В этом году они зацвели в конце июня. И по улицам города, по его бульварам и набережным, по площадям и переулкам поплыл тополиный пух.
Собираясь белой пеной воздушно-ватной вдоль дорог и тротуаров.
Кружась вихрем снежным во дворах и беседках.
Залетая гостем случайным в окна и двери, распахнутык настеж и приоткрытые.
Пух повсюду. Совсем как снег, даже газоны вроде как осенью, в конце, но уж никак не летом, - белые. Закутанные и заваленные, засыпанные и закрытые, белым мягким и ровным тёплым, полотном вязанным рыхлым ажурным распускающимся и нитями пряжи растянутым по линиям трамвайным и маршрутам автобусным.
Седые и рваные космы соцветий тополей, на старцев древних, столетних похожих, клоками и хлопьями свисающие с веток, мощных и стройных, раскинулись над головами и крышами, асфальтами и газонами тенями и паутинами как кружева старинные, накрахмаленные, тяжёлые.
Как будто река времени, утекающая через этот город, с его людьми и машинами, с его ритмом и временем, потоками подхватила его в своё течение и понесла куда-то за собой, так острожно, медленно и плавно, что многие не заметили и внимания не обратили. Только пух указывал направление, которому следовала река только раз, только сейчас, только однажды. Летел по городу; плыл, плыл и плыл во времени, в котором пришло время лета, топлиного пуха, и солнца, золотого и жаркого.
В равновесии стоя здесь или сидя, чувствуешь, что солнце, тёплое, греет тебя прозрачного, и пух пролетает сквозь тебя или ты пухом разлетаешься по кусочкам ватным в воздухе, подчиняясь движению единому плавному и медленному, но такому верному, как то, которому стрелки часов следуют час за часом, день за днем , год за годом.
Так часть мыслей твоих, ощущений твоих, и слов даже, - отрывается от тебя и вместе с пухом этим летит куда-то, оставляя шлейф, ленту атласную, отглаженную и отутюженную, в лучах, косых и солнечных, потоках воздушных, - золотых густых и покатых, переваливающихся в этом воздухе среди облаков и деревьев, тенями проплывающих по земле под солнцем, блестящем монетами, бликами и пластинами на листьях, окнах и лужах.
Замираешь, стоишь или сидишь неподвижно, как статуи или фонари в парках и на бульварах, вдоль бесконечных аллей и петляющих дорожек, засыпанных гравием и залитых белой пеной по контурам и краям вдоль паребриков.
Замираешь и улыбаешься чем-то своему, чему-то внутри, лёгкому и прозрачному, светлому.
Равновесию? Покою?
Солнце. Лето. Тени, поднимающиеся и опускающиеся на ветру. Лучи, блуждающие по асфальту и зданиям в просветах между облаков и зелёных крон под ними. Замереть в этом, остаться навсегда, не двигаться, не шевелиться, чтобы не проснуться, не дышать, не идти лальше, не знать и не понимать, что было позади и что будет. Остаться тут, в этой реальности или нереальности, вечности, бесконечности, в этом времени и месте. Замереть.
Как статуи старинные, античные, белые и гладкие, идеальные, совершенные, безупречные. Улыбаться без складок, плакать без слёз, смеяться без звука. Смотреть, не мигая, лукаво и просто, широко открытыми глазами на солнце глядя. Чувствуя его? Нет? Да.
Солнце. Лето. Листья тополиные звенящие монетами крупными на ветру. Кроны вдыхающие и выдыхающие воздух тёплый, пряный, сладкий. Город, гулом и шумом далёким монотонным висящий под небом над головами и крышами. Крики воробьиные и детские азартные и звонкие резиновыми упругими полосатыми мячиками от стен и окон отскакивают и разлетаются по углам дворов и площадок с качелями, разноцветными металлическими и неуклюже-завитыми, и домиками деревянными с башнями и мостками, хрупкими шаткими переходами, и горками,в которых свет, и небо, и деревья отражаются перевёрнутыми и размытыми. Звон трамваев точный как бой часов или курантов гремит, громыхает и пропадает, исчезает где-то там, внизу, дальше, за поворотом, осаждается, собирается и глохнет где-то в белых клубах тополиного пуха на газонах и дорожках, под лавками в парках, на бульварах и детских площадках, вокруг оголённых корней самих тополей и других посаженных вдоль дорог и улиц, под окнами и подьездами, над прудами и набережными.
Не двигаешься, не шевелишься, может даже не дышишь?
Только он, пух тополиный здесь - вездесущий, сейчас - вечный, взлетает вверх ворохом, облаком, как мотыльки, или бабочки, или белые мухи - стаями, от малейшего движения пробегающих мимо собак, голубей, взлетающих и приземляющихся то тут, то там, воробьёв, дерущихся в белых комьях, и уже совсем просто от ветерка летнего и дуновения малейшего.
И это всё просто о тополином пухе, о лете, о солнце, о времени, о месте, о людях. О том, что было однажды, как каждое лето, и сейчас, только раз, только тогда, только здесь.