложения лорда Бирна? - поинтересовалась я, пропуская между пальцами серебристую прядь пребывающих в привлекательном беспорядке волос.
  - Соглашусь. И учти, в столице я глаз с тебя не спущу, слышащая.
  Я счастливо рассмеялась, не заботясь о том, что привлекаю внимание окружающих.
  - Я на это очень рассчитываю.
  
  ***
  
  - Дервила, мои глаза меня обманывают, или ты улыбаешься?
  Метресса Хьюз, стоящая в дверях музыкального кабинета, укоризненно взглянула на незаметно подошедшего метра Муррея.
  - Полно, Тиган. Не каждый день уходят лучшие ученики. Так что мне простителен момент слабости.
  Немолодой оллам хмыкнул и хитро ухмыльнулся.
  - Безусловно. Но я всегда считал, что ты не приветствуешь пылкость и порывистость.
  - Не вижу ничего плохого в пылкости и порывистости.
  Метресса сделала паузу. Насладилась видом удивленно ползущих вверх бровей мэтра Муррея и добавила:
  - За пределами моей аудитории.
Оценка: 8.25*15  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"